Выйдя из аэропорта Сан Диего в город, я сразу почувствовал, что жить бы здесь не хотел. Конечно, это не Дубай, и тем более не Индия, но всё-таки слишком жарко. В такси работал кондиционер, который, видимо, не выключался в течение всего рабочего дня. Сообщив водителю название гостиницы, я попросил разрешения закурить.
- Слава Богу, я тоже курю, - обрадовался он, доставая свою пачку сигарет и открывая окна, - кури, сколько хочешь.
- Долго ехать? - поинтересовался я.
- Да нет, тут рядом. Ты русский? - поддержал разговор он.
- Да.
- А что тут делаешь?
- К сыну на выпускной приехал.
- Так он у тебя на Базе? Морская пехота?
- Угу, - кивнул я.
- Я тоже служил в армии, - продолжил он, с удовольствием затягиваясь сигаретой. - А ты?
- И я служил в армии.
- Где?
- В России.
- Факин шит! Не может быть! На тебе мою визитку, когда поедешь назад в аэропорт, позвони - постараюсь тебя отвезти, и ты по дороге мне расскажешь про службу в России, замётано?
- Послезавтра позвоню, - пообещал я, выходя из машины напротив отеля.
Солнце уже садилось за горизонт, но раскалённый асфальт и стены домов ещё дышали жаром. Зайдя в свой номер, я достал из сумки початую бутылку виски, насыпал в стакан льда из холодильника, плеснул в него граммов сто и с удовольствием выпил. Как-то надо было скоротать остаток вечера, да и поужинать не мешало бы. Ополоснувшись и надев свежую футболку, я вышел на улицу и, посмотрев на юг и на север, решил идти на север. Метров через двести я обнаружил бар с бильярдными столами и взял его на заметку, а ещё минуть через пять ходьбы мне попался уютный ресторанчик, в который я и зашёл. Заказав нью-йоркский стейк, дабл шот абсолюта и кружку пива, я достал из кармана мобильный телефон и позвонил жене.
- Ну, долетел? - ответила она вопросом.
- Угу, сижу в ресторане, сейчас ужин принесут.
- А что после ужина будешь делать?
- Зайду в бар, поиграю в бильярд.
- Только не на деньги, и не пей много, обещаешь?
- Обещаю.
- Я уже дождаться не могу, везёт тебе, завтра утром уже его увидишь!
- А ты - послезавтра. Чего там Шарик делает?
- Тебя ждёт, лежит вон на дверь смотрит. Мы уже с ним скоро спать пойдём, правда, Шарик?
- А кот?
- Да вроде недавно был здесь, спит где-нибудь, наверное, или на улицу ушёл. Звони завтра почаще.
- Хорошо. Спокойной ночи.
Закрыв телефон, я услышал, как откуда-то приглушенно звучит песня "Imagine", и в памяти всплыл тот день, когда убили Джона Леннона. Я медленно резал стейк и закладывал куски в рот, запивая пивом, и мысленно вернулся в ту санчасть, где лежал на койке полуживой, и дверь в палату открылась и с блестящими от слёз глазами вошёл медбрат Валя и сообщил: "Джона Леннона убили".
- Бляха-муха, - размышлял я, раскачивая остаток пива в кружке. - Как же всё-таки "причудливо тусуется колода" этой жизни. Завтра утром пойду на американскую базу, где сын прошёл учебку, а я её когда-то прошёл под Наро-Фоминском, русский отец американского солдата. Оставив на столе деньги за ужин, я направился к бару.
В баре, задвинув пару монет под борт бильярдного стола, я встал в очередь в игру на вылет, взял стакан Джека Дэниельса и быстро подружившись с мужиком из Сиэтла на почве землячества (он приехал в Сан-Диего на какую-то конференцию), стал сражаться с ним в паре против иноземных, точнее иноштатных противников. Уже заполночь мы победили их всех, даже тех, кому проиграли, и чокнувшись стаканами в последний раз и констатировав, что лучшие в мире игроки в пул живут в Сиэтле, разошлись по своим гостиничным номерам.
