Осенью 1993 года в мою жизнь вошла еще одна удивительная игра, захватившая в те годы многих моих современников. Благодаря новым экономическим идеям Анатолия Чубайса, вошедшего в демократическое правительство при Ельцине, вся собственность страны, прежде считавшаяся национальным достоянием, была поделена на доли, соответствующие числу совершеннолетних граждан, и роздана им в форме ваучеров - ценных бумаг номинальной стоимостью в 10 тысяч рублей (по тем временам - немалые деньги!), которые нужно было сначала получить на руки, заплатив 25 рублей за услугу, а потом или вложить свой ваучер в какое-нибудь дело, или продать его по рыночной цене, как правило, редко превышающей номинал. Радио и телевидение увещевало граждан не делать последнего, так как обмен ваучера на акцию какого-либо предприятия или на сертификат одного из многочисленных инвестиционных фондов сулил в будущем немалые прибыли. Вся страна теоретически превращалась в совладельцев разных предприятий и фирм, практически же все только сводилось к новой, захватывающей игре с ценными бумагами. Впервые в нашей советской истории у всех на слуху стали такие, прежде непонятные большинству слова, как «биржа», «брокер», «акция» или «дивиденды».
Три наших семейных ваучера я обменяла на сертификаты государственного инвестиционного фонда «Державный», который (один из немногих) все еще существует и по сей день, но вся наша прибыль за прошедшие с тех пор 5 лет выражается суммой (за ее мизерностью до сих пор не полученной мною!), на которую можно купить по нынешним временам лишь килограмм мяса да буханку хлеба. И это все, что составило нашу семейную долю государственной собственности, поделенной на куски умным Чубайсом. Сам он сейчас, судя по официально декларируемым им доходам, входит в десятку самых богатых граждан России. Многим другим обыкновенным гражданам повезло еще меньше, чем нам: их Инвестиционные фонды давно уже прогорели, уничтожив даже отдаленную надежду на получение какой-либо пользы от выделенной им властями доли богатства страны. Но это - снова забегание вперед, во времена написания данной книги, когда разница в уровне жизни бедных и богатых в нашей стране давно уже превзошла подобную разницу в «капиталистических» странах, про ужасы жизни в которых я когда-то так бойко отвечала на экзаменах по общественным предметам.
В тот год большинству из нас эти игры с бумагами понравились. Помимо ваучеров изобрели и еще одно небывалое средство наживы, переплюнувшее все классические «сравнительно честные способы добывания денег» Остапа Бендера. Всюду стали рекламировать и продавать за наличные деньги акции только что образовавшихся банков и предприятий, но не тех, что реально чего-то производили, а, скорее, тех, кто чего-либо перепродавал либо играл на бирже. Наиболее популярными и, как всем нам казалось, выгодными, стали акции «МММ», «Гермес-Финанс», «Гермес-Союз», «Олби», «Хопер-инвест», банка «Санкт-Петербург» и Промстройбанка. Стоили подобные ценные бумаги очень дорого (например, акция номиналом в тысячу рублей продавалась за двадцать - тридцать тысяч рублей), но размер их годового дивиденда доходил до тысячи процентов. Эти баснословные прибыли, в общем-то, ни о чем не говорили: инфляция покрывала все эти доходы, а ценные бумаги в лучшем случае помогали сохранять сбережения, но уж никак их не увеличивать. О том, что можно и полностью прогореть, никто тогда всерьез не задумывался: наше родное, государственное телевидение с утра до вечера рекламировало эти фонды, как наиболее разумные способы жизни, давно действующие во всем мире. За покупкой выгодных акций выстраивались дикие очереди с записью и отметкой, почти как в старые добрые времена в пункты сдачи макулатуры на книжные талоны! Как ни смешно, в этих очередях стояли не богатеи: последние превратились не в клиентов, а во владельцев всех этих фондов. В очередь за акциями выстраивалась все та же «гнилая» интеллигенция, стремившаяся выжить. Ей, по-прежнему, хотелось не только есть, но и читать хорошие книги, посещать театры, то есть, делать все то, ради чего она прежде выстаивала в макулатурных и театральных очередях. Теперь хороших книг и «лишних билетиков» в театр было навалом, но не хватало зарплаты, чтобы их купить. Деньги обесценивались не просто с каждым годом, а с каждой неделей, большинство из нас давно уже не обновляло своей верхней одежды, не могло позволить себе скопить на новый холодильник или телевизор, а старые, купленные лет двадцать тому назад, у всех находились уже на последнем издыхании.
