Просыпайся, ты вставать будешь или нет, в конце концов, а то экзамен пропустишь. Сегодня уже восемнадцатое число. Мама в третий раз безуспешно пыталась поднять меня. Но я не спал, с полуоткрытыми веками следил за лучами солнца, украдкой двигавшимися по письменному столу. Сейчас они коснутся настольной лампы и тогда мое тело зашевелится. Наверно я не сомкнул глаз всю ночь, как тут сможешь. Помню, как появились первые лучи на занавеске, потом они стали медленно перемещаться на стену. Если бы я дальше позволил себе валяться на кровати, то время, в которое мне нужно было отвечать перед экзаменационной комиссией, наверняка совпало с моментом прохождения солнца по лицу, через лоб и нос. Глаза бы не выдержали потока света, и тогда пришлось их закрыть, впервые за всю ночь и утро. К чему это я?
Встал, умылся, оделся. Вот и завтрак готов: кофе, яичница с гренками, печенье. Я не мог смотреть на стряпню, от волнения желудок сводило. Надо впихнуть в себя пищу, лишь бы потом не приспичило в туалет где-нибудь в автобусе, или того хуже в аудитории. Откусил печенье и запил кофе. Не заметил, как черная капля отцепилась от дна кружки, бомбой пролетела в считанных сантиметрах от рубашки, умудрилась проскочить между ног, почти сомкнутых, и вяло плюхнулась на обивку стула. Повезло, выдохнул я. Когда зашел в коридор и надел кроссовки, то услышал, как мама включила телевизор. Она пощелкала каналами и остановилась на латиноамериканском сериале, где кипели нешуточные страсти. «Мне пора», - сказал я, и никакого ни пуха, ни пера в ответ.
На улице жарко. Я начал потеть. Чувствовал, как капли пропитывали белую майку, угрожая тонкой голубой рубашке. Черт, у меня даже не было обычного костюма, классического черного с белой сорочкой, и желательно неброского галстука как у нормальных людей. В хороший костюм пришивают скрытые карманы, в которые можно рассовать кучу шпаргалок, сло-женных в гармошку. А на моей рубашке был всего один, да и тот набит документами, даже ручку пришлось положить в задний карман джинсов, какие тут шпаргалки. Они все равно не нужны, ведь материал из учебников я почти вызубрил. Сколько времени мне бы понадобилось для писанины мелким почерком в шпионские клочки бумаги? Достаточно, чтобы выучить все наизусть.
Около института кучились люди, окруженные суетой и гамом, и человек с тонким обонянием смог бы учуять запах адреналина. Они теснились небольшими группами по принципу принадлежности к школе, и по нему можно было изучить образовательную географию города. Никаких знакомых лиц. Главный вход перегородил стол, вокруг которого неспешно сновала молодежь, свысока посматривавшая на столпотворение. Они окончили подготовительные курсы, и дополнительная нагрузка, обязывавшая их выступить в виде кордона, наделяла первокурсников чувством превосходства. Мне необходимо было срочно найти тень, пока не спекся и дуб, стоявший посередине площадки, оптимально подходил для укрытия. Я предста-вил, как рубашка покрывается пятнами пота, и люди сторонятся меня. Я боюсь поднять руку, или махнуть ею, а разводы уже появляются на груди и спине. Носовой платок бессилен, и тогда начинаю ходить боком, не переставая оглядываться в поисках безлюдного места. Я отвык от толпы.
Около дуба, рядом со мной стоял парень в классическом костюме и белой рубашке, расстегнутой на верхнюю пуговицу. Худой, невысокого роста, он выглядел старше, чем остальные абитуриенты, скорее был моим ровесником. Без галстука и с длинными черными волосами – казалось, он и года жизни не отдаст за диплом. Музыкант, точно музыкант. Его толстые очки не могли скрыть грустных глаз, свойственных внешности евреев. Перед собой он держал книгу двумя руками и неторопливо читал про себя, может быть, повторял одну и ту же фразу, гоняя ее по кругу как мантру. Солнце светило с левой от него стороны и дуб, возле которого он расположился, напоминал стену плача, освещенную первыми утренними лучами. Перед смертью не надышится. Убежден, что параграфы и события в них, которые он наспех перечитывал перед экзаменом, вряд ли отложатся в памяти. Разве что монотонное штудирование служило проверенным способом отвлечься, заглушить свое волнение. Тем временем гул на площадке нарастал. Вышел солидный мужчина и пригласил первую партию абитуриентов зайти внутрь института. Поток хлынул к входу, оставляя островки из пожилых людей, с платками в руках провожавших свои чада.
