Секция верховой езды
Московского Центрального ипподрома (ул. Беговая, 22)
приглашает всех желающих
на платные занятия верховой ездой.
Стоимость одного занятия 1 руб. 20 коп.
Начало занятий в 17, 18 и 19 часов.
Ждём Вас!
Такое объявление на заборе однажды привлекло моё внимание.
– О, это ж именно то, что мне нужно! – восклицаю я. – Это же одна из моих мечт!
Да, ещё в раннем детстве – тогда во время войны мы жили в Сибири, в эвакуации – я, помнится, был в диком восторге, когда меня сажали на сено в сани, и эти сани лошадь несла по заснеженным улицам пристанционного посёлка ТяжИн так, что дух захватывало. А ещё я, помнится, с восхищением заглядывался на всадников, ловко сидевших в сёдлах. И тогда же я твёрдо решил, что когда вырасту большим, то обязательно буду ездить на лошади верхом. И вот теперь этой моей заветной мечте суждено сбыться! И не надо хорошее дело откладывать до понедельника – завтра же еду на ипподром!
Назавтра в назначенное время я долго ждал на Беговой своего друга, с которым договорился идти на ипподром вместе, но так и не дождался. Не отказываться же из-за этого от исполнения мечты, – значит, иду один.
Пришёл. Вся стена вокруг окошечка кассы завешена какими-то объявлениями, инструкциями, наставлениями – да только читать мне их некогда, потому что и без того уже опаздываю. Сую в окошечко свои рупь двадцать и прошу:
– Только я верхом никогда раньше не ездил – Вы уж мне, пожалуйста, дайте лошадку самую что ни на есть спокойную, смирную.
– Есть такая – Изумруд. Она сейчас как раз свободна. Отдыхает.
– Вот и отлично.
Получаю я в соседнем окошечке седло, а к нему в придачу кучу каких-то ремешков и железок, ни о названиях, ни о назначении которых я и представления не имею.
– Ну, и что теперь со всем этим добром делать?
Направляюсь к открытой двери, за которой слышен какой-то шум. Иду. Все эти ремешки и железки свисают, путаются, болтаются под ногами, мешают идти, падают на пол. Только я подниму одну из этих штучек, как тут же падает другая. Бреду, путаясь в них, наступая на них, спотыкаясь об них, ну и естественно, что, в конце концов, растягиваюсь на полу.
Как же хорошо, что никто не видит этого моего конфуза, этой моей безуспешной борьбы с мешающими идти постромками, "или что у них есть ещё там". Ну почему нельзя было всё это барахло упаковать в удобный саквояж или чемоданчик? А теперь вот тащи это всё перед собой. А, может быть, сбоку? Или на плече? Как же нужно правильно нести это добро, чтобы та молодёжь за дверью не догадалась, что я здесь новичок и неумейка?
Принимаю вид бывалого и уверенно вхожу в большую комнату. Десятка полтора мальчишек-подростков переодеваются и шумно обсуждают перипетии недавно закончившегося занятия. Подыскиваю среди них себе жертву – да вот же она: недалеко от меня мальчонка, почти не участвующий в общем гвалте и уже переодетый в цивильное. Подхожу к нему:
– Ну, ты уже готов? Покажи-ка мне, где тут кобылка по имени Изумруд.
– Это я знаю: тут близко. Ребя, не уходите без меня: я щас.
Он – за дверь, я – за ним, по широкому полутёмному коридору между стойлами. Из некоторых из них торчат конские головы. Возле одной из голов мой помощник открывает невысокую калитку:
– Вот она, Изумруд.
И входит. Я – за ним. Темно. На стене – ни одного крючка, ни одного гвоздя: повесить конскую амуницию и то не на что (ну и сервис!), поэтому бросаю её прямо на землю.
Из художественной литературы мне известно ("любите книгу – источник знаний!"), что запрягать лошадь всегда начинают с седла. И поэтому я уверенно возлагаю на свою Изумруд седло, – естественно, высокой его частью, то есть спинкой, назад, ближе к крупу лошади, как у стула или кресла. Ну, это чтоб удобно было сидеть – а то как же ещё?
– Дяденька, а ведь Вы на лошади-то никогда не ездили! – делает для себя открытие мой помощник.
– С чего это ты взял? – не признаюсь я.
– А седло-то высокой частью вперёд кладут, а не назад.
– Знаю, знаю. Просто забыл: давно не ездил, – не сдаюсь я и переворачиваю седло.
