Жизнь,в которой не было ни дня фальши.
Вряд ли кто-то точно знает - что дальше...
О. Митяев "Лето - это маленькая жизнь"
Бог подарил мне три родных места: Калининград, Москву и деревеньку в Рязанской области, и до девятнадцати лет я нигде больше не был. А связывала эти места Дорога. В начале лета – на восток, и в конце – на запад. Три дня в году из трехсот шестидесяти пяти, меньше одного процента. Как мало в году, и как много в Судьбе!
Утро субботы, но я просыпаюсь очень рано. За дверью спальни слышны шаги мамы, сегодня мне не хочется поваляться в кровати, и я сразу выхожу из комнаты. За окном солнечно и тепло, на кухне открыта форточка, а в маминой комнате – балконная дверь, ветерок колышет занавески, и в квартире свежо и прохладно. На кухне на плите жарится курица и варятся яйца, а на столе на чистом полотенце разложены помытые огурцы, помидоры, яблоки. Я хочу помочь, но мама обходится и без меня. Я с нетерпением жду обеда, включу телевизор, и сразу выключаю, возьму книгу, но не могу сосредоточиться, мысли разбегаются. Выхожу на балкон и с высоты пятого этажа осматриваю двор. Высокие тополя и ветлы зеленеют свежей листвой, по дорожке к переходу через железнодорожные пути идут редкие люди. Сегодня и мы поедем здесь. Скорей бы!
Обычное утро в обычном городе, но как я рад, насколько счастлив, и Люблю. Люблю свой дом и двор, небольшой магазин по соседству, люблю машины, проезжающие по дороге, солнышко и всех людей, выходящих из автобуса. И – хочу скорее уехать отсюда, потому что Москву и деревню еще больше люблю.
В полдень звонок в дверь, я бегу открывать и здороваюсь с дядей Олегом, он приехал нас провожать. К этому времени мама сложила все вещи в несколько сумок, сготовила еду в дорогу, и мы садимся обедать у нее в комнате за журнальным столиком. Олег Иваныч наливает себе водки, закусывает куском котлеты, я пью газированную воду. Мы сидим на диване, а мама – в кресле напротив балкона. Утренняя прохлада ушла, с улицы тянет жарой.
К двум часам одеваемся и спускаем вещи к подъезду, дядя Олег почти сразу остановил частника, и складывает в багажник вещи. Мы едем по Дзержинского, сворачиваем на Калинина – вокзал. Через пустой холодный туннель поднимаемся на малолюдную платформу и останавливаемся с вещами на перроне. Олег Иванович рассказывает о своей детстве в поселке Тверской области а я еще больше люблю все вокруг, Любовь переполняет меня, и хочется бегать взад-вперед по перрону.
Подали поезд, мы заходим в вагон, дядя Олег скоро уходит, машет рукой за окном, мама раскладывает сумки, сразу достает курицу с картошкой, вареные яйца. В четыре часа дня мы плавно трогаемся, уплывает назад перрон, через пять минут я провожаю взглядом свой двор, потом гаражное общество, куда вчера вечером мы поставили машину. Калининград остается позади, и я ложусь на полку читать специально купленную в дорогу книгу, как долго я выбирал ее неделю назад! За окном перелески и поля, небольшие поселки и городки нашей области.
Вечером мы едем по Литве, позади две проверки на границе, мы уже покушали, мама спит. Она родила меня очень поздно, я был подростком, а ей уже исполнилось пятьдесят, но она очень много работала, по двенадцать часов в день, а в единственный выходной – воскресенье – готовила еду на неделю, стирала, мыла полы. Поэтому в поезде она всегда спала, просыпаясь только чтобы поесть и показать таможенникам документы, а потом опять засыпала. Вечером я выходил в тамбур и смотрел в окно на закат, назад убегали столбы и поля, а над ними садилось солнце. Мы ехали на Восток. Я высовывал голову в приоткрытое окно, и ветер трепал волосы.
