О возглавлявшей нашу команду Любе Рубцовой я уже поведала своему читателю. Было ей в пору нашего с ней знакомства тридцать девять лет, она жила с мужем и дочерью, на год старшей моей Маши. Самой ее главной и импонирующей мне чертой характера была открытость: Люба говорила много, искренне и горячо отдавалась тому, о чем говорила и что делала. Ей был свойственен азарт, увлеченность работой (любой!), неравнодушие, что присуще и мне и встречается в людях не часто. Она не играла «роль» в деле, навязанном ей обстоятельствами, а жила этой ролью, а такое неравнодушие (отождествляемость) всегда имеет и свои преимущества, и свои недостатки. Преимуществом был ее интерес к жизни, помогающей ей многого добиваться, невзирая на ее же вопли недовольства и взрывы эмоций по поводу обязательных неудач. Недостатком (точно так же, как и у меня) была ее излишняя эмоциональность: она легко могла взорваться, накричать, наговорить лишнего, но, при этом, сделать для других гораздо больше, чем те, кто внешне вежлив и сдержан, но, по большому счету, равнодушен к другим людям и к своей работе. Было в ней и довольно много бабского: она, столь же охотно, как и по работе, могла отдать себя разговору о хозяйстве, детях, посплетничать, имела меткий, «женский» взгляд на людей и довольно точно разбиралась в их истинной сущности. Где надо (с нашим руководством, например) она умела вести себя умно и дипломатично и нас в обиду не давала: в нашем узком коллективе часто устраивала нам хорошую взбучку, но в верхах всегда стояла за свою группу горой и принимала огонь на себя. Думаю, что она очень подходила к месту руководителя, к тому же, умеющего не только организовывать других, но лично знающего все тонкости нашей работы, поскольку изучила ее с самых азов.
Самой опытной жилищницей нашего коллектива была главный инспектор Людмила Антоновна Сивец. Более своеобразного человека, чем она, я, пожалуй, еще в своей жизни не встречала. Было ей где-то к сорока, но выглядела она много моложе: небольшого роста, пышненькая, современная девушка в неизменно коротких юбках и длинных пуловерах поверх юбки, удачно скрывающих полноту талии и создающих ее индивидуальный и вполне современный стиль. Простая стрижка «каре» и довольно правильные черты лица, мягкость и женственность движений и походки все равно не создавали о ней впечатления «хорошенькой»: все дело портили глаза, вернее, взгляд - холодный и не располагающий к себе: как бы она ни вела себя внешне, я незримо ощущала ее недоброжелательный экран, которым она сразу же отгораживалась от меня, да и от всех людей, в которых она то ли не нуждалась, то ли откровенно их презирала. Всегда спокойный, вкрадчивый голос, вежливая интонация не сглаживали этого впечатления, а скорее сбивали с толку: в ее присутствии я невольно чувствовала себя так, словно ненароком оказалась в ее спальне и стала ее незваным и нежелательным гостем. Людмила официально считалась разведенной и даже матерью-одиночкой одного из двух ее детей-первоклашек, но фактически она жила вместе со своим бывшим мужем и отцом обоих детей и была гораздо обеспеченнее материально, чем все мы. О себе она практически ничего и никогда не говорила.
К Рубцовой Люда пришла из Дзержинской администрации, где отработала около десяти лет в отделе учета и распределения площади, сначала в картотеке, а потом, обучившись у своей тогдашней коллеги Светланы Борисовны Славиной (сыгравшей в моей судьбе свою заметную роль несколько позже) работе на АРМе, участвовала в создании компьютерной базы очередников Дзержинского района. Здесь, в Центральной администрации Людмила единолично вела всю обработку учетных дел на компьютере с выдачей необходимых списков и решительно не собиралась делиться с кем-либо своими функциями. По ее понятиям она была создана только для высоко квалифицированного труда, а все прочие должны были выполнять всю рутинную работу, которой в нашем отделе было более, чем достаточно. С каждой из нас, за исключением Рубцовой и, пожалуй, Тани Ивановой, Люда говорила (давала указания по работе) таким холодным, уничтожающим и, в то же время, вежливым тоном, что хотелось взорваться или повеситься: так говорили помещицы со своей дворовой девкой или личной прислугой в стародавние времена! Рубцова ее взглядов на иерархию наших производственных обязанностей не разделяла: она хотела, чтобы все мы могли при случае заменять друг друга в работе, а на меня, как на бывшего программиста, и вовсе имела далеко идущие планы: мне предлагалось взять на себя добрую половину обязанностей Людмилы, которая откровенно и категорически не собиралась чему-либо меня обучать, хотя формально отвечала на мои конкретные вопросы без каких-либо необходимых подробностей. Ситуация складывалась не из приятных.
