Будни провинциальной милиции

                Предисловие


   Я думал, как назвать этот накопившийся и теперь расположившийся на полочках памяти осадок воспоминаний о неполном десятилетии жизни, отданном работе «в органах», в бывшей советской милиции. После выхода на экраны смелого и героического, «шкодного» сериала «Менты», где с юмором и иронией показаны рабочие дни безалаберных и умных оперов с их неприглядным бытом и откровенным безденежьем, неустроенностью и так мало присущим ментам благородством в их деяниях, что я решил описать пережитое мной в годы милицейской деятельности и дать этому творению стартовое название


                БУДНИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ МИЛИЦИИ

   В семидесятых годах появился и вошел в моду новый институт воспитания: военно-спортивный лагерь, предназначавшийся для пребывания в нем во время летних каникул подростков, склонных к совершению правонарушений и преступлений, состоящих на учете, осужденных с отсрочкой исполнения приговора, и прочая. Идея лагеря у нас всегда воспринималась с интересом и внедрялась повсеместно.
   Такой лагерь организовали и в нашем районе. Туда я попал замполитом с чьей-то, не помню, подачи. 
   Начальником лагеря назначили некоего Сока, учителя физкультуры из ПТУ, имевшего обыкновение восклицать: « Та ты шо? Ой,…!», то есть, человека интеллектуального и интеллигентного.
   Больше о начальнике Соке говорить не буду: мы видели его только тогда, когда он приезжал в лагерь, чтобы затариться продуктами и обсудить с завхозом следующий завоз харчей на неделю.
   По штату в лагере полагалось два воспитателя и завхоз с музыкантом. Они появились: двое парней- воспитателей, один из которых был просто весенний «дембель» Миша, ставший с годами судебным исполнителем и юрисконсультом, а также Володя, учитель физики одной из школ, застенчивый очкарик и вовсе тихоня. Бразды завхоза получил Павел Никитич,55-летний баянист-аккомпаниатор Дома культуры. Правильно, зачем деньги во многие руки распылять? Работа закипела.
   В какой-то день приехал начальник инспекции по делам несовершеннолетних райотдела внутренних дел, лейтенант милиции Юрий Михайлович Мельничук, и мы начали вместе собирать «спецконтингент», то есть - состоящих на учете: их нельзя было оставлять на лето в родных краях, чтобы обеспечить целостность летних торговых точек, пустых квартир, рынков и зон отдыха. Мы ловили их на улицах, на рыбалке, на чердаках и в подвалах, - в местах, облюбованных шпаной со времен Великой революции, гражданской войны и Железного Феликса. Так началась работа СТЛ (Т - добавилось слово «трудовой») с бодрящим названием то ли «Буревестник», то ли «Возрождение». Расположили его в селе Вольное, зеленом и нарядном, с большим водохранилищем. Оккупировали школу со своим скарбом, в которой директор менялся почти каждый год, а потому не было  в школе и около нее ни хорошего хозяина, ни должного порядка. Ведь какой дурак допустит пребывание в школе беспризорников? Да лучше заявление на стол, особенно если ты беспартийный!
   Часть классов переоборудовали под спальни, остальные закрыли и перегородили коридоры и переходы, что оказалось мерой абсолютно бесполезной: ребятки умели проникать в закрытые на сейфовые замки квартиры, гаражи, магазины с охранной сигнализацией, умолчу о киосках, столовых и кафе.


2.

   В «роте» было два «взвода» по два десятка трудновоспитуемых, и с утра они во главе с «командирами» работали в поле, топая на просторы с песней. Героические свершения не были главным в  воспитательном процессе труда из-под палки: «бойцы» были при деле,  в бега пока еще не собирались. И еще к теме воспитания.
   Мельчук, числившийся в лагере заместителем начальника по режиму, наезжал еще реже начальника, а при застолье расхваливал мне преимущества службы в МВД, говорил о романтике будней, благородных целях, важности и приоритетах представителей власти в нашей стране и во всем мире.
   Кто не мечтал о подвигах, о силе и власти? Не надо лгать, я не поверю. Я тоже сдался, поддался на уговоры Юрия Михайловича. Что из этого вышло?
   Легко размышлять в возрасте серьезном. А тогда Юрий нарисовал мне довольно-таки соблазнительную картину:
- 25 лет службы в МВД с учетом армейской службы в стаж;
- форма одежды, повседневная и парадная, - бесплатно;
- оклад, звание (я старший лейтенант запаса, такое звание и получу);
- выслуга, премии – если заслужишь;
- почет и уважение трудящихся, трепет и страх со стороны врагов общества;
- работа, родственная по образованию;
   И я соблазнился.
   За эту слабость сожалел многократно: без месяца год (!) проходил неаттестованным – то есть, без офицерского звания, а потому заработок мой исчислялся неполной сотней в месяц. Это после того, как я в двух школах пожинал более двухсот полновесных рублей. Тут жена начала мной пренебрегать, открыто и тайно выражать свое недовольство, замешанное на презрении. Я это чувствовал, но дать задний ход не мог, не позволяли возникшие амбиции.
  Без офицерского звания я оставался по вине замполита, ведавшего работой с кадрами: он не мог допустить, чтобы только что пришедший, неопытный сотрудник вдруг стал носить равное с ним количество звездочек на погонах! Он добывал звезды, еще работая сварщиком на заводе «Континент», постукивая оперу и участковому на незаконопослушных коллег, потом тянул лямку дежурного, рысачил в патрульно-постовой службе. Тяжким трудом и потугами выстрадал лейтенантские погоны, а тут- пришелец, да одним росчерком пера…
   Семейные неурядицы закончились разводом, но к этому шло давно. Супруга сбежала от меня с отставным полковником, бывшим номенклатурщиком и начинающим дельцом приближающейся перестройки, к светлым черноморским просторам и беззаботному будущему неотягощенной семейными заботами, обеспеченной полусветской дамы. С дочерью полковника я живу теперь в одном городе, а прежде она видела моего сына чаще, чем я, почти ежедневно. Тесна Земля- матушка!
   Жена сбежала, когда я ехал на учебу в Киевскую школу милиции. Поэтому, даже встречаясь с ней наедине позже, я никаких попыток к примирению, восстановлению и объединению не предпринимал: ну, изменила- предала, удрала исподтиха – поделом. Не я первый, пример не последний. Но о чувствах – в повести «Было, да прошло…», здесь же только о милиции в рамках одного отдаленного райотдела внутренних дел. Не райского, а районного.
   О первых шагах на милицейском поприще распостраняться особо не приходится: начало, как в любом новом деле. Я привыкал к лицам, специфике, особенностям взаимоотношений, охотно знакомился и сходился с людьми; посещал все совещания, занятия по специальной и физической подготовке. Физподготовка проводилась один раз в неделю, сводилась к построению с докладом о готовности к проведению занятий. Часто

                бывал и строевой смотр, на котором начальство осматривало внешний вид сотрудников,      состояние их не всегда соответствовавшей нормам форме: во времена Щелокова и Чурбанова следовало носить уставную форменную обувь, к ней полагались обязательно серые носки. Случались юморные моменты, когда из-под милицейских штанин выглядывали цветастые носочки, при этом из разных пар, а однажды дежурный предпенсионного возраста Виктор Васильевич явился на построение в комнатных тапочках. Прочем, он появлялся на смотр и в мундире с фетровой шляпе на голове.
   После построения все дружно убегали на стадион, находившийся за забором райотдела, если позволяла погода, или уходили в спортзал Дома культуры играть в волейбол, или в небольшой спортзал при отделе, где были гири, штанга, небольшой борцовский ковер. Позже я привез две пары боксерских перчаток и лапы, со временем исчезнувшие из зала и вынырнувшие на заднем сиденье вытрезвительского водителя Лени, уже после моего ухода из милиции.
   Cтрельбы проводили далеко за городом, в оврагах: тира у милиции не было. Выставляли оцепление, сначала читались министерские приказы. Скучная вещь, должен заметить! В сон клонит. Но слушать надо, за читкой часто бывал зачет. Затем милицейский народ разбивали на три группы: две – для стрельбы из пистолета на 25 метров по мишени, из того же «Макарова»  в движении с двумя остановками; одна группа стреляла из автомата из положения лежа. После выполнения упражнения группы менялись местами. И снова приказы, Уставы, «Положение о советской милиции»… Словом, день уходил почти целиком. После обеденного перерыва выезжали в «рейд по всем линиям служб»: ГАИ. ОБХСС (отлов «несунов»), проверка ранее судимых – поднадзорных, выявление самогонщиков, тунеядцев, - короче говоря, милицейская рутина.
   Мне предстояла учеба в милицейской школе первоначальной подготовки, уклон чисто милицейский: высшее образование я получил, офицерское звание было. Поэтому мне следовало отдать полгода (для меня оказались достаточными четыре месяца, в течение которых я постиг азы правоохранительных наук), проведя их в славном городе Киев - граде накануне его 1500-летия, чему был весьма рад: я считаю Киев одним из красивейших городов бывшего Союза, и не только.
   Перед отъездом я явился к начальнику в форме, с погонами старшего лейтенанта – так было на фотографии в удостоверении, - но без соответствующей записи в том же документе: звание присваивает Министр МВД, и документы уже давно у него на столе, в Москве. Но были они вначале в столе замполита, потом в тумбочке или сейфе его друга – кадровика в областном УВД. Но кто об этом знал?
  И я со щенячьим восторгом и щемящим сердцем отправился в Киев.

