(Рассказ-быль. Написан моим дедом. Передаю без поправок.)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Были первые годы революции. Время шухерное. Редкий питерский житель не побывал в милиции, в уголовке на Михайловской площади и в ЧК на Гороховой дом 2. Всякий мог попасть. Товарищем кого назовешь, обидится! Я говорит "Гусь"! То есть называет тебя "Свиньей", помня поговорку: «Гусь свинье не товарищ». Господином назовешь, как раньше, берут в ЧК, для опознания кто ты. Беда в общем. Забирать же в ту пору было кого. Скрывалось старое офицерье, буржуи, уголовники выпущенные с семи питерских тюрем в 1917 году и запрудившие весь Питер, дезертиры и спекулянты. Всех ловили!
Был в то время у меня один знакомый, ни то что друг, а так занимательный тип. Ничем особенным он не отличался. Питерский парень лет 22-х, брюнет с некоторым цыганским оттенком, интересный, как девчата говорили. Заинтересовался я им потому, что он был хотя и не плохо воспитан и культурен, но когда надо решительный до дерзости, находчив и быстро ориентировался в какой бы обстановке не оказался. Эта решительность и находчивость возможно были присущи ему потому, что он жить хотел. Брать от жизни все! Еще не оперившимся юнцом он был взят на I-ю Германскую войну с под крылышка матери. Пробыл в сырых окопах два года, лишенный всего. Вернувшись же с фронта он с головой окунулся в столичный омут. Я часто с ним беседовал. Он с увлечением рассказывал о своих невероятных похождениях. Как его брали и как ему удавалось бежать. Показывал он мне свои миниатюрные, не мужские руки, на обеих ладонях которых внизу кисти были два шрама. «Вот это - памятная гравюра о двух моих побегах» - говорил он своим не басистым голосом. Я смотрел на него и думал: «В тихом омуте черти водятся». По натуре тих он был. Я интересовался и спрашивал его: «Что же ты бегал? За что тебя могли взять?» «Вот за что, ответил он. Во-первых, за то, что я как пришел с фронта и прочитал первый декрет «О мире», то больше рисковать не захотел своей шкурой. Пусть служат те, кто в тылу сидел. Во-вторых, я не плохой ремесленник, но оно умерло (ремесло). Разруха! Сам видишь! И я вынужден заниматься спекуляцией, всем, чем придется, начиная с муки и кончая кокаином. Которым и сам отчасти «заражен». Дезертир и спекулянт вот моя, а возможно и не моя вина. Было бы другое время, я бы и работал тихо, мирно». Рассказал он мне несколько случаев из его жизни, о которых я и сделал несколько последующих записей.
ПОЛЕТ СО ВТОРОГО ЭТАЖА.
Был летний день, зашел я как-то посидеть в кафе «Красотка», что на Забалканском проспекте, угол Мало-Царскосельского. Пришел просто закусить. Вдруг облава! Проверка документов. У дверей вооруженные «казаки», как мы их звали. Что делать? Документов у меня не было. Вижу, ресторанных комиссар проверяет и многих сдает стрелкам. Я встаю и смело направляюсь к уборной. Стрелок преграждает дорогу: «Куда?» «Не видишь? В уборную!» Зашел, на подоконник и через большую форточку без труда вылез на наружную железку подоконника. Вспомнил запасной батальон, где меня учили прыгать через высокий учебный забор, что я лучше всех выделывал и прыгал с высоты 4-х метров. С разбегу, обеими ногами бежал по вертикальному забору, хватался за верх, на груди переваливался на другую сторону и прыгал вниз становясь на пальцы, а не на пятки. Легко и фигурно. Вспомнил и прыгнул во двор, но т.к. здесь было не 4-е метра, а все 8-мь, если не больше (дом кирпичный потолки высокие), то от силы прыжка пришлось руками стукнуться о разный хлам на земле, ладонь правой руки рассек, бежит кровь. Сделано мною все это в один миг. Никто не хватился и я на улице. С в о б о д а! Тот «волосатик», что меня в уборную выпустил, тоже наверное молчал, чтобы не навлечь проборки от командира. Вышел на Забалканский и тут нос к носу столкнулся с тем самым комиссаром, но он меня не признал, т.к. в ресторане не успел проверить у меня документы. Встретил я его правда не сразу как выпрыгнул, а после того как оказал себе помощь. Кровь изрядно лила. Куда идти? Вспомнил что на Клинском проспекте у табачной фабрики Шапошникова (ныне Урицкого), есть табличка с красным крестом. Я зашел, обратился к медсестре этого приемного пункта фабрики, мне она промыла рану и забинтовала. Сказал что споткнулся, упал. Это был мой первый полет без парашюта.
ДЕРЗКАЯ ВЫХОДКА.
