Весной наше правительство приняло решение о реабилитации всех своих политических оппонентов, находящихся в заключении после августовского Путча и октября 1993 года. Большинство из них очень быстро снова заняли руководящие или выборные посты и продолжили политическую борьбу с новой силой. Понимания того, что происходит, и какие цели, кроме личного продвижения к власти, преследует каждый из наших политиков, у меня не было. Думаю, что его не было и у большинства нашего населения. Несмотря на это, в воздухе пахло гражданской войной, люди казались озлобленными. Часто я становилась свидетелем довольно резких политических споров, вспыхивающих в очереди, состоящей из людей, по внешнему виду принадлежащих к одной и той же группе населения: разброд был в умах, а не в их семейной экономике. Привычное моему поколению представление о «классовом сознании» все больше становилось расплывчатым и противоречивым. Рашид и Олег в это время, в отличие от меня, четко знали, чего хотели - возврата к прошлому. Рашид стал особенно агрессивным, он ходил на какие-то коммунистические митинги, рвался в бой и пугал меня своей озлобленностью. Я, в общем-то, легко попадающая под гипноз правящей идеологии, его настроений не разделяла и не понимала. Хватит на нашу голову революций! Кроме того, человеку всегда кажется, что он может как-то влиять на исторический процесс, но это - огромное заблуждение. Мы только игроки в пьесе, написанной не нами, игроки, склонные к отождествлению с происходящим и к совершению необратимых действий.
Рашид Зайнуллин навсегда ушел из моей жизни в один год с Толиком, к счастью, совсем по другим причинам. Видимо, для этого расставания созрели условия. На протяжении восьми лет он оставался моим верным и безотказным товарищем, выполняющим для меня самую черную и неблагодарную работу, взяться за которую едва ли бы захотел кто-либо из других моих друзей. Не питая никаких иллюзий относительно моих чувств к нему, он не гнушался оказать мне необходимую помощь: так было и во время долгой перестройки нашего дома на даче, и при рубке двух, самых больших наших берез, выросших возле самого дома, и при починке нашего покосившегося забора... Осенью 1993-го по моей просьбе он спилил нашу самую высокую и раскидистую ель, сухой ствол которой и поныне красуется на дачном участке. «Памятник Рашиду» - шутливо называю ее я, но невольно чувствую свою непонятную вину перед ним. По нежданной случайности этот его приезд на нашу дачу оказался последним. То ли у Рашида кончилось терпение ожидать, когда я отвечу ему взаимностью, то ли он, наконец, увидел меня другими глазами - что же во мне есть такого, особенно хорошего!? В любом случае, это наше расставание должно было рано или поздно случиться.
Постепенно Рашид стал отходить от меня все дальше и дальше, а в конце года и вовсе влюбился в другую женщину и, к счастью, удачно: впоследствии она стала его женой. Их знакомство произошло при весьма грустных обстоятельствах - на похоронах нашего «солнечного брата» Владика Мухамбетова, утонувшего в Черном море во время его очередного, летнего путешествия. Владик всегда казался мне странным пареньком, не от мира сего, неглупым, но очень безответственным. Такой же странной и, в то же время, закономерной оказалась и его нелепая гибель в море, на мелководье, в возрасте 30-и лет. Рашид, как всегда один из немногих из нашей компании, способных на реальную помощь, участвовал тогда в перевозке его гроба из аэропорта, а потом в организации похорон Владика, где и познакомился со своей будущей женой, подругой бывшей супруги Владика. Не в пример другим мужчинам, он сразу и навсегда исчез из моей жизни, не став лицемерить и пытаться как-то сохранить прежнюю связь («про запас»), чем приятно порадовал меня. Пожалуй, из всех моих знакомых, Рашид был наиболее надежным и моральным человеком в самом высоком понимании этого слова, хотя ни с кем, кроме него, мне не было временами так бесконечно, омерзительно скучно, как с ним. Я искренне радуюсь за него, если у него все сложилось так, как ему хочется, сожалею, что слишком часто не находила в себе сил быть с ним терпимой и ласковой, но, даже высоко ценя его достоинства, по-прежнему не смогла бы провести с ним долгое время без чувства раздражения и без почти физического неприятия его, в общем-то, здравых рассуждений.