   
                « Свои люди «

   Генка Туровский считал себя личностью. Он видел этому мнению немало оснований и относился к себе с уважением. Хотя бы за то, что он легко попал на работу в милицию, заимел много друзей и знакомых, которым со сдержанной скромностью рассказывал об этой работе, гордился ею перед друзьями и женой, изображая себя этаким добрым, точнее – добродушным, гуманным человеком, выполняющим свой долг, выпавший ему по жребию.
  Жена убеждала его, что он счастливчик: легко поступил в институт, без напряжения его закончил, успешно обходил жизненные подводные рифы, довольно часто ему по курсу попадавшие: болезни, жилищные проблемы, «проколы» на предыдущей работе, конфликты с далекими и близкими, мало ли? Генка выходил сухим из воды, хотя приходилось изворачиваться и лгать, подставлять под удар других, но он был уверен, что иначе поступать нельзя, и совесть его почти не мучила.
                4.

   На учебу в школу милиции Генка ехал охотно: предстояла перемена мест, жизнь в большом городе, предполагались новые знакомства и впечатления. Жена, казалось, надоела на всю жизнь, и Генка сосуществовал с нею как бы по инерции, держал на расстоянии, но из поля видимости не выпускал: чуял подвох, когда жена поощряла его ночные бдения, - не верил ей и не доверял, зная по себе цену вымыслам.
   И сейчас, задирая ногу на заднее сиденье мотоцикла своего приятеля, чтобы ехать на вокзал, Генка вдруг удивился легкости, с которой он уезжает, и веселью жены при прощании, уловил ехидненькую улыбку подруги своей жены Веры (к ней он «неровно дышал»), отметил в душе смутную тревогу, тут же ее приглушил, махнул рукой: «Привет, девочки!», - хлопнул приятеля по плечу: «Поехали!».
  Школа милиции находилась недалеко от центрального вокзала Киева, состояла из двух корпусов, спортгородка и почему-то примкнувшего к ним общежития трамвайщиков, окна которого по вечерам тщательно «простреливались» взглядами милицейских курсантов по причине проживания в нем представительниц слабой половины человечества.
 

   В учебном корпусе, в его административной части, было шумно, как в студенческой аудитории. Новоиспеченные, точнее – еще не испеченные курсанты сновали из кабинета в кабинет: в одном проверяли документы на правильность оформления, в следующем ставили на довольствие, в третьем принимал курсантов заместитель начальника школы по тылу, исправлявший временно повинность находившегося в отпуске замполита. Это тоже по-милицейски: снабженец подменяет духовного наставника!
  Никто из руководства школы даром хлеба не ел.
  По коридору с множественными следами незавершенного ремонта, как всегда летом в «присутственных местах», поднимали известковую пыль десятки пар ног в добротной, грубой обуви – примитивной, милицейской, на толстой, вовсе не летней подошве – «люди в тяжелых башмаках», - так, по-моему, у Сименона?
   В первом кабинете сидел грозного облика старший лейтенант. Он сверял записи в удостоверениях личности: звание, должность – с командировочным удостоверением, находил несоответствия, когда погоны отличались от записи в удостоверении личности, а командировочное удостоверение свидетельствовало совсем о другом, порой даже с чужой фамилией. Такие документы суровый старший лейтенант откладывал в сторону. Приехавшие с «исправными» бумагами шли дальше, добирались до замполита, который был в действительности зампотылу (можно замом по тылу), и проходили собеседование. Вопросы были анкетные, рутинные, а напутствие одно: доблестная школа милиции находится на казарменном положении, прежние звания временно упраздняются, и даже капитаны становятся просто курсантами. Курсанты подчиняются всем штатным сотрудникам школы, режим дня соблюдается неукоснительно. Наказания за нарушения: неувольнение в город, наряд вне очереди, отчисление из школы. Отчисление предполагало и увольнение из органов милиции.
   Тут же назначались командиры учебных взводов из курсантов, также старшина курса. Генка попал во взводные благодаря трем звездочкам на каждом погоне.
   И покатилась служба с учебой лихо!
   Подъем, зарядка, заправка постелей, завтрак, построение, развод на занятия, обед, самостоятельная подготовка, личное время, отбой. Три раза в неделю специальная физическая подготовка, стрельба, увольнения по субботам и воскресеньям. Но не для всех. Заработавшие наряды вне очереди, неуспевающие, прочие нарушители сидели на территории школы. И не страдали от этого. Во всех заборах в СССР были дыры для добытчиков, то есть - воров, просто бродяг и обычных любопытных. Или калитки. Точно такие выходы существовали у нас для выхода «за пределы расположения школы».
5.

Попадались те, кто самовольно уходил …в форме. А зачем в форме уходить? Лето! Есть джинсы и рубашечка. Кроссовки или сандалии. Можно спортивный костюм надеть. Даже в шортах в город уходили, что воспринималось жителями украинской столицы неодобрительно.
   Генка взводным был добросовестным. Учеты вел: успеваемости, замечаний, опозданий, строевого смотра с пометками о внешнем виде. И нарядов. И увольнений. Только перестали курсанты из его взвода в увольнение проситься. Ну, один из его парней борцом оказался, самбистом. Этого сразу, с первых дней, в «Динамо» увезли, на тренировки. Он только ночевать приезжал, и то не всегда. И сам Генка официально в город не просился: через забор лучше. А без формы – совсем хорошо. Никого не боишься, можно пива попить. Или чего покрепче. На пляж зайти, вести себя, как люди.
   Ребятам из взвода легче стало. Взводный рвения поубавил, замечания уже не так тщательно фиксирует, «своих» не обижает, можно и поспать, и с занятий уйти, Генку предупредив. Словом, жить можно.
   Юрка Железнов, Генки земляк и приятель, с девчонкой познакомился. Из общежития трамвайного, что с их школой рядом. Часто в лес ходили погулять- попировать, до лесу минут десять ходьбы всего. Оставались среди зелени до вечера, приходили к отбою – в спортивной форме, будто на стадионе школьном были: там всегда по вечерам шумно, народу полно, все одинаково одеты; кого надо, не найдешь.
   Генка сидел у волейбольной площадки. Юрку медленно крадущегося, узрев, изобразил на лице удивление. У Юрки под глазом уже наливался кровью свежий синяк. Душком спиртным от него несло слегка.
- Что? Уличным боксом занимался?
- Да нет. Ушли мы со Светкой и ее подругой в лес. Расположились на нашем месте, стали угощаться. А неподалеку какие-то четыре жлоба приземлились. Они Нинку к себе позвали, и она, курва, пошла. А когда выпила, покурила, юзить начала, к нам хотела уйти. Они ее не пустили, а один вдруг ударил и в кусты поволок. Они – менты из постовой службы города, я удостоверение у которого-то видел, когда к ним подошел. Он мне угрожать начал, вот тогда я к тебе и побежал!
 - А Светку чего оставил? – удивился Генка.
- Но они же менты! Свои люди!
   В лес Генка с Юркой примчались за пару минут. На «их» поляне сидела группа молодых людей: четверо парней и знакомые Генке девчонки их «трамвайного» общежития. На импровизированной скатерти стояли бутылки, стаканы, разбросана закуска.
   Генка подошел к сидевшему ближе всех. На краю поляны, придал голосу строгости:
- Документы.
- Ты че, старлей? Все нормально. Свои.
   Нинка пьяно улыбалась из-за плеча парня. У Светки платье задралось, подол в зелени, в волосах сухие былинки. Она отвернулась.
- Ясно. Пошли, Юрка.
   Тот сопел сзади до самого забора школы. Молчали. Собравшись перелезать через забор, Генка порвал на штакетине брюки по шву. Зло выругавшись, прошипел:
-   Не свои они. Все -  не свои. И бабы тоже чужие, не наши, понял? И заткнись! – хотя Юрка в ответ не проронил ни слова.


                Взятка
      Толя Ловчий приехал «из-за бугра». Это была первая загранпоездка на моей памяти, когда советскому милицейскому сыщику позволен был выезд за пределы социалистической Родины. В этот день особые происшествия нас миновали, работа была
6.

