(романтика первых авторских строк,"конфетно-букетный" период отношений с собственной литературой, первая поэма о любви в прозе...)
* * *
Июльская аппетитная луна щедро разливала желтое золото на прибрежный влажный песок, тысячами невидимых нитей пронизывала спящую роскошную субтропическую зелень, скользила мягким бархатом полутеней по таинственному мраку окрестных гор, бежала торопливыми отблесками в легкой зыби волн ночного прибоя, играя и кокетничая с угрюмым, всегда спокойным берегом.
Полнолуние.
В царственном покое возвышался над берегом старый парусный бриг, навечно бросивший якорь в песках бесконечного пляжа, что начинался сразу за его левым бортом, зримо разделяя собой зону отдыха и деловую территорию торгового порта.
Днем, когда гонимая солнцем толпа заполняла до отказа узкую полоску берега, ему, привыкшему к дружеской трепке вольного ветра и бескрайнему морскому простору, было тесно и неуютно среди бронзовых потных тел, припадочно гомонящих в морской купели, словно стая глупых птиц на перелете, нечаянно обнаружившая спасительный водоем. И никто, никто не обращал внимания на старую посудину флибустьерских времен. Разве что шустрые мальчишки, устав плескаться под неусыпным оком родителей, иногда играли на его покосившейся палубе в пиратов и благородных разбойников. Но кем он был для них? Так, бездушной театральной декорацией, не более…
И только безлюдной ночью бриг, натужно скрипя рассохшимися досками, словно старик ревматическими суставами, брезгливо стряхивал с себя жаркий гомон дня и устремлял свой тяжелый взгляд, полный невыразимой тоски, в невидимый манящий горизонт. Он грезил о дальних походах, шквалистом ветре, коварных рифах и скалах, что не раз испытывали его на верность и прочность, но всегда давали его гордой и красивой душе главное - великое упоение волей…
Однажды его тоскливое ночное одиночество было нарушено молодой парой. Они шли молча по песчаной отмели, укрытые таинственной вуалью ночи и обласканные нежным лунным светом. Обожание друг друга угадывалось в них еще издали: счастливые улыбки, мягкий блеск глаз, переплетенье трепетных рук – все говорило о первом волнующем чувстве.
- Остановимся здесь, - тихо сказал он.
- Да. Этот бриг прекрасен! – восхищенно ответила она.
- Пусть он будет единственным свидетелем нашей любви, – мягко взяв ее за плечи, шепнул он.
- Я думаю, «старику» можно вполне доверять, - улыбнулась она, спрятав свое лицо на его груди.
- Эль, ты будешь меня ждать?
- Да, Вик. Только будь осторожен. Море коварно.
- Эль, милая, твоя любовь и мое имя помогут мне, не будь я Виктор – Победитель!
- И все-таки. Я буду волноваться…
- Эль, присядь, посмотри. Это тебе… - в его руках появилась небольшая морская раковина. Он приоткрыл ее, и лунный свет неожиданно выхватил из темноты блеск маленькой жемчужины, которая покоилась в своей уютной перламутровой постельке. - Смотри, ты и я – створки одной раковины. Наши души чисты и невинны, как этот невероятной красоты перламутр. Жемчужина – наша любовь. Она еще очень мала, но для нас - самая большая драгоценность, наш талисман. Береги ее…
- Да, милый, да, - взволнованно прошептала изумленная Эль, осторожно принимая в теплые ладошки скромный дар моря, не редкий на побережье, но открытый сегодня для нее заново, с неким тайным смыслом.
- Ну вот, старина, дожился, – заскрипел ворчливо парусник, - вот ты теперь и приют для влюбленных…
Но его недовольство сменилось вскоре томной снисходительностью, стоило ему вспомнить, как это хрупкое создание признало его обветшалый остов прекрасным и к тому же искренне доверило столь деликатную тайну.
- Мм - м - да... Так романтично, пожалуй, любили только в наши времена, - заключил видавший виды бриг и глубже зарылся в песок, жмуря от удовольствия глаза – иллюминаторы.
- Вик, я завтра приду провожать тебя, сюда, на палубу нашего брига. Помнишь алую косынку, что ты мне подарил при первой встрече? Я буду видеть только тебя, твое уходящее судно, а ты – эту косынку, алый парус моей любви. Может, это глупо и банально, но ты знай – я твоя Ассоль, я буду ждать…
- Эль, милая, месяц пролетит быстро. Встретимся здесь, у трапа нашего нового и, надеюсь, надежного друга. Если б ты знала, как мне безумно нравятся все эти глупости. У меня душа поет!