Тоже было лето. Зашел я в Семейное кафе, что на Загородном проспекте, против Щербакова переулка. Кафе это было нечто вроде биржи. Собирался разный сброд, но большинство спекулянты и нарко-кокаинисты. Тут за столиком кафе покупался и продавался всякий товар, автомашиной и даже вагоном. Образчик товара имели в кармане, а сам товар где-либо у «черта на куличках», даже на даче. Зашел я сделать какое-либо выгодное дело. Вдруг автомашина подкатила к кафе. Облава! Люди в кожанках влетают и начинается проверка. Вижу не одного уже увели в машину. Что делать? Документов и тут не было. Вижу главный облавы высокий брюнет, весь в кожаном и маузер на боку, подошел к буфету и что-то разговаривает. Я сразу же подхожу к буфету и обращаюсь к главному. Одет я был в щеголеватой военной форме, темно-зеленый френч и синие диагоналевые галифе с красным кантом. Вот как сейчас! Только тогда портупеи не было через плечо. Нашла на меня в тот миг такая спокойная дерзость, что ни взгляд ни голос, ни движения не вызывали подозрения. Я подошел, отдал под козырек, по военному, и говорю: «Не вовремя приехали товарищ комиссар! Кто сейчас здесь есть? Так просто - зола! Вот Вы бы приехали вечером часов 8-9, тогда здесь действительно собирается всякий темный элемент». «Да! Отчасти это верно!», - говорит он мне. А я глядя на буфетчика, продолжаю: «Да и буфетчик мог бы в этом помочь, телефон есть! Брякнул бы по телефону, когда можно собрать богатый урожай». «Да!Да!», - отвечает мне начальник. Я смотрю в это время на буфетчика. А он вообще был не буфетчик, а хозяин. Дело было во время НЭПа. Буфетчик глядит на меня и удивляется: «Как это спекулянт и торговец кокаином, а так нагло брешет комиссару?». Я же так поговорил с начальником и закончив свою речь словами: «Вот так, товарищ комиссар!» - отдал честь и направился к двери, где стоял стрелок. Это была у меня самая трудная минута. Задержат? Или выпустят? Стрелок говорит-кричит через зал начальнику: «Товарищ начальник выпустить?!» «Выпусти!» - отвечает тот. Я вышел на панель, ноги вот-вот сдадут от волнения. В автомашине сидят человек пять задержанных, и стрелки возле. В ЧК повезут. Те глядят на меня с завистью, а мне некогда, устремился в людской поток улицы. До сих пор я сам себе не верю, говорил он. Как у меня все это вышло? Как начальник не спросил даже проверены-ли у меня документы? Как бы мне стыдно было, если бы тогда моя игра провалилась. Возможно стыдно ему было от двери воротить? Уж очень дружески мы с ним говорили.
ЛЕДЯНАЯ ПЕРЕПРАВА
В Кузнечном переулке, близ Лиговки, у вокзала была чайная «Наша деревня». Сюда сходились карманники с трамваев, воры с поездов и вокзала, так называемые богажушники. Приносили они мешки с пирогами, салом, хлебом и прочим съедобным. Здесь продавали и меняли. Вот в эту пору я стоял неподалеку от чайной и ждал, кому бы сбыть пакет кокаину. Подходит худой высокий карманник по кличке «Каланча», спрашивает: «Есть товар?» Я говорю: «Есть». "Пойдем куда-нибудь, отпустишь, у меня еще кожа не разначена". (т.е. бумажник украл, а еще не проверил что в нем). Вышли мы с ним на мостовую, чтобы идти на другую сторону в парадное дома. Вдруг он кричит испуганно: «Карась!» И бежать в одну сторону Лиговки, я в другую. За мной бежит высокий мужчина в шинели. Я поспеваю чтобы добежать до толкучки, что была на Лиговке, против вокзала и чтобы в ней скрыться. Но, пробежав шагов 300, кто-то мне ставит подножку и я падаю. Человек в шинели сгреб меня за рукав, изящно сшитого шинельного пальто бельгийского покроя с кушаком и черным каракулевым воротником. Одной рукой держит за рукав, другой наган. Ведет. Оказывается это агент угрозыска Карасев (по кличке «Карась»). Я его не знал и он меня. Но «Каланчу» по видимому знал, потому и обратил на нас внимание. Я говорю: «Отпустите! Куда ведете?» А сам думаю, хоть бы не в Губкомдизертир, где меня знают наверно (а он здесь же в Кузнечном переулке). «Зачем бежал?» говорит. Я говорю: «Испугался». Вижу, что ведут не туда, а в милицию на Ямскую улицу. Ну, слава богу, думаю. "Уберите - говорю - пушку, стыдно все смотрят". Убрал. Привел в милицию и сдал дежурному, сам ушел. Все мои просьбы не увенчались успехом, до выяснения запустили в общую большую камеру с дощатыми нарами. Народу было человек 30-ть, мужчины, женщины и шкеты. Большинство за уличную торговлю. Места нет на нарах, да и самому туда не хочется, т.к. вшей наберешься. Мелкие воры сидят чухмирятся. Что делать? Надо до завтра ждать, когда кого куда разошлют. Сел на полу и сижу после долгой ходьбы по камере. Сижу, покуриваю. Подходит шкет прикурить и говорит: «Вон тая, беленькая девчушка хочет с тобой познакомиться». Я гляжу и действительно в другом углу сидят две подруги, и одна беленькая пялит глаза и улыбается. Лет им по 17-ть, одеты прилично, даже с каким-то шиком. Я подошел, сел рядом, разговорились. Взяты с квартиры за разгульную жизнь. Блондинка симпатичная, курносенькая не прочь со мной на кратковременный брак, т.е. до завтра. Вскоре им кто-то принес приличную передачу: хлеб, пирожки, легкий табак. Меня как «родню» приняли в свою коммуну. Ели, курили вместе. Ночь переспали в темной камере, т.к. электричество горело до 12-ти часов ночи.
