После моего затянувшегося повествования о нашем знакомстве с семьей Добрусиных вновь пришло время вернуться в июнь 1994 года, встреченный мной в новом коллективе Центральной районной администрации.
Управление учета и распределения жилой площади, куда меня на этот раз занесла моя беспокойная судьба, все еще продолжало размещаться в нескольких комнатах первого этажа административного здания на Старо-Невском, где прежде находился отдел учета Смольнинского района. Теперь количество папок - учетных дел граждан, желающих получить отдельную квартиру или обращавшихся в отдел по разного рода жилищным вопросам, возросло в три раза, а учетные дела - пачки перевязанных бечевкой скоросшивателей, привезенные из двух районов - еще лежали не разобранными на стеллажах в коридоре и в комнатах, не имеющих отношения к нашему управлению. Данные об очередниках Дзержинского и Смольнинского районов были введены в компьютер, хотя пока еще не состыковались друг с другом в единой компьютерной базе, дела Куйбышевского района - около девятнадцати тысяч штук - вовсе никогда в компьютере не были, между тем, ежемесячно требовалось сдавать точные отчеты по численности каждой категории очередников нового района, и эта задача по сложившейся традиции лежала на нашем, единственном компьютеризированном отделе, руководимым Рубцовой. Количество граждан, приходящих на прием, после слияния районов возросло даже более, чем в три раза: кто-то шел убедиться, что его «не потеряли» при переезде, кто-то надеялся под общую неразбериху выбить себе комнату, кому-то нужно было срочно перевести лицевой счет или подать заявку на освободившееся в их коммунальной квартире помещение.
Отдел учета и распределения жилой площади всегда, во все времена и во всех районах считался в администрации «горячим цехом». Как мне рассказали мои новые коллеги, раньше сюда набирали тех, кому позарез нужно было жилье, и только поэтому люди соглашались на этот очень хлопотный, плохо оплачиваемый и беспросветный труд. Теперь бесплатного жилья уже не давали за отсутствием нового строительства, но в условиях безработицы инспекторов (в основном, женщин) продолжала удерживать здесь стабильность заработка и привычка, превратившая их в рабов своего долга. В данном деле требовалась не только предельная аккуратность в обращении с документами, но и выносливость: каждый день приходилось вести прием - общаться с нескончаемыми толпами обездоленных граждан, измученных коммуналками и оттого «выливающих» на инспекторов все свои коммунальные проблемы и неурядицы: больше им пожаловаться на свою беду или высказать недовольство властью было негде.
Инспектора отделов учета оказывались в ответе перед гражданами и за то, что сказал по радио Собчак, и за закон, подписанный или не подписанный Ельциным, и за то, что у кого-то пьяница-сосед горланил по ночам нецензурные песни, а из-за тесноты в комнате молодые семьи не могли нарожать себе новых детей (увы, и могли, и рожали, и продолжали надеяться на бесплатное увеличение их жилых помещений!), и даже за то, что риэлтерские, негосударственные фирмы надули их с продажей квартиры.
У каждого второго нашего посетителя была справка об инвалидности, а то и о психическом заболевании. «Наши» граждане, приходя в помещение управления, резко начинали плохо слышать или видеть, выразительно опирались на свой крепкий костыль и, как один, плохо соображали там, где соображать им было невыгодно. Они не читали наших объявлений о часах приема и о перечне необходимых документов, которыми требовалось дополнить их просьбы. Они, казалось, все повидали на своем веку и теперь справедливо требовали от государства помощи. В управление приходили и бывшие воспитанники детских домов, оставшиеся без площади, и граждане, отбывшие заключение, которых надо было обеспечить жильем, и другие люди, действительно срочно нуждающиеся в улучшении своих жилищных условий. В общей массе преобладали бывшие лимитчики и «служебники», естественно, не отработавшие на предприятиях положенный по условиям их договора срок, но уже родившие по несколько детей. Коренные ленинградцы, живущие ничуть не лучше иных лимитчиков, приходили клянчить значительно реже, да детей заводили по возможностям, а не по желанию. Или это только мне так казалось? Самыми яркими и запоминающимися нашими посетителями были «народные артисты» - проходимцы, ловко умеющие вынимать из инспекторов душу и подсовывать им о себе, мягко говоря, «недостоверные» сведения.
Все это знание о гражданах вошло в мою жизнь чуть позже, а пока, в первые дни своей работы в жилищном отделе мы с Леной, ввиду своей необученности, на дежурство по приему граждан не назначались, а все дни просиживали в архиве ЖСК, разбирая и расставляя по полкам дела трех разных районов и, одновременно, наводя порядок в картотеке. Каждому учетному делу соответствовала своя карточка с номером, а каждому номеру на полке было предписано вполне определенное место - перепутай здесь что-нибудь, и гражданин, пришедший на прием, не сможет получить письменный ответ на его «кляузу» в установленный срок, потому что разыскать не на место поставленное дело в океане других дел - труд нелегкий и неблагодарный. Система картотечного дела по разным районам несколько различалась, приходилось приводить все в единую, а попутно учиться на слух отличать принадлежность любой из двухсот «наших» улиц к одному из трех «наших» бывших районов. В другом архиве - архиве Очередников, дела все еще стояли по районам, поскольку имели дублирующие друг друга номера очереди! Вдобавок к сказанному, всю расстановку приходилось делать в условиях тесноты и хаоса, возникшего из-за завала комнаты пачками еще не разобранных дел.