Жаркий шепот влюбленных сливался с ласковым говором морской волны и грустного берега. Волна приходит и уходит – нет в ней постоянства. Берег встречает и провожает – такова его вечная константа. Эль и Вик – волна и берег…
Они ушли, когда над горизонтом выплыл Сириус, предвестник рассвета. А старый бриг еще долго не мог успокоиться, блуждая в памяти своих замшелых времен, вороша события и вызывая в полусонном бреду миражи прошлого. Он очнулся, когда над пляжем уже висел привычный гул курортной толпы.
- Ох – хо – хо… - тяжело вздохнул старый бриг, - жалкие вы людишки! Бултыхаетесь в теплой водичке, валяетесь на горячем песочке и видите в этом предел своих мечтаний. А Красота Жизни мимо вас проходит, забери меня пучина...
Растревожился Старик.
- Вот ты, с модным пробором и авторитетным животом, лежишь, ароматную сигару потягиваешь. Не факт, что жену на юг привез, благодетель. Ишь, как она по сторонам зыркает, ест глазами упругие мужские тела… за твои - то кровные деньги. Оба спешите урвать от жизни и не ведаете, что такое рваться душой к Красоте Жизни…
А ты, который с женой? Еще в самом соку, но уже бесконечно скучный... Потягиваешь пиво с сушеной воблой, предлагаешь разделить это высшее для тебя удовольствие с еще миловидной и стройной супругой, чьи бесцветные потухшие глаза напоминают взгляд уставшей от жизни старухи. А ты дарил ей раковину с жемчужиной Любви? Ты вплетал в ее пшеничные косы морские водоросли, называя русалкой – чародейкой? Дарил ли ей букет из кораллов, добытых собственными руками со дна моря, нет, не в честь очередного дня рождения, а в честь Дня Объяснения в Любви? Шептал ли своей супруге о том, что когда- то этот букет был живым, но годы совместной жизни превратили его в прекрасную каменную сказку – так сильна и крепка твоя любовь к ней? Ох – хо – хо…Проза, проза. Мельчают души. Мимо Красота проходит, мимо…
Бриг заскрипел, заворочался, пытаясь хоть на пол – дюйма отодвинуться от этой неприятной груды скучных потных тел, и увел свой разочарованный взгляд в безмерную чистоту морского пространства.
Прошел месяц. Второй. Третий…
Опустел, обезлюдел приморский пляж. В пустынной тишине осенней прохлады одиноко встречал звездные ночи старый бриг. Но, как свидетель, он мог чем угодно поклясться, что «Алый Маяк» каждый день «зажигал» огонь любви на сломанной ветром мачте. И каждый вечер такая же одинокая фигурка Элен, обхватив руками коленки, долго сидела на скрипучей палубе, застыв от боли и отчаяния, и все ждала, ждала, ждала…. Все разговаривала с всесильным морем, неласковым ветром и холодными звездами. Обращалась за советом и к паруснику, как к крестному отцу, свидетелю и другу….
И его, гордого и бесстрашного, прямо – таки раздирало на части чувство бессильной ярости от вселенской несправедливости: почему никчемным людишкам жизнь потакает, как может, дарит соблазны и удовольствия, а людям с красивой и высокой душой несет тяжелые испытания, душевные муки и горечь утрат? Почему?
Вот и сегодня, заклиная море вернуть ей любимого, Элен открыла морскую раковину, поцеловала заветную жемчужину, положила рядом записку. Щелчок, и створки захлопнулись, словно закрыли навсегда прекрасную сказку о Любви, перевернули страницу для новой – без Него - жизни. Она оставила талисман возле мачты, нехотя спустилась по трапу, погладила в последний раз холодный бок онемевшего судна, сказав печально:
- Ну, вот и все, старина, прощай! Видит бог, мы с тобой были ему верны. Знать, не судьба…
Элен уже была готова уйти, раствориться в ночи, но не успела сделать и двух шагов, замерла, заслышав невдалеке шуршание прибрежной гальки. Кто-то очень спешил к паруснику. Первым ее желанием было броситься навстречу: «Вик!» Но она сдержала свой порыв и, чтобы не обнаружить себя, тенью скользнула за другой борт и затихла, доверчиво прижавшись к нему дрожащими ладошками.
Она почувствовала, узнала по легким шагам, по тревожному дыханию: «Вик! Ну, конечно же, Вик!»
