В тот год наш город играл в выборы. В эту игру обычно играют всей страной, но случилось так, что на долю петербуржцев выпало участие в выборной компании, длящейся почти непрерывно. Сначала прошло два тура выборов в Законодательное Собрание Санкт-Петербурга - мы выбирали своих депутатов из бессчетного числа говорунов, оказавшихся безработными и оттого примкнувших к еще большему числу партий, объединений и группировочек самого разного толка - от «красных» коммунистов до «зеленых» экологов, включая совсем уже бесцветных партий типа демократического объединения «Весь Петербург». Кое-как разобравшись с законодателями, Петербург тут же рьяно взялся за перевыборы своего мэра, которому одновременно предстояло стать уже не мэром, а губернатором. В чем состоит различие между названиями «мэр» и «губернатор» никто толком не понял. Я ни разу не услышала вразумительного объяснения смене наименования должности первого лица города, хотя и работала в органах исполнительной власти. В Москве, например, мэр до сих пор остается мэром, а во всех прочих городах России почему-то правят только губернаторы (если не считать нескольких Президентов местного разлива!).
Собчака переизбирали аж в три тура и только-только управились с этим делом, как подоспело время идти на два тура выборов Президента страны. В школах, где по сложившейся традиции работали избирательные комиссии, кабины и урны для голосования уже перестали увозить. Походы за избирательными бюллетенями каждое воскресение все больше становилось маленьким семейным развлечением той части населения, которой все еще было не все «по фиг». К ним относилась и наша семья: что бы ни выделывало с нами государство, на выборы мы с мамой исправно ходили всегда - и при коммунистах, и при демократах!
Работники Центральной администрации принимали в организации выборов самое непосредственное участие. Нас многократно собирали в нашем актовом зале и разъясняли важность качественного проведения выборной компании, успех в которой был, видимо, делом куда более важным, чем все прочие наши производственные показатели. От нас требовалось обеспечить, во-первых, нужную явку избирателей (чтобы выборы были признаны состоявшимися) и, во-вторых, безупречность самого проведения голосования (чтобы не были опротестованы результаты выборов в связи с нарушениями закона). Вторая задача мне казалась понятнее: требовалось наше постоянное присутствие на участке в качестве неофициальных наблюдателей и своевременное оповещение наших руководителей в случае, когда чего-то будет не хватать на участке или назреет угроза ненужного конфликта. Для этого за каждым чиновником закрепили по одному избирательному участку, и всех обязали ежечасно докладывать о ходе выборов. Учитывая нашу обычную загруженность, подобные ежевоскресные развлечения не вдохновляли. Правда, в случае успешного завершения выборов нам неплохо приплачивали за эту работу: по моим представлениям, гораздо больше того, что мы реально заслуживали.
Первая задача - обеспечить процент явки, а косвенно еще и сам результат выборов, - казалась мне менее понятной. Любая агитация и уговоры граждан в день выборов были под строгим запретом и грозили срывом выборов по всему участку, что противоречило задаче номер два. Самое большее, что мы в этом случае могли предложить в распоряжение наших шефов - это явку на участок самих себя и членов своей семьи, чаще всего живших в совсем других районах города. Удивляли и назидательные речи нашего Антонова, явно намекавшего на необходимость поддерживать кандидатуру только Собчака, а не его конкурента Владимира Яковлева, и его недвусмысленные предупреждения, что он не намерен держать в штате «подрывателей устоев» и оппозиционеров. Как можно выявить таковых при наличии тайного голосования, оставалось неясным. Я, конечно, проголосовала за Яковлева - не столько по вредности характера, сколько из собственной личной симпатии к этому человеку. Барские манеры и вальяжная поза нашего Собчака меня давно раздражали. К тому же, как я понимала, и Антонов, и наша Маркова относили себя к команде Анатолия Александровича, что для меня уже говорило не в его пользу.
Все эти мои рассуждения, конечно, были большой глупостью. И Антонов, и Маркова правили здесь еще в бытность Исполкомов, и вся эта политика была игрой, прикрывающей единственную и вполне значимую их цель - желание усидеть в собственном кресле ценой подтверждения своей лояльности высшему руководству. Конкретной и достоверной информации о том, кто, сколько и как ворует в верхах, и ворует ли, и на сколько больше (меньше) ворует, чем его предшественники, не было ни у кого. Каждый мог достоверно знать подобное только о самом себе. И где бы ни находилась истина, Петербург на протяжение целого месяца был охвачен этими выборами и горячо болел за их исход - шло массовое отождествление ситуацией, не обошедшее стороной и меня! До поздней ночи я сидела у телевизора, дожидаясь результатов голосования, невзирая на необходимость раннего вставания утром другого дня. Яковлев тогда победил с весьма незначительным перевесом над Собчаком, что вызвало у меня целую бурю ликования.
