Тайны банка Ходорковского. Свидетельские показания

   Тайны банка Ходорковского

                Свидетельские показания*               
               
               
               
     В то время, когда  происходили эти истории, я работал в банке МЕНАТЕП. Устроился туда по случаю (и по знакомству, конечно) после тоскливого  полугодия в  статусе безработного, после года невесёлого пребывания  на разных невысоких должностях в частном охранном предприятии.
      Банк был на слуху, в числе десяти крупнейших российских. Основатель и владелец МЕНАТЕПа Михаил Ходорковский, казавшийся наименее одиозным из «семибанкирской» когорты олигархов, опрометчиво пытался стать демиургом российской политики, за что вскоре жестоко поплатился.   
    Более жестоко, чем иные из его однокогортников.

    Тем-то что: один своевременно в Лондон урвал; другого пуганули, уложив целый взвод его якобы элитной охраны мордой в грязный московский снег; третий амнистирован как орденоносец, зря мы все потешались над его слабостью к цацкам,- сгодился орденок. В Австрии теперь орденоносец, мастер фальшивых авизо. 
     А тут то ли злой рок, то ли дьявол взялся мять, душить и коверкать судьбу до того благополучную, хоть на знамя достижений российского либерализма помещай лик.
      И обратного хода уже нет. Все попытки наладить диалог с властью натыкались на глухую стену.
      Чёрт дёрнул соглашаться, даже не спорить с этими «теоретиками», долбаками, твоими же деньгами проплаченными, что сформулировали тезисы об отношениях бизнеса и власти,  будто бизнес нанимает власть, а у той удел - обслуживать большой бизнес, создавать ему благоприятные условия.  И ведь на всю страну провозгласили эту «программу». Устами Вована, тверского режиссёра, ставшего медиамагнатом.  Любил он эффекты, любил дурить людишек ещё с тех времён, как торговал медными лечебными браслетами сразу от всех болезней.
      Не остереглись, хотя нам  надо быть  более осторожными. Особенно в России. Так были мы тогда уверены в своей силе. Головы закружились.
      Не преминули  дать понять, кто в стране хозяин. Вован-магнат отсидел у параши несколько дней, всё понял, пообещал оснастить СИЗО холодильниками и телевизорами, проплатить пошив четырёх тысяч комплектов тюремного постельного белья, впридачу отдал задаром  телеканал.  Чего не сделаешь за волю! Уехал с перепугу аж в Испанию, которая предоставила страдальцу гражданство как потомку иудея-сефарда, обиженного инквизицией аж пятьсот лет тому назад и изгнанного из Испании на веки вечные вместе со всеми своими единоверцами.
 
    Да, скор и ужасен был ответ силовиков. Самопровозглашённые олигархи, уверенные, что всех генералов пристроили в свои службы безопасности, проглядели свору голодных  хищников чином помельче.
    Все молча согласились. Что ж поделаешь: новый расклад! Жить можно…Приспособились…Не обеднели…  Так жить можно…
    Так ведь нет! Не хватило ума перестроиться; на том памятном заседании  Российского союза промышленников один ведь  (нашёлся умник да правдолюбец!)  попытался  выступить с претензиями к власти, дескать, режут глаз явные признаки коррупции  при очередном аукционе, что чиновники воры и жулики.
   Родной! Что тебе Гекуба? Что тебе аукцион этот? Или при других тендерах и аукционах, при всей прочей продаже-передаче, не было коррупции? Что, там не было рейдерских захватов? Что, ты сам-то  честно получил 78 процентов акций ЮКОСА? Аж за триста пятьдесят  миллионов долларов.** И не наликом, а под залог оных же акций. Брось ты, милый! Какой из тебя правдолюбец? Побойся Бога. Суди людей той мерою, какой хочешь быть судимым сам. Не умничай особо.
   Вот и сунули умника мордой  в дерьмо закаменское, забайкальское.
   Сиди, обдумывай трудные судьбы российского либерализма, осваивай профессию швеи-мотористки, пошивай рукавицы. Или, на выбор, пачкуй пошитое другими. ***
   Будь счастлив, что вешают только неуплату налогов да хищения, смех сказать, у самого себя. Радуйся, что отмазываться от соучастия в  умышленных убийствах не пришлось. Убийство нефтеюганского мэра, каких-то парикмахеров московских. Пичугин, Невзлин…Соратники-придурки.
    У меня сто тысяч сотрудников в ЮКОСе. За всех, что ли, отвечать. Да мало ли в стране кровушки пролито за эти годы!
   Теперь вот сиди,  думай. В качестве сидельца ты всех устраиваешь. Одним нужен  в образе пугала строптивцам, другим - в качестве сидельца-страдальца.
  Сиди, жди заточку в глаз или под сердце.

  - Такие или похожие мысли обычно занимают, донимают, одолевают бывшего  олигарха, - кто знает. Но что-то подобное, несомненно, мучает человека, похожие размышления посещают узника в бессонные ночи.
      По сотому кругу, по тысячному.
      Скрипит тюремная шконка, ворочается человек.
      Не спится…
      И днём покоя нет.
      Погружён в себя, в свои мысли. Не от мира сего. Кость в горле для  тюремной  администрации, непонятный чужак для уркаганов.

   Дверь без скрипа отворяется, и в комнату тихо входит  с ножом в руках сокамерник с чудной фамилией.
   Продолжается мыльная опера на кровавом замесе
               

   Но разговор не об этом.
   На фоне больших страстей, огромных   денег, важных событий, шла жизнь более мелкая, с менее значительными происшествиями. Но эту жизнь я знаю лучше, многому был свидетель, во многих событиях участвовал. Кое- что вспоминается часто.
    Вот и расскажу, что знаю, чему был свидетель вольный или невольный.


   *   имена и фамилии, кроме всесветно известных, по преимуществу, изменены, совпадения случайны;
 **  по свидетельству газеты «КоммерсантЪ» (27.07.11) и вовсе за 159млн$
*** пачковщик -  профессия, успешно освоенная М.Б. в Забайкалье, что подчеркивается  его адвокатами в ходатайствах об условно-досрочном освобождении.


             

                Не самый виноватый

               
      Можно работать с человеком в одной организации, в соседних отделах, и не знать его. Мы служили с Ворониным в  банке: он в отделе ценных бумаг, я – по хозяйственной части. Отношения были нормально-отчуждёнными, вежливыми. Специалисты по операциям с ценными бумагами считаются в банковской сфере элитой, «белой костью». Из-за офисной перегородки порой доносились до меня обрывки мудрёных финансовых терминов: аваль, вексель, авизо. Я по-хорошему завидовал своим молодым коллегам, легко вписавшимся в мир рыночных реалий. Впрочем, ни перед кем не заискивал. И не комплексовал по поводу своей невысокой должности. В газетах и журналах регулярно печатали мои очерки, рассказы и статьи. Начальство меня, на всякий случай (наверное, как человека пишущего), не трогало. Такое положение  вполне устраивало.
      Коллеги не слишком интересовали меня: чем может быть интересен литератору благополучный человек? Особенно в нашу смутную, полную драматичных коллизий эпоху.
     С учётом  вышеизложенного, вдвойне удивительным был один случай.
     Как-то на исходе лета, тёплым августовским днём, пригласил меня Воронин на рыбалку, как он выразился, «на закрытие сезона». Да так расхваливал при этом вечернюю негу и ночную благодать на Оби, что я согласился. Нам не хватает общения с природой, ведь просто так не отправишься на её лоно. А тут - есть повод.
     Мы условились о встрече. Я поехал домой, огорошил жену (завзятый домосед вдруг с бухты-барахты едет в ночь рыбу ловить,- думай, что хочешь!), второпях снарядился и поехал на десятом трамвае до Бугринской рощи, рядом с которой жили Воронины.
   Запомнилось светлое, радостное впечатление от знакомства с их жилищем. Квартира чистая, уютная, ухоженная. На первом этаже старой двухэтажки оловозаводского жилфонда. Зовут они с женой друг друга ласково: Олечка, Сашенька. Лад и согласие чувствовались во всём. Мы попили чаю, взяли принадлежности и снасти, пошли на ближнюю лодочную станцию. Там  у Воронина маленькая дюралевая гребная  лодчонка.
    Мы снесли её  на руках к берегу  и спустили  на воду. Вёсла, черпак, сеть были принесены хозяином из какого-то сарайчика. Мы взгромоздились в утлое наше судёнышко и оттолкнулись от берега.               
     Лодка угрожающе качалась, пока Воронин, напевая весёленький мотивчик, вставлял вёсла в уключины. Потом он сноровисто и энергично стал грести. Лодочная база быстро таяла в сгущающихся сумерках.
     Все недавние  заботы  и  суета остались   на берегу.
     Я сидел в корме, привалясь боком к мягкой, сухой и тёплой, пахнущей тиной сети, и любовался прекрасными картинами могучей реки.
     Был чудный вечер после ясного августовского дня. Зажигались огни в домах. Сверкали гирлянды фонарей на мостах. Всё это великолепие отражалось в лениво переплёскивающейся  влаге.
     Ночь тихо вступала в свои права. Звёзды всё явственнее становились на небе. Осветились окна домов недалёкого Северо-Чемского жилмассива. Темнела, а потом стала угольно-чёрной на фоне звёздного неба Бугринская роща. Только и виднелись в ней, выделяясь своей чужеродной готичностью, освещённые корпуса католического приюта для малолетних брошенных матерей-одиночек. С  горечью уязвлённого  патриотизма мы вполголоса говорили о постыдности для страны  самого существования этого очага заезжего и малопонятного милосердия. Свои болячки самим и лечить надо-бы.
   Мы плыли наискось течению, ближе к фарватеру оно усилилось ощутимо. Мой капитан подгрёб к бакену и велел мне зацепиться.
   Стремнина летела вдоль борта.
  - Устал, кэп? Давай, я сяду на вёсла.
  - Нет, не устал. Надо подождать темноты. И заодно полюбуемся  рекой. Я обычно подолгу у этого бакена торчу. Смотри, какая красота!
    У борта живо журчала, плескалась вода. Переливались, струились, текли отражения. С поднятых вёсел падали тяжёлые капли.
    Почти рядом, в каких-то десяти метрах, прошёл, гремя попсовой музыкой, прогулочный теплоходик. Лодка запрыгала на волнах.
    Опять наступила тишина. Благодать переполняла душу.
    К полуночи городские огни стали редеть.
    Мы поплыли дальше.
    Вскоре пристали к острову. Выбрались из лодки на плотный песчаный берег, стали готовить сеть. Воронин проинструктировал меня на случай, если будет облава рыбнадзора: сеть не наша, чья – не знаем, а мы катаемся на лодке. Только теперь до меня вдруг дошло, что невзначай стал браконьером. Глупость положения искупалась только восторгами эстетическими.
    «В первый раз забросили невод…», вернее, завёз Воронин сеть. Вытянули мы её – почти пустую. Три-четыре некрупных рыбёшки бились в ней.
    Другой раз сеть и вовсе пустой оказалась, даже без травы…
    Мой капитан стал извиняться, объяснил: вода спадает, рыба ушла.
 - Да ладно, Александр Иванович, я разве за рыбой здесь. Мне ведь те десять минут ночной тишины у бакена – вполне достаточная награда за бессонную ночь.
 - Нет, нет, ещё половим.
   Короче говоря, заводили мы сеть ещё раз пять-шесть. Наловили  небольшое  ведёрко судаков и плотвичек.

  - О, уже половина второго! – спохватился Воронин.
    Поплыли обратно.
    У бакена опять зацепились отдохнуть. Вполголоса переговаривались.  О жизни, о делах в стране, о всеобщем падении нравов. В католическом приюте враз, как по команде, погасли огни, и тьма вселенская скрыла полберега. Молчали, потом заговорили. Впрочем, говорил  мой попутчик, а я только слушал да невпопад вставлял два-три слова про то, что выпало жить в такое время.

    Зря затронул я эту тему. Его словно что-то подхлестнуло.
  - Вот теперь спохватились, вспоминаем восточную мудрость «не приведи господь жить в эпоху перемен», а давно ли заклинали друг друга: «перемен хотим, перемен». Песня даже такая была…
  - Посмотришь, что вышло, так и невольно задумаешься, зачем затевали всё это.
  - Мы, что ли, затевали, Александр Иванович? У нас совесть чиста.
  - Ты счастливый человек, если совесть чиста. А я, можно сказать, руку приложил.
    Он стал вдруг с горечью и ожесточением рассказывать об интеллигентской либеральной эйфории восьмидесятых-девяностых годов, как и он сам участвовал с энтузиазмом и горячностью во всех мечтательных прожектах, собраниях и митингах тогдашних новосибирских записных демократов, в диспутах и разговорах о плюрализме, гласности, перестройке; как ждали чего-то хорошего, светлого;  как пьянила непривычная свобода. И как всё обернулось! Кто приватизировал перестройку? Как надругались над святыми словами: демократия, свобода.
    -Ушёл я от этих либералов. А на душе кошки скребут. Ведь я видел всё и знаю оборотную сторону. Видел, как  Алёшка, лидер наш тогдашний, пачкал тушью истукан у оперного театра. Даже знаю, кто покупал  тушь эту в магазине «Школьник».    Проводили мы тогда и другие акции. Были  в группе поддержки, в маленькой организованной  толпе. Девицы- демократки, украдкой  царапнув бедолагу-милиционера по харе,  картинно падали (вроде бы от удара сатрапа) и подол задирали для пущего драматизму, бились в притворной истерике. Наши операторы всё снимали. И это всё потом оказалось там, где надо. В том числе за бугром. Нас тогда славно забашляли. Надо было отрабатывать.
   - Потом помню проезд Солженицына через всю страну. Ту его « встречу  с сибирскими демократами», к которой мы готовились как к военной операции, как сумели-таки оттеснить, оттолкнуть от Исаича чужих, и как пробились к нему, и как пожал он нам руки и вроде бы освятил наших, и этим как бы выдал патент истинных новосибирских демократов. Мне  толкотня та напомнила давние очереди за пивом. Только ставки были повыше. Бились  ребята недаром. Десятки камер и фотоаппаратов зафиксировали наш триумф. Кадры те, где Алёшка наш рядом  с патриархом-диссидентом, очень умело были использованы в партийно-демократических разборках, а потом и предвыборной мясорубке.
               
    Демократические идеалы  теми, кто пошустрей, со временем были конвертированы в деньги, во власть, в должности.
  - Да что там говорить! Многое можно вспомнить,- вздохнул  он и стал ожесточённо грести.
  - Ты- то чего казнишься?- попытался я успокоить его, - Поди, не самый виноватый.

    Он молчал. Вёсла скрипели в уключинах.

     По возвращению  на лодочную базу, мы разгрузились, втащили лодку к месту хранения, попрощались со сторожем. По тихим ночным улицам дошли до гаража Воронина, и в четыре часа утра я  уже был дома с ведёрком рыбы и целой уймой странных впечатлений.
   Уже позже, по долгим размышлениям, сами собой  пришли вопросы, ответы на которые найти не просто.
   Отчего так уродливы метаморфозы российского либерализма? Почему оказались невостребованными идеалы, устремления, порывы этих людей, демократов первой волны?   Какова причина неудовлетворённости их? Ведь это не маргиналы, не придавленные внезапной бедностью мелкотравчатые обыватели. Ведь они ничего не потеряли, а уж финансово стали жить явно лучше. Быт их стал комфортней. Могут себе позволить отдых за границей. Могут купить приличную машину.
    Чего же они казнят себя?
    Этого ли хотели они?
    Этого ли мы хотели?
    Опять свобода обманула?