Одна часть населения, сохранившая свою преданность коммунистам, в эти игры не играла, но нищала катастрофически, другая, более подверженная новым веяниям и жизнестойкая, уверовала в возможность удержаться на плаву, пустив в оборот все свои скудные средства. Я примкнула именно к этой части населения и, к своему немалому удивлению, умудрилась на этом ничего не потерять. Даже больше того, - собрать свои ежемесячные заработки в одну крупную сумму, позволившую мне купить на нее новый холодильник! С учетом инфляции все мои доходы сравнялись с расходами, но деньги были скоплены, мало того, я смогла вовремя остановиться, не став жертвой позднее развалившихся фондов, и, главное, получила в этой игре совершенно новые для меня и яркие жизненные впечатления. Не это ли самое главное наше приобретение?
В опасное свободное плавание вместе со мной отправилась моя новая знакомая - Галя Шибут, с которой мы вместе учились в мастерской хирологии (расшифровки судьбы по линиям руки) Николая Ганина. Галя была почти моей ровесницей (по странному совпадению, Галя родилась 3 сентября, как мой отец и как Лариса Гайворонская). Она была родом из далекого сибирского города Киселевска, закончила Новосибирский Государственный Университет, вышла замуж за ленинградца и уже успела с ним развестись, но все еще продолжала жить вместе с бывшим мужем и дочерью в его отдельной квартире, не торопясь обменивать ее на две коммуналки. Как и я, она тоже «дружила» со своим бывшим мужем, но, на мой взгляд, за этой дружбой стояло слишком много ее чисто меркантильных интересов. В то время Галя работала машинисткой в Центральном Лектории на Литейном проспекте. Внешне это была сухопарая, темноволосая и смуглая, неброская женщина, понравившаяся мне своим открытым, никогда не унывающим характером и склонностью к авантюризму. Она была вечным игроком и вечным оптимистом, которую не смущали ее постоянные неудачи и необходимость вечной борьбы за свое выживание. С одной стороны, как и все бывшие провинциалки, она была до ужаса живуча и меркантильна, с другой - не лишена ума и живого интереса к жизни: умела отрешаться от житейских проблем и испытывать удовольствие от игры с обстоятельствами, наблюдения за ними. Эзотерика и некоторое сходство судьбы нас сблизил, а игра с ценными бумагами и вовсе подружила. Галя вступила в нее первой и увлекла ею меня.
Собрав все деньги, что имели, мы с ней купили несколько акций «Гермес-Союз» и банка «Санкт-Петербург» и в течение двух лет неплохо «прокрутили» наши сбережения, положив полученные дивиденды в депозитные банковские вклады. Кампании по выдаче дивидендов проходили и чрезвычайно хлопотно, и крайне интересно. Дважды в год на улице, задолго до открытия метро, перед зданием фирмы, выплачивающей дивиденды, выстраивалась километровая очередь, которая не рассасывалась в течение всего дня. Стояние в ней было трудно и увлекательно. Во время него все успевали перезнакомиться, научить друг друга разным финансовым тонкостям, обсудить политическую и экономическую жизнь страны, поделиться свежими новостями. Вдвоем сохранять свою очередь, время от времени наведываясь на работу, было гораздо легче. Как любительница приключений и незнакомых мне сторон жизни, я получала от этого процесса не только физическую усталость, но и определенное удовольствие.
Сейчас всех этих фондов, как и хранившихся в них трудовых сбережений, нет и в помине. С треском развалилось нашумевшее в телевидении «МММ», рухнули «Гермес-Финанс», «Олби» и «Русский Дом Селинга». Акционеры остались не только без дивидендов, но и без своих денег, а владельцы фондов до сих пор скрываются за границей, ставшей, наконец, открытой для всех желающих выехать. Общества, акционером которых я все еще являюсь, пока еще живы, но они почти не выплачивают денег, а найти покупателей на их акции практически невозможно. Но я не в обиде. Все, что я в них когда-то вложила, ко мне вернулось сполна, а большее мне не положено по моей судьбе. Зато теперь я не понаслышке знаю, что означают такие слова, как дивиденд, номинал и депозитный денежный вклад. Разве это не замечательно?
В октябре 1993 года в Москве произошла очередная локальная революция. Понять что-либо в ее подоплеке человеку, несведущему в политике, было весьма трудно. Правительство и команда Президента Ельцина почему-то стали не в ладу с верховным Советом, спикером которого был избран чеченец Руслан Хасбулатов. Советы критиковали Ельцина и его политику, Ельцин называл советчиков тормозом на пути реформ. По его мнению, действующая советская Конституция устарела, а законодательная власть мешала развернуться исполнительной. Со стороны все политические оппоненты в моих глазах выглядели одинаково убедительно: каждый был по-своему интересен, красноречив, и каждый ратовал за державу, за которую им всем было равно обидно.
