Новая Конституция 1994 года, закреплявшая победу демократии в России, дала жизнь новому празднику, вернее, уже который раз перенесла дополнительный выходной день на новую дату в календаре. Теперь по случаю Конституции мы ежегодно «гуляли» 14 декабря. Новые праздники в нашей стране склонны возникать и исчезать неожиданно. При этом, мы аккуратно отмечаем и те даты, что совершенно непонятны всему миру (например, «Старый Новый год»), и те, что отмечались в России всегда, но неожиданно стали официально установленными днями отдыха, например, Православное Рождество. Не брезгуем мы и тем, к чему привыкли за свою семидесятилетнюю историю строительства социализма, как случилось с Днем 7 ноября - годовщиной Великой Октябрьской революции: этот день у нас по-прежнему выходной. После выбора Ельцина Президентом России появился такой новый, экзотический праздник, как День Независимости России, из которого русский народ с удивлением узнал, что прежде он был «зависимым». Удивление не помешало ему включить в число своих выходных еще и 12 июня. Вне зависимости от наших политических взглядов и от официально установленных дней отдыха, мы отмечаем все, что только может прийти в голову, от Дня Парижской Коммуны до Святой Троицы.
И, все-таки, в 1994 году уже окончательно завершился период, получивший название «перестройки». Были заменены советские денежные купюры на российские, в которых уже отсутствовал портрет Ленина. Сам Ленин теперь все чаще становился объектом критики и поругания: о его жизни злословили и иронизировали вполне официально, а количество существующих памятников вождю революции повсеместно уменьшалось. В Прибалтике в наше время и вовсе невозможно найти ни одного памятника Ленину, но мой Петербург остался неизменным: у нас не только сохранены все его монументы (достаточно удачные с точки зрения их художественной ценности!), но и, в отличие от других городов, до сих пор не переименованы ни Ленинский проспект, ни улица Ленина.
С компанией переименования географических названий, начавшейся в то время, которую в Питере осуществлял наш первый и последний мэр города - Анатолий Собчак, вообще получилось довольно много неразберихи. Одним объектам вернули их историческое название (площадь Мира снова стала Сенной), другие попали под влияние изменившейся идеологии и новой оценки заслуг известных личностей (улица Софьи Перовской превратилась в Малую Конюшенную, а улица Дзержинского - в Гороховую), третьи, как улица Суслова, по всем прикидкам подлежащие обязательному переименованию, неожиданно остались нетронутыми: то ли денег в государственной казне не хватило, то ли начальный запал кончился. Как и в случае с новыми и старыми праздниками, наш народ принял на вооружение и оставил в употреблении оба названия - и старое, и новое, и этой путаницей еще больше прибавил загадочности и непостижимости нашей стране для скучного и прагматичного ума европейцев.
Помимо введения новых праздников и названий улиц, об окончательном завершении перестройки говорило глубокое прорастание в жизнь такого, прежде незнакомого нам и чуждого понятия, как частная собственность. Жилое помещение становилось собственностью, и наша семья одна из первых в городе уже приватизировала свою квартиру, правда, не почувствовав от этого на себе никаких перемен. Поговаривали и о приватизации дачных участков - фактической ликвидации садоводств, прежде строго оговаривающих правила продажи и использования наших дачных участков. В Пери, по соседству с нашим домом, на любимом мной поле уже образовалось первое частное угодье: один из наших метростроевцев - Павлов с сыновьями взял в долгосрочную аренду несколько гектаров земли нашего поля и теперь обустраивался там, как настоящий фермер. В садоводстве «Метростроевец» и в близлежащей деревне Рохма развернулось строительство: ново-богатые строили новые дома - дорогие, двухэтажные, с гаражом и водопроводом - не чета нашим прежним летним, маленьким постройкам! Наиболее обеспеченными теперь почему-то становились не профессора, директора и начальники крупных отделов, как это было прежде, а, преимущественно, плохо образованные и малокультурные люди, бывшие селяне: торгаши, бухгалтеры, грузчики и водители, умеющие и имеющие что позаимствовать на своей работе. Стало разрешено держать на усадьбе личный скот и птицу: в садоводстве тут же заголосили петухи, а на «моем» поле ежедневно теперь паслись две или три частных коровы. Процесс экспансии деревни в город не остановился, но деревня прочно пускала свои корни и в пригороде: бывшие провинциалы, сохранив питерскую прописку и жилплощадь в Петербурге, окончательно переселялись в свои отстроенные, летние коттеджи, охраняемые цепными собаками, поражая соседей своей невиданной роскошью. Скромные дачки бедствующих инженеров Ленгипротранса, бывшего учредителя нашего садоводства, на фоне этих кулацких хором еще зримее стали удручать глаз своей ветхостью и нищетой. Страна явно строила капитализм, но делала это как-то очень своеобразно, методом рывков и подозрительного недомыслия.
