Глава из повести "Холсты"
"Что есть человек в огромном мире? Букашка. И не важно в какие одежды ряжена - в царскую корону или холопские онучи. Знай своё место да помни – с чем пришёл в эту жизнь, с тем и уйдёшь. Когда, с какого момента переступаем границу дозволенного? Не человеком определено каждому место под солнцем, не человеку решать- кому быть, кому – не быть.
Германцу дали отпор – дело правое. Инородцы на землю чужую позарились – поделом им. Не успели очухаться – смута великая началась. Брат на брата пошёл, опять в крови захлебнулись. Кто прав, кто виноват, сам чёрт не разберёт. Сколь рода мужского выкосили войны – несть числа и всё мало...."
Присматривается Макар Караваев к происходящему вокруг. Тревожные мысли жужжат в воспалённом от бессонных ночей мозгу, мечутся, ищут пристанища и успокоения. И только руки, мозолистые и заскорузлые, привычно делают своё дело: сеют, пашут, косят, строгают. Им думать некогда, работать должны.
" А душа? Для чего она? В насмешку или как? Что ей всё неймётся, неугомонной? А может, это из – за неё, души проклятой, человека кидает из стороны в сторону?.."
— Утри сопли и помни - человек человеку волк! — наставлял когда - то подвыпивший Зосима Петрович сына. Приподняв за ворот рубахи, дышал кислым перегаром мальчишке в лицо. — Ты не баба, чтоб скулить от каждого подзатыльника. В морду бей, кровью харкай, но стой на своём. Эх! Не моя кровь в тебе. Хлипкий ты, паря, что замазка оконная. Что хошь слепить можно. Вошь бесхребетная…
Макара передёргивало от обиды и отвращения. Слова - пощёчины хлестали в самое сердце, заставляя страдать, мучиться и ненавидеть.
С самого раннего детства лишённый материнской любви и ласки рос он одиноким, бессловесным волчонком. Бок обок с отцом, и в то же время – каждый сам по себе.
Суров был Зосима Петрович, на доброе слово скуп, раздражителен и нетерпелив. После неожиданной смерти жены ещё больше замкнулся. Пытаясь заглушить саднящую душевную рану, напивался до бесчувствия, рассорился с родственниками, но Макара никому не отдал. Растил и воспитывал сына, как умел. Цену людям он знал не понаслышке. Доверял только себе, надеялся только на себя и Макара учил тому же.
— А ну глянь! — подозвал как – то мальчика к железной бочке, стоящей в углу мастерской. Приподняв холстину, строго спросил:
— Что видишь?
— Крысы! Как они сюда попали?
— Не главное. Считай!
— Три.
— Верно, три, — задумчиво произнёс отец и накрыл бочку холстиной. — Попасть не наука. Выжить — задача.
Несколько дней бочка ходила ходуном, раскачиваясь и громыхая. Макар так и не решился подойти и заглянуть, что там происходит. Крыс он боялся больше чем отца.
— Макар! — крикнул однажды Зосима Петрович, — гляди!
Макар нехотя подошёл и заглянул в бочку. На дне лежала полуживая, обессиленная крыса. Судорожно подрагивая всем телом, она пыталась перевернуться со спины на брюхо, напрягая последние силы, сучила когтистыми лапами, не теряя последней надежды выбраться на волю.
— Считай!
— Одна?
— Одна. Самая сильная. Так и у людей. Слабых сжирают первыми, — словно гвозди в подошву вбивал отец каждое слово в неокрепшее детское сознание.
Макар, пригвождённый тяжёлым отцовским взглядом, слушал, боясь шелохнуться и вызвать очередную вспышку гнева. Дрожа всем телом, мальчик лихорадочно соображал, куда могли подеваться две крысы? Когда же понял страшный смысл наглядного урока, в голове что – то щёлкнуло так, что искры из глаз посыпались и он, неожиданно для себя, обмочился. Зосима Петрович сморщился от досады, сплюнув сквозь зубы на пол, выдохнул:
— В школу пойдёшь! У отца Серафима грамоте будешь учиться.
Понял заботливый отец - не по зубам ему детская душа, но семена его суровой жизненной правды были уже брошены в благодатную почву.
Церковно приходская школа при Кучумовском монастыре заботливо приняла Макара в свои объятия, с твёрдым намерением сделать из него человека глубоко нравственного и богоугодного. Отец Серафим благосклонно относился к своим воспитанникам. Всеми доступными методами старался преподать знания по четырём предметам. Арифметика, письмо, чтение, закон Божий – вот и все премудрости, что должен был усвоить каждый ученик, без давления и порицания за неуспеваемость. Хоть и запрещалось применять меры физического воздействия, но в учебной комнате, для острастки и беспрекословного повиновения, стоял деревянный жбан наполненный водой, в котором замачивались розги.
— Бог создал человека по образу и подобию своему, — каждый раз напоминал отец Серафим после прочтения вступительной молитвы на уроке "Закона Божьего", пропевая и растягивая каждое слово. Его заострённая клинышком бородка вздрагивает при каждом произнесённом звуке и Макару кажется, что это совсем не борода, а мохнатая серая крыса пытается заползти прямо в рот отцу Серафиму. Ещё совсем чуть – чуть и ей удастся с этим справиться, и она начнёт пожирать священника изнутри. Макар это точно знает. Всем только кажется, что человек - это человек. На самом деле все люди крысы, и когда – нибудь настанет такое время, что над всяким сильным пожирающим слабого, найдётся сильнейший, которого тоже обязательно сожрут. Останется один - самый, самый. И если отец Серафим утверждает, что самый сильный Бог, то почему он изображает его на иконах в своей мастерской в образе человека?
Макар долго сомневался прежде чем задать такой вопрос отцу Серафиму. Однажды решился и, глядя священнику в глаза, уверенно сказал:
- "Вы неправильно рисуете Бога, Святой отец. Если Бог создал человека по образу и подобию своему, то он, Бог, должен быть похож на крысу".
Святой отец за всю свою святую жизнь не слышал большей дерзости и богохульства. Откуда в неразумном отроке могли взяться такие греховные мысли? Когда бесам удалось завладеть непорочной детской душой? Понимая, что одними молитвами и постом уже не обойтись, отец Серафим решил применить розги по своему прямому назначению. Два долгих года ему потребовалось, чтобы с Божьей помощью излечить от греха заблудшую душу и направить на путь истинный.
Много времени прошло с тех пор. Макар старался никогда не вспоминать своё детство. Пытался забыть его навсегда, как страшный и кошмарный сон. События, произошедшие много лет спустя, всколыхнули его дремавшую до времени память.
В марте 1921 года Андрей Черничко расстрелял продотряд, проводивший продразвёрстку у него дома. Когда из амбара было изъято последнее зерно, предназначенное для посевной, крестьянин молча вошёл в дом, и через открытое окно перестрелял продотрядовцев. Среди погибших был и его родной брат, красноармеец Данило Черничко .
"Так что же важнее? Хлеб ради жизни, или жизнь ради хлеба?" — в который раз спрашивал себя Макар Караваев и не находил ответа. Одно лишь он знал точно и наверняка. Там, где будет хлеб, всегда будут и крысы.