После моего ухода по инициативе партийного бюро из института холодильной промышленности, встал ребром вопрос о трудоустройстве. Генка, мой старинный друг, которому я рассказал в красках все перепетии судилища высоких партийных негодяев /хотел бы иначе назвать, но перебирая в памяти то заседание – не могу/, сказал, что нервы дороже, взял меня за руку и отвёл в райком комсомола к своей приятельнице, по совместительству – инструктору сей доблестной организации. Историю мою излагать не стал, а сразу взял быка за рога.
- Тамара,- обратился он к молодой женщине после обмена обычными любезностями, - моему другу нужна работа.
- Не вопрос,- величественно ответила Тамара, подчеркнуто определяя всесильность организации, которую она представляла. – В какой области твой друг предпочитает трудиться на благо Родины?
- Питомец нашего гнезда. Ему надоело работать с высокоумными придурками ВУЗа, хочет что-нибудь попроще.
По доверительности тона и некоторой ироничности в обмене репликами я понял, что мой друг с Тамарой давние приятели, и для него она, видя меня первый раз, сделает всё, что он просит, о чём она сказала с комсомольской прямотой.
- Ген! Я твоего друга не знаю, но твоей рекомендации для меня достаточно. Сейчас посмотрим, что у меня есть на примете. Так-так-так, это ему не подойдёт,- приговаривала Тамара /для меня Ивановна/, перебирая бумаги в какой-то папке на столе. – Ага, вот есть место в Техникуме Химической промышленности. Ммм,- повела она подбородком на Гену, испрашивая согласия и снимая трубку телефона. Гена вопросительно посмотрел на меня и на мой кивок прижмурился, давая «добро».
Тамара Ивановна деловито нахмурилась, представилась в трубку собеседнику, кратко изложила запрос, подчеркнув весомость организации, от имени которой беседует, направляя к ним человека, готового внести весомый вклад в дело подготовки подрастающего поколения молодых специалистов для химической промышленности. Прижав трубку головой к плечу, она написала на четвертушке бумаги несколько слов, вежливо, с некоторой высокомерностью, распрощалась и стала сама собой. Сбросила важность, протянула мне бумажку с написанными на ней названием техникума, адресом, телефоном, фамилиями людей, к которым я должен обратиться. Улыбнулась.
- Все, ребята! Дело сделано! Вперёд! Иди оформляйся. Отказа не будет. – Она по-комсомольски перешла на ты. - Извините. Сейчас у меня дела. Надо ехать на предприятие одно, готовить мероприятие.
Рассыпаясь в шутливых благодарностях Генка потянул меня к двери. Когда мы вышли, он поведал мне историю их знакомства, но это не для рассказа.
На другой день я отправился по адресу, данному мне Тамарой Ивановной – важным комсомольским функционером, с предстоящим партийным продвижением /со слов Геннадия/. Нашёл старинный особняк на Моховой. Рядом располагалось здание ЛГИТМИК / институт театра, музыки и кино/, напротив, немного наискосок здание старого ТЮЗА, в который нас водили ещё в школе, на спектакли, воспитывающие детей в духе ... и т.д. Это место смутно вспоминалось из дальнего детства.
Открыв массивные двери техникума, о чём свидетельствовала красивая стеклянная доска на стене перед входом, поднялся на второй этаж, прочитал надпись «Директор» и, получив разрешение на вежливый стук, открыл двери.
Передо мной за большим административным столом возвышалась крупная дама. Почему-то она мне напомнила бюст Петра Первого, только без усов и свирепого взгляда. Правда, у Петра Великого была, оказывается, маленькая голова, но, может, это описателям снизу казалось, а на памятниках, особенно у «Медного Всадника», всё в порядке.
- Я Вас слушаю,- ответила директриса на моё приветствие. – Я представился и изложил суть моего визита в ведомство, возглавляемое ею. Рассказал о себе, образовании, стаже работы. Причину ухода с последнего места, не соврав ни грана, объяснил дальностью расположения. И это была почти чистая правда. На самом деле общежитие, которое высокое партбюро посчитало основным моим местом приложения сил, – Институт, так, семечки – было почти на окраине города и поездки туда отнимали много времени. Выслушав меня со вниманием, скрывавшим какой-то потаённый вопрос, она вдруг попросила показать ей паспорт, неуклюже объяснив это желанием посмотреть на мою «Ленинградскую прописку». Сдерживая себя, чтобы не закричать: - Да, да! Этот я! Вам что, имя Исаак ничего не говорит?
я терпеливо ей, как дурочке, замысел которой не понял по своей глупости, объяснил, что летом, в такую жару, одетый в лёгкие брюки и полурукавку документы не ношу, но на оформление, в августе, принесу всё, что полагается.
Госпожа Честнокова /фамилия застряла в памяти, а И.О. выветрились/ сказала, что я должен пройти собеседование с Руководителем физического воспитания, под началом которого мне предстоит трудиться, если мои профессиональные качества удовлетворят его требования. Но, Виктор Васильевич, сейчас находится в отпуске и только после 25 августа будет готов встретиться со мною. Засим она наклоном массивной головы /а ля Петер примо – перевод с фр./ отпустила меня в полном неведении, удовлетворит ли Виктора Васильевича пятая графа моего паспорта? А пока Генка уговорил поехать в Сиверскую, в пионерский лагерь Кировского завода, где мы с ним много лет, начиная с окончания института работали «физруками». Отработав одну смену, смотались на Юга, поплавали вдоволь в Чёрном море, позагорали и вернулись в Ленинград полные сил и желания работать. Мне предстояло «собеседование», на которое я отправился, заранее уточнив по телефону день и время приёма. Возле дверей прогуливались на свежем воздухе несколько человек, явно заинтересованных в чём-то расположенном внутри. Двоих я знал. С Серёгой, молодым мастером спорта по современному пятиборью, я этим летом работал в пионерлагере. Он тоже пришёл, узнав о вакансии. Эдика, маленького, шустрого еврея /специально упоминаю национальность/ я помнил с времён подготовки команды Ленинграда к физкультурному параду в Москве. Он стал известен всей делегации тем, что не докрутив заднее сальто, с чего, по задумке одного идиота-организатора выступления оно должно было начинаться, он приземлился лицом на гаревую дорожку. Половина лица была ободрана как наждаком, его увели в санчасть, сальто отменили, а парад ему пришлось пропустить. И вот сейчас, вспомнив меня, он, взяв под руку отвёл в сторону и зловещим шепотом, слышным на другой стороне улицы стал уговаривать не подавать вида, что мы знакомы. Причину он расскажет мне после моего похода в техникум, подождав в ближайшем скверике. И отскочил, как связной на явочной встрече. Тем временем стрелка на уличных часах скакнула на положенный час и соискатели, ревностно поглядывая друг на друга – кому повезёт?- поднялись в указанный кабинет. Первым позвали Серёгу. Через несколько минут он вышел красный и, проходя мимо меня, уголком рта процедил: - Ты меня не знаешь. Я тебя на улице подожду. - Наступила моя очередь.