               
               
                Она вспоминает  Берлин


     Коллективу Новосибирского филиала  повезло. Директор наезжал на день-два, давал разгон своим замам, озадачивал менеджеров и улетал к себе в Москву. Банк занимался обслуживанием ЮКОСовских счетов, зарплатных и пенсионных проектов. Несколько крупных кредитов обеспечивали постоянную прибыльность филиала. Персонал  не был перегружен работой. И я в том числе. Душевная, почти семейная атмосфера поддерживалась частыми  совместными мероприятиями. Праздники, дни рождения, юбилеи, уход в отпуск, - мало ли поводов можно найти для радости.
    Кроме общих  собраний, со временем сформировались  группы по возрастам. Молодёжь тусовалась, влюблялась. Сотрудники постарше иногда собиралась наособицу. Естественно, моё место оказалось в этой старшей группе. За мной были закреплены обязанности закупить по списку, каждый раз обновляемому, спиртное и закуски; сдвинуть два стола в бухгалтерии, а, главное, «разбавить» женский коллектив, чтобы не зацикливаться нашим дамам на «бабьих дрязгах».
    Несмотря на высокие должности, приличные зарплаты, у всех  моих пятничных собутыльниц были свои проблемы: мужей либо нет (по вдовству или разводу), либо есть, но пьющие. Коллеги после двух-трёх рюмок, наперекор уговору не ныть, начинали говорили о своих печалях, о своих ухажёрах, о попытках познакомиться по ИНТЕРНЕТУ.
    На их фоне я был счастливцем. Сидел, выпивал, закусывал, рассказывал анекдоты, наливал своим соседкам,  слушал их, мотал на ус, примеряя их истории к своим литературным планам.
    Вот одна из слышанных историй.
    - Лилия Антоновна! А как вы съездили к маме? – спросили, спохватившись, мы. Все знали, что главбухша ездила к больной матери в далёкий райцентр Купино.
   - Да всё так же. Давление, головные боли, характер ещё хуже стал. Пьёт. А как выпьет, совсем нетерпима. Всё войну вспоминает.
   - А что, она воевала?
   - Да. Воевала. Только и свету в окошке - эта война. Надоела своими рассказами и соседям, и сиделке. Я уже наизусть знаю всё.
   - Что рассказывает-то?- спросил кто-то из нас равнодушно, только лишь чтобы поддержать разговор.
   Лилия Антоновна стала рассказывать нам, пьющим, жующим поначалу, а потом невольно притихшим.
 
   Старая женщина и сейчас вспоминает войну как самое яркое время в своей жизни.
   В семнадцать лет она ушла на фронт. Была медсестрой, таскала раненых с передовой. Много наград.
    Вспыхнула любовь. Стала военно-полевой женой командира роты разведки. Орёл-капитан был статный красавец, вся грудь в наградах. Каких-то особенных и важных языков добывал командованию. За что много ему прощалось.
   Он пил. Ревновал. По её заверениям, без всяких оснований. Заставлял признаться в том, чего не было. Стрелял, испытывая её, то над ухом, то между коленей. Дрались часто. Такая была любовь.
    Полвойны прошли они вместе. Дошли до Берлина. Мечтали о возвращении на Родину.
    Тихим утром девятого мая 1945 года они ходили по притихшим безлюдным улицам поверженной фашистской столицы, выбирая дома побогаче из тех, которые уцелели хотя бы частично. Никаких диверсантов и фашистских недобитков в районе Трептов-парка уже не было.
   После жуткой нищеты разграбленной российской глубинки, после ужасов окопного быта бойцы были  поражены комфортом и  довольством жизни немецких буржуев.         Ходили как по музею. Шарили по шкафам и комодам. Брали своё, как, успокаивая ненужные угрызения совести молодых своих сослуживцев, говорили старослужащие, провоевавшие всю войну  и имевшие свой счёт к  фашистской сволочи.
   В одном почти нетронутом боями богатом  доме они остановились передохнуть. Перекусили, перепробовали из роскошных бутылок разных вин и ликёров. Мужики разбрелись. Маруся не смогла удержаться, чтобы не помыться в сказочной красоты ванной комнате с открытым в сад окном.  Она была беременная на седьмом месяце. Согрела воду на двух спиртовках. Слушая щебечущих за окном птиц, вспомнила нищую свою родную деревню в степи под Купино, хату-мазанку с земляным полом, печь с корзиной кизяков возле неё.
  Она помылась, разоделась в чужие чудесные наряды,  шелковые трусы с кружевами, прозрачную рубаху-распашонку, полюбовалась своим отражением в огромном зеркале; прилегла, пока сохнут волосы, на роскошный диван; размечталась.
    Дальше всё происходит, как в страшном сне.
    В комнату вдруг врывается  такой же, как  её любимый, лихой орёл-капитан, вся грудь в орденах, подмышкой ворох чужого добра, замечает её, с пьяной решительностью набрасывается, пытается изнасиловать, материт, называет проституткой, сукой фашистской. Она исхитряется оттолкнуть его ногами. Капитан отлетает, ударяется о шкаф, едва удержался  на ногах. Фарфоровая ваза падает на него, разбивается со страшным грохотом.
    На шум, на её крики  вбегает  Марусин муж с «трофеями». Разбираться некогда. Сначала стреляй, потом думай. Вояки оба вмиг выхватывают пистолеты, одновременно стреляют. Её муж падает навзничь замертво, его противник оседает на заскрипевшие фарфоровые осколки и, булькая кровью  в горле, захлёбывается матом и тоже затихает.
   Сбежались военные. Разобрались, что все свои. Она беременная с мокрыми волосами  стоит  в своём полупрозрачном одеянии, то ли воет, то ли рыдает в истерике. У ног её два трупа русских мужиков, воинов-освободителей, героев капитанов-гвардейцев. Куча барахла пенным облаком кружев перед ней дополняет ужас.
   Начались схватки.
   Её фамилия была Атаманова.
   Фронтового мужа звали Токарев Степан.
   - Вы можете не верить. Но это правда. Это  действительно было на белом свете. Вот драма! Куда там литературе,- закончила своё повествование рассказчица, глядя мне в глаза. Все в банке знали, что я пишу помаленьку, печатаюсь в газетах и журналах.
   Неловкая пауза повисла за нашим столом.
   Я пожал плечами, виновато опустил голову. Действительно, куда там нынешней  литературе! Шекспир надобен.
   Разлил я остатки спиртного.
   Мы выпили. Понемногу опять разговорились. Стали осторожно расспрашивать о дальнейшей Марусиной судьбе.
   Не сразу, но узнали  и остальное.
 
   Второй муж Маруси Атамановой, за которого она вышла через несколько лет горя и слёз, был полная противоположность гвардейцу-капитану  Токареву. Спокойный, надёжный, почти непьющий. Как хорошо ей было с ним, она поняла, когда он умер после сорока лет совместной жизни. На старости лет вдова  Маруся Суханева стала крепко выпивать. Характер у неё стал неуживчивый. Младшая дочка замучилась с ней, наезжая из Новосибирска, уговаривая не пить,  ехать к ней.
      Старшая дочь, родившаяся 9 мая 1945 года в Берлине, была вспыльчивая. В отца-героя. Жила она в Северном Казахстане. Продолжались смутные времена парада суверенитетов. Мать к себе она и не звала. Сами жили, как на пороховой бочке.



                Лицо финансовой национальности

      Многие до сих пор уверены, что в эпоху холодной войны анекдоты часто сочинялись в недрах ЦРУ или КГБ.  Не знаю…Может, и так…
       А, может быть, и сама  жизнь подсказывает нелепые, анекдотичные несуразицы, заведомо неправдоподобные случаи-анекдоты, сочетания сущностей и событий.
       Кто из людей постарше не помнит хлёстких перлов из разряда «самый короткий анекдот»: негр на пляже, еврей-дворник.
        Негров, вернее афроамериканцев, как их стали деликатно называть в Америке, становится  всё больше, в том числе и на пляжах.
        А вот дворников- детей Сиона по-прежнему немного.
        Но есть.
        Редко, но бывает.
        Каждое утро, идя на службу, встречал я этого человека. Он - дворник центрального офиса крупнейшей сотовой телефонной компании. К девяти часам утра уже убрал огромную вверенную  территорию. Участок сложный. Центр города. Место молодёжной тусовки. Рядом кинотеатр, после ночных сеансов вокруг  всегда много мусора: бутылки, картонные ведёрки из-под попкорна, обёртки от конфет и мороженого - всё это уже убрано. Теперь сидит, отдыхает на скамейке. Мы здороваемся. Иногда я присаживаюсь рядом. Говорим о том-о сём. Погода, политика, растущая дороговизна. Когда и в течение дня встретимся-потолкуем.
        За три года знакомства мы как-то подружились. Много знаю о нём. Ему семьдесят один год. Давно на пенсии. Был простым рабочим на заводе химконцентратов. Ушёл на пенсию «по вредной сетке»  в пятьдесят лет. А нынешняя  жизнь такая, что вынужден на старости лет подрабатывать.
      - Пока здоровье есть, буду работать. Куда денешься. На пенсию не прожить.
       А здоровье уже даёт сбои: плохо спит, возрастные проблемы.
       Слушаю я своего  знакомца. Думаю о своём. Думаю о нём. Очень добросовестный, работящий, совестливый. Переживает за дело, за страну.
      Я жалуюсь ему на своего подчинённого, подсобного рабочего Михаила, который то запьёт, то с похмелья мучается; работать не шибко хочет.
        Моисей Ильич сочувственно соглашается: да, пьёт народ. Беда.
     - Может, мне с ним поговорить? Пристыжу по-рабочему. Неловко только. Скажет, еврей меня только не учил.
     - Не надо, Моисей Ильич! Обещает он исправиться. Авось, совесть проснётся когда-нибудь.
     На самом деле я опасаюсь, что мой работник спьяну или с похмелья  воспримет в штыки нравоучения старика. Обзовёт ещё. И так недолюбливает. Есть за что: на фоне работящего, ответственного деда становится особенно заметной Мишкина безалаберность. Участки-то рядом. Всякому видна разница.
    Смотрю на этого человека, думаю, вспоминаю, что дома у меня чуть не целую полку в книжном шкафу занимают книги специфической направленности, где такие титаны  как  Форд, Шафаревич, Солженицын, соседствуют с целым сонмом авторов помельче. Все доводы и аргументы антисемитов, все встречные претензии сионистов летят вверх тормашками. Нет мне дела до них до всех. У меня своя правда. Я знаю её.
    Моисей Ильич, старый дворник-еврей больше всех премудрых спорщиков помог мне обрести её.
    Всем бы нациям  побольше таких людей, настоящих тружеников.
    Вот уж воистину: нет ни эллина, ни иудея.
    Сама жизнь стала прививкой или противоядием.
    Читаю про мировую закулису, про происки некоего малого народа, и вспоминаю своё.
   В армии был у меня друг Рафаил Чернобров, которого загребли на службу в двадцать семь лет. Рабочий-фрезеровщик из латвийского города Резекне. Коммунист. Убеждённый. Каково ему сейчас в новой независимой  стране, где в героях эсэсовцы, антикоммунисты  и юдофобы?
   А новосибирский мой давний знакомец Геннадий Аронович? Рыночные преобразования выбросили его из науки, не успел защитить кандидатскую диссертацию, уже почти готовую. Был сторожем, потом повезло устроиться  рядовым электриком на ТЭЦ.
   Нормальные люди, люди труда, которых жизнь не баловала. Они не озлобились. Всё понимают: эпоха перемен.
   Вспоминаю, думаю о них.
   Хочется, чтобы каждое утро встречал меня Моисей Ильич. С простым, приветливым лицом.
 
 P.S. Этот - пунктиром намеченный - конспект рассказа мне так и не удалось разработать, не пришлось применить сюжетец.  Думалось: от греха подальше, скользкую и опасную эту  тему лучше не трогать.

   Жизнь поставила точку. В конце апреля 2004 года Моисей пришёл ко мне  прощаться.  Увольняется. Здоровья нет. Ноги болят, мОчи нет, отстёгиваются.
   -Прости меня, Женя, если что не так,- он впервые назвал меня по имени, обычно звали мы друг друга по имени-отчеству.
   - Не болейте, Моисей Ильич. Спасибо за всё.
   - Наверное, больше не свидимся,- гнул он своё.
   - Ну что вы!- принялся утешать его я.
   - Чувствую, помру скоро,- он обречённо махнул рукой.
   Нежданные искренние слёзы навернулись мне на глаза.
   Мы  вдруг, как родные, обнялись. Попрощались. Как оказалось, навек.
   Вскоре его начальник, мой коллега,  хозяйственник сотовой компании,  сообщил печальную весть…
   Мы долго молчали, потом он стал жаловаться, что никак не найдёт такого же добросовестного работника.
   - Вот тебе и еврей,- сказал он печально.
    
       










                Печати ставить некуда

               
    Единственным моим подчинённым, не считая уборщицы, был вспомогательный рабочий Михаил С., известный новосибирский поэт, член Союза писателей России.
   Хороший мужик, управлялся у нас по хозяйству, лампочки менял, краны починял, радовался дворницкой подработке. Иногда я заставал его в нашей подсобке, строчившим что-то в заветной тетрадке. Давал  почитать написанное. Многое мне нравилось.
    Его новые книги «Растрава» и «Афиян» рождались на моих глазах, даже при некотором косвенном участии. Михаил просил меня глянуть редакторским глазом, да поправить. Я читал, задыхался в пароксизмах трагических коллизий. Такая боль сквозила, сочилась из мучительных строк, что оторопь брала. Вспоминался Шарль Бодлер, его «Цветы зла». Я дивился стихийной мощи таланта Михаила.
    Иногда приходила мысль, что со временем мы будем гордиться своим знакомством со столь незаурядным человеком.
    -Поэт. Большой талант. Трудная судьба,- думал я сочувственно.- Не пил бы, цены бы не было!
     Но пил мой друг Михаил. Часто и  крепко выпивал, потом подолгу выходил из «пике». Оправдывался трудной жизнью, сложной судьбой, неладами в семье. Как мог, я прикрывал его от начальства.
     Беда была, когда  случалась какая-то поломка, а работник наш был в загуле. Приходилось засучивать рукава, если дело нельзя было отложить.
     Так, однажды понадобилось заменить несколько люминесцентных ламп в директорском кабинете, в котором предполагалось усадить  проверяющих из налоговой инспекции.
    Лампы заменить - дело нехитрое.
    Принёс я лесенку- стремянку, несколько новых ламп на замену.
    Взгромоздился на шаткую лестницу. Привычно, без особых затруднений заменил лампы. Одна пара не загоралась.
    - То ли стартер, то ли дроссель неисправны,- чертыхнувшись, вспомнил две возможные причины. Стал разбираться в причиндалах потолочного светильника. Работать приходилось в стеснённых условиях: голова  моя и плечи были в тесном и пыльном пространстве-промежутке между железобетонными плитами перекрытий и подвесными гипсокартонными панелями, сдвинутыми  в сторону для удобства работы. Я чихал и ругался, поминая недобрыми словами  своего друга-поэта.
   В душных и пыльных потёмках толком ничего не было видно, пришлось спуститься со стремянки и сходить за фонариком. Приладил фонарь, чтобы освободить руки. Сделал, что надо. Обошлось заменой стартера- это не с дросселем возиться.
  Повернулся взять фонарик, он выскользнул из руки, луч его метнулся по пыльной темноте. В его отблеске увидел что-то непонятное в дальнем углу. Перехватил фонарь, посветил туда: какие-то фигурки, похожие то ли на шахматы, то ли на флакончики.
   Заинтригованный, я задвинул плитки, спрыгнул на пол, передвинул стремянку, залез, отодвинул  нужную  секцию. Осторожно запустил  руку. Ощупью понял: печати. Достал одну, вторую, третью- всего оказалось шесть печатей, уже подсохших от нечастого пользования.
      Разные ООО, ЗАО, ОАО, Фонды…
      Первая мыслишка была: взять печати себе (авось, пригодятся для всяких мелких хозяйственных хитростей - оформить липовый чек или счёт-фактуру).
     От греха подальше да от соблазна прочь, занёс свои трофеи в соседний кабинет к начальнику службы безопасности, отставному полковнику МВД. Тот, узнав, где я это взял, спросил, говорил ли я кому про находку.
     - Нет, никому, Валерий Михайлович!
     - И не говори, ни одной живой душе не говори. Дело серьёзное. Будем разбираться. Последим.
    Вечером мы, по какому-то поводу, выпивали в отделе экономической безопасности. Меня подмывало спросить нашего бравого полковника о результатах разбирательств, но, видя его «зашифрованность», я смолчал.
    Шло время. Я даже наедине с ним перестал задавать  вопросы о злополучных печатях.
    