Выборы Ельцина на второй срок президентства в июне 1996 года проходили не менее интересно. Основными конкурентами прежнего Президента были тогда на первом туре Геннадий Зюганов (КПРФ) и Александр Лебедь. Я голосовала за Лебедя, очаровавшись, как и многие другие, его мужественной уверенностью в себе и независимостью. Впрочем, я и до сих пор не изменила своей симпатии. На втором туре именно Лебедь, передавший голоса своих избирателей Ельцину, обеспечил ему победу на выборах. Было ли это успехом или поражением для нашей страны даже спустя два года после этих событий сказать трудно - гораздо труднее, чем тогда, в 1996 году, когда для большинства этот выбор казался спасительной возможностью продолжить реформы.
Для нашей семьи этот год был одним из самых напряженных. Весной заболела мама - у нее на правой ноге вновь началось рожистое воспаление, затянувшееся на все лето. Она с трудом передвигалась, долго держалась температура, и врачи даже не гарантировали ей окончательного выздоровления. Летом с учетом всех ее прочих хронических болезней ей оформили инвалидность 2 группы - не столько с целью поправить ее здоровье с помощью справки ВТЭК, сколько ради получения нами льгот по квартплате. К счастью, нога ее вернулась к прежней форме, и к осени отек спал окончательно. Но в то лето она с Ириской так и не приезжала на дачу, выбравшись туда на пару недель только осенью. Причиной тому послужила не только болезнь, но и Маша.
Маша заканчивала среднюю школу и собиралась сдавать конкурсные экзамены в ВУЗ - самое тревожное и волнительное время для всех родителей! Выпускные экзамены и последний школьный бал в 508 школе пролетели незаметно. Маша закончила школу почти на все пятерки, несколько четверок не позволяли говорить о медали, но мы и не стремились к ней. Последние годы дочка училась все лучше и лучше и со всеми заданиями справлялась без моей помощи, что меня особенно радовало. В ней я все чаще замечала свою дотошность, обязательность и нацеленность на конечный результат - качества, которых я давно искала в ней и даже когда-то расстраивалась, что она мало похожа на меня. Мои опасения оказались напрасными. Почти весь июнь Маша продолжала рисовать на подготовительных курсах Педагогического Университета имени Герцена, и в июле мы подали документы сразу на два отделения - заочное и очное, так как конкурс среди художников был большой, учитывая то, что многие шли в этот институт, уже имея диплом Рериховского училища. В мае Маша сделала первую попытку пройти платное тестирование по истории и сдала платные конкурсные экзамены по рисунку и живописи. Набранных ею баллов было маловато: чтобы не рисковать, мы задумали сделать еще две попытки. В результате с мая по август моя бедная дочка непрерывно сдавала конкурсные экзамены и, наконец, оказалась зачисленной на заочное отделение: всего полбалла нам не хватило для очного! Вместе с моим характером Маша, кажется, получила в наследство и мою судьбу: в ее окружении я видела очень много девочек, которые попали в этот же ВУЗ почти по воле случая, приложив гораздо меньше усилий и имея гораздо меньше профессионального умения! Ни мне, ни Маше почти ничего и никогда в жизни не давалось случайно, играючи, все приходилось зарабатывать потом и кровью. Правда, судьба в итоге все равно воздает трудолюбию: уже через год Маше, успешно сдавшей обе первых сессии, удалось перейти на дневное отделение, на котором она практически и училась весь год, посещая с «дневниками» все их лекции.
На работе, по-прежнему, было очень много самых разных дел, но была и любовь, которая даже самую идиотскую и неблагодарную работу делала праздником. Сама любовь стала другой - не уменьшилась, нет, но стала настолько зрелой, чтобы все чаще быть способной смотреть на происходящее со стороны и трезво его оценивать.