- Э - эль! – позвал он девушку, оглядываясь по сторонам и не находя ее.
Элен вздрогнула - таким неожиданно громким прозвучал в ночном безлюдье его голос, подхваченный не то глухим эхом, не то тяжелым вздохом старого брига и унесенный в бесконечность угрюмого морского пейзажа…
В ответ лишь беспутная волна лениво плеснула о берег, явно осуждая приятеля, да любопытный, почти угасший месяц выглянул из-за темной тучки, осветил палубу ущербным светом, желая хоть чем–то помочь старому знакомому.
Вик поднялся по трапу, нежно погладил выгоревший за лето платок – маячок, словно прикоснулся к влажной щеке Элен. Он закрыл глаза, дав волю воспоминаниям, но вдруг трескучий грубый звук нарушил это трепетное состояние души и вернул к действительности. Поняв, что нечаянно наступил на что-то, Вик присел и увидел у подножия мачты осколки морской раковины, одинокую бледную жемчужину…
- Плохая примета, юноша. Похоже, что так ты и свою первую любовь растоптал … Грубо и с хрустом… - печально выдохнул старый бриг. - Красота души – понятие хрупкое и очень редкое, поверь мне. Ты прочти записочку – то…
Только теперь Виктор заметил под осколками свернутый в несколько раз листок бумаги, лихорадочно развернул его: «Что это? О, боже, это Её почерк!» Он резко встал, повернул листок к лунному свету и зашептал тихо и взволнованно:
Не вместе мы. Но это не разлука.
Еще одна лишь новая наука,
Нелегкая наука жить вдали
И ждать…. Ждать письма, самолеты, корабли.
А если труден путь в дали безбрежной,
Ты вспомни. И сквозь ад кромешный
Воды и ветра, шквалов, ураганов
К тебе прильну я ласковым туманом.
Шепни. И черноте ночи в возмездье
Рассыплю в небе Нежности созвездье.
Скажи. И доброй девичьей рукою
Я разолью над морем Океан Покоя
И на волнах ветрами напишу
Все то, что в сердце для тебя ношу.
Под Алым Парусом пущу к тебе стихи я!
И если не отступится стихия,
Примчу сама вслед гибнущим словам
К тебе я гриновской «Бегущей по волнам»…
А если все в порядке, жду как прежде:
В тревоге и в любви, в святой надежде…
Виски чуть тронет седина росой –
Я буду ждать…
Всегда твоя - «Ассоль».
Виктор обессилено сел на палубу: «Эль, милая…Господи, какой же я…»
- Ну-ну, договаривай, не стесняйся, - с обидой заскрипел под ним старый бриг. - Хотя и так с тобой все ясно. Обычное дело: поматросил и бросил... А жаль – то мне не её, а тебя, юноша… Она не сломается. Гордые и красивые душой любят гордо и красиво всю жизнь. Читал, как свое чувство в стихи переложила? А ты, извини, - плохой лоцман в этом деле: сел на мель при первом же испытании, разрази меня, пучина.… Эх, будь моя воля!..»
- Что? Сразу шпаги вон? Эх ты, разбитое корыто…
-Но, но! Попрошу без оскорблений, молодой человек, я не позволю…
- Прости, дружище! Если б ты знал, как я рад тебя видеть! И как хорошо, что тебе первому расскажу все, сниму камень с души.
- Валяй! Люди не зря говорят: камень на душе страшнее камня в почках. Исповедуйся, сын мой… Духовного сана не имею, но в «отцы» сгожусь. Ох – хо – хо, и чем только жизнь меня не удивляла?
- Ну, слушай, друг… - Виктор встал, сложив на груди руки, и его серьезный, уже не юношеский взгляд, ушел туда, в другие дали, где его душевные терзания легли на лице первой морщинкой, первой нелегкой жизненной стежкой – дорожкой.
- Оставался всего лишь один день до прихода судна в родную гавань, всего один заход в соседний порт, чтобы отгрузить несколько ящиков с фейерверком – порт праздновал круглую дату своего основания. Произошло неожиданное: по чьей – то оплошности в трюме, где находились эти ящики, занялся пожар. Я был первым, кто обнаружил его.