Но мальчишку, похоже, это не убеждает, потому что он молча ныряет под лошадиное брюхо и с чем-то там возится, в темноте, за лошадью. И вообще, чего это он меня: " Дяденька, дяденька"? Ах, ну да: мальчонке на вид лет эдак двенадцать, а я старше его, стало быть, вдвое – ну так, конечно, я для него дяденька, а то как же ещё?
– Дяденька, – кричит он мне из-за лошади, – вот даю Вам конец подпруги.
– Где? Не вижу.
– Да вот же здесь, под животом. Заправьте его в пряжку и затяните.
– Ну, затянул, – докладываю я.
– Крепче!
Затягиваю крепче.
– Да нет же: ещё сильнее!
И уже, видимо, не надеясь на бестолкового дяденьку, мальчонка выныривает из-под лошади, забирает из моих рук ремень, упирается ногой прямо в бок лошади и тянет ремень на себя. А силёнок-то у него маловато.
– Помогайте! Упирайтесь ногой или коленкой ей в живот!
– Так ведь ей же будет больно, – возражаю я.
– Нет, – говорит мой помощник, – так лучше.
Лучше так лучше – затягиваем подпругу. Всё остальное снаряжение мальчик делает уже без меня: а какая от меня ему может быть помощь?
– Готово, – радостно говорит он, – выводите.
О, это я понимаю. Тяну за поводок – или как он там называется? – но странное дело: лошадь и не думает выходить из своего стойла! Тогда я напрягаюсь и сильно-пресильно дёргаю. А она и на это не реагирует. Вот это да! Упираюсь в земляной пол обеими ногами, откидываюсь всем корпусом назад и тяну, тяну, тяну что есть мочи. А лошадь – тоже с норовом, тоже упирается, а сил – лошадиных – у неё, понятно, больше, чем у меня. Ситуация явно тупиковая. А тут слышу:
– Дяденька, а Вы её легонько так дёрните – она и пойдёт.
А что? А вдруг? Чуть-чуть дёргаю и – о, чудо! – вижу, как на меня из темноты надвигается нечто большое и тёмное с крупными глазами. От неожиданности сначала я отступаю, потом уступаю этому нечту дорогу, а оно проплывает мимо меня, само поворачивает налево в неосвещённый коридор, и только тогда я догадываюсь, что это же моя Изумруд!
Догоняю её, хватаюсь за поводок – надо же! оказывается, от удивления я выпустил его из рук – и шагаю рядом с лошадью, за ней. А она – вот умница! – сама знает, куда надо идти.
– Дяденька, а Вы возьмитесь за поводок поближе к её морде: она не укусит, – советует мне мой малолетка.
Издевается что ли? И всё-таки осторожно передвигаю руку по поводку – смотрю: а кобыла и в самом деле не кусается. Ура! Этот первый успех в общении с лошадью, даже такой скромный, вдохновляет, и я – весь такой довольный собой, сияющий – уверенно шагаю рядом с моей Изумруд к свету в конце тоннеля.
Ах, кабы знать мне тогда заранее, какой конфуз ожидает меня там впереди, ни за что не вышел бы из тоннеля! А теперь вот стою в центре круглого манежа, полного светом и цветом, и не знаю, что дальше делать.
По кругу – дюжина лошадей, в сёдлах – только девушки, а одна из них даже в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией. Рядом, спиной ко мне – коренастый мужчина в штанах с красными лампасами и в шапке-кубанке с красным крестом на верхней плоской части его головного убора. Наконец он оборачивается ко мне и спрашивает:
– В первый раз?
– Ну, да, – сознаюсь я, впервые за сегодняшний день.
– С тумбочки будешь забираться?
И тут я замечаю рядом высокую красную тумбу, ну очень похожую на те, на которых сидят звери на арене цирка. Это что же, братцы, получается? Я – такой весь из себя, и буду скакать по каким-то там тумбочкам? Как дрессированная зверушка? Нет! Да ещё и на виду у этих прекрасных амазонок, грациозно восседающих в сёдлах и с любопытством, с высоты своего положения, взирающих на меня – единственного юношу в этой компании? Разве нет у меня сил, чтобы лихо вскочить в седло? Да это и не трудно вовсе: я столько раз видел в кино, как это делается!
– Нет, – отвечаю я кубанскому казаку, – я сам.
