Кто-то сказал: «Счастье - это когда есть чем заняться, кого любить и на что надеяться». Весьма мудрое определение состояния, которое почти каждый человек понимает по-своему. Одно из самых оригинальных определений счастья придумали индийцы. Они считают счастье нашей природой, теряя которую, мы начинаем беспокоиться. Все, что кажется нам несчастьем, всего лишь - иллюзия, игра, которой мы должны быть свидетелями, но не становиться участниками.
В те времена, первое определение счастья подходило мне гораздо больше. Шел последний год моей работы в ЛПТП, завершавший двадцатилетний период моего труда на поприще инженера в одном из типичных для С.Петербурга «Почтовых ящиков». Я уже довольно долгое время жила во «взлетно-посадочном» состоянии, словно предчувствуя окончание привычной для меня, сложившейся служебной атмосферы, и была напрочь лишена того, что является нашей истинной природой - счастья и покоя. Заняться было нечем - работы или не было, или не увлекала, рабочий коллектив редел на глазах, новых тем и изменения финансирования предприятию «не светило».
В январе 1993 года из долгого заточения в ИЛК в наше ОКБ «Карат» снова вернулась Лидия Ивановна Коновалова, прежний начальник «моих» девочек из группы технической документации. Не полюбивший меня с самого начала Фомкин вернул ее не куда-нибудь, а на мое место, сместив меня с положения руководителя группы до подчиненного Лидии Ивановне, хотя и без изменения моей штатной должности: как прежде, так и теперь, я оставалась инженером II категории - чем-то средним между прежними понятиями старшего и ведущего инженера. До I категории я «рылом не подходила», чего нельзя было сказать о Лидии Ивановне. Тот факт, что со времени ее ухода произошло много нового, сменилась техника и тематика, а она, в отличие от меня, ими еще не овладела, не имел ровно никакого значения. Партия, она и после разгона - партия, и для нее нет неразрешимых задач, а Лидия Ивановна и в условиях демократии оставалась верна своим прежним идеалам. Ее неожиданное появление в нашей группе я, естественно, встретила без энтузиазма и даже с обидой, хотя сама по себе Лидия Ивановна дурных эмоций во мне не вызывала. Рожденная под знаком Весов (18 октября, почти как моя Маша), она умела ладить с кем угодно и была не только мила в общении, но и трудолюбива. Последнее не могло не служить в моих глазах ей оправданием. В конце концов, в ее назначении на мое место не было ни ее инициативы, ни умысла. Судьба это всегда - минное поле, и пройдешь ли ты по нему или взорвешься, никогда нельзя сказать заранее. Мы сработались и даже сдружились. Лидия Ивановна оказалась единственной из всех моих прежних коллег, кому я несколько раз звонила домой уже после своего увольнения.
Кажется, незадолго до этого Собчак, занявший пост первого и последнего мэра нашего города после долгой предвыборной борьбы с Севинардом, вернул Ленинграду его прежнее имя - Санкт-Петербург. Правда, лишь имя, а не облик, ибо Санкт-Петербург все больше начинал походить на грандиозную помойку, где время от времени происходили разные презентации и Дворянские Собрания. Одновременно с ними в городе активно распространялись, приобретая себе недвижимость, разные религиозные миссионерские общины: иеговисты, кришнуиты, протестанты, АУМ-симрекевцы. Им Собчак охотно отдавал целые стадионы и эфирное врем я для выступлений, чтобы они бесплатно вовлекали в свои ряды стосковавшихся по духовной жизни ленинградцев. Наше православие терпимо молчало: как раз там, где от него хотелось иметь некоторой нетерпимости и твердости, там оно вдруг начало проявлять положенное ему по вере законное смирение!
Переименование города стоило его бюджету немалых вложений, но зато привлекало симпатии западных капиталистов, на деньги которых так сильно рассчитывал Собчак. В свое время я голосовала именно за него, почему-то поверив его дилетантским (Собчак по образованию - юрист) заверениям об экологическом вреде строительства ленинградской дамбы и не поверив его оппоненту Севинрду - инженеру-строителю и хозяйственнику с многолетним стажем. Сейчас, спустя четыре года, когда Собчак давно уже не мэр и отсиживается за рубежом, жизнь доказала правоту Севинарда. Вновь изыскиваются немалые средства, чтобы не просто достроить дамбу, но и восстановить то, что успело разрушиться за время прекращения строительства. Чего особенного большинство из нас тогда, на выборах мэра. нашло в Собчаке, остается загадкой. Еще раз убеждаюсь в том, что человека гораздо чаще оценивают по его словам, а не делам. Выборы, в которых участвуют все и или имеют о кандидатах информацию, полученную из чужих рук, или вовсе не способны оценивать, бесполезны и убыточны. Мнение толпы никоим образом не изменяет вероятность случайно удачного выбора общественного лидера.
