Первое увольнение, - это всегда ответственно. Прошло три месяца учёбы воинским наукам. Самых трудных. Дальше, будет легче. Ещё семь месяцев, нас ждала учёба по специальности, минимум строевой подготовки, увольнение три раза в неделю, больше свободного времени и много всего интересного, загадочно, обещающего, которое так необходимо в молодости, и которое обязательно приходит, обволакивает надеждами каждого. И они, эти надежды сбываются, пусть не в полной мере, но сбываются. Это, как если над нашим взводом, идущим строем, бросить горсть конфетти,- то каждому достанется несколько цветных частичек. И сколько они будут держаться на теле,- зависит от ветра: у одних они слетят быстро и будут затоптаны подошвами ботинок, у других, продержатся дольше, но тоже растворятся во времени и пространстве.
- Я надеюсь, вы всё поняли! – сказал в конце напутствия старшина, разговаривая с нами в аудитории – Завтра в увольнение идёт половина нашей роты, - двести человек. И не дай вам бог… - он погрозил нам пальцем.
- Ну, а на экскурсию на винный завод, сходить можно? – пошутил курсант Пильгуев.
- Я тебе схожу! – улыбался старшина Боханов, - У нас есть один мичман, Матулис, из восьмой роты, он будет стоять на КПП и встречать каждого. У него глаз, что ватерпас!
- Да, я если даже, бутылку вина выпью, по мне ничего не видно! – развалился на стуле Пильгуев. Он призывался из станицы Краснодарского края, и чувствовал себя здесь хозяином, местным.
- Не беспокойся, увидит!
Курсант Пильгуев, пользовался большим заслуженным авторитетом у командования. На всех атлетических соревнованиях части, он занимал первые места. Особенно где соревновались в поднятии тяжестей. Обладая красивой фигурой, он каждое утро в умывальнике перед зеркалом сгибал локоть, другой рукой сжимал запястье, поворачивался боком и поигрывал бицепсом. Потом менял руки, и проделывал то же самое с другим мускулом.
В первый день нашего прихода в часть, старшина повёл нас на спортплощадку, и из шестидесяти человек, отобрал четверых, кто подтягивался на перекладине больше десяти раз, в том числе и нас с Пильгуевым.
Он обладал большой физической силой как таковой, я же, обладал сильными руками при малом весе. Всем остальным, старшина приказал заниматься каждый выходной по четыре часа, пока не смогут подтянуться десять раз.
Через открытый шлагбаум мы вывалились на улицу. Разделившись на группы, пошли по уже немного знакомым улицам, по которым нас водили строем и показывали город.
Несколько чёрных бушлатов, во главе с Пильгуевым, пошли в сторону винзавода.
И я знал, что будет потом, - они подойдут к воротам винзавода и Пильгуев, спросит улыбаясь и потирая руки: « Ну, что, пойдём пробовать молодое вино?!». В группе засомневаются: «Может не стоит? Старшина узнает! Давай в другой раз!»
Пильгуев нахмурится, поднимет воротник бушлата, засунет руки в карманы и двинется прочь: « Трусы! С вами каши не сваришь!»
Группа постоит немного и пойдёт за ним как ходят утята за мамой, которая важно ведёт их переваливаясь с боку на бок.
А я прогулявшись по городу, пошёл в передвижной цирк с традиционным названием «Шапито».
Представление давали в парке, в клубе в небольшом зале, где было мало зрителей. Вход бесплатный.
В детстве, я сильно заикался. Это были последствия травмы. С годами, недуг стал проходить, но иногда, при необычных обстоятельствах, чтобы выговорить слово, мне нужно было сделать паузу и глубокий вдох-выдох.
Мичман Матулис, стоя у турникета на КПП, по традиции, встречал каждого прибывшего из увольнения. Высокого роста, с надвинутым козырьком фуражки на глубоко посаженные голубые глаза, он нависал над курсантами и посылал сканирующие лучи, принимая доклады.
Подошла моя очередь. Я сделал положенный шаг вперёд, приложил руку к бескозырке и начал рапорт:
- Курсант… из увольнения… - и тут, мне вдруг показалось, что в глазах мичмана вспыхнули злые искорки. Я сделал паузу, глубоко вдохнул и продолжил,- п…п..прибыл!
Но, это мне только показалось, потому, что глаза у мичмана сделались добрыми и лучистыми.
- Есть! – ответил он.