    Но для себя помаленьку стал анализировать, кто из обитателей директорского кабинета прятал эти печати, а, главное, пользовался ими.             Мудрено было  разгадать эту загадку.
     На тот момент обитателей кабинета было немного, их было пятеро.
     МихалИваныч (так слитно он представлялся, так мы его и звали) - был столичная штучка, хотя и родом из Самары. Молодой да хваткий. Симпатичный. Красивый тем слегка хлыщеватым типом мужской красоты, что нравится женщинам. Любвеобильный. Чуть не с первой корпоративной вечеринки уехал к нашей жгучей, казавшейся неприступной, красавице Стелле Зурабовой. Утром он  улетел в столицу, оставив подружке деньги и строгий наказ - сменить скрипучий диван. О подробностях этого романа скоро знал чуть не весь банк. Простоватая по жизни, или поглупевшая от счастья,  южанка щебетала с подружками о своей  любви. Менее удачливые её подруги восхищались, вздыхали и ахали. Но за глаза перемывали счастливице косточки за бесстыдство.
   
  На всех наших посиделках счастливая Стелла была подлинной  звездой и вполне оправдывала своё необычное имя.
    Я с интересом наблюдал за развитием служебного романа в новом варианте. Прискорбнее всего, мне тогда казалось, была та готовность многих  наших коллег с пониманием отнестись к такому счастью содержанки. Мне удалось прочитать у друга-безопасника объективку на нашего гастролёра директора.

     Жена в Самаре, ещё подруга в Москве. Коттедж на престижной Самарской луке. Квартиры в Москве и в Самаре. Ещё одна элитная квартира  куплена и оформлена на малолетнего сына. В объективке особо подчёркивалось явное несоответствие легальных доходов и непомерных расходов.

   Сгущались тучи над ним и в Сибири.  Готовились мы к приезду чрезвычайной комиссии. Ждали, что снимут шефа за выдачу нескольких заведомо невозвратных кредитов.  Но ушлый москвич-самаритянин   вышел сухим из воды. Виноватым в выдаче криминальных кредитов формально оказался один из его замов, за которым директор якобы не уследил, часто бывая в командировках.  Зама своего он предварительно уволил по-хорошему, «по собственному желанию» и к взаимному их удовольствию.
   Уехал наш шеф-гастролёр не по- английски: обошёл сотрудников, душевно попрощался почти со всеми. Кроме тех, кто дал на него показания.
   Я подписал ему обходной лист, что означало отсутствие   у него банковского имущества.
   - А где второй сотовый?- спросил я при этом, вполне готовый требовать деньги, если он утерял  новенькую трубку, стоившую половину моей зарплаты. За мной, как за материально- ответственным лицом, числилось всё банковское имущество: мебель и автомобили, оргтехника и средства связи, серверы и компьютеры. Даже неведомое и непонятное программное обеспечение, неосязаемое, но стоящее миллионы рублей, было у меня в подотчёте.
  - Где-то у Стеллы. Она завтра принесёт. Не волнуйтесь.
  - Не обманете, МихалИваныч?
  - Нет, что вы! Даю честное слово.
  - Надеюсь на вашу порядочность.  Благополучие моей семьи зависит от вас,- несколько манерно завершил я.
    Он подал мне руку, я протянул свою.
    Руку протянул, а про себя клял  свою доверчивость и мягкотелость, будучи в полной уверенности, что плакала  трубка вместе с моей пол-зарплатой.
    Надежды на порядочность шефа казались мне призрачными и малообоснованными в свете известной мне информации о нём.
   Но не хотелось добивать человека. И так второй день серьёзная московская комиссия  проводила очень  строгие разборки, не стесняясь при этом в формулировках и ярлыках. Из директорского кабинета доносились споры на повышенных тонах. Там в кресле шефа восседал председатель чрезвычайной комиссии, по-юношески пухлощёкий Евгений Борисович  С.
    Наш герой-любовник виновато сидел на стуле посетителя и выслушивал упрёки. Играл дурочку, переводил стрелки на уволенного своего зама, которому-де зря доверился:
   - Чужая душа - потёмки. А я не рентген!
    Эта игра надоедала  проверяющим. Пухлощёкий предкомиссии просил своих женщин выйти из кабинета. Начинал ругаться матом.
     Наш орёл тоже был не промах. И матерился не хило, и даже кричал в ответ:
   - Ты кто такой? Сосунок! Проверять меня приехал! Я Мише позвоню!
   - А кто нас сюда послал? Ходорковский и послал! Думаешь, он не знает, как ты здесь поработал и что наработал?
   То один, то другой, выскакивали  они в приёмную, требовали  минеральной воды.
   Шум стоял до небес.

   
  Телефон мне утром Стелла принесла. Мы с ней  хорошо поговорили о жизни, о банковских делах. Глаза у неё были красные, то ли заплаканные, то ли с недосыпу.  Ночь прощания с  любимым наложила тень усталости на привычный блистательный её облик.
   Она поблагодарила меня за вчерашнюю порядочность и ушла.
   Я стал думать об участи оставленной возлюбленной, даже нашёл оправдание: лучше такая любовь, чем никакой. А тут ведь и красавец, и богат, и интересен. Будет, о чём вспоминать, над чем плакать. Главное - была любовь.  За что нам судить заплаканную Стеллу? Бог ей судья.
   Вместе со всеми банковскими моралистами я был уверен, что этой интрижке конец.
   Но совсем скоро мы были посрамлены.
   Стелла уехала к любимому в Москву. Он купил ей там хорошую квартиру. Она родила ему дочь, через два года сына.
   Новости о ней узнавали мы от Наташи Птичкиной, с которой она перезванивалась по старой дружбе. Передавала мне привет.   
   В каком качестве удалось нашей северо-кавказской красавице устроиться в столичной жизни,  не знаю. Жена, любовница, сожительница, содержанка, подруга,- вариантов много.
   У богатых москвичей мода на многочадие.
   И слава Богу.
   Рождением детей искупаются наши грехи.

 P.S. Прошло много лет. Знал я, что деловые таланты МихалИваныча, рисковость и нагловатая хваткость найдут применение в мутном море российской финансовой сферы. Мелькнула как-то однажды  заинтересовавшая меня  новость из жизни московского делового сообщества. Об этом писали многие деловые газеты, в том числе «Коммерсант».
     В своём кабинете был избит предправления банка «Интерфинанс» М.И.З.  Избил его скандально-известный  Жека Двоскин, он же Слускер, он же Альтман, международный финансовый аферист, родом из Одессы,  пятнадцать раз арестовывавшийся в США, вернувшийся в Украину и Россию и ставший на постсоветском пространстве рейдером, захватывающим мелкие и средние банки. Эти банки ожидала печальная судьба, их превращали в так называемые «банки-прачечные», через них проводили незаконные обналичивания, уводы-переводы средств в оффшорные зоны. Пока Центробанк спохватывался, лишал банчок лицензии, делишки были обстряпаны.  Жека-прохвост начинал искать очередную жертву.
    Так в поле его зрения попал «Интерфинанс», в котором пришёл к власти (путями, как говорят, не совсем праведными) наш бывший шеф, и помаленьку кормился теми же  финнарушениями, что и многие другие. В этом ничего необычного нет, ибо, по свидетельству многих знатоков банковского дела – от банкира-олигарха со связями в чекистских кругах Алесандра Лебедева до экс-главы Центробанка  Виктора Геращенко - 500-600 банков из общего их числа 950-являются отмывочными  конторами. Уж таковы особенности реформированной банковской системы России. Уж так отрегулировала финансовую систему пресловутая невидимая рука рынка. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы осознать масштабы преступного бизнеса.
    Жека Двоскин ввалился со своими охранниками в кабинет  к нашему  любвеобильному банкиру. В нескольких энергичных фразах было сделано предложение, от которого трудно  отказаться. Но и МихалИванычу жалко было терять только что обретённую тихую  гавань. Тем более, терять за смехотворный миллион долларов отступных. Он решительно отказался.
    Слово за слово, разгорелась ссора.  Финансовый бандит кинулся на него с кулаками. МихалИваныч оказался не робкого десятка, дал сдачи. Охранники одессита бросились на помощь своему  шефу-уркагану. Короче говоря, отметелили они  строптивца так, чтобы мало не показалось.
    Потом Жека ещё долго бил бедолагу рукояткой пистолета по голове, приговаривал ласково. Учил.
   Пока лечился страдалец, пока лежал в больнице, через его кредитное учреждение было незаконно обналичено 11,7 миллиарда рублей.      Ответственная за нарушение стрелочница-главбухша, с виду не очень  запуганная, ничего не могла пояснить по существу дела, и была уволена. Должна была попасть  в «чёрный» список Центробанка, но получила назначение на место руководителя внутреннего контроля в крупный банк, который был задействован в схеме обналичивания вышеозначенных миллиардов. И в бедность не впала, и вся семья живая осталась. Чего ж ещё?
Уголовное дело по факту избиения тянулось, тянулось, ни шатко, ни валко. Потом было закрыто по истечению срока давности. Наверное, договорились. Дело тёмное.
    Казалось бы, что нам до столичных страстей? А есть дело. Становится ясной цена заявлениям высоких должностных лиц о борьбе с коррупцией, о борьбе с финансовыми нарушениями, об оздоровлении климата в бизнес-сообществе.

 Этих подробностей будущей биографии своего шефа я, естественно, и знать ещё не мог. И даже как-то жалел его, когда мы прощались с ним.


 Остался у нас на хозяйстве Евгений Борисович С.
 Похоже, он гордился своей мрачной  ролью человека, разгромившего  гнездо мздоимцев. Ходил важно и с напускной  таинственностью, что при его невысоком росточке и женственной рыхлости фигуры оставляло впечатление несколько комичное.
  Впрочем, уважения заслуживала сама  миссия столичного нашего гостя. Нам казалось тогда, что вот человек бросил уютное своё кресло зампредправления  МЕНАТЕПа, приехал спасать дела  сибирского филиала. Довольно долго и я был уверен в сугубой самоотверженности Евгения Борисовича, пока однажды не узнал случайно некоторых обстоятельств его пребывания у нас.
   Я занёс в приёмную какие-то документы на подпись, поздоровался с секретаршей Людой. Она приложила палец к губам и взглядом показала на кабинет директора. Я прислушался. Москвич ругался с кем-то из головной дирекции МЕНАТЕПА, кричал, что может остаться ещё на месяц-другой, если будут  действовать договорённости о выплате ему на время этой командировки двойной его московской зарплаты.
  - Ну и  что, что  незаконно?! Командировочных мне по моей теперешней миссии мало. Я в этой дыре бьюсь,  жизнью рискую. Сами приезжайте мне на смену. А я и дня не задержусь, если  договорённости не будут  действовать!
   Мы с Людой тихонько вышли из приёмной.
   - Два оклада - это хорошо,- вслух подумал я.
   - Два московских его оклада, - уточнила  Людмила.- А оклад у него и так в пять раз больше, чем у  нашего директора.
   

   Всё встало на места свои. Цена самоотверженности спасителя - двойной оклад. То есть 20 тысяч долларов в месяц. И поступиться наш герой не может и рублём. Так ему здесь тяжело. В нашей дыре.
    А нам всем зарплату урезали в связи с тяжёлым положением дел. Мы с пониманием отнеслись к вынужденному урезанию.
  С глаз наших спали романтические шоры. Стало понятно, что привело господина С. в Новосибирск, и что удерживает.

  Вскоре отправился он на ещё более денежную делянку. Шефу империи ЮКОС нужен был свой человек на Ангарский нефтеперерабатывающий завод. Какие договорённости вытребовал этот свой человек в этой дыре- можно догадываться.
  Как складывалась судьба такого крупного специалиста нефтепереработки после разгрома ЮКОСа, не ведаю. Похоже, что не очень удачно. Вскоре вернулся он в более понятную финансовую сферу.
  Недавно  возглавил большой московский банк.


  Преемником его стал С.В.
  Масштабы его деловых талантов были исчезающее  малы. Я знал его в пору совместной нашей работы в Агропромбанке. Он был кем-то вроде прораба на одном из наших достраивавшихся  офисов. Умыкнул три рулона линолеума и ещё кое-что по мелочам стройматериалов для своей дачи. Женщины в ту пору жаловались на его гнусные домогательства при приёме на работу.
   Кто этого господина рекомендовал нашим московским хозяевам в качестве знатока банковского дела – тайна сия велика есть. Он и сам понимал, что в финансах дока небольшой. Знания  пытался подменить кавалерийской отвагой и напором.
   Он орал на планёрках. На попытки подчинённых оправдаться или объяснить ему его ошибки, он, словно закусив удила, грозно рыкал:- Пошла отсюда! Пошла вон!
  Мы с ним по старой памяти  были на ты. Выбрав удобный момент, наедине я увещевал его:
  - Серёга, нельзя же так, особенно с женщинами!
  - Не грузи меня, Женька!- отвечал он мне дружелюбно.
   Но стиля общения  с подчинёнными не менял.
   Дуростью и хамством он быстро опротивел всем и в МЕНАТЕПе. Тихий саботаж, срывы отчётности, всеобщая безынициативность, унылая пришибленность,- воцарились в филиале. Многие специалисты стали увольняться.
   Похоже, полетели жалобы и сигналы в столицу, где быстро поняли, что это за кадр.
  Сняли его через несколько месяцев.
  Он был очень недоволен. Жаловался мне на козлов московских. Особенно огорчён был тем, что в трудовую книжку запись о его неудачном директорстве была внесена с формулировкой «исполняющий обязанности».