Утром, часов до 11-ти, шла разборка, кого куда. Кого в уголовку, кого в другие отделения милиции, по месту жительства, (девчушек в уголовку), остальных в т.ч. и меня в лагерь принудительных работ, который находится на Забалканском проспекте, у Московской заставы, в помещении бывшей Чесменской богадельни (где престарелые раньше жили, революция их омолодила и выгнала вон). Повели нас человек 10-ть в этот лагерь, километров за 7-мь. Вот думаю, фарт вышел, ладно хоть сюда. Сбегу! Подошли к лагерю, смотрю, заморозки начинаются, узенькую речушечку сковывает лед. Привели, сделали краткую запись, со слов. Пошли в помещение. Хорошо! Тепло, кровати со всеми принадлежностями. Лег, отдохнул. Вечером выдали хлеб, сахар. Рядом на кровати лежал мальчик, лет 16-ти, в старенькой шинели кадетского корпуса. Лицо приятное, культурное, но худенькое, истощенное и убитое преждевременным горем. Разговаривает культурно, упоминает заковыристые слова: абсурд, абсолютно, аксиома. Жалко мне стало этого покинутого родителями-беляками птенца, бывшего дворянина. Отдал ему хлеб и сахар (свою пайку), сам пошел в разведку на территорию лагеря. Дворов много, среди которых стоят каменные флигели, такие же как и наш. Гляжу вокруг лагеря, хотя забора нет, но канава шириной метров 8-10, за канавой проволочное заграждение и на расстоянии шагов 200, или около того, стоят часовые китайцы. Да, китайцы! Откуда их набрала молодая республика, леший знает. В боях они стреляли, пока хлеб не съедят, а как съедят, то умели говорить: «Май машинка не работает». Значит, давай еще хлеба, стрелять не будет. Вот здесь они и стояли. Сидит у костра, греется и не думай бежать. Если увидит, без предупреждения убьет, сики-суки. Обошел я всю территорию и увидел подходящее место для побега. Стояло здание вроде бани или прачечной на берегу канавы. Если преодолеть канаву и проволочное заграждение то угадаю далеко от часовых, а там бывшее капустное поле – пустырь. Досок нет, или чего-либо, чтобы через канаву перебраться. Вся надежда на мороз, а он крепчает. Лед не замерз только на середине, есть, но тонок, обломиться. Ушел я в помещение. Кадет пьет чай, доволен и с благодарностью смотрит на меня. Я говорю ему: «Мальчик, я хочу ночью бежать, ты не разбудишь ли меня часа в четыре ночи, если я просплю. А завтра утром откликнись два раза, за свою фамилию и за мою раз. Получишь за себя пайку и за меня». «Ладно, - говорит - спите! Не просплю!» Я лег спать одетый под одеялом. Спал неплохо, т.к. проснулся в 5-ть часов утра. Кадетик мой спал, свернувшись клубком и видел, возможно, во сне свое светлое прошлое, своего важного папу в сияющем мундире и свою дорогую мамашу, а может ел во сне сладкие булочки. Я осторожно пихнул ему под подушку несколько бумажек, советских денег и ушел. На воле чуть брезжит рассвет, в воздухе был мороз. Вроде тумана. Подошел к намеченному месту, ступил на лед, ничего, держит. Сделал шаг, другой, потихоньку держит, но чувствую, что тонок. Прошел еще шаг с половиной, слышу, что лед как бы гнется под тяжестью. В голове мелькнула мысль, когда я стою, мой вес давит в одну малую площадь, потому и гнется. Притом на середине, метра два, лед вовсе тонок. Что делать? Быстро прорабатываю все возможные варианты. На выручку приходит просто инстинкт. А что если лечь на живот и так переползать, скользить по льду, тогда вес будет ложиться на большую площадь! Так я и решил. Чтобы не продавить лед пряжкой, я снял кушак и в карман, снял перчатки, лег на живот, ноги в сапогах изогнул в коленках и поднял к верху, чтобы носками сапог лед не продавить. Потом голыми ладонями рук приник ко льду и стал скользить на другой берег. На самой середине я чувствовал как лед под моей тяжестью изгибался впадиной, еще миг, думаю и провалюсь, но вот опасное место миновал, там у берега толще. Вылез на низенький бережок и стал раздвигать проволоку, она чуть шелестела. Раздвинул, без труда просунул голову, а дальше лезть было хуже. Хотя проволоку я раздвигал то сверху, то снизу, как мог, но колючки проволоки впивались, то в спину, то в грудь пальто. Наконец я вылез, почти весь на ту сторону проволоки. Лежу и смотрю направо и налево. Вижу, сидят «макаки-черепахи» у костров, винтовки меж ног зажаты стояком и облокочены к плечу. "Увидят ли" - думаю. Вспоминаю фронт, когда сам стоял на посту и как в такую пору, на рассвете, особо тяжела становится голова, как свинцом налита, только что сидишь, а сам дремлешь. Не увидят! Пополз по борозде меж бывших капустных гребней. Прополз так шагов 300. Встал в рост и пошел в сторону выступающего из мрака Питера. Снова с в о б о д а!