В кабинете меня ждал небольшой человечек в засаленном пиджаке, воротник засыпан перхотью, рукава, из под которых выглядывали грязные манжеты рубашки, были обтрёпаны. Из под волос на лоб и на виски выползали островки не то лишая, не то бляшки псориаза. Маленькие, красные глазки слезились. Во рту торчал изжеванный мундштук папиросы, который он держал выпяченными губами, предполагая, видимо, что это в сочетании с прищуренной улыбкой придает его облику впечатление мудрого, важного и ироничного человека. Всё это я мгновенно оценил и мелькнула мысль, что я не хочу работать с ним, тем более под его руководством. «Встречают по одёжке», но выбора не было. Виктор Васильевич протянул мне короткопалую руку. Пальцы были жёлто-коричневого цвета от папирос. Но это полбеды. На них были следы псориаза или лишая, как и на голове, и почти все ногти были чуть не до половины съедены грибком. По его предложению сел на краешек стула, отставив в сторону руку, придержав желание бежать скорее в туалет, чтобы тщательно, с мылом отмыть следы его рукопожатия. Приготовился слушать, «собеседовать». Вопросов, причем дотошных, порой не относящихся к рабочим моментам было много. Мои ответы, по-видимому, ему понравились, т.к. последовало предложение через день принести в отдел кадров необходимые документы и сразу приступить к работе.
После туалета, где я с рвением отмыл руки, выйдя на улицу увидел Серёгу, дожидавшегося меня.
- Ну, как? – язвительно обратился он ко мне. – Долго тебя этот сморчок мурыжил! Наизнанку выворачивал? С кем спишь не спрашивал? А свою биографию геройскую не рассказывал? Я таких маленьких и неопрятных мужичков не признаю. Свою лошадь, на которой выступаю в пятиборье, содержу в 100 раз чище. А почему просил ко мне не признаваться? Он же за мной выскочил из кабинета тебя приглашать, так чтобы на тебе не отразилось наше знакомство. Когда он меня допёк своими вопросами, я и так настроился против него, оценив внешний вид, как так можно? Ведь он же работает в Физической Культуре /Серёга подчеркнул оба слова/ - это же понятие шире намного, чем только упражнения. Хотя чего я вознамерился тебе лекцию читать. Сам знаешь лучше меня. Так вот, когда он стал просвещать о том, что я должен делать, загибая свои гнилые пальчики, ты заметил? Ни одного нет здорового и чистого. Он ещё руку тянет. Ну, ладно. Дальше. И когда сказал, что я буду получать при таком объёме работы, то я сопоставив одно с другим, вежливо, чтобы не послать его на три «советские» буквы, как говорят «трудящие», выдал тираду:
- Где-то я вас раньше видел? Лицо очень знакомое. – Ты бы видел как он надулся. Ну, прямо, чистый Муссолини из фильма Ромма. Он говорит: - Не знаю... может... А я его прервал, вставая: -Вспомнил! У одного проходимца такая же рожа было. – Он чуть окурок свой не проглотил, а я смотался.
- Да, Серёжа! Ты невежлив был. Лучше бы на три, эти самые... – Серёга засмеялся и мы расстались, он торопился и даже не спросил – взял ли меня В.В.
В скверике ждал меня Эдик. – Ну, что? Взяли они тебя? Это страшные люди. Я имею в виду Честнокову. Директрису. Она ведь меня выгнала. За что? Я знаю? Хотя знаю! За пятый пункт. Сейчас тебе расскажу.
Всё это он говорил зловещим голосом, понизив его и озираясь по сторонам, опасаясь, что кто-то может услышать его откровения.
«Это было в период сдачи приемных экзаменов для поступления в наш – теперь уже не мой- техникум.
- Пришёл ко мне один "аид", ты знаешь, что это? – Да! Еврей – признался я. – Так вот идёт прямо ко мне, как к своему, ну ты понимаешь, и просит помочь его сыну – «Вы же здесь работаете, я знаю!»- в наш техникум поступить. «Я в долгу не останусь, отблагодарю, как надо. Мы же свои люди!» - Я ему отвечаю, что именно по этой причине я и не могу помочь. Директриса жуткая антисемитка и прямо на руки смотрит. Сам не знаю, как меня терпит. Поступал-то на работу я при старом директоре, так тому было всё равно. А вот эта пришла и всё цепляется. Послушайте, Вы говорили, что он хорошо учился, так пусть хорошо экзамены сдаст и поступит. А он отвечает, чуть не плачет: -«Так сдал он всё отлично. Его мед. комиссия не пропустила. Сказали, что производство, на котором надо будет работать – химическое. С его заболеванием там нельзя. Я Вам не сказал? У него почки больные. Химия ему вредна?! А что здесь не вредно?»
-Папа ушел огорчённый, не поверив мне, что лучше исполнить предписание врачей и поискать менее вредную специальность для сына. А я, закончив свои дела на работе, ушел в отпуск, по возвращении из которого закрутились все эти дела. Оказывается, летом, как рассказала мне мама, даже записав для меня сообщение на листочке, позвонил папа того мальчика и сообщил горестную весть. Через малое время после злополучных экзаменов, окончившихся провалом, мальчик умер. То ли переживания от крушения мечты – он бредил химией с детства – то ли другие причины, но болезнь обострилась и папа, переживая, не нанёс ли его визит мне вред – мало ли, люди разные бывают, хотя мы беседовали тайно, сообщил об этом, прося разделить его скорбь и принося извинения.