Все духовные Учителя солидарно уверяют «ищущих» во вреде для них от увлечения политикой и от лицезрения экрана телевизора: это, мол, отвлекает ум от более насущных задач и обольщает его попытками решить неразрешимые материальные проблемы! Я с такой точкой зрения не согласна. Спрятаться с головой в песок, конечно, можно, но пока ты не слушаешь и не слышишь, твой ум остается безмятежным, отчего невольно начинаешь считать себя сознательной личностью, имеющей возможность самостоятельно принимать решения. Но это - иллюзия. О своей бессознательности мы начинаем догадываться именно тогда, когда слышим самые разные точки зрения и невольно проникаемся ими: тут-то и становится ясно, насколько каждый из нас управляем и далек от совершенства, начинаешь видеть, что перед тем, как замахиваться на «просветление», нам надо сперва увидеть воочию самого себя, что возможно только при тесном взаимодействии с миром, а не при бегстве от него.
Итак, в Парламенте 1993 года бродили коммунистические настроения, Президенту же хотелось расширения демократии. Вдохновленная нашими мятежными депутатами, толпа москвичей 3 октября 1993 года ринулась штурмовать Останкинский телецентр, мечтая повторить план мероприятий по захвату важнейших городских объектов, осуществленный большевиками в другом октябре - 1917 года. Возбужденный народ возглавили Руцкой (тогдашний вице-президент!), генерал Мокашов, спикер Парламента Хасбулатов и боевики тележурналиста Алесандра Невзорова, скромно называвшие себя «Нашими». Президент поднял внутренние войска для обороны телецентра, во время которой было расстреляно довольно много людей, в том числе, и безоружных. В это же время люди Президента начали штурмовать Белый Дом, где окопались мятежные депутаты. Вся страна по телевизору наблюдала, как горит здание Парламента, обстрелянное из танков в центре Москвы не какими-нибудь иноземными захватчиками, не инородцами, а россиянами из прежде единой команды, пришедшей ко власти всего два года тому назад. Сколько людей погибло за дни этой странной революции, до конца остается неясным. Спустя три дня революция закончилась. Депутатов, зачинщиков бунта, посадили в тюрьму, в которой ще томились ГКЧПисты, Белый Дом отремонтировали на наши, и без того скудные, бюджетные деньги, а жизнь пошла дальше своим чередом. В тонкостях случившегося хорошо разбирались только политики и журналисты. Москвичи, пострадавшие в драке, горевали, а простой и нестоличный народ только похохатывал, уже перестав удивляться происходящему.
В этот же год Советы ликвидировали как властную структуру, и начали утверждать новую Конституцию, которая должна была закрепить навечно победу демократии. Сразу же пышным цветом расцвело множество новых и враждующих между собой демократических партий, объединявших всех тех, кто прежде были просто «демократами». Намечались выборы по партийным спискам в Государственную Думу - орган власти, появившийся вместо Советов. За какую партию голосовать на выборах толком никто не знал: все партии говорили хорошо, но еще лучше - ругали друг друга.
Наиболее колоритной фигурой среди всех претендентов в Думу стал Владимир Вольфович Жириновский: он говорил ярко и грубо, как думал, и часто для убедительности пускал в ход свои руки. Его непарламентские манеры и необузданный темперамент уличного хулигана шокировал: к такому роду людей мы тогда еще не привыкли. Всерьез его никто не принимал, но созерцал охотно, пересказывая друг другу его дикие выходки. Как оказалось, зря. Именно за него проголосовало больше всего людей - то ли в шутку, то ли в отместку правительству...
«А собственно, чему я удивляюсь: мы породили то, что из себя в общей массе сами представляем: зомбированный, серый народ, состоящий в большинстве своем из обывателей, главными аргументами которых служат: «Что даст мне это правительство? Починит ли мою крышу? завезет ли колбасу в магазин?» Мы все привыкли к нашей коммунальной кормушке, даже интеллигенция, которая умом этому Жириновским противится, но подсознательно думает так же, как он говорит. А ведь и мне все, что говорит Жириновский (но не как говорит!), импонирует, просто я не верю, что он это сделает, он только страну в гражданскую войну ввергнет! Или, наоборот, сила - это все, что нужно русскому холопу?»
