Я с трудом открыл тяжелую входную дверь университета. На цыпочках пробрался на третий этаж. Никого не встретил, это хорошо. Надо было рассчитать момент так, чтобы в аудитории появиться одновременно со звонком, или хотя бы за минуту до него. Плохо будет, если опоздаю. Войду, а там однокурсники уже займут свои места. Пятьдесят пар глаз по-смотрят на меня, а я невозмутимо дам понять, что все нормально, не обращайте внимания. Потом целый час буду отряхиваться от назойливых взглядов. Так обычно и получалось, ведь у меня застарелая склонность – вечно опаздывать.
Все дело в том, что предугадать расписание общественного транспорта было трудно. Мне требовалось пять-шесть минут утром, чтобы добраться до остановки. Обычно, метров за тридцать до нее, я смотрел вслед уходящему троллейбусу. Моему троллейбусу. Если выходил из дома чуть раньше, то видел его задние колеса, скрывающиеся за ближайшим домом, но на расстоянии уже в пятьдесят метров. Так действовал один из тех законов, с которым играешь в кошки-мышки. Можно, конечно, броситься вдогонку и попытаться успеть запрыгнуть на подножки, чтобы двери прищемили пакет с тетрадями. Но опыт показывал, что за одну-две секунды до цели троллейбус начинал трогаться с открытыми дверьми, и в последний момент, перед самым носом, они закрывались. Удовлетворенные свидетели происшествия радовались неожиданно приподнятому настроению, а я напускал на себя мину, мол, так и было задумано. Привыкнув к маленьким хитростям, я говорил вслед беглецу спасибо, только не со злостью, а от чистого сердца. На следующий день транспорт приходил принципиально раньше, чтобы угодить, но в очередной раз выводил меня из равновесия. Я смотрел на часы и понимал, что доеду до университета рано, как никогда. Поспешность раздражала, ведь преждевременное появление в аудитории создавало такое же ощущение дискомфорта, как и привычка опаздывать. Я попадал в такую ситуацию несколько раз. Стоял на крыльце перед массивной дверью, а до звонка оставалось минут пятнадцать. Целых четверть часа нужно было сидеть в аудитории и слушать шепот, постепенно, по капле отравляющий воздух. Поэтому я слонялся без дела по коридорам и ждал.
Сегодня мне повезло. На семинар собралась не вся группа. Они не были в лагере. Может, даже и не знали ничего. Преподаватель спросил по теме, а я не мог внятно ответить. Говорил невпопад, старался оправдаться. У меня мало их осталось, этих отговорок, совсем чуточку. Он чувствовал мою неуверенность и цеплялся, по каждому поводу дергал. В конце концов, какое отношение имела тема семинара к реальности, окружавшей меня. «Рома, что с тобой происходит в последнее время», - он облокотился на стол, съедая меня взглядом. «Ничего особенного. Все хорошо», – ответил я привычной фразой.
После окончания пары спустился на второй этаж. Вот и дожил, впервые пожалел о том, что существуют перемены, теперь никак не мог дождаться начала лекции. Около закрытой аудитории крутилась компания знакомых. Увидев меня, они дружно засмеялись. Как ни в чем не бывало, я завел с ними разговор. Не успел сказать и пары слов, а длинная рука уже отвесила подзатыльник, в шутку. Это был Шляпников. Я нахмурил брови, подражая Чарли Чаплину, словно мог ответить не раздумывая. «Рома, вон Оля идет, может, тебе лучше заняться ею, ведь правда?» - Шляпников не смеялся, а говорил серьезно. Когда я обернулся, то почувствовал удар пинком. Шляпников стоял передо мной с вызывающей ухмылкой, будто давно мечтал сказать: «Ну что, давай, попробуй хоть пальцем дотронуться». Я не мог, руки онемели. Наверно от того, что он прав. После учебы я шел домой, почти бежал, не задерживаясь в парке или «Теремке». У меня была прямая дорога, с которой не сворачивал.
В начале лета я с трудом сдал экзамены, но все же удержался. Наступивший август неожиданно подарил одну хорошую неделю, наверно единственную в году. Такой ложкой меда стала поездка к Антону на свадьбу. Я про него совсем забыл, и вдруг он появился на моем пороге, как раз вовремя. Огорошил новостями. Оказалось, что со своей невестой Антон по-знакомился в медицинском институте, где еще продолжал учиться. Она приехала из другого города, там же и решили справлять свадьбу. Видимо, чужая родина казалась ему ближе, чем свой собственный дом, потому что через несколько лет Антон окончательно переехал к ней жить.