А я, сдуру, в учительской с горечью рассказал об этом эпизоде, что мне предложили возможность заработать. И сказал чем! А в учительской кругом уши, не всегда сочетающиеся с добрым языком. Чей-то злой язык донёс мою шутку до директорских ушей. Короче, она меня вызвала и стала орать, что не позволит в её техникуме организовать еврейскую лавочку по продаже мест для обучения.
И если я не хочу, чтобы она передала дело в следственные органы для проведения соответствующего расследования и вынесения заслуженного приговора, то она, по доброте душевной, только лишь, жалея мою старенькую маму, разрешает мне, вот прямо сейчас, на этом столе – берите бумагу и ручку – написать заявление о исключительно добровольном, то-есть, собственном желании покинуть эти стены, в которых пришла гнусная мысль торговать! И чем?! Иисус не зря выгнал торговцев из храма, а вы хотели осквернить храм химической науки. А то, что мальчика больше нет, не снимает с меня вины. Раз были намерения, то они не могут не повториться, чем она, при её понятиях о высокой морали не может рисковать. /Забегая вперед скажу, что её уволили за аморальное поведение. Ну не будем злословить/
Она брызгала слюной, задыхаясь от переполнявшей её ненависти и радости, что зацепила меня на чисто еврейской теме и мне некуда деваться, понимая, что помощников у неё найдётся сверх меры, готовых подтвердить, что сами видели как папа передавал мне грязные деньги. Я оставил ей заявление, а сегодня пришёл забрать документы, получить деньги и, зная, что В.В. вернулся из отпуска, хотел, чтобы он написал мне характеристику и разрешил дать свой телефон на случай если с нового места работы, даст Бог без неё не останусь, позвонят справиться обо мне. Вообще он мужик добрый, только ленивый. Прикрываясь обязанностями Председателя Месткома часто не ходил на работу, оставляя группу мне одному. Здесь же положено два преподавателя на группу. Он расписывал группы всегда в паре со мной, чтобы иметь возможность сачковать. Тем более, что своего зала у техникума нет и мы занимались в зале Спортклуба ЛенВМБ /Ленинградской военно-морской базы/ в бывшем помещении Музея Обороны Ленинграда, разгромленном Сталиным вместе с Ленинградской партийной организацией. В этот зал надо идти минут двадцать. Ну, сам увидишь. Опасайся Честноковой. Плохой она человек. А ты видел антисемитов – хороших людей!? Ладно, я тебе всё рассказал. Побегу. Звони»
.
И Эдик растворился в толпе людей на Невском проспекте, куда мы, не замечая времени за разговором дошли. Хорошие дела – думал я, вспоминая, как директриса просила показать ей паспорт, якобы для проверки прописки. Чем она меня попытается достать, поняв, что сменяла одного нечистого на другого, в чём упрекнула Виктора Васильевича сразу, прочитав мою анкету. Мне В.В. сказал об этом через год совместной работы, когда мы шли в спортивный зал на Соляном переулке.
- А ведь ты Честноковой сразу не понравился, - начал он разговор. – Когда я пришёл к ней через два месяца после начала твоей работы для оформлении приказа о твоём назначении Председателем предметной комиссии /эта должность давала мне прибавку к зарплате около 10 рублей и массу мороки, как-то, проверка учебной документации и правильность её ведения у двух штатных преподавателей, посещение их уроков, анализ и разбор их и пр. учебно-методическая работа, которая вышеозначенных педагогов привела в оппозицию явную – у него, и скрытую – у неё. Оба, конечно, недоумевали по-поводу необходимости слушать и слушаться меня в методических вопросах, в чём были не очень тверды – мягко говоря, простите за каламбур./
- Так вот, Честнокова сердито спросила: - Виктор Васильевич! Ты что же делаешь? Мы одного еврея убрали, с Божьей помощью, а ты другого на его место берёшь, да ещё делаешь Председателем комиссии!? - Я даже остановился от неожиданности.
- А Вы что?
- А я? – Он натянул мудрую улыбку. – А я сказал, что поговорил с тобой, обсудил все учебные вопросы, понял, что ты разбираешься хорошо в своём деле и решил, что ты устраиваешь меня и Техникум.
Я хотел его поправить в очерёдности последних слов, но раздумал. Работу я действительно наладил. На занятия студенты ходили охотно, а не из страха лишиться стипендии, спортивные команды выступали на Спартакиадах отраслевых Техникумов Ленинграда и даже России весьма успешно. Грамоты и кубки, полученные нашими ребятами украшали полки зеркального шкафа в кабинете директора, теша её самолюбие.
Педагогический коллектив подобрался молодёжный, инициативный, весёлый, музыкальный, дружный. Мы проводили интересные вечера, готовя художественную часть, включавшую песни, танцы, пародийные куплеты, шуточные поздравления юбилярам. Скромно скажу, что играл во всём этом не последнюю скрипку. Жить было интересно. Ходили на работу с удовольствием, но.... белые полосы в жизни перемежаются чёрными. Говорят – диалектика.
По Техникуму поползли слухи, что наша директриса должна покинуть родные стены. Будто бы было проведено заседание Партбюро, вынесшее на закрытое партийное собрание вопрос о моральном отклонении от нормы и Кодекса строителя коммунизма /страшно подумать, не то что сказать/ члена партии, и по-совместительству нашей директрисы. «Блок коммунистов и беспартийных», единым фронтом идущий и ведущий к светлому будущему Советский народ знал, что «закрывают» свои собрания, особо посвященные в таинства своего сообщества для того, чтобы сведения, скрытые для недостойных, быстрее до них дошли.