  Вскоре прибыл большой кадровый начальник из Москвы, представил нового  нашего директора. Мы стояли всем оставшимся нашим коллективом в огромном операционном зале, сиротливо жались к клиентскому барьеру, тревожно слушали твёрдые предупреждения столичного кадровика:
   - Кому бы и кто бы ни жаловался, мы будем поддерживать сторону директора. Мы знаем Петра Викторовича как большого специалиста банковского  дела. Хватит жаловаться! Нам надоело разбираться с новосибирским филиалом. Пора начинать работать.
   Представленный нам  большой специалист действительно в два месяца наладил кредитную работу, операции с ценными бумагами. Уверенной, твёрдой рукой вывел он полу-затонувший было корабль филиала на прежний фарватер прибыльной устойчивости. Коллектив готов был молиться на спасителя-душку.
   Мне были симпатичны его интеллигентность, начитанность, любовь к книге, чувство юмора, неспесивость. Ни на кого и ни разу он не повысил голос.
  Но я знал, что не прост этот человек. Он был первым заместителем, замом по финансовой работе в недоброй памяти Сибирском торговом банке. И как-то исхитрился уклониться от уголовного преследования, хотя его шефа забрили и даже конфисковали имущество, вплоть до коллекции картин и монет.
  Стабилизационный многомиллиардный кредит, предоставленный обладминистрацией для улаживания  дел с обманутыми вкладчиками, исчез бесследно. Удивительный сей факт заставлял даже самых прожжённых новосибирских аферистов разводить руками в завистливом недоумении. Многие из причастных к оному стабилизационному растворившемуся кредиту смогли приобрести квартиры с видом на оперный театр. Одна новосибирская газета опубликовала ксерокопию договора купли одной из таких роскошных хоромин. Сказочные условия рассрочки (и так сверхнизких!) платежей долго были предметом скандальных  пересудов. Дело тогда замяли. Грандиозные московские события, схватка Ельцина с Верховным Советом, расстрел Белого Дома надолго отвлекли внимание всех.
   Особенно интриговали меня  оговорки шефа, случайно слышанные иногда сквозь полуприкрытую дверь в приёмную.
   - Слово пацана! Как жизнь пацанская?
   Диковато  было слышать подобное из уст книгочея, но я знал, что «СТБ» был до чрезвычайности дружен с первомайской братвой странной дружбой эпохи первоначального накопления.

   Недолго он продержался у нас. Необыкновенные финансовые таланты, масштабные проекты, связи с чиновниками высшего ранга - всё это разительно противоречило навязываемому нам  столичными начальниками уделу заштатного филиала.
   Тут ещё  в новосибирском аэропорту Толмачёво арестовали Ходорковского. Понимания с Москвой стало ещё меньше.
  Мы искренне жалели об уходе Петра Викторовича.


  Пришёл НикНик. Молодой. Смуглый. Крупные черты лица. Похожий  то ли на болгарина, то ли на цыгана-конокрада. Всем рассказывал, что в банковской сфере он с семнадцати лет, то есть уже десять лет.
  Запомнился  тем, что на второй день привёз, и, отказавшись от нашей с Михаилом помощи, затащил с каким-то  другом жуликоватого вида  в свой кабинет тяжёлый сейф.
   Личный сейф в служебный кабинет.
   В дополнение к уже стоящему там фирменному японскому сейфику. Тот, очевидно, был маловат ветерану банковской сферы.
    Зачастили к нему странные люди с большими сумками-баулами. Мы терялись в догадках. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что версий было немного: валютные спекуляции, обналичивание, операции с ценными бумагами, услуги по хранению  денег. Все эти версии как-то не вязались с задачей развития банковского бизнеса, с самим положением директора филиала.

    И так я рассуждал, и этак. Чьи печати были спрятаны под потолком в директорском кабинете? Разве угадаешь?
    Обидно было за банк, за общее дело. Если уж руководители способны на подобные аферы, то что с нас требовать?

   Проблемы нарастали, дела не выправлялись.
   Написал я заявление. И уволился из банка Ходорковского.
   Впрочем, банк уже не относился к опальному олигарху, которого заставляли осваивать профессию швеи-мотористки в далёком забайкальском застенке. Банчок ещё раз переименовался: хозяева якобы сменились, чтобы отстраниться от негатива юкосовских дел.
   Мне отстраниться от воспоминаний тех лет не удаётся.





 


                Привет Ходорковскому!

   Вспоминается приезд Путина в Новосибирск.
   Местные власти, как всегда, в запале лизоблюдства перестарались.
   Было перекрыто движение транспорта по центральным улицам, трасса на Академгородок вымерла.
    С утра непривычно- пустынные улицы удивляли нас всех. Можно было  прогуливаться по огромной, совершенно пустой  площади Ленина, по Красному проспекту, дышать чистым воздухом, без выхлопных газов, без смога.
   Но неблагодарные горожане перемывали косточки и местным, и приезжим начальникам.                Прикидывали, как будут добираться сегодня домой. Надежда только на метро.
    Забавный случай связан с тем визитом.
   Две наши сотрудницы сидели в «Ростиксе», полуфастфудовском заведении, открытом в бывшем Доме Книги. По бедности тогдашнего ресторанного  новосибирского горизонта, по исключительно выигрышному месторасположению, «Ростикс» скоро  позиционировался как ресторан, по-своему стильный и уютный. Быстро он стал чуть ли не главным  местом новосибирской молодёжной тусовки. Сквозь огромные витринные окна видны были непривычные «забугорные» интерьеры, спроектированные «в два света»; шустро сновали молоденькие  официантки в униформе.
   Проехав по обычному маршруту (Академгородок, встреча с общественностью и т.д), президентский кортеж лениво плыл по Красному проспекту, когда, увидев освещённые витрины, высокий гость вдруг предложил заехать выпить пива. Легко вообразить замешательство охраны, если это действительно было экспромтом. В залах «Ростикса» всегда было много посетителей (ставка на небогатую молодёжь оправдалась вполне).
   Вот в этот момент и оказались там наши девчата.
   В который раз мы  слушали их рассказ:

  -Вот сидим мы с Наташкой, сидим на галерее, болтаем о своём, о девичьем.  Нас наверху двое, молодёжь тусуется внизу.  Рядом с нами  пустой столик.
   Вдруг какая-то суматоха у входа. Поднимаются к нам два крепких молодца, одинаковых с лица, просят освободить столик. Извиняются.
  Мы возмущаемся:- С какой стати!
  Они вежливо настаивают. Подходит директор ресторана, начинает уговаривать. Мы ничего не понимаем.
  - Оставьте девушек в покое!- вдруг раздаётся знакомый голос. Мы поворачиваем головы: по лестнице к нам на второй этаж поднимается Путин, и наш губернатор за ним поспешает.
  Садятся за соседний столик. Им приносят две кружки пива, что-то из закусок. К нам за столик плюхается один из  крепких молодых  грубиянов. Второй стоит у лестницы.
   От изумления челюсти у нас отпали. Смотрим во все глаза на своих ясновельможных соседей. А они, как ни в чём ни бывало, потягивают пиво, говорят о чём-то. Два оператора с камерами то с одной стороны подкрадутся, то с другой. Снимают для истории. Подружка сокрушается, что не зашла в парикмахерскую.
   -   Лахудрой буду в репортажах - чуть не плачет.
   - Да ладно ты, не переживай,- успокаиваю её, со стервозной радостью вспоминая, что у меня-то причёска в порядке. Как знала, сбегала в обед в парикмахерскую.
      Мы вполголоса говорим уже с охранником, предлагаем ему угощаться, он отвечает: не положено, служба.
      Путин вдруг обращается к нам:
  - Как жизнь, девушки?
  - Хорошо, Владимир Владимирович!- бодро отвечаем.
  - Не холодно в Сибири?
  - Нет, мы привычные.
  - Учитесь, работаете?
  - Работаем, Владимир Владимирович.
  - Где, если не секрет?
  - В банке МЕНАТЕП.
    Он чуть не поперхнулся. Потом совладал с собой.
  - Ну,  привет Ходорковскому! А нам пора.
    Он встал из-за стола. Спохватились и охранники, вскочил и наш губернатор.
    На первом этаже высокого гостя толпой окружили молодые  посетители ресторана.  Сверкали вспышки фотоаппаратов. Смех и гам раздавались непрестанно. Мы с подружкой стояли у перил галереи и свысока смотрели на остальных.



                Настоящий полковник

   Как-то удивительно было мне узнать, что наш главный менеджер по привлечению корпоративных клиентов, Леонид Пахоменко - ни много, ни мало, а бывший полковник КГБ.
   Все российские банки до сих пор делятся на ментовские и чекистские, в зависимости от того, какие кадры преобладают в службе безопасности.
   МЕНАТЕП был банком  ментовским. Я это знал, поскольку был с нашими безопасниками достаточно дружен.
   Поэтому и удивился, узнав, что Леонид Фёдорович - из всемогущей когда-то конторы.
   Впрочем, бывших чекистов не бывает.
   Он был, что называется, интересный мужчина. Словно младший брат Штирлица-Тихонова. Статный. Красивый.  Умные, насквозь, наверное, нас всех видящие, глаза. Плотный волнистый ёжик с проседью. Леонид Фёдорович не участвовал в общих наших посиделках. К большому огорчению банковских дам.
    По характеру своей деятельности он на рабочем месте бывал нечасто. Не допекал меня поручениями и просьбами. Этим и нравился мне, задёрганному капризной и привередливой публикой. Иногда, после работы, обычно в пятницу,  он приглашал меня в свой угловой кабинетик. Выставлял бутылку очень хорошего коньяка.
  - Поддержи, Евгений.
    Я, показывая на роскошную этикетку, только разводил руками: - «Зачем так тратился?»
  - Есть повод,- отвечал он. Но в подробности не посвящал. Ломал на дольки плитку горького дорогого шоколада - всю нашу закуску.
    Говорили, в основном, о пустяках. О жизни. О даче своей любил рассказывать.
    Иногда разговоры принимали более серьёзный разворот.
    Однажды мы с ним вспоминали недавно умершего нашего общего знакомого Александра Коновалова, с которым я учился в школе, а Леонид работал в «конторе».
   - Получал мало, ушёл в коммерческий банк,- пробовал я оправдать друга детства.- Обидно стало человеку. Майор гозбезопасности чуть больше дворника получал. Жена запилила. Почти семнадцать лет выслуги пропало.
   - Ха, ему обидно было, говоришь. Так у него работа какая была? Попов  гнобить.
   - Какая разница!
   - Как «какая разница»? Мы- то боевые офицеры были. Жизнью рисковали. По командировкам мотались. А эти друзья из отдела по делам религии что? Баптистов-евангелистов, сектантов, да православных- всех без разбору, под одну гребёнку «жучили». И что толку?
   - Все вы хороши оказались! В твоём лице всем чекистам моя обывательская претензия: просрали вы страну. Работали не там, где надо, гонялись за «неформалами», фарцовщиками, за верующими.   А настоящих врагов проглядели, которые Родину готовили на продажу, народ на заклание вели.
   - А что мы могли? Ты хоть знаешь, что было распоряжение уничтожать, не разбираясь, любой компромат на партийного деятеля, начиная от райкомовского уровня? Даже впрок досье информационные собирать нельзя было.
   - Да знаю я это, мне Саша рассказывал. А я ему часто задавал один вопрос: - Вот ты, Сашок, кончил школу с золотой медалью, с красным дипломом факультет вычислительной техники и вот чем занимаешься, с религией борешься. Зачем учился? Должен был научно-технический прогресс вперёд двигать. На что твои таланты и способности  потрачены?
   - И что Сашок твой отвечал?
   - Уклончиво отвечал. Похоже, и сам так думал. С религией боролись, вот и доборолись: боровы обкомовские в церкви  стоят, свечку как стакан с водкой  держат, чекисты  своими духовниками похваляются. Всё атеисты бывшие.
   - А, Бог им судья. Взыщется со всех,- закрыл неприятную тему Леонид Фёдорович,- я в церковь не хожу. Мне было бы стыдно.
   Он  стал старательно разглаживать металлическую фольгу от шоколадки.    Фольга шуршала. Мы молчали. Я вдыхал волшебные коньячные ароматы из чайной чашки и вспоминал своё. Вспоминал, как Саша по моей просьбе  достал для моих филологических надобностей Библию. Припрятал из числа конфискованного у баптистов.
    - Я вот думаю, что надо было мне в Москву перебираться. Пока звали. Пока друг мой при должности был.
   - Что за друг?
   - Байдужа Николай. Знаешь такого?
   - Ещё бы! Секретарь Совбеза, глава Администрации. Большой человек, наверное. Правда, что ли, знакомец твой?
   - Мы с ним на Высших Курсах Военной контрразведки учились.
   -  Ну, и ехал бы к нему в Москву.
   - Неохота было в помойку эту с головой окунаться.  Да и, пока я раздумывал, Николая переместили. На таможню бросили, потом в Данию послом сослали. Как будто не нужны честные люди в Кремле. Туда тогда ВВ тянули.
   -  Кого?
   - ВладимВладимыча вели. В люди выводили. Всех, кто на пути был,  в сторону отодвигали.
   Слушая такие разговоры, я испытывал странное чувство «причастности» к большим делам, спрашивал даже:
   - А вот как тебе Путин? Неужели обыграли комитетчики в этой сложной игре прозападную камарилью перестройщиков, и сейчас, обогащённые новым историческим опытом, начнут Россию возрождать?
      Об этом не я один мечтал, наверное.
      Но  коллега охладил мою горячность:
    - Время покажет. Думаю, что вряд ли будет так, как мечтается нам. Кто его вывел на авансцену, ты знаешь.
    - Знаю, так ведь этот тип уже в Лондоне.
    - Ну, и что? Большая игра!
    - Не в Москву, так здесь бы мог ты найти синекуру, возглавить службу безопасности какого- нибудь банка.
    - Мог бы, конечно. Да как вспомнишь, что надо согласовывать этому жулью их шитые белыми нитками кредитные заявки с явными откатными составляющими, с сомнительными залогами, с неоправданными рисками,- то и подумаешь сто раз: «Увольте. Воруйте без меня. Уж лучше я на даче сидеть буду. Мне много не надо».
      
    Иногда его прорывало. Он зло говорил о наших руководителях; очень нелицеприятные вещи узнавал я. Знал он, казалось, все тайны. На мои вопросы о шефе, на моё восхищение его расторопностью, деловыми талантами, он ушатом холодной воды мог вылить на меня информацию к размышлению. Талантов – на две копейки. Послан мальчишка окучивать  Сибирь. Его брат в Москве, в управлении кредитных ресурсов  командует. У нашего мальчика задача - находить клиентов, договориться о схеме,  выдать кредит, получить откат и отвезти в столицу.
   -  Неужели за спиной Ходорковского делишки обстряпывают?- ахнул я.
   - Тому-то за миллиардными делами ЮКОСА - не до мелочей. Ещё и в политику сунулся. Догадался, чем заняться.
   -  А этим прохвостам доверяет? Вот сукины дети!
   -  Сукины дети, да свои сукины дети, - наверное надеется.
   