Отправились вчетвером: я, Антон, его мать и дед. Друзей у него было мало, или их вообще не оказалось, поэтому роль свидетеля на свадьбе досталась мне. У невесты нас ждал радушный прием, как и многочисленных родственников, съехавшихся со всей страны. Праздничный стол в ночь перед бракосочетанием заменил одновременно мальчишник и девичник, предполагаемый в таких случаях. Было все: необычные блюда, вина из разных городов и еще младшая сестра невесты, присевшая рядом. Она ходила в легкой кофте крупной вязки, которую надевала без бюстгальтера. Ее маленькие упругие груди прижимались к плетеным нитям одежды, словно тонкие пальцы кондитера к свежему тесту булочки. Соски норовили выпрыгнуть в растянутые ниши решета, и иногда им это удавалось. Такая невинность, сама естественность помогла забыть недавние неприятности, и я уже не помнил, откуда приехал. Чудный город мне нравился все больше и больше. На следующий день мы танцевали на свадьбе, кружили по паркету, и она напоминала мне Наташу Ростову, стесняющуюся посмотреть кавалеру в глаза. Потом были прогулки по городу, утопающему в зелени, сверкающие золотом купола церкви, где прошло венчание, и череда удивлений, рассыпанных по холмистой местности, будто по миниатюрным кавказским горам. Я ходил по курорту, или аттракциону, и меня посетило то ощущение свободы, которое успел потерять. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается.
Вскоре с новой семьей Антона я возвращался на машине домой. Кое-как приходил в себя. Впервые за несколько месяцев я почувствовал нормальную усталость, которая бы не раздавливала без причины. Было в этом году что-то подобное? Только редкие моменты выпадали, их оказалось так мало, что можно пересчитать по пальцам одной руки. Как-то две недели назад я лежал дома и корчился на кровати, когда услышал звонок в дверь. Ко мне зашел Семен.
- Привет. Как делишки? – спросил он.
- Замечательно.
- Твой голос настораживает. Ты пропал куда-то в последнее время. Надо это дело исправить. У меня есть отличное средство от хандры, называется «Не грусти», - Семен достал бутылку с одноименным названием.
- Приятно, только она не поможет. Ты знаешь, что настроение, в котором начинаешь пить, на следующее утро только усиливается? Думаю, что завтра мне будет совсем скверно, – сказал я, забирая напиток.
- Нет, не знаю. Сейчас проверим экспериментальным путем, – предложил он.
- Тогда ты вовремя пришел. Я недавно стряс деньги с военной части, кое-что нужно немедленно пропить, - заявил я.
- Вот и хороший повод появился. Расклад теперь ясен: сначала у тебя отмечаемся, потом выдвигаемся в бар. Заодно узнаешь, правы ли люди по поводу твоего мрачного настроения, якобы завтра неизбежного, - обозначил план действий Семен.
Мы проверили. После часа, проведенного у меня дома, поехали в центр города. Расчет сделали правильно, там действительно была особая атмосфера, подпитывающая, и по мере приближения наши движения становились раскованными, а голоса твердыми. Зашли в бар, где оглянуться не успели, как нас разморило. Разговор сам собой сместился в сторону музыки.
- Чем сейчас занимаешься? – спросил я.
- Догадайся с одного раза. Конечно, лабаю потихоньку. Пока репетируем на базе, в здании детского и юношеского творчества. Ты же был там однажды, в склепе чердака на третьем этаже.
- О, да, знатный чулан. Зато уютный, не спорю. Даже ударная установка поместилась. Детишки не плачут от вашего творчества?
- Они нас не слышат, но иногда видят. Во всяком случае, не пугаются. А в остальном – меня не устраивает график репетиций, да и деньги платить надо. Следующей весной, возможно, переедем ко мне в гараж.
- Тогда и я буду чаще захаживать. Пока успел услышать лишь пару ваших хитов. Они показались мне немного сыроватыми и сумбурными.
- О-о, гуру музыкальной критики, ты что хотел? Эти парни из новостроек недавно гитары взяли в руки. Сперва только Smoke on the water могли наигрывать, этот мотивчик для пенсионеров, а теперь даже музыка получается. Артем, например, учится стучать на барабанах по ходу процесса. Ничего, потихоньку все налаживается.
- Надеюсь, ты не хочешь из них сделать виртуозов, подобие Ингви Мальмстина?
- Не надо ругаться в приличном заведении. Никакого соло. Я ненавижу его, ты же знаешь. Главное не лажать, играть с драйвом, остальное приложится.
- Я вспомнил момент, когда пришел к вам на базу. Сначала вы исполнили что-то непонятное, видимо собственного сочинения, а потом вдруг выстрелили отличным хитом. Кажется, сыграли песню «Я слишком пьян». Потом узнал, что вы перепели Дэд Кеннедис, только слова немного изменили. Явно Петя повлиял на ваш репертуар, но это было здорово. Тогда ко мне закралась мысль, что из вас может кое-что получиться.
- В музыке все воруют друг у друга, это норма. Зато теперь у нас появились собственные хиты, на целый альбом хватит.
- Не может быть.
- Делов-то. Кстати, ты помнишь девчонок с новостроек? Они же обиделись на твою любимую песню.
- Почему?
- Не понравилась фраза: «Я слишком пьян, чтоб начинать роман». Так вот, из-за этих слов мы рассорились с ними, но не окончательно, надеюсь. Они молодые еще, романтичные особы. Так что сейчас мы без чирлидеров. Ничего, прибегут назад, куда они денутся.
