Украсть жизнь.
Повесть.
ГЛ. 2. УЛИЧНОЕ ДЕТСТВО.
Жизнь наша всегда не легка, а тогда она была просто трудная. Для матери воспитывающей двух сорванцов, которые если вместе, то дерутся и всё ломают, без мужа была того труднее. Мать отдала жизнь нам, и я в долгу передней ней. Маленьким я много думал об этом, а с тех пор как вырос, понимаю этот долг не "как-то там", а очень даже конкретно. Брат был старше на два года. Это существенная разница в раннем возрасте. Он подговаривал друзей, и они всегда от меня убегали. О детстве моя память сохранила считанные эпизоды, в которых присутствует брат.
Тогда моей проблемой было наше тоскливое существование, сцена бессмысленного ожидания чего-то … бездействие и беспомощность, которые очень злили меня позднее. Сейчас, то ли память не рисует непрерывную картину, то ли жизнью являются только значимые моменты, но вспоминаются только отдельные эпизоды: мама собирает меня полусонного в детсад и делает вид, что ей весело; я в постели, а она всё ещё что-то строчит на своей машинке; тоскливые праздники за полупустым столом, самодельные крашеные мамой бумажные игрушки на ёлке и призрак весёлого отца, которого мы любим, но он на семейном празднике опять не нарисовался.
В школе, где я учился, наши школьные авторитеты директора называли придурком. Рыхлый субъект действия которого, во вверенном ему деле, я ни разу не почувствовал за десять лет. Косвенно он как бы возникал в визгливом крике какой-нибудь преподавалки "что за безобразие, я сейчас отведу тебя к директору!!!", но все понимали, что это просто так. Помню, пару раз он жевал детям что-то невнятное первого сентября "на линейке", когда погода была хорошая, чтобы снова исчезнуть за дверью своего кабинета. Именно эта дверь олицетворяла для меня наличие верховной власти в школе – всё. Слова те были пусты и бесцветны, к жизни отношения не имели – их будто и не было. Как и за дверью … была пустота.
Реально жизнь во дворе и в школе управлялась ворами, чтобы пацанва росла "правильная". Мы рано узнали цену понтам и вообще словам. Одним из первых законов, который усваивал каждый, был – не заложи! Без этого у блатных быстро кончился бы газ в легких, а жизнь отяжелела. Вот уж кто не пустословил: трекачу могли резануть бритвой по губам или того хуже (правда, в то время, "умыть" было уже не характерно для жизни, это старая воровская кухня, об этом только рассказывали). Тогда я знал, что воры заставили молчать всех, потому что даже если кто-то из взрослых видит, что какому-то пассажиру в автобусе, скажем, лезут в карман - он молчит.
"Закон молчания", надо сказать, действовал не только из страха, а ещё из глубокого понимания "низости" стукачества в послесталинском СССР. Поднять кипешь – считалась делом низким. Такого человека потом все сторонились, как скрытой опасности, потому что люди видели, что правоохранительные органы защищают не человека, а тотальное право государства на человека, считая его как бы своим имуществом. И до сих пор государство может с гражданином делать что угодно, а гражданин не имеет права даже на самооборону. Тот, кто реально с этим сталкивался, знает это, поэтому маргинальный лозунг "несотрудничества" – остаётся свят.
Что я в этом понимаю? Не сказать, чтобы много. Есть темы вроде секса, где каждый считает себя большущим знатоком. Думаю, эта тема уже, и то, что у меня есть определённые взгляды, за которые я отвечаю. Вор – это, во-первых, человек не согласившийся на равенство в нищете. Во-вторых, это человек способный на поступок. Что до "органов", судите сами, трудовая рвань – правоохранителям без радости. Другое дело вор. Вор поделиться может - ему есть чем поделиться. Да и вообще, вор за себя может постоять! Именно в этом его главное отличие. Один мой дальний родственник был начальником районного отделения милиции, как я узнал позже – он до самой смерти спал с пистолетом под подушкой! А был фронтовик от первого дня и не по бумагам. Кстати, в милицию его пригласили уже после войны, когда был разгул преступности. Тогда некоторые вернувшиеся домой фронтовики не смогли вернуться к мирной нищей жизни.
Никита Хрущев тоже был придурком. Таким он был во всех анекдотах – единственном свободном СМИ. Главный в стране, первый в партии, тогда единственной. Это росточком он был мал, а так очень не маленький был придурок. Все знают, что он назначал построение Коммунизма к определённому сроку, но до этого он объявлял войну ворам и обещал покончить с "последним вором" к какому-то сроку, когда мог позволить себе говорить, чтобы слушали. Говорил, например, в Москве, а под Магаданом лагерное начальство стравливало воров и, в нарушение всяких инструкций, выпускало за территорию на разборки - убивать друг друга. Отчим, горный инженер, рассказывал, что был свидетелем страшной картины, как выпустили толпу на толпу доведённых до животного состояния людей, которые заранее точили для этого заточки и шахтерские ломики. Леса на северах жидкие, весь этот Колизей было видно хорошо.
