Вставая с лавки, я заложил руки в карманы, и скоро руки стали горячими и сухими, даже не знаю отчего. Теперь, топая по краю дороги, я проламывал ледяные корки на сугробах, - в иных местах они ещё оставались чистыми, - вытаскивал под солнце горсти талого бисера, сращивал их, и тут же выбрасывал. Я делал это бездумно.
За пристанью - пляж. В июле здесь ступить некуда. Голоса, голоса, шумы волн и ветра. Но это в июле.
Я пересёк реку и вышел к мосту, затем - на площадь. Там тишина снова переродилась в шум, снег - в грязь и воду. Город бурлил как желудок, переваривая толпу. В сугробе, у ларька сидел хохлатый мужик с протянутой рукой. Глаз я не разглядел за его опухшими веками. Клокочущим голосом мужик твердил одну и ту же скороговорку: «Ребята! Дайте на пузырёк! Ребята!..» Я шагнул от него к витрине, купил коктейль и фисташки. Стоя под металлическим навесом, я жевал гнилые фисташки, а шелуху бросал под ноги. Коктейль оказался приторным, но мне было всё равно. Приторный даже лучше. Скоро голова моя прояснилась. Меня разморило и я уже не щурился, занося банку.
Коктейль был выпит и я нагнулся, чтобы поставить её на снег, потому что урна была переполнена. И услышал голос,
- Простите, вы не подскажете…
Я поднял глаза.
- Скажите, к Чёрной речке какие маршруты идут?
На вид ей было лет двадцать семь, а то и все тридцать. Полная. Ничего особенного. И ничто меня не смутило бы, но я был нетрезв и расслаблен и мне захотелось пошутить.
- Девушка, вам не в ту сторону. Такие красивые к Чёрной речке не ездят.
- И куда же они ездят?!
- Расскажу, если не торопишься…
Она посмотрела на меня и заулыбалась. Такие отдаются без уговоров. Я ещё раз взглянул на неё и подумал: а почему нет? Она носила короткий пуховик, обрезанные перчатки и красила веки насыщенным синим. Джинсы так плотно облегали её толстый зад, что тот казался желейным, если она делала хотя бы полшага. Природа дала ей густые сильные волосы, выразительные глаза и пухлые губы. Высказавшись, она имела привычку покусывать их. Её звали Аней. Я пожелал её.
Я купил два коктейля и мы тут же распили их. Потом болтали о чём-то, и я обнял её, и хохлатый мужик тихонько блевал, завалившись набок. Я дал ему рублей двадцать.
Кончался день. В толпе прибыло. Я предложил ей найти заведение и поговорить о любви, - такая у меня привычка, всюду искать важное. Она согласилась.
Мы спустились в подвальчик - «СССР». Я сказал, что у меня почти нет денег, и видел как искривилось её лицо. Я соврал, деньги у меня были. Она сделала заказ, две кружки пива… Разговаривать стало не о чем. Мы отхлёбывали по очереди и молчали. Я всё ещё надеялся переспать с ней и потому попросил прощения за то, что не был готов платить, приглашая её в бар. Она не ответила. Какое-то время она смотрела на меня с ненавистью…
Мы сидели до одиннадцати, затем я позвонил в такси. Я уболтал её. Всю дорогу навязчивый беззубый извозчик жаловался на жизнь. О чём бы он не говорил, она сострадательно качала головой и поддакивала.
- Вот, дура. - пробормотал я, когда она отбросила мою руку. (Я гладил её по ляжкам в сумерках.)
«Волга» встала у подъезда. Я разменял полтысячи и на остаток решил взять спиртного. Стояла лунная ночь. Мы нашли работающий магазин. Покупая вино, я увлёкся кассиршей. Я сделал это намеренно, чтобы узнать какой будет реакция Ани. Аня обиделась, и обратно мы шли как два одиноких человека.
У подъезда я позвал её - она шла на шаг впереди, и по-видимому хотела сбежать от меня. Когда она обернулась, я схватил её за руку и за волосы и прижал к стене. В капюшон и на плечи капало, пока я сдавливал её шею. На ум мне приходили такие зверства - ни один психотерапевт не вытащил бы их из меня трезвого. Ей нравилось. Наверное, она не могла отдаться без грубости. Мы вошли в парадное, затем - в лифт. Стали пить вино из горла. Она подавилась и прыснула вином на двери кабины. Я облизал её воспалённые мокрые губы. Целуясь, мы чавкали как свиньи.