В этот раз, никто не был замечен в употреблении спиртных напитков.
И я пошёл в роту, где курсанты делились впечатлениями: со смехом рассказывали друг другу кто где был, и сколько бутылок вина было випито, хотя все прекрасно понимали, что это враньё, и прощали его друг другу.
Вечером, сразу после «отбоя» ко мне подошёл старшина:
- Подъём! Пошли со мной.
Он привёл меня, к широкой лестнице из белого мрамора в вестибюль главного корпуса, показал на стоявшие ведро и швабру:
- Вымыть чисто-чисто всё! И справа и слева. На всех трёх этажах!
- Это что, наряд вне очереди?
- У меня во взводе нарушений не должно быть!
- А я, что-нибудь нарушил!?
- А сам, не догадываешься?
- Никак нет!
- Ну, вот, начинай мыть! А когда догадаешься, - поговорим.
Один пролёт я вымыл быстро. Но ничего не вспомнил. Решил сменить тактику. Начал медленно и очень тщательно, часто меняя воду, мыть ступени, в надежде на то, что мне всё-таки предъявят обвинение. Боханов молчал. Молчал и я.
К концу третьего часа старшина заволновался, поглядывая по сторонам. Хозяйственные работы после отбоя были запрещены, и он рисковал нарваться на дежурного офицера. Пришлось бы объяснить: почему курсант работает после отбоя, почему не был объявлен наряд вне очереди перед строем, и почему он не отрабатывает его в выходной день?
А если бы, я уснул на занятиях, то мог бы сказать, что меня заставлял работать всю ночь старшина, чего впрочем, я бы никогда не сделал.
Половина работы была ещё впереди, а скоро уже четыре часа утра, - он выхватил у меня из рук ведро и швабру:
- Бегом в роту! - и опережая меня, быстро пошёл вперёд.
Я лёг на койку и у меня в глазах забегали голубые искорки. Глаза мичмана стали вдруг, добрыми и ласковыми. « Неужели? – подумал я - Точно! Значит, завтра будут бить!»
На следующий день, вечером, меня обнял за плечо Герасимов:
- Пойдём! Тебя ребята в сушилку зовут. Дело есть!
Так, в обнимку, мы дошли до сушилки. Он втолкнул меня и остался за дверью.
У окна, полукругом, стояли шесть человек. Впереди, играя желваками сопел плоским носом Пильгуев.
Я вошёл в полукруг и встал перед ним.
- Ну, что, - спросил он, - будешь!
- Что будешь?
- Делать так, будешь!? – как-то по-детски зашипел он, и из его носа вытекла капелька прозрачной жидкости.
- Как?
- А вот так! – он сильно ударил меня кулаком в грудь.
Я отлетел на длинные трубы радиаторов, на которых была расставлена обувь. Ботинки посыпались на меня. Пахло сырой кожей и сыростью. Я встал и подошёл к нему. Он отступил на шаг, но не от трусости, а скорее для нового замаха.
Сначала, меня охватило бешенство: «Разбить ему нос и губы? Ударить его со всей силы, с которой я, три года махал кувалдой на судоремонтном заводе, чтобы он не встал, а остальные разбежались?» Но делать это, было никак нельзя, - к употреблению спиртного, добавили бы ещё драку, в результате которой, лучший атлет части получил серьёзные повреждения, а там, - и до дисбата недалеко…
- За что? – вырвалась расхожая фраза, скорее от обиды, чем от непонимания.
- Винчик, вкусный был?! – высунул Зыков голову из-за плеча Пильгуева и тут же спрятался обратно.
- Я не пью!
- Ах, он не пьёт! – развернулся Пильгуев в сторону товарищей, покачал головой и с разворота нанёс удар в плечо.
В этот раз, я ударился об трубы сильней и больней. Мне пришлось встать на четвереньки, и я пытался подняться, держась за радиаторы, роняя тёплую обувь на бетонный пол. В этот момент, я получил два удара в шею.
Когда я очнулся, никого в сушилке уже не было. Обувь была расставлена по местам. Я выбрался в коридор.
В роте было тихо. Упал на койку. «Хороший будет праздник!» - подумал я. Сквозь подходивший, тяжёло топающий ногами сон, я почувствовал как через спинку, в изголовье, перегибается старшина и пристально разглядывает меня. Слышно было, как тихонько позвякивают его медали, и доносится стойкий запах одеколона «Океан».