- Точно, вернутся. Где им еще найти группу, играющую настоящий панк с русской бесшабашной душой. Они на коленях будут умолять, чтобы их приняли на подтанцовки, - разошелся я.
- Ты кого назвал русским?- вдруг спросил Семен, двусмысленно поглядывая на меня.
- Таки я пгосто пошутил, - парировал я.
- Русская душа. Напоминает Русский рок. Что может быть ужаснее, чем это поющее кладбище.
- Почему ты записал их в призраки?
- Потому, что они заигрались, сейчас это понятно. До сих пор считают свой рок гимном эпохи, хотя теперь их музыка превратилась в попсу. Нельзя же быть такими узколобыми. Могу поспорить, что лет через десять они будут выступать перед президентом и так называемой элитой и сожалеть, что способны только деньги сшибать, а не управлять умами миллионов, как в конце 80-х.
- Ты слишком категоричен. Не все же такие? И много заработать они не смогут, элите подобная музыка не нужна. Не шансон ведь какой-нибудь.
- Конечно не все. Но самые лучшие из них уже умерли, а у немногих достойных из живых нет будущего, во всяком случае, в музыке. Они не построят себе виллы на гонорары, и не согласятся подстраиваться под вкусы публики. У них нет будущего.
- Значит, они не верят в себя. По-твоему, об этом они и должны петь, как все хреново?
- И да, и нет. Те люди, которых я имею в виду, говорят только о том, что знают наверняка, то есть о себе. Как пример такой группы, вот, посмотри, - он достал из сумки книжку.
Это была история Секс Пистолс. Я пролистал страницы, останавливаясь на фотографиях. В этот момент мимо столика прошла официантка, обратила на меня внимание и скривила рот. Действительно, люди пришли в бар почитать. Наверно, она посчитала нас ненормальными.
- Значит, ты хочешь сказать, что no future, - резюмировал я.
- For you and for me. Или ты знаешь свое будущее?
- Нет, не знаю.
- Если я его не вижу, значит, оно не существует. Как можно строить планы на годы вперед, когда не представляешь, что будет завтра. Я понимаю, такие взгляды можно списать на возраст: мол, буйная молодость, неуверенность в себе и остальная мишура, которая к ней прилагается, с годами пройдет. Чушь все это. Мне нравится то, чем я занимаюсь, но ничто в перспективе не гарантирует надежных результатов. Случайность способна изменить все.
- Может, оно есть, твое будущее. Это как книгу читать. Ты не знаешь событий, которые произойдут, но они уже написаны. Когда переворачиваешь страницу, то вытаскиваешь завтрашние строчки, свершившийся план на ближайшее время.
- А на следующей странице сказано, что на тебя упадет кирпич, или попадешь в автомобильную катастрофу, но тебе еще об этом неизвестно. Что толку, если оно есть. Что останется от твоей уверенности, если скажут, что завтра ты умрешь?
- А если нет? Во всяком случае, останется надежда. У человека, как и у животных, есть инстинкты. Когда он живет ради чего-то, такое состояние можно назвать инстинктивным, и надежда является его частью.
- Что тогда скажешь по поводу пессимистов. Они живут и будут жить, не питая никаких иллюзий на будущее, не веря ни во что, потому что родились такими. Или возьмем бомжа, самого обычного, каких полно. У него нет ничего, и никогда не будет. Есть только трусость или страх, который мешает ему сделать последний шаг.
- Во многом ты прав. Однако бомж живет еще надеждой на чудо: на миску с горячим супом или чемодан с деньгами, случайно попавший на помойку. Этого достаточно для счастья. Так же и пессимист: мир в его глазах рушится, он не надеется на себя или друзей, но способен верить в своих детей. Этот маленький трюк работает без сбоев, он называется инстинктом.
- No fun. Мне это не нравится. Неизвестному завтра может противостоять только полная свобода, которую я и выбираю.
Я посмотрел на часы. Время было позднее. Семен предложил поехать к нему на дачу, и я согласился. Там, на террасе, мы сели в кресла и накрылись пледом, так как ночь уже вытаскивала из наступающей осени холод. Семен зажег свечку и налил стаканы.
Когда наступил рассвет он, засыпая, спросил меня:
- Ты знаешь, как евреи читают книгу?
- Нет.
- С конца. Они открывают книгу в том месте, которое для нас считается финалом, и листают ее в обратном порядке.
Машина резко затормозила. «С ума тут все сошли что ли?» - тесть Антона со злостью ударил по рулю. Мы стояли на окружной дороге. Небо заволокло тучами, и я почувствовал резкое похолодание. Когда продолжили путь по разбитой трассе, мне показалось, что люди ходят очень медленно, как будто замороженные. Издалека увидел высокий фонтан, бьющий у обочины прямо из-под земли. Мы проехали мимо, и оказалось, что прорвало трубу с водой. Рядом стояли шесть рабочих и курили, неторопливо втягивая дым и задумчиво наблюдая за потоками воды. Облокотившись на лопаты, они образовали круг, не в силах оторвать гипнотического взгляда от пятиметрового напора струи. Я приехал домой. Все вернулось на круги своя.