До нас «дошло», что директриса пригласила к себе домой, срочно повесить шторы, преподавателя электротехники Техникума, по причине командировочного отсутствия своего мужа – важной партийной шишки городского масштаба. То ли муж, узнав о злостном поругании родной партии в его лице, то ли жена электротехника, не в силах понять пересечения служебных отношений с личными, совершили какие-то действия, но в результате сего в Партбюро – защитнице, блюстительнице и пр. и др., что мне уже довелось испытать на собственной шкуре, появилась бумага с отражением подвигов означенных лиц, мимо чего пройти было совершенно невозможно. Вы можете себе представить остервенение лиц, кому начальница наводила укорот по службе. Сейчас можно было кинуться на неё, отодвинув на время Пушкинское перефразирование Крыловского: «В чужом глазу соломинку заметишь, когда в своём не видишь и бревна!» У «нашего всего» вместо глаза выступает понятие женского рода. Там – «в чужой...
заметишь, когда в своей... . Остальные слова те же, а вот точки расшифровать не удалось. Помогите.
Кто-то, очень осведомлённый о происшедшем судилище, даже передал прямую речь, где подсудимая поклялась партийным билетом, что с ним не спала. Страшней клятвы не бывает, но её одно партийцы, почему-то, не поверили ей. Я из злостно-хулиганских побуждений представил себе, как бы её клятва прозвучала на поэтическом форуме:
Партийное слово я честно дала,
Когда заявила, что с ним не спала!
Билетом клянусь я! И это не ложь!
Ну, разве с подобным мужчиной уснёшь?!
Моя эпиграмма не возымела никакого значения в её судьбе, разве что мои приятели-педагоги хохотнули в адрес, растаявшей в пространстве начальницы. Она была жёсткая и неумная. Таких к детям допускать противопоказанно. Сужу по нескольким конфликтам, которые приключились с моими подопечными – я был классным руководителем группы. Но сейчас не об этом. Моих детей, как и меня совсем не расстроило появление в директорском кабинете Юрия Васильевича. Мужчины громадного роста, абсолютно безвольного, наверное, по причине неуёмной страсти к горячительным напиткам. Пришёл он с химического предприятия, преподавал какую-то химию, обладал тихим голосом, совершенно несовместимым с могучим рыхлым телом. Потом-то мы поняли, что он разговаривал не на выдохе, как все, желающие быть услышанными, а на вдохе. Боясь «дыхнуть!» Позднее ему надоело сдерживаться и он стал самим собой, не приходя в себя. «Питие – веселие Руси ести!» Этого лозунга в кабинете не было, но очень не хватало, как основополагающего в его жизнедеятельности.
На первом педсовете новый начальник успокоил коллектив тем, что обещал «не быть новой метлой, метущей по-новому». Польстил даже:
- Я знаю, что коллектив, в который назначен руководителем, работоспособный, что подтверждают многочисленные грамоты и призы, полученные в отраслевых соревнованиях, свидетельства о достижениях в выполнении Социалистических обязательств, за высокие показатели в спортивных Спартакиадах. Наконец, высокая успеваемость учащихся, говорящая о любви наших студентов к избранной профессии и мастерстве педагогов, отдающих все силы на овладение ею. Я буду делать всё, чтобы «наш паровоз катил по накатанной колее». С вашей помощью, конечно!
Моя приятельница, преподаватель технической дисциплины, чуть толкнула меня плечом:
- Красиво поёт. Не к добру это. Не люблю, когда мне начинают рассказывать какая я хорошая. Ну, ладно! Поживём – увидим.
Смена администратора ничего не изменила в дальнейшей работе нашего коллектива. Уроки, семинары, лабораторные работы, участие в конкурсах и соревнованиях шли своим чередом, всё функционировало, как налаженный механизм. Соответственно и продолжали развлекаться с большой охотой и, что самое главное, умело. Не пропускали ни одной торжественной даты, готовясь к встрече её дружно, активно и творчески, проявляя недюжинные таланты и способности. Вечера проводились в библиотеке техникума. Было много музыки, песен, танцев, дружеских шаржей в стихотворной форме, эпиграмм. Директор санкционировал употребление напитков разной крепости, поставив условие, чтобы всё было прилично. Сам садился в уголке, потягивая что-нибудь из стакана, поглядывая как резвится его молодёжный преподавательский коллектив. Обычно мне поручали поздравление очередного юбиляра, с чем я справлялся легко, интересно и забавно. Мои весёлые эпиграммы и дружеские шаржи пользовались успехом. Иногда торжества выносились за пределы нашего учебного заведения. Такие празднества именовались к примеру: «Педсовет в ресторане «Маяк» или «Восток», то-есть, на плавучем средстве, списанном с плаваний и переоборудованном под соответствующее заведение. Уютное и гостеприимное.
К обязанностям Председателя предметной комиссии я относился серьёзно, тем более, что огрехов в работе моих коллег было немало. Мне было неудобно указывать им не только на методические промахи, но и на грамотность речи и поведения на уроках перед учащимися. Им обоим это очень не нравилось, да и кому может понравиться обвинение в некомпетентности, как они совершенно справедливо понимали мои замечания. Объяснения были изумительны. Например, на указание не грубить взрослой девушке при попытке выполнения ею непосильного для неё гимнастического упражнения, Владислав Петрович стал оправдываться тем, что его по дороге на работу обхамили в автобусе, чем испортили настроение и он «сорвался», доведя её до слёз.
- Я вот поставлю тебе двойку, чтобы у тебя руки не потели. /Это ценное методическое замечание расстроило девушку своей бессмысленностью и возможностью лишиться стипендии за плохую успеваемость / Его коллега, Тамара Ивановна, опоздание с выходом на урок к своей группе, уже построившейся и томящейся в ожидании, объяснила тем, что в течение перемены не успела скушать свой завтрак. А посему вышла к студентам с набитым ртом и несколько минут, под весёлый смех ребят дожевывала. И подобные перлы, мимо которых я пройти не мог по обязанности, сыпались, как из рога изобилия. Конечно же они объединились в плохо скрываемой неприязни ко мне. Даже симпатии ребят к моей персоне, в противовес холодной подчинённости к ним, вызывало у коллег ревностную зависть. Расписание своих занятий я составил так, чтобы работать в паре с Виктором Васильевичем, шефом /по положению на каждой группе занятия проводили два педагога/, предоставляя своим подчинённым возможность осуществлять учебный процесс без моего присутствия. Разве что с контрольными посещениями, как положено по «Инструкции о Председателе предметной комиссии.»