Она вошла в квартиру номер пятьдесят шесть. Просила подождать. Вместо ответа я уставился в потолок. Лампочка горела тускло, пахло пылью и истлевшим окурком. До поры я слышал глухой шёпот за дверью. Чтобы вникнуть я уселся на корточки у стены, - такая у меня привычка, во всём искать важное.
- Ну, давай! Давай живее. - требовал её голос.
- Аня, у меня там книга ещё. - умолял другой.
Меня поманило в сон. Ещё немного и я бы упал. Внизу загрохотало что-то. Наконец она вышла, потянула меня за рукав, откинула полы куртки, прильнула к груди. Мне не нравился её запах. Она увлекла меня в комнату, прикрыла дверь, зажгла красный торшер. Постель была совсем свежей, я видел аккуратные прямоугольные складки на белье. Я стянул с неё блузку, сдвинул к животу лифчик. Её грудь оказалась рыхлой, ареолы сосков - бледными. Голые, мы долго ёрзали на постели.
В половине второго она лежала рядом без сил. Казалось, спала. Иногда её пышные губы касались моей груди, плеча, локтя. Она открывала глаза, вздыхала и спрашивала всякую ерунду. Отвечал я всегда равнодушно, но она как будто не замечала. Чтобы прекратить это, я сказал: «Сделай мне кофе.» И она ушла. Кофе, который она принесла мне был очень крепким. Ещё я сказал: «Надо бы покурить.» Она молча открыла окно, подала пепельницу. Наверное, ей показалось, что я прошу для себя чересчур многого… Я ещё раз взглянул на неё. Под лунным светом обёрнутое простынёй тело уже не казалось мне соблазнительным. Я лежал и курил, изредка отпивая из кружки. Слышно было как далеко в центре сигналят ночные гонщики. Ближе к утру я стал забываться и подолгу не отвечал на её вопросы…
Она толкнула меня в бок, затем ещё раз. Я поднял мутную голову, огляделся. В свете солнца держалась пыль. Всё вокруг было перевёрнуто вверх дном, как после обыска. Я спросил: «Где сигареты?» Она сказала: «Пойдём в кухню». Она оставила меня одного, закипал чайник. Я слышал стеснённый голос за стеной. Что-то было не так. Она вошла и я спросил: «Кто там?» Она потянулась к сигаретам и долго прикуривала, чтобы не отвечать мне.
- Кто там? - повторил я.
- А тебе что? - она смотрела на меня испытующе.
Сука, подумал я. И стал угадывать кто бы мог находиться в соседней комнате. Но голова моя отказывалась работать. К тому же меня знобило. Я говорил:
- Есть деньги?.. Может вино осталось?
- Нету… И вина тоже.
Она переминалась возле холодильника, пила кофе. Я докурил и встал у неё за спиной. Притянул к себе, залез под халат. Она играла роль жертвы. Хотела быть побеждённой. И даже оскорбления, которыми она декорировала свой шёпот, не отстраняли, а побуждали к действию. Я подтолкнул её к столу, заставил лечь на него животом, - она уткнулась лбом в хлебные крошки, руки заскользили по столешнице. У меня была лишь секунда, чтоб схватить ступни её ног, задрыгавшие над полом… Она не долго сопротивлялась.
Дверь скрипнула и кто-то смущённо ойкнул, мы обернулись.
- Бл-лядь! - голос её зазвенел. Она бросилась вон из кухни. Глядя ей в спину я живо представил атакующего носорога, так она двигалась. Я вышел на крики, доносившиеся из спальни. Она старалась ударить ногой в лицо съёжившейся на полу девушки.
- Что ты забыла там, а?! Что тебе там понадобилось?! - орала она, когда я оттаскивал её в сторону.
Я склонился над девушкой.
- Убери руки, дай взглянуть… Всё хорошо?
- А ты, давай, вали отсюда! - летело мне в спину.
Вставая, девушка коротко посмотрела на меня. Правильное лицо. Глаза оттенков серого или синего. Кровь на подбородке. Она старалась унять себя. Уже не рыдала, но всхлипывала от обиды и боли. Романтический тип, почти Мадонна, подумал я, неохотно выпуская тоненькую ладонь. Девушка ушла в комнату. Продолжая вопить, Аня выталкивала меня в коридор.