Наша семья голосовала против переименования Ленинграда. Для меня, например, его название никогда напрямую не ассоциировалось с именем Ленина и жило само по себе, как историческая данность. Оно казалось мне слишком родным, чтобы от него нужно было отказываться. Но большинство (в основном молодежь и приезжие) решили иначе. С 6 сентября 1991 года я, коренная ленинградка, стала жителем Санкт-Петербурга, вокруг которого продолжала находиться так и не переименованная до сих пор Ленинградская область. Каких только чудес не встретишь в нашей парадоксальной России!
Итак, по первому критерию приведенного мной определения счастья - возможности чем-либо заняться, я в тот год не проходила. Ни основная работа, ни дополнительная для меня фактически уже не существовали. Моей группы йоги больше не было, на занятия к Пал Палычу я не ходила, даже Клуб зимнего плавания «Большая Нева» к тому времени окончательно распался по причине дороговизны его содержания. Центр здоровья «Доброта», в котором я формально еще числилась, также был близок к распаду. Помещение хозрасчетной поликлиники на Невском проспекте, где мы арендовали несколько кабинетов, Собчак передавал в аренду иностранцам. Предстоящий переезд коллектива в другое здание, значительно удаленное от моего дома, меня не воодушевлял: само помещение и государственная касса мне давно уже были не нужны, я все больше принимала своих клиентов у себя дома, не страдая при этом муками совести: государство не вложило ни одной копейки ни на мое астрологическое образование, ни на самоиздатовские книги, по которым мы учились, ни на благоустройство моего рабочего места. Ручка, бумага и голова у меня были собственными!
Следуя второму критерию счастья, можно было с уверенностью сказать, что надеяться мне тогда было не на кого и не на что. На сорок третьем году жизни выяснилось, что у меня нет ни одного близкого друга, на помощь которого я могла бы, а главное, хотела бы рассчитывать. И в этом был и свой плюс, и свой минус. Формально, я со многими своими знакомыми находилась в хороших отношениях, но не было ни одного, у кого была реальная возможность помочь мне или с которыми я сама была способна поделиться своими горестями. Перед одними не хотелось показывать свои провалы, другие слишком высоко летали в облаках, утверждая запрет на выражение любых отрицательных эмоций, чтобы я могла быть с ними искренней.
«Легко шутить, коль горя нет, сестрица, и кротким быть, коль нет причин сердиться...» - писал У. Шекспир. После долгого перерыва в наших отношениях я снова позвонила Гале Патрахиной и натолкнулась на новое разочарование. Наша ссора и ее обида на меня, конечно же, давно были забыты, и Галя радостно восприняла мой звонок, но сама она за это время очень изменилась. Уйдя из разочаровавшей ее «сахадж-йоги», привезенной к нам весьма сомнительным для меня Гуру - индианкой Шри Матаджи, Галя вовлеклась в протестантское движение, привезенное к нам с Запада. Она закончила теологический Университет и теперь являла собой христианский вариант «харе кришна» с такими же, как у них, отрешенными глазами, бесконечным цитированием Евангелия и блаженной улыбкой на лице. Галя стала полностью не способна говорить о чем-либо, кроме религии и Бога и, тем более, слышать других. Я вообще не терплю, когда имя Бога упоминают слишком часто и всуе, и не понимаю, как за горними идеалами можно не видеть реальной, невыдуманной жизни. Выслушав по телефону ее более чем часовой монолог о христианском учении, я поняла, что нас с ней больше уже ничего не связывает. На ее заключительный вопрос «А как ты живешь?» я кратко ответила «Хорошо» и вежливо распрощалась.
В том, что надеяться мне тогда было не на кого, было и несомненное благо. Только в этом состоянии мы имеем возможность возродить себя на новом уровне, ожить, подобно птице Феникс. Настало время проанализировать, насколько соответствовал истине последний критерий счастья - «когда есть кого любить». Любить я могла только маму и Машу. Тем не менее, возможность любить еще и мужчину, продолжала оставаться существенным моментом моей жизни. Состояние влюбленности, независимо от того, на кого оно распространялось и как долго длилось, все еще придавало моей жизни вкус, аромат и смысл, вдохновляя на все прочие дела, помогало ощущать себя действующим лицом в пьесе жизни, а не рядовым статистом.