Несмотря на сытый желудок и правильное содержание алкоголя в крови, спать не хотелось, и воспоминания о тех шести месяцах службы под Наро-Фоминском настойчиво лезли в голову. Столько лет не лезли, а теперь, в Сан-Диего нахлынули рекой.
В нашей роте было девяносто шесть человек, включая девять новобранцев. Восемьдесят семь более или менее старослужащих на девять салаг - пропорция хреновая для салаг, среди которых нёс службу и я. Ротного нашего я практически не помню, остался в памяти только смутный образ краснорожего пьющего человека, который забредал в свою роту ненадолго и непонятно зачем. Взводный мне запомнился немного лучше, так как периодически проводил политзанятия, монотонно читая вслух что-то политическое из какой-то книжки. В это время все старослужащие дремали, но иногда приоткрывали один глаз для того, чтобы проверить, не спит ли салага. Салага же, которому в лучшую ночь удавалось поспать часов пять, просто не мог не уснуть под политическую колыбельную младшего лейтенанта, но тут же получал сильный удар в бок, сопровождающийся шипением какого-нибудь дедка: "Конспектируй, сука!" Взводный старался всего этого не замечать и это у него прекрасно получалось.
Зато старшина роты, прапорщик Киула, замечал всё. Поговаривали, что звание прапорщика он получил чуть-ли не первым после того, как это звание ввели в Советской Армии. Сам себя он считал родным отцом своей роты, о чём и напоминал систематически своим сынкам, стоя перед строем в портупее, вычищенных сапогах и с торчащим животиком, наетым на ворованных с продовольственного склада харчах. Большинство сынков подобострастно улыбалось ему в ответ и между ними и старшиной чувствовалась настоящая воинская дружба.
Во мне же этот человечек никаких чувств, кроме жалости и омерзения, не вызывал. Когда-то, в детстве, он стал сыном полка и, испытав дедовщину на себе, принял её за норму. Теперь же, достигнув апогея своей детской мечты стать дедушкой и иметь возможность издеваться над всеми, кто прослужил меньше, он просто ничего большего для себя и желать не мог. Он стоял на самом верху пирамиды ротной дедовщины и ревниво охранял неписанный советский закон от всяких на него посягательств со стороны классовых врагов.
Классовыми врагами для старшины были все, кто получил какое-нибудь образование выше школьного. Ещё он не любил москвичей и евреев, и такие сочетания, как еврей-москвич-музыкант или еврей-москвич-художник были для него красной бычьей тряпкой. На мне и на художнике висело такое количество нарядов вне очереди, что отработать их всех и жизни не хватило бы. Борьку-художника это совсем не волновало, так как он всё время проводил в клубе, рисуя всяких ленинов, красноармейцев или просто лозунги. Меня же, музыканта не у дел, прапорщик загонял чистить свинарники. Дурачок, он не понимал, что провести день в тишине, наедине с жидким свиным говном и совковой лопатой, мне было много приятнее, чем лицезреть его самодовольную рожу и рожи его сынков.
Правда, среди солдат-москвичей один являлся исключением. Несмотря на то, что был он таким же салагой, как и я, по ночам на мытьё полов и чистку унитазов его не поднимали, на политзанятиях разрешали подрёмывать и песни в строю петь без надрыва позволяли. Мать его была директором какого-то московского гастронома и каждые выходные привозила на КПП огромную сумку всякой дефицитной снеди, от копчёной колбасы и окороков до конфет и печенья. Сынок её, в сопровождении кого-то из дедков забирал всю эту провизию, которая затем пряталась в укромном месте и в течение следующей недели подъедалась группой старослужащих. С мыслями о том, что случилось бы с сыном, если бы мать перестала платить оброк по какой-то причине, я и уснул.
Разбудил телефонный звонок.
- Вставай, - услышал я в телефоне голос жены.
- Встаю, - ответил я.
- Не перепил вчера?
- Не, всё нормально.
- Позвони, когда Олежку увидишь.
- Угу.
Родственников, друзей и девушек новоиспечённых морских пехотинцев собралось на базе много. Они толпились вдоль широкой асфальтированной дороги, временами поглядывая в одну и ту же сторону. Я присоединился к коллективу и спросил у оказавшейся рядом пары примерно моего возраста:
- Что происходит?