Конец перестройки Космос отметил довольно редким астрологическим явлением: скоплением 8-и планет в одном зодиакальном созвездии - в Козероге, под знаком которого я родилась. Это явление точно совпало с днем моего дня рождения и оттого вселило в меня тревожное ожидание значительных перемен в жизни. Сейчас, по прошествии времени, значимость произошедших в тот год событий все еще не воспринимается соответственно уникальности этого «знамения». Но это не означает, что знамение не сработало. Как часто мы осознаем свое прошлое с большим опозданием и только впоследствии, по глубокому размышлению и сопоставлению фактов начинаем понимать, что означали те или иные события, прошедшие в свое время достаточно незаметно.
В том январе самым глубоким для меня потрясением оказалось известие о смерти Толика, моего первого мужа и первого в моей жизни мужчины. Наши обычные отпускные «загулы» (тайные, но вполне невинные совместные поездки за город «по местам нашей памяти») в в предшествующее этому событию лето впервые не состоялись: Толик, переболев воспалением легких, все никак не мог поправиться: его мучили боли в легких, слабость, головокружение. Жена (медик по профессии) сводила его на консультацию в Песочную, и по виду лекарств, которые ему стали выписывать, Толик уже начал подозревать самое худшее. От рака легких и примерно в том же возрасте умерла когда-то его мама, которую мне увидеть не удалось. Из-за его болезни, в неизлечимость которой мы тогда еще не верили, я решила не ходить на встречу с институтскими друзьями по поводу 20-летия после нашего окончания ЛИИЖТа: Толик был не в форме, а мне без него выходить «в свет» совершенно не хотелось. Последний месяц перед Новым годом он был совсем плох: с сентября ему уже оформили инвалидность и вовсю пичкали химиотерапией, от которой у него начался страшный токсикоз. В январе я, позвонив ему на работу, с ужасом услышала, что его уже похоронили. Смерть наступила точно в Рождество - 7 января 1994 года. Ровно десяти месяцев Толик не дожил до своего 50-летия.
Только осознав, что я никогда больше не услышу его еле заметного кавказского акцента, не засмеюсь от его неподражаемого юмора, не подхвачу на лету его шутку, понятную лишь нам двоим, я неожиданно узнала, как много он, оказывается, значил в моей жизни. Почти каждая улица Ленинграда, а, тем более, пригорода, каждый музей и театр, где мы когда-то побывали, до сих пор хранят память о наших с ним совместных прогулках «по достопримечательностям», о наших глупых раздорах и выяснениях отношений тогда, в юности, и о наших шутливых диалогах и подкалываниях в годы нашей последующей дружбы - бесполой и грешной одновременно. Ни с кем другим, кроме Толика, я не ощущала себя настолько расковано и просто, как с ним, ни с кем другим у меня не возникало такого мгновенного и точного взаимопонимания в процессе обычного разговора, как с ним. Воспоминания молодости, не важно, плохие они или хорошие, невозможно вычеркнуть из памяти или заменить их другими. Они - наша жизнь, наше время, которое принадлежит только нам и ни на что другое не разменивается. Этот неожиданный, преждевременный уход из жизни Толика окончательно примирил меня со всеми моими прошлыми обидами на него, заставил простить и понять его, хотя и не залечил до конца душевные травмы, полученные мной в этом самом первом в моей жизни, непридуманном, любовном романе. Та первая и серьезная неудача в браке бесповоротно разрушила во мне возможность как быть счастливой в любви, так и быть на нее полноценно способной, но не помешала оставить об этом человеке самые добрые, дружеские воспоминания.
