Таймень

Алексей Кривдов
    …Таймень схватил  недалеко от берега, когда Степан,  уже ослабив напряжение в руках,  выбирал остатки лески. От рывка Степан чуть не упустил спиннинг, но спохватился, зажал катушку ладонью, уперся ногами, с силой рванул снасть наискось вверх. В руки опять ударило и Степан почувствовал, как там, в глубине, завозилось что-то тяжелое, сильное, заставившее согнуться в дугу удилище.
    «Подсек, - мелькнуло в голове, - неужели мой?!».  В следующее  мгновение все мысли исчезли, спиннинг стал частью Степана, продолжением его рук. Через леску, как через нерв, отдавались команды, на которые  Степан реагировал быстро и безошибочно…
 
    Степан Ермаков – Степка Ермак – в последние два года ходил на реку,  не повинуясь зуду  рыбачьей души, а по необходимости, как на работу. В лесопункте пошли сокращения, под одно из которых попал и Ермак. Случилось это в  начале девяностых, когда сменился начальник и объявил что лесопункт их уже не лесопункт, а акционерное предприятие. «Тайга» называется. Мужики тогда почесали затылки – да какая разница и так всю жизнь в тайге, лишь бы деньги платили.
    Ну, в скором времени, большую часть мужиков и разогнали  в целях экономии.
    Двадцать лет Ермак отработал на трелевке, до сих пор одёжка отдает мазутом и солярой. Работы не боялся и пил не больше чем все…  Когда увольняли, попробовал было возмущаться, да что толку, кому до него дело, всяк сам выкручивается, как может. Ткнулся в лесхоз – не взяли. В колхоз местный идти, что по-новому агропромышленным хозяйством называется  – какой смысл? Задарма работать? Запил, конечно, куда денешься. В деревне и без денег каждый день пьяным можно быть…

    …Первым порывом было не дать тайменю опомниться и, воспользовавшись его близостью к берегу, сразу тащить, тащить, ломая его сопротивление. Но ладонь уже приотпустила барабан и тот стал раскручиваться, стравливать  леску, отпуская попавшую на блесну рыбину в глубину. Степан сразу почувствовал, что это именно «рыбина», килограммов на двадцать пять, не меньше. Дуриком её не взять, уйдет, обломив крючья на тройнике или оборвав леску, даром что она  «восьмёрка». Надо аккуратно, в натяг, уступая порой мощным рывкам тайменя -  поиграть с ним, вымотать…

    Первого своего тайменя Ермак еще подростком взял, небольшого такого, кило на восемь. Это когда у него уже снасть приличная появилась – дядька родной нежданно объявившийся  из большого города в подарок привез. Вся деревня Степке завидовала, а как же, не только спиннинг в то время, леска-то обычная в деревне в редкость была. Дядька Иван брату своему, Степкиному  отцу подарок вез – катушку, лески толстой моток, да пару блесен заводских. Помнил, помнил страсть его к рыбалке... Помнил, хотя и виделись они последний раз еще до войны. Отец рассказывал, как отправили Ваньку в райцентр на курсы какие-то, а тот что, пацан еще почти, загулял без надзора, в компанию «хорошую» попал, ну, а как засудили его, так  ни слуху ни духу о нем и не было.  Пока вот как снег на голову не свалился. Неделю, помнится, прожил, веселый такой, хотя и суетливый не по годам, дерганый. Плакал,  на могилку Степкиной бабки ходил, напившись. А потом опять исчез, уже навсегда.
Помнил дядька, что брательник его рыбак, да не знал, что вернулся тот с войны калекой, – какая уж тут рыбалка, сам себя еле таскает.
    Отцу в тягость – Степке в радость. Срубил Степка елочку молоденькую, обработал, подсушил – удилишко для спиннинга, рулетки по-местному, метра в полтора получилось.
Кольца из проволоки сделал, проволокой и катушку к удилищу прикрепил. Лески в мотке метров сто оказалось. Куда столько? Ополовинил, один кусок на барабан, другой про запас. Блесну зацепил – вот тебе и снасть всем на зависть.

    …Таймень в очередной раз, но уже не так резво пошел к берегу. В очередной раз  Степан начал выбирать слабину. Он вдруг заметил, что уже совсем темно, хотя помнил, что схватился таймень, когда в сумерках еще можно было видеть другой берег. Он услышал глухой шум шиверы,  к которой он с тайменем незаметно для себя  спустился от самого начала плёса.  Река, берег, лес за спиной вновь наполнились звуками, и Степан ощутил, как он дико устал, как свинцом налились руки и ноги и как болит ещё в лесопункте  надорванная спина. И он пропустил последний рывок тайменя. Тот рывок, который измученная, уставшая сопротивляться неведомой силе рыба сделала в последней, отчаянной попытке вновь обрести свободу. Таймень отдал этому все свои оставшиеся силы и не получись -  завалился бы набок, жадно хватая воздух на мелководье, и не сдавшийся, но побежденный, на своем скользком боку был бы вытянут по мокрым камням на берег.
    Но в тот момент, когда вокруг Степана снова ожил мир и на какой то миг полностью завладел его сознанием, Степан ошибся. Таймень вложил все свои последние силы в рывок, а Степан в попытку удержать его. Поизносившаяся на соединении с блесной  леска не выдержала…
 