обычная, рутинная, и лишь к вечеру  Толя позвонил мне с предложением прокатиться на бахчу совхоза, которая входила « в сферу его влияния и интересов». По сведениям «кротов», там загрузили по подложным документам пару фур ранними арбузами и незаконно вывезли, иначе говоря – украли.
    Анатолий решил засесть в лесополосе около бахчи. Он захватил меня с собой и как друга, и как лицо, облаченное в милицейскую форму, которую он сам никогда не носил, имея фигуру, от стандартов весьма отдаленную: большая курчавая голова на широчайших плечах (ширина плеч равна охвату талии), мощная грудь опиралась на живот, и казалось, что Толя круглосуточно ходит в бронежилете. Сила в этом организме таилась немереная, но над этим сооружением из мышц, костей и прочих органических соединений преобладал изощренный ум.
    Мы выехали Толиной машиной. В «бардачке» болталась длинная бутылка кубинского рому, катались помидоры, яблоко, мялись рассыпавшиеся из пачки сигареты. Джентельменский набор «по-ментовски». Ужин на двоих в машине, или на капоте, в зависимости от погоды и настроения.
   «Засада» наша была чисто условной, никакой мысли об успехах мы не лелеяли, просто отхлебывали по очереди кубинский тростниковый самогон из бутылки, курили и болтали. Было тепло, двигатель молчал, фары выключены. Бахча почти не просматривается. «Тиха украинская ночь…».
   Но ближе к полуночи на противоположном, скрытом темнотой конце поля блеснул свет фар. На бахче, если вы знаете, есть несколько дорог, три- четыре обычно, ведущие вдоль куч арбузов, собранных для погрузки на транспорт. На свету замелькали фигуры людей: значит, рабочие- грузчики ждали машины этой ночью, прячась, как мы, в лесополосе. Толя шепнул:
- Там две фуры. Ждем, пока погрузят их хотя бы на треть. Потом – ты к дальней, я к ближней. Быстро, нагло, документы отнять. Прыгаем по машинам, и – в отдел! Ты впереди, вторая фура вплотную за тобой, я – в своей машине, замыкающим».

   Операция «Арбуз» прошла как по нотам. Хозяин бахчи, арендатор совхозной земли кореец Сон, - знал Ловчия. Грузчиками были подростки, женщины сомнительного физического и морального облика и бомжи. Этот сорт людей не боится ни Бога, ни черта, и разбегаться даже не намеревались. Кореец Сон наседал на Анатолия:
- Анатолий Петрович, дорогой, тут все законно! Что, ночь? Хотел по прохладе продукт вывезти. Ночью и дорога пустая, и людей лишних на поле нету…
  Водители фур спокойно сидели в кабинах. Им ничего не грозило: ну, загрузились «левым» товаром, заработать хотели, зачем порожняком ехать обратно? С гаишниками в дороге - этими паразитами на шоферском теле, со своим мелким начальством на месте всегда можно найти точки соприкосновения и рассчитаться по справедливости, сложившимся таксе и традициям…
   Разговор между Соном и Анатолием явно затягивался. Сон долдонил настойчиво:
- Триста! Четыреста! Пятьсот!
   Через несколько минут Толя махнул мне рукой с документами. Мы собрали объяснения водителей, нескольких грузчиков, наиболее вменяемых. Подписал бумагу и Сон. Фуры вырулили на дорогу в сторону города.
   В кабине тепло, водитель – воплощение скромности и вежливости; ехать не дольше двадцати минут, но время ночное, спать охота до невозможности.
   У отдела поставили фуры на площадку, документы передали дежурному, сопроводив их нашими рапортами и просьбой препоручить все бумаги, фургоны с водителями начальнику ОБХСС (кто не помнит или не знает: ОБХСС – это «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности», предшественник нынешнего ОБЭПа-
                7.

отдела борьбы с экономическими преступлениями, тоже имя внушительное!) майору Бровченко. С чувством исполненного долга мы с Анатолием отправились по домам. Ночь не ночь, а утром к девяти часам будь добр быть на «боевом посту».
   Анатолий, прощаясь, хмыкнул:
-  Знаешь, сколько Сон нам давал? По 5 00. Понял? Кореец нас с тобой купить хотел, сука узкоглазая. Ладно, разбежались!
   Около 9 часов утра я был в отделе. Дежурный по РОВД сменился. Фуры исчезли. Начальник ОБХСС на вопрос о документах, машинах и грузе пожал плечами:
- А я их отпустил: бумаги в полном порядке. Но за содействие спасибо. С меня причитается!
   Мы, конечно, молодцы: позаботились о полноте кармана ближнего нам майора.


                « Захват»
                (пародийный детектив)

   Полковник Иванов волновался. Конечно, посторонний человек, незнакомый с этим  опытным чекистом, не обнаружил бы и тени беспокойства на его лице с медальным профилем. Постоянные опасности приучили этого человека держать свои нервы в стальном кулаке. Тем не менее, полковник уже трижды обращался к дежурному по селекторной связи:
- Что там с группой захвата?
- Ждем сообщений, товарищ полковник!
   Игорь Семенович давно бросил курить, еще когда в одном из лагпунктов был опером и простудился, заработал воспаление легких, геморрой и гонорею; поэтому, шагая по кабинету, покусывал чубук старой, обкуренной трубки, которую ему подарил в те славные времена САМ Хозяин, и мысленно перебирал состав группы, ушедшей на задание: »Так, капитан Степашкин. Надежный, многократно проверенный сотрудник. Длительное время работал в горячих точках с особо важными полномочиями. Не подведет. Остальных подбирал он же».
   Часы в углу кабинета пробили 18. «Шесть часов вечера. Группа выполняет задание уже четыре часа», - в уме произвел математический расчет полковник. И продолжил размышления: «Старший лейтенант Левко. Из бывших комсомольских работников. А у этих развито чутье, хватка бульдожья, вцепятся – не отпустят».
   Зазуммерил телефон. Послышался бодрый голос дежурного:
- Старший группы капитан Степашкин на проводе, товарищ полковник!
- Наконец-то! Что у тебя там, капитан?
- Порядок, Игорь Семенович! (В моменты удачи Степашкин позволял себе некоторую вольность в обращении с начальством). – На след вышли, приближаемся к объекту!
   От души начальника отлегло. Полковник Иванов, будучи уверенным в личном составе группы, все же допускал всевозможные неожиданные повороты в ходе событий, вплоть до полного провала. Он еще раз в мыслях обратился к подчиненным: «Не подведите, парни! Крепитесь, сынки…».
   И словно услышав зов командира, крик его измученной ожиданием души, телефон отозвался голосом капитана:
- Есть, товарищ полковник! Вышли к объекту. Но взять практически невозможно: все забито, закрыто, зарешечено, просветов нет…
   Полковник впал в ярость:
- Немедленно ко мне!
8.

   Степашкин редко видел шефа столь разъяренным. По прибытии в управление его смяла волна полковничьего гнева:
- Ты что, капитан? Кому служишь? Как смеешь важное дело в балаган превращать? Или надо мной смеешься? Да я ранен трижды, в органах тридцать лет без малого…
   И твердо сказал:
- Всё! Будем брать. Операцией руковожу лично!
   К объекту прибыли уже в сумерках: кончился бензин, потом спустило колесо. Раздражение полковник скрывал громким посасыванием заветной трубки. Вот согласно плану рассредоточились. Заняли места. Отдышались, осмотрелись. Полковник прокрался к одному из окон. Все верно: дверь объекта была закрыта изнутри, а окна зашторены. Слышался приглушенный гул, звон бокалов, бормотанье.
- Пируют, сволочи. – Иванов снова нахмурился. – Ну, капитан, на тебя надежда. Действуй. Оправдывай доверие.
 Степашкин вытянулся:
- Не извольте сомневаться, Игорь Семенович. Не впервой. Выдюжу.
  Капитан по кивку полковника обнажил ствол и бросился к двери черного хода, вышиб ее ногой и прикладом, и в кромешной темноте успел схватить за ворот метнувшегося прочь известного всему городу коммерсанта Маврикия:
- Стоять! Лицом к стене, руки за голову! Узнал? Смотри мне! А теперь – вольно, и быстро сюда два ящика настоящего «Камю», закуси покруче и побольше. Шампанского не надо. От него пучит. Да бегом, галопом! Полковник шутить не любит…

               
   
                Виктор Васильевич Скороходов

   - Дежурный слушает Скороходов, - так отвечал он по телефону на звонки. Розовые круглые щечки, как яблочки, делали его похожим на ребенка-шалуна, а светло-голубые глазки еще больше подчеркивали это сходство.
   Характер Виктор Васильевич имел сварливый, особенно, будучи с похмелья. Пил он редко, но крепко, и после употребления мог отчудить что-нибудь неординарное: однажды пришел принимать дежурство по полной форме, при  портупее, но не в сапогах, а в сандалиях; другой раз -  в шляпе вместо фуражки.
   Расхаживая по фойе отдела, перед стеклом с надписью « Дежурная часть», ворчит:
- Ходять, курють, плюють, сякають…- с каким-то квазибелорусским акцентом, за что имел прозвище «Ён».
   Видимо, из-за «вредности нутра», у Скороходова друзей не было. Да и как дружить с человеком, дослужившимся до звания капитана милиции, если он заявляет своему обедающему помощнику:

- Вова, где бумага? Пойду, попачкаюсь…
   Ему посвящена эпиграмма с достаточно четкой характеристикой:
   Проблемов – милиён!
   Их не понять невеже! –
   Сказал однажды Ён.
   Иду попачкаться-
   Беру с собой помдежа:
   Пускай посмотрит он,
   Авось г…но не свежо?
   И пистолет с собою
9.      
                прихвачу,                Чтоб ведало очко,
Что с ним я не шучу!