«Сейчас пришла в голову удивительная мысль. Я очень поддаюсь всякому отождествлению. Вот только что прошли выборы - и я до глубокой ночи слушаю сообщения, чтобы узнать результаты голосования. Через два-три дня это уже не так волнует меня. Так же и с влюбленностью: меня, как мотылька, притягивает всякая свечка, от которой я только сгораю. Но я все равно счастлива, что хоть на время меня разбудили, что снова стала сама собой, что с удовольствием иду на работу (как когда-то в школу, где был С.), что захотелось одеваться и быть любимой. А если вдуматься, то мое положение обидно. У него есть семья, у меня же ее никогда не будет Деловая женщина? подруга по работе? Мой горький опыт подсказывает мне, что сейчас я ему нужна больше, чем жена, но когда начнут «считать цыплят по осени» все решится не в мою пользу. Так было и так будет. И потому самое надежное, что в моей жизни есть - это религия. И не следует мне от нее навсегда уходит»
Летом по администрации прошел слух, что новый губернатор Яковлев задумал тридцатипроцентное сокращение сотрудников всех районных администраций. Снова на всех нас надвигалось то, от чего меня уже один раз чудом пронесло. Лично за себя я тогда почему-то не особенно волновалась. Маркова ко мне относилась нормально, нарушений и просрочек у меня, в отличие от многих других в управлении, не было, письма я писать умела и любила, а по моим соображениям, наш отдел в связи с продолжающейся перерегистрацией нес на себе заметную долю нагрузки всего управления и был, по сравнению с другими, очень толковым. Под ударом была только наша Сивец - о желании ее уволить Маркова постоянно говорила на всех собраниях и всячески придиралась к ее и впрямь не безупречной работе. Но ошибок нет лишь у того, кто ничего делает! К тому же, Сивец официально считалась матерью-одиночкой и разведенкой, на иждивении которой находилось двое маленьких детей, что надежно защищало ее от увольнения. Ситуация скорее веселила, чем пугала, да и особой приязни к Сивец я не испытывала: сократят - обойдемся, оставят - и спасибо!
В эти дни я много и серьезно размышляла о любви - первый признак ее скорого заката: пока любовь жива, о ней не думаешь, а живешь ею! У любви всегда различаются 4 этапа. Первый - когда ее еще не осознаешь, но уже испытываешь радость от присутствия этого человека - «мне нравится, что вы больны не мною ...». Потом начинается второй этап: ты осознал свое чувство и позволил себе полюбить. Ты счастлив и все готов отдать за так, ни на что не надеясь. Ты начинаешь искать в партнере признаки и доказательства ответных чувств, которые, если находятся, воспринимаются как нежданный подарок. Человек невольно начинает следить за своей внешностью, усиливается его способность к творчеству, работоспособность, особенно, если труд создает повод видеть предмет любви чаще. Но наступает третий этап. Любовь становится манией, потребностью, отождествлением, и ты дуреешь, когда видишь его и впадаешь в депрессию, когда долго не видишь. Как и в каждом отождествлении, здесь все лживо и отнимает энергию. Трудно сказать, сколько здесь истинного чувства и сколько эгоизма. Во всю работает ревность, перепады настроений, обиды, болезненная реакция на слова и настроения того, в кого втюрился. Малейший повод решить, что любят не тебя или не только тебя, рождает чувства, близкие к ненависти, и ты уже способен обидеть «любимого», но при малейшем его добром знаке легко раскаиваешься или, хуже того, готов сделать глупость типа вручения ему своего стихотворения или привоза на его рабочий стол цветов с дачи!
К счастью, хватает ума не следовать за своими порывами. Называется такой период - «полнолуние», как раз то, что я имею сейчас! Судя по всему, наступит и четвертый период - отрезвление. И здесь возможны два варианта: либо сама судьба разведет людей в разные стороны, и все само собой отсохнет (не вижу - не страдаю!), как это случилось у меня с Тарбеевым, или все лживое и безумное выпадет в осадок и, если действительно была любовь, то она и останется, только станет уравновешеннее, смирится с данностью. А данность такова, что у него - нормальная семья, что рожденный под знаком Весов ни с кем не портит отношений, но всегда будет бояться сделать первый и опрометчивый шаг.