Представляешь, шел на вахту, думал о скорой встрече с Элен, подыскивал ласковые слова, которые скажу своей любимой, но, увидев предательски ползущий из щелей дым, вдруг понял: вместе с судном взорвется сейчас всё - и жизнь людей и мое безоблачное счастье. Я бросился в этот ад и начал таскать ящики к борту. Рядом оказался еще один член экипажа – Илья. Я крикнул ему, чтобы помог сбросить их за борт, а сам снова нырнул в полымя, задыхаясь от едкого дыма, но еще больше от мысли, что если я не вынесу последний ящик…
Это потом мне рассказали: появился встревоженный капитан, увидел, как бледный от страха Илья попятился от огня и побежал прочь. Но вовремя подоспели другие ребята, свободные от вахты. Кто-то помогал сбрасывать ящики за борт, кто-то бросился тушить огонь. Меня, еле живого, выволокли наружу вместе с последним ящиком, в который я бессознательно вцепился мертвой хваткой и не мог разжать онемевшие пальцы. Но, придя в себя, оттолкнул спасителей, чтобы те поспешили справиться с огнем. А сам, чуть отдышавшись, понес дымившуюся громаду к борту, как мог, приподнял и тут потерял равновесие, полетел за борт, догоняя злополучный ящик…
Пожар ликвидировали, меня спасли и вместо фейерверка доставили в тот самый порт, сдали врачам – эскулапам, которые и вынесли страшный приговор: серьезно поврежден позвоночник. Правда, операцию сделали удачно, и уже к концу месяца я мог двигаться и даже пытался сидеть. Капитан, сдавший судно на ремонт, вскоре навестил меня вместе с друзьями. Порадовались, что я иду на поправку, шутили: вот, мол, подлатают вас обоих, и снова будете, как новенькие, бороздить моря и океаны.
Но не прошло и недели, как меня снова парализовало. Вот тогда – то я и сдался, подумал, зачем я ей нужен такой? Может, меня эта болезнь всю жизнь крутить будет? Зачем портить жизнь молодой девчонке?
Капитан уже принимал на борт отремонтированного судна первый груз, когда ему сообщили о моем тяжелом состоянии, приехал, и тут я не выдержал, рассказал все, что творилось на душе. Тот только крякнул с досады и, выходя из палаты, сказал хрипло: « Ты мне судно спас… Черта лысого загоню, а тебе таких врачей достану, чтоб на свадьбе своей плясал, как цыган на ярмарке».
Еще два долгих месяца бились со мной уже другие врачи: операция, реанимация, реабилитация…. Во мне затеплилась надежда, но капитана и друзей, которые уже знали о нашей истории любви, я попросил не сообщать пока Элен о случившемся. Пусть все идет, как идет. Выкарабкаюсь, сам обо всем расскажу, а нет, так опять же сам дам себе команду « рубить канаты»…
Друзья навещали, с улыбкой и завистью сообщали: «Горит твой Алый Маяк, ждет…» Про Илью помалкивали, не хотели поначалу меня расстраивать. Но потом сам капитан рассказал: тот стал нелюдим, возненавидел нас обоих – свидетелей его трусости, еще и за то, что ни я, ни капитан, не обмолвились ни словом о происшедшем с другими членами экипажа, предоставив совести Ильи судить себя самому. Для него это оказалось хуже любого наказания. Но пуще всего, оказывается, его бесило участие всей команды в моей беде и в отношениях с Элен.
« Нюни, слюни, детский сад…ждите, будет такая красотка сидеть на причале в грусти и печали… Все они одинаковы», - зло кривился он , когда вся команда, проходя мимо берега влюбленных, на перебой высматривала в бинокль алый «роджер», а завидев порой и хрупкую фигурку Элен, все бурно радовались. Илья же с горечью кусал губы - «Эка фря!..»
Спасибо врачам, я быстро поправлялся, с нетерпением ожидая встречи с любимой и кляня себя за бывшее малодушие. И, конечно же, был безгранично благодарен капитану и друзьям, что поддержали меня в трудную минуту. Вот так – то, старина. Уж прости меня великодушно… Как ты думаешь, Элен… простит меня?
- Боюсь, что нет. Ведь ты заставил ее не только страдать от долгого ожидания и неведения, но и потерять веру в тебя. Боюсь…
- Не бойся! – Элен, прямая и гордая, появилась из – за брига и застыла бледным призраком в холодном блеске лунного сияния. И только великая мука, сквозившая слезой в ее раскосых глазах, выдавала её состояние. – Я все слышала, Вик!
- Эль, дорогая…
- Вик, боже мой, Вик! – Элен первая бросилась в его объятия, легко вспорхнув по трапу, словно чайка над высокой волной. А вскоре они уже сидели на палубе, и Вик все целовал и целовал радостные слезы Элен.