С некоторых пор я стал улавливать перемену в поведении моих преподавателей. Владислав Петрович стал, вопреки здравому смыслу, иронически игнорировать мои методические замечания и требования к ведению документации. В его глубоко посаженных глазках мелькали неприязненные искорки. Когда я говорил ему, что надо что-то сделать так или не так, невзирая на предложенное, ему понравилось отвечать глухим голосом. – Ничего страшного. Можно и потом. А можно и без этого.
Причину я понял позднее. Сначала, увидев его на одной из последних вечеринок в тесной компании с директором и двумя объёмистыми бокалами, беседующими в состоянии – Ты меня уважаешь?, а потом выходящим в середине рабочего дня из директорского кабинета, как из своего собственного. Ясно стало, что они сошлись на стаканной основе, а в нашей стране – крепче дружбы не бывает.
Подошло время Виктору Васильевичу собираться на пенсию. Он вызвал меня на «серьёзный» разговор, в ходе которого сообщил об этом и сказал, что на своё место будет рекомендовать меня. Я выразил сомнение, что мой «пятый» пункт пройдёт утверждение в статусе зам.директора, то-есть, должность номенклатурная и должна пройти утверждение в райкоме партии, но, мудро состроив физиономию, В.В. жестом руки отмёл мои возражения.
- Я сказал, что Руководителем надо ставить кого-то из своих. Только ты! Вячеслав /он так упорно звал Владислава/ и Тамара не потянут. А со стороны брать – работу налаженную разваливать. К тому же я сказал директору, что ты отлично работаешь и что самое правильное решение – такое. И директор согласился. Но это пока между нами. Ещё месяц до конца учебного года. Там всё и объявим! – Он хлопнул меня по плечу, закончив свой монолог, и мы отправились по домам.
Через несколько дней состоялось заседание Местного Комитета, членом которого я состоял уже два года. Разбирались вопросы окончания учебного года, план приёма на текущий год, распределение педагогической нагрузки на него, производственной практики студентов, предстоящих отпусков и каникул. Перед самым окончанием заседания вдруг вошел директор и попросил у Председателя Местного Комитета, а им был Виктор Васильевич, слова для выступления. Оно было кратким. Он просил Местный Комитет дать согласие на увольнение по сокращению штатов, в связи с уменьшением педагогической нагрузки на следующий год – меня! Для всех моих коллег по Местному
Комитету и техникуму это заявление было как ушат холодной воды. Немая сцена – как написал классик в подобной ситуации. Все взоры устремились на меня с выражением крайнего недоумения. Я поворачивал голову вправо-влево, не понимая ничего, так же, как и все присутствующие. Затем посыпались вопросы директору. Он был жалок. Я запомнил его крупные дрожащие руки, запинающуюся речь, трясущуюся челюсть, когда он жалким голосом начал объяснять, что нам сокращают количество учебных групп, соответственно падает педагогическая нагрузка, которой не хватит на троих преподавателей. Что Владислав Петрович – молодожён, его сокращать нельзя. Тамара Ивановна – мать одиночка, воспитывающая одна несовершеннолетнюю дочь. Значит её тоже нельзя сокращать. Остаётся одна кандидатура. Он назвал меня, отвернувшись в сторону, боясь, как я понял, поймать мой взгляд. Внезапно заголосили все, отказываясь не только обсуждать запрос, но даже думать о нём. Все попытки Председателя установить порядок не увенчались успехом. Мои коллеги кричали, перебивая друг друга, что Администрация должна изыскать внутренние резервы, но увольнять меня не дадут! Порешили на том, что Директор так и сделает. Больше ничего решать не могли и на этом разошлись. Перед тем, как покинуть комнату заседания, меня окружили и стали донимать вопросами – в чём дело? Почему я молчал? Не может быть, чтобы он, как положено по закону, не переговорил сперва со мной о намерениях. Под расписку! Не знаю, поверили ли мне коллеги мои, что я сию новость впервые услышал только что. Одновременно с ними.
- Не бойся! В обиду не дадим! – Последнее, что я услышал отправляясь домой.
Через неделю Виктор Васильевич секретно уведомил меня, что директор вызывал его к себе и уговорил не уходить на пенсию, чтобы часов мне не хватило гарантированно. Так же потребовал экстренного заседания Местного Комитета с постановкой вопроса о моём сокращении. Члены МК яростно отвергли его повторную просьбу. Тем более, что увольнять меня – члена Местного комитета – было нельзя. Решение вынесли такое:
Изыскать возможности для доплаты по линии МК до уровня одной педагогической нагрузки для всех преподавателей, чтобы не увольнять никого, тем более, что Техникум переходил в другое ведомство, там должны были быть пересмотрены учебные планы приёмов и, соответственно, выпусков количества специалистов. Нужно было только «перетерпеть» один год. Директор с унылой физиономией покинул место заседания комитета. Мои коллеги ободрительно улыбались, заверяя в поддержке, радуясь своей победе над администратором. Обязали соглашаться на любую нагрузку, которую предложит учебная часть, только не уходить! С тем и разошлись.
На следующий день секретарь директора пригласила меня к своему шефу. По дороге от нашего кабинета в кабинет директора она, оглянувшись и понизив голос, тихо сказала, что вчера, после бурного заседания МК, Исаков, дожидавшийся Юрия Васильевича в приёмной с результатом, зашёл к нему и так стал орать на него, что она выскочила из приёмной «от греха подальше», успев только расслышать вопль Владислава:
- Кто в Техникуме хозяин? Ты? Или Местком?
Директор ждал меня, сидя за столом, глядя на кучу папок, перекладывая их справа налево, как я понял, без нужды, лишь бы не смотреть на меня. Заискивающе скривившись заговорил:
- Вот мы тут посчитали – получается у Вас нагрузка – 600 часов / полная годовая – 800, но мы все работали на 1,5 ставки/ Вы же не останетесь работать с такой зарплатой? – Памятуя обещание коллегам соглашаться на любую, я бодро выпалил:
- Останусь! Мне ещё Местком обещал секцию спортивную из своих средств оплачивать. Хватит пока.