А, надо сказать, из художественных произведений я твёрдо усвоил, что к лошади можно подходить только с левого бока. Поэтому вставляю в стремя именно левую ногу. Теперь нужно только оттолкнуться правой ногой – и взлететь на коня. Но тут я с ужасом замечаю, как на самом-то деле страшно высоко находится это самое седло: до него ещё надо суметь допрыгнуть, долететь. А как? Может, всё-таки забраться с тумбочки? Ну, уж нет! Позор-то какой будет! Да и ничего страшного: надо только оттолкнуться от земли посильнее.
И я толкаюсь что есть силы, во всю мочь – аллей хоп!…
Но что это? Ах, батюшки, где это я? Что не на коне – это точно. Но и не под конём. Пока. Пока ещё вишу вниз головой.
Ах, это, оказывается, я так сильно оттолкнулся, что не только долетел до заветного седла, но и перелетел через него, и через лошадь тоже. Но и до земли ведь не долетел. Потому как левая нога у меня застряла в стремени – вот и вишу вниз головой, подвешенный за эту ногу.
"Но я силён – чего скрывать?" Поэтому, изогнувшись, исхитряюсь схватиться за шею моей Изумруд, подтягиваюсь и выползаю наверх – и вот я в седле. Оглядываюсь по сторонам – а лучше бы мне этого не делать, – потому что взгляды всех юных наездниц устремлены на меня, и все амазонки заливаются громким смехом. И та, что в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией, – тоже. "Положение – хуже городничего". В пору прям спрыгивать с коня и бежать, бежать, бежать …
Спасает положение кубанский казак: звонко щёлкает длинным кнутом – и понеслись залётные по кругу. Вместе с ними вскинула голову и моя Изумруд, замотала длинной шеей, растрепала косматую гриву, и при каждом кивке головой бьёт и бьёт меня, бедного, своей жёсткой щетиной, да всё по лицу, по лицу.
Помнится, точно так же в раннем сибирском детстве, когда Гоша сажал меня в сани, и я ехал с ним на базар, вот точно так же пугающе мотался перед самым моим носом большой и чёрный, лохматый и растрёпанный лошадиный хвост, который, казалось, вот-вот ударит больно по лицу.
Вот и сейчас эта чёрная косматая грива так и норовит смачно хлестнуть меня по физиономии. Но не на того напали вы, товарищи хорошие: это в детстве я не смел шелохнуться, сидя перед раскачивающимся хвостом, а теперь-то ничто не помешает мне уклониться от столкновения с мотающейся конской головой и от встречи с этой страшной гривой: я же запросто могу от них отодвинуться назад. Тем более что и грамотно устроенное седло – впереди высокая лука, а сзади низкая – позволяет мне сдвинуться назад, подальше от пугающей гривы. И я отодвигаюсь от неё.
Но странное дело: чем дальше смещаюсь я в сторону лошадиного крупа, тем больше меня почему-то трясёт и кидает нещадно из стороны в сторону, тем всё труднее становится попадать в седло. А очень скоро и вовсе …
О, господи! Где я? На этот раз я, кажется, до земли долетел. Приземлился, но не испугался. А потому что из художественной литературы знал, что лошадь на лежащего на земле человека никогда не наступит. Но на всякий случай голову-то рукой прикрыл. А глаза не закрыл, и вижу: одна лошадь через меня перескочила, не причинив вреда, затем вторая перепрыгнула, и третья перешагнула – и тишина: табун встал.
Встаю и я. Уже не ищу глазами ту наездницу, что в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией, а скорей – ногу в стремя и в седло.
И снова звонкий щелчок плети кубанского казака:
– Галоп! Галоп!
И опять меня мотает и кидает моя смирная – ничего себе смирная! – Изумруд. Галопом, вскачь летят кони.
Чуть помедленнее, кони,
чуть помедленнее.
Умоляю вас вскачь не лететь.
Но нет же: как ошалелые, мчатся они по кругу, и я ничего не вижу кроме круглых часов на стене. Круг – часы, ещё круг – часы, ещё круг … Вот только стрелки на них замерли. Остановились что ли? Ну, почти остановились, а если и движутся, то настолько медленно, что, сдаётся мне, не высижу я в вашем седле те пятьдесят минут, за которые заплатил – чудак! – рупь двадцать. А и не надо – вот промучаюсь эдак минут десять, да и спешусь и уйду. Потому что "нет, ребята, всё не так; всё не так, ребята ". Потому что мы так не договаривались, чтоб за мои рупь двадцать – кровные – меня же ещё так мотали, кидали, валтузили, колошматили …
Круг – часы, круг – часы, стрелки на них почти не движутся, круг – часы … Нет, ребята, я в такие игры не играю: ещё пять минут – и дальше вы без меня.