    Виктор Васильевич вызывал у меня не более чем улыбку всеми своими ужимками, словцами, повадками. Однажды он насмешил многих, когда задержал «лиц кавказской национальности» в машине, забитой под крышу цитрусовыми, вывоз которых с Кавказа и ввоз в Украину был строжайше запрещен. Не взяв документов, стоя около дверцы водителя, капитан Скороходов заявил:
- Вы задержаны до выяснения. Едем в отдел! – и взял под козырек.
- Едим, дарагой, - сказал водитель. – Толко матор плахой, глохнит, бензин плахой. Толкни, а, началник? Ящик мандарин тибе дам, слюшай, да!
   Доблестный капитан за такую мзду мог бы и КРАЗ толкнуть, не то, что «Жигуленок»! Ну, и толкнул: «Вжить!» - сказал плохой мотор и унес «дары Кавказа» с честных милицейских глаз. Скороходов даже номер не запомнил.
   Вот такая незадача.
   Но бояться я его стал после истории с задержанием беглого заключенного. Мы большой группой проверяли во время рейда паспортный режим, разрешения на хранение огнестрельного оружия, прочая, - в поселке Гранитном, знаменитом его карьером по добыче и заводом по обработке гранита и других камней. «Ён» был дежурным по отделу. Когда старший группы позвонил ему по телефону (а нужно было отзваниваться хотя бы два-три раза в день), Скороходов сообщил, что в Гранитном по улице Садовой,17, свадьба. Замуж выходит гражданка Нина С.  Но не это главное, а то, что на свадьбу к ней приехал брат, некий Николай С., а этот Николай С. то ли бежал из мест лишения свободы, то ли с «химии», то есть – со «строек народного хозяйства», где «выполнял принудительные работы с вычетом части заработка в пользу государства». Он, Скороходов, ориентировку  видел, но внимательно прочесть не успел, поэтому требует проверить по указанному им адресу наличие на свадьбе вышеупомянутого гражданина- зека С., задержать его, а результаты сообщить.
   Рации у нас на всех, на 8 человек, с собой не было, о сотовой связи никто не имел ни малейшего представления, а телефоны в Гранитном были на заводе, в школе, да в медпункте, что ли – не знаю.
   На Садовой, 17 «свадьба пела и плясала». Не доехав до 17-го дома, в начале улицы, наш десант спешился и разработал план захвата беглеца: два человека блокируют выход в огороды. Двое – сад, куда выходило одно из окон дома, двое идут во двор, а по необходимости -  в дом.
   В дом пошел сержант Саша, недавно пришедший из армии, в доармейском прошлом хулиган и мелкий воришка; ему были ведомы повадки шпаны с криминальными наклонностями, и он хорошо ориентировался в скользких ситуациях. По званию и по возрасту старше других тут были Вася Бабич и я – старшие лейтенанты. Но хозяином в поселке был участковый, ему бы и карты в руки! Но «околоточный» Фомич, участковый с послевоенным стажем, предпенсионного возраста лейтенант, отсутствовал по причине сугубо бытовой. Мы с Васей остались за калиткой, когда произошло возможное, предвидимое, но неприятное: бойкие юные милиционеры поступили глупо. Они поперлись прямо в дом, где среди почетных гостей и родственников восседал «беглый раб» социалистического государства.
   Саша – сержант успел перепрыгнуть через пару лавок, столы с гостями за ними и яствами на них, защелкнул наручники на руках беглого злодея, но тот оказался проворнее: не испугался фуражек и погон, быстренько выскочил в раскрытое окно, где его, хотя и ждали, но схватить не сумели.

10.

   Саша вылетел в окно следом за беглецом, второй сержант ломанулся во двор, а толпа гостей обоего полу поспешила во двор, чтобы по-пролетарски расквитаться с нарушителями семейного торжества. Учитывая социальную ориентацию убежавшего, можно было сообразить, что среди гостей присутствует криминальный элемент, и трепки нам не избежать. Надо было ретироваться, но мы не тронулись с места, чтобы не вызвать звериного инстинкта преследования у гостей, разогретых самогоном и жаждой справедливого возмездия, и это спасло наши бренные тела. Большая группа пылающих гневом гостей затормозила перед двумя, с виду спокойными, офицерами милиции, души которых постепенно перемещались в пятки и молили о помощи из глубины милицейских туфель.
   Вася завопил:
- Стойте! Образумьтесь! Ваш Николай – беглый преступник! Никто его на свадьбу не отпускал, все вранье. Кого это из зоны погулять пускают? Успокойтесь, люди!
   Нечто подобное орал и я, обращаясь к другой части толпы. Постепенно опустились потянувшиеся к лицам и погонам руки, начались переговоры с обсуждением условий мирного разрешения конфликта, в нем активно участвовали мать Николая  и сестра- невеста. Сержант Саша принес ключ от наручников, и ему пообещали принести «браслеты», но с тем, чтобы Николай остался на свадьбе и в милицию приедет утром сам. Пришлось соглашаться. Силы были явно неравны. А Саше наручники – что кол в горле, они были «левые», их сержант где-то добыл, и за их применение можно было поплатиться по службе: в то время применение наручников приравнивалось к использованию специальных средств, после чего писали рапорт с указанием всех обстоятельств. Не было ни дубинок - «демократизаторов», ни газовых баллончиков. Гуманность!
   Наши «бойцы» подтягивались к машине, испытав позор и унижение, не последние в своей милицейской карьере. Один побежал звонить в отдел.
   Вскоре мы уехали, вежливо отказавшись от участия в застолье. Еще чего! Из огня да в полымя… А народ у нас, по сути, все же добрый. Ему только пообещай, народу-то.
   В РОВД стояла тишина по случаю выходного дня.
   Подпитой Скороходов сидел возле пульта. Увидев нас, удивленно выпучил соловые глазки:
- Вы уже тут? А я опергруппу собираю!
   Никого он не собирал, сам боялся засветиться.
   А нас запросто могли зашибить раздраконенные жарой и водкой гости.
   Разыскиваемый Николай сбежал с «химии», или спецкомендатуры, и все для него закончилось каким-то незначительным наказанием, ведь возвратился он все-таки сам, без конвоя.
   С тех пор я перестал доверять Скороходову совсем.
   
   
                Лариса Вовк
   
   С милицейской кличкой «Лёлёк», дама слегка за тридцать, с неухоженными волосами и размазанной помадой на губах, с косметикой, неумело нанесенной, но все-таки не окончательно портившей ее некогда смазливую мордашку, Лариса воспринимала ненормативную лексику за составную часть литературного языка как средства человеческого общения, ибо уже шестой год училась на третьем курсе филологического факультета какого-то института.
   Начинала она работать еще в ДКМ (детской комнате милиции), со временем ставшей ИДН (инспекцией по делам несовершеннолетних). Кто придумывает такие громоздкие названия? Лариса неустанно совершенствовала профессиональное мастерство, то есть –
11.

изо дня в день изощрялась в матерщине, дерзости, непримиримости к любым вмешательствам в ее деятельность на поприще искоренения беспризорности и склонности к антиобщественному образу жизни среди детей и  подростков, а также их непутевых родителей. Своих подопечных и тех же предков подконтрольного контингента она не только ругала всеми усвоенными словами. Пацанов Лёлёк колотила без пощады, при этом наносила удары мощно, по-мужски, и в самые уязвимые места. В городе ее знали все продавцы всех магазинов, все заведующие всеми базами и складами, так как Лариса имела о них нелицеприятные сведения. Вот на ком-то из торгашей Лёлёк однажды и засыпалась.
   Ларискиного языка боялись все, без особой надобности ее пытались не задевать даже начальник и его заместители. В ее делах и карточках по учету, постоянно запутанных, разбросанных, заполненных непотребными бумажками, могла разобраться лишь она сама. Начальник ИДН Юра (при мне: младший лейтенант-майор-начальник следственного отделения - помощник прокурора - прокурор (?)- справиться с ней не мог, а после уже и не хотел - надоело! – махнул рукой и стал воспитывать подчиненных-мужчин; благо, что недостатки сыскать в любой работе можно, всегда.
   Семейство Лёлёк держала в черном теле. Муж Вова, электрик небольшого предприятия, немного хулиганистый в подпитии, обрел стойкое чувство страха перед супругой после одного случая, когда он с тестем, Ларискиным папой, выпивал немного в летней кухне. Все было бы ничего, но дело было в июле, и собутыльники перепутали летнюю дозу с зимней, что привело к неприятным последствиям: оба изрядно окосели, не внимали резонным упрекам забежавшей на минуту домой Лёле, и она затащила мужиков по очереди в подвал, где и заперла их до вечера и полного отрезвления. С тех пор «бунтов на корабле» не наблюдалось.
   Детей Лёлика я не видел. Вне дома их для мамы не существовало, и ни разу мне не приходилось слыхать о проблемах, хоть как-нибудь относящихся к воспитанию ее чад.
   Лёлёк была человеком без намеков на комплексы. Она могла выпить с мужиками паршивой водки, запить ее рассолом из банки с маринованными огурцами, иногда закурить. Двери в туалет нашего здания был давно заколочен «двухсотпятидесятыми» гвоздями, и Лёлёк позволяла себе пописать в щель между рассохшимися половыми досками коридора, уходящего в бесконечность.
   Все посягательства на ее «девичью честь» пресекались жесточайшим образом. В репликах Ларисы слышались глубочайшие сомнения в мужской состоятельности посягавшего, и выражались они громко, в широком кругу присутствующих особей сильного пола, и ответный хохот напоминал ржание табунов Тамерлана в бескрайних азиатских степях.
   Лариса никогда не наушничала и не подличала, а что сплетницей была – так это болезнь чисто женская.
   Увольняясь, Лёля не сдала удостоверение с оттиском «УВД»… Кажется, потеряла?
   Не Ларисы вина, что в милиции она была такою. Там женщине другою быть нельзя, иначе никто в тебя не поверит. А что культурный уровень? Он всегда на уровне. Менты, даже злясь и друг  друга кое-куда посылая, волшебное слово «Пожалуйста» прибавляют.   
   Прочие милицейские женщины нашего отдела были неприметными, серыми мышками на фоне Ларисы: все паспортистки, секретарши. Одна женщина несла службу в отделении, контролирующем поведение и образ жизни условно осужденных, но с теми справиться могла бы и учительница начальных классов: ведь у нее в руках была судьба «условников», которые могли по ее воле превратиться в обитателей «зоны», если бы она вдруг пожелала подсобрать бумажек и через суд отменить условное осуждение на реальное за любой букет пусть незначительных, но все же нарушений.