Утро. Очень рано, может быть шесть часов, а может и пять, я просыпаюсь, когда вагон еще спит. За окном заканчивается Беларусь. Скоро Смоленск, можно будет выйти на перрон. Здесь тоже начало лета, но оно другое, я чувствую это. Наверное, Калининградскую область можно сравнить с небольшой страной Европы вроде Литвы или Люксембурга. Один город – столица, несколько городков. И в первую очередь по ощущениям – я живу в небольшой стране. Здесь же, это угадывается, - бескрайние просторы вокруг. Леса и поля тянутся за окном, вот небольшая автодорога, проезжаем какой-то поселок. И во всем мне видится и угадывается масштаб. Это Россия, и здесь все огромное. Поселок не больше Знаменска в нашей области, и дорога как там, и так же редки машины. Но я знаю, вот оно, главное слово – знаю. Я знаю, что эта дорога пересечется с другой, и таких поселков сотни и тысячи, десятки тысяч на пути отсюда до Урала и дальше в Сибирь, где я не был, но знаю, что она есть.Шестым чувством я постигаю Россию, ее необозримый и неосознаваемый мной размер.
В Смоленске мы выходим, и я смотрю на десятки товарных поездов на путях. В Калининграде их мало, и все они едут или в сторону Москвы или в сторону Питера, а здесь они могут поехать куда захотят! Именно тогда, в «лихие девяностые», когда регионы жили очень бедно, и Калининград на их фоне был вполне благополучным, потому что люди гнали из Германии подержанные авто для половины страны и шире – потому что он был ближе к Европе, я знал, я чувствовал – Россия страна возможностей, а не он. В России всего много, а в Калининграде и в Европе мало, а значит, жизнь в России будет интереснее, богаче, светлее. Прошло пятнадцать лет, и я оказался прав.
После Смоленска мы завтракаем, утро переходит в день, и я опять ложусь на полку с книгой. Наш путь занимает ровно сутки, и последние два часа я всегда ужасно уставал от дороги, и хотел скорее приехать. Время тянулось медленно, и я считал километры на столбиках. Подмосковье. Здесь масштаб был еще больше. Неисчислимые мной города, станции, огромные многоэтажки, заводы, дачные домики, дороги и тропинки, стихийные рынки. Я чувствовал, всей душой ощущал, что жизнь здесь кипит, бьет ключом. Жизнь миллионов людей, и я любил их всех и все, что видел.
***
В деревню мы ехали с бабушкой, тетей Таней и двоюродной сестрой. Мама чаще всего, проводив нас на поезд, возвращалась в Калининград к работе и летнему отдыху с отчимом и его друзьями. К дачным заготовкам.
Казанский вокзал. Огромный, многолюдный, и каждые десять минут прибывают или уезжают поезда. Из репродукторов, находящихся где-то очень высоко, регулярно объявляют отправление электричек. Как много их! За пару часов, которые мы проводили здесь в ожидании поезда, я успевал выучить "поезд проследует со всеми остановками кроме Ухтомская, Фрезер, платформа "Сорок седьмой километр". Эти названия станций, как любил я их, даже не зная. Как любил я табло отправления и прибытия поездов, на которых успевал увидеть столько разных названий.
Наконец мы садимся в вагон, это всегда было поздним вечером. Мама уходит. Нас четверо – все купе наше, нет соседей. Я садился к столу и смотрел вперед, говорил сестре, что мы скоро будем проезжать, она сидела напротив. Тетя Таня постоянно хлопотала, чтобы мы вовремя помыли руки и покушали, а бабушка молилась про себя, ей было неинтересно – что за окном, ей хотелось благополучно доехать. Ну что могло случиться с нами за семь часов в пути на обычном российском поезде, которых сотни каждый день едут по стальным магистралям! Но бабушка всегда волновалась, а мы всегда доезжали.
Мы ехали на восток от Москвы, а с мамой подъезжали к ней с запада, и для меня была разной и сама Москва и ее пригороды. В сторону Люберец, Рязани она казалась мне более русской. Это чувство осталось у меня навсегда, хотя не думаю, что есть какая-то разница. Если только в названиях городов, потому что когда мы ехали в калининградском поезде, люди вокруг упоминали Польшу, Литву, Германию, а здесь говорили о Челябинске, Пензе, Сызрани. Возможно, и люди были немного другими, среди них встречались лица татар и мордвы. Сами вагоны тоже, как правило, были старше и грязнее, но даже это мне нравилось.