Хотелось мщения.
Я стал решать, - кому отомстить, и как это сделать? Пильгуеву и ребятам, которые с ним были мстить не стоит, - они выполняли задание старшины. Старшина, тоже не очень-то виноват, - наверняка действовал по наущению Матулиса.
Матулис, - вот единственный виновник этой истории! Начался выбор вариантов. Их как оказалось не много. Морду ему набить я не могу. Оскорбить при всех, тоже, - он в лучшем случае сделает непонимающее лицо, и посадит меня на гауптвахту. Разговаривать «по душам», и унижаться перед ним, я не собираюсь. Что же делать?
На следующий день, мне, из дома пришла посылка. По традиции, мы всегда забираем оттуда письма, подарки, сигареты, личные вещи и немного сладостей. Остальное, в посылочном ящике, ставится на тумбочку, для всех. Товарищи подходят и угощаются чем хотят, независимо от того, в какой роте они служат.
Я положил в карман горсть конфет и меня, как мне показалось, осенило!
План был такой. Я подхожу к Матулису, достаю из кармана конфету, демонстративно протягиваю ему, заглядывая в голубые глаза и говорю: « Молодец! Возьми конфетку!» Эта расхожая фраза и жест с вывертом, похожий на тот, который я видел у фокусника, когда он доставал из-за пазухи бумажную розу, должны были иметь издевательский оттенок.
Последствия этой акции могли быть следующие:
А. Он, потупив голову, поворачивается и демонстративно уходит. (самая предпочтительная)
Б. Он отказывается взять конфетку. Я, засовываю «Серенаду», в нагрудный карман кителя, и демонстративно ухожу сам. (равноценно)
В. Он командует: «Смирно!» и объявляет мне два наряда вне очереди за неуставные отношения. ( ну, и пусть… хотя бы, буду знать за что)
Я увидел его в длинной и широкой галерее, между корпусами. Он стоял у окна и как будто кого-то ждал. Я нащупал в кармане конфеты и проговорил про себя фразу. Я, почти уже подходил, когда из кабинета для чисти оружия вышел старшина Боханов и направился к нему.
Он явно, опережал меня. Он подошёл, встал спиной к окну рядом с ним. «Как быть? Их двое.» Я вытащил две конфеты, забыл про фокусника, и протянул им: «Возьмите конфеты!» Они немного помедлили, и я добавил, по привычке: «Угощайтесь!» Они улыбнулись, вяло протянули руки, и сказали: «Спасибо!»
Я повернулся и медленно пошёл прочь. «Исправляться начал!»- услышал я вслед. «Не получилось! Не сработало! - злился я на себя. В конце концов, пусть все думают, что так и было,- не побоялся, выпил полбутылки вина «Анапа», в отличии от других, боязливых!»
Через несколько дней, в нашу часть прибыла комиссия с инспекцией, чтобы проверить, как проходит служба в одной из элитных частей Военно-Морского флота, причисленной к Комитету Государственной Безопасности.
В то время, у нас шли промежуточные экзамены, и утром, командир взвода капитан 3 -го ранга Терентьев вошёл в аудиторию с криком: «Встать, смирно!».
Следом за ним, за столами расселись: контр-адмирал, два капитана первого ранга, командир нашей роты капитан второго ранга Савельев и армейский майор.
Почему они зашли в нашу аудиторию, трудно сказать. Может это был случайный выбор, а может потому, что наш командир имел самое высокое звание из всех командиров взводов, хотя это - лейтенантская должность.
Но это, сыграло свою роль, в моей истории.
- Курсант, берите билет!
Я взял со стола билет и прочитал: «Положение рабочего класса в социалистических и капиталистических странах».
Подробно изложив преимущества рабочих в странах социалистического блока, по довольному и светящемуся лицу командира взвода, я понял, что экзамен я сдал успешно.
Председатель комиссии кап. 1-го ранга, удовлетворительно кивнул и спросил:
- Курсант, а что Вы можете рассказать о борьбе африканского народа за свою независимость?
Если бы, я хотел, чтобы мне задали какой-нибудь дополнительный вопрос, то он должен был оказаться именно этим.
Последние месяцы перед службой, я увлёкся трудами академика Тарле. Зимними вечерами я пытался выучить наизусть биографию Наполеона и всех его родственников. Я запоминал фамилии русских и французских полководцев, и чтобы не было скучно слушал на коротких волнах вражеские голоса. Тут были и Голос Америки и Би-би-си и Немецкая волна, Свобода, и музыкальные: Радио Прага, Радио Каролина и Радио Вероника.