                12.

  Единственную женщину-следователя, которую я знал и уважал за профессионализм, вынудили уволиться: кому нужен сотрудник, часто болеющий сам, с детьми, склонными к простудным заболеваниям? Да еще и живущий в полусотне километров от места работы?
 

                Замполит
   Замполит Пономарчук – бывший начальник Зеленодольского ПОМ (поселкового отделения милиции), организованного для обслуживания молодого поселка, построенного «спутником» к заводу «Континент», работавшего на оборонку, и гидроэлектростанции, кормившую Криворожскую домну-гигант номер девять. В отделение он попал, как все советские граждане, по путевке комсомола, чтобы пополнить и усилить ряды советской милиции верными, идейно закаленными помощниками партии, укрепить ее изнутри гражданами из числа рабочих. Короче, он был сварщиком на ГРЭС по профессии и стукачом по призванию, действующим  по наущению БХСС. Но что можно украсть на гидроэлектростанции? У Николая, тогда еще не Савельевича, были низкие показатели по выявлению расхитителей социалистической собственности, он по этому поводу нервничал и комплексовал, что вынудило его обратиться лично к капитану милиции Ларченко, начальнику ОБХСС, с просьбой принять его в милицейский штат, в противном случае он отказывался от всех видов сотрудничества. Вскоре Николай был приближен и обласкан, получил в военкомате звание офицера запаса Советской Армии, в которой ни дня не служил, пришел в милицию, в ПОМ по месту жительства, имея за спиной десять классов и курсы сварщиков. Может, где-то в других сферах и отраслях такое было бы и невозможно, но БХСС была тогда структурой, стоявшей лишь на ступеньку ниже КГБ, и начальник БХССовской службы действовал бесцеремонно. Коля рос по службе стабильно, через год стал опером, вскоре начальником ПОМ Николаем Савельевичем – уважаемым человеком, призабывшим сварщицкие навыки. Имея греческие и еврейские корни и гены, лейтенант Пономарчук научился говорить веско, внушительно и авторитетно. Он ни с кем из милицейских не якшался, водки не пил, а с бывшими коллегами по ГРЭс порвал все отношения. Непьющий мент – это информация для размышления. Как говаривал мой кум, участковый- пенсионер Николай, такой мент «либо больной, либо подлюга». Еще в обиходе таких определяли словом «завклад», то есть – «закладчик стукач».
   Из ПОМа в РОВД он перешел уже на должность замполита. Властно потянул начальственное одеяло на себя. Начальник отдела майор Марков, «из колхозников», то бишь еще более глухого сельского района, с послужным списком «рабочий- милиционер патрульно-постовой службы – участковый – опер – зам. начальника РОВД» с трибуной не дружил, властным баритоном не обладал, а речи позволял держать своему заму по политработе. И этого зама боялись. Он сумел себя поставить, приучил подчиняться себе всех, кроме, может быть, нескольких оперов и следователей. С его приходом стали обязательными не только физическая и специальная, но и политическая, а также строевая подготовка, строевые смотры, перед которыми участковые смывали, матерясь, навоз с обуви. Закипела деятельность общественных организаций, вплоть до женсовета, а я, проклиная замполита, выпустил первый номер стенгазеты, первые «Боевые листки» и «Молнии», да так и остался над ними корпеть до конца своей  неосознанно чудной, забавной милицейской службы.
   До сих пор не пойму, откуда у сварщика, не нюхавшего армейской портянки, такая тяга, страсть к фрунту и парадности; как может человек, к тридцати нажравший изрядное брюшко, тяготеть к физическим упражнениям? И можно ли, с трудом отличая левую ногу от правой руки, требовать от подчиненных выправки, молодцеватости и четкости во время прохождения строевым шагом мимо трибун во время праздничных демонстраций?

13.

Смешно вспомнить, что милицейские наряды должны были охранять эту пресловутую трибуну, где районные шишки торчали грибами в дни советских торжеств, важничали,
держали речи, слушали призывы… Теперь доходит: они создавали видимость авторитета, но при этом роняли достоинство любимой партии, которая была «умом, честью и совестью эпохи».
   Но дисциплина подросла и окрепла. Это тешило начальницкие сердца. Но привнес Пономарчук и любимую форму контроля в работе маленького отдела внутренних дел – доносительство и стукачество. К сожалению, стучали многие и с удовольствием. Замполит умело оперировал полученными сведениями и стал ССБ (службой собственной безопасности) отдела в единственном числе. Можно было предполагать, что у него есть досье на каждого сотрудника, знакомого, даже на собственное семейство, в первую очередь – на глуховатую тещу.
   На любое событие в жизни любого усредненного работника милиции у замполита была под рукой бумажка. Объяснения ему писали в случае:
- свадьбы,
- болезни,
- смерти кого-либо из родственников,
- развода,
- поступления на учебу (без благословения замполита об учебе и думать не смей!), но интересно: учиться имеют право лучшие, а значит, - и более умные, а недалеким что, дураками умирать?
   Так вот, перечислить все поводы для написания объяснений я не в силах.
   Можно было проштрафившемуся и отказаться писать «объясниловку», если событие не было связано с тяжким грешком, но после отказа политрук брал такого наглеца на заметку и «пас» его до тех пор, пока тот вдруг не оступался уже всерьез, и тогда рвал беднягу в клочья.
   Мне тоже доставалось от замполита как редактору стенгазеты, внештатному заместителю по строевой и физической подготовке. Газету, конечно, я делал один, писал заметки от имени начальников служб и отделений, излагая их устами события и проблемы, касающиеся милицейской деятельности, иногда привирая на свое усмотрение. А кто стенгазеты-то читает? Проверяющие, штрафники – когда их упоминают «незлым, тихим словом». Смотрит замполит, да и то, походя, обращая внимание только на красочные заглавия, рисунки, подписи. Читать в милиции не любят. Как-то один из следователей написал постановление об отказе в возбуждении уголовного дела на двух листах, снабдив концовку словами: « Ставлю бутылку коньяку тому, кто прочитает эту бумагу до конца». Этот документ завизировали начальник отдела и прокурор! Какая там стенгазета…
   Пономарчук собирал досье не только на своих, милицейских, но и на руководителей различного ранга – скажем, на председателя народного контроля, заместителя председателя райисполкома, выведывал сведения у любовниц, водителей, домашних, дворников… Человек делал карьеру напористо, стремительно, целеустремленно.
   Вначале рост по службе тормозило отсутствие специального образования. И я осознал цель и смысл своего существования в органе внутренних дел, когда замполит поступил в Киевскую высшую школу советской милиции. Моя служба, «опасная и трудная», на ниве охраны общественного порядка, социалистической законности, защиты прав, жизни и здоровья советских граждан практически закончилась. Я стал пресс-секретарем и референтом нашего заместителя начальника РОВД по политической части. Мне приходилось рыскать по библиотекам и читальным залам в поисках литературы  и материалов, необходимых для выполнения контрольных работ и написания рефератов, тезисов к семинарам на самые разнообразные темы многих отраслей наук, мне тогда

14.
совсем неизвестных, но благодаря Пономарчуку я прошел полный курс милицейской «вышки», в том числе криминалистики и других отраслей юриспруденции.

   Многое я постиг благодаря замполиту!


                Ученики
   Кстати, в учениках у меня побывали многие. В основном я выполнял контрольные работы по иностранным языкам, литературе, истории и другим предметам, особой сложностью не отличавшиеся.
   Быстро освоились молодые сержанты Саша и Коля, которым я помогал учиться и морально, и материально. Саша ушел в опера, Коля потихоньку топал тропой участковых. Потом стал тоже опером, замом начальника милиции, начальником РОВД, дотопал до полковника. Саша Пугач умер, уже будучи майором, еще молодым, слегка за тридцать.