Месяц смущенно спрятался за тучку, стараясь подольше задержать там свой любопытный взгляд. Звезды замигали часто – часто, приветствуя своих старых знакомых. Ночная волна, одобряя молодых, звонко всплеснула от прилива радости и тихо откатилась от берега, боясь спугнуть прекрасное мгновение. И только парусник, деликатно устремив свой мудрый взгляд просто вперед, негромко покряхтывал, сознавая свою положительную причастность ко всему происходящему.
- Вик, Сириус появился. Скоро будет рассвет.
- Рассвет нашей новой с тобой жизни, Эль, правда?
- Это… предложение руки и сердца? – Сверкнули лукавым блеском ее дивные глаза – миндалины.
- Да, моя королева, моя богиня…- Он встал на одно колено, взял ее трепетную руку, наклонился для поцелуя, но незаметно успел надеть на палец скромное золотое колечко с белой жемчужиной и только потом поцеловал, словно благословил ее…
Реакция Элен была неожиданной. Она резко отдернула руку, бросила испуганный взгляд на ошеломленного юношу и побежала к сломанной мачте. Вик, мгновенно всё поняв, кинулся за ней, и уже вместе они начали собирать осколки своего первого талисмана. А вот и та, первая жемчужина…
- Прости меня, Эль, я влюбленный идиот, я не подумал… Давай сюда, моя хорошая. Я все склею. Я постараюсь все склеить в этой жизни. Прости…
- Я верю тебе, Вик. – Просто и очень серьезно ответила Элен, мягко улыбнулась и поцеловала его. – Я согласна.
- И как я это все выдержал? Забери меня, пучина! – отдувался старый бриг, провожая, однако, добрым отеческим взглядом уходящих влюбленных. И тихо добавил вслед: – Не забывайте старика, навещайте…
Они отошли уже от парусника на небольшое расстояние, когда Элен вдруг остановилась и спросила:
- Вик, а ты не заметил, что наша бригантина до сих пор не имеет названия?
- Сейчас будет. Пусть наши имена сольются в одно, прекрасное, как утренняя звезда! – И подобрав осколок белого известняка, схватил за руку Элен, потянул обратно. На секунду задумался и вывел на поржавевшей от времени металлической планке: «ЭЛЬВИК».
- Ну, как?
- Красиво…Похоже на королевское, благородное, но очень нежное…
Вик засмеялся, в порыве чувств закружил Элен и, счастливый, закричал в безграничное пространство, сообщая небу и всему мирозданию имя новой звезды:
- Э – Э – ЭЛЬ – В -- И – И – К…
* * *
Осень и зима пронеслись, как одно мгновение. На побережье вновь бушевала весна, оживляя курортные пляжи и деловую жизнь порта. После долгого перерыва врачи разрешили Виктору выходить в море, и он собирался в рейс, уверенный в себе и в своем семейном счастье.
Прощались у старого брига, возле новой, выполненной чеканкой надписи. Виктор похлопал приятеля по шершавым бокам, вздохнул:
- Ну вот, старина, береги мою Эль и того, кого мы с нетерпением ждем. Скоро нас будет трое. Береги их, мои сокровища…
- Вик, все остается по – прежнему, - улыбнулась Элен, - для меня – морская раковина - хранилище нашей любви. Для тебя – Алый Маяк, пристанище твоей любви.
- Ну, прощай, моя хорошая. Встречайте вместе с дочкой.
- Именно с дочкой?
- Непременно! У меня будет еще одна Эль, еще одно родное прекрасное существо. Я проживу две жизни, если всегда в пути мне будет светить великолепное созвездие двух Элен. А бриг переименуем: «ЭЛЬВИКЭЛЬ»…
- А что? Уже похоже на название целого королевства. Растем…
- Как же мне с вами светло и уютно, неугомонные вы мои… - признался «старик», глядя на удаляющиеся в разные стороны, но скрепленные вместе новым маленьким живым сердечком, человеческие фигуры. – Значит, и я скоро стану «крестным дедом», забери меня пучина!
Минуло еще два месяца. Близилось возвращение Виктора. Но в назначенный час судно не пришло в порт. От волнения Элен не могла долго ходить, и все же вечером вышла к паруснику, тревожно вглядываясь в неизвестность наступивших сумерек. Одиноко и беспокойно бился на ветру «Алый Маяк». Море почернело, вздыбилось, с жутким грохотом обрушивая на берег волны чудовищной силы.