Рассказывать я начал с похода Наполеона в Египет, потом, перешёл к английскому завоеванию Египта и битве у Александрии. Не обошлось и без англо-бурской войны. Страдания местного населения под гнётом белого меньшинства…
Тут же развивались алжирские знамёна, начиналась борьба за свободу Алжира. Был упомянут генерал де Голль и иностранные французские легионы. Фронт освобождения Мозамбика, предательское убийство Патриса Лумумбы, режим Южной Родезии и пр.
Но, мысли сбивались к коварному князю Перигору де Талейрану, (о котором я прочитал две книги), и закончил свой доклад высказыванием: «Я бываю то волком, то лисой. Вся суть политики заключается в том, что нужно знать,когда следует быть тем или другим».
Члены комиссии завозились на стульях. За моей спиной начали кашлять мои товарищи.
И только тут я понял, что все сорок пять минут в аудитории была мёртвая тишина, которой я увлечённый рассказом, не замечал.
- Спасибо, курсант! - громко сказал адмирал, - Сегодня, до отбоя, можете быть свободным!
- Есть! Разрешите идти?
Он кивнул. Строевым шагом я вышел в коридор. У окна стоял глав. старшина Боханов.
Он раскинул руки и перегородил мне дорогу:
- Кто Вас отпустил? Почему не на экзамене?!
- Адмирал приказал мне быть свободным, до отбоя! – отрапортовал я.
Старшина, от неожиданности, не опуская рук, повернулся на 45 градусов и как регулировщик указывал мне дорогу на выход.
Я шёл и думал: «Может быть, мне стоило начать с вывоза рабов из Африки в Америку? Или, это не по теме? А может быть с конкистадоров? С жестокого и доверчивого Монтесумы, обвешанного золотыми слитками и украшениями, как на старинной гравюре, сидящего на троне в окружении пирамид из отрубленных голов и красивых женщин с обнажённой грудью?
А потом, рассказать, как самый жестокий испанский завоеватель Васко Нуньес де Бальбоа вошёл по колено в морскую воду у Панамского перешейка, поднял знамя, опустил обнажённую шпагу в воду и объявил эту территорию владением Испанского короля?
Интересно, подумал я, - Бальбоа, с отрядом в 66 человек смог победить индейцев. А что смог бы сделать наш учебный отряд в четыре с половиной тысячи человек?!
И что бы делал я, если бы меня как Генри Гудзона, бросила бы команда одного в шлюпке, с малолетним сыном? Выжил я бы тогда, или нет?!
Если бы я начал оттуда рассказывать, может быть, он дал бы мне ещё пару дней свободы?»
В таких размышлениях, я миновал КПП (учебная зона находилась за территорией части на берегу Чёрного моря и ходить туда можно только строем), дежурный, почему-то открыл мне шлагбаум как для въезда автомобиля и я пришёл в кубрик.
В пустом зале кубрика на двести человек, я в рабочем платье и ботинках, плюхнулся на свою койку. Дневальный открыл двери, увидел меня, и ошарашенный, предположив, что случилось что-то необычное, из ряда вон выходящее, если я позволяю себе такое, - удалился на свой пост, от греха подальше.
Я гулял по территории городка и заходил в самые потаённые уголки.
Вот северо-восточная сторона: здесь находится летний душ. За ним несколько гаражей из которых можно выехать прямо на асфальтированную дорогу вдоль моря, ведущую к виноградникам. Справа от дороги,- высокий скалистый обрыв. Настолько высокий, что невозможно подойти близко к краю, не рискуя быть сброшенным порывом ветра, и посмотреть вниз на совсем крошечные белые барашки, бегущие вдоль маленьких волн. Рассказывают, что в хорошую погоду, отсюда можно увидеть Турцию.
Вот, летний кинотеатр. Я сел на скамейку. Сегодня, здесь ничего не будут показывать, теперь уже прохладно и кино будет в зале. А недавно, в начале лета, с этой очень высокой сцены, очень симпатичная девушка, в очень короткой мини юбке задорно пела: « Смея-а-лись, смея-а-лись грива-а-стые львы, грива-а-стые львы». Её вызывали на «Бис» несколько раз.
