После увольнения Любы Рубцовой, в нашем компьютерном отделе осталось два главных специалиста - Сивец Люда и я. Людмила с учетом ее 10 лет в жилищном отделе была гораздо опытнее меня, но Маркова ее ненавидела и никогда не потерпела бы Сивец на должности начальника нашего отдела. Было и за что: с Людой всем нам было тяжело, и только Рубцова держала ее в повиновении, строго определив перечень обязанностей и не подпуская ее напрямую к Марковой. Эта маленькая и по-кошачьи мягкая женщина являла собой редкий образец типичного вампира - не встреться я с этим явлением воочию, никогда бы не поверила в его достоверность, сколько ни читала прежде о подобном в своих эзотерических книжках! Внешне всегда спокойная, с вкрадчивым тихим голосом, она получала откровенное удовольствие от процесса выведения другого человека из состояния психического равновесия. Делала она это вполне сознательно, чрезвычайно умело и самыми разными способами, не брезгуя даже теми, что, на мой взгляд, больше всего вредили репутации и карьере самой Людмилы.
Последнее удивляло особенно. Произнеся предельно вежливую и одновременно уничтожающую реплику, полную откровенного эгоизма и высокомерия, она закономерно получала в ответ реакцию обиды или возмущения и ...хорошела на глазах, ее всегда бледные щеки розовели, а настроение поднималась. Казалось, что ей физически были необходимы недовольства ею и постоянные конфликты, которые она время от времени вызывала на себя, внешне сохраняя полное спокойствие и достоинство. Маркова в этом смысле была ее главным «донором»: Сивец часто не подчинялась ее указаниям, не записанным особо в должностной инструкции, и этим вызывала на себя поток ее публичного гнева и крика. Окажись я на общем собрании на месте Людмилы - я бы, наверное, умерла от стыда и страха, но она только улыбалась и молчала, чем еще сильнее заводила Маркову. Кто из них двоих был мне менее мерзок - сказать было трудно.
Людмила по большому счету не признавала никого и ничего, что не касалось ее личных интересов. После 10 лет работы в Дзержинском отделе учета, она была уверена в себе до удивления (что не всегда подтверждалось ни ее умом, ни действиями) и с обаятельной улыбкой, всякий раз красиво разглагольствовала о том, чего не понимала (например, о компьютерах), опуская в своих речах нас на положение лакеев. Она давно рвалась к пересмотру наших обязанностей, передаче ей всей самой высоко квалифицированной работы и превращения остальных в ее мелких подручных. К сожалению, в нашей работе именно мелкая, рутинная, но очень необходимая работа преобладала.
На работе полное единомыслие по большинству вопросов у меня было только с Шипилиной, хотя и она местами сердила меня своей «женственностью»: в ней не было азарта, «куража», ощущения нашего дела как «своего», главного. В Тане всегда побеждала ее внутренняя интеллигентность по отношению к нашим «беспардонными» гражданам, и это не всегда казалось мне таким уж замечательным, особенно, когда она тратила на ненужную «мутотень» с ними слишком много времени, которого нам так часто не хватало на более важные вещи. По крайней мере, тогда мне это так казалось.
Галя Полторацкая была мне не симпатична с самого начала, хотя чисто внешне у нас с ней, в отличие от Люды, поддерживались прекрасные отношения - Галя умела, где нужно, быть милой. Но все, что она делала и о чем говорила, столь сильно отдавало потребительством и карьеризмом, что мне становилось не по себе. У Полторацкой были ярко выражены все типичные замашки хитрой и практичной провинциалки, никогда и ничего не выпускающей из своих рук: денежного пособия за ее без вести пропавшего мужа (несмотря на то, что ее маленький сын постоянно жил со свекровью в другом городе!), подруг, у которых она проводила все свое время, пользуясь их ванной и горячей водой, комнату в коммунальной квартире, полученную ею когда-то в качестве служебной площади, где она теперь вела постоянную тяжбу с соседкой, люто ее ненавидящей. В этой тяжбе Галя грамотно использовала все существующие легальные средства - вызовы участкового, составление протоколов, судебные разбирательства. По форме она не совершала ничего предосудительного, но по существу все это дурно пахло и напоминало мне хватку изголодавшегося и хорошо обученного злыми людьми бульдога. Людмила Полторацкую возненавидела с первой же минуты и всеми привычными для нее способами старалась вынудить свою новую соседку перебраться в нашу с Таней комнату. Галя из принципа цепко сопротивлялась и в ответ подчеркнуто вежливо высказывала Людмиле свое презрение. Эта схватка между ними, перемежаясь с интервалами полного их молчания, шла постоянно и была не для слабонервных. Мы с Таней благодарили судьбу, что имели возможность большую часть времени находиться в другой комнате.