Подошла и моя очередь. Группа, в которую я попал, по широким коридорам поднялась на третий этаж старого дореволюционного здания. Мы сели на стулья в два ряда напротив друг друга и спрятали взгляды в колени, прислушиваясь к тишине, изредка нарушаемой чьим-то чиханием и сопением. Назвали мою фамилию, и я зашел в аудиторию. Мне достался билет № 24. Никаких сюрпризов, как и ожидалось. Мой ответ на листе бумаги был похож на конспект из параграфа школьного учебника, только одну дату забыл. Когда же произошло событие? Я вертелся за передним столом, и передо мной некого было спросить. Обернулся. Сзади сидел парень в костюме и галстуке в полоску, он напрягал мозги, как будто пытался найти ответы на вечные вопросы. «Слушай, ты не помнишь, когда там наши…», - не успел я договорить, слова едва долетели до его ушей, как меня перебил усталый голос. «Молодой человек, мы вам делаем первое и последнее предупреждение», - строгий взгляд бородатого мужчины в очках с мощными линзами был красноречив. Как назло мой стол находился ближе всего к экзаменационной комиссии. Все как на ладони, никуда не денешься. Ну и ладно. Люди продолжали отвечать и выходить, дверь не успевала закрыться, как появлялся новый абитуриент и брал билет размером с конверт. Выкрикнули мою фамилию, пора идти на суд и тут дата, о которой я уже и не вспоминал, неожиданно всплыла в моей памяти. Теперь все в порядке.
Я занял место девушки, которая только что покинула аудиторию. Вошла другая, худенькая шатенка в короткой юбке и с мальчишеской стрижкой. «У меня билет номер 45», - сказала она. Я посмотрел на нее, и девушка сделала шаг в сторону. Мой взор все еще был направлен в ту же точку, куда-то сквозь нее, через дверь и коридор, куда-то дальше. «Так, Надежда, садитесь вон туда», - кивнули ей, показывая на пустующий стол. Она окинула взглядом зал, зацепив им и меня, затем пробежалась по своему билету, опять задела меня и направилась к указанному месту. «Я вас во второй раз спрашиваю, вы будете отвечать или нет», - чей-то настойчивый голос добивался моего внимания. Я все смотрел сквозь дверь. «Да-да, конечно, сейчас», - поторопился сказать я. Наконец-то собрался с мыслями, начал говорить, запнулся, поймал нужный темп и только теперь сосредоточился на собеседнике, а не на черновике. Дополнительный вопрос, ответ – у меня все получилось, как у робота. «Вы в какой школе учились?» - спросил бородатый мужчина, сделавший до этого замечание. Мой ответ его явно не воодушевил, что было заметно по губам, которые сузились, а их кончики приподнялись. Я дал экзаменационный лист, он поставил оценку и расписался, остальные члены комиссии подтвердили результат. Когда выходил, мне захотелось оглянуться, но я этого не сделал.
Дома зазвонил телефон. Это была мама. Она спросила волнующимся голосом, как у меня экзамен прошел. Я пробубнил что-то невнятное и заковыристое, получилось слишком вычурно. «Ответь проще – да или нет?» - потребовала она. Я сказал - да, и она чуть не расплакалась. Хорошо были слышны голоса коллег по работе, которые дружно принялись ее успокаивать. Я бросил трубку. Главный рубеж, психологический, был взят. Оставались два барьера, преодолеть которые казалось делом несложным. Так все и получилось, почти все. Проблема заключалась в третьем экзамене – сочинении. Как его писать? Слова должны были складываться в предложения, а они в свою очередь образовывать единый смысл рассказа. А в моей голове творилась чехарда, и все герои с их авторами прозябали в одном прогнившем бараке. Но больше всего волновал другой вопрос: в старших классах школы подход к обучению менялся в соответствии с новыми веяниями времени, и солянка из свежих идей и советских понятий затуманивала мозги. Учитель говорил одно, у меня проскальзывали другие мысли, хоть и скудные, а школьная программа иногда требовала обратного. Если буду писать так, как рекомендовал преподаватель, рассуждал я, то скопирую чужие идеи, которые являлись уступкой в угоду времени. Если буду следовать стандартам, то получится казенный штамп, что может не понравится учителю, а главное мне. Оставалось излагать свое мнение. А если оно неприемлемо? Согласятся ли с ним? Я напрочь забыл о той морали и нравственности, которой мучилась школьная литература. Лучше не рисковать, а писать то, что требовалось в программках. Так я и поступил на третьем экзамене.