- Уже выгоняешь? - я обнял её за талию. Вернее стиснул, чтобы талия стала заметной. Лживая улыбка должна была вновь сделать её застенчивой и беззащитной в моих глазах. Я подыграл ей:
- Красотка!
- Всё, иди… - шептала Аня, мягко поглаживая мой локоть.
- Я зайду завтра, ближе к вечеру.
В начале марта стены домов, сугробы и наледи чересчур белы, запахи - особенно тревожны. Хотелось увидеть понравившуюся женщину. Я шёл вдоль улицы в половине пятого и всюду меня жгло, пачкало и теснило жиром весны.
Весна есть предчувствие. Кажется, если уже теперь вокруг столько радости, то предстоящее лето и вовсе должно быть необыкновенным, патологическим. Нужно лишь дождаться его. Однако, лето приходит не разрешая предчувствия. Вместо обещанного длится привычный цикл из часов, дней, недель и времён года. Обманутые надежды… И задавиться со скуки - не то, чтобы глупость, а так, - затасканная ирония.
Я провёл сутки снова и снова вспоминая её лицо. Я почти ничего не ел, я был жутко взволнован, как если бы весна вторглась в грудь и разрывала меня изнутри. Чтобы успокоиться зашёл в бар, взял двести грамм водки…
Впустила Аня. Она покрасила и завила волосы. Пахло жильём и потом. Молча приняла мою куртку, повесила. Я приник к её шее гладковыбритым подбородком и сейчас же шагнул в кухню. Грязный кот шумно лакал пролитое молоко, крошки скрипели под тапками. Сел.
- Ты всё хорошо помнишь? - сказал я, разливая «Старый Кенигсберг»
- А как же!
- Н-да! И утром помнишь?
Она посмотрела иначе. Так, словно бы я оскорбил её и значит должен сказать что-нибудь в утешение:
- Кс-кс! - позвал я. - Как его манить?..
- И утром помню.
- Если честно, я так и не сообразил, что случилось.
Аня переставляла спичечный коробок с боку на бок. Молчала. Мы сидели и курили, гудела газовая колонка, кот утробно хрупал у ног. Она сказала:
- Ничего не случилось, просто одна бnядь получила своё.
- Она живёт здесь? Кто она тебе?
- Сестра, по отцу.
Она склонила голову. То ли от солнца спряталась, то ли от моего взгляда. Закурила, стала рассказывать. Не умея связно излагать мысль, часто сбивалась, но эмоции сдерживала. Лишь иногда, если нужно было произнести имя сестры, цедила сквозь зубы: «эта шалава» или «моя стерва». И тогда мне хотелось зажать ей рот.
- В шестнадцать встретила мальчика. Первая любовь… Понимаешь?..
Я кивнул, хотя и не понимал. Нужно было поддерживать её, но оставаться бесстрастным. Пока она говорила я наполнял стопки, стряхивал пепел с окурка, двигал туда-сюда стул. И скоро глаза у неё встали на мокрое место, голос утратил решимость, губы дрогнули.
- Привела его домой, познакомила с ней… и всё. Не звонит, не приходит. Пропал. Зато сестрёнка моя загуляла по вечерам... Через неделю я выяснила куда она бегает и мы поругались. И с тех пор началось. Одно и то же… Я знакомлюсь, привожу кого-нибудь, а эта… с-сучка… сразу же всё портит. - выпила и добавила - Назло мне, понимаешь?
Я предложил всё уладить. Играл этакого джентльмена.
- Ань, давай, позови её. И помиритесь. Да-авай! Да не бойся ты. - я коснулся её.
- Не надо, - ломалась она. - Не надо, это бесполезно. Мы сами... - и потянулась, обвила плечи бледными руками… Какое-то время я ощущал горьковатый привкус во рту, толстую ляжку под рукой, терпкий запах от тела, а кот за её плечом окроплял содержимое лотка жёлтым. Мы сидели обнявшись. И я сказал:
- Как её зовут?
- Инга.
- А-ага, сестра Ингер!.. Сходи, пригласи её.
Аня толкнула дверь. Кот юркнул за ней. Я выпил обе стопки, наполнил ещё одну и снова выпил, закурил. До меня долетали отдельные реплики и, временами, вздохи, какие бывают при смехе или от рыданий. Трудно было представить, что происходит в гостиной. Так прошло минут десять. Аня ввела сестру за руку. Та еле двигалась. На ней были обрезанные до колен джинсы и полупрозрачная рубашка. Лицо смущённое и растерянное. Я заметил крупные серые пятна на лодыжках и ссадину на шее.