« Шторм только начинается…», - успокаивала себя Элен, - « Судно просто задерживается. Они успеют…Я знаю, успеют». Она прижалась к бригу, ища защиты от ветра, и как молитву, зашептала тихо строки из последнего письма любимому:
Мы не разлучены, сердца излучины
Лишь ожиданием долгим измучены…
Я не покорна судьбе!
Может, до случая мы не научены?
Все расставания вовсе не к лучшему…
Только я верю тебе!
Волны колючие, ветры гремучие,
Нам расстоянья на время лишь вручены…
Знаю, мелькнешь ты в окне!
- Тетя Эля – я – а – а, - донесся издалека детский голос. Соседская девчонка лет двенадцати бежала к ней с конвертом в руке, еще на бегу затараторила скороговоркой:
- Вам письмо. Почтальонша стучала, стучала, у вас никого нет дома, она к нам, мама говорит, беги, отдай, она, наверное, у моря, да уведи её, а то шторм начинается …вот, - протянула конверт и застыла рядом. – Пойдем – те домой, тетя Э… - и тихо ойкнула, увидев, как Элен, прочитав несколько строк, бледнея и теряя сознание, медленно опускалась на нижнюю ступеньку трапа. Её рука разжалась и листок тревожной чайкой взвился на ветру. Девчонка кинулась вслед, поймала его, бегло прошлась по казенным печатным строчкам: « судно потерпело кораблекрушение… погиб… соболезнуем…»
- Ой, что же это? Тетя Элечка, пойдем домой! Ой, мамочки…
Элен на мгновение пришла в себя, молча взяла письмо и стала рвать на мелкие кусочки:
- Нет! Это неправда! Нет! Нет! Нет… - Но сознание снова покидало её.
Могла ли знать Элен, что это – всего лишь мелкая месть мелкого человечишки, который знал, как нанести удар любящим сердцам. Но даже он не предполагал, какая трагедия разыграется здесь после его «милой шутки»…
Судно действительно получило штормовое предупреждение, и капитан решил не рисковать, запросил разрешение пришвартовать судно на время в ближнем порту, в том, где когда – то боролись за жизнь Виктора. Узнав, что экипаж потеряет сутки, если не двое, Илья и решил провернуть это дельце и всё устроил так, чтобы Элен получила известие о «гибели» Виктора раньше, чем тот вернется домой. Жестокая месть сделала своё черное дело…
Элен недвижно сидела на ступеньках трапа, пытаясь помутневшим разумом что – то осмыслить: «Зачем, зачем жить, если нет Его? Зачем жить плоду нашей Любви, если море забрало половину этой Любви? Зачем?»
Её рассеянный взгляд остановился на шипящей волне, превратившейся для неё в одну минуту в недруга, коварного убийцу, и она, оттолкнув девчонку, медленно встала, и сосредоточенно, будто приняв окончательное решение, пошла навстречу морю.
- Не ходи, вернись, всё - обман…Обман! - выдохнул в сердцах старый бриг и беспокойно заворочался, раскачивая неповоротливые бока. Скрипели, гудели и ухали снасти встревоженного парусника. Весь, как бы подавшись вперед, чтобы удержать безумную женщину, выгнулся, потянулся за ней, но, поняв всю нелепую тщетность своих усилий, только с ужасом взирал на её удаляющуюся фигуру. Ах, если бы он мог сорваться с проклятого берега и рвануть ей на помощь! На помощь погибающей Любви! О, если бы!
И все – таки Илья просчитался. Пока экипаж, вынужденный работать в нештатной ситуации, отбивал телеграммы родственникам о задержке судна, Виктор отпросился у капитана, объяснив ему, как будет волноваться Элен. И вскоре на попутке он уже мчался к родному дому.
Но что это? Дом пуст… Где Элен? Виктор заметался, бросился к берегу, окаменев от одной мысли, что Эль стоит у брига, на штормовом ветру…
Начался дождь. Колючие брызги жгли лицо, стесняли дыхание. Навстречу бежала перепуганная девчонка, что – то кричала, показывая рукой почему – то не в сторону парусника, а на море. Удар молнии осветил на мгновение прибрежный залив, и вопль смертельно раненого человека заглушил раскаты грома…
- Эль!
В обморочном состоянии, но еще живую, он буквально выхватил Элен, вырвал из жадной пасти разъяренного моря и тяжело поплыл к берегу, куда уже бежали на помощь люди…
Сильный жар сжигал разметавшееся тело Элен. Она долго не приходила в себя. Виктор, стоя на коленях у её изголовья, лихорадочно повторял:
- Эль, милая, это я, твой Вик, очнись, дорогая…Эль!