С другим человеком из той же, «йоговской» компании Олегом Птичкиным, мои отношения развивались совершенно иначе. Быстро излечившись от своей, возникшей к нему в самом начале нашего знакомства влюбленности, благодаря столкновению с его необычной, монашеской холодностью, я почти перестала учитывать его пол в наших отношениях. Это не мешало мне испытывать неизменное уважение и интерес к его высказываниям и мнениям. Олег относился к числу тех моих друзей, которым можно доверять по большому счету, но не стоит надеяться на его искренность и обязательность в малом. Он был странен и непривычен, но порядочен и внутренне интеллигентен, его внешний вид всегда не соответствовал внутреннему содержанию, а внутреннее содержание слишком часто не укладывалось в те предвзятые о нем мнения, которые он во мне создавал. Это был совсем не тот тип людей, который вызывает во мне восхищение, но, тем не менее, на него вполне можно было целиком положиться. Одни мои знакомые появлялись на горизонте, другие исчезали, вызывая «бурную рябь» в моем внутреннем мире, а Олега я, по-прежнему, считала своим другом - добрым, своеобразно мудрым, загадочным, непредсказуемым и... надежным. Во всяком случае, таких как он, я нигде больше не встречала в своей жизни.
Его отношение ко мне тоже не отличалось ясностью и легко могло бы ввести меня в заблуждение, не будь я настороже: я уже не искала себе на голову новых приключений и не надеялась когда-нибудь понять до конца этого человека. Его личная и семейная жизнь была столь же запутана и нелепа, как и моя, мало того, мы с ним во многом «резонировали»: то почти одновременно, опрометчиво вступали в очевидно нежизнеспособные браки, то трудно избавлялись от семейного ярма. Многое нас сближало, еще большее - разделяло, но наши дружеские отношения не только сохранялись, но и почему-то имели тенденцию укрепляться. Олег неизменно оказывался то «одним из», то и вовсе единственным гостем на моих маленьких, семейных торжествах. Он удачно излечивал меня от тоски и уныния, вывозя на природу. Он знал или создавал о себе впечатление знающего обо мне почти все, иногда знал гораздо больше того, что произносилось вслух, но последнее не раздражало, а скорее радовало. К его словам, как и к словам Маланичева, всегда стоило прислушиваться: за внешней нелогичностью и бессвязностью в его высказываниях очень часто пряталась провидческая интуиция и ценный совет.
Не меньшим «орешком не по зубам» казалось мне и старшая дочь Олега - Лена, ровесница моей Маши. Внутренне она была абсолютно не похожа на Олега, в свое время с отличием закончившего школу и способного к глубокому и въедливому изучению того, чем он занимается. Начитанная, неглупая и не избалованная материальным достатком, Лена необъяснимо, если рассуждать логически, не нравилась мне, вызывала в душе внутренний протест и раздражение. При этом, так же, как и в ее отце, я находила в ней нечто непостижимое для моего ума: мне сложно было понять, что именно в Лене вызывает во мне столь бурную реакцию, не предвзято ли мое ощущение о ней, и какова Лена на самом деле? Нечто похожее в моих излишне эмоциональных реакциях на чужих детей уже имело однажды место в случае с другой сверстницей Маши - Кариной, ее дачной подружкой, которой в период их короткой дружбы было всего десять лет. Карина была на редкость умная и развитая девочка, с хорошо поставленной речью, очень общительная и независимая. Приходя в гости к Маше, она с удовольствием вступала с нами, взрослыми, разговор и, к месту и не к месту, раздавала нам советы, делала умные замечания, задавала ставящие в тупик вопросы. Поражала ее редкая самоуверенность и независимость, какая-то недетская настырность, бесцеремонность, граничащая с наглостью. При этом, чисто внешне все это выглядело чрезвычайно мило: казалось бы, только радоваться, что у Маши такая умная подруга! Несмотря на ее юный возраст, я в присутствии Карины чувствовала себя крайне неуютно и откровенно не любила ее. Почему воспоминание о ней всегда посещает меня, когда речь заходит о Леночке Олега? Ведь в них было так мало общего, если сравнивать только по внешним, формальным признакам. И все-таки, что-то неуловимое сближает этих разных по возрасту и внешнему облику девочек. Может быть, дело в не доказанной делами самоуверенности Лены, ее убежденности, что все и во всем должны ей помогать и способствовать достижению ее целей? А, может быть, в заложенном в нее от природы таланте, который, увы, не подкреплен умением трудиться? Или в одинаково изломанных, хотя и разных, судьбах их родителей, находящихся в разводе, вынудивших обеих девочек защищаться от жизни, надевая на себя маску самоуверенности?
