ГЛАВА 3
За окном минус пятнадцать, на улице полно снега, да еще и эта метель. Сложив руки на груди, я смотрел сквозь стекло на уныло двигающуюся по палисаднику кошку. Майка на мне, как тряпичный флюгер, колыхалась от холодного воздуха, прорвавшегося сквозь деревянную раму окна. Я дотронулся до чугунных батарей в надежде согреться, но от них исходил лишь заржавелый холод. Конечно, ни отопление, ни окна ни разу не менялись за двадцать лет. Передвигаясь осторожно, почти на носках, я зашел в комнату и покрылся ощетинившимися мурашками. Опять скрипнула доска пола, обидчиво ругнулась, и в ответ заныли сонные кости. Я чувствовал себя вором в квартире. Когда-то здесь была стена, отделявшая чулан от комнаты. Стену снесли, дыру в полу заделали заплаткой, и всякий раз, пытаясь перешагнуть опасную полосу, я как будто попадал на минное поле.
Какие дальнейшие действия? Умыться, выпить кофе с баранками, а заодно прихватить кусок колбасы. Может, яйца сварить? Неожиданная идея захватила, словно поймал блуждающую гениальную мысль. На процесс уйдет время, целых пять минут, чтобы занять себя. Несколько мгновений, потраченных в заботах, нужны для того, чтобы оправдаться, зачем я сегодня проснулся. Я сел за стол, и закоченевшая ладонь обняла кружку с горячим напитком. Коричневая пена в стакане перестала кружиться, впитывая холод моего тела. Вот и пузырьки застыли, они уже не лопались. Откусил баранку, и будто подгоняемые выстрелом детского пистолета с пистонами, крошки полетели вниз. Часть на стол, а другая мимо него. Я быстро наклонился вперед, чтобы крошки не попали на пол, но поздно: подобно муравьям, прилипшим к бумаге, они замерзли на моих ногах. Тяжело выдыхая, собрал их в ладонь и высыпал на стол, к другим застывшим песчинкам. Получилось несколько больших скоплений и много маленьких. Очень много маленьких. Тридцать, а может даже сорок. Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять. Вот это крошечное, ее не считаю. Таких крошечных трудно учитывать, их тьма. Один, два, три, четыре… Указательным пальцем провел по столпотворению, выписывая спираль. Надоело, каждый день одно и то же.
Я направился в зал и сел в кресло напротив стены. Взгляд застыл на обоях с розовыми ромбами, равномерно выстроившимися в ряд. Чем дольше я глядел на рисунок, тем сильнее искажалась обстановка вокруг меня. Сначала менялся цвет комнаты, из коричнево-розового оттенка превращаясь в мутный желтовато-зеленый. Он обволакивал мягкими волнами и деликатно исчезал за кулисами. Потом перестраивалось пространство: телевизор, столик, второе кресло в периферийном обзоре начинали плавать, как кораблики в детской ванной. Стена слегка раздвигалась, и вот я приближался к ромбикам на стене, уменьшаясь при этом в размерах, словно превращался в муху. Соседние фигурки сливались в одну, создавая стереоскопический эффект. Несколько минут я летал перед огромным космическим кораблем, пытаясь залететь в ромбик-шлюз, но взгляд сбивался и меня засасывало назад. Фигурки стремительно мельчали, и комната принимала свои привычные очертания.
Таким способом я убивал время, или же развлекался, конечный результат зависел от настроения. Добро пожаловать в реальность. Может быть, ее стоит чем-нибудь заполнить? Включить телевизор с парой тощих кана-лов, или найти другое занятие? В последние дни, какие-то месяц или два, телевидение давило на мозги. Лучше что-то еще. Ноги сами привели меня к кровати, и я накрылся шерстяным одеялом. Тихо и тепло, главное тепло. Глаза закрылись, предвкушая пустую дремоту. Метель за окном усилилась, наигрывая зимний марш на стеклянные мембраны окна.