Вторым главным специалистом нашего отдела была Татьяна Андреевна Иванова, тоже переведенная к нам из отдела учета Дзержинского района. В прошлом она работала программистом ВЦКП «Жилищное хозяйство» и вместе со Светланой Борисовной была одним из авторов нашего АРМа, который ею все время по необходимости дорабатывался и подстраивался. Таня выполняла у нас функции системщика и само жилищное дело знала слабо: так же, как и мы, она с помощью Рубцовой набиралась опыта по ходу дела. С Людой она, в отличие от нас, общалась дружески - они знали друг друга уже три года и каким-то образом Таня сумела найти к ней подход, хотя и не была в восторге от особенностей ее натуры. Впрочем, она умела находить подход к кому угодно. Ровесница Любы, Таня имела высокий рост, стройную фигуру с красивыми ногами (изящные туфли на шпильке!) и удивительно располагающую к себе внешность, типично «итээровскую»: очки, умное, выразительное лицо, интеллигентные манеры, такт и живой интерес к собеседнику. С Таней легко находили общий язык все, так же, как и она - со всеми. В отличие от Люды, она охотно делилась тем, что знала и, не смущаясь, обучалось у других тому, что было для нее новым.
Другая Таня - Татьяна Николаевна Шипилина пришла в наш отдел на несколько месяцев позже - на место моей напарницы Лены Епифановой, все-таки уволившейся из администрации. Самая старшая среди нас - ей было уже сорок восемь, Таня оказалась выпускницей моего ЛИИЖТА, причем, тоже ЭВМ-овских групп нашего электротехнического факультета, где в свое время училась у Сан Саныча Эйлера. Таня мне понравилась с первого взгляда, и мы с ней стали наиболее близки. Была она высока, худощава и выглядела немолодо, но имела очень располагающую, «петербургскую» внешность. От нее веяло судьбой одинокой женщины (моя догадка подтвердилась: как и я, она была не замужем и, к тому же, не имела детей), но замашек «сухаря» и «старой девы» не имела, наоборот, была очень женственна, открыта к людям и с увлечением занималась вышивкой, рукоделием, кулинарией - типично женскими увлечениями! С Таней было очень уютно пить чай и вести тихую «обеденную» беседу за нашим столом, не в пример мне, вечно считающей для себя обузой мытье чашек, заваривание чая и элементарную сервировку стола. Сказать, что у Тани не было индивидуальности или твердого характера, было бы большой ошибкой. При всей своей врожденной мягкости и воспитанности, Таня оставалась верной своим убеждениям, плохо подстраивалась под то, что «было полезно», но дурно пахло: не угождала нужным людям, не делала перед начальством вид «человека по уши загруженного работой», когда можно было, разумно распланировав свой день, избежать ненужных завалов на своем рабочем столе. Словом, Таня была интеллигенткой до мозга костей, общение с которой мне во многом шло на пользу.
На последнего члена нашего коллектива - молодую девушку лет двадцати трех - Викторову Снежанну, мы с Таней одинаково смотрели с некоторым недоумением. Она только что вернулась из декретного отпуска, в который попала прямо после окончания какого-то техникума или училища, не проработав еще ни одного дня, и сразу же была принята на должность ведущего инспектора. При этом Таня, пришедшая на освободившееся после Лены место простого инспектора, эту должность не получила, хотя имела диплом инженера по ЭВМ и перешла с должности инженера-программиста I категории, которую в петербургских КБ зря не дают, особенно женщине, ибо программист такой высокой квалификации - не слишком часто встречающееся явление.
Снежанну нам первое время приходилось элементарно натаскивать пользованию компьютером. Надо отдать ей должное, схватывала она быстро, усердно корпела над всем, что ей поручали, хотя особым умом не блистала. Мало того, в ней было очень ярко выражено свойство соизмерять свое поведение в соответствии со служебным рангом (качество, которое мне глубоко неприятно): она была полна самоуважения и наше шутливое «Снежанна Николаевна» воспринимала почти как должное, не чувствуя иронии. Позднее ее непонятный и преждевременный карьерный взлет объяснился: ее свекровь работала здесь же, в Центральной администрации и, кажется, была не последним человеком, по крайней мере, в глазах Марковой.
По странному совпадению, Тамара Сергеевна Маркова родилась в один и тот же день и год, что и мой друг Птичкин, хотя общего между ними было крайне мало, кроме разве что одинаково заметной роли, которую они оба сыграли в моей судьбе. Несмотря на свои пятьдесят четыре года и излишнюю полноту, выглядела она прекрасно: ни единой морщинки, холеное тело, удивительно красивые, серо-зеленные, лучистые глаза, непонятно что выражающие и скорее скрывающие, чем открывающие душу - типичный признак всех Рыб и вообще «водных» знаков! Примерно так же смотрел и Маланичев - интригуя и завораживая. У нее был очень громкий (командирский) голос, который она не щадила, когда что-нибудь по работе ее не устраивало: в наборе выражений она не стеснялась, в кулуарах и выматериться могла под горячую руку. Маркову скорее боялись, чем уважали, и в ее присутствии за общим столом все чувствовали себя скованно, оживая сразу же, как только ее срочно вызывало руководство. При этом, как раз за столом она чаще всего исполняла роль тамады и прекрасно пела, имея великолепный слух, красивый, сильный голос и присущую всем «Рыбам» музыкальность.