                МИЛИЦЕЙСКИЕ БАЙКИ
               
                Приемные экзамены. Сочинение
 
   Работать в милиции на офицерской должности без соответствующего образования, конечно же, нельзя. И, как говорил мой бывший стажер Пугач, - « учится, ясный перец, надо».
   Поэтому ежегодно в отдел милиции приходит разнарядка с указанием количества кандидатов в будущие курсанты средней школы милиции – «школы глухонемых».
   Чтобы попасть в число счастливчиков, нужно понапрягаться. Особо рьяно принимаются за дело молодые и честолюбивые, вновь поступившие милиционеры. Эти прямо подметки на ходу рвут, чтобы отличиться и в кандидаты на учебу попасть.
   Но ведь и среди «стариков»  немало таких, кому учиться просто необходимо: от образования зависят должности, присвоение звания, местечко потеплее – с бумажками, а не людьми, часть из которых грешат против закона. Хочешь – не хочешь, а приходится мириться с таким неприятным и необычным явлением в размеренной жизни, где после службы – рюмка и домашний борщ, теплая постель. Надо собираться в путь, накопив денежек и запасшись терпением.
   Двое моих сослуживцев, Николай и Петр, из «стариков», должны были поступать в славное милицейское учебное заведение. Они восприняли проблему серьезно, даже шпаргалки заготовили на случаи экзаменационных невзгод. И не прошибли! Я к чему веду: экзамен по русской литературе принес первую удачу. Тема совпала с изложенным на шпаргалке материалом, план соответствовал – вперед, на всех парусах!
   Николай, усердно списав со шпоры две трети содержания. Перевел дух и удивленно посмотрел на хмуро рядом сидящего Петра:
- Петро, ты чего затих, как в засаде? Шпора есть? Ну, дак в чем же дело?
- Забыл я, как большая буква «А» пишется!
- Оставь, пиши другие, вон их, сколько в алфавите!
- Нельзя: у меня в шпаргалке первое слово в предложении с «А» начинается. С печатной. 
      Тяжела ты, фуражка милицейская!
   
      
   

   
15.

« История»

   Оставался экзамен по истории, предмету вроде бы не столь тяжкому.
   Николай уже «отстрелялся» и чувствует себя, как женщина, успешно разрешившаяся от бремени. Он снова подгоняет Петра, пугая, что уедет домой без него. Петру страсть как не хочется возвращаться обратно в одиночку, без попутчика, молчать и не обмениваться впечатлениями на протяжении целых ста пятидесяти километров. И боязно: целый экзамен, устный.  Он со вздохом встает и идет к столу преподавателя, брать билет.
   Первый вопрос – Куликовская битва. В билете есть намеки – дата, князь Дмитрий, Мамай. Петр начинает импровизировать. Его ответ звучит так:
- Встали, значит, войска друг против друга. Долго стояли так. Примерялись, наверное. Или чего? Данных разведки не было? Может, сомнения какие были. Не помню. Но потом наши, то ли попы, то ли монахи, кого-то пришили, и сражение началось. Страшный бой был! Оттуда стрелы тучами, а отсюда – пики и копья. И все-таки наши побили ихних! За победу в этом сражении князю Дмитрию присвоили звание «Донской».
   Экзаменатор, как истинный патриот России, явно восхищен столь оригинальной трактовкой этого великого события в истории государства. Он вытирает скупые мужские слезы, прикрывшись платком, объявляет перерыв и спешно бежит в туалет.
   Вспомним Андрея Битова, «Пушкинский дом»: «Лермонтов оправдывался перед публикой в том, что присвоил Печорину звание Героя Нашего Времени». Кто такое Печорин по сравнению с князем Дмитрием? Так что, по выводам Петра, звание князя исторически оправдано.


                «Заочники едут на сессию»
   Наука, как и красота, требует жертв. За все надо платить. Это особенно становится понятным, когда приближается время сессии у заочников. Начинается подготовительный период, состоящий из:
- выяснения наличия «хвостов»- задолженностей, оставшихся от предыдущей сессии, - а быть они должны,
- обзванивания преподавателей, от воли которых зависит получение положительных оценок, а также налаживания контактов с их женами и детьми,
- заготовки необходимых деликатесов, «знаков благодарности и внимания» для ублажения желудков тех же преподавателей и иже с ними,
- поиска бесплатного автовладельца – «извозчика», в чем-то зависящего от благосклонности того или иного «рабмила», работника милиции (мента, в простонародье).
   Почему заочник должен выяснять наличие и количество у него хвостов? А он о них забыл напрочь, как о кошмаре, сразу после предыдущей сессии, на целых полгода, а зачетная книжка сдана на хранение куратору курса. Видно, это документ из категории секретных.
   Преподавателя лично о харчевых нуждах семьи не спросишь – лучше выйти на контакт с женой. После списочного определения необходимого начинается напряг руководителей сельскохозяйственных производств, обычно всегда успешный.
   Транспорт для доставки будущих обладателей дипломов (свидетельств) о среднем юридическом образовании находится всегда, ибо безгрешный частный собственник автомашины – это раритет, музейный экспонат. Бензин же в распоряжении Ментов был всегда, в любом количестве.
   И вот движется по шоссе легковой автомобиль, по-купечески вальяжный, в котором сидят две-три персоны в милицейской форме, попыхивающие сигаретами и

16.

попахивающие всевозможными ароматами. Нос машины задран кверху, передние колеса едва касаются асфальта, а багажник чуть ли не волочится по земле, как рыбий хвост.
   У каждого из пассажиров в памяти или в записной книжке заветный адрес, поэтому выезд состоится за день до начала сессии: нужно развезти подарки, разместиться самим, попить-погулять в большом губернском городе.
   Подарки сдал? Все. «К сессии – с любовью».   

    
                Опознание «По Цахову»
    Занятия по криминалистике. Жара. Группа отупевших курсантов средней школы милиции, называемой в милицейской среде «школой глухонемых», сидит в раскаленной аудитории.
   Семинар проводит майор милиции Михаил Михайлович, из бывших оперативников, каковые попадают на работу в школу после ранения, перед пенсией, или за какие-нибудь грешки, или наоборот, заслуги, - мало ли?
   Вызван и торчит на трибуне милиционер из глухого сельского района, назовем его Цаховым, - добродушный увалень с крестьянской физиономией. В знаниях он, увы,… короче говоря, он из тех, кто вспоминает, как большая буква «А» пишется.
   У парня рубашка от воротника до манжет взмокла, даже с галстука пот капает, хоть всего его целиком сушиться вешай. А присутствующие пребывают в отупении и полудреме. Представьте себе, что творится в форменных, закрытых наглухо, башмаках? А в подмышках плотных рубашек? Содом и Гоморра!
   Михаил Михайлович, страдая от жары и лени вместе со всеми, бесцветным голосом повторяет тему:
- Итак. Тема. Опознание трупа. Курсант Цахов, перед вами – труп. Как установить его личность?
   Цахов обильно покрывается новой порцией пота и краской, чуть не брызжущей из щек, умоляюще смотрит в аудиторию, но сочувствия не находит. Хотя определенный интерес к нему начинает пробуждаться: народ знает, что Цахов в состоянии сморозить что-нибудь неординарное. Шутник Пугач что-то быстро шепчет, и Цахов с облегчением начинает бормотать:
- Определить…установить…в процессе…опроса…
   Михаил Михайлович медленно поворачивается к нему:
- Опроса? Хм-ммм-мм… Кого?
   Цахов:
- Ну, этого…трупа.
- Ага. Дальше. Опросил?
- Кого?
- Трупа твоего.
- Так точно.
- И кто же это?
   Цахов, за Пугачем, спотыкаясь:
- Я…Это…На вопрос…Михаил Михалыч…
- Не понял, кто? Ты? Или Михал Михалыч, то есть я?
   Цахов отрешенно молчит, усердно потеет. Курсанты, если бы не жара, уже померли бы от смеха.
   Михаил Михайлович меняет гнев на милость:
- Пошел вон. И чтоб до января я тебя в глаза не видел.


17.

Ясно: «тройку» Цахову заработали своевременно привезенные преподавателю лещи. Значит, коль голова хоть в этом направлении работает, участковый из него все-таки получится.
   