ВТОРОЙ ПОЛЕТ СО ВТОРОГО ЭТАЖА
На Николаевской улице, угол Кузнечного, есть гостиница «Старо-Палкина», в ней снимали номера на ночь разные люди, так сказать свободных профессий, все они, а так же и их дамы полусвета употребляли кокаин. Масса была наркотиков в ту пору. У меня был этот товар, и я снял номер на одного. Так как меня знало это общество, то я быстро реализовал свою продукцию. Электросвет горел тогда до 12-ти часов ночи. Ночь! Свет погас, ламп керосиновых не давали, из-за отсутствия керосина. Мои клиенты в теми, или со свечками, купленными в церкви, сидят по номерам и ведут разговор под наркозом. Ты ведь знаешь действие кокаина? Ни спать, ни есть не хочется, мысль работает усиленно, хочется говорить, говорить без конца. Я лег спать. Часа наверно в два ночи – шухер! Слышны в коридоре грубые шаги, голоса и виден свет от лампы. Обход! Зашло сразу несколько человек в мой номер. Все в кожанках с «пушками» на кушаке. Подошли ко мне. Спал я в галифе, снял только мундир и сапоги. Светят лампой мне в лицо и говорят, с каким то бахвальством: «Смотрите! Этот грач был ведь у нас! Был в ЧК?» Спрашивают у меня. «Нет, говорю, не имел надобности». «Взять!» - говорит старший и вытолкнул меня, уже одевшегося в темный коридор. Надо сказать, что у парадного и черного хода стоят стрелки или чекисты. Вышел я в темный коридор и как, что меня толкнуло, пошел смело не в сторону парадного выхода, а в противоположную сторону. Иду! Стоит в коридоре, у раскрытой двери номера чекист и светит лампой в номер, (где идет проверка), и в коридор. Я смело обхожу его. Он говорит: «Куда?» Не помню, что я ему сказал. Ни то куда надо? Ни то в уборную? (которая не знал где), только прошел его занятого тем, что в номере происходило. Может загляделся на раздетую девчушку, поднятую с постели? Прошел я, иду в самый конец темного коридора. Вижу дверь не похожую на дверь номера, а какая-то облезлая. Открываю, не заперта. Оказывается, какая-то кладовая, где свалена ломаная мебель: столы, стулья. Я к окну, форточка есть, размер большой, квадратный, как в больших каменных домах. Но в окне двойные рамы и форточка заклеена бумагой. У меня в руках мешочек с сахаром, килограмма полтора (за товар сменял, дорог). Я быстро положил мешочек, взял ломаную ножку от стула, что под руку попала, провел ею, острым концом, по шву бумаги заклеившую форточку, открыл. Вторую тоже, и выложил на наружный железный карниз сахар. Вылез сам. Во дворе темно, внизу никого не видно, не слышно. А то думаю, угожу на штык стрелка. Вспомнил снова запасной батальон и прыжок в кафе «Красотка», присел на корточки, руки вытянул вперед, как на занятии, причем в одной руке мешочек, и прыгнул. Тишина! Все благополучно. Только опять высоко очень, ладонью уперся о землю, и слегка повредил, меньше прежнего. Вышел на улицу через ворота. На углу у парадного входа темнеет автомашина и слышны голоса, видны огоньки папирос. В доме не только гостиница, а и частные квартиры, я свободно вышел и пошел по направлению к Невскому. Пройдя немного, перешел на другую сторону и попал в подворотню дома напротив гостиницы. Стою и смотрю в теми подворотни, чем кончится. Спустя некоторое время видно закончилось, слышны громкие голоса, вижу заводят автомашину, в кузове которой видны силуэты забранных и слышен голос: «А грач все-таки смылся!» Я невольно улыбнулся и про себя сказал: «Не смылся, а улетел в теплые страны!» И пошел домой с дорогим для родственников сахаром.
ПОПАЛ В ЗАСАДУ
Как-то летом я бродил по Забалканскому проспекту. Дел особых не было, просто так гулял. Гулял свободно и смело, т.к. в кармане была превосходная «липа», в том, что я красноармеец 6-го стрелкового полка, что стоял на Кирочной улице, отпущен в отпуск после тифа. Липу эту мне сделал один специалист таких дел, некто Коля Лец. Кто по национальности не знаю. Лет ему было 23-и, блондин с длинными, назад зачесанными волосами, что тогда редко носили. Наружность приятная, вежлив, образован. Жил он в хорошем доме на Разъезжей улице, вход с парадного, лифт. Шикарная, хотя и небольшая комната. Сделал он мне этот документ с гарантией что не хуже настоящего, т.к. сделана точная копия подлинного. Взял, правда, изрядную сумму, но с ним я все-таки был спокоен. Я бывал у него раза три и смотрел на его хитрую работу. Была у него небольшая коробка, в которой были разные резиновые, каучуковые кружки, звездочки, серп с молотом и множество буковок и целых слов, расположенных полукругом. Кроме того, были тонко-плоско спиленные гребенки-расчески и всякая другая дребедень. Я видел как он ловко и быстро набирал нужную ему хотя бы и гербовую печать, глядя на подлинник, на каком-либо документе. Подбирал большой и малый резиновый кружок, устанавливал на дощечку-ручку, набирал слова и буквы расположенные между кружков, подбирал звездочку, а если нет такой, то тут же гнул-складывал ее из какой то полосочки и устанавливал ребром. В середину герб, потом перекладывал это на черновую бумагу, закрывал ненужное место бумагой, на открытое место укладывал гребенку и по ней проводил мастикой, получались лучи сияния на оттиске. Печать готова. Не иначе он раньше работал где печати делают. Небольшая пишущая машинка у него была своя. Вот с его документом я и грелся на солнышке. Проходит один знакомый парень из шермачей-карманников и говорит: «Товару надо? Вот там, угол 6-й роты (так улица называлась), Лукаш продает». Я пошел. Сидит потрепанный, плохо одетый мужчина лет 37-40, на коленях держит газету, закрученную вверх жгутом. Я сажусь рядом и начинаю калякать. Развернул он пакет, в нем действительно кокаин, грамм 500-600, причем самый лучший, «Мерк-мурпатикум» белый, серебристый и крупными кристаллами. Взял на язык, нюхнул. Оно! Давай рядиться. Сумму он загнул, хотя не дорогую, но большую, т.