Директор чуть не упал со стула. Он жалобно проканючил: - Ну, ладно! Вам решать. – А я подумал, как он будет отчитываться перед Исаковым, забравшим над ним непонятную власть.
Через день, оформив необходимые документы и получив деньги, я отправился в очередной отпуск. Понимая, что здесь мне не работать, тем более, что я купил кооперативную квартиру в Купчино, должен был в августе переезжать в неё жить, я начал подыскивать место работы там, ибо ездить в центр города в Техникум на Моховую, тратя несколько часов на дорогу было просто неразумно. Мои поиски я описал на своей страничке на поэтическом сайте "Стихи.ру": «Галине Болеславовне Ивановой» и «Ещё Галине Болеславовне». После длительных мытарств работа нашлась за пять дней до начала учебного года в школе, в 5 минутах ходьбы от дома.
Полностью договорившись о работе в школе, я отправился за несколько дней до начала учебного года в Техникум, чтобы подать заявление о увольнении и забрать трудовую книжку. С тяжёлым сердцем подходил к дверям техникума, преподаватели которого – мои коллеги и друзья – так сражались за меня, уговаривая не уходить, а я сейчас подвожу их, покидая коллектив.
Внезапно дверь открылась и на улицу, навстречу мне вышла делопроизводитель Техникума Вера Ивановна. Она схватила меня под руку и быстро повлекла в скверик, попутно беглой скороговоркой выкладывая новости:
- Вы только подумайте! Что они делают! Вас же уволили! Я сама приказы печатала! Только я Вам ничего не говорила. Узнаете сами от директора. Он как раз на месте, а я в магазин побежала, пока обеденный перерыв.
Я чуть не подскочил от радости. Всё решалось само собой. Сделав скорбную физиономию спросил:
- Как уволили? Я же в отпуске находился?!
- Ну да! Вы ушли в отпуск 30 июня, а на следующий день директор Вас уволил.
- В отпуске?
- Ну да! Я об этом Вам и толкую!
- А он что? Закона не знает? Или ему наплевать на него?
- Не знаю,- Вера Ивановна пожала плечами, - наверное, и то, и то! Ну, я побежала. Вы не выдавайте меня. – Успокоив женщину жестом, я отправился в Техникум. Вежливо постучав и получив разрешение, открыл дверь. Директор, увидев меня на пороге, стал, как показалось, меньше ростом. С бодрым видом, глядя в его испитое лицо и бегающие похмельные глазки, на его трясущиеся руки, я доложился:
- Я, такой-то, /имя рек/ прибыл из очередного отпуска и явился для дальнейшего исполнения служебных обязанностей. – Облизнув пересохшие губы, перебрав на столе какие-то бумаги, директор как в воду сиганул, решив покончить разом с неприятным делом.
- Вы знаете! Мы были вынуждены Вас уволить. И Вам оставалось мало часов, и остальным вашим преподавателям тоже надо было урезать, а у них семьи. Вот такое решение пришлось принять.
Изобразив на своём лице трагическое выражение американского безработного,- видел в газетах,- выброшенного на улицу на голодное существование, я стал потешаться над похмельным, бывшим уже шефом:
- Как же так, Юрий Васильевич? Вы же меня куска хлеба лишили! Я спокойно отдыхал, зная, что у меня есть работа, гарантированная мне нашей Конституцией. Куда же я сейчас пойду? Учебный год во всех учебных заведениях нашего города и страны начинается через два дня. Все педагоги готовятся к работе, без которой Вы меня оставили. Придётся мне просить Вас выплатить двухнедельное выходное пособие, что-то ведь надо мне есть, пока я буду искать новое место работы.
- Но у нас же было джентльменское соглашение о Вашем сокращении,- жалко заёрзал директор.
/Ах ты, сука, - некрасиво подумал я,- слова-то какие знаешь. Наверное, кто-то ему сказал, а, может, сам вспомнил, что двухнедельное пособие, как в моём случае, администратор должен выплачивать из своего кармана. За нарушение закона! «И это – правильно!» /
- Нет, Юрий Васильевич! Джентльменское соглашение у нас было, что я возвращаюсь на маленькую, но регулярную зарплату. А Вы меня лишили её. Мне что? Идти побираться, пока не найду источник существования?
- Я обещаю, что помогу Вам с работой. – Руки у него ходили ходуном. Он одной поймал другую и придавил к столу.
- Спасибо! Вы мне уже помогли,- продолжал резвиться я,- сейчас заберу свою трудовую книжку. В ней, надеюсь, стоит дата увольнения, которая на день позже даты приказа о моём отпуске. И оставлю на столе секретарши заявление о выплате мне выходного пособия, за которым явлюсь через неделю.
- Хорошо! Я проконсультируюсь с нашим юрист-консультом и дам Вам ответ. – Понятно было, что он цепляется за соломинку, стремясь хоть на немного отсрочить развязку.
- Спасибо! Только я не думаю, что юрист скажет что-то другое, отличающееся от имеющегося на этот счёт закона. Желаю здравствовать. – И я удалился, имитируя глубокое горе, по крайней мере до покидания Моховой, на которой мог встретить бывших коллег. Думаю, что эту новость они узнают в нужном освещении. Самых близких я обзвоню и расскажу, как директор нагадил под давлением Исакова на их мнение.
Через неделю, отработав день в школе, я поспешил на Моховую. Зайдя к директору был удивлён, застав в его кресле заместителя. Осведомившись о своём заявлении на пособие услышал:
- Директор в отпуске, а я ничего не знаю.
- Но Вы же его сейчас замещаете, значит решаете все вопросы. Подпишите, пожалуйста, - я положил перед ним на стол лист, на котором собственноручно напечатал две выписки из книги приказов. Первый гласил, что я отправляюсь в отпуск, а второй, днём позже, что я увольняюсь. – Заместитель оттолкнул мой лист. – Ничего я подписывать не буду!