После отъезда Николая и завершения этапа моих авантюрных похождений, моя жизнь стала лишена всех этих, так необходимых мне впечатлений. Сергей Лобанов время от времени все еще продолжал мне звонить, видимо, так же нуждаясь в разгоне тоски, как и я, но его звонки больше не казались мне прежними лучиками счастья. «Снова звонил Лобанов. У него очередной кризис, то есть он «хочет в койку». Я разговариваю с ним нежно, но на встречу не набиваюсь. В следующее воскресение мы едем с ним на дачу рубить березы. Между прочим, рубка берез привлекает меня больше, чем койка, и если бы первая часть мероприятия удалась без второй, я бы не возражала».
Единственным значимым, хотя и кратковременным пиком в затишье моей личной жизни, оказался мой платонический роман с Геннадием Тарбеевым, случившийся в октябре 1992 года. Служебный телефон организованного им кооператива «Контакт» мне принесла Люда Шишминцева. Кооперативу требовался астролог. Я тут же поехала на разведку на Литейный проспект, где во дворе дома 51 в нежилой квартире на первом этаже Геннадий взял в аренду помещение для нужд медицинского центра. Геннадий выглядел моим ровесником, был он высок, худ и породист - с острыми чертами лица, темными, горячими глазами и уверенностью в голосе. Как выяснилось позднее, он с матушкой приехал в Ленинград из Душанбе, откуда уже давно вытесняли русское население, и собирался сделать здесь большой бизнес на почве школы эзотерических знаний и привлечения с людей с экстрасенсорными способностями. Оказалось, что он лично знаком с Покровской, и ее рекомендация меня как астролога против моих опасений мне не повредила (ведь я все еще продолжала числиться членом ее коллектива «Доброта»), а помогла. Из всего большого числа желающих работать в «Контакте» Геннадий остановил свой выбор на мне, отказав даже приходившему туда Борису Минькову, знаменитому в наших астрологических кругах ученику Глобы. «Мне нужны деловые качества, а не гениальные мозги, - заявил Гена, - а Миньков двух слов связно не умеет сказать с клиентами!» Расценки и возможность заработать здесь была не лучше, чем у Покровской, но атмосфера «Контакта» мне приглянулась, да и других вариантов где-нибудь закрепиться у меня не было.
В «Контакте» собрались интересные для меня люди, которые в один из отведенных им дней, вели свой прием, а в конце месяца Геннадий собирал всех нас вместе на общее чаепитие (эзотерическую тусовку), куда постоянно приглашал разных чудаков - астрологов, ясновидцев и «продвинутых». Сам он практически постоянно обретался в своем кооперативе, часто оставаясь в нем и на ночь. На одном из таких чаепитий, присутствовала Регина Бурва, впоследствии моя добрая знакомая. Она тогда была народным депутатом Дзержинского района, где и проживала, и работала в Советах районной администрации. Тарбеев охаживал ее не только как человека, приближенного к миру эзотерики, но и как полезного гостя: он рассчитывал с ее помощью получить в аренду более благоустроенное помещение для «Контакта». Говорила тогда в основном Регина, а мы только поддакивали и бесплатно демонстрировали ей свои «удивительные» способности. Хуже всего пришлось мне: я, взяв данные Регины, пообещала сделать ей гороскоп, за который, естественно, Тарбеев не собирался брать с нее денег. Из-за трудоемкости моей работы, эти бесплатно-полезные услуги всякий раз оказывались для меня не слишком радостными: свободных вечеров и для платных работ мне катастрофически не хватало! Регина показалась мне довольно обаятельной, хотя и излишне болтливой: она так и не заметила тогда, что пристальное внимание к ней в тот день было не совсем искренним да и не совсем заслуженным.
