По меткому наблюдению Михаила Жванецкого, наше российское общество сильно напоминает табун диких лошадей, несущихся по степи вслед за своим вожаком, который, как кажется со стороны, единственный знает правильную дорогу. Он ведет за собой тех, кто ее не знает, но безоговорочно верит своим лидерам. Стремительный бег не дает возможности осмотреться по сторонам и задуматься: туда ли бежим? Те, кто все же умудрились это сделать, становятся жертвами копыт несущегося табуна. Неожиданно, по известным одному только Богу причинам, главарь табуна резко меняет направление движения и скачет в противоположном направлении, а весь табун, в панике сбившийся в кучу, настрадавшись в общей давке, через некоторое время приходит в себя и снова устремляется за своим вожаком, но уже в противоположную сторону! Именно такую картину являла собой наша страна в 1993 году. Мы окончательно закончили строительство коммунизма и начали усиленно строить капитализм, объявив врагами общества всех тех, кто призывал к уравниловке и коллективизму. Иметь в своем прошлом принадлежность к компартии в ту пору стало считаться зазорным, зато наилучшими фактами биографии оказались отсидка в местах заключения в качестве диссидента, партийные выговоры и умение делать хороший бизнес, выгодно купив и перепродав товар, то есть, как раз то, что раньше называли спекуляцией и фарцовкой! Хуже всего снова пришлось интеллигенции: она окончательно запуталась в новых идеалах, к которым сама же всех так долго призывала из своего подполья. Получив новые свободы, она не сумела ими воспользоваться: для достижения быстрого материального успеха интеллигентам не хватило наглости.
К высокому званию русского интеллигента я не осмеливаюсь себя причислить как по причине своего весьма разношерстного происхождения, так и по вздорности своего характера, не создающего впечатления о моем хорошем воспитании. Тем не менее, горькую чашу человека, выброшенного в эти годы за борт жизни, я испила вместе с этими, лучшими представителями рода человеческого. По всем прикидкам мне ничего в будущем не светило: возраст (42 года) - был критическим с точки зрения работодателя, пол - «слабым» и, с той же самой точки зрения, неперспективным, определенной профессии не было, уверенности в себе - тоже, а знания, если и имелись, то совсем не те, которые могли бы быть полезными для общества и выгодными для меня. К счастью, есть в мире такое явление, как кармический счет - прежде накопленные нами заслуги перед тем, что мы обычно называем судьбой: в свое время неоплаченные и неоцененные усилия, которые никогда не бывают напрасными. Рано или поздно судьба возвращает их нам в виде неожиданного подарка - платит по счетам! Точно также к нам возвращаются и все мерзости, которые мы совершили, избежав наказания. Судьба все воздает нам по справедливости, правда, плата происходит с большой задержкой и почти всегда - другой монетой. Именно так случилось со мной перед самым моим уходом в очередной отпуск, оказавшийся последним в череде 20-и отпусков, положенных ежегодно каждому «советскому» инженеру. Для меня пришло время расстаться со ставшей такой родной и привычной характеристикой моего Я - «инженер».
Незадолго до отпуска, я преодолев психологический барьер, решилась, наконец, последовать примеру нескольких моих бывших коллег из ЛПТП, устроившихся на работу на обувные фабрики. Их в Московском районе было три «Виктория» (прежне называвшаяся «Восход», а впоследствии ставшая филиалом «Скорохода»), сам «Скороход» и всеми уважаемый в Петербурге «Ленвест», где в то время еще делали самую дорогую и качественную, очень дефицитную обувь. Брали наших инженеров, естественно, только учениками рабочих и лишь после некоторого периода обучения переводили в рабочие, но их заработки даже в первый год работы на фабрике значительно превышали суммы, которые мы получали в ЛПТП. На «Ленвест» меня не взяли: таких, как я, становилось все больше, и данное предприятие ограничило прием только обувщиками с опытом работы и соответствующей квалификацией. Зато на «Виктории» в то время открывали новый цех, куда набирали охотно, причем, не брезговали и инженерами, которых приходило на производство достаточно много.
Обстановка обувной фабрики мне понравилась. Цех представлял собой огромное помещение, где за множеством столов сидели работницы и в течение всего рабочего дня монотонно выполняли одну и ту же, очень простую операцию: прошивали, склеивали или обрезали какую-нибудь деталь совершенно определенной модели, закрепленной за цехом. Платили там с выработки, благодаря чему на посторонние разговоры никто не отвлекался. Несмотря на это удручающее однообразие, мне тогда ужасно захотелось стать одним из винтиков этого большого и отлаженного механизма, где у каждого было не только свое место, но и дело, причем, нужное и видимое глазу, а главное, обеспечивающее безбедное существование. Даже прекрасно понимая, что, поработав здесь какое-то время, я уже никогда не буду в состоянии вновь устроиться на работу не только по специальности, но и на инженерную должность, я была готова совершить этот прыжок в новую жизнь. Было не в силах дольше терпеть это унизительное, нищенское существование, где самым трудным для меня оказывалось ощущение ненужности, выброшенности из общества.