- Хорошо! –Забрав лист с приказами, я прямиком отправился к районному прокурору. Молодая женщина в форменном кителе взяла мои приказы, выслушала в течение нескольких секунд лаконичные объяснения, взяла четвертушку бумаги и написала свой номер телефона. Протянув мне листок, с милой улыбкой сказала: - Дайте Вашему Заму, пусть мне позвонит!
Вернувшись в Техникум я положил на стол Зама лист с приказами, заявление на пособие и листок прокурорши. Он оттолкнул бумаги: - Я же сказал, что ничего подписывать не буду.
- Тогда позвоните по этому телефону,- невинно промолвил я.
- Чей это ещё телефон? – Его высокомерию мог позавидовать более высокий чинуша.
- Прокурора района,- жалобно поведал я, предвидя, что он может оскандалиться передо мной, услышав, что она может ему сказать. Он явно осознавал мою правоту. Поэтому молча пододвинул к себе все бумаги, подписал их, встал и отошёл к окну, давая понять, что аудиенция, выигранная мною по всем статьям, закончена. В бухгалтерии мне сделали полный расчёт, пожалели о подобном окончании дела, и я отбыл из тех мест, размышляя о превратностях судьбы, думая, что, всё-таки, за редким исключением, ко мне хорошо относились сотрудники Техникума и ученики. А за что ко мне относиться плохо?
Эта история имела закономерное продолжение, оправдывая народную мудрость:
«Ни одно добро, как и ни одно зло не остаётся безнаказанным» Я произвольно соединил в одной фразе две. Про зло никто не будет возражать!? А о добре сказано: «Хочешь получить зло – сделай добро!?»
Кто бы мог поспорить!? Я не буду. Подтверждалось и то, и то! Ну, обо всём по-порядку.
Прошло два года после моего увольнения из Техникума. Я отработал их в школе, вошёл в новый коллектив, был признан коллегами и учениками. Всё складывалось отлично. В летние каникулы меня старая приятельница пригласила поработать одну смену в пионерском лагере. Она была там старшей воспитательницей и набирала кадры по принципу: « дружба - дружбой, а служба – службой!», зная, что старые товарищи будут работать на совесть. Не секрет, что некоторые горе-работники выезжали в такие лагеря с целью отдохнуть на природе, приятно провести время, не особо обременяя себя занятиями с детьми. На меня она могла положиться. Я всегда старался делать свою работу хорошо, не понимая, как может быть иначе.
В один из дней ко мне прибежали пионеры, дежурившие у входа в лагерь, и сказали, что меня просят подойти к «Посту №2»,- как понимаете, «Пост №1» был у гипсового памятника «Володе Ульянову»,- где ждали какие-то 2 женщины. /Посторонних в лагерь не пускали, тем более родителей. Для них был отведён один «Родительский день» в смену - сущее бедствие для сотрудников лагеря. Родители, считая, что их чад морят голодом, привозили объемистые сумки с провиантом, большую часть которого составляли деликатесы, фрукты, ягоды и домашние изделия, разбирали детей по обширной лесной территории в расположении лагеря, накрывали на подстилках импровизированные столы и пихали в детей недельную норму небольшого бегемотика по объёмам меню Зоопарка. В конце дня счастливые родители уезжали домой, а масса детей, мучаясь желудочными и кишечными проблемами осаждали лагерный изолятор, приводя в ужас медицинских работников./
У входа в лагерь меня ждали мои бывшие коллеги по ....Техникуму!? Они стали просить меня о помощи, рассказывая, что после моего ухода в Техникуме сложилась невозможная обстановка. 2 года не утихают страсти. Коллектив подвергается неимоверному давлению. Его представительницы довели до меня общую просьбу – подать в суд на незаконное увольнение, добиться восстановления, скинуть гонителя и хулителя со всех постов, что оздоровило бы обстановку и восстановило бы справедливость. На мои возражения, что я уже прижился в новом коллективе, работаю в нормальной атмосфере, как страшный сон вспоминаю ,- и только в белых тапочках,-техникумовские разборки, и мне никакие суды и восстановления не нужны, бывшие коллеги, согласившись с моими доводами попросили подтвердить некоторые вопросы, которые мне задаст корреспондент газеты «Вечерний Ленинград», он обещал позвонить мне сюда на днях, уточнить детали событий двухлетней давности, о чём коллектив поведал редакции. На том мы и расстались.
Корреспондент, представившийся журналистом Вахрамеевым, позвонил через день, попросил рассказать о давнишней ситуации, подтвердить материалы жалобы, принесённой в редакцию преподавателями. Сказал, что готовит обширный материал на «Моральные темы». Тема будет освещена в ближайшем номере газеты. Я попросил журналиста помочь, по-возможности, коллективу педагогов и забыл эту историю до окончания смены.
Дома меня встретила мама с газетой в руках.
- Сынок! Это про тебя? – показала мама лист, отогнув обширную статью под броским заголовком. – Мне соседка принесла показать, - Смотрите, здесь про Вашего сына пишут!
– Сынок! Ты почему ничего мне не рассказал, что с тобой делали?! – Я успокоил маму, указав на давность происшествия и на то, что у меня сейчас всё в порядке. Мама вытерла слёзы и пошла готовить ужин, а я стал читать статью. Некоторые выдержки я приведу, так-как лучше автора не скажешь, а всякий пересказ многое теряет. Статья называлась: «Нужен откровенный разговор». Автор Борис Вахрамеев.
"""Это случилось два года назад. Из Ленинградского техникума химической промышленности был уволен в связи с уменьшением учебной нагрузки председатель предметной комиссии по физкультуре И.М. Рукшин. Вскоре этот пост, а затем и другой, ещё более высокий, занял молодой педагог В.П.Исаков...