    Почему Леонид Фёдорович отличал меня,  не знаю. Но наши безопасники, всё  менты-эмвэдэшники, то есть не слишком большие друзья комитетчиков, как-то очень  ревниво  мне пеняли его приязнью.
    Положение его в банке было особенное.
    Наш ушлый  перелётный шеф умудрился обидеть такого человека.
    Когда полковник рассказывал мне гадкую эту историю, его трясло от возмущения.
    Суть дела, если коротко говорить, была в следующем. Шеф обещал Леониду, что, если тот устроит стомиллионный кредит шахте «Распадской», то может полгода не появляться на работе. Полковник мобилизовал все свои связи, через бывших своих сослуживцев вышел на людей в окружении Тулеева, те мягко убедили руководство шахты взять кредит именно в далёком Новосибирске.
   Но вместо многомесячного обещанного отпуска, чекиста уже через три дня отозвали на службу, и стали пытаться заставить продолжать столь успешную деятельность по привлечению крупных клиентов. Полковник попробовал напомнить про обещания, но вместо ответа получил  выговор по какому-то пустяшному поводу.
    - Ну, эти сосунки пожалеют, Евгений!- грозился он в последнюю нашу встречу, с обычной тщательностью разламывая  на дольки плитку тёмного горького шоколада.
    - Да плюнь ты, Леонид Фёдорович. Работай. А то мне поговорить не с кем будет,- взмолился я, откупоривая прощальную, особенно роскошную бутылку.
   - Я уже заявление на увольнение написал.
   - Жаль. Искренне жаль.
   - А поганцев этих надо наказать. Всё гнездо это разогнать. Ужо им!
   - Ты что, Леонид Фёдорович!- испугался я,- Мне опять работу искать. Тебе-то что, пенсию полковничью получаешь. А у меня семья.
   - Тебя не тронут,- пообещал он.
 











                Vox populi   

     Клиентов в Новосибирском филиале было немного.
     Обычно пустовал огромный операционный зал, ещё для Сибирского Торгового Банка переоборудованный из спортзала крупного проектного института.
      Совсем недавно здесь кипели страсти, толпился народ, одураченный навязчивой рекламой, сбитый с толку, поддавшийся соблазну лёгких  шальных денег. Люди шли и шли, несли и несли свои деньги, покупали акции, ждали дивидендов, следили за бурным ростом котировок.
      Сибирский Торговый выстроил чудовищных масштабов финансовую пирамиду, потом обрушил её. Десятки тысяч обманутых вкладчиков днями толпились у закрытых дверей  банка, бились в истерике, рыдали. Суровые, молчаливые охранники едва удерживали толпу от погрома.
     Негатив словно настоялся, скопился в помещениях обанкротившегося банка. Владельцы здания долго искали хоть каких-нибудь простаков- арендаторов. Был почти до предела снижен размер арендной платы.
     Решение хозяев МЕНАТЕПа арендовать проклятые и оплаканные площади было вполне отважным. Правда, на всякий случай, после перепланировки помещения нового банка были освящены приглашённым священником.
    Впрочем, народ православный долго сторонился роскошно-отстроенного офиса. Как и атеисты, как и адепты других верований и конфессий.
    Поэтому, наверное, работать с вкладчиками МЕНАТЕП и не пытался.
    Пустынные интерьеры нашего банка изредка оживляли только представители немногих фирм и организаций, обслуживающихся в филиале, да иногда появлялись среднеазиатские гастарбайтеры и рыночные торговцы, отсылавшие на свою далёкую, южную родину сотню-полторы заработанных в Сибири долларов.
    Значительно реже приходили клиенты славянской наружности. Это были работяги-нефтяники, юкосовские рабочие. Всем вахтовикам-жителям  Новосибирской области зарплата поступала на счета в нашем филиале. Мужики частью снимали заработанное, а частью оформляли во вклады.
     После их ухода наши девчата  с уважением называли суммы их заработков, вдвое-втрое превышающие  среднебанковские зарплаты.
    - Счастливые,- завистливо говорили наши любители считать деньги  в чужих карманах.
    Попытки урезонить их рассказами о северной стуже, болотах, комарах и гнусе, вахтовом неуюте, многомесячных разлуках с семьями, особой пользы не имели.
    Счастливые, да и всё тут. Не переубедишь!
    Как-то солнечным мартовским  днём удалось мне поговорить с одним таким счастливцем.
     На лавочке у входа в банк сидел я  на весеннем припёке, щурился в блаженной послеобеденной дремоте. Подошёл простоватого вида плотный мужик в крытом полушубке и лохматой лисьей шапке. Поздоровался, сел рядом на скамейку, снял шапку, положил возле себя. Достал платок, вытер  пот со лба. Редкие рыжеватые волосы развевались весенним ветерком. Мужик глубоко и словно с облегчением вздохнул.
     - Жарко,-  пояснил он мне.
     - Чего-то, брат, ты не по сезону снарядился.
     - Так с вахты еду! Там у нас ещё морозы. За сорок градусов в марте бывает. Не то, что у вас тут квашня,- он с досадой показал на ручьи, текущие из-под осевшего сугроба на газоне.
       Мы разговорились. Зовут мужика  Фёдором, сорок семь лет, работает помощником бурового мастера, «помбуром», говоря по-северному. Возвращается после вахты домой, в Черепановский район. Надо снять деньги, купить подарки домашним. Да задержка невольная вышла: попал на обеденный перерыв банковских кассиров.
    - Долго ещё обед у ваших девчат?
    - Двадцать минут,- ответил я, взглянув на часы.- Да ты сам сходи перекуси пока. Всё  веселей время пойдёт.
    - Нет, чего уж там. Дождусь.  Потом  пообедаю.
    - Как там у вас  на Севере?
    - Работаем.
    - Тут у нас легенды ходят о ваших заработках. Завидуют многие.
    - А пусть приезжают. Чего завидовать? Не бумажки в банке перебирать.
    -  Разбогатеют?
    - Не дадут разбогатеть нашему брату-работяге. Иначе,  зачем бы мы  вахты сдваивали.
    - Чего-чего? Как это: «сдваивали»?
    - По два срока на буровой горбатимся. Чтобы заработать, как следует.
    - А я тут слышал, что Ходорковский платит хорошо, что порядок навёл в компании ЮКОС, поднял из руин производство, людей ценит.
     Надо сказать, что не я один попал в те годы под обаяние личности М.Б.
     Благостная версия его жизнеописания была навязана, преподнесена «городу и миру»  угодливой пресс-службой олигарха.
      Родился мальчик Миша в «самой обычной» простой семье инженеров  завода «Калибр». Жили скромно, в коммунальной квартире. Учился хорошо. Интересовался химией. Рано женился. В студенческие годы подрабатывал плотником в ЖЭКе. Как-то так хорошо и удачно занялся молодёжным научно-техническим творчеством, что менее чем за два года собрал деньжат на банк. И т.д. И т.п. Складненько. Ладненько. Почти убедительно. Можно верить.
    Кратко я изложил помбуру заученную почти  наизусть елейную версию жития олигарха. То были золотые времена нефтяной империи, когда капитализация ЮКОСА превысила сорок миллиардов долларов, а его хозяин официально числился первым из российских богатеев.
 Спросил своего собеседника:- Что, правда, такой отец народа ваш хозяин?
- Ха-ха!- вдруг с неожиданной театральностью воскликнул Фёдор- северянин. – Ты лучше спроси, как в бараний рог скрутили юкосовские бароны целый город Нефтеюганск. Как жители после убийства своего мэра Владимира Петухова чуть не разгромили офис узурпаторов.

   Спорили мы, спорили с северянином. Он, несмотря на простоватый вид, оказался  неожиданно упорным и знающим спорщиком.  Исчерпав все доводы и аргументы, я , наконец,  прямо и грубо спросил:
   - Вот ты, Фёдор, всё об одном. А почему ты о других версиях не вспоминаешь? Да чёрт с ними, с версиями! Что тебе дела нефтеюганские? Тебе что надо? Заработать да домой. С этим-то всё в  порядке?
   - Нет, не всё.  Кровопийца и буржуй он. Давно ли месяцами задерживал зарплаты. Показывал, кто в доме хозяин.
   - Так ведь не уволился никто, значит, верили ему люди!
   - Куда деваться- то народу? За ворота? С голода сдыхать?
   Поспорили мы ещё с четверть часа,  потом пришли с обеда банковские  кассирши. Мы с Фёдором зашли в банк следом за ними. Он получил деньги. Мы попрощались.
    - Не верь ты этим оглоедам. Хищники они, стервятники!- напоследок сказал мне помбур.
    - Так уж и все?
   - Все!  И нашему поделом: мордой, да в говно!-  отрезал северянин совсем по-кутузовски. - Поделом вору мука. И остальных кровососов надо туда же. На нары. С конфискацией!

       P.S. В голове моей всё перемешалось. Где правда? Кому верить? Кто прав? Перечитал заново интернетовские странички о нашем шефе. Две  самых  интересных, пожалуй, приведу почти полностью, чтобы не быть обвинённым в подтасовках, с сохранением стиля:

1*
 Михаил Ходорковский родился 26 июня 1963 года в Москве, в самой обычной семье. Его родители - инженеры, всю жизнь проработали на заводе 'Калибр'. Семья жила скромно, в коммунальной квартире. Собственная квартиры появилась у них в 1971 году.

С детства Михаил увлекался химией, закончил с углубленным преподаванием химии, а в 1981 году поступил в Московский химико-технологический институт им.Д.Менделеева.

Поскольку его семья жила крайне скромно, а он считал невозможным находиться на содержании у родителей, с первого курса Михаил параллельно с обучением подрабатывал плотником в жилищном кооперативе. Это не мешало ему хорошо учиться - все годы, проведенные в институте, он был лучшим студентом курса. Однако, несмотря на прекрасную успеваемость и работу в комсомоле, распределение после окончания института принесло ему разочарование - из-за пресловутого 'пятого пункта' (отец Михаила Ходорковского - еврей), он не смог получить направление в научно-исследовательский институт, чьей тематикой особенно интересовался.

Несмотря на то, что Михаил Ходорковский осознал, что возможности научной карьеры в СССР для него ограничены, падать духом он себе не позволил. К тому времени он был уже женат на своей однокурснице Елене, имел маленького сына и был вынужден думать не столько об амбициях, сколько о хлебе насущном.

Михаила заинтересовали новые возможности, которые предоставляла предприимчивым и энергичным людям перестройка. Ему пришло в голову, что именно сейчас могут быть востребованы инновационные научно-технические проекты, многие из которых годами пылились на полках их авторов из-за неповоротливости бюрократической машины. Михаил решил заняться внедрением новых научно-технических разработок в производство - в 1987 году он создает Центр научно-технического творчества молодежи. Параллельно с работой он, как всегда, учится - на этот раз в Плехановском институте народного хозяйства. Центр быстро стал эффективной и успешной организацией - мостом между остро нуждавшимся в свежих технологических идеях производстве и фундаментальной наукой.

В 1989 году заработанные Центром деньги стали основой для организации одного из первых в России коммерческих банков - банка МЕНАТЕП. Это был благоприятный период для банковского сектора – как государственным, так и коммерческим предприятиям, нужны были кредиты. Банк активно участвовал в ряде государственных программ - в частности, был уполномоченным банком госкомпании 'Росвооружение'. Михаил Ходорковский работал чрезвычайно много. В это время он встретил девушку, которая стала его второй женой – она работала в его банке экспертом отдела валютных операций. В 1991 году он снова стал отцом - Инна родила дочь Настю.

Михаил Ходорковский быстро понял, что будущее России зависит в большей степени от ее промышленности, чем от банков. Однако российская промышленность на тот момент находилась в кризисном состоянии. Государственные предприятия, лишенные инвестиций и грамотного управления, хищнически разграблялись, рабочим месяцами не платили зарплату, оборудование быстро устаревало Государство стремилось привлечь к восстановлению убыточных предприятий частный капитал, н бизнесмены боялись связываться с советскими индустриальными гигантами, обремененными огромными долгами и перед бюджетом, и перед собственным работниками.

1992 год - переломный год в судьбе Михаила Ходорковского. В октябре 1992 года совет директоров банка МЕНАТЕП принял решение об изменении концепции развития и переходе от чисто банковского бизнеса на путь создания промышленной группы. В 1994-1995 годах банк активно участвовал в инвестиционных  конкурсах, в ходе которых приобрел пакеты акций ряда крупных промышленных предприятий - АО 'Апатит', 'Воскресенских минеральных удобрений', 'Уралэлектромеди', Среднеуральского и Кировоградского медеплавильных заводов, Усть-Илимского лесопромышленного комбината, АО 'АВИСМА', Волжского трубного завода.

В 1995 году государство  решило выставить на залоговый аукцион крупный пакет государственной нефтяной компании ЮКОС. Это решение было вызвано двумя причинами - системным кризисом, охватившим нефтяную отрасль страны, и отсутствием денег в бюджете России. К 1995 году ЮКОС был убыточной компанией с огромными долгами, постоянно падающей добычей и устаревшим оборудованием. На предприятиях компании была предзабастовочная ситуация, вызванная шестимесячной задержкой в выплате заработной платы. Государство предложило участвовать в аукционе всем крупным финансовым структурам, но кроме банка МЕНАТЕП интереса к НК ЮКОС никто не проявил - одни не хотели вкладывать деньги в практически обанкротившуюся компанию, другие не могли найти достаточно средств для внесения государству залога. В результате под залог в $350 млн. МЕНАТЕП получил в управление 78% акций НК ЮКОС.

Михаил Ходорковский прекрасно понимал, что рискует всем. Для вывода НК ЮКОС из кризиса понадобятся не только все средства банка МЕНАТЕП, но и привлечение кредитов других банков. Тяжелое положение компании требует изучения положения дела на каждом из ее предприятий.

Но после первой же поездки в Нефтеюганск, где располагалось одно из предприятий НК ЮКОС, Ходорковский понял, что сделал правильный выбор. Царившая на предприятии разруха, отчаявшиеся рабочие, атмосфера безнадежности потрясли его. Он понял, что обязан переломить эту ситуацию.

На это понадобилось 6 лет. Все эти годы Ходорковский занимался исключительно нефтяной компанией, полностью уйдя от дел банка. Договаривался с правительством о реструктуризации долгов, привлекал инвестиции, гарантией которых была исключительно его деловая репутация, проводил эмиссию акций, чтобы найти средства для погашения задолженности по зарплате и перед бюджетом. К 2003 году НК ЮКОС из убыточного предприятия превратилась в лидера мирового энергетического рынка с капитализацией в 40 млрд. долларов США.

Дальше ему стало неинтересно. Как бизнесмен он уже все доказал и себе и другим. Ходорковский и сам чувствовал, что все меньше интересуется бизнесом и все больше проблемами россиян, в особенности проблемами молодежи. Как отец уже четверых детей (в 1999 году у Ходорковских родились близнецы Глеб и Илья) он прекрасно сознавал, как важна для талантливых юношей и девушек из маленьких городков и деревень России любая возможность для развития и образования. И еще для него было ясно, что именно российская молодежь - наиболее важный и ценный ресурс России. В 2001 году Михаил Ходорковский основал благотворительный фонд 'Открытая Россия', целью которого стала реализация проектов в области культуры и образования, развитие интеллектуального потенциала страны. Со временем Михаил Ходорковский был намерен полностью переключиться на руководство фондом, передав дела НК ЮКОС своим коллегам.

25 октября 2003 года в Новосибирске самолет Ходорковского штурмом берет спецназ ФСБ. Ходорковского обвиняют в нарушениях при приватизации ОАО 'Апатит' в 1994 году и арестовывают. Находясь в заключении, Ходорковский складывает с себя полномочия руководителя нефтяной компании. Он не желает, чтобы его арест отразился на тысячах сотрудников НК ЮКОС.