- У них сейчас утренняя зарядка. Скоро они будут пробегать мимо нас туда, - показал мужчина рукой направление бега, - а потом назад опять мимо нас в казарму. Там они переоденутся и придут на плац для торжественной церемонии.
Вскоре с той стороны, откуда и ждали, послышался ритмичный топот военных ботинок и я, так же как и все наблюдатели, стал пристально вглядываться в лица бегущих, выискивая то, ради которого сюда и приехал. Наконец, среди раздетых по пояс маринов я разгрядел Олега, который за пять месяцев учебки сильно загорел и окрепчал.
- Нашли своего? - спросила женщина из той пары, с которой я только что познакомился.
- Вон он, второй с краю в третьей шеренге от конца.
- А наш - первый во второй шеренге, - показал мужчина рукой в направлении убегающего подразделения.
- Пойдёмте на трибуны, - предложил он, - займём места получше пока они бегают, а то скоро весь народ туда хлынет и придётся сидеть с краю.
Усевшись на лавку напротив самой середины плаца, я некоторое время разглядывал высокие пальмы, стоявшие по периметру, и мысленно составлял план того, куда буду отсюда дезертировать, если жара станет совсем невыносимой, но тут послышались звуки военного марша и на плац вышел духовой оркестр. Помаршировав некоторое время, он остановился почти напротив меня, продолжая играть свой монтаж. Марши, из которых монтаж состоял, были очень похожи на русско-советские по своему поднимающему чувство патриотизма назначению, но по музыке до русских явно не дотягивали. Соло басов были какими-то жидкими, мелодии неинтересными, и это навело меня на мысль, а точнее вопрос: почему бы им не включить в репертуар русские марши? Ведь стал же "Щелкунчик" национальным американским балетом, без которого не обходится ни одно Рождество?
Поставив локоть себе на колено и положив лицо на ладонь, я был не в силах сдержать накатившиеся слёзы, а в голове один за другим звучали военные марши Семёна Чернецкого: "Будапешт", "Герои Сталинграда", "Марш танкистов", "Парад"; довольный голос генерал-майора Михайлова из мегафона: "Сузофоны! Сузофоны!" во время мощного соло басов на репетициях сводного оркестра Московского гарнизона в Тушино, многократное духовое эхо, мечущееся между кремлёвской стеной и ГУМом на ночных предпарадных репетициях на Красной Площади и рёв начальника строевой службы с трибуны Мавзолея: "Что с ним? ... Сознание потерял? Так поднимите! ... Голова у него болит? ... Товарищ рядовой, голова не может болеть - это кость! ... Что случилось? ... Товарищ лейтенант, я щас вам по лбу так ёбну, что у вас на жопе кожа треснет!"
Убрав ладонь с лица, я промокнул рукавом футболки влажные глаза, а сидяшая рядом женщина, заметив это, ласково и участливо успокоила: "Ну что вы, что вы, всё уже позади, они выстояли, скоро обнимете своего сына."
Торжественная церемония прошла примерно так же, как проходили подобные мероприятия во времена моей службы, только на английском: командиры рявкали, отдавая свои команды, а US марины рявкали хором в ответ. Наконец раздалась долгожданная команда разойтись и народ с трибуны ринулся с распростёртыми объятиями к своим чадам на плац.
- Вован (так меня Олег называет), пошли в столовую, очень есть хочется, - предложил сын после того, как мы сдержанно, по-военному, обнялись.
- Это мне знакомо, нам в армии тоже всё время жрать хотелось, - понимающе отреагировал я.
- Да нет, Вован, нас кормят хорошо, просто сегодня я на завтрак не пошёл, вещи собирал.
Столовая для личного состава базы была просторной. Вдоль длинного прилавка, устроенного по принципу буфета, неспешно двигались марины со своими гостями, накладывая в тарелки еду по выбору и потом рассаживаясь за столы, которых в столовой было множество. Ассортимент буфета состоял из салата, мяса, курицы, картошки, овощей на пару, макарон, фруктового салата, кусочков пирога и мороженого. Желая попробовать каждое блюдо, я наложил себе всего понемногу, а Олег сопровождал меня с пустым подносом.