Педагоги техникума говорят об этом случае так, как будто он произошел вчера. ... В общем страсти не остыли. Наоборот, они накаляются. Что же поддерживает накал волнений в техникуме? – Несдержанность, грубость Исакова. Он, кстати сказать, после ухода Рукшина стал правой рукой директора,- объясняют преподаватели, пришедшие в редакцию с намерением предать гласности обстоятельства затяжного конфликта, отвлекающего педагогов от их прямых обязанностей. -Да, да, в директорском кабинете только что кресло постоянное для Исакова не заведено. Приходишь в кабинет с любым вопросом, директор рта не успеет открыть, вместо него отвечает Исаков. Юрий Васильевич очень мягкий, деликатный человек. Вот Исаков и взялся его дополнять, метать громы и молнии! Чередой приходят педагоги в редакцию. Группами и поодиночке. У каждого из них свои обиды, но обидчик один: совсем ещё молодой, а по виду просто юный человек, Владислав Петрович Исаков. Занимая, кроме служебного поста, ещё и общественный – председатель месткома профсоюза, он оказался, по словам преподавателей, нетерпимым, грубым, не терпящим возражений.
Большой группе педагогов представляется, что не было достаточных оснований увольнять Рукшина, любимца коллектива, человека приветливого, заразительно весёлого автора милых стихотворных поздравлений, с которыми всякий раз обращалась к очередному имениннику местная общественность. Он и дело своё знал: умел вести занятия с энергией, с завидной легкостью. Недаром именно Рукшин оказался председателем предметной комиссии. Когда стало известно, что Рукшин должен будет покинуть коллектив по причине некоторого уменьшения нагрузки, 22 сотрудника техникума обратились к директору с письмом о распределении нагрузки поровну. Тогда никому не придётся уходить. Это ходатайство не возымело действия. Когда Исаков возглавил предметную комиссию, после ухода Рукшина, оказалось, что нагрузки хватило даже для того, чтобы взять ещё одного преподавателя. Значит увольнение Рукшина потребовалось чтобы открыть дорогу для продвижения Исакову. Он перестаёт здороваться с доброй половиной преподавателей. В коллективе создаётся впечатление, что его поступками движут личные интересы, а не забота о делах техникума. Приходится слышать утверждения, что Исакову «во всём потворствуют».
Партийная организация техникума не оставила без внимания спор между Исаковым и группой преподавателей. На заседании партбюро Исакову было указано на его грубость, нетерпимость, неуважительное отношение к товарищам. Но, как видно, этих мер недостаточно. Осталась атмосфера недоброжелательности."""
Вон оно как! Далее журналист закруглил статью пожеланием """ оздоровить обстановку, пойдя на нелицеприятный разговор, в котором участвовали бы преподаватели и сотрудники техникума. Исакову нужно бы напомнить о больших жизненных принципах, о том, что карьера не бывает самоцелью""".
"""Только подлинная озабоченность интересами дела даёт человеку право спрашивать с других. И если есть такая озабоченность, руководителю не поставят в вину ни твёрдость тона, ни стремление занять ответственный пост."""
Читал я статью и чуть не зарделся от удовольствия. Как же, столько приятных слов наговорили обо мне мои коллеги под запись журналисту, решившему осветить в центральной прессе бесчинства, творящиеся в Учебном Заведении города. Но концовка – последний абзац с выводами - расставила всё на свои места. "Щуку бросили в реку!" Оказывается "Исакову нужно бы напомнить о больших жизненных принципах" ... наряду с указанием партбюро /см.выше/ "на его грубость, нетерпимость, неуважительное отношение к товарищам." Издёвкой смотрится утверждение, что "только подлинная озабоченность интересами дела даёт человеку право спрашивать с других". Используя грубость, хамство, нетерпимость? Если такое проявлялось по отношению к коллегам, то что же вынуждены были выносить ребята на его занятиях. И как же совместить "в коллективе создаётся впечатление, что его поступками движут личные интересы, а не забота о делах техникума" с "подлинной озабоченностью".
Озабоченность была. О ней хорошо написал Высоцкий: "Все вопросы мы решаем глоткой! Где достать недостающий рубль и кому опять бежать за водкой!" В этой истории проиграли все. Кроме меня. Хоть я ближе познакомился с людской подлостью, мерзостью, лживостью, но приобрёл другой коллектив людей, с которыми проработал в дружбе, мире и согласии более четверти века.
P.S.
Через несколько лет, проходя по Невскому проспекту, недалеко от места, где я сворачивал с него на улицу, ведущую в район Моховой – адрес техникума – неожиданно встретил бывшую коллегу по прежней работе. После обмена приветствиями и сведениями о нынешнем состоянии дел друг друга, бывшая сослуживица спросила знаю ли я о судьбе моих гонителей. Я ответил, что этот вопрос меня не будет интересовать ближайшие сто лет. Она засмеялась, обрадовавшись моему оптимизму по части предполагаемого долгожительства, но, всё-таки, велела выслушать сообщение, подтверждающее народную мудрость: "Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!" Злое – тем более!
Уверовав в свою безнаказанность и вседозволенность, «сладкая парочка», вернее «пьяная», стала гулять по-полной программе. А на это деяние требуются немалые средства и крепкая печень. Первым сломался Владислав Петрович, допившись самым банальным способом до цирроза со всеми, отсюда вытекающими медицинскими последствиями. Смахнул я первую слезу, жалеючи маленького Руслана, осиротевшего в одночасье.
Директор держался дольше, Полагаю, потому, что ему 8 лет не наливали и не подносили, держа за решеткой соответствующего учреждения. Именно столько ему определил Народный суд за продажу дипломов, вверенного ему учебного заведения. Человек он был больших габаритов, потребности имел большие, никакие зарплаты их не удовлетворяли. Я ничуть не ёрничаю, именно в таких красках излагала случайная рассказчица. Она подчеркнула ещё, что Юрий Васильевич проявил благородство, хотя о каком упоминании этого качества может идти речь в данном контексте. Он, оказывается, взял основную часть вины по сбыту дипломов за наличный расчёт на себя, благодаря чему, втянутая им в это выгодное предприятие лаборантка, осуществлявшая техническую сторону вопроса, была разлучена со своей семьёй всего на три года. По этому поводу я слёз проливать не стал.
И трижды меня выгоняли с работ...
Уж я ли на них не старался?!
Причин было много: И профиль не тот!
Не пил! Не давал!* Не сдавался!
*Взяток! А Вы что думали? А «они» хотели!