Ходили даже глухие слухи, что менты сами возят "неправильных" воров по зонам, чтобы те "трюмили" правильных. Глобальный это был проект, с шестую часть мировой суши! Сроки прошли, Никиты не стало, жизнь осталась прежней. Даже если кто-то совсем ничего не знает об этом, он в состоянии догадаться какими методами производится "трудовое перевоспитание" в местах лишения свободы. Мы тоже не на луне живём. Но каждый член воровской организации хорошо знал, что свои с него спросят по-полной. Даже если их убивали, они не давали себя растоптать. Авторитет они измеряют делом, а не словом. Отсюда и их презрение к дутым чинам. Криминал неопровержимо показывает, что граждане способны объединяться в массовые структуры без бюрократии, у них есть реальное правительство и своё государство. Я даже не тщусь утверждать, что воры удивительные герои, но в стране полицейского произвола они отстояли свою территорию и влияние. Это касается в России всех, даже тех, для кого это не очевидно до поры. В "местах лишения свободы" – воры остались полными хозяевами жизни. Это их университеты и штабы. К ним на воспитание власти засовывают и работягу-водителя совершившего ДТП, и растратчицу-бухгалтера, и домашнего выпивоху-дебошира, и глупого пацана-хулигана ... короче, кого только нет, а "мужик" он и есть – мужик, ему не место в этом университете. Но власти делают это … (?!)
Во власти довольно всяких, каждый новый - хороший, а жизни нет. Обещания давались и продолжают даваться, их никто не вспоминает. Воры поэтому были, есть и будут есть – реализуя свою архаичную, но устойчивую технологию жизни. А трудяга-мужик всё ждёт, и, похоже, ждёт напрасно. Голодным и злым пацанам это ясно как день, они не умеют ждать … и приходят к воровской идеологии. Однако, за чертой понимания осмысленно живущей части общества по-прежнему остаётся этот огромный пласт жизни. Наше государство создаёт из отверженных клоаку, не желает видеть, сколько в ней горя, неправильно понятых надежд, напрасно растраченных талантов, невостребованного человеческого материала ... В перестройку в заключение попало огромное количество самых социально активных мужчин. Они не собирались вливаться в воровскую организацию, но жизнь не оставила им выбора – и власть криминала много приумножилась. И всё потому, что наверху сидел и сидит на кормлении всесильный мироед-чиновник и вершит дела не именем закона, а своим собственным пониманием правопорядка и мертвящей всё живое инструкцией. Да на подступах окопались алчущие того же всевластия над чужой жизнью. И всё это цементировано ложью и тех и других.
Какая "карьера" светила мне самому в такой обстановке? Все настоящие пацаны прошли через тюрьму. Они висели во дворе и пестовали всякого попадающего в поле зрения с зелёных соплей - до красных. Стоило нарисоваться на горизонте чисто одетому мальчику, да ещё, чтобы кепка не было натянута на глаза, и он огребал за открытый взгляд, за чистые руки, за своё счастливое детство. Тюрьма светила впереди, как маяк, на который вольно и невольно ориентировались. Жили по формуле: "Раньше сядешь – раньше выйдешь". Это, казалось, неизбежно предстояло пройти и мне, если я не метил в отстой. Находить в тюрьме последнее пристанище благом не считалось, но первая ходка рассматривалась как настоящее мужское испытание. Такова философия незрелых умов. Жизнь только распакована, всего полно и ничего не жаль. Официальная мораль не значила ничего. Иные уже взрослые дамы, их не так и мало, и сейчас говорят, что не "сидевший мужчина – не мужчина". Думаю, потому же, как и неловкий муж, который не принесёт домой лишнего – муж плохой. На люди такое не выносится, но презирают они праведность.
Мать, не видевшая изъяна в праведной жизни, понимая это, собирала меня в армию. Другого не знали. Но не просто так: повзрослевшим и в срочную, на три года (тогда было три) - и снова здорово. А собирала меня мать в армию "пожизненно" и устроилась, видно с ранним прицелом, работать в военкомат. А уже там искала подходов к военкому, чтобы меня ещё сопливого, и пока что безгрешного, можно было отдать в военное училище, и так определить в хорошую жизнь. Для меня она хотела именно хорошую!
Гл. 3. БОЛЕЗНИ РОСТА
http://www.proza.ru/2013/06/16/859