В марте 2004 года газета 'Ведомости' публикует переданную Ходорковским через адвокатов статью 'Кризис либерализма в России'. Статья вызывает сильный общественный резонанс и дает начало дискуссии о путях дальнейшего развития российского общества

Пресс-центр Михаила Ходорковского
 
2*
   В мае 1998 года мэр Нефтеюганска  Петухов обвинил "ЮКОС" в том, что компания не платит налоги в местный бюджет и это не позволяет своевременно выплачивать зарплату работникам бюджетных предприятий. В ответ на это руководители нефтяной компании заявили, что уплатили в бюджет города около 120 миллионов рублей, и фактически обвинили власти Нефтеюганска в их растрате. В дело вмешался губернатор Ханты-Мансийского автономного округа Александр Филипенко, который создал для разбирательства конфликта бюджетный комитет. Петухов, в свою очередь, объявил голодовку, потребовав отстранить от должности начальников городской и окружной налоговых инспекций и возбудить уголовное дело по факту неуплаты "ЮКОСом" налогов в городской бюджет. Ряд СМИ указывал, что мэр также пообещал добиться в Москве отмены решения о выделении "ЮКОСу" инвестиционного кредита. Голодовка мэра длилась неделю, а через несколько дней после ее окончания, 26 июня 1998 года, он был убит  - неизвестные открыли по нему огонь из пистолета-пулемета, когда он шел пешком на работу.
После убийства мэра Нефтеюганска население города вышло на митинги, обвиняя в преступлении руководство "ЮКОСа" (по данным ряда изданий, горожане пытались взять штурмом офис "Роспром-ЮКОСа"). Убийство Петухова было совершено в день рождения владельца "ЮКОСа" Михаила Ходорковского, что недоброжелателями НК было расценено как "подарок имениннику"...
По факту убийства мэра Нефтеюганска было заведено уголовное дело. В 1998 году на одном из домов Нефтеюганска была установлена мемориальная доска "В.А. Петухову - главе местного самоуправления».
В 2003 году стало известно, что Генпрокуратура забрала дело об убийстве Петухова в Москву. В июле 2005 года она предъявила обвинение в организации убийства мэра Нефтеюганска и его охранника бывшему сотруднику службы безопасности "ЮКОСа" Алексею Пичугину, уже приговоренному в марте того же года к 20 годам лишения свободы за другие преступления, якобы совершенные в интересах НК, а в апреле вновь обвиненному в организации других преступлений: убийства предпринимателя Валентины Корнеевой и двух покушений на бизнесмена Евгения Рыбина.
Обвинитель указывал, что все эти преступления Пичугин организовывал по заданию первого вице-президента "ЮКОСа" Леонида Невзлина.
В августе 2006 года Пичугин был признан виновным по всем пунктам обвинения и приговорен к 24 годам лишения свободы.

 Как выяснилось в ходе следствия, нынешний гуманитарий Невзлин не зря в свое время окончил Московский институт нефти и газа по специальности «системотехник». Поскольку им была создана внушительная и хорошо продуманная система давления на несговорчивых оппонентов. Невзлин якобы давал указания Пичугину, у которого, в свою очередь, в поле зрения было несколько людей с уголовным прошлым и обширными связями. Те, в свою очередь, подбирали исполнителей, которые, собственно, и реализовывали «заказ» за сравнительно небольшие деньги.

Наибольшей загадкой, связанной с «ЮКОСом», было убийство мэра Нефтеюганска Владимира Петухова, совершенное в июле 1998 года. Компания, дававшая около 70% поступлений в бюджет города, намеревалась взять его под контроль и сделать своей «столицей», подобной Когалыму у «ЛУКОЙЛа». Для чего приступила к «выстраиванию» отношений с городской Думой, правоохранительными органами и исполнительной властью. Петухов этому отчаянно сопротивлялся, и большинство жителей города были на его стороне. Вероятно, чтобы сломить сопротивление упрямого градоначальника, нефтяники стали задерживать платежи в бюджет. Мэр ответил массовыми митингами и собственной голодовкой. Во время голодовки он выдвинул несколько требований: возбудить уголовное дело против «ЮКОСа» по факту сокрытия налогов, отстранить от должности начальника налоговой инспекции города и начальника налоговой полиции Ханты-Мансийского округа, погасить недоимку в бюджет в размере 1,2 триллиона неденоминированных рублей и прекратить вмешательство в деятельность органов местного самоуправления. Он также пообещал после голодовки (она продолжалась неделю) добиться в Москве отмены решения о выделении «ЮКОСу» инвестиционного кредита. События стали принимать для компании явно нежелательный оборот, и через 10 дней по дороге на работу Петухов и его телохранитель были расстреляны из автомата.
Реакция горожан на гибель мэра была бурной. На состоявшихся стихийных митингах горожане требовали наказания виновных, открыто называя таковыми руководство «ЮКОСа». Несколько дней пикеты блокировали улицы и дороги на въезде в город. Вдова Петухова написала письмо Ельцину, где назвала организаторов убийства пофамильно. Следствие, однако, стало разрабатывать совсем другую версию, так называемый «чеченский след». В итоге компания «сломала» город.


  Перечитанное не прибавило ясности. Как у змеи ног,  не найти правду. Никто её и не искал особо, впрочем.
  Прошли годы. Бывший ельцинский приспешник-соратник, один из самых приближённых к телу и самых информированных политиков той эпохи, Михаил Полторанин (во искупление и собственных грехов, наверное) с исповедальной откровенностью открыл перед нами со всей зловещей достоверностью все тайны становления нового строя, историю разграбления России, присвоения народной собственности кучкой нуворишей.
   Его громоподобная по резонансу книга «Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса» показала в числе прочего и изнанку   сказочного взлёта мальчика из коммунальной квартиры, любителя химии, обиженного по пятой статье; плотника в ЖЭКе, комсомольца, от обиды подавшегося в банкиры; спасителя погибающей российской нефтянки; изнанку  его баснословных успехов на всех фронтах и превращение в олигарха, жёсткостью своей удивлявшего даже родного сына.
    …у него был большой кабинет в Белом доме… на двери табличка «Ходорковский Михаил Борисович» без указания должности и чина…
   .. он особо не светился…
  … советник премьер-министра Силаева, которому его внедрил Горбачёв…
  …он имел и других покровителей в Кремле…
  … вчерашний комсомольский функционер вдруг получил в подарок активы государственного Жилсоцбанка и создал свой коммерческий банк МЕНАТЕП, в котором были открыты (по распоряжению покровителей) расчётные счета  Фонда ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, госкорпорации «Росвооружение» и многих других лакомых клиентов…
   … контроля за деньгами никакого - хочешь, посылай облучённым районам, а не хочешь - переводи в банки Швейцарии…
   … Михаил Борисович-специалист по конвертации средств для высшего эшелона власти…
   …Ходорковский делал то, что от него хотели…
   …ЦРУ оперативно получал  информацию о личных счетах и других активах нечистоплотных представителей власти…
    …с нечистыми на руку «фигурантами» можно на «ты», можно не церемониться…Их можно брать за горло, за мошонку и диктовать им всё, что надо…

   Наверное, с такой  биографией, такими связями, такими полномочиями, такой информированностью, легко было себя вообразить титаном среди карликов. Цену многим он знал, вплоть до числа нолей в их оффшорных счетах. Немудрено, что голова закружилась. Возомнил себя кукловодом.
  Но многих он недооценил. К его сожалению, они оказались сильными.

…исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
 …ты взвешен на весах и найден очень легким:
 … разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Дан. 5:23-28).
  Его вес тоже был взвешен на весах иных, и вес этот найден ничтожным.

  Разделено царство его…
  Кому дано царство его? Не Мидянам и Персам.
 
…Не бог, не царь и не герой…

  От частных судеб, от мелочей конкретной жизни поневоле приходят какие-то обобщения, вспоминаются вековечные истины, которыми зашуганный, долготерпеливый народ отгородился от виноватых.
  - Поделом вору мука!
  - По вору кара!
Поделом вору мука. Вор у вора украл. По вору и кара. Барьером таких выстраданных истин ограждён русский человек от излишней сентиментальности. Если и посочувствует кому, дескать «от тюрьмы да от сумы не зарекайся», так только на своём, бытовом уровне, своему оступившемуся по пьянке знакомцу.
    Жестокая штука жизнь…
    Так ли? Нам ли судить?
    Одно ясно: - Долго нам до социального мира и классовой гармонии.
    За что судить обманутый, ограбленный народ? Уж во всяком случае не за излишнюю кровожадность.
    - От тюрьмы да от сумы не зарекайся,- всякий знает. Понимают люди, что случается разное.
    Узников  со всегдашним  милосердием жалеют.
    Идут годы. Блаженна короткая память людская.
   А потом узнаёт обыватель другие подробности большой политики, большого хапка приватизации, второго большого хапка, рейдерских войн.
   Узнаёт не специально, ибо не хочет специально искать  эту мерзость, копаться в этой грязи. Просто вышел на новостной сайт, хотел почитать  об одном писателе.
    Да всякое лыко в строку. И на писательском сайте: Нефть, «Юкос», рейдерство, законный отъём.

   1  В начале 90-х, когда П. работал заместителем Собчака и возглавлял департамент внешнеэкономических связей Санкт-Петербурга, они, то есть П. с Тимченко, создали компанию Golden Gate, целью которой был экспорт нефтепродуктов в обмен на продовольствие.
Компания экспортирует 100 тысяч тонн нефтепродуктов, но никакого продовольствия Петербург не получил. Депутаты Ленсовета во главе с М.Салье создали комиссию о расследовании афер, связанных с внешнеэкономической деятельностью П. и мэрии. Результаты работы комиссии были обнародованы, однако до уголовного дела не дошло.

2. Г.Тимченко, продолжая заниматься экспортом нефтепродуктов, в 99-м году эмигрирует в Финляндию.
На тот момент он практически никому неизвестный нефтетрейдер. Согласно данным финской налоговой инспекции, его доход на то время составлял 327 тыс. евро. Однако после прихода к власти П., дела Тимченко резко идут в гору. Уже в 2000 году он декларирует более 1,5 млн. евро, в 2001 – почти 5 млн. евро. В 2003 году Тимченко уезжает в Швейцарию и по сей день живет в Женеве. Налоги платит в Швейцарии в соответствии с договором со швейцарским правительством.
Как вы догадываетесь, в России не платит ничего. Его компания Gunvor, зарегистрированная в Нидерландах, принадлежит кипрскому оффшору. Gunvor так же налоги в России не платит, а платит их в Швейцарии и Сингапуре.

3. Миллиардный рост бизнеса Тимченко начался после захвата ЮКОСа.
Тимченко, согласно Le Monde стал одним из учредителей печально известной фирмы-однодневки «Байскалфинансгрупп», через которую путинско-сечинская «Роснефть» захватила ЮКОС.

4. В 2008 году Тимченко попадает в список долларовых миллиардеров по версии журнала Forbes с состоянием 2,5 млрд. долларов.
В последнем рейтинге миллиардеров, по версии российского журнала «Финанс», состояние Тимченко – 271 млрд. рублей, или около 9 млрд. долларов. Причина такого стремительного взлета малоизвестного бизнесмена кроется в масштабах экспорта российской нефти и нефтепродуктов.
К настоящему времени, будучи гражданином Финляндии и выплачивая налоги в Швейцарии, этот господин контролирует более трети экспорта российской нефти. Он является крупнейшим экспортером нефти, добываемой государственными «Роснефтью», «Газпромнефтью» и приближенного к правительству «Сургутнефтегазом». Начиная с 2007 года через компанию Тимченко экспортируется от 60 до 90 млн. тонн нефти и нефтепродуктов с выручкой до 80 млрд. долларов.

5. Еще с советских времен вопросы экспорта нефти и газа как стратегического ресурса страны находились под тотальным контролем государства – президента и правительства.
У меня нет сомнений в том, что экспорт нефти государственных компаний, осуществляемый Тимченко, согласован с руководством страны, то есть с П.
Таким образом, обогащение Тимченко произошло за счет экспорта госресурсов, распоряжение которыми осуществляет П.

6. В последние годы Тимченко становится крупнейшим акционером «Новатэка», второй после «Газпрома» газодобывающей компании страны.
Эта компания пользуется уникальными преференциями со стороны государства. Согласно закону в России введена государственная монополия на экспорт газа. Газ может продавать за границу только «Газпром», но для Тимченко сделано исключение. Частная компания «Новатэк» экспортирует газ, используя номинальный договор с «Газпромом», а вот, например, «Сургутнефтегазу» или «Лукойлу» вместе с ТНК-BP этого сделать не позволили. Вас удивляет? Меня нет.

7. В конце 2010 года Тимченко покупает у подконтрольной государству компании «Газпром» пакет акций «Новатэка» объемом 9,4%.
На тот момент рыночная цена пакета 3,2 млрд. долларов. Однако «Газпром» делает Тимченко фантастическую скидку в размере 1,3 млрд. долларов, и Геннадий Николаевич приобретает внушительный пакет за 1,9 млрд. Итог – «Газпром» потерпел убытки от сделки более чем 1 млрд. долларов, Тимченко стал богаче ровно на эту же сумму. А теперь попробуйте сказать, что П и здесь не при чем.

8. Летом 2011 года, то есть совсем недавно П. подписывает распоряжение о передаче «Новатэку», подконтрольному Тимченко, БЕЗ КОНКУРСА гигантских газовых месторождений на севере Ямала – Геофизического, Салмановского (Утреннего), Северо-Обского и Восточно-Тамбейского нефтегазовых участков.
Запасы газа в этих месторождениях – 2,4 трлн. куб. м. Этот объем газа эквивалентен экспорту российского газа в Европу в течение 18 лет! Кроме того, своим распоряжением П. грубейшим образом нарушил закон «О недрах», 9 статью, где говорится о том, что осваивать месторождение на шельфе имеют право компании, контролируемые государством.

А теперь, вот что говорит П. по поводу своих взаимоотношений с Тимченко и его бизнесом: «Всё, что связано с его бизнес-интересами - это его личное дело. Я никогда туда не лез, и лезть не собираюсь».

Я благодарен Захару Прилепину за замечательный вопрос.
Саморазоблачительный ответ П. не оставляет сомнений: говорить правду – не его стиль, а помогать друзьям сколачивать миллиардные состояния – его истинная цель.

Вот вам и разгадка, почему идет на четвертый срок и хочет нами вечно править.
   