    Степан сидел, прислонившись спиной к коряжине, и слушал,  как плёскает  о камни вода. Вспомнился дед Архип, к которому Стёпка бегал в детстве разжиться крючками.  Дед Архип хмурил кустистые брови, но крючок давал – время послевоенное, голодное, жалко мальца. Бежит босоногий Стёпка во весь дух на конный двор, радуется. А через час слезами захлёбывается: не успеет выдернуть на шивирке у залива с десяток харюзков,  как схватится дурак ленок и порвет непрочную,  детскими руками сплетенную леску из конского волоса.
    Была тогда рыба в реке, была. Вспомнилось, как на этом же самом плёсе поздним вечером то там, то здесь, будто доской по воде ударяли – таймени плавились. А сейчас пойди его найди. За все нынешнее лето трех ленков только и поймал. Одного съели, а двух на самогон променял. По пол-литра за ленка.
    Хариус плохо совсем берется – то ли сытый, то ли мало его так стало. Электроудочки еще эти развелись. Тут бывает, за вечер не один километр реки исхлещешь «мушками» – поймаешь иногда на уху. Ну, с «сеткой» ночью пробежишься.  А эти-то ведрами рыбу продают. Что им, когда с электроудочкой да при моторе.
    Степан вздохнул, пошарил в кармане пачку «Примы». Еще по весне, когда хариус играл, обнаружил Степан, что таймень на этом плесе объявился. Все лето этого тайменя караулил, что только не пробовал: и блесен разных и «мышей». Все без толку…  Блесну жалко. Хорошая была блесна, Степан сам её сделал из старой ложки. Он попытался представить как где-то там, на самой  глубине стоит, отдыхая, его таймень с болтающейся на  губе блесной. Нет, на губе блесны не может быть – уж слишком хорошо сидел, глубоко заглотить должен.  Как же он теперь?!
    Из-за поворота реки вырвался гул мотора и стал быстро нарастать. Через минуту – другую мимо Степана прошла вверх по реке моторка. Степан докурил сигарету, прикидывая как лучше выбраться по темноте к дороге и по осыпающемуся песку, опираясь на уже собранный спиннинг как на палку, стал подниматься на высокий берег, к лесу.