Я уже договорилась с мастером о моем приходе в цех сразу после отпуска и предложила последовать моему примеру Наташе Семеновой, моей дачной приятельнице, бедствующей в таком же безденежье и не загруженности в учебном институте, где она преподавала начертательную геометрию. К моему глубокому удивлению, мои намерения не вызвали у нее никакого энтузиазма. Наташа была из тех женщин, которые всю свою жизнь только чего-то ждут от жизни и сетуют на нее, но не пытаются самим проявить какую-либо инициативу, не рискуют, чтобы не наделать ошибок. Она и до сих пор бедствует и все так же жалуется на судьбу, но ничего существенного не предпринимает, оставаясь образованной и красивой матерью-одиночкой, мечтающей получить от жизни все сразу и даром. Даже тот факт, что только чистая случайность уберегла меня от ошибки - устройства на эту обувную фабрику, не меняет моего отношения к ее стилю жизни. Спустя всего несколько лет процветавшие тогда и казавшиеся такими стабильными промышленные предприятия начали один за другим закрываться и разоряться. Уйди я тогда в рабочие, возможно, сейчас моя жизнь стала бы совершенно иной - безрадостной и унылой, без постоянной работы, профессии, уважения к себе, интереса к людям, которые меня окружают.
А может быть, наоборот, я нашла бы свое счастье там, где и ожидать его трудно. Но можно ли говорить о своем прошлом в сослагательном наклонении? Разве от нас зависит то, куда мы в действительности попадаем и что в результате этого приобретем? Конечно, нет. Несмотря на это, человек не должен оставаться пассивным, покорным и ожидающим. Задачей нашей жизни является поиск и действия, исходя из имеющихся возможностей, приобретение нового опыта, хотя не следует ожидать конкретных результатов от своих действий. Судьба помогает лишь тем, кто идет ей навстречу, но делает это неожиданным образом.
В июне 1993 года мне позвонила Регина Бурва, депутат Дзержинского Райсовета, некогда приходившая в качестве полезного гостя на эзотерическую тусовку в «Контакт», она же - одна из моих заказчиц на составление гороскопа. Ей было далеко за пятьдесят, но энергия в ней била фонтаном. Регина, никогда не имевшая семьи и детей, жила вместе с пожилой мамой в коммунальной квартире на улице Маяковского. Она была крупной по комплекции, абсолютно раскованной и очень обаятельной дамой с хорошим чувством юмора и прекрасными, петербургскими манерами. Регина знала и любила Петербург и, особенно, свой Дзержинский район, где ей были лично знакомы чуть ли не все работники коммунальных служб и общественники, с которыми она легко и по-свойски вступала в разговор, обычно сводящийся к беззлобной критике беспорядка и беспредела «лихоимцев». Она казалась мне типичным представителем социально-активной, неравнодушной личности, болеющей за свой город.
Регина предложила мне поработать по совместительству на ее районную администрацию: там проводили инвентаризацию нежилого фонда, пригодного для сдачи в аренду предпринимателям. Требовалась небольшая группа любителей полазить по подвалам и чердакам старого Петербурга, чтобы выяснить наличие свободных помещений. После первого короткого импульса неприятия (моей обычной реакции на все новое), я дала свое согласие, решив, что ради неплохого заработка вполне можно пожертвовать своим отпуском, уже много лет подряд скучно проводимого на собственной даче.
В утро понедельника 7 июня я отправилась в красивый особняк на улице Чайковского (в доме 30), где некогда жила петербургская аристократия, а в годы советской власти обосновался Исполком, ныне переименованный в Дзержинскую районную администрацию. Как мне рассказали чуть позднее, в 1991 году в этих стенах, как и во всей стране, произошли большие перемены: прежних исполкомовцев, по большей частью плохо образованных, малокультурных, но хорошо вышколенных и опытных работников, почти в полном составе вышибли с насиженных ими мест. На смену им в администрацию пришли только что избранные после августовского путча депутаты-демократы, в основном, инженерно-техническая интеллигенция «почтовых ящиков» и полузакрытых ленинградских промышленных предприятий. Это была новая команда, полная сумасшедших идей, гонора и энергии, но мало еще чего понимающая в деле управления районом. Вместе со старыми традициями, в тот год из исполкомов безжалостно выбрасывались не только люди, но и старая мебель, папки с бумагами и архивы, в том числе, и крайне полезные. Демократы планировали начать все делать по-новому.