  Эту информацию разместил тот ещё «правдолюбец», одно имя которого заставляет вспомнить окаянные годы ельцинизма, когда этот вдруг прозревший теперь обличитель был не последней спицей в колеснице, а вице-премьером.
   Схватка бульдогов под кремлёвским ковром и вокруг него продолжается. Летят кровавые ошмётки. Льются потоки помоев. Зловещие подробности  вдруг всплывают из вроде бы канувших в Лету.
  Никто ни на кого не подаёт в суд, не защищает свои честь и достоинство.
  Где правда? Где наветы?
   Растерянность, близкая к ужасу, охватывает мирного обывателя, маленького человека.
- Чума на оба ваши дома,- думает он,- Горите вы ясным пламенем!
  Но жить надо; хоть и  в этом гадючнике, а надо жить, кормить семью, растить детей.
   Близкими становятся мысли о постигшей нашу страну нравственной и социальной катастрофе бандитского номенклатурного капитализма и понимание того, что мы все живём внутри этой катастрофы, и она не только не преодолевается, но, напротив, разрастается.
   Всё новые версии предлагают и  борзописцы  из числа бывших либерал-прогрессоров. Некий А. Пионтковский в 148-м номере журнала «Континент» с отчаянием обманутой девицы пишет о том злосчастном дне, когда поссорились МихалБорисович с ВладимВладимировичем:
- Господин Президент, ваши чиновники — взяточники и воры!
- Господин Олигарх, вы хотите, чтобы я напомнил вам, как вы приобрели свое состояние?
Таков был исторический обмен репликами двух наших выдающихся современников на февральской встрече президента РФ с ведущими бизнесменами.
Драма ситуации в том, что оба они были правы. Чиновники действительно взяточники и воры. И М. Ходорковский привел несколько убедительных примеров, подтверждающих этот тезис. Но тот же М. Ходорковский был одним из тех, кто в бурные годы первоначального накопления российского капитала был назначен сверхбогатым российской бюрократией. О тех временах с обезоруживающей откровенностью и даже простодушием рассказал в своем письме издалека в редакцию газеты “Коммерсант” Борис Березовский: “В те годы каждый, кто не сидел на печи, за небольшие взятки чиновникам получил громадные куски госсобственности”.
Олигарх — это не просто очень богатый человек. Билл Гейтс — самый богатый человек в мире, но никто не называет его олигархом. Олигархия — это бинарное отношение между бизнесом и властью. Олигархический капитализм в его русском исполнении — это такая его модель, в которой крупнейшие бизнесмены могут функционировать и умножать свои состояния только благодаря административному ресурсу, т. е. своим связям в коридорах власти, а бюрократия процветает и обогащается, обкладывая данью бизнесменов. Иногда это слияние денег и власти доводилось до своего логического завершения: В. Потанин назначался вице-премьером правительства, а Б. Березовский — заместителем секретаря Совета безопасности.
Миллиардер М. Ходорковский, так же как и остальные российские олигархи, вырос из этого кровосмесительного союза денег и власти. Во второй половине 90-х годов у него была довольно негативная репутация на Западе. Против него открывались судебные процессы, инициированные западными миноритарными акционерами, которых он вытеснял из своих компаний, используя административный ресурс.
Но на каком-то этапе развития своего бизнеса он первым из российских олигархов осознал, что стать компанией, принятой на равных элитой мирового бизнес-сообщества, “ЮКОС” сможет, только принципиально изменив наработанные им в джунглях российского бандитского капитализма модели поведения.
Он сделал свою компанию транспарентной, внедрил западную систему отчетности и корпоративного управления, открыто показал свои доходы, стал тратить большие суммы на социальные и образовательные проекты. Выход из тени сделал для него ненужной зависимость от бюрократии и власти. Бывший олигарх превратился в современного бизнесмена, играющего по правилам отрытой экономики XXI века. За десять лет он прошел путь, который у американских “баронов-грабителей” занял три поколения. Но именно в этой стремительности и таились для него серьезные опасности.
На февральскую встречу М. Ходорковский пришел убеждённый в своей роли лидера в преобразовании системы российского бизнеса. “Ваши бюрократы — взяточники и воры, господин президент” — не было тривиальной российской жалобой батюшке-царю на его нерадивых и плутоватых слуг, снова укравших какую-то нефтяную компанию.
Послание М. Ходорковского было гораздо серьёзней: я хочу играть по новым правилам открытого, конкурентного, законопослушного, независимого от бюрократии бизнеса. Многие мои коллеги готовы последовать моему примеру. Только так мы сможем вывести экономику из сложившейся при нашем участии системы бандитского капитализма, обрекающей страну на застой и маргинализацию. Но мы одни не можем разорвать эту порочную связь денег и власти. К этой операции должна быть готова и сама власть, и ее бюрократия. И в этом ваша историческая ответственность, господин президент.
Президент не услышал или не захотел услышать этого смысла. Его личная реакция на слова М. Ходорковского понятна и естественна. Он обиделся за свою любимую административную вертикаль, за свою бюрократию, за своих приятелей-силовиков.
Но президенты не имеют право на личные реакции. Исторически М. Ходорковский был прав. То, что он предлагал, и то, что он делал в последние годы, было направлено на выход страны из ловушки олигархического капитализма.
Выход, который совершенно не устраивает бюрократию и её вооруженный отряд — силовые структуры. Именно поэтому они с таким сладостным остервенением набросились на свою жертву, почувствовав команду “фас”. Путь М. Ходорковского, путь разделения бизнеса и власти лишал их в перспективе привычной сладкой роли — крышевания всей российской экономики от нефтяных компаний до мебельных магазинов и продуктовых ларьков.
Наступление силовиков на бизнес — это не великий поход за восстановление социальной справедливости, это бунт долларовых миллионеров против долларовых миллиардеров, это не борьба против порочной системы криминального капитализма, это борьба за перераспределение власти и собственности внутри этой системы.
Два собеседника, которые, к сожалению, не поняли друг друга в феврале, смогли бы много сделать вместе для модернизации России. Но оба они оказались заложниками старой системы. Один — в камере СИЗО № 4 “Матросская Тишина”. Другой — в Кремле.
Патологическая мелочная злоба власти, проступающая в каждом ее деянии в отношении Михаила Ходорковского, не может быть порождением холодной бездушной бюрократической машины.
Страсть не бывает безличной. У нее должен быть пассионарный носитель. И вы знаете этого носителя, и мы наблюдаем его незатухающую страсть.
Столь неадекватная ненависть не может быть реакцией на банальную неуплату налогов или даже на злодейское убийство нескольких конкурентов. Тут нужно какое-то чудовищное преступление, совершенное либо лично против богопомазанника, либо против Отечества. И такие версии предлагались кремлевскими служками: пришёл на встречу без галстука, готовил государственный переворот, продавал Кондолизе Райс ракетно-ядерный щит Родины. Однако обилие леденящих душу объяснений скрывало, как всегда в таких случаях, одну подлинную причину неравнодушного отношения президента к олигарху.
Очевидной она стала лишь совсем недавно, через два с половиной года после рокового события. Да, всё произошло на той самой встрече, куда Ходорковский пришел без галстука. Но эту дерзость ему бы с трудом, но все-таки простили, так же, как и продажу ракетно-ядерного щита. Хуже было другое.
“Господин президент, — сказал Ходорковский, — ваши чиновники — взяточники и воры”. И привёл чисто конкретный пример, как некий господин Богданчиков (государственный чиновник) купил от имени государства у некоего господина Вавилова (бывшего государственного чиновника) принадлежавшую последнему нефтяную компанию за 600 млн долларов. Все присутствующие в зале, включая, разумеется, председательствующего, прекрасно понимали, что господа Богданчиков и Вавилов эти несчастные 600 миллионов распилили.
Тем не менее реакция президента была чрезвычайно эмоциональной, даже яростной, и всё, что произошло и ещё будет происходить с Михаилом Борисовичем, — это долгое мстительное эхо того высочайшего гнева. Но до последнего времени именно эта длинная месть и казалась неадекватной. Ну кто такие, в конце концов, мелкие жулики Вавилов и Богданчиков, чтобы за них так обиделся президент?
Сделка “Путин-Абрамович” всё поставила на свое место. Она стала классическим римейком операции “Вавилов-Богданчиков” с заменой 600 млн на 13,7 млрд долларов. Сам того не подозревая, Ходорковский ударил тогда в самое больное место власти, раскрыл самую сокровенную тайну режима. Питерская бригада, видимо, уже несколько лет назад разработала схему обналичивания активов “правильных” олигархов и личного фантастического обогащения. Афера с “Северным сиянием” стала первой пробой пера.
И не за шестёрку Богданчикова, а за себя и за свои с Ромой кровные 13,7 миллиардов добивает ногами подполковник Путин заключённого Ходорковского.
Инженер Ходорковский дорого заплатил за свою ошибку. Подполковник Путин заплатит за свою ещё дороже — любовию народной. Добрый наш, доверчивый русский народ, полюбивший приблатнённого подполковника и за то, как он превратил весь Кавказ в грандиозный сортир, в котором он мочит террористов, и за его беспощадную борьбу с ограбившими Россию олигархами некоренной национальности, не поймет сделку своего любимца с Абрамовичем. В глазах своих прежних почитателей он станет таким же вором, как и сам Абрамович. А назначенный им наследник — ворёнком.
     Что должно твориться в голове мирного обывателя? Нет у него слов более. Почему нет исков о защите чести и достоинства, если это клевета? Почему все остаются на своих местах и при своих интересах, если это правда?
     Нет сил слышать, знать всю эту мерзость. Отворачивается он от всего мира, враждебного и непонятного. Грядёт грозный суд маленького человека над сильными мира сего:- Ужо вам!
 Ужо вам!
 Время летит. Срок тянется.
  Мочало юкосовское  жуётся и пережёвывается. Новостные ленты приносят всё новые комментарии ситуации. Заокеанские друзья  уже проявляют «озабоченность» недостаточной демократизацией России. Результаты такой озабоченности видит весь мир по Ираку, арабским странам, Югославии. Почувствовав поддержку, узник  комментирует текущую ситуацию, между делом осмеливаясь лягнуть-упрекнуть терпеливый народ и советские традиции:
    Повторное возвращение действующего премьер-министра России Владимира Путина на пост президента принесёт проблемы для бизнеса, заявил в письменном интервью «Газете.Ru» экс-глава ЮКОСА Михаил Ходорковский.
«Инвестиционный климат будет последовательно ухудшаться. Не потому, что сам Путин будет целенаправленно уничтожать бизнес. Но он однажды, начав дело ЮКОСа, открыл ящик Пандоры. И теперь его окружение воспринимает предпринимательство как кормовую базу. И поменять это без риска потерять власть Путин уже не может», — считает Ходорковский.
Бывший глава ЮКОСа, отбывающий срок за «хищение нефти» в карельской колонии, уверен, что «на его месте может оказаться любой бизнесмен»: "…не по причине тотального несоблюдения законов, а потому, что для уголовного дела и тюрьмы сейчас объективные основания не обязательны ".
«Посадить могут любого, поскольку коррупция и игнорирование законов со стороны власти стали теперь тотальными. Конечно, не обошлось без молчаливого одобрения общества, которое, во многом по советской традиции, не слишком одобряет чужой успех», — заявил он.
При этом, Ходорковский считает, что вероятность «бунта» в России, вызванного сложившейся политической и экономической ситуацией, существует.
«Традиционно в России долго запрягают, да быстро едут. Исключать массовые протесты, даже если сейчас предпосылки к ним неочевидны, нельзя», — сказал он.
Новость на сайте «Газеты.Ru»









                Невольный свидетель
            
  День проходил за днём.
  Каждое утро приходил я на службу, здоровался с дворником, с уборщицей, двумя-тремя словами  перебрасывался с рабочим, просматривал купленные по дороге  в банк газеты.
  Потом приходили водители. Нужно было подписать им путевые листы.
  Поболтаешь и с ними. Потом принимаешься за обычные хозяйственные дела.
  В тот день директорский водитель Павел был возбуждён  и взволнован.
  - Васильевич, знаешь, что  я видел вчера?
  - Откуда, Паша? Поделись.
  Он рассказал, не стесняясь в выражениях, следующее.
   Вчера после работы поставил машину в гараж, возвращался домой. Идти недалеко. Обходил весенние лужи, задумался  о своём. Сын взрослеет, плохо учится. Зарплаты не хватает. Одни проблемы.
   Вдруг кто-то придержал его за плечо. Поднял глаза. В полусумраке сквозного прохода через арку стоял перед Павлом детина-мордоворот в чёрной кожаной куртке.
   - Погоди, братан.
     Павел струхнул. Обидно в двухстах метрах от дома получить ни за что, ни про что. А что побьют его, он и не сомневался. Обозлятся, что денег нет, что куртка потёртая. Что с него взять? А поразмяться могут со зла. Обидно. Ведь не поздно ещё. Светлый вечер.
   Подошёл ещё один парень, видом немного поприличнее, оглядел Павла.
   - Куда спешишь?
   - Домой.
   - Где живёшь?
   - Тут рядом,  за «Синтетикой».
   - Иди спокойно. Не дёргайся. Руки вынь из карманов. Понял?
   - Понял.
     Павел послушно вынул  из карманов, и чуть ли не по швам держал свои натруженные за день большие рабочие руки, когда пробирался бочком-бочком вдоль стеночки, мимо двух стоявших в арке чёрных внедорожников с тонированными стёклами.
    Вышел  из-под арки на свет, вздохнул облегчённо.
    По Красному проспекту  шли люди, ехали машины. Догорал мартовский вечер. Но представление ещё не окончилось. Один внедорожник выехал поперёк Красного проспекта и встал, перекрыв  движение, очень напряжённое в этот вечерний час.
Все ждали молча. Обычно нервная водительская публика помалкивала. Никто не сигналил. Себе дороже.
  Второй внедорожник возглавил колонну. Четыре черных шикарных авто, два из них без номеров даже, вывернули из арки и полетели по проспекту. Сквозь затемнённые окна ничего не видно. Первый внедорожник круто вывернул и помчался следом. Движение по проспекту восстановилось.
    Павел стоял у  стеклянной двери ближнего кафе. На её внутренней стороне висела табличка «спецобслуживание».

    Так вот и стал наш Павел невольным свидетелем того, как разъезжались  бандюганы со своей сходки . Вроде бы, ничего особенного. Дело обычное.
    Но особенный привкус этой истории придавал тот факт, что днём раньше случилось громкое убийство вице-мэра Марьясова, якобы поплатившегося за попытку навести порядок на барахолке. По телевизору выступал губернатор, совершенно убитый горем. Тряся головой, чуть не плача, он называл покойного своим другом, клялся, что возьмёт расследование под личный контроль, что их не запугают бандитские пули, что Новосибирск никогда не будет криминальным городом, и что будет наведён порядок.
    Валерий Марьясов, сорокавосьмилетний вице-мэр был убит утром второго марта 2004 года в лифте своего дома в центре города, на тихой улице Революции. Он занял должность, считавшуюся расстрельной после по-киношному дерзкого убийства своего предшественника тремя годами раньше. Предшественника звали Игорь Беляков. Тогда тоже говорили, что покойный-друг, и брали расследование под личный контроль, и обещали навести порядок.
   Шокированный увиденным  разъездом истинных хозяев города, наш водитель всё повторял:
- Что ж это такое, Васильевич?
- Что-что,- передразнивал я его сочувственно.- Живём в бандитском городе, Паша, вот что!
   И рассказывал в свою очередь, что раз в месяц, много в два, становлюсь невольным свидетелем, как привозят   в соседний элитный дом какого-то авторитетного гражданина. На углах здания охранники с рациями; они дают отмашку «можно»; из машины, полувъехавшей в подземный гараж, выпрыгивает телохранитель, портфель в его руках вдруг развёртывается «книжкой» бронезащиты. Он прикрывает своего шефа, тот и так небольшенького роста, а ещё и как-то скукожившись и склонив голову, быстро, почти бегом поспешает к подъезду, у открытой двери которого ждёт ещё один попка-охранник.  Сегодня особо-охраняемый клиент ночует в этой квартире. Завтра, наверное, в другой.
     В Новосибирске шла война криминальных группировок. Главарей и авторитетов отстреливали то на выходе из казино, то в сауне, то в спортивном зале, то в суперзащищённой алтайской гостиничке. Не спасали ни бронированные автомобили, ни многочисленная охрана, ни четырёхметровые заборы. То «ленинцы», то «первомайцы» справляли тризну и клялись отомстить супротивникам.
  -  Нам-то что делать, Васильевич?
  - Жить надо, Павел. Беречь себя, своих домашних. Авось, перебьют друг друга, поспокойнее будет. Мы им без интересу. Бедные мы.
   - Только что…

  Р.S. Вряд ли наш город самый бандитский. Легенды о екатеринбургской, днепропетровской, ростовской, кузбасской братве; жуткие дела тамбовских, казанских, тольяттинских, владивостокских, питерских бандитов- всё это на слуху.
 Да слабое утешение чахоточному, что у соседа по смертной палате каверна в лёгком больше.   
               