- Привет. - я сказал и уставился на неё, ожидая ответа. Ответа не было и я довершил - Посиди с нами пожалуйста.
- Х-шо - она чуть слышно ответила и присела на край стула, который я ей придвинул…
Мы беседовали о пустяках. Иногда Аня умолкала. Глаза её переставали казаться живыми, и я отчётливо слышал невысказанное: «Начни!». От коньяка она расчувствовалась и желала слёзных откровений, чудес и восторгов. Я не мог выбрать нужный момент, чтобы переменить тему. Прежде пришлось выпить бутылку «Старого Кенигсберга», обсудить общих знакомых, помолчать вместе. Наконец я спросил:
- Ин, - я обнял её - вот объясни мне, тупице, почему у вас с Аней такие дерьмовые отношения?.. Я вчера просто ахуел, когда увидел! Неужели нельзя как-то… попроще... Вы же, блин, сёстры.
Ресницы её опустились, она сжалась и отвернулась. И кот скрёб под дверью, и Аня хохотала в ладошку… Я больше не выглядел джентльменом. Тишина становилась болезненной. Я чуть заметно кивнул, чтобы Аня вышла. Она подчинилась.
- Ин, - продолжил я - с чего это началось у вас?
Она сидела, глядя в окно. Молчала. Я видел лишь пушок на ободке её уха, да слабые стебли её волос.
- Ин, - я не сдавался - ну расскажи мне. Я хочу чтобы вы помирились.
- Что она говорила про меня?
- Говорит, что ты всех любовников у неё уводишь.
- М-м… А ещё что?
- Про первую любовь.
- Что именно?
- Как в шестнадцать лет познакомилась с мальчиком и…
Я решил, что продолжать не за чем. Мы сидели так и молчали. Наконец она медленно повернулась и обняла меня. Прильнула горячим лицом. Оставляя на шее следы от слёз, зашептала под ухом:
- Ты же ничего не знаешь… На самом деле она с детства меня ненавидит, и я даже не знаю за что... После смерти отца дня не было, чтобы я не мечтала сбежать отсюда. Я и парней у неё отбивала, чтобы убраться отсюда. Теперь она прячет меня. Запирает в ванной... в спальне… Как куклу, понимаешь?.. Я бы разменяла жильё, но она ни за ч…
Эмоции, факты, суждения - она всё смешивала в одно. И потому многое из того, о чём она говорила, я упустил. Но суть дела казалась мне ясной и этого было достаточно, чтобы начать действовать. Я не слушал её. По-отечески обнимая, уже нащупывал застёжку лифчика под рубашкой. Надо было изобразить сочувствие. Я сказал:
- Я всё сделаю. Сейчас крикну её и уйдём, угу? Поживёшь пока у меня... если что…
Вместо ответа Инга сложила руки в замок, встала, повернулась к окну. Я налил две стопки, позвал и она тут же вошла. Видимо стояла за дверью. Я усадил её и протянул лафитник. Мы выпили и я сказал:
- Ань, послушай меня. Послушай, что я скажу. Вам нужно жить порознь, иначе никак.
- Эту песню я слышу каждый день. Если ей тяжело пусть уёбывает. Дальше что?
- Вы должны разменять жильё.
- Да?! Что ещё я тебе должна?! Давай-ка забирай своё бухло и вали туда откуда пришёл…
Она встала. Её грудь и живот заколыхались под кофтой, брови выгнулись. Она ухватила меня за рукав, хотела увести. Я оттолкнул её, обернулся и сказал:
- Ин, иди собирай вещи.
Мы лежали на берегу, бросали камешки. За четыре месяца Инга заметно поправилась, посвежела что ли… Я её не любил.
- Я, наверное, вернусь домой - сказала она, перекладываясь на живот.
- Она тебя не пустит, а если пустит, то в первую же ночь сожрёт заживо.
- Ну и что… И пусть. Я скучаю... Да и она тоже в депрессии, говорят.
- Скучаешь? Тебе снова хочется сидеть взаперти?
- Будто с тобой легко… Она моя сестра и мне надо быть рядом, когда ей плохо. Кто, если не я? Её заскоков ни один мужик не вытерпит. Сложный характер, сам знаешь.
- Н-да… Я тебя не понимаю.
- И не пытайся. Шизоид.