Нанявшая меня на работу Маргарита Дмитриевна Масанова, в прошлом депутат, а в настоящем - замглавы исполнительной власти, подруга Регины, была тоже представителем этой новой волны, довольно быстро освоившейся на новом месте и уже вкусившая не только трудностей, но и преимуществ своего вхождения во власть. Инвентаризация нежилых помещений была личной инициативой Масановой. От старых времен им с Региной остался сейф со множеством толстых папок, где хранились поэтажные планы всех домов района. Наняв за небольшие, с их точки зрения, деньги (но не с моей, имеющей, по сравнению с этой суммой, куда меньший оклад!) нескольких добровольцев, Масанова приобретала достоверную информацию о количестве и качестве свободных помещений, продажа которых могла бы решить многие социальные проблемы района, а, возможно, и ее личные. Последнее мне тогда даже в голову не приходило: я, никогда прежде не работавшая в организациях, где хотя бы теоретически мог встать вопрос о дополнительной «благодарности» граждан за труд, исполняемый по долгу службы, была тогда чиста и наивна, как младенец.
Впервые за долгие годы мне показалось, что я работаю на благо общества и приношу ему хоть и небольшую, но реальную пользу. Да и сама работа, на которую мои наниматели смотрели как на хлопотную и неблагодарную, мне ужасно нравилась. Я люблю старый Петербург, его таинственные дворы-колодцы, пропахшие кошками и мусором, куда выходят черные лестницы квартир, нумерация которых не поддается никакой логике.
Для новоприбывшего каждый такой двор всегда таит в себе массу неожиданностей. Здесь взору вдруг может открыться удивительное архитектурное творение: рассыпающаяся лепнина или полуразбитый витраж, мраморный подоконник или диковинная чугунная решетка лестничных перил. Проходные дворы и проходы в старых петербургских районах, это, вообще, особый, удивительный мир, известный только тем, кто здесь родился и живет. Знающие люди легко ориентируются в таких проходах и существенно сокращают себе путь на соседние улицы. Столь же интересны и подвальные помещения. В своем большинстве они залиты водой и пустуют, если не считать множества комаров, крыс и кошек, поселившихся в их лабиринтах. Кое-где они заняты местными котельными и складами, окна которых открывают взору кладовщика только ступни прохожих, но иногда среди запустения и убожества мы натыкались на идеально оборудованные офисы с современной мебелью, телефонами и дубовыми дверями: предполагалось, что арендная плата их владельцев работает на благо города. В одном из таких обустроенных подвалов я с удивлением обнаружила великолепно оформленный зал для восточных духовных практик с тотемом и комнатой для медитаций. Сколько же платили его владельцу занимающиеся в этом маленьком, но роскошном помещении, так непохожем на все те спортзалы, что приходилось снимать мне для групп йоги!? Я уже догадывалась, что сюда приходили совсем иные, чем мои йоги, люди и с другими целями.
Посещение и осмотр мансард было делом не менее интересным, но более хлопотным: приходилось долго соображать, по какой лестнице можно выйти на отмеченное в поэтажном плане помещение, а потом подниматься к нему по крутым и грязным лестницам, часто без помощи лифта. Мансарды чаще всего снимали художники под свои мастерские, и в большинстве случаев их двери оказывались наглухо запертыми, что заставляло нас навещать их во второй раз.
Наш коллектив состоял из 6-и женщин, разбившихся на три пары: все мы, кроме меня, официально числящейся в отпуске, были по разным причинам безработными. Две других пары, даже имен которых я уже не помню, приходили на работу на полдня, мы же с Ларисой Гайворонской работали до вечера и считались наиболее «деловыми» исполнителями. На меня, как на владеющую навыками работы на ЭВМ, даже возлагалась в перспективе задача ввода данных инвентаризации в компьютер: Регина «кормила» меня надеждами со временем оформиться на постоянную работу в Советы, что меня несказанно радовало. Лариса - открытая и очень общительная женщина, моя ровесница, три года тому назад неожиданно для всех сумевшая произвести на свет своего первого ребенка, последние месяцы находилась в отпуске по уходу за ним, но возвращаться в администрацию она уже не планировала: ее сын часто болел, и он, доставшийся ей с таким трудом, казался ей важнее хорошего, но крайне хлопотного места работы. Кроме того, из ее старого коллектива сослуживцев в мэрии не оставалось почти никого. Лариса была из прежней, доперестроечной команды исполкомовских работников, в которой она более 14 лет подряд исполняла обязанности помощника Председателя Исполкома. Она знала район, как свои пять пальцев, и работать с ней было легко и интересно. Если бы не Лариса, я ни за что бы не смогла так быстро освоить совершенно новую для меня работу и малознакомый район.