Вдруг почему-то вереница скачущих смялась, лошади сгрудились в кучу, "смешались в кучу кони, люди", а правая моя нога оказалась сдавленной, зажатой боком лошади, идущей правее. Бедная моя нога, мне тебя жалко: ведь сомнут тебя эти, у которых по четыре ноги, а ты мне ещё, глядишь, пригодишься, для чего-нибудь. И я на скаку вынимаю из стремени свою правую и, понятно, заботливо поднимаю её вверх. А только куда ж теперь её, родимую, ставить, куда девать-то: кругом ведь лошади? И тогда я ставлю её впереди себя, на седло, и так еду по-дурацки – с коленкой возле подбородка.
А рядом, справа – та самая: в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией. Смотрит на меня и смеётся. А только всё равно некуда мне мою правую ногу опустить, вот некуда – и всё тут. А потому пусть они все смеются – мне теперь уже всё равно.
Но вот, наконец, кони разошлись в стороны, снова кавалькада образовала цепочку, несущуюся по кругу, и снова: круг – часы, круг – часы… Но зато теперь уже осталось помучиться каких-то три минуты. Потерплю, помучаюсь…
А только всё же почему это в художественных фильмах не только крепкие мужчины, но и субтильные барышни тоже гарцуют так легко, непринуждённо, без тех страданий, которые испытываю я, а явно получая даже удовольствие от верховой езды? Может, они знают какой секрет? Может быть, мне надо смотреть не на часы, а на всадниц, которые впереди? Смотрю: ба, да они, оказывается, поднимаются над сёдлами, да все одновременно, как по команде, встают на стременах!
Пробую и я привставать в стременах, и – о, чудо! – теперь не кидает, не колошматит. Мои движения теперь совпадают с движениями лошади. Ты – прелесть, моя Изумруд! И мы с тобой – одно целое: стремительно летим по манежному кругу! Легко!
Хлёсткий щелчок кнута кубанского казака: "Рысью! Рысью!" – и послушная Изумруд, будто бы понимая человеческую речь, тотчас же переходит на другой, неведомый мне шаг. Но и при таком движении, если привставать в стременах, то от верховой езды получаешь одно только удовольствие.
Теперь я могу себе позволить даже оглянуться назад и встретиться взглядом с той самой, ну, что в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией, и разглядеть её светлые развевающиеся на скаку волосы и одобрительную улыбку. И жизнь хороша, и жить хорошо! Столько удовольствия и всего-то за рупь двадцать!
А кони между тем мчатся и мчатся по кругу, круг за кругом, круг за кругом.
– Отпустите поводья! – командует кубанский казак. – Руки за спину!
А что? Рискнём, пожалуй? Первое время так и хочется схватиться за спасительный поводок: ведь он совсем близко, нужно только руку протянуть. Но скоро понимаю, что ехать можно и не держась за этот ремешок. Надо же, я демонстрирую такое мастерство и всего-то за одно занятие! Такая во мне уверенность, что, кажется, прикажи этот казак пересесть мне лицом назад, выполню и этот цирковой номер на скаку безбоязненно.
Но казак говорит: "Тпр-р-ру!", и лошади стали. Как это? Неужели время занятия кончилось? Ну, да. Так оно и есть – как же быстро, незаметно пролетели эти пятьдесят минут! А я, увлечённый скачкой, в последнее время уже и не обращал внимания на стрелки часов, которые вначале уж слишком медлили, а потом уж слишком мчались – как кони.
– Наездники, покормите своих лошадей, – говорит казак и предлагает мне несколько кусков сахара. Подношу их ко рту лошади, и Изумруд осторожно так забирает их своими большими влажными губами и смачно хрумкает.
– Поблагодарите своих лошадей, – говорит казак, – они заслужили вашу похвалу.
– Спасибо тебе, милая Изумруд, за доставленное незабываемое удовольствие, – ласково похлопываю я её по потной шее. – Ты помогла исполнить мне одну из моих мечт. Мечты сбываются! И всего-то за рупь двадцать!
Правда, потом ещё два или три дня болела у меня спина, и на работе не мог я сидеть иначе, как только положив руку за спину и выпрямившись, как на коне, – ну, в общем, как та, которая в красном пиджаке в обтяжку и с узкой талией.