Моя новая коллега и напарница Лена, хотя и работала четко и аккуратно, но никогда не забывала пожалеть себя: у нее был остеохондроз (да у кого его нет!?), не позволяющий ей поднимать большие тяжести. Ей откровенно не нравилась свалившаяся на нее работа, и она уже поговаривала о своем желании уволиться из УУРЖ, если у нее получится с переводом в службу Метрополитена, где и платили больше, и лечили в ведомственной поликлинике бесплатно. У меня, несмотря на многолетнюю работу моей мамы в том же Метрополитене, полезных знакомств там не было, да и новая работа мне нравилась: я люблю участвовать в любых процессах по наведению порядка из хаоса, люблю работать в темпе и там, где воочию видны результат и цели труда.
Любовь Борисовна начала все чаще вытаскивать нас с Леной из архива и подключать к другим делам: к заполнению книг очередников, к оформлению новых учетных дел, к работе с обращениями граждан, знакомила с «Правилами учета» и Жилищным Кодексом - нашими основными настольными справочниками. Каждая операция, от малой до великой, должна была производиться в строго определенном порядке, а каждой бумаге в ее хозяйстве предназначалось свое место: только благодаря этой железной системе можно было быстро отыскать нужную бумагу, да и то не всегда: от досадных происшествий никто не был застрахован. Даже в лучшие и более спокойные времена инспектора-жилищники время от времени покрывались холодным потом от поиска неожиданно не оказавшейся на месте подшивки документов, принятых у граждан: такая потеря грозила всем большими неприятностями, а сам ее факт тщательно скрывался от граждан, в любой момент готовых к скандалу и жалобам в высшие инстанции. К счастью, всегда временная потеря: до конца на моих глазах у нас ничего не исчезало!
Вскоре меня подключили к работе на компьютере - составлению служебных писем и работе с нашим основным пактом программ «Автоматическое рабочее место инспектора» (АРМ). То, что самой Рубцовой казалось наиболее трудным, поскольку ею осваивалось в свое время с трудом, мне таким не показалось: работать с АРМом я научилась очень быстро, компьютера не боялась, тем более, что, натренировавшись на составлении Толкователя в Дзержинке, я печатала служебные письма куда быстрее и красивее, чем Рубцова. Жилищные тонкости пугали меня гораздо больше: первое время никак не удавалось быстро «прочитать» дело, поняв суть вопроса, на который требовалось дать ответ, сообразить, какие дополнительные документы и у кого следует запросить, на какие статьи Закона сослаться при отказе.
Весь день был заполнен работой полностью, более того, сама Рубцова редко возвращалась домой вовремя и не нагрузившись документами, чтобы доразобрать их уже на своей кухне. Впервые за много лет я теперь приходила на работу точно ко времени (опоздание на минуту при попадании под ясные очи начальника управления Марковой или под рейд проверки со стороны отдела кадров здесь грозило серьезными неприятностями), а уходила ни на минуту раньше положенного часа. Впоследствии и этого времени стало не хватать: чтобы не зарастать горой неотработанных дел, часто приходилось засиживаться до семи или восьми часов вечера: брать дела домой мне не хотелось - часовая дорога в переполненном вагоне метро к этому не располагала. Задержки на работе в коллективе Марковой считались нормой, так же как и обязательное участие в выборных компаниях по выходным и присутствие на субботниках по уборке территории, давно забытое всеми другими людьми со времен развитого социализма. Отношения между чиновниками тоже были своеобразны: в них не было искренности. Как мне объяснили знающие люди здесь были возможны доносы начальству и наветы друг на друга со стороны коллег и не было принято делиться рабочей документацией и опытом - все нужно было собирать самому. Глубокие причины этому открылись для меня много позже. Сам коллектив был пока еще разношерстен: он был собран из «счастливчиков», набранных из разных администраций. По большому счету здесь никому доверять не стоило - это открытие тоже пришло ко мне не сразу, тем более, что внешне все мои коллеги из других отделов Управления, закаленные ежедневным общением с гражданами на приемах, казались очень обаятельными и открытыми людьми. И, все-таки, это было очень счастливое для меня время!
Я впервые в своей жизни нашла в ней себя, становясь одновременно и юристом по огромному перечню жилищных вопросов, и психологом во время приема по обращениям граждан, и мастером эпистолярного жанра при составлении на ЭВМ служебных писем с разъяснениями, и специалистом по картотечной работе, и системщиком программных средств на ЭВМ, когда наш отдел параллельно начал развивать программу АРМа и вводить в компьютер учетные дела Куйбышевского района. Инспектора других отделов такого разнообразия обязанностей на себе не испытывали, к вычислительной технике они и близко не подходили, а все наши технические заботы в представлении начальника управления Марковой, бывшей паспортистки без образования, казались не более, чем нашей прихотью, не снимающей с нас других, чисто инспекторских обязанностей. Такая нагрузка, свалившаяся на меня без всякого предварительного опыта работы в администрации и после 20-летнего пребывания в тепличной обстановке закрытого НИИ, была неожиданной. Как и повсеместно в администрациях, высшее образование в отделах учета было скорее редкостью и особо не ценилось. Наш отдел, набранный Рубцовой в основном из бывших инженеров, был белой вороной на фоне других отделов управления. Вне наших стен наших трудностей не знали и знать не хотели, зато хорошо знали то, к чему привыкли за свои 10-15 лет работы в жилищном отделе. Трудились здесь до изнеможения, но бестолково. Этот стиль работы мне напоминал поведение кошки, на спальное место которой бросили куртку, и она, бедная, корячится в поисках свободного места, не способная стащить зубами посторонний предмет в сторону. Здесь работали так же: не важно, что требуется больше времени, главное, что «мы так всегда делали»!
Зато теперь у меня появился свой тесный коллектив, с которым я была прочно связана общим делом и интересами. Он состоял из шести, включая меня, женщин, достаточно разных и, по-своему, интересных.