- Ты же вроде есть хотел? - не понял я его странного поведения.
- Сегодня можно покупать еду и за свои деньги тоже. Обычно нам не разрешают, а я так соскучился по чему-нибудь вкусному. Пошли в соседний зал.
В соседнем зале располагались "Пицца Хат" и "Макдональдс". Я сел за стол и принялся за еду, в то время как Олег стоял в очереди в окружении таких же жаждущих гражданской еды, как и он. Попробовав мясо и курицу, я убедился, что они хорошего качества и приготовлены довольно вкусно, да и все остальные блюда очень даже съедобны.
- Отличная жранина, - констатировал я, когда Олег подсел ко мне за столик, - это они по поводу приезда родителей наготовили таких разносолов?
- Не, Вован, нас всегда так кормят, только ассортимент немного меняют, вместо курицы бывает рыба, вместо макарон - фасоль и так далее.
- И мороженое каждый день?
- Нет, не каждый. Кто же будет есть мороженое каждый день. Всякие другие десерты бывают, - пояснил Олег, доедая второй кусок пиццы.
- Ну, а картошку тебя чистить научили?
- Не, картошку чистят повара. На нас государство такие деньги тратит не для того, чтобы мы картошку чистили, нас воевать учат.
- А если война с Россией начнётся, пойдешь против неё воевать?
- Да не будет войны с Россией, - заверил меня Олег, с аппетитом принимаясь за огромный бюргер.
- Откуда ты знаешь?
- Да какой дурак будет воевать с Россией, когда у неё такой ядерный арсенал!
- Ну, а если на чужой территории, как, скажем, во Вьетнаме? Представляешь, подстрелил ты противника, подошёл, чтобы проверить, жив ли, а он тебе по-русски, истекая кровью: "Помоги, браток", а у вас приказ пленных не брать. Нет, даже не так: ты лежишь раненый и слышишь рядом русскую речь...
- Ой, Вован, давай лучше о чём-нибудь другом, - притормозил Олег мою разыгравшуюся фантазию.
- Хорошо, давай о бабах, - предложил я, доедая мороженое.
- Давай, - тут же оживился он.
- Скажи, это правда, что теперь все тёлки пиписки себе выбривают?
- Правда, - ответил Олег.
- Жалко, - расстроился я.
- Почему? - подозрительно взглянул на меня он.
- Нету, значит, больше мохнатки...
- Чего-чего?- не понял Олег.
- Ну, it means there is no pussy any more, - пояснил я.
- Не, Вован, - засмеялся он, - pussy есть, только бритая.
- Бритая мохнатка?
- Whatever, - махнул рукой он, улыбаясь.
После обеда мы погуляли по базе, посмотрели на пушку времён гражданской войны, на памятник какому-то защитнику американского отечества, посетили сувенирный магазин и купили Лене кой-какие мелочи с US-маринскими эмблемами. Вскорости личное время моего солдата истекло и ему пришлось возвращаться назад в казарму, но это не испортило настроения ни мне ни ему, так как следующим утром его отпускали в недельный отпуск.
Возвращаться в отель я решил пешком. Зайдя по дороге в магазин, я накупил себе еды и питья и, сунув всё это в холодильник в своём гостиничном номере, плюхнулся на кровать. Закрыв глаза и прислушиваясь к шёпоту кондиционера, я снова мысленно вернулся назад, под Наро-Фоминск, в тот день, когда убили Джона Леннона.
Через час-два после отбоя нас подняли по тревоге. Стоя перед строем одетых, но ещё не проснувшихся солдат, ротный объявил:
- Ситуация максимально приближенная к боевой! За нами следит высокое начальство! От исхода этих учений зависит судьба каждого солдата и офицера! Не подведите, сынки!