к. видно цену знал. Шел обычно кокаин контрабандой, через еще неокрепшую погранохрану эстонской границы. Происхождение его Германия, Дармштадт. Шел килограммовыми оцинкованными банками. Слыхал, что в первые руки поступал по 1000 рублей за килограмм, в Питере же в десять раз дороже. Как этому типу попал «товар» и так много, не знаю. И он умолчал. Денег у меня было на половину. Где взять? И упускать не охота, продает весь сразу. Был у меня чужой серебряный тяжелый и красивый портсигар, с головой богатыря на лицевой стороне. Дал я под него одному парню взаймы денег и вот он лежит у меня в кармане. Тут же через дом жил знакомый мне парень, Шурка. Парень денежный. Дай, думаю, перезаложу портсигар ему под недостающую сумму за товар. Столковались! Быстро сбегал, заложил, получил деньги и сказал, что дня через два выкуплю. Товар взял, сразу же на улице рассчитался и ушел. Два дня была бойкая торговля, весь сбыл. Бумажник раздулся и я его, идя по улице, не обнаружил в заднем кармане брюк, (в это время ходил в штатском). Меня бросило в пот. Такая сумма и пропала! Вытащили, думаю. Пошел по улице своего района, спрашивал у всех шермачей. Нет, не брали! Зашел в два кафе, в «Стрелку» и «Красотку», сидит вся брага, калым считают, только что с трамваев, с фарту пришли. Тут и «Сорока», и «Забад..», и «Щука», все в сборе. Я к ним: «Ни хорошо ребята у своего «купить», отдайте!» «Не брали, говорят все в один голос, будь я сука, будь я б…! Не брали!!» Двое пошли даже узнавать у других. Не брали! Я пошел домой печальный, ужинать не стал, стал ложиться спать и только брюки снял, а бумажник в кальсонах болтается, завязанный тесемками кальсон. Обрадовался! Не соврали шермачи! Поужинал и спать. Вот какой случай был, мнимой пропажи. Я, значит, сам его, (бумажник) пихнул ни в карман, а за кушак брюк и кальсон. Утром встал, надо думаю портсигар выкупить, взял с собой, как сейчас помню 350 рублей, остальные оставил дома и побежал к Шурке на квартиру. Ни кошка дорогу не перебегала, ни поп на встречу не попался. Все хорошо. Зашел в парадное, звоню. Открывает пожилой солидный человек, в гимнастерке, с военным ремнем, сбоку наган. Очки в черной оправе. «Вы к кому?» я говорю: «К такому-то». «А! Пройдите!» Заводит меня в Шуркину комнату . «Садитесь!» Я сел на кушетку. «В чем дело, спрашиваю, где хозяин?» Он мне говорит в вежливой форме: «Его нет. Здесь, сейчас устроена засада ЧК». Я опешил! Слыхать, слыхал, что такие засады устраивают, чтобы поймать как самого хозяина, а так же и его соучастников, но бывать не бывал в такой. Многих брали без вины. Зайдет сосед за парой папирос, или за спичкой, берут, выясняют. Спрашивает меня агент, как я знаю хозяина, т.е. Шурку, где он может быть сейчас? Зачем я пришел в данное время и тому подобное. Я говорю, что знаком с ним еще со школы, чем занимается не знаю, заложил ему свой портсигар, зашел выкупить. Прошусь отпустить, не отпускает. И речи быть не может. Часов в 6-ть вечера пришла смена, другой сменил, и меня пешем порядком повел на Гороховую, дом № 2, в ВЧК. Домой и то не зашел сообщить, что я взят. Ночь проспал, утром допросили, причем тут же были все, что у меня вчера вынули вещи и деньги. Был у меня в бумажнике один "липовый" документ Кольки Леца и 350 рублей денег, больше ничего. Стал меня опрашивать другой человек. Вел я себя смело, т.к. с Шуркой дел никаких не имел. На вопрос где Шурку найти я говорил, что я не собака ищейка его искать. Требую отпустить. И если обнаружен у него на квартире такой-то портсигар, то это мой, дайте и возьмите 350 рублей денег. Допрос закончил, меня в общую камеру. Отпускать не отпускает, хотя я говорю что тифом недавно болел, (как в "липе" указано). Не отпускает! А спустя час посылает меня помочь чекистам в дом напротив. В этом доме была одна опломбированная квартира, какого-то бывшего видного лица, может генерала, может фабриканта. Но хозяева в чем были бежали, а квартира была опечатана Губчека, для конфискации имущества. Много тогда было таких квартир. Знали где кто жил. Агентов было человек 5-ть, я один. Работа моя была в том, чтобы передвинуть что-либо, перенести с места на место. Квартира была богатая: бронза, хрусталь, ковры. Я видел, как чекисты вскрывали ящики столов, рылись, что-то в карманы мелкое убирали. Я тоже стал заниматься вроде чекиста. Облюбовал малюсенькую, со спичечный коробок книжечку в сафьяновом переплете «Евгений Онегин» и сунул в карман. Потом увидел такую же миниатюрную коробочку-шкатулочку для почтовых марок. Шкатулочка из настоящего драгоценного камня, сердолик и ее в карман. Потом снял новый парусиновый чехол с больших бронзовых часов, которые стояли в углу, на полу. Взял чехол себе, чтобы завернуть в него трофеи (если удастся). Подобрал небольшой, но замечательно красивый хрустальный кувшинчик, отделанный сверху серебряными гирляндами. Его замотал в чехол. Тут операция у чекистов закончилась. Говорят: «Пошли!» Я взял свой кувшинчик в чехле и пошел через дорогу в ЧК. У входа один из них обратил внимание на мой сверток и спросил: «А это что?» «Да посудину под воду взял» - говорю. Он развернул и кувшин себе, а чехол мне. «Не годится тебе такая посудина! Лопнет!» и забрал. Книжечка и шкатулочка остались. На следующий день меня с партией перевели на Шпалерку, в бывший дом предварительного заключения. Что за черт думаю? Взят ни за что? Подозрений ни чем не вызвал и водят?! Тюрьму я впервые увидел. Страшная, каменная! Не убежишь! Поместили меня во вторую галерею. На каждой галерее был выделен из заключенных, так называемый староста. Он ведал всякими хозяйственными делами, принимал и выдавал передачи. Из каждой передачи брал по немногу всего и складывал в одну кучу, а после это делили и выдавали тем кто передачи не получал. Сидел я в одиночке. Вызвали меня получить эту долю, т.