«... Нет во мне смирения, почему я все время готова искать виноватых и что-то переделывать в нашей работе, впадать в отчаянье от плохой ее организации, ссориться из-за дела? А сама-то - и ошибки в спешке делаю, и мнения мои переменчивы, и с людьми бываю груба. Не даром большинство меня не любят, хотя и уважают за деловые качества. Со мной всем трудно. («Но не скучно», - утешаю себя я и напрасно - это еще один мой буфер!) Как я теперь точно, на своей шкуре понимаю то, что сказал в своем «Четвертом пути» Успенский! Вот только не уверена, что он прав, говоря, что увидеть себя - значит победить. Я вижу и все равно все время впадаю в отождествление.
Главное мое отождествление - влюбленность, когда весь мир тускнеет в свете одного, главного для меня момента, а момент - преходящий, и потом, вспоминая прошлое, сознаешь, что в эти годы главными событиями были совсем другие, незамеченные. Не только мужчины, но и работа является моим отождествлением: периодами, когда ее много и обстоятельства делают меня нужной делу, я становлюсь своей работой одержима: плохо сплю, все что-то мысленно реформирую, злюсь и очень работоспособна. При этом, сделанные мною в спешке ошибки часто приносит делу больше вреда, чем было пользы от моих сверхусилий. Спешу - и людей смешу».
Мои отношения с женской половиной нашего маленького коллектива были крайне сложными. С симпатией я относилась только к Тане Шипилиной, несмотря на то, что она была разительно не похожа на меня - мягкая, терпимая и, в то же время, неэмоциональная: ей не только были не свойственны мои резкие перепады настроений и страстное увлеченность происходящим, но и не понятны эти мои «взбрыки». Также, как и мне были мало понятны ее чисто женские пристрастия - приобретение милых, но не несущих функционального назначения безделушек, украшающих быт или одежду, ее хлопотливая озабоченность по поводу накрывания стола, заварки чая и т.п.
Сивец вызывала во мне некоторое уважение как специалист - свое дело она знала хорошо, но как человек, она для меня была трудно переварима - эгоистичная, упрямая и живущая целиком за счет вызывания в других людях отрицательных эмоций. При этом, она ни разу на моей памяти не позволила себе повысить голос, сказать грубость и показать другому свою уязвимость: чем больше ненависти направляли в ее адрес, тем более сильной и неуязвимой ее это делало! Людмила была для меня загадкой, но не предметом неприязни - я просто избегала иметь с ней дело и обращалась к ней только по делу, да и то лишь в самых крайних случаях. Гораздо неприятнее для меня теперь становилась Галя Полторацкая.
За Галиной показной вежливостью и надетой на лицо улыбкой, все чаще теперь проглядывала бульдожья хватка карьеристки, четко знающей с кем, как и для чего она говорит, а главное, что от каждого человека она в перспективе может иметь. Даже ее отношение к собственному сыну меня удивляло: она часто упоминала о том, как любит и скучает о нем, но в конкретных делах это никак не проявлялось - все свои дополнительные заработки, не говоря уже о выбитых ею «на сына» детских пособиях, она тратила на себя, а не на него, и явно не спешила перевозить ребенка в Ленинград, оставляя его в другом городе на попечение бабушек. Ей куда важнее была собственная свобода для устройства своей личной жизни.
Примеряя ее ситуацию к себе, я никак не могла понять ее: я бы не смогла много лет подряд жить с Машей в разных городах, даже учитывая Галины жилищные трудности. Скорее всего, я бы вернулась в ее родной Ростов-на-Дону, где им всем и было где жить, и на что прокормиться, разве что ленинградской прописки и нового выгодного замужества там ей уже не светило. Галя думала иначе. Она не столько работала, сколько умело создавала вид загруженного работой человека и всем своим существом выражала бесконечную любовь и преданность Марковой, за что была у нее на хорошем счету. Не зря. Вскоре она получила от нее, видимо обещанную ей, отдельную квартиру в старом фонде «до подхода очереди», - и это при том, что все мы, включая Полторацкую, ежедневно писали письма с отказом ввиду отсутствия свободных площадей тысячам коренным ленинградцам-блокадникам, десятки лет ожидавшим своей очереди. Вся эта эпопея происходила тихо, но при специфике нашей работы скрыть от нас - компьютерщиков, ее было крайне сложно. Да и разве стали бы мы «качать права» против «своего человека»? Конечно, нет. Я все чаще и чаще придиралась к Гале, возмущаясь ее фактическим отношением к делу, и мы давно уже испытывали друг к другу холодок, если не скрытую ненависть. Пока еще скрытую.