Несмотря на "максимально приближенную к боевой ситуацию" оружие нам, как всегда не выдали. Дедовщина и ношение оружия - понятия взаимоисключающие. Прибежав на техтерриторию, наше отделение тут же принялось цеплять "кобры" к нижним горловинам цистерн только что поданного состава с горючим. По трубопроводу горючее скачивалось в резервуары и использовалось затем для заправки техники Кантемировской дивизии. Работа шла быстро, но вдруг, как это случалось и раньше, одна цистерна скачиваться не захотела. Причина этому всегда была одна и та же: по обычному рас****яйству кто-то забыл закрыть верхний люк пустой цистерны, служащий для заливки, и внутрь налило дождя или насыпало снега, и нижнюю горловину запечатало ледяным монолитом, поверх которого благополучно налили стратегического топлива. В обычных условиях к такой цистерне подгонялась специальная машина с длинным шлангом и топливо скачивалось в трубопровод через верх, но, не желая терять зачётные минуты, прапорщик принял поистине гениальное решение. Окинув зорким взглядом своих сынков, он остановил его на мне и начал командовать:
- Рядовой Бененсон, быстро снимай шинель и шапку! Так, теперь снимай с машины лом и тащи его сюда! Так, теперь лезь под цистерну и долби лёд.
Лёжа на шпалах, я принялся за работу, а стоящие рядом сынки во главе с отцом-прапорщиком ободряли меня возгласами:
- Давай быстрее, время идёт! Долби, салага, это тебе не на музыке играть!
Струя топлива под давлением хлестнула нещадно, заливая брызгами глаза, а прапорщик орал своим визгливым голосом:
- Раздалбливай дырку больше, всё равно ты уже весь мокрый! Теперь крепи "кобру"! Всё, вылезай, беги в роту, помойся и ложись спать. Дневальному скажешь, что я разрешил.
При двадцатипятиградусном морозе я бежал до здания роты около получаса. Быстро заскочив в спальное помещение, я сорвал со спинки своей кровати полотенце и бросился в умывалку. Там, раздевшись догола, я мочил под краном рукомойника полотенце и обтирался ледяной водой до тех пор, пока не замёрз окончательно.
- Иди, ложись в кровать, а я выстираю твоё бельё и ХБ, - сжалился наблюдавший за мной солдат-дневальный, с которым я на тот момент ещё не был знаком.
На следующий день всем, кто участвовал в ночных учениях, дали поспать подольше. Подъём растянулся на несколько минут вместо обычных сорока пяти секунд, а спящий подо мной на нижней койке дедок - рядовой Анисимов, с присущей ему улыбкой сметливого деревенского паренька, процедил сквозь зубы:
- Ну ты, салага, обурел. Проспал больше дедушки на два часа! Сегодня ночью отрабатывать будешь - я в наряд иду.
Отрабатывать повинность в эту ночь мне не пришлось. С каждой минутой я чувствовал себя всё хуже и хуже, но крепился. На вечерней прогулке, когда полагалось ходить по части строем и орать тупые песни, я еле волочил ноги, за что получал удары в спину от рядового Анисимова:
- Пой громче, салага! Я сказал - пой громче! - повторял он, но петь я уже не мог. Вскорости в глазах у меня потемнело, я споткнулся и упал. Очнувшись, я увидел склонившегося надо мной прапорщика.
- Встать можешь? - спросил он.
- Могу, - ответил я и с трудом встал.
- До санчасти дойдёшь?
- Дойду.
В санчасти за столом сидел ефрейтор с медицинскими эмблемами в петлицах. Показав на стул, он предложил мне сесть.
- Хреново ты выглядишь, - констатировал он, поглядев на меня несколько секунд, - на что жалуешься?
- Горло болит и плохо мне.
Заглянув мне в горло, ефрейтор спросил:
- Где же это ты такую ангину подхватил?
- Прошлой ночью в бензине купался, - ответил я.
- Ставь градусник, хотя я и так вижу, что у тебя жар. Как тебя зовут-то?
- Володя, а тебя?
- Валя, - ответил ефрейтор. - А чего до армии делал?
- Музыкальное училище закончил, а в консерваторию не поступил, - с трудом поддерживал разговор я.
- А я закончил медучилище и пролетел в институт, - ухмыльнулся он. - Ну, доставай градусник... Сорок один и две - да как же ты ходишь-то! Иди ложись в кровать.