На недостатки другого человека мы сильнее всего реагируем тогда, когда в нас самих есть какая-то дисгармония, неудовлетворенность или даже изъян. Когда кто-то или что-то тебе не нравится, всегда полезно разобраться, что именно в тебе противится происходящему, что бунтует в душе и почему. Многим людям со стороны я часто казалась волевой, способной и уверенной в себе личностью. Меня это удивляло. Именно уверенности в себе, своих силах мне всегда больше всего и не хватало. И если я и добивалась чего-то, то только за счет долгого и кропотливого труда, усердия, подчинения словам «надо» и «должна». Может быть, поэтому мне так подсознательно неприятны все самоуверенные и бесцеремонные люди, пытающиеся взять чего-либо нахрапом и на халяву и преуспевающие в этом только благодаря полученному ими от природы авансу?
Перемены в моей жизни, предсказанные Козерогам небесным «знамением», в тот год все же произошли. Надо мной впервые зримо нависла угроза сокращения с работы. Мэр Петербурга Анатолий Собчак посчитал правильным уменьшить число административных районов города, объединив несколько близлежащих территорий исторического центра воедино. При этом, им не учитывалась ни значительная перенасыщенность этих районов ветхими, давно требующими капитального ремонта коммунальными квартирами, ни огромная концентрация в них пожилых, больных и одиноких граждан, требующая особых забот социальных служб. Сложность проблем, встающих перед администрациями этих, с виду маленьких, но полных самых разных неожиданностей территорий города была несопоставима с проблемами новых, «спальных» районов. Но Сабчаку требовалась видимость реформ, и с его легкой руки весной 1994 года под удар попали пять самых старых петербургских районов: Октябрьский, Ленинский, Смольнинский, Куйбышевский и Дзержинский. Из них требовалось сделать два новых - Адмиралтейский и Центральный. Как мне показалось, вопрос объединения возник вовсе не из соображений удобства и пользы для города (как граждан, так и чиновников) и даже не с целью экономии бюджетных средств (последующее разворовывание и всеобщая неразбериха от произошедшего слияния сполна перекрыла всю экономию от сокращения управленцев). Как всегда в нашей стране, все объяснялось гораздо проще и нелепее: слияние стало продолжением компании по изживанию «вышедших из идеологической моды» географических наименований - названия этих пяти чересчур назойливо напоминали нам о нашем социалистическом прошлом! Подтверждением тому Василеостровский и Петроградский районы, располагавшиеся по соседству, они, благодаря своим нейтральным именам, сохранили свою самостоятельность. Невольно на ум приходил «капиталист» Карнеги с его мудрым правилом успеха: «дайте собаке хорошее имя!».
Итак, в марте 1994 года был подписан приказ Сабчака о ликвидации Дзержинского района, где я только что начала работать, и слияния его территории с территориями Куйбышевского и Смольнинского в целях образования нового, Центрального района. В этот новый район должны были быть переведены не более одной трети всех сотрудников, всем прочим светили биржа труда и статус безработного. С учетом моего запутанного служебного положения (я числилась в одном отделе, а работала на другой) и наличия стажа работы в администрации менее одного года, моя дальнейшая судьба была для меня абсолютно очевидной: по истечении двух месяцев я должна была стать безработной. Судьба решительно выталкивала меня из сферы какой-либо социальной занятости.