к. я не получал передачи, тут я старосту назвал товарищем, не помню зачем я обратился к нему? Но он мне крикнул: «Тамбовский волк тебе товарищ!» Я вспылил, наговорил грубостей и меня сразу же перевели на 5-ю галерею и поместили в большую общую камеру, где сидели все сливки бывшего общества. Все те, кто были захвачены при переходе финской границы: князья, бароны, фабриканты и т.п. Все смотрели на меня с опаской, но курить давали. Прислонялся я в непривычном обществе и лег спать. Спал крепко, безмятежно, как дома. И вижу во сне, идет по ясному спокойному морю большой красивый белый корабль. Проснулся и думаю, к чему? Хотя в сны не верил. Посидел немного до чая. Заходит «мент» и выкрикивает меня. Я отзываюсь, подхожу. «Собирай вещи и выходи на волю!» Я просто не верю, иду в к-ру, выдают пропуск, иди! Вот думаю, корабль то видел во сне. Вышел на волю, на руки ничего не дали. Пришел домой. Три дня не был! На другой день думаю, надо идти в ЧК, документы и деньги там. Раз выпустили, значит, правильный документ. Пошел в те двери, с Гороховой, куда меня вводили. Нет, говорят, не сюда, а с площади Урицкого (бывшей Дворцовой). Зашел, там обратился. Очень быстро мне выложили с большого конверта мои 350 рублей денег и Удостоверение-свидетельство 6-го стрелкового полка. Расписался я, взял все и ушел. Как Граф Монте-Кристо. Что делают, думаю, солдат болел тифом, получил отпуск, чтобы восстановить свои силы, а его взяли, таскали в ЧК, на Шпалерку, где за эти три дня поседеть можно. Пойду, чтобы отпуск продлили, т.к. по бумажке срок на исходе. Опять к Лецу идти, а может тоже засада? Нет! Пойду в мобилизационный отдел г.Петрограда к начальнику, товарищу Прусакову. И пошел, на той же площади Урицкого, за арку Главного штаба, к товарищу Прусакову. Внизу у дежурного все узнал, тут же изложил свое заявление к нему, приложил свидетельство 6-го стрелкового полка и справку с ВЧК, что был задержан с такового по такое. Без особого труда попал к начальнику отдела, подал ему все это, он просмотрел и сделал визу: «Направить на переосвидетельствование». В канцелярии мне выписали направление на комиссию, и я ушел. Комиссия была где-то на Екатерининском канале, сердобольная женщина врач, меня выслушала и откуда-то взяла «катар дыхательных путей», освобождение на 6-ть месяцев. Я получил официальную бумажку, а мою 6-го стрелкового полка оставили у себя. Вот так я выкарабкался со злополучной засады ЧК. И притом получил подлинные документы. Верно Лец хорошие документы мне сделал!
С КОНЦЕРТА УШЕЛ
Хорошо когда хоть и липа, но на твое имя, а не на чужое. Вот я раз был безо всякого вида, а человек в то время состоял их трех вещей: тело, платье и бумажка на жительство. Был я без вида, шел по Разъезжей улице и как бес мене подкинул поднять с панели бумажку, развернул: военное удостоверение личности, выданное каптенармусу кавалерийских корпусов, Иваненко Фоме. Ну что же думаю, Фома, так Фома, только в кутузку не сажайте. Наверно карманники деньги взяли, документы бросили. Одет я был фартово, на каптера даже не похож, а какой-то стиляга военный. Темно-зеленый френч с тонкого дамского сукна, синие диагоналевые галифе с кантом, широкий кушак с муфтой для шапки (курсы то кавалерийские, значит тоже рубака) и через правое плечо портупей чтобы шашка не спускала кушак. Все чин чином.
Ходил я Фомой чуть ни до конца срока удостоверения. Но вот однажды зашел я на Загородном проспекте, близ «Семейного» кафе в меблированные комнаты одного приличного дома. Мне надо было где-либо расфасовать «товар» на отдельные порошки, на подобие аптекарских. В одной комнате жил знакомый эстонец, картежный шулер, он славился своим искусством. Когда где-либо намечалась крупная игра, то компания соучастников приглашала его, чтобы обыграть каких-либо нэпманов богатых. Для этого его одевали в дорогую одежду, где-нибудь взятую на время. На золотой цепи вешали в карман золотые часы, в другой карман пачку денег и вели где он всех посторонних, а для вида и своих обыгрывал. После калым делили. Много он обыгрывал людей. Раз у нэпмана выиграл целый кинотеатр со всем оборудованием. Я знал этот театр на Садовой улице, против Дворца Князя Юсупова. Я знал этого типа, т.к. он иногда употреблял кокаин. Вот я и пошел к нему, чтобы сделать свою расфасовку, но дома не застал. Рядом в некоторых комнатах жили знакомые девушки, неопределенного занятия, я у них раньше бывал. Со своим делом к абы к какому идти не хотелось, т.к. соберутся две-три, навертят порошков, желая помочь, а потом глядишь, пустые есть. Сами нюхали и потому плутовали. Ну все же зашел к одной, в одежде сестры милосердия. Занимаюсь, делаю свое дело, потом «сестра» куда-то ушла, пришла ее соседка, тоже девушка. Я сделал дело и ушел. Только прошел вниз этажа три вдруг снизу по лестнице поднимается военный. С ним большой пес и «сестра». Меня военный сразу же взял. Пройдемте! И привел тут же в Кузнечном переулке в Губкомдизертир. Товар, часть пришлось сбросить, а часть осталась при мне, обыскивали поверхностно. Поместили меня в большое помещение, как вокзал. Народу тьма. На нарах, на полу, плюнуть негде. Все народ. Многие ходят как на барахолке, продают и меняют хлеб, сахар, махорку, одежду с себя и другие вещи. Несколько человек играют на нарах в карты на деньги. Походил я по этой толкучке, и вскоре меня вызвали: Иваненко! (согласно отобранного документа). Я вошел в канцелярию, меня спросили как я попал на Загородный. Я сказал, что был на барахолке, у вокзала, продал старую гимнастерку. Купил пакет кокаину попробовать, (который бросил по пути), зашел к знакомому, его дома не оказалось. Вот и все! Я знал что меня «сестра» продала, но улик нет, что я