Судя по всему, быть и.о. в этих условиях суждено было мне, что меня не особенно прельщало, но было бы меньшей из бед по сравнению с назначением на место Любы любого другого человека со стороны: наша специфика работы была такова, что полезно руководить нами смог бы только тот, кто сам хорошо знал все тонкости работы, а период практического вхождения в курс дела при любых, даже самых гениальных способностях, не смог бы стать меньше, чем полгода. Перспектива учить своего более высокооплачиваемого шефа, долгое время не имея от него никакой реальной помощи, никого не радовала.
Возвращение Марковой из отпуска ничего не изменило. Она не объявила о своих планах на наш отдел, но начала через картотеку переписывать на меня, как на старшего по должности, весь прежний объем работы, не снисходя до конкретных, уточняющих резолюций. Почти полгода я таким образом негласно выполняла обязанности начальника отдела: Маркова с меня так спрашивала, но не делала никаких попыток узаконить мое положение прибавкой к окладу или должности или хотя бы представлением меня в роли и.о. перед другими нашими членами коллектива. Эти полгода оказались для меня очень значимы. Пришлось самостоятельно влезть в вопросы, ранее ко мне не имевшие отношения, изучить работу многих своих коллег. Учиться теперь было не у кого, но все как-то обошлась, и вскоре я поняла, что не так страшен черт, как его малюют. Тому, кто пережил слияние районов, переноску дел из трех районов в один одновременно с основной работой, организацию и обучение операторов по вводу дел Куйбышевского района также параллельно с основной работой инспектора, уже, кажется, ничего не страшно!
Наш странный отдел всегда почему-то оказывался на особом положении: на нас вечно взваливали двойную нагрузку и, поскольку не понимали сути проблем работы с техникой, огульно считали нас бездельниками, за которых все «делает» компьютер. Все, что касалось чисто рабочих трудностей, меня не особенно беспокоило. Больше того, мне было хорошо! Я люблю работать в темпе и азартно, тем более, что, все лучше узнавая самые разные стороны жилищного дела, я чувствовала себя все увереннее. Доставшиеся мне в наследство от мамы ее способности к изобретательству помогали мне находить новые способы управляться со всем этим хозяйством, а безвыходность положения заставляла управляться в срок. Естественно, никто нас не хвалил (у Марковой это было не принято!), но и не ругал, просрочек за нами не числилось! И я это считала нашей главной заслугой. Гораздо более сложной проблемой стали наши сложные отношения в коллективе, над которым не было больше крепких «вожжей» Рубцовой, не приветствовавшей ненужной инициативы. У меня никогда не было ни дара управлять людьми, ни желания этого делать, хотя, как можно было бы распределить наши обязанности с точки зрения пользы дела, я себе представляла. Идей было много, но все упиралось в полную неуправляемость Сивец, в сложные взаимоотношения ее с Галей Полторацкой, в неопределенность моего служебного положения (кто я такая, чтобы что-то менять по существу?), а главное, - в полное отсутствие у меня дара дипломатии, умения «подыгрывать» людям и быть безгранично уверенной в своей правоте. Для роли начальника я не годилась. Да и делать карьеру не умела.
Однажды, в самые первые дни после ухода Рубцовой, Маркова в своем кабинете попыталась сделать меня своей сообщницей в осуждении нашей Любы. На нее лили грязь, в которой была и некоторая доля истины, но мне не хватило практического ума поддакнуть в этом монологе Тамаре Сергеевне: ругать того, кто меня выучил - дурной вкус, даже если в чем-то я и сама была готова осуждать Любу, невольно подставившую нас под удар своим уходом. Возможно, именно после этого случая вопрос о том, быть ли мне начальником нашего отдела, был решен не в мою пользу. Результаты деятельности инспекторов, как я сейчас понимаю, в администрации далеко не всегда были главными. Главное там было стать, хотя бы внешне, своим человеком. Тонкостями работы в женском коллективе администрации я после 20 лет работы среди инженеров НИИ и ОКБ не овладела, оттого и случилось все так, как случилось. В управлении прошел слух, что к Новому году в наш отдел возьмут нового начальника.
Все это время и его интриги, наверное, самые обычные для многих подобных коллективов, почему-то все еще остаются в моей памяти, как наиболее насыщенный и запоминающийся период жизни. Скорее всего, дело было не только в возникшей ситуации, - я сама подошла к пику своей зрелости, важному, переломному возрасту, заставляющему меня более серьезно и вдумчиво отслеживать все, что происходило вокруг и внутри меня.
«...Редко пишу, а историческая обстановка в стране сейчас удивительно разнообразна. Скоро опять выборы: грядет смена власти, много дряни скопилось в Федеральном Собрании и, может быть, еще больше будет в новом. А хочется стабильности. Инфляция замедлилась. В нашей семье в связи с моим получением должности главного специалиста впервые возник тот редкий случай, когда моя зарплата выросла быстрее цен. Вроде бы на все хватает. Впрочем, не маме: она все еще по привычке жмотится и не умеет жить в удовольствие. Хотя этого она и никогда не умела. Для нее всё - страдания, во всем она видит только предмет для критики, отсюда и все ее болезни. Нас с Машей грызет поедом с утра и до вечера. Лучше бы она ничего дома не делала, только бы не угнетала, но попробуй, скажи ей такое! От этой безысходности я ничего дома не хочу делать. Все мои устремления что-то начать обрываются при первом же ее «вопле», - и я лежу и смотрю телевизор. Там много интересного, как и вообще в жизни, но при других отношениях я бы занялась другим, домом, например, которого у меня нет.