Как я узнала позднее, примерно в то же время, в январе 1994 года умерли от скоротечного рака еще две моих бывших коллеги из ЛПТП - Маша Бушуева и Люся Павлова, обе - мои ровесницы, прежде всегда полные сил и оптимизма, постоянные участницы наших капустников ко дню 23 февраля. Эти неожиданные и необъяснимые смерти с трудом укладывались в голове и заставляли задуматься о бренности нашего существования, о превратностях судьбы. Думаю, что меня и нашу семью в то время уберегла от несчастий столь же неожиданная, как эти смерти, болезнь нашего кота Ириски. Именно он взял на себя нашу ношу и каким-то мистическим образом отвел от нас беду. В феврале мы с мамой заметили, что он вдруг начал как-то странно заваливаться на бок при ходьбе и падать при прыжках даже на незначительную высоту. Ветеринар при осмотре кота не нашел никаких убедительных объяснений его заболеванию, но опасался инсульта или паралича, связанного с непонятным изменением в его обмене веществ. Ириске прописали массу витаминов и лекарств и не обещали ничего хорошего. Мы с мамой были в отчаянии: Ириска, живший у нас в семье уже третий год, стал для нас полноценным и всеми любимым членом семьи. Оксана, дочка Вероники, имеющая диплом медсестры, согласилась делать Ириске прописанные ему инъекции с витаминами, и каждый день мы с Машей ходили с Ириской к ней домой на эту мучительную для всех нас процедуру. Уколов Ириска боялся и, вырываясь из рук, жестоко искусывал меня своими сильными клыками.
В эти дни я, пожалуй, впервые в своей жизни столкнулась с хорошо известным мне по слухам, но никогда не проверенным лично явлением заочного диагностирования. Напуганная болезнью Ириски, я позвонила Диме Ирашину, экстрасенсу из нашего бывшего Центра Здоровья «Доброта», где я когда-то работала астрологом. Дима лечил там не только людей, но и навещал по вызовам больных животных. «Осмотр» Ириски проходил по телефону. Дима спросил меня только, как зовут кота и какого он цвета, и, сосредоточившись, сообщил, что «видит» в его шерсти много перхоти (так оно и было, хотя об этом я Диме не упомянула!), а в его организме - по неясной причине возникший разбаланс в усвоении определенной группы веществ, своего рода авитаминоз. По его мнению, для излечения Ириске нужны были не только инъекции витаминов, которые его организм усваивал с трудом, но, главным образом, живая трава, зелень. «Выздоровление, - сказал Дима, - возможно не раньше, чем через месяц, если вы сможете найти ему зеленый корм». Найти кошачью зелень в начале февраля в Петербурге было не так-то просто. Каждый день я с детской лопаткой бродила по заснеженным газонам и из-подо льда выкапывала сохранившиеся там с прошлого года зеленые травинки, ходила в Ботанический Сад, где нашлось много чего разного, кроме одного, единственно нужного мне - обычной осоки, сорняка, который щиплют все наши ленинградские кошки. И, все-таки, наш черный котишка днями спал в уютном гнезде из вороха сухой травы, выкопанной мною из-под снега. К концу марта он окончательно поправился, оправдав прогноз Димы, шерсть его снова стала чистой и блестящей, а походка ровной. Что ему помогло на самом деле - трава или инъекции, какую болезнь и по какой причине отвел в тот «Козерожий год» от нас Ириска - так и осталось не разгаданным.