«...Окончательно запутавшись во всех этих партиях, я проголосовала за Шахрая. Рашид и Олег голосовали за коммунистов, Смирнов - за Явлинского, мама - за «Выбор России». Она всегда - за правящую партию и негодует на тех, кто в оппозиции. Самое главное, что большинство мыслит безграмотно и рассуждает обывательски, не желая разобраться. При этом, всем все ясно, одна только я, дура, ничего не понимаю!»
Моим личным, сохранившимся в памяти впечатлением об этом времени стала ликвидация Советов в Дзержинской районной администрации, которая произошла на моих глазах. После оформления в штат администрации вместо «предбанника» Масановой моим постоянным рабочим местом стала депутатская комната, где сидела Регина и стоял компьютер, ставший моим основным рабочим инструментом. В один из октябрьских дней, придя на работу, я с ужасом увидела людей с оружием и в форме, стоящих возле нашей, уже опечатанной комнаты. Депутаты, которые в своей общей массе в такую рань никогда не приходили, были еще в неведении, но те, кто уже пришли, жались возле дверей. Меня, как единственную из комнаты, относившуюся к другой ветви власти, в комнату впустили и под контролем военных разрешили забрать оттуда необходимые личные вещи. Все это было и смешно, и страшно. Регина, устроившая меня на работу в администрацию, была изгоняема, а я - мало чего понимающая в своей новой работе, была к ней милостиво допускаема!
Через два дня внешняя кутерьма по поводу ликвидации советской власти на местах утихла: и советчики, и чиновники все давно и хорошо знали друг друга, вместе работали и вместе пили, и никакими политическими противниками не были. После формального выполнения распоряжений свыше пломбы с дверей были сняты. Хуже оказалось другое. Наша «советская» половина сотрудников по приказу отдела кадров была уволена по статье «ликвидация предприятия» и оказывалась безработной. Особого горя с их стороны я не видела. Им положили очень неплохое денежное пособие на много месяцев вперед, что позволяло не торопиться с поиском новой работы. Кроме того, советчики - народ странный: все они - свободные художники, у которых либо масса полезных знакомых, либо дополнительные заработки от открытых ими за время депутатства частных предприятий, либо (как у Регины) давно уже пенсионный возраст, и только склонность к социальной активности удерживала их на рабочем месте. То ли все они только внешне не показывали своего огорчения, то ли их личная проблема трудоустройства казалась им меньшей, чем это могло бы стать для меня, но все, с кем я уже была знакома в Дзержинском Райсовете, нашли себе новое пристанище довольно быстро.
После разгона депутатов, меня вместе с компьютером пересадили в другую комнату на втором этаже, которую разделял со мной внешне невзрачный, немолодой мужчина - Петр Ильич Погодин, занимавшийся в администрации садоводческими участками. Он крайне редко приходил на свое рабочее место, а, приходя, часто просиживал там без дела, чем очень меня удивлял: более непыльной, но хорошо оплачиваемой работы, я еще не видела! Здесь же стоял диван, на котором ночью отдыхали, а в обед пили чай круглосуточные дежурные по администрации, весь день проводившие у телефона в другой комнате. Их было всего пять человек, сменяющих по очереди друг друга. На более короткое знакомство с ними по роду их работы времени не оставалось. Чаще всего в нашей комнате я сидела одна, что меня радовало только отчасти: не успев толком войти в новый коллектив, я теперь еще больше отдалилась от общей жизни чиновников, которая происходила где-то за стенами и без моего присутствия. Обрести среду, в которой я наконец-то могла бы стать «своей», мне очень хотелось.
Празднование Нового, 1994 года в коллективе администрации завершило первый этап моего недолгого свободного плавания в структурах городской власти. Вместе собрался весь коллектив «дзержинки», всего человек пятьдесят. Продовольственный отдел закупил продукты - самые лучшие и по приемлемым, государственным ценам. Чего только не было на этом столе: такой вкусноты и обилия я не помнила даже на своих свадьбах! Или это так показалось мне, изголодавшейся за последние годы в ЛПТП на своих скудных заработках? Кроме вкусной жратвы, красивого стола и ярко разодетых, ухоженных, исполкомовских дам, на память от этого вечера не приходит ничего. Если раньше коллективные вечера зажигали меня тайными надеждами на знакомство с интересным мужчиной, приглашение меня на танец с завязкой нового романа, то теперь этого больше не хотелось. Мужчин было мало, да они и не казались мне нужными ни в каких отношениях. Светский разговор с женщинами, быстро перешедший в общий пьяный гул, не привлекал тем более. Я не только не умела, но и почему-то подсознательно не хотела такого общения, а главное, не желала ломать себя для исполнения роли, которая была мне скучна.