Проводив меня в палату и убедившись, что я лёг в койку, Валя удалился, пообещав вернуться вскорости с таблетками и полосканьем. Через секунду после его ухода я провалился в забытье, но не надолго.
- Ты чё, солдат, глухой? Налей-ка дедушке чайку, - услышал я чей-то голос. Открыв глаза, я увидел стоящего радом с койкой плосколицего сержанта, коренастого и кривоногого.
- Обурел? - повысил он тон, глядя на меня угрожающе.
Моё молчание привело его в ярость и он начал бить меня сапогом по спине снизу через металлическую сетку кровати. В этот момент дверь в палату открылась и вошёл Валя с лекарствами. Увидев происходящее, он коротко скомандовал, обращаясь к дедку:
- Товарищ сержант, завтра утром на выписку.
- Да ты чё... - было начал возмущаться дедок, но Валя его прервал:
- Тогда выпишу прямо сейчас, а если ещё его тронешь, то объявлю тебя симулянтом, козёл!
Дедок что-то буркнул тихо и ушёл к себе на кровать, а я, выпив таблетки и прополоскав горло, заснул как мёртвый.
В середине ночи раздался щелчок открывающейся двери и приученный к постоянной бдительности мозг сразу дал команду моим глазам открыться. В палату вошёл медбрат Валя и, глядя на меня блестящими от слёз глазами, произнёс:
- Джона Леннона убили. Пошли со мной, Володь, заодно ещё горло пополоскаешь.
- Кого-кого убили? - не понял плоскорожий сержант.
- Никого, отдыхай, - бросил ему Валя через плечо.
Встав с кровати, я последовал за Валей, который привёл меня в туалет. Закрыв за нами дверь, он предложил мне сесть на унитаз, а сам, вытащив из-за сливного бачка перемотанный изоляционной лентой радиоприёмник, уселся на пол и прислонился спиной к стене. Из приёмника, прорываясь сквозь треск глушилок, зазвучал "Голос Америки" и диктор сообщал: "Сегодня маньяк-убийца застрелил на улице...", а потом зазвучала песня "Imagine" и пел её Джон Леннон, которого уже не было в живых.
Через пару-тройку дней температура у меня спала и из санчасти меня выписали. Вскоре я сильно расстроил прапорщика с сынками тем, что на соревнованиях роты бросил гранату дальше всех. А потом, когда взводный вызвал меня из строя и единственному вручил диплом за отличную стрельбу из автомата Калашникова, подписанный командиром части, я понял, что полы по ночам мне придётся мыть ещё чаще, и не ошибся.
В этой показательной части под Наро-Фоминском я прослужил чуть больше шести месяцев, а потом, благодаря ходатайству моего любимого дяди Валеры (на тот момент он был офицером КГБ) и стараниям отца меня перевели в военно-духовой оркестр при Московском Высшем Общевойсковом Командном Училище им. Верховного Совета. Там я познакомился со множеством интересных людей, и не было в оркестре дедовщины. Дирижёр оркестра майор Южаков просил называть себя вне показательной службы Владимиром Ивановичем, а старшину - прапорщика Сидорова, кроме как Иван Игнатичем никто и не величал.
Наутро Олега отпустили в недельный отпуск перед следующим назначением. Мы перетаскали баулы с его военным барахлом ко мне в номер и пошли гулять по Сан-Диего. Побывали на списанном авианосце, побродили по набережной, покушали в кафе с видом на океан, а потом вернулись в отель за вещами, так как уже было пора выдвигаться в аэропорт.Мой знакомый таксист приехать за нами не сумел, но прислал другого хорошего дядьку, который нас и отвёз.
В самолёте я рассказывал Олегу про свою службу под Наро-Фоминском и он с интересом слушал, но в один момент меня прервал:
- Вован, но ведь тот сержант не виноват в том, что родился плосколицым и кривоногим?
- Конечно нет, - ответил я.
- И в том, что он не знал, кто такой Джон Леннон он ведь тоже не виноват?
- Нет, и в том, что бил больного сапогом по спине не виноват.
- Почему?
- Потому, что родился плосколицым и кривоногим и не знал Джона Леннона.