дезертир, а они другими делами не интересовались. Стал я просить, чтобы отпустили, что я опаздываю в часть, попадет и тому подобное. Ну, мне видимо поверили, но говорят: «Вот стрелок тебя доставит в часть». Я говорю: «К чему такой срам, под свечкой идти, я сам дойду». «Нет!» Дают стрелка с винтовкой, причем парня смышленого и мы пошли на Лермантовский проспект, на кавалерийские курсы. Был какой-то церковный праздник. Погода была прекрасная, я шел и думал, как смыться? Пытался вести своего поводыря где шумнее улицы, к остановкам трамваев, и где есть проходные дворы. Нет, не хочет! Ведет по тихим проулкам. Идем по Обводному каналу, прошли Измайловский проспект, а тут рядом Лермантовский. Пришли к дому курсов, заходим в ворота, я говорю: «Сам дойду! Ты сам солдат, знаешь, попадет!» «Нет, говорит, под расписку надо». Вошли по широкой лестнице к двери, сквозь стекла которой видны военные. Вижу "не уха"! "Не пойду! - говорю - «Идем обратно!», и пошли. Пришли обратно. Сдал он меня тому же который направил. Он начал меня ругать: «Что же ты голову морочишь? Чего врешь?» и тому подобное. Я так же сердито отвечаю: «А что вы напихали как селедок бочке, негде повернуться. Вот и пошел пройтись по воздуху». Ну ладно, меня опросили, я рассказал все как есть: кто я, фамилию, имя, как удостоверение нашел, и меня свели опять в ту толкучку. Здесь я купил чудную новую кастрюльку, чтобы вечером баланду получить. Поужинали и лег спать как урка. На другой день выкрикнули нас, человек 20-ть, построили, зачитали каждого по фамилии, читали что семья наша лишается (какого-то) социального обеспечения, и что направлены мы в штрафные роты. Ну что же думаю, давай куда-либо с этого кичмана, только поскорей.Повели нас как новобранцев, только охрана большая. Чтобы нас не обидели! Привели в бывшие казармы Кавалергардского полка, где-то на Васильевском острове (или Петроградской), территория большая, домов много, в калитке ворот часовой с наколотыми на штык пропусками. Ввели нас во двор, потом в одно большое здание. Сделали перекличку и в камеру. Не камера, а такое же казарменное помещение, как и в Губкомдизертире. Народу больше того, та же барахолка. Ни сесть, ни лечь негде. Народ, вижу, живет здесь оседло, по долгу. Видно ходят на работу под конвоем. Ходил я всюду, присматривался. Выхода нет! Сменял кастрюльку на хлеб. Съел его и стал у двери, калякая через окошечко в двери с часовым, узнаю, интересуюсь. Прокалякал я не больше получаса, дверь открывается, заходит командир и кричит: «Двадцать человек построиться на концерт!» Я встал один из первых, а там бесполезно, навставала масса! Я был все-таки форсисто одет, только еще в Губкомдизертире портупей снял с плеча и одел его как брючный ремень. Построили, отсчитали, повели какими-то коридорами. Потом повели к большущей двери и шикают: «Тише!» Ввели нас в большой зрительный зал. Концерт уже шел. В зале света нет. На сцене скрипач играет на скрипке. В зрительном зале все первые ряды заняты солдатами этого полка (не штрафниками), командирами и вольной публикой. Я все это прощупал. Указывают нам свободный ряд и тихо говорят: «Заходите!» Те садятся на этот ряд, а я сел на другой, где вольные. Сидим, слушаем. А у меня одна мечта: «Линять!» Первый номер кончился. На сцену вышел конферансье и говорит: «В том же исполнении «На алтарь красоты», и запела снова скрипка за упокой. Я отстегнул от брюк портупей, перестегнул через правое плечо, осторожно встал, и тихонько как полагается, пошел к двери, откуда пришел. Обратил ли кто на меня внимание? Приняли ли меня за военного? Не знаю, но я беспрепятственно вышел за дверь. За дверью стоит часовой. Я смотрю на него и смеюсь: «Вот, браток, не вовремя приспичило, сейчас вернусь!» Он посмотрел на меня, тоже улыбается, видно за вольного принял. Я хоть и не знал где уборная, но пошел в конец коридора, минуя ту дверь, откуда ввели. Дошел до двери и вижу, что около ее пол немного сыроват, я захожу, умывальная, вдоль стенок прибиты металлические желоба, а над ними рукомойники, тут же две двери: одна в уборную, вторая в казарму солдат конвойной команды. Я смело иду вдоль ее, ничего не говорю и со мной никто. Сидят солдаты по одному, кто чем занимается. Тут же стоят пирамиды с винтовками. Прошел казарму и вышел на внутреннее парадное с широкой лестницей, здесь на пути никого нет. Вышел в огромный двор, посреди двора стоит небольшой 3-х этажный каменный дом. Я к нему, зашел на лестницу. Здесь размещаются мастерские сапожная и портновская. Что делать? Надо подумать. Гляжу, на чердаке навалены всякие гипсовые лепные изделия, вроде двуглавых орлов и т.п. украшения, снятые наверно со здания. Тут же навалены груды разных канцелярских дел, старого царского времени. Поднял несколько, почитал. Все «Его императорского величества». Выбрал папку дел что поновей, стряхнул пыль, взял под мышку, прошел по чердаку, оправил мундир и портупей (фуражка у меня все время со звездочкой). Чем думаю я ни какое-либо важное лицо? Смотрю в окно в сторону ворот и думаю: выйду ли так? Недалеко от ворот вижу солдаты (наверное штрафники), дрова перекидывают через каменный забор, а когда во дворе дров скопится много, то раскидывают по сторонам. Ах ты, черт возьми! Через забор лазают! Взял папку дел под мышку и храбро пошел в калитку, прямо на часового. Он смотрит на меня и дает дорогу, а я на него: «Ты что же друг здесь стоишь, рот разинул, а там люди через забор лазают! Что это за бардак!!» Он еще дальше от меня отошел, руку под козырек: «Да это, товарищ, дрова перекидывают, машина не довезла». Я отошел, волнуясь поправил портупей и пошел прочь. А ноги подводят от переживаний, подальше отошел и сел на тумбочку. Вот что значит иметь приличный вид. «Встречают по уму, а провожают по одежке».