По словам Рубцовой, Маркова была человеком опасным, непредсказуемым и управляемым скорее личными эмоциями, чем интересами дела, в работе она брала больше своим многолетним опытом, интуицией и умением поддерживать отношения с нужными людьми в руководстве. Организатор и руководитель она была никакой, из тех, кто вместо того, чтобы продумать, как организовать работу, берет подчиненных горлом и держит их в страхе, заваливая инспекторов не всегда разумной работой. Нашей вычислительной техники она откровенно боялась, но, чтобы прослыть в верхах «прогрессивной», ей не препятствовала, с нашей Любой держалась «в подругах» - до поры до времени! Наш отдел по служебным, да и по всем другим вопросам, напрямую на Тамару Сергеевну никогда не выходил, все резолюции на делах мы получали только от Рубцовой.
Первое лето в администрации Центрального района запомнилось мне нашим «великим переездом», ставшим вторым, после слияния районов испытанием для нашего жилищного коллектива. Управлению выделили флигель на первом этаже здания, где прежде располагался Райвоенкомат. По окончании ремонта здания нам предстояло снова, перетащив на своих руках все наши громадные и неподъемные архивы учетных дел и картотек, перебраться в новое, более просторное помещение. Все это происходило почти одновременно с приемом граждан (его отменили всего лишь на две недели) и сильно напоминало сцену из сумасшедшего дома: одни инспектора, как пчелки, весь день таскали на себе связки документации, двигали мебель и раскладывали все по новым местам, другие в это же время разбирались с гражданами и выполняли текущую работу. Наша Сивец, естественно, до «такелажных работ» не снисходила, чем жутко бесила не только нас, но даже Маркову, почему-то с самого первого дня невзлюбившую ее. Наша Людмила даже перед Марковой держалась с тем же достоинством, невозмутимостью и скрытым презрением, как и с нами, хотя внешне явного повода для критики не давала. Ни та, ни другая, по правде сказать, в их незримой войне не вызывали во мне ни малейшей симпатии.
К осени мы, наконец, окончательно обустроились на новом месте. Наш отдел занимал теперь целых три комнаты с общим «предбанником», имея возможность выделить для Любови Борисовны отдельную комнату, где она вела прием граждан в качестве начальника отдела. Все прочие дважды в неделю по очереди сидели на приеме в комнате «дежурного инспектора». Ходить на дежурство мне нравилось. Уже окончательно прошел первый страх перед собственной некомпетентностью, и я начала лихо проверять сдаваемые гражданами документы, консультировать их по жилищным вопросам, запрашивать необходимые для рассмотрения вопроса справки. Такая работа оказалась полезной практикой того, чему в свое время учил меня эзотеризм: умению неотождествляться со своей ролью, быть терпимой, доброжелательной, сдержанной, тренировала способность понимать другого человека, часто глупого или беспардонно наглого. Успехами на этом поприще я себя не радовала, довольно часто срывалась, переходя на менторский тон и нарывалась на ненужную грубость к себе посетителя. Люди приходили на прием очень разные, и этот новый для меня психологический опыт оказывался чрезвычайно интересным, хотя и очень непростым.
Спустя полгода я уже чувствовала себя в жилищных вопросах вполне уверенно, могла самостоятельно разобраться с обращением граждан и составить на компьютере грамотный ответ по их вопросу - чаще всего отказ со ссылкой на соответствующую статью закона, - отвечала на депутатские запросы. Свободных жилых помещений было в нашем распоряжении удручающее мало, а новый план обеспечения жилой площади (фактическое продвижение очереди нуждающихся в улучшении жилья) уже который год не утверждался.
Страна жила при капитализме, а законы в ней действовали социалистические: нашим людям было трудно представить себе, что бесплатного жилья у них больше не будет, что давно пора начинать жить так, как живет весь мир: сначала копить деньги и строить дом, а потом уже рожать массу детей. Мы издавна привыкли делать наоборот и надеяться на бесплатные государственные подачки. Рубцова, умело распределив между нами обязанности, но и научив каждого всему, с чем приходится сталкиваться в работе, твердой рукой управляла нашим бабьим коллективом, не позволяя своевольничать, и это было разумно. Этот период оказался, пожалуй, самым хорошим и спокойным в череде бурных дней, проведенных мной «во власти».