Вот северо-западная сторона, где за белым каменным забором части находятся дома офицеров с уютными квартирами и большими лоджиями. В одной из этих квартир я бывал, помогая офицеру выгрузить телевизор из машины. В кухне, за газовой плитой, сосредоточенно и терпеливо ползли маленькие рыжие муравьи...
Я забрался на развилку ствола высокого грецкого ореха, и наблюдал как на плацу по- ротно, подпрыгивая в такт, одетые в белую робу, двигаются одинаково загорелые коротко стриженые курсанты, и звук от удара подошвы рабочей обуви об асфальт немного запаздывает.
Когорты курсантов потянулись на ужин. Я слез со своего ложа и пошёл в столовую. Поднимаясь по мраморной лестнице, на балюстраде, я вдруг увидел огромный плакат-растяжку: «Сдавайте экзамены, так же успешно как курсант…» Далее на плакате красными буквами была моя фамилия.
Мне стало неловко и страшно.
Хотелось залезть обратно на дерево. Остаться одному в уютной офицерской квартире, забиться в уголок маленькой комнаты с окном, выходящим в сад, где росли алыча и вишня. Раствориться среди одинаково стриженных голов и быть незаметным…
Столовая встретила меня ровным гудением огромного зала. Моё место за общим длинным столом (второе с краю), было свободно.
Стараясь ни с кем не встречаться взглядом,- мне было стыдно за тот плакат, - я сел за стол. Бочковой немедленно наполнил и протянул, рядом сидящему тарелку, и она пошла по цепочке, осторожно поддерживаемая и аккуратно поставленная передо мной. Следом пошла кружка с четырьмя столовыми ложками сахара.
Огромный зал столовой с двумя десятками столов, почти опустел. Курсанты по команде поднимались и шли строиться вниз. Товарищи, молча, сидели и ждали меня. В торце стола, по привычке широко расставив ноги, наблюдал за приёмом пищи старшина Боханов. Я быстро доел, напихал за пазуху оставшийся хлеб с подноса, для собаки, которую заметил за оградой и отодвинул от себя кружку.
- Товарищ курсант, Вы поели? – участливо спросил старшина.
- Так точно!
- Смена, встать! – негромко скомандовал старшина – Выходи строиться!
У выхода, со стороны, было интересно, наблюдать как происходит построение. В строю, по уставу, каждый должен знать своё место. Кто встал первый, является основой, ядром строя. Остальные пристраиваются к нему. Я так делал не раз: вскакиваешь, допустим, со скамейки первым, после команды, и занимаешь место, ориентируясь на размеры строя,- и мгновенно образуется строй, занимаются свободные места, подбегающими к тебе матросами. При этом, построиться можно в любом направлении, и фронт у строя будет в ту сторону, куда лицом встал первый. Это потом старшина скомандует: «Кругом!» или «Направо!»
- Занять свободное место! – скомандовал Боханов. Два ряда быстро перестроились, - Запевай!
И Пильгуев затянул: «Расцветали яблони и груши…» «Поплыли туманы над рекой…» - подхватил запев Зыков.
А я пошёл в другую роту. В другой корпус, - там сегодня, должен быть киносеанс. В части был и настоящий кинотеатр с большим и красивым залом, с огромной люстрой в стиле барокко и высоким сводчатым потолком, который расписывали пятеро курсантов в течение полугода, на темы знаменитых сражений русского флота. Все они, после работы были награждены медалями.
В роте я присел на свободную койку. Из-за экрана вышел киномеханик - курсант:
- Какой фильм будем смотреть? Свадьба в Малиновке или Умберто Д?
«Свадьба!»- раздались голоса.
- Умберто Д! – закричал я.
- Слушай, - наклонился ко мне сосед, - А это хороший фильм?
- Отличный! Неореализм. Витторио де Сика.
- Умберто Д! – заорал он.
- Умберто Д, Умберто Д! – раздалось со всех сторон.
В кубрике, ко мне на койку подсел Пильгуев:
- Ты это… не очень сильно… я там… тебя?
- Да, так… - ответил я, - Терпимо.
В тишине зала, лучи света выхватывают из памяти: муравьи, которые ползут по стене вдоль трубы в кухне… пожилой седой человек, задумчиво смотрит в окно… попавший в приют для собак Флик… Мария, которая не знает от кого из солдат у неё ребёнок… любимые книги Умберто…
Этот фильм, об одиночестве человека в этом мире.