    Проснулся Степка Ермак, считай, к обеду. Хотел  переживанием своим с женой поделиться, начал было рассказывать, как вываживал, вытаскивал вчера тайменя, как давно рыбы такой в руках не держал …
    - Ну и где твоя рыба? Дурак старый, нет, что бы харюза наловить, есть нечего, он за тайменем все гоняется! Садись вон жри картошку вчерашнюю: - швырнула с холодной печи на неприбранный стол сковороду. – Рыбак хренов.
    Посмотрел на жену Степка: маленькая, в платье, каком-то засаленном, волосы крашены рыжим, чтобы седину прикрыть, глаза злые. В морду дать что ли?
    - Да пошла ты…  Вместе со своей картошкой!
    Оделся, подался во двор, уже не слушая, что там ему вслед зудят. Поплескался у бочки, умыл рябое, с въевшимся загаром лицо,  осмотрел с тоской огород. Муторно на душе как-то, сейчас бы грамм двести …
    Решил Степан к Евдокимовым сходить. Самогон у них всегда есть, а скоро уже картошку копать, может, в долг нальют. В пошлом году Степан с женой уже подряжался к ним на  картошку, так и напоили и деньгами дали. Мало, правда…
    Федька Евдокимов в лесхозе шоферит. У него и машина лесхозовская под боком, и моторка своя есть, и мотоцикл «Урал» имеется. Бензин опять же бесплатный…
    За евдокимовскими воротами кобель лаем залился, зверюга, а не кобель, прямо сожрать готов.
    - Верный, Верный, ну что ты, мой маленький! Кто там?
    «Ни хрена себе маленький, - подумал Степан, приоткрывая калитку, - Целый телок! Позавчера рассказывали этот «маленький» сорвался с цепи, так соседского пса чуть не задавил».
    - Убери собаку, – Степан все еще не решался войти во двор, - Федор дома?
    - Чего тебе? Нету его. Иди, Степан, иди себе, некогда мне тут с тобой.
    - Так я это… Картошку-то подряжали, кого копать или еще нет?
    - Ты что, совсем уже запился? Какая картошка, до картошки еще глаза выпучишь!
    - Люсь, ты с кем  это там, а?
    Это «отсутствующий»  дома Федька на крыльцо вывалил. Собственной персоной, стоит живот почесывает. Навеселе вроде бы как.
    - А, Ермак, ну проходи, проходи… Да цыц ты! – это он на жену, которая начала было ему что-то выговаривать, - Кстати ты, Степка, кстати. Сейчас Верного покороче зацеплю. Да ты его не бойся, это он так для виду, а  людей не трогает, нет.
    В сенях  Степан чуть не запнулся за кинутые сразу за дверями «бродни», дух рыбный, речной почуял:
    - Сетить ездил?
    - Сгоняли на моторе с брательником… Да ты заходи, заходи… Мякнем по стопарю… Да не разувайся – у нас здесь натоптано.
«Что-то  он добренький сегодня, - подумал Степан, проходя на кухню. – С чего бы это?».
    На кухне Санёк сидит лыбиться:   
    - Ну, Степан у тебя и чутьё! – гоготнул, завозился на стуле. - Что, Федя, нальем страждущему?
    Выпили по полстакана, посидели, прислушиваясь – дошло ли куда надо или по дороге затерялось? Закусили огурцами малосольными. Степану как обычно первая в плечи, в руки ударила – тяжесть приятная по ним разлилась.
    - Как, мужики, порыбачили, то? – спросил, наблюдая, как Санёк разливает по второй. – Удачно?
    - Да грех жаловаться, - Федор подмигнул опять разулыбавшемуся Саньку. – А это не ты вчера на Диком плесе был? Мы на моторе проходили, так Санёк вроде бы огонек под обрывом заметил – курил кто-то…
    - Так это вы были? А я еще думал - наши это, деревенские, или из городу кто вверх попер? – Степан, сморщился, заспешил закусить: тяжеловато вторая пошла. – Я это там… Сидел.
    Самогон на этот раз по всем жилочкам разбежался, наполнил все тело теплом. Захорошело Степану, на разговор потянуло:
    - Поверите, мужики, нет, но какого тайменя я вчера в руках держал… Килограммов на двадцать пять - тридцать… Почти мой уже был, да леска не выдержала…
    - Нет, Санёк, ты только послушай, во заливает! – ткнул брата в бок Федька, - такие если остались, то в верховье, да и там давно что-то не попадались. Как говорится – этому больше не наливать!
    Степан аж задохнулся от обиды, затряс над столом руками:
    - Да вот этими самыми… Да я что уже… Да я сам сначала охренел… Пока там дергался,  так … А свечку сделал, гляжу, мама моя … Блесну оборвал гад… Я его до самого берега… У рук  совсем был!
    - Да ну, брешешь! – Федор снова переглянулся с Саньком. – Как ты его тащил-то? Такого с лодки брать надо. А что за блесна-то была?
    - Из ложки, уловистая моя самая, да ты у меня ее видел. Я нынче трех ленков на нее вытянул!
    И Степан, ободренный вопросами, кинулся рассказывать, как схватил этот чертяка вчера, как он его вываживал. Мужики подзадоривали его своими сомнениями, посмеивались, и Степан так разошелся, что аж Люська на дворе, видно, услыхала, приперлась на кухню:
    - Вы тут чего разорались?! Не поделили чего?
    - Да нет Люсик, чего нам делить. Нам чужого не надо, правда, Санёк? Ну, Степан, давай еще по одной и иди забирай свою блесну!
    - Как забирай? Какую блесну?! – непонимающе заводил Степан взглядом от Федора к Саньку и обратно. – Я им, Люсь, говорю, какого тайменя вчера оборвал, а они не верят! Он с блесной, сволочь, ушел, я…
    - Я и говорю: иди забирай блесну свою. Нашли мы её сегодня с Саньком! – Федор встал из-за стола:  -  Пойдем покажу…
    В сенях он сдернул полиэтиленовую пленку со старого кухонного стола:
    - Смотри!
    На столе лежал таймень. Его голова и хвост свешивались со стола, краски на сильном, упругом теле и плавниках уже погасли… Сознание Степана как бы раздвоилось. Одна половина восхищалась и любовалась редкой величины  рыбой, а другую заполнял полностью, затмевал немой крик: «Это же мой! Мой! Как так? Зачем? Зачем же ты…?!».
    - Уловистая у тебя блесна, Степан, - хохотнул Федька. – Мы с Саньком уже под утро к Дикому плесу спустились, давай, говорю я ему, электроудочкой ямку проверим, знаешь, под  тем берегом, у скалы, сунули два контакта в воду – она и всплыла, твоя блесна… вместе с тайменем.
    - Да чего ты застыл-то, - хлопнул Степана по плечу Санек. - Он все равно бы у тебя ушел, блесна уже одним крючком кое-как держалась!… Федор-то сразу твою блесну признал, а я как тебя сегодня увидел, думаю, ну и чутье у Ермака – не успели мы домой вернуться, а ты тут как тут! Ну что, пошли, накатим еще – за твоего тайменя…
    Посмотрел Степан на смеющихся мужиков, на Люську, гордо поглаживающую еще влажный бок рыбы и, молча, пошел вон из избы. Сунул машинально в карман блесну, которую  вложил в руку уже на дворе догнавший его Федор. Ни говорить ни с кем, ни смотреть ни на кого ему не хотелось.
    Потоптавшись у проулка, Ермак побрел к реке. «От одного ушел – на другое попался» - мелькнуло  у него при спуске  к воде.
    Степан долго сидел на берегу, думал о чем-то,  курил, а потом достал блесну,  зашвырнул ее далеко в реку и зашагал в сторону дома.   

г. Нижнеудинск, 2001 г.