Только сейчас, вспоминая то, уже далекое прошлое, я удивляюсь, как много было этих неожиданных и ничем необъяснимых моих «везений»: ведь я, по сути совершенно посторонний для мэрии человек, единственная среди всех, столь же безработных, правда, не так рьяно, как я, рвущихся к любой работе женщин, сначала в самое подходящее для этого время понадобилась Регине, а потом «случайно» оказалась в паре с наиболее толковой и опытной Ларисой. А разве не чудом был факт, что несколько позднее судьба отыскала для меня неожиданно появившееся вакантное место главного специалиста администрации - должность, которую даже в более стабильные времена и по большему знакомству было не просто получить? Дело было вовсе не в моем особом усердии или каких-то моих исключительных деловых качествах. Меня, как лист на ветру, тогда просто подняли с одного места и, слегка покружив, опустили туда, где мне надлежало быть с точки зрения того, кто руководит нашей судьбой!
Мой трудовой отпуск быстро пролетел, но, чтобы закончить нашу инвентаризацию, я договорилась на основной работе, что буду выходить во вторую смену: при нашей всеобщей не загруженности так поступали многие, приходившие на рабочее место, чтобы только «показаться» табельщице.
Лариса Гайворонская мне искренне нравилась. Как истинная Дева по знаку рождения, она была точна и обязательна, но зато, как и полагается Деве, излишне практична. Меня утомляла ее озабоченность бытом, но ее доброе отношение ко мне казалось подарком: ни с кем другим из администрации я не смогла обрести легких, дружеских отношений. Регина Эриковна или просто Регина, как предпочитала именовать себя Бурва, не годилась мне в подруги по возрасту, да и наши взгляды на жизнь, даже несмотря на ее интерес к эзотеризму, не совпадали: она была из тех, кто, порхая по жизни, много и охотно общается, всем интересуется, полна новых идей, умна, но не утруждает себя конкретными обязанностями, ответственностью и необходимой рутинной работой - черта, трудно мной воспринимаемая.
Маргарита Дмитриевна Масанова - «дама, приятная во всех отношениях», была более близка мне как по возрасту, так и по общим «корням», - в недалеком прошлом она работала инженером в проектном институте, но вызывала во мне чувство жуткой скованности. Так часто бывает со мной: с одними людьми мне с самого начала сразу становится легко, с другими по неизвестной причине всегда тяжко: как первокласснику, оказавшемуся в кабинете директора школы! В присутствии Масановой я «делалась больной»: не знала куда деть свои руки и теряла дар внятной речи: меня не столько отпугивало ее достаточно высокая должность замглавы (по первому времени я даже не очень-то разбиралась в ранге должностей районной власти), сколько что-то другое в ней, недоступное моему пониманию: то ли пестрота проблем, которыми она занималась, то ли ее личные качества. Маргарита Дмитриевна всегда была при деле: она что-то подписывала, утверждала, с кем-то вела переговоры, и круг ее связей и дел казался мне необъяснимо разнообразным, а я все еще не «врубалась» в сущность вопросов, решаемых администрацией, поскольку не была в них лично задействована.
Мы с Наташей Беляковой (секретарем Масановой) обычно готовили для всех чай к обеденному перерыву, а после него мыли посуду. Исполнение этих, непривычных мне обязанностей выходило у меня плоховато: я как-то еще не привыкла прислуживать и вписываться в чужой коллектив да еще при отсутствии собственного и определенного круга решаемых вопросов. Во время чаепитий за столом Масановой собирались еще несколько незнакомых мне людей с мало понятными мне производственными функциями, часто к нам присоединялись гости Масановой - то ли просители, то ли коллеги, обильно угощавшие нас за свой счет сладостями по непонятной мне причине. Разговоры о работе, которые велись за столом, были все еще далеки от моего понимания, а круг неслужебных интересов да и общий культурный уровень моих новых коллег казался мне удручающе примитивным: я вымучено улыбалась их шуткам и чувствовала себя за общим столом крайне сковано.