В просторном зале собрались все претенденты. На доске написали несколько тем на выбор. У меня было четыре часа, две шариковые ручки и ветхие знания. Толстой, Грибоедов, Серебряный век, Великая отечественная война. Не было бриллиантовой иконы, Пушкина. Это хорошо. На экзамене подняли все те же воспитательные вопросы, и немного добавили лирики. Опять встречалось восхваление гуманистических ценностей, душ из лаптей и либеральной бескомпромиссности. Может, выбрать проходную тему войны? В героизме сложно промахнуться мимо нужных слов. Только черное и белое, не знающее других цветов. Все прозрачно и ясно, как фронтовые сто грамм. Нет. Золотой век скучен, патриотизм пошл. Ну что же, Гумилев, Блок и Цветаева выручат меня. «Лучше не так начни»,- услышал я голос мужчины с усами, который минуту стоял позади, следя за моими потугами. Я не заметил его сначала. Время от времени он подходил и коротко указывал - да, нет, хорошо, плохо. Один раз позволил себе целую фразу, порекомендовав добавить Мандельштама в сочинение. Я не знал, зачем он подсказывал, что им двигало. Я не видел его ни до этого дня, ни после. Своими неброскими, но точными советами он мне помог, во всяком случае, хотелось в это верить.
Прошло два часа, а мой черновик был полон горизонтальных линий, вычеркнувших из замысла неудачные слова и целые предложения. Буквы с трудом образовывали цепочку, а из стихов выпадали фразы. Вдруг в тишине раздался звук разворачиваемой обертки. В дальнем конце зала сидела она и ела шоколадку, с деревянным стуком отламывая плитку. Шоколад темный или светлый, горький или нет? Наверно с начинкой, ореховой или с изюмом. Может быть с джемом, горький шоколад с джемом, но он часто оказывался приторным, а изюм иногда застревал в зубах. Так и быть, просто шоколад. С таким же громким шумом Надя сжала в кулаке фольгу с остатками плиток и убрала в сумку. Только теперь я обратил внимание на сидящего спереди человека с длинными волосами, который несколько дней назад читал учебник перед дубом. Он обернулся и вежливо попросил запасную ручку. Я не мог отказать.
Время уже вышло, абитуриенты начали сдавать свои опусы, а у нас вдвоем работа горела. Теперь мы остались одни. Женщина из комиссии нервно барабанила пальцами по столу, а мои слова на чистовике все больше походили на шифр. Наспех закончив, у нас почти отобрали работы. «Спасибо», – он отдал ручку, о которой я забыл, и мы вместе покинули зал.
Через два дня я нашел свою фамилию в списке абитуриентов, зачисленных на факультет. Мама сказала, если бы этого не случилось, то она обивала пороги института, умоляя принять меня в лоно альма-матер. Я ответил, что узнав об этом, подал бы заявление об уходе. Она опять меня не поняла. Вскоре в одной из аудиторий института прошла встреча ново-испеченных студентов. Я как всегда опоздал, но не оказался последним. Позже меня пришла только одна девушка с короткой мальчишеской стрижкой. Собрание еще не началось, все ждали сигнала, когда ко мне подошла декан.
- Тебя зовут Роман, ведь так?
- Да, это я.
- Мне сообщили, что ты имел льготы при поступлении, почему тогда не обратился в приемную комиссию с просьбой ими воспользоваться, или в наш деканат? У тебя ведь уважительная причина.
- Я не знал этого. Кто мог меня предупредить? Честно говоря, у меня и в мыслях не было ничего подобного.
- Не надо стесняться своих недостатков. Если бы ты проинформировал нас, собрал кое-какие документы, то мы помогли. Тебе пришлось тогда сдать только профильный предмет, а над остальными не мучиться. Разве не обидно?
- У меня же не в голове недостаток. Так приятнее, без льгот. Во всяком случае, честно получилось.
- Понятно. Ну что же, мы все выяснили, а мне пора начинать.
Она говорила о важности события для нас, о новом этапе в жизни. Потом поздравила с зачислением, особенно выделив одного студента, поступившего без экзаменов по результатам городской олимпиады. «Миша, выходи», - попросила она. Появился в меру упитанный парень с чертами лица римского сенатора и Наполеона. Он стеснялся и чувствовал себя неуверенно. «А вот этого я буду мочить», - прозвучал чей-то озлобленный голос из зала. Послышалось хихиканье, мужское и ехидное, из той категории людей, которые обычно сплачиваются за последними партами. Эта реплика разбавила торжественность мероприятия. «Встретимся в сентябре», - декан произнесла заключительные слова, и мы разошлись.