Она застонала, выкрикивая в бреду только одно слово «нет». Врач, уже пожилой мужчина в старомодном пенсне, вытирая руки, деликатно попросил Виктора выйти за дверь, а соседке велел принести таз с теплой водой. Начинались роды. Но вот стоны стихли, одновременно рождая новый непривычный крик, похожий разве что на крик раненой чайки.
- Сын… - сообщила голова доктора. – Поздравляю! – И тут же снова скрылась в дверях. Виктор слабо улыбнулся, но тут же что – то резко толкнуло его к двери. Не глядя на барахтающегося в пеленках сына, он тихо опустился возле изголовья жены. Её бледное лицо было спокойно, а губы тронула чуть заметная улыбка. Виктор вопросительно посмотрел на врача. Тот растерянно развел руками: мол, все, что смог, сделал, и отвернулся, протирая вспотевшее от волнения пенсне.
Элен была мертва. Виктор медленно опустил голову на грудь любимой и застыл в оглушительном молчании непостижимого горя.
За окном стихала буря, приглушенно ворча отдаленными раскатами грома, будто извиняясь за все, что натворила на побережье. И последний закатный луч, пробившись сквозь освободившиеся от бремени воды грозовые тучи, мягко рассыпался в волнах залива, обещая тишину и покой…
Прошел еще год.
Долго не мог смириться Виктор с потерей Элен. Всё читал и перечитывал её необычные письма в стихах, часто бывал на кладбище, разговаривал с ней о доме, о малыше, на которого он перенес всю свою нежность и нерастраченную любовь. Ходил с ним, еще совсем крохотным и несмышленым, на прогулки к паруснику и шептал с упоением старику о сыне, а сыну о приключениях бригантины в романтические времена первых морских открытий…
Друзья навещали его, помогали, чем могли, приносили свои новости. Сообщили, что Илья, узнав о смерти Элен, в тот же день собрал пожитки и быстро уехал, куда глаза глядят, боясь огласки, опасаясь суда, на котором настаивал капитан, и хуже всего боялся расправы, которой жаждали все члены экипажа. «Бог ему судья! - отвечал измученный горем Виктор, - Элен уже не вернешь, а значит, все остальное просто не имеет смысла. Лучше подумайте, какое имя дадим малышу…» И все наперебой предлагали свои варианты. Виктор глупо улыбался, слушая друзей, и вдруг вспомнив, как они с Элен придумали имя бригантине, а потом и целому «королевству», понял, что сына назовет Георгием. Во – первых, в честь капитана, который столько сделал для него, даже сейчас подыскал временную работу на берегу. Во - вторых, в этом имени есть корень английских королей Георгов, а значит, как и хотела Элен, их придуманное «королевство» прирастет благородным «Георгом Вторым». Ну и в - третьих, а может, это важнее всего, есть имя русского святого, который будет оберегать малыша – Георгий – Победоносец. И пусть в жизни сына будут только победы…
А в годовщину смерти Элен друзья, втайне от Виктора, поставили у неё на могиле необычный памятник. И когда Виктор с огромным букетом цветов подошел к ограде, моряки расступились: вся могила была усыпана синими и белыми цветами, напоминая вспененные морские волны. За нею, на небольшой стеле возвышался макет бригантины с названием «Эльвик», а ниже, с фотографии улыбалось до боли родное и любимое лицо…
Когда уходили с кладбища, капитан вдруг вспомнил, что случайно оставил свою превосходную курительную трубку. Жаль было расставаться с чудесной поделкой, приобретенной за тридевять земель у вождя африканского племени, и он решил вернуться. Подходя к знакомой ограде, в удивлении остановился: перед могилой Элен на коленях стоял Илья. Склонив седую не по годам голову, он молил о прощении:
- Видит бог, Элен, я не хотел твоей смерти, нет… Прости меня. Разум помутился. Знаешь, каково это сознавать, что ты – жалкий трус, мутный подлец и просто полное дерьмо в этой жизни… Прости…
Капитан подошел, взял забытую трубку, неспешно закурил:
- Просить прощения надо не у мертвых, а у живых... Исчезни, Илья, не погань святое место…
* * *
Прошло много лет.