Дорога. Все дети любят ездить на поезде, как любят они всё новое и интересное. Но и взрослому человеку она мила. В дороге мы остаемся наедине с собой и друг с другом. Мы оторваны от повседневных дел и забот, от телевизора, а если ехать далеко, то появляется Время. Пространство за окном и Время внутри. Это Время дано нам для рефлексии, для воспоминаний и осознания себя. И если человек занимается в дороге пьянкой – это значит, что ему неинтересен его внутренний мир или – неприятен, а может быть, он пугает его. В дороге можно понять – нравится ли тебе твоя жизнь или с испугом увидеть, что не об этом ты в детстве мечтал, не того хотел и ждал совсем другого. Но виноват обычно ты сам, и от этого становится страшно. В дороге мы встречаем… себя.
Впрочем, в подростковом возрасте меня не посещали такие мысли.
Я всегда старался не заснуть до Рязани, чтобы выйти там на перрон. Мне нравилось просто постоять пять минут и зайти обратно в вагон, потому что следующие три месяца мы будем жить в деревне именно Рязанской области.
***
Не так мы ехали обратно в конце лета. Солнечное тепло к тому времени сменяли дожди, а если их и не было, то все равно в воздухе чувствовалась осень. Каникулы подходили к концу, и вскоре мы расстанемся почти на год. Из деревни нас увозила тетя Таня.
Лето – это маленькая жизнь, и она подходила к концу. Когда-нибудь подойдет к концу и большая моя жизнь на Земле. Не знаю, будут ли чувства похожи. Одно время я работал с хорошим мужиком, которому было уже за семьдесят, он всю жизнь ходил в море, видел мир, умел очень интересно рассказывать. И как-то у нас зашло про одежду, и он сказал, что не покупает себе ничего нового, потому что «зачем? старого много, и то не успею сносить». Я как-то не задумывался об этой стороне жизни стариков. Мне даже стало страшно, потому что ты жив, здоров, но чего-то в твоей жизни не будет больше никогда, пусть даже речь идет о примерочной в магазине. Так готовятся к смерти…
И так готовились к отъезду мы. Тетя Таня не меняла нам постельное белье, потому что – зачем? доспим на этом, а запасное уже поглажено и уложено в шкаф. Мы переставали покупать рис и сахар сразу по десять килограмм, как в начале лета – с собой не увезешь и тут на год не оставишь. Мне было грустно от этого.
Единственное, чего у стариков больше, чем у всех остальных – это воспоминаний. И этим наша маленькая жизнь была похожа на большую. Осенью мы жили в Москве несколько дней, мама покупала учебники на новый учебный год (она давала частные уроки английского), покупала мне новый спортивный костюм и еще какие-то вещи. Учебники – потому что они были в Москве, но не продавались в Калининграде, такие, какие ей были нужны. А одежду, потому что здесь она была дешевле. За всеми этими хлопотами мы не успевали нормально поговорить.
Но вот последний день. Мы прощались дома с бабушкой, и она целовала нас и плакала, каждый раз говоря: «Дай Бог свидимся еще, не помру, дождусь я». А тетя Таня со Светой сажали нас в поезд на Белорусском вокзале, всегда дожидались отправления, а потом махали нам руками и уходили к метро. Поезд уезжал вечером, мы ужинали. Оставались за окном последние высотки столицы, потом МКАД, города Подмосковья. И я рассказывал маме о Лете.
Мне было очень грустно всю дорогу домой... Единственным временем, когда мне было хорошо и легко было время моего рассказа. Мама тоже говорила, чем занималась, но она как-то быстро заканчивала, потом пробегалась по планам, а они все были связаны у нее со мной. Отвести меня к репетитору, заняться со мной английским языком, заработать денег, чтобы… Очень много всего включало в себя это «чтобы». Мама жила для меня, Царствие ей Небесное…
А я говорил о Лете. О Свете – моей сестре, а ее племяннице, о бабушке, о том, как мы ходили за молоком и за грибами, о полях и дороге в Сасово. О том, как мы ездили с тетей Таней покупать билеты и на базар, как с бабушкой пилили сухие сливы, как тетя Таня меняла пустой газовый баллон на полный, как Света отравилась грязными вишнями, и как мы варили варенье, как я играл в карты с Сережкой и Генкой. О том, что тропинка к школе почти заросла, и теперь все ходят по дороге, что у нас в сарае протекла крыша, и как много было мух и ос.
Проводница выключала свет, вагон погружался в полумрак, люди ложились спать, наши соседи давно поднялись на верхние полки, и на боковых все улеглись. Чистая белая постель приятно холодна, за окном проносятся иногда фонари, а мы сидим друг напротив друга с мамой, и я рассказываю ей, как прошла наша жизнь.