Еще недавно все было не так, а как-то иначе. Выписавшись из больницы, я вошел в свой дом как в бункер, глубокий и безопасный, закрыв входную дверь на два замка. Это место ждало меня, встречало привычными плакатами на стенах комнаты, мурлыканьем кошки и урчанием холодильника. Вот только запахи, совсем забытые запахи нахлынули снова. Вдохнув воздух полной грудью, они завлекли меня на кухню отведать домашние яства, полежать на удобной и широкой кровати с деревянными спинками, заглянуть в гардероб с одеждой и полистать пыльные страницы журналов в шкафу. Никакого намека на «ароматы» бинтов, физраствора, таблеток и больничных халатов. Все было мягко и гладко, даже как-то буднично. Я ложился спать, и мама накрывала меня двумя теплыми одеялами. Две подушки уже лежали под головой, и столько же матрасов. Время становилось плавным и спокойным, ровным и скользящим. Понедельник, вторник, четверг, воскресение. Потом опять вторник, воскресение, или все же среда, которая выпала, а может пятница, потерявшаяся где-то в календаре. Это еще не конец, говорил я себе, с этим можно жить. Люди как-то существуют, таких много. Вот именно, как-то. Это не конец, повторял я. Есть еще соломинка, за которую удержусь.… Она меня удержит.
Но сначала я взял академический отпуск в институте, потому что не мог наверстать пропущенный месяц учебы. Когда я наматывал круги по квартире и пытался навести порядок в голове, школьные друзья тоже начинали новую жизнь, с другими заботами и проблемами: кто в институте учился, кто в военном училище, а кто-то уже работал. Тем не менее, они не забыли про меня, вот и предложили отпраздновать новый год вместе.
Я никогда не придавал значения поговорке: «Как встретишь новый год, так его и проведешь». Формулировка оказалась правильной, я потом понял. Приехал в уютную квартиру в спальном районе: с елкой, интимными свечками, шампанским, салатом оливье и знакомой компанией. Сказать, что я чувствовал себя неловко, было бы не совсем точно. Я представлял собой комплекс неполноценности. Мне хотелось спрятать забинтованную культю в карман, или за спину. Я не знал, куда ее деть. От видимого не-достатка нельзя было избавиться, поэтому он сверлил дыру где-то в затылке. Друзья помогли тем, что не обращали на него внимания. Я сел за стол, а через некоторое время почувствовал, что комплексы выветривают-ся хмельным флером. Танцевать с девушкой медленный танец? Пожалуйста. Одна рука брела по ее телу от бедра до лопатки, в то время как другая дергалась, не могла зацепиться за формы, и получались кошачьи поглаживания. Такие манеры уже не казались мне неуклюжими, как раньше. Все неудобства словно рукой сняло. Разве потом было важно, где я спал той ночью и как: с девушкой на коленях или с другом в обнимку, на столе или на полу. Кажется, я все еще был человеком.
Так мне казалось только одну ночь. Я вскоре понял, что ошибался, ведь люди оставались теми же, а я не знал еще, в кого превратился. Как с ними вести беседу? Сперва трудно было привыкнуть к реакции незнакомого человека, манера общения которого менялась в течение разговора. Сначала он пялился, не отрывая взгляда от культи, потом извинялся, и тон его голоса становился снисходительным. Желание помочь и одновременно жалость у него смешивались, вызывая у меня раздражение и злость. К этому я привыкал. Мой гнев постепенно исчезал, а его место занимала ирония. Мне хотелось даже пожалеть людей, которые не могли справиться с неловкостью. В такие моменты могла спасти простая шутка, но и она не всегда выручала.
Она меня удержит, повторял я себе. Поэтому отпраздновал новый год со всеми атрибутами, присущими празднику: с традиционными ритуалами, друзьями, загадыванием желания. Вот и карта, которую я достал из потрепанной игральной колоды, оказалась дамой червей. Это было даже не гадание, а попытка проверить удачу в новом году. И мое желание совпало со случайной картой. Мне дан хороший знак, внушал я себе.
Дама червей училась в школе, которую я недавно окончил. Она перевелась из гимназии с английским уклоном, и появилась в классе годом младше меня. Плотненькая шатенка, с маленькими губками, худеньким носом, яркими голубыми глазами и именем Надя. Не заметить ее было невозможно. Наверно, в ней скрывалось что-то особенное, что понять нельзя, а объяснить можно: походкой, улыбкой и, конечно же, глазами. Может быть, бурлящие во мне гормоны давали о себе знать. Однако все мысли разлетались, словно бильярдные шары, от удара одной, навязчивой и прилипчивой. Сколько часов в сутки она занимала мою голову, посчитать сложно, но ее суть заключалась в том, что видеть Надю я должен был каждый день. Иначе возникала ломка. Расписание уроков в наших классах так сложилось, что удовлетворить желание я мог только на большой перемене, в столовой. Я старался расположиться за столом таким образом, чтобы она сидела напротив, и наши взгляды могли встретиться. Делал вид, что ем, но краем глаза наблюдал за ней, куда она посмотрит, кому улыбнется. Вот ее взор пробежался вокруг, проскользнул мимо меня и остановился на моем друге. Да, он был известный сердцеед, я этим похвастаться не мог. Но почему друг, который был к ней равнодушен? Как смириться с подобным положением дел? Настроение портилось на весь день, об учебе речь уже не могла идти, а впереди ждала беспокойная ночь. И так продолжалось почти целый год. Я считал, сколько раз она посмотрела на меня, почему этого не сделала, и ходил счастливый, когда Надины голубые глаза на секунду застывали на мне. Долгожданный момент наступал лишь в тех случаях, когда ее подружки с ухмылкой кивали в мою сторону.