Просмоленный, подновленный бриг всё еще продолжал своё пенсионное существование, но уже в качестве музейного экспоната на открытом воздухе. Списанный давно на берег, он не собирался списывать себя с берега на кладбище кораблей и с удовольствием разрешал экскурсантам бродить по каютам, где были восстановлены детали интерьера, заглядывать в трюмы и взбираться на мачту с настоящей бочкой для обзора местности. Боялся «старик» только одного, чтобы его не превратили в какое – нибудь кафе – забегаловку. Но пока бог миловал…
И как много лет назад его ночное одиночество однажды было нарушено. По песчаной отмели шли двое. Старый капитан присел на ступеньку трапа.
- Сядь – ка, сынок, - сказал он молодому человеку в морской форме и закурил затейливую трубку, - посмотри, это тебе…
Он приоткрыл перламутровую раковину, и лунный свет, словно только и ждал этой минуты, мигом обласкал лежащую в ней маленькую жемчужину.
- Слушай, сын, я расскажу тебе удивительную историю…
- Историю одной самой прекрасной любви, забери меня пучина… - то ли прошептал, то ли проскрипел старик – парусник.
Юноша затих, растерянно глядя то на капитана, то на старую посудину флибустьерских времен. Капитан усмехнулся, развел руками:
- Ну, вы тут потолкуйте, а я пока покурю…
И старый бриг, приняв как подарок судьбы, возможность выплеснуть наружу всё, что накопилось в его могучей груди, на одном дыхании поведал юноше печальную трагедию. А закончив рассказ, помолчав, добавил:
-Это были твои отец и мать…
- Но ненадолго пережил Вик свою Элен, - вздохнул капитан, вытряхивая пепел и вновь набивая трубку ароматным табаком. – Когда тебе исполнилось три года, Виктор вернулся в родной экипаж. И вот однажды мы отправились в дальний рейс, на Кубу. В это время года там редко штормило, и мы были уверены, что пройдем все опасные места в тихую ясную погоду. Так, в сущности, оно и было, не повезло только в проливе Николас. До Гаваны было уже рукой подать, как неожиданно ночью мы оказались в зоне штормового фронта, и не одни. Обратным рейсом из Гаваны шел наш сухогруз, и при нулевой видимости столкновение было вполне возможно. Не случилось, слава богу. Но всё же и мы, и они попали в порядочную переделку. Словом, не успели спустить шлюпки, как гигантская волна вынесла оба судна на скалы, а нас в тех шлюпках, как в ореховых скорлупках, подняла аж до трона господня и так швырнула вниз, что мы успели покаяться во всех земных грехах и смиренно думали только об одном, как бы умереть сразу, без мучений.
Берег, куда нас выбросило, на счастье оказался пологим. Когда я очнулся, увидел на песке выше меня еще несколько тел. Среди них был Виктор. Он тоже увидел меня, слабо шепнул:
- Значит, будем жить до второго пришествия…- и вдруг закричал, отчаянно замахал руками.
Я оглянулся: на берег шла новая гигантская волна, которая, конечно, слизала бы нас, как котят, и не подавилась. Сам я идти не мог, ноги отказали. Виктор подбежал, и за руки потащил меня вверх, за ближайшую скалу. А увидев, что еще один человек рядом пытается встать, побежал к нему на помощь. Но вдруг резко выгнулся, схватился за спину и упал без чувств. И тогда тот, к кому он спешил, поднялся сам и потащил Виктора подальше от ненасытной волны…
Когда Виктор открыл глаза, рядом лежал я, а перед ним стоял Илья…
- Вот же наказание господне! - скривился Виктор. – Откуда ты, дитя порока? Или это мираж? Ты что, и в гроб со мной ляжешь?
- По – моему, я тебя сейчас из него достал…
- Извини, ордена не захватил. Возьми с полки пирожок. По жизни ты меня достал! Понял? – резко рванулся к нему Виктор, застонал от боли и снова потерял сознание.
Нас и еще троих, оставшихся в живых моряков, подобрали на третьи сутки. Но Виктор так и не пришел в себя, умер от болевого шока.
Когда – то он мне спас корабль, теперь - жизнь. И я дал слово сделать всё, чтобы ты, сын, был счастлив за отца и за мать. Пусть великая любовь твоих родителей будет тебе в жизни путеводной звездой по имени «Эльвик».
- «Эльвик»… - повторил печально юноша и осторожно погладил бессмертную надпись на бриге.
Старый парусник вздрогнул от этого прикосновения. Шальной ветер подхватил его тягучий вздох и унес далеко в море вместе с горечью неповторимой утраты прошлого….