      
                Мельничук Юрий Михайлович
   Он меня не притеснял, иногда мы выпивали вместе, но за время ментовской службы человек постепенно портится, становится изворотливым и хитрым, мелочным и продажным. Этого требует сама атмосфера, царящая во «внутреннем органе». Конечно, если новобранец решает сам связать свою жизнь с этим институтом государства, он начинает «бить копытом» и «рыть рогом» для получения должности, звания, независимости, приобретения авторитета. Хотя в силовых структурах независимости и того же авторитета нет ни у кого: всегда найдется то, кто стоит выше и имеет право пригнуть любого, на ступеньку ниже стоящего.
   Мельничук к особо везучим не принадлежал. Начинал он в детской комнате милиции: принял пост от ушедшего в дежурные Анатолия Павловича Савченко. Потом Юрий Михайлович получил статус начальника инспекции по делам несовершеннолетних, принял под свое крыло Ларису Вовк, а через два года меня, несколько позже – Ивана Григорьевича Ливанчука - Лигуна, бывшего учителя физкультуры. Иван недолго жевал милицейский хлеб, ушел обратно в школу, расплевавшись с начальством. А все из-за хамства, помыканий, «тыканья». Даже должность начальника ИДН его не удержала.
   Юра разделил сферы влияния: себе на обслуживание взял Зеленодольск, где жил сам, Ларисе отдал город, а я получил около двух десятков сел и деревень из сорока возможных населенных пунктов района. Ездить можно было рейсовыми автобусами, электричками, попутными машинами, пользоваться при случае транспортом участковых и оперов. С последними везло реже – с ними только в качестве подмоги было по пути. И почти год я маялся, будучи ментом без звания и формы. С удостоверением хорошо ехать в автобусе, но водителю попутной машины удостоверением махать не будешь, стоя на обочине! А легковые даже не тормозили, а о поездках вечером приходилось только мечтать. Поэтому участвовать в вечерних рейдах хотелось все меньше, романтика растворялась, постепенно, но неуклонно. Дважды приходилось ночевать в вытрезвителе, хотя и на чистых постелях в женской палате, но на душе после такой ночевки каково? Чувствуешь себя бичом, как называли тогда нынешних бомжей, то есть – «бывшим интеллигентным человеком».
   Зимой свои трудности: шпана залегает на хатах, а подходящих углов много, где «пьют, дерутся и скачут», или пляшут. И «объекты» влияния разбросаны по дальним далёкам, куда добраться трудно, дозвониться почти невозможно, найти поддержку не у кого. Школы о своих героях сообщать не спешат, чтобы не поставили школяров на учет, так как это сильно портит отчетную цифирь, и местные власти находят свои меры воздействия совместно с руководством предприятий, совхозов или колхозов, или всяческими Советами предприятий и различными комиссиями. Мы на них нарекали и жаловались за развал работы, нажимали на все рычаги и педали, не давали общественникам продыху. Знали бы мы, что с этими общественными организациями: ДНД, ОКОД (оперативный комсомольский отряд), советами трудовых коллективов, обществами борьбы за трезвость, инспекциями по делам несовершеннолетних и комиссиями по тем же делам на общественных началах при исполкомах местных Советов, ближе к нашим временам произойдет! Через 15 лет, даже менее того, рухнет вся эта, пусть нестройная, сумбурно-анархическая, но какая ни есть, а система воздействия общества на недостойных своих членов, как взрослых, так и несовершеннолетних. Подумать только: кроме общего для

18.

всех граждан Союза законодательства, люди были подчинены Моральному Кодексу строителя  коммунизма (читай: 10 заповедей Христовых), Закону и Положению о
трудовых коллективах, отдельным Указам Президиума Верховного Совета СССР, Административному кодексу, прочим «подзаконным актам и постановлениям»! В каждом городе и районе действовало еще и Общеобязательное решение соответствующего исполкома, запрещавшее подросткам школьного возраста находиться в учебное время на улице «без сопровождения родителей или взрослых членов семьи после 22 часов», за что родителей могли наказать штрафом в 10 рублей. Протоколов о нарушении этого решения мы составляли до полусотни в месяц. Мельничук называл эту работу «подгонкой админпрактики».
   Юра был специалистом по провокациям. Он задерживал на улице пацана явно школьного возраста, прогуливающего, по всей видимости, уроки, давал деньги и направлял в магазин купить бутылку вина. Продавцы частенько ловились на эту удочку, брали деньги, выставляли спиртное на прилавок, и тут появлялся грозный милиционер в форме с заготовленными заранее свидетелями. Составлялся протокол, торгашам грозили неприятности.
   Мельничук вел строгий учет проведенных лекций и бесед, встреч в учебных заведениях и на предприятиях, составленных протоколов, отчетов о посещениях на дому и проверках, рейдах «по всем направлениям всех служб»… Лирики мало, одна грязь и слизь…   


 
                Кража
               
                1

   С кем начальство бывает вежливым? С операми. То есть – с сыскарями, розыскниками, сотрудниками уголовного розыска. Они еще себя сыщиками называют, не считая это слово оскорбительным. А вежливо начальство с сыщиками потому, что ОУР дает основной показатель работы отдела в целом, процент раскрываемости совершенных преступлений. И этот процент варится в милицейской кухне, его в нужной руководству кондиции в конце квартала ил года преподносят, за что получают премии или выговоры с нагоняями. Всяк бывает. Только наказывают всегда отдельных, нерадивых сыщиков, а то и участковых, так что основная масса оперов по итогам получает оба вида вознаграждения, моральное и материальное.
   Генку Туровского, начальника ИДН (инспекции по делам несовершеннолетних) на подобные размышления натолкнула очередная порция выслушанной ругани за упущения в профилактической работе среди его подопечных. Шеф сказал: «Твои сотрудники спят на ходу. Я их неделями не вижу. Давай-ка всех на дела текущие, а ты сам – с Анатолием Ловчием, на раскрытие».
   Толя Ловчий – старший опер. Он во всем большой, кроме роста. Рост у него компенсировался весом, крупной курчавой головой, широчайшей грудной клетью, мощными костями. Пиджаки на нем не сходились, и Толя носил свитера. Пуловеры и куртки.
   Улыбчивый и с виду благодушный, Толя обладал чертовски тонким нюхом сыщика. Находчивостью; был в значительной мере опер-талантом. Генке он кивнул в сторону кабинета начальника:
- Получил? Я тоже был там, пару минут тому перед тобой. Вот, поручил нам с тобой шеф магазин на рынке, позавчера взяли его, по мелочевке. Давай документы посмотрим. Раскрываемость низкая, сроки поджимают, а отчет писать уже надо.
 
19.


 Кража была незначительной по причиненному ущербу и примитивной по способу совершения. Ячейки решеток на окнах магазина больше допустимой нормы, товары
лежали в пределах видимости, дразнили воровской взор. Достать их можно было, например, проволокой, палкой с крюком, или чем-нибудь подобным. Украдены транзисторный приемник, несколько микрокалькуляторов, шариковые ручки, прочая мелочь. Короче, можно было замять эту кражу. Торговля претензий не имела: зачем им нужна была еще одна непредусмотренная ревизия? Но – процент раскрываемости! А очевидная легкость раскрытия? Пацанячья рука видна, покопай только с усердием. Было уже такое, было.
- Давай, Гена, дела твоих подопечных. В первую очередь отсрочников (осужденных с отсрочкой исполнения приговора).
- Зачем дела? Возьмем список, его копия у тебя есть. А статьи и сроки я и так помню, выберем из них воров магазинных и прощупаем. Не лежит, Толя, у меня душа эту кражу раскрывать. У нас и так рост преступности среди несовершеннолетних за полугодие, опять меня жевать в приказах и на совещаниях будут. Может, придумаем что-нибудь, а?
- Что думать-то? Искать надо!
- Ну, спрячем. Укроем. Соберем десяток бумажек: не был, не видел, не знаю.…Приобщим заявление от завмага. Мол, по малозначительности, порча, не причинен ущерб, списание. С меня банкет.
- Нет, это ты брось. – Ловчий закурил сигарету, протянул пачку Генке.- Кража зарегистрирована в журнале происшествий, начальство вошло в раж, - нужно ее раскрыть, понял?
   Генка обиделся:
- Мало мы с тобой концов спрятали, когда тебе нужно было? А я впервые прошу, по беде, по нужде. Иначе мне целый месяц, а то и квартал, козлом отпущения быть!
   Анатолий поморщился:
-   Твоя беда в твоей мнительности. Впечатлителен ты слишком, всякую ругань близко к сердцу принимаешь, боишься последствий. А зря. Это лишнее. У нас в конторе нужно толстокожим быть, как гиппопотам. Носорог, то есть. А брань на вороту не липнет.
- А если это совесть? – Генка стряхнул пепел в бумажный кулек.
- Совесть? – Анатолий нахмурился. – Сомневаюсь. Совестливые у нас не работают. Им место в проповедниках, или в депутатах. За народные беды скорбеть. Вот что. Если удастся укрыть – укроем, черт с ним, с магазином. А пока – вперед.

                2

    Ловчий ненароком обидел Туровского. Генка считал, что совесть у него есть: он не брал взяток, не прикрывался формой и  удостоверением для неблаговидных дел. Официально: не злоупотреблял служебным положением для получения сомнительных житейских благ. Иногда, правду говоря, привирал в свою пользу, если от вопросов начальства становилось невмоготу, но этим приемом пользовались все, а вышестоящие делали вид, что верят в преподнесенный им бред и ахинею. Так было принято, и впросак попадали только те, кто перебарщивал. При выявлении вранья их распекали на совещаниях, а милицейский люд от всей души и без злорадства потешался над неудачниками. Было принято, чтобы виноватые, взобравшись на трибуну, раскаивались и обещали исправить положение. Начальство с суровым видом назначало сроки исправления дел и великодушно разрешало слезть с трибуны. Присутствующие ухохатывались. Такая была своеобразная милицейская забава.

 

20.