РЫБАК РЫБАКА - ВИДИТ ИЗДАЛЕКА
Как-то выдался мне день, что «ни вару, ни товару». Стою в Щербаковом переулке, против извозчицкого двора, где знаю, ребята сидят в конских яслях и греются на солнышке, кокаином торгуют. Отовсюду выжили "нашего брата", вот куда, за забор к лошадям загнали! Стою и думаю: у кого бы одолжить пакет, продать, заработать и начать подниматься коммерчески. Тут ко мне подходит молодой, приятный человек лет 25-ти в приличном костюме и ведет с собой велосипед. Спрашивает: «Мне бы товару пакет. Устрой!» Вот, думаю, сейчас и заработаю, на 100 куплю, за 150 продам. «У меня,- говорю - нет, но достать могу. Вам на сколько?» «Рублей на 250». Дает мне деньги и не боится, я иду к конским яслям во двор, через дорогу. Покупаю пакет, часть отсыпаю себе, остальное человеку с велосипедом. Отдал ему, он развернул, проверил и убрал. Потом вынимает удостоверение Угрозыска, показывает мне и говорит: «Пойдемте». Я прошусь, доказываю, не отпускает. Идем по Троицкой потихоньку, по Невскому и на Михайловскую площадь к большому 5-ти этажному серому дому, Облугрозыску. В дверях два постовых. Провел меня мимо канцелярии-приемной на 5-й этаж и сдал часовому в камеру. Камера была огромная, во весь, наверное, этаж, ну не тесно, места есть. Хожу, смотрю, нет ли знакомых и вообще, кто такие здесь. Интересно! А публика здесь загляденье, всяких хватает, бандиты, налетчики, форточники, багажушники, хи..сники (сожительницы которых приглашают гостя к себе на ночь, а после приходит он, как муж, обирает гостя, бьет морду и выкинет), тихари (что при хозяевах тихо заходят в квартиру, оберут с вешалки и так же тихо уйдут), были карманники и голубятники (что белье с чердаков воруют). Всех хватало и убийц наверное немало. Иные и не подумаешь, что уголовник, солидный, пожилой, с бородкой и одет богато. Нашел я компанию знакомых таких же «чумовых» как и я, сидели они в углу на полу, сторонясь от ворья и беседовали. Рассказывали, кто как попал. Тут Шурка, бывший прапорщик, и Вася, бывший студент-горняк, и пожилой уже с глазами на выкате Аркадий Васильевич Рахманинов, выдающий себя за брата великого композитора (а может и верно брат?) Надо сказать, что Угрозыск к наркоманам относился как-то не враждебно, как к алкоголикам, даже мягче, т.к. не шумливый народ. Вот вижу, начальник Угрозыска, товарищ Кишкин, матрос с черной повязкой на глазу (одноглазый), делает обход. Подходит к каждому и смотрит в лицо, кого не видно берет за подбородок и поднимает голову, глядит. Многих знает по кличке. То и дело слышно: «Опять у нас? Что-то долго не был! Где пропадал?» Подошел к нашему углу, поглядел и усмехнувшись махнул рукой: «Ну, это чумовые!» Сказал и ушел. Тут меня вызвал часовой, я вышел за двери, сдал он меня другому, и тот повел меня в одну из комнат второго этажа. Зашел я в кабинет. За письменным столом сидит тот самый молодой человек, что меня взял. «Садись!» - говорит. Я сел. Начал он со мной как-то просто беседовать. Где живу, чем раньше занимался, чем сейчас и тому подобное. Полез в стол за папиросами, закурили. Когда он отодвинул ящик стола, то я увидел в нем два мундштука оторванных от папиросы. Знаю, да и сам практиковал, что кокаинисты, когда нюхают кокаин, то в ноздрю вставляют такой мундштук, чтобы он не оседал на волосках ноздри, а поступал сразу в мозг. "Ага! - думаю - Парень значит сам «чумовой»! Так посидели, поговорили немного, потом вижу, берет он книжечку пропусков с печатью, выписывает, подает мне и говорит: «Ну, куда сейчас пойдешь? Опять туда?» «Не знаю?» - говорю улыбаясь. «Пожалуй, домой пойду». «Смотри, еще когда встречу там, дольше продержу». «Спасибо, - говорю - больше там не буду». Проводил он меня, приятным взглядом и я пошел, сдав часовому у выхода свой пропуск, который тот наколол на штык. Больше не ходил я в Щербаков переулок. Память об этом хорошем человеке останется у меня на вечно.