Работа в «Контакте», куда я приходила по вечерам дважды в неделю, мне нравилась. Официальных заказов на гороскоп по-прежнему было немного, но к увеличению их числа я и не стремилась: мне хватало частных заказчиков, работать с которыми мне было несравненно выгоднее, в Центре же меня привлекало только преподавание. Вводный курс по астрологии я подготовила с включением туда тем по общим вопросам эзотерических дисциплин, а идей по продолжению этого курса, включавшего не только и столько астрологию, было более, чем достаточно. Во мне продолжала жить потребность оформить все накопленные мной за эти годы знания во что-то конкретное и законченное, передать эти знания другим, нуждающимся в них. Я стала активным и преданным членом коллектива «Контакта», не отказываясь от выполнения разных текущих работ: заполнения удостоверений по всем мастерским, приема заявок по телефону, обзванивания сотрудников и приглашенных на наши тусовки.
Главной причиной моего повышенного интереса к «Контакту» была не только работа. Я снова влюбилась - светло, безоглядно и без желания какой-либо конкретной реализации своих чувств: меня даже не заботило, замечает ли мой избранник эти чувства и разделяет ли их, мне вполне хватало любить самой и изредка его видеть. Этим избранником стал Геннадий, человек, подходивший мне по возрасту, не связанный семьей и детьми и, в какой-то степени, сам ищущий своего личного счастья, но эти его характеристики не особо влияли на мое отношение к нему. С чего начинались мои первые влюбленности, тем и заканчивались - волшебным миром фантазии! Постель - постелью, а любовь, если она есть, в моем понимании в конкретных взаимоотношениях не нуждалась, ее миссия - быть источником света и вдохновения и не больше. Любовь женщины, вообще, не похожа на мужскую любовь. Большинство из нас превыше всего ценит в мужчине ум и талант, а все внешнее - лицо, фигура, физическая сила, умение завоевывать и побеждать - далеко не для всех представляется особо привлекательным. В любви женщина превыше всего хочет отдавать, жертвовать и служить предмету своей любви а, если она только принимает знаки внимания и наслаждается ими, то, скорее всего, она сама чувством не охвачена. Мужчина в любви в первую очередь цепляется за внешность женщины (ноги, губы и грудь, как утверждают отдельные злопыхатели!), а потом начинают не служить своей даме, а, скорее, красоваться перед ней. Полюбив, женщина становится красивее, а мужчина - умнее: так природа восполняет в любящих то, чего ищет в них вторая половина.
Итак, мне было достаточно только видеть Геннадия и думать о нем, перспектива новых семейных или каких-то иных отношений меня уже не прельщала - ничего хорошего из этого все равно не могло бы получиться. Я снова была той счастливой и переполненной романтическими фантазиями девочкой, какой была в свои школьные годы, но теперь, видимо, стала представлять больший интерес для других: Тарбеев часто и подолгу говорил со мной, явно имея ко мне какой-то личный интерес: не только как к потенциальному источнику процветания его «Контакта», но и как к женщине. По крайней мере, иногда мне казалось именно это. Он толкал всех нас, включая и меня, на творчество и «выход в свет» - находил людей, приближенных к редакциям эзотерических журналов, и побуждал нас писать туда статьи, а меня - стихи. Я рискнула показать ему свой сборник стихов-медитаций (и не только медитаций), которые ему очень понравились. Геннадий сделал к ним множество поправок, на мой взгляд, очень толковых, после учета которых мои стихи действительно «похорошели», стали более пригодны для типографского вида. Вскоре, помимо стихов, я подготовила ему еще и три статьи по вопросам эзотерики, одну - в соавторстве с Анатолием Морозовым, описавшем буддийскую картину мира, а две других - моих, по чисто мировоззренческим вопросам. Их с удовольствием взяли и в «Розе мира», газете, с редактором которой наш «Контакт» завязал тесные связи, и в редакции сборника «АУМ», но ни в одном месте так и не были напечатаны. «Роза мира», к сожалению, развалилась раньше, чем набрали в тираж мою статью, а в «АУМ»е очередь на печать была слишком велика, и я со своим, никому неизвестным именем не выдерживала никакой конкуренции в ряду уже известных читателям, «академиков» и «президентов» от эзотерических наук, во множестве расплодившихся во времена демократии. Среди них и правда попадались очень интересные авторы.
В эти же годы наибольшей популярностью у всех стал пользоваться журнал «Наука и религия», сильно изменившийся в лучшую сторону за последние годы. В его редакции собрался удивительно грамотный и интересный коллектив специалистов, кратко и содержательно дававших представление о всех направлениях философской и религиозной мысли, печатались выдержки из Успенского, Кастанеды и Ричарда Баха, приводились техники древних гаданий - все на высоком уровне, с умными комментариями и пояснениями. Выписывая такой журнал (а я собрала и подшила его номера за несколько лет!), уже не было необходимости посещать группы, какой была прежде моя, все нужное для ума здесь давалось на гораздо более высоком уровне. Я безумно завидовала тем, кто работает в этом журнале, понимая, что это - единственная работа, где я могла бы оказаться на своем месте и при этом еще получала бы огромное удовольствие от своего труда.