               





                Личное послание генпрокурора мне в Сибирь

   В самом начале  службы в банке МЕНАТЕП у меня был отдельный кабинет. Банк понемногу развивался, набирал кадры, меня несколько раз вежливо просили то потесниться, то переехать в другой кабинет попроще. Одно время сидел чуть не под лестницей, как незадачливый герой кинокомедии «Служебный роман». В конце концов, я нашёл себе уголок, на который никто не будет покушаться: в тупике закассового коридора. Окон нет, зато сам себе хозяин: можно читать, писать, оформлять подаренные  друзьями-художниками картинки. Кому понадоблюсь, тот найдёт, позвонит по телефону.
  Хорошо, тихо. За стенкой, в двадцати сантиметрах бронебетона - миллионы рублей, долларов. Это добавляет остроты восприятия действительности. Сижу, размышляю о быстротекущей жизни. Денежное хранилище - огромно, излишне велико для нынешних оборотов банка. Хранилище строилось для почившего в бозе Сибирского Торгового Банка, история взлёта и падения которого - отдельная песня.
   Мысли всё невесёлые: был «СТБ»,- нет «СТБ»; был «Агропромбанк», в котором мелькнули счастливые тучные  пять лет, - и нет «Агропромбанка».
  Вот теперь, в конце октября 2003 года в новосибирском аэропорту «Толмачёво» арестован в своём самолёте глава  империи ЮКОС, создатель банка МЕНАТЕП Михаил Ходорковский.
   Похоже, пришла очередь МЕНАТЕПа пополнить  скорбный список.
   Невесёлые мои размышления  прерывает звонок из приёмной. Офис- менеджер Людочка, красавица и книголюбка,  зовёт меня срочно подняться  к ней.
  - Что случилось? Почему такая спешка, Людмила Сергеевна?
  - Срочно, Евгений Васильевич. Вам письмо из Генеральной прокуратуры.
  - Мне?- удивляюсь я.- С чего бы такая честь?
     Пошёл, теряясь в догадках, в приёмную.
    Да, вот оно, письмо от Генерального Прокурора, присланное  в московский офис МЕНАТЕПа, и в сканированном виде разосланное по всем городам и весям, где есть подразделения нашего банка. В послании грозное распоряжение руководителям всех филиалов МЕНАТЕПа и работникам, ответственным за архивы, не допустить уничтожения документов по счетам и делам ЮКОСа.
  «Ознакомить под роспись, предупредить о персональной ответственности»,- сурово значилось в наложенной генпрокурором визе.
   Заставили меня расписаться, подпись директора уже стояла. Людочка вставила в сканер это злосчастное строгое письмо, тонким белым пальчиком с ярким маникюром нажала две кнопки и отправила в Москву.
   -Ну, всё, гражданин Прокопов.  Генеральный прокурор покажет вам с директором кузькину мать. Сказано вам: - Не смейте уничтожать документы ЮКОСА!
  - А я так хотел концы в воду спрятать. Я ведь в доле с Ходорковским. Но видно, прокурора не проведёшь! Насквозь нас видит. Тамбовский волк нам всем товарищ.
    Пошутили мы, пошутили. А на душе тревожно.
    Крайним быть не хотелось.
    Архив мне вверили в порядке дополнительной нагрузки, обещали со временем принять штатного архивариуса, но как-то дело  заглохло, и я принимал документы на хранение, сличал с описями,  расставлял по шкафам, при необходимости, в случае редких до той поры проверок, выдавал проверяющим  документы. Дело нехитрое, но кропотливое и нудное.  Количество архивных папок всё росло, увеличивалось. Шкафы, отведённые под архив, были уже переполнены. Я ждал января, думал избавиться от значительной части бумаг, пятилетний срок хранения которых истекал. А тут такой удар по моим мечтам!  Пришлось приспосабливать под архив вспомогательные помещения: предкассовый коридор, вентиляционную камеру. Шкафов не хватало. Папки укладывались в мешки, картонные коробки. Как нам удавалось разбираться в этих залежах потенциального компромата, находить нужные дела, по которым приходили запросы- до сих пор не понимаю.
   Зато была светлая сторона в этом тёмном деле.
   Всякая туча имеет серебряный краешек.
   Вентиляционная камера с ровно составленными  мешками, набитыми под завязку архивными папками, со временем стала экзотическим местом свиданий нетерпеливых влюблённых парочек, жестковатым ложем, на которое бросала страсть  наших банковских романтиков в разгар корпоративных посиделок. Комфорта особого не было, зато  тяжёлая, бронированная дверь и ровный шум работающих электродвигателей и компрессоров с гарантией защищали от утечки  сердечных тайн.
   Смех и грех. Знал бы генпрокурор, какое применение  ЮКОСовским документам нашлось у нас!
  P.S.  В центре с документами  ЮКОСа и МЕНАТЕПа обошлись без особых сантиментов. Дело было так: получив вышеупомянутое указание генпрокурора, там дисциплинированно загрузили документы на КАМАЗ, с особенным чувством ответственности повезли в подмосковный архив банка. Для лучшей сохранности, наверное.
    Грузовик очень кстати упал с моста. Документы картинно поплыли по глади вод. Спасти  хоть что-то оказалось совершенно невозможно. Списали всё на форс-мажорное утопление и безвозвратную порчу от намокания. Наказали водителя. Пожурили механика. Посокрушались о невозможности документально подтвердить свою кристальную честность.  Расследование дел поневоле затормозилось. Было похоже на правду.
     Потом уже прикинули, что объём документов, списанных на роковое происшествие, можно было уместить только на четырнадцать КАМАЗов. Да какие уж там счёты! Паровоз, то бишь  грузовик, уехал. Никто не заинтересовался стахановским* опытом банковских архивистов. Такие нюансы никому уже не были интересны. Кого надо было упечь за решётку, уже упекли.

               * Стаханов Алексей Григорьевич(1905-1977) - шахтёр, Герой Социалистического труда, основоположник названного его именем массового движения за повышение производительности труда, в свой звёздный час перевыполнил сменную норму как раз в четырнадцать крат.






                Три буквы, три буквы, три буквы

     В отчаянных попытках спасти  империю МЕНАТЕПа и  вывести банк из-под удара были испробованы самые изощрённые методы. Владельцами банка (вполне возможно, подставными)  вдруг оказались какие-то безвестные топ-менеджеры. МЕНАТЕП превратился в МЕНАТЕП СПб, не отвечающий за грехи своего предшественника.
    Жалко было роскошную нашу вывеску,  нестарую ещё, с объёмными буквами из анодированного под бронзу полированного металла. Вывеска наша сверкала и играла огнём.
    Но надо было думать о замене. Дело-то было в трёх буквах СПб, которые следовало добавить. Мы уже ломали голову, кто в Новосибирске  сможет это сделать, как из головного офиса пришло распоряжение не суетиться: буквы будут изготовлены централизованно.
    Решено было послать меня в командировку в Москву.
    С радостью полетел я на свидание со столицей, в которой не был лет десять.
    За прошедшие годы похорошела Москва, прибралась после всеобщей запущенности, помойной бесхозяйственности и неухоженности начала девяностых годов, стала вполне цивилизованным европейским городом.
    Я, чуть ли не разинув рот, глядел на новостройки, рекламные щиты. С трудом ориентировался в хитросплетениях новых линий метро и переименованных старых станций и улиц.
    Купил новую карту города, понемногу разобрался, где и что. Планы стали роиться в моей голове. Хотелось успеть многое.
    Но дело прежде всего.
    Получил на каком-то оборонном предприятии свою драгоценную ношу, должные стать спасительными три буквы.  Они горели огнём, когда, разложив их на огромном белом листе чертежа, заводчанин-технолог мне объяснял, как прикреплять их.
   - Всё понятно?
   - Понятно, чего там.
     Буквы мы бережно завернули в мягкую гофрированную бумагу, уложили с картонную объёмистую коробку. И поехал я на станцию метро «Динамо», чтобы сдать в камеру хранения аэровокзала свой груз. Задумок на оставшиеся два дня было много.
     Москва в те дни была встревожена недавними терактами, взрывами жилых домов. На подходе к аэровокзалу меня трижды останавливали наряды милиции. Проверяли паспорт, командировочное удостоверение, билет на самолёт.
   - Что тут у вас в коробке?
   - Багаж.
   - Понятно, что багаж. А что конкретно?
   - Три буквы. Вывеска,- протягивал я коробку.
    Правильно оценив её лёгкость, очевидно неопасную во взрывном отношении, меня отпускали.
    Сдав багаж в камеру хранения, я помчался в Третьяковскую галерею, потом на Крымский Вал, где до вечера бродил по залам. Потом переночевал в гостинице, с утра зашёл в Пушкинский музей, погулял по центру Москвы. Так и промелькнуло время до отлёта.
    По моему возвращению  старая вывеска МЕНАТЕП была успешно превращена в МЕНАТЕП СПб.
    Преображение, впрочем, не свершилось.
    Дела продолжали ухудшаться.


   



                Станешь тут суеверным!

   Отмечали наступающий Новый год в ресторане «У Николая».
Утром спохватились, что заказанный и оплаченный торт мы так и не получили. Поехали разбираться. Ушлые ресторанщики убеждали нас, что торт кто-то из наших забрал.
- Чтоб вы подавились нашим тортом!- ругались наши любители сладкого, уходя восвояси,- Чтоб ваш ресторан сгорел!
   Через день ресторан «У Николая» сгорел. Девушки - стриптизёрши,  в чём мать родила, выскакивали из окон на снег. Газеты и телевидение смаковали пикантные подробности происшествия.
 На следующий год новогодний корпоратив проводили в загородном ресторане «Колос». Никто нас там не обижал. Но через день и этот ресторан сгорел. И были жертвы.

  Лопнула водопроводная труба в санузле. Затопило серверную комнату, расположенную под ним. Встала сеть банкоматов.

   Вдруг вспыхнула и выгорела электрощитовая  в нашем банке. Едва сумел я найти контактор седьмой величины, каких уже не делают в новой России. За наличные привёз мне под заказ пройдошистый рыночный торговец. На вопрос, где взял, он гордо сказал:- Оборонку дербаним! И пояснил, что все комплектующие  может достать с электрохозяйства брошенного военного городка под Коченёво.
   - Чего там только нет, брат!
   - Ясное дело: оборонка.
   - Ты, в случае чего, обращайся. Вот мой телефон. Если что понадобится.
   - Не дай Бог, - ответил я, записывая номер.
 
   Подошёл с обходным листком программист Дима.
   - Прошу подписать.
   - А ты чего, Дмитрий?
   - Увольняюсь. Надоели проблемы.
   - У тебя-то что за проблемы?- спросил я, чувствуя свою вину за недавние аварии.- Всё восстановлено, больше срывов не должно быть.
  - Да разве это проблемы?- в сердцах воскликнул Дима и рассказал, что его замучили московские проверяющие и местные следователи, которым переданы дела о невозвратных кредитах. По их представлениям, осуществляя электронные платежи по указаниям жуликов-руководителей, Дима должен был знать о преступности масштабного разворовывания средств в МЕНАТЕПе, и, может быть, даже в доле был.
   Видя расстроенное лицо огорчённого программиста, я без лишних слов подписал ему обходной лист и подумал, что так и до меня могут  добраться в поисках крайнего.

   Негатив сгущался. Реже стали товарищеские посиделки.
   Размёрзся радиатор водяного отопления на приточной вентиляции.
   Пришла с инспектором Санэпидемнадзора скандальная и очень красивая женщина, жительница соседнего дома. Окна её квартиры выходили на крышу нашего здания, где стояли вытяжные вентиляторы.  То ли ворона залетела в приёмный кожух, то ли голубь, но крыльчатки вентиляторов деформировались и стали грохотать с жуткой силой и зловещими подвываниями, особенно по ночам. У неё начинались проблемы в личной жизни.
   Нам всем стало казаться, что это наш  горемычный банк приносит  одни неприятности.
   Надо было думать о своём спасении.
   Уволился я.

   Прошло шесть лет.
   В оставленном мною банке сменились ещё пять директоров, семь хозяйственников. Стал он всего-навсего подразделением барнаульского филиала банка средней руки.
   Грустно было при встрече с бывшими коллегами, следом за мной уволившимися, вспоминать славные деньки.
   Но все наши трудности, мелкие обывательские проблемы меркли в сравнении с жестокими вывертами судьбы недавних хозяев разгромленного ЮКОСа, и МЕНАТЕПа.
   Суды, пересуды, предательство бывших соратников, трудности в освоении профессии швеи-мотористки и  пачковщика, покушение смирного сокамерника, удвоение срока, учетверение суммы вчиняемых исков.
  Невнятна защита Запада: то они с Платоном Лебедевым узники совести, то неполитзаключённые; то  жаль западным друзьям разгромленного ЮКОСА, а то вдруг сообщают они о найденных в немецком банке преступных миллионах Ходорковского.
  Отворачивались даже друзья, единомышленники-либералы, олигархи-соратники недавние. Словно от прокажённых отвернулись все. Оголтелая либералка Задворская обвинила бедолагу в конформизме и малодушии. Союз промышленников, банковская камарилья,- все отвернулись, словно набрав воды в рот. Понять бывших соратников нетрудно: боязно  оказаться следующим.
   Помнят, верят, любят и ждут только родители, да семья.
   Да иные из работников бывшей империи вспомнят добрым словом время расцвета  МЕНАТЕПа, да пожелают узникам здоровья, сил и удачи дотерпеть.  Дождаться освобождения. С чистой совестью на свободу…

  Р.S. Агнец российского либерализма, каким сделался в сознании нашем опальный олигарх, кажется, избегает окончательного заклания. Слышали мы уже  из самых державных уст всенародное обещание, что условно-досрочное освобождение оного экс-олигарха не представляет опасности для общества.

     Правда, срок добавили.

     Но перевели в колонию поцивильней, поближе,  в край белых ночей и озёр – в Карелию.

     Правда, на вредное производство пластмассовых изделий на целлюлозно-бумажный комбинат.

     Но – зато по профессии, по первой специальности «химик».

     Как коротает время человек на вредном производстве, работая по специальности,- кто знает.
     Срок идёт. Со здоровьем проблем пока нет.
     Вот за Платона тревожно…

     Играет вполголоса транзистор.
     Насвистывает человек  обрывки слышанных мелодий, думает о своём.
 
Долго будет Карелия сниться…По диким степям Забайкалья… Союз нерушимый республик свободных…К сожаленью, день рожденья…Платон мне друг…

Насвистывает человек  обрывки слышанных мелодий, думает о своём.    

       Продолжается мыльная опера на кровавом замесе.
       Продолжается мыльная опера.
       На кровавом замесе.
       Продолжается…