Уважают!

Звезды Фонда
ПЕТРОВИЧ ВЛАДИМИР - http://www.proza.ru/avtor/petrovich43

 Все стройки в городе начинаются со слома. Наша «самозастройка» исключением не была. Прежде чем приступать к своей девятиэтажке, необходимо было переселить в новые квартиры жителей всех предназначенных к сносу домов. Большей частью это было старое ветхое жилье, которое, тем не менее, обитатели оставляли с сожалением, а иногда и со скандалом. Да что говорить о людях?! Семейство скворцов, которое вроде бы должно было уже улететь, и то не торопилось, будто предчувствуя, что по весне оно уже не найдет ни сада, белым облаком, опустившимся на землю, ни свою, поколениями обжитую, скворечню. Даже крапива у провисшей на ржавых петлях калитки, крапива, которой  отец семейства мог погрозить, а то в сердцах и отходить набедокурившего мальца, казалось, простила пацанам все их безуспешные попытки извести ее на все времена.

Среди этой ветхости и уже заброшенности аккуратным исключением красовался обшитый вагонкой голубой домик с резными подзорами и наличниками, хозяину которого завод не только дал квартиру, но и помог переехать.

Уже был отрыт котлован, уложены подушки и блоки, а подкрановые прошли прямо по огороду так, что сам домик оказался в рабочей зоне крана.

Как-то я увидел и хозяина этого домика. Стояла глубокая осень, год был «не яблочный»,  огороды хозяева убрали, оставив до заморозков только зелено-голубые кочаны капусты.

Седой старик в поношенном офицерском кителе со стоячим воротником, опираясь на самодельный костыль, с трудом обходил свои оставленные владения. Хозяйский глаз Петра Ивановича (так звали хозяина) сразу заметил непорядок.

Ну, хорошо, отгородили стройку бетонной стеной, пацаны реже забегать будут, так ведь не подумали, и весь переулок перегородили. И кто–то, верно опаздывая на работу, недолго думая, выломал пару досок в заборе и, обходя новостройку, уже протоптал по его огороду тропку. Капусту, впрочем, не тронул, видно свой, заводской.

Петр Иванович пришел-приковылял к нам, попросил топор и пилу.

Смотреть, как он работает, было больно. Каждый раз, прежде чем отпилить доску или забить гвоздь, нужно было устойчиво утвердиться на земле с помощью костыля прижатого локтем к боку. Этой же рукой приходилось удерживать и саму доску, и гвоздь. Что было совсем неудобно, зато правая рука с инструментом была свободна. Управлялся он и пилой, и топором сноровисто, ловко, хотя стоило это ему неимоверных сил.  Кто-то из наших не выдержал, встал с поддонов: «Пойду, помогу, раствора все равно нет».

Через полчаса забор стоял.

На следующее утро Петр Иванович опять пришел, на этот раз со своим топором и ножовкой. Он недоверчиво оглядел забор, проковылял вокруг домика. Удивленно покачал головой: «Уважают!», зашел на стройку, перекурил с ребятами, несколько раз повторив, как бы про себя: «Уважают!».

С того дня Петр Иванович каждое утро со своим инструментом обходил свои «оставленные позиции». Не найдя инструменту применения, бормотал что-то вроде: «Уважают!» и шел к нам «на перекур».

Я не видел, чтобы он хотя бы раз зашел в свой домик.

И в тот раз Петр Иванович снял тяжелый замок с входной двери, долго стоял на пороге, раздумывая. Но в дом так и не вошел. Он будто боялся, войдя, столкнуться в темноте (ставни-то забиты!) с самим собой, пусть и изувеченным войной, но молодым, крепким, тем самым, с кем не побоялась связать свою судьбу такая же молодая крепкая красавица, прождавшая его всю долгую войну. Он словно боялся увидеть отраженные в оконном стекле свои глаза, глаза того двадцатитрехлетнего солдата. Увидеть в них, если и не презрение, то упрек. Он прощался со своим домом, как прощался бы со старой преданной собакой, заглянув в глаза которой, передать ее в руки санитара уже невозможно.

С каким трудом он строил этот дом, придя с войны инвалидом. По бревнышку собрал сруб. Друзья помогли. Где сейчас эти друзья? Те, кто действительно воевал, убрались вслед за теми, кто не вернулся. От ран, или просто не могли приспособиться к новой жизни. Да и он на протезе вряд ли проковылял столько, если бы не она, его Настенька. Сколько времени пролетело! Вон, яблони какие вымахали! Что не сук - то сорт. И только коричневка одна. Никакого привоя к себе дерево больше не приняло. Совсем, как они с Настенькой. Только кто подвой, кто привой, поди, разбери…

Переезжали, Настенька каждую яблоньку слезами полила. Обещали оставить. Может, и оставят. Только и другим где-то жить нужно.

Ну, а им с Настенькой, много ли им теперь надо?

Вот дали двухкомнатную. С лоджией. Уважают. Правда, высоковато, на седьмом этаже. Шиповник внизу посадили, а его и не разглядеть сверху. Да и у Настеньки голова на лоджии кружится. Стеклить надо. Говорят, поможет. А вообще вода, газ, все нормально, лифт уже работает. И вещи помогли перевезти. Уважают…

Уважают!

Позже, когда Петр Иванович уже ушел догонять своих однополчан и друзей, я понял, почему в его: «Уважают!» мне всегда слышалась не только гордость, но и досада. Хотя к его обходу забор всегда стоял целый и несокрушимый, конечно же, не мог полковой разведчик не замечать, что тропка, пересекающая его огород, стала много шире и утоптанней.