Мои стихи, отданные нашим Ганиным в газету «Женское счастье», где он печатался как хиролог, ждали своего часа. Формально они там понравились, но в каждом номере газеты, я находила по одному стихотворению, не худшему, но и не лучшему, чем мои, но написанному другими авторами, как правило, работающими в самой редакции газеты. А потом и вовсе мой контакт с этой газетой был утерян, и мои стихи так и остались в редакции газеты, в которую я ни разу не съездила. Положа руку на сердце, возможность увидеть свое творение в газете меня не вдохновляло: всяческие опечатки и переделки, неизбежные в результате работы любого газетчика, едва ли подняли бы мне настроение, кроме того, кто, кроме меня и нескольких близких мне людей, которым я бы показала эту газету, станет их читать, а, прочтя, умилится? Что такого особенного я могу сказать людям, чего они в принципе не знают или хотят узнать? Ничего. Если без движения лежат на полках личных библиотек или магазинов великолепные стихи поэтов серебряного века, если в последние годы поэзия стала «не в моде» и из моих знакомых, даже из очень интеллигентных семей, ее не читает никто, то кому нужны эти, случано появившиеся в одной из многочисленных женских газет стихи неизвестной женщины? Ответ однозначен - никому. И в этом для меня не было никакой трагедии.
Я прекрасно осознавала все, что со мной происходило. Вся эта «научная деятельность» велась для Тарбеева и под влиянием Тарбеева - типичная любовная лихорадка, уже не раз случавшаяся в моей жизни. « Я совсем обезумела. Может, это и есть- любовь? Сколько раз это со мной уже было, а потом вдруг исчезло. Почти два пустых года я жила без любви и ждала ее, и вот она пришла опять! Я очень хочу счастья, но в этом случае - не себе, а ему, беспокоюсь о нем, сочувствую.. Чтобы он ни говорил, я принимаю его во всех его проявлениях. Плохо сплю, мало ем. Пишу стихи и статьи для него. Впрочем, не только для него. Я действительно загорелась идеей вести свою рубрику «Школа эзотерических знаний» в «Розе мира»: идей и материала - горы! Может быть, я этого хотела и к этому шла всю жизнь...»
Хорошее не длится долго. И этот любовный угар, неожиданно налетевший на меня, так же неожиданно закончился. Реально посмотреть на происходящее мне помог спектакль Открытого Санкт-Петербургского драматического театра, который мы посмотрели вместе с Машей. В нем была сцена с влюбленной в своего начальника немолодой дамой, на почве любви показывающей чудеса преданности своему предприятию. Аналогия была слишком очевидна, чтобы не увидеть в ней собственное отражение. «Сколько душевных порывов и суеты, и ради чего? Он делает свой бизнес, а я помогаю ему в этом, играя в свои романтические игры. Все это - лишь третья молодость стареющей женщины. По большому счету мне вовсе не хочется быть в общем стаде со всеми этими тарбеевскими экстрасенсами. Слишком дешево всем им достаются их заработки, по сравнению с моими, практически бесплатными, но трудоемкими гороскопами и лекциями, подготовленными за счет ночных посиделок и личного времени. Все равно меня никто ни здесь, ни дома всерьез не принимает. Этот странный, воспалительный процесс под названием «любовь» у меня закончился, и мир снова стал пустым и чужим. Пора возвращаться Домой»
По моим ощущениям, моим Домом был тот, сложившийся во мне внутренний мир Зазеркалья, в котором единственном я ощущала себя на своем месте.
Символическим и весьма необычным знаком окончательного завершения моих жизненных поисков любви стала моя находка 7 марта 1993 года, накануне полнолуния, во дворе нашего дома золотого обручального кольца. Я одела его на свою левую руку - оно пришлось мне точно в пору - и с тех пор так и ношу постоянно. Совершенно необъяснимым образом я считаю эту находку фактом моего окончательного обручения с горним миром, с моим невидимым мне и бестелесным избранником, который звал меня к себе всю жизнь и, единственный, был мне предназначен. Никто из реальных, земных людей не в силах сделать меня до конца счастливой.