...Машенька моя очень похорошела за этот год, мальчишки к ней хорошо относятся, и она растет без комплексов, как было со мной. Вроде бы в кого-то влюбилась, в кого - не пойму. Многое в ней не так, как у меня,- лучше, здоровее, с другой стороны, в ее годы я, кажется, была умнее, внутренне интереснее, хотя и без талантов. Маша здорово рисует, и руки у нее - что надо. Занимается живописью и рисунком в школе и на подготовительном факультете «Герцовника». Впрочем, зачем я говорю, что была умнее ее: взяла свой дневник в ее годы - одно раздражение против себя, мысли только о любви, да и те с комплексами! ... По нашей вине Маша тоже стала издерганной. С ней мне хорошо, но надолго ли? Вспорхнет и улетит! И хорошо ли ей со мной - это еще большой вопрос...
... Как-то пришла ко мне моя клиентка по гороскопу, мы с ней долго разбирали ее личные проблемы. Я обронила фразу: «а может быть, он сам мучается от того, что считает себя виноватым?» На что мне искренне удивились: «Разве, вообще, бывает, что кто-то чувствует себя не правым?» Это меня поразило. Из своего опыта общения с людьми замечаю, что большинство и впрямь чувством вины не страдают, разве что на словах, ради кокетства. Я-то имею в виду внутреннее видение собственной лживости, противоречивости, несправедливости и эгоизма. Почему же это так гнетет меня? Почему я ощущаю свой плохой характер, а других (даже Таню) только раздражает, когда я говорю о своем мерзком характере? Словом, я окончательно никуда не вписываюсь и мне плохо, главное, скучно с другими. С любыми другими. Наверное потому, что все их проблемы кажутся мне только игрой, требующей соблюдения правил, но правила никто не соблюдает. Вот и Оксана Никитина вдруг увлеклась астрологией и взахлеб говорит о ней со мной, а мне уже не хочется об этом. Я бы лучше в тишине пообедала. Ведь для нее астрология - новая игра. Все эти говоруны только бегают на лекции, но ни одного гороскопа, кроме своих, не сделали. Даже Минашкина не берется за прогнозы: они ведь требуют ответственности, а кто ее хочет! Наверное, моя главная особенность - осуждать других, в том числе, и себя, и возражать. Или возражать тому, что имеет место сейчас, не важно чему. И еще я всегда в шоке от того, что в моих словах находят обиду там, где я ее не имела ввиду - полная неадекватность восприятия! От этого я замыкаюсь в себе и вообще боюсь общаться. А очень хочется, чтоб рядом был кто-то, кто и молча разделяет со мной взгляды, тот, с кем можно не вести светскую беседу, если она не дает того, что и так есть. Сложно как-то я все написала. Я сама в себе запутываюсь, настолько противоположные персоны во мне говорят одновременно. И каждая уличает другую во лжи, а где правда - не знают. Может ее и нет - правды, как нет нашего единого Я? Нет правды? Какая страшная и неожиданная мысль, если принять ее серьезно, а не как словесное кокетство...»
«Очень ярко лживость всего проявляется в предвыборных дебатах. Все правы и все лгут, лгут потому, что их внутренний импульс не только боль за страну (хотя он есть), а желание занять место, где можно самовыразиться и заполнить пустоту собственной жизни. Люди, по-настоящему занятые своим делом, в политику не полезут. Буду голосовать за правительственный блок Черномырдина не потому, что они правы, а потому, что они это уже делали и пусть продолжают. Должен быть профессионализм и единовластие. Все прочее - толпа, выборы - растрата бюджетных средств. Где решает толпа - там нет ответственности. Даже на нашей работе: если одному дать работу пятерых, он взвоет, а потом организует свой труд и сделает все быстрее и качественнее, чем все пять. От ошибок никто не застрахован, но ошибка одного виднее и дешевле оплачивается.
...Последнее время у меня часто болит левая грудь. Может быть, уже концы? К моему возрасту многие великие уже все совершили. Я - не великая, но ведь были же способности, а может быть, и есть, если сравнивать себя с другими. Правда, в житейских вопросах это сравнение - не в мою пользу. Что я успела в этой жизни? Был ли в ней смысл и в чем он? Что сделала такого, что пригодиться другим? Разве только что - Машу. И как жаль, что весь мой опыт, впечатления, мысли, которые даже записать толком не смогла, уже никому не пригодятся и, как дым, развеются в ничто».