Однажды она приняла вызов, ввязавшись в детскую игру «гляделки». Я проиграл, отвел взгляд первым. Надя улыбнулась, повернулась к подруге и пошепталась с ней, а потом они рассмеялись. Вечером я лежал на кровати и продолжал считать ее знаки внимания, воспринимая прошедшую игру как главный успех, ведь теперь она знала, что я существую. Но вот что странно, мне не удавалось в точности представить черты ее лица. Они как бы расплывались, исчезали, что-то пыталось их вытеснить, стереть. Ее глаза, рот, нос, с трудом складывались из частей в единый образ. Приходилось прикладывать усилия, чтобы из осколков собрать целое. Может, поэтому я так стремился увидеть Надю, хотя бы издалека, чтобы совсем не забыть ее образ. С каждым днем таких возможностей становилось меньше. Вот прошла неделя, а я не встретился с ней. Целых семь дней минуло. Это невыносимо. Тогда я узнал расписание ее уроков и побежал на третий этаж в класс биологии. Одного взгляда Нади было достаточно, чтобы снять беспокойство.
Разве можно терпеть еще год? Вернувшись из больницы домой, я стал ошиваться у школы каждый день, в конце учебных занятий. Хотел найти ее в толпе сверстников, наблюдал издалека, прищуриваясь из-за угла дома или веток кустов. Вот и Надя, в заячьем полушубке, вместе с подругой шла в сторону своей старой гимназии. Прошла перекресток, миновала дом культуры и направилась в сторону жилых построек. Ее дом располагался недалеко, теперь я знал где. Осталось сделать последний шаг.
Этот момент наступил в морозный зимний день, двадцать второго числа, когда на чистом небе не наблюдалось ни одного облака и светило слепящее солнце. Она должна была пройти здесь, я уже занял выжидающую позицию за оградой деревянного дома, как отчаявшийся человек или обычный маньяк. Услышал скрежет шагов по трескучему снегу, вот они ус-корились, засеменили ноги по крутому склону. Мое дыхание участилось, я никак не мог успокоиться, словно спортсмен перед стартом забега. Направился прямо к ней, собираясь с мыслями, и столкнулся с неподдельно удивленным взглядом. Что ей сказать? Изобразить случайную встречу, отпустить несколько шуток, или вспомнить заученные слова? Бильярдные шары разлетелись по бортам стола, заметались в суете, и ни один из них не попал в лузу. Я был полностью беспомощен.
- Привет, ты меня помнишь? – спросил я, а в ответ молчание, только снег под ногами скрипел, как пенопласт по стеклу. - Мы с тобой учились в одной школе.
- Да.
- Я… я хотел бы с тобой познакомиться.
- Нет.
- Просто мне хотелось спросить…
- Нет.
Она все время смотрела прямо, мимо меня, как будто слепой человек разговаривал со зрячим. Ее рука стала активнее двигаться в такт движения, ускоряя шаг. Теперь я догонял ее.
- Может, все-таки поговорим.
- Нет.
- Давай я провожу тебя до дома.
- Нет.
Последнюю реплику я услышал, когда она удалялась от меня. Я знал, что Надя привыкла к подобным ситуациям, к дурацки складывающимся разговорам и холодным ответам. Минут пять стоял как вкопанный, в последний раз провожая знакомый силуэт. Он мне ни разу не приснился, почему-то подумал я. Подул сильный ветер, взъерошив неуклюжую прическу на макушке. Впервые я не обратил на это внимания. Медленно побрел домой, опустив голову. Мои ноги заплетались, но глаза их не видели. Я точно знал, что буду делать вечером. Дома, на антресолях, стояла трехлитровая банка самогона. Я не постеснялся отлить добрую часть напитка, и не побрезговал добавить в опустевшую тару обычной воды. Мать так и не смогла выпытать у меня, что случилось, и где я напился. Погода тем временем резко испортилась, и ветер стал барабанить зимний марш. Теперь я знаю, что должен был сказать тогда Наде спасибо. Падаю в низ.