Глава района - Сергей Всеволодович Тарасевич - молодой и энергичный мужчина, заходил в нашу комнату довольно часто и попросту. Как выяснилось позднее, он легко и остроумно сочинял стихи, мог экспромтом сказать красивую речь к чьему-нибудь Юбилею, умел цветисто поздравить женщин с 8-ым марта. В соседней комнате располагался другой замглавы с популярным в нашем народе именем Владимир Ильич, имевший красивый, раскатистый бас и известную долю остроумия. Только много позже, оказавшись в Центральной администрации, где «ранг табелей» соблюдался очень четко, и где большинство из нас не были вхожи в кабинеты «сильных мира сего» - заместителей главы, не говоря уже о самом главе, я с удивлением вспомнила об этих своих первых днях пребывания во властных структурах, когда я запросто сидела за один чайным столом с высшими чинами Дзержинской администрации, не испытывая перед ними никакого особого трепета, кроме обычной для меня в любом новом коллективе скованности.
Регина была довольна моей работой по инвентаризации и по моей просьбе уже вела переговоры об устройстве меня в постоянный штат Районного Совета. Депутаты, в штат которых она входила и в чьей комнате я часто сидела за компьютером, сильно отличались от чиновников исполнительной власти. У них было свободное расписание: они собирались на работу примерно к одиннадцати часам дня, пили чай и много говорили о политике. Вечером они часто засиживались допоздна. Люди в Совете подобрались умные, интересные и непредсказуемые, но, на мой взгляд, ни за что реально не отвечающие: если исполнительная власть «пахала от и до» и контролировалась всеми, кому не лень, то депутаты больше критиковали и спорили, чем работали, и оттого не вызывали во мне горячих симпатий. При этом, с точки зрения яркости и живости впечатлений, сидеть в их комнате мне было куда интереснее, чем в «предбаннике» Масановой. С моим устройством в Советы дела шли плохо: «советчики» чувствовали надвигающуюся грозу сокращения. В воздухе уже витали слухи о возможной ликвидации этой структуры власти, поэтому об увеличении штатов говорить в это время было сложно, да и неразумно. Трудовой договор мне пока еще продливали, но на возможность войти в постоянный штат мэрии я уже почти не надеялась. Мысли о возврате к Фомкину в свое загнивающее и разлагающееся от безделья, безденежное ЛПТП, равно как и о переходе в ряды пролетариата, меня удручали.
К осени инвентаризация была закончена, а наш с Гайваронской труд был неожиданно высоко отмечен на «аппарате» - собрании руководства района, проводимого во всех районных администрациях каждый понедельник. Это событие в сущности и определило мою судьбу. У Масановой каким-то образом отыскалась вакантная должность главного специалиста в Гуманитарном Центре (слишком высокая для меня, как с ее, так и с моей точки зрения!), на которую она меня оформила в порядке исключения: сопровождение базы нежилого фонда никакого отношения к Гуманитарному Центру не имело, я работала скорее на КУГИ (Комитет по управлению государственным имуществом), а еще точнее - на личный интерес в этом деле самой Масановой. Мне поручили все дела, связанные с поддержанием базы данных нежилого фонда и, в перспективе, - с организацией по мере необходимости рейдов проверки использования арендуемых помещений. Ходить пешком по району здесь почему-то не хотелось никому, мне же, наоборот, это казалось интересным: такой круг обязанностей дарил личную свободу и свежие впечатления.
2 сентября 1993 года я подала заявление об увольнении по переводу из ЛПТП и с 14 сентября переходила на работу в Дзержинскую районную администрацию. Против всех моих ожиданий, особой грусти по поводу увольнения из ЛПТП не было, даже несмотря на мой «кошачий», прилипчивый к месту характер и целые 12 лет, проведенные в тех стенах. Слишком многое уже безвозвратно ушло из этой странноватой и прежде такой вольнолюбивой конторы на Краснопутиловской улице. Уволились все те, с кем у меня было связано столько воспоминаний, заглохли наши заказы из ВПК, а наши объекты - места постоянных командировок - неожиданно оказались за границей России. Не осталось почти никого из тех, кому на протяжении этих лет я писала стихи по случаю их самых значимых дат, для кого готовила стенные газеты и капустники.
На последнем, прощальном чаепитии собралось совсем немного моих коллег. Лидия Ивановна нашла для меня несколько добрых слов, а Фомкин даже не сумел скрыть своего равнодушия (если не радости) по поводу моего ухода. Остальные коллеги мне по хорошему завидовали. Я и сама не верила своей удаче: нашла себе (сама!) хорошее место, ухожу с повышением и по переводу в такое сложное, с точки зрения трудоустройства, время! Впереди меня ждала незнакомая мне сфера деятельности и чужой коллектив, абсолютно не похожий на все те, в которых я прежде работала.