  Туровский поначалу очень страдал от неумения распределить время правильно, отличить главное от второстепенного. Он кидался по следу, как молодой пес, если чуял криминал. Когда след терялся, помочь ему в ситуации никто не торопился (это в                детективных книжонках  всегда рядом с новичком многоопытный, надежный друг и наставник), - и нарывался на втык и внушение за какую-нибудь оплошность, а потом страдал от перенесенной несправедливости.
   Мучением было исполнение почты. В течение десяти дней нужно было принять решение по заявлению: возбудить уголовное дело, отказать в возбуждения уголовного дела или передать материал по инстанциям, а заявителю ответить убедительно и аргументировано. Почтой Генка часто пренебрегал, за что всякий раз подвергался битью. А как проверишь письмо из «дальнего далека», куда по бездорожью никакой транспорт не ходит? Прежний еще, до нынешнего, начальник райотдела подполковник Билык говаривал:
- Почта – ерунда. Сел дома за стол, бумагу отодвинул, для бутылки место расчистил, чтобы телевизор было тоже видать, и – за писанину. Плевое дело!
   Генке все-таки хотелось проверить факты заявлений, чтобы не попасть впросак, как его приятель, участковый Гузь: тот в дело поднадзорного, ранее судимого Гришина, в рапортах писал: «… после 22 часов находится дома, спиртного не употребляет, на работе характеризуется положительно», а за три дня до этого рапорта Гришина задержали пьяного при переходе румынской границы. Ох, и давали Валерке-участковому тогда! А он весь потом изошел снаружи, да изнутри чуть со смеху не подох: «Не, ну, представь себе, не цирк ли? Хорошо себя вел… при переходе границы, а?».
   У участкового Круковца начальник, воспылав гневом, выгреб все бумаги из стола кабинета в сельсовете на его участке, загрузил их в ящик из-под конфет, непонятно почему оказавшийся в кабинете, привез в райотдел и заставил сконфуженного участкового разбирать их. Нашлись заявления обиженных граждан пяти- и семилетней давности. Как торжествовало руководство на совещании, как торжественно и размашисто, покаянно колотил себя в грудь Николай Петрович! А как мы ржали над ним потом, и с какой хитрецой ухмылялся он в ответ! Картинки неописуемые.
   Это не нарушения. Это задерганность. И бессилие, невозможность принять меры по всем заявлениям, поступающим в адрес участкового. А сколько из них – просто склочных и надуманных, высосанных из пальца, бестолковых посланий! А милиционер хочет, но практически не в состоянии ответить на них, потому что, кроме анонимок, на письмах нет, не то что обратного адреса, а даже марки. Почтальоны смеются: «Участковый доплатное заказное с доставкой письмо получил». Да каким добрым и отзывчивым ни будь, ответить некому. Подобная неразбериха склоняет к бездействию. Отсюда душевная лень, опустошенность, неудовлетворенность собой.
   Власть над людьми, «серой массой», тоже граничит с душевными вывихами, пьянством, самолюбованием, обостренной подозрительностью. А без массы он – шериф-одиночка, а не одинокий супермен, герой. Беспринципный, лживый, хамоватый, а эти качества в своей совокупности непосвященному представляются бесшабашной удалью.
   
3.
    Работа предстояла самая черновая: проверить, где, с кем, чем занимался каждый из нужной нам категории подучетных подростков в день и во время совершения кражи. Метод не нов, не предвиделось никаких  многоходовых разработок, очных ставок, отпечатков пальцев, интеллектуальных схваток:
21.

 - Был?
 - Не был.
 - Где был? С кем? Брал?
 - Не брал…
   И – проверка через родителей, знакомых, случайных знакомых, прохожих, проезжих, работников клубов, дискотек, учителей, дворников, злобных и пребывающих в вечном
антагонизме с жизнью и обществом обывателей, расплодившихся в несметном количестве в период распада загнившей социалистической системы.
   Затем идет  сопоставление показаний. В случае подозрения -  несанкционированный обыск. Без ордера и в отсутствие в доме взрослых. Просто берешь паренька из школы, ПТУ или с работы, везешь к нему домой и предлагаешь: «Показывай, где у тебя чего? Чтобы я не рылся». И тот показывает. А то, что не показывает, проверяешь сам. Так Генка у юноши по фамилии Кульбачный царские золотые червонцы нашел, у родной бабки украденные.
   За день удавалось отработать человек пять-шесть. Не каждого можно было найти на работе или на учебе, не всегда они бывают дома в семь часов вечера или в десять утра. Начальник же мертвой хваткой за горло взял: «Ищите».
   На исходе третьего дня подвели с Ловчием первые итоги. В результате попутно раскрыты кражи двух велосипедов, мопеда, микроскопов и радиоаппаратуры из школы, плюс грабеж: с пьяного мужика сняли часы, шапку, вытряхнули карманы.
   Со школьными приборами вышла ерунда. Ловчий назвал фамилию и имя: Комаров Владимир, адрес такой-то, учащийся ПТУ, обнаружен дома микроскоп, - а я прослушал. Потом включился, фамилия была началом логической цепочки: год рождения, дата совершения преступления, мера наказания – с отсрочкой исполнения приговора за кражу.
- Толя, а живет Комаров между злополучной школой и тем же рынком.
- Я думал. Школа и рынок, разница между  кражами  несколько часов, но точно не установлено. Оба сообщения поступили утром.
- Поехали, привезем сынка?
- А он уже здесь, я прихватил с собой и его, и микроскоп.
   Микроскоп Ловчий увидел на подоконнике в комнате Комарова. Не проходить же мимо, если он в ориентировке значится?
   
   
4.

   Семнадцатилетний Владимир Комаров – типичный «пэтэушник»: одет по-молодежному, но неопрятно как-то, небрежно. Одежда в пятнах, кроссовки с грязными шнурками, волосы длинные, нечесаные и немытые. Вел он себя настороженно, на вопросы отвечал немногосложно: кое-какой опыт общения с работниками милиции имел. Не дерзил, опасаясь «несанкционированных методов допроса», но и лишнего не говорил, в ловушки не лез. Его рассказ о дне, а тем более вечере, когда были совершены кражи, мы перепроверили трижды. Ловчий спокойно увещевал парня:
- Володя, всех твоих друзей и знакомых, кого ты упоминал, мы посетили. Никто не подтверждает твоих слов о том, что вы провели этот вечер вместе. Давай поговорим конкретнее. Видишь? Я ничего не пишу. Ты уже однажды совершил преступление, но суд тебя простил, не лишил свободы. Как он себя сейчас ведет? – это предложение Туровскому внести свою лепту в хитросплетения сыщика.
- Ничего предосудительного сейчас за ним не водится. Мать только жаловалась, что с цыганами связался, у них пропадает постоянно. (В городе был целый цыганский район, названный почему-то «Шанхай», известный изобилием притонов криминального пошиба).
22.

   Ловчий продолжает заводить сеть. Геннадию уже понятно, как Вовка в нее полезет:
- Книгу видишь? Вот эту. «Уголовный кодекс» называется. Открывай статью 38. Нашел? Читай. Да ты вслух читай!   
   Комаров, убаюканный спокойным голосом опера, бубнит:
- Чистосердечное раскаяние или явка с повинной… обстоятельство, смягчающее ответственность.… Нет! Даже если бы я и украл, зачем мне смягчение? Все равно малолетняя  зона, а через год, даже меньше, уже взрослая. Нет, не брал я ничего. – Вовка вытер о джинсы вспотевшие ладони. Не нравился ему разговор. Совсем  не по нутру был, хоть волком вой. Но крепится парень, не сдается. Туровский пытается вразумить Комарова, по нервам пройтись:
- Ладно, магазин оставим. Но школу-то, зачем подломили? Нужны тебе эти микроскопы? Ты ведь не пацаненок какой, игрушки собирать.                Магазин – это понятно…   
- Да не был я в магазине, не был, чего вы? – в голосе нотки затравленности и тоски, вперемешку с тревогой.
   Ловчий встал из-за стола, прошелся, сел с Вовкой рядом, рука на плечо легла:
- Чего вздрогнул? Не бойся, я тебя бить не собираюсь. Но законом ударю. Смотри вот сюда. Статья 182. Я говорю с тобой не как с преступником или с подозреваемым. Видишь, что написано? «Отказ или уклонение свидетеля… от дачи показаний…». Свидетеля! Вот ты сейчас можешь считаться свидетелем. Наказание – исправительные работы или штраф, в самом худшем исходе дела. Понял? Так с кем магазин брал? Он исполнителем пойдет, а ты свидетелем. Так кто? Ну, быстрее! Больше шансов нет, если в тюрьму не хочешь! Микроскоп у тебя нашли? Нашли. Не крути долго, а то мне надоест…
   И последнее условие: вернешь ворованное, сдадим все в магазин, заплатите там штраф какой. Но чтоб в последний раз. Кому охота твою жизнь ломать? Ты знаешь, что из тебя, малолетки, на зоне сделают? То-то. Говори, мы ждем. Так с кем?
   - С Витькой Липиным, соседом. Он мал еще, лет 13 ему… - Вовку бил озноб.
   Ловчий сделал озабоченное лицо:
- Пиши: «Прокурору района. Явка с повинной. Дальше все, как в обычном объяснении – ты знаешь, писал их немало. Так, дата, подпись – готово. А теперь пошли.
   Вовка вздрогнул испуганно, губы его дернулись, брови изломились:
- Куда? Домой?
- Пойдем, пойдем.- Ловчий подтолкнул его к двери, через пару минут возвратился. Сел, закурил. Вздохнул:
- А как быть? Увел в камеру. Жаль пацана. Он ведь теперь ни одному менту, ни в жизнь на слово не поверит. Отпусти я его сегодня – может, и не влез бы больше никуда. А если наоборот? И потом о нас с тобой: завтра был бы очередной нагоняй, указания, и снова поиски, язык на плечо. Ладно, года три ему отмерят…
   Туровский не сдержался, съязвил:
- И ты опять лучший опер по раскрытию, с премией, а я же за рост преступности среди подростков получу поощрительную клизму!
- Не злись. Кто виноват? – Ловчий любил софизмы. – Теперь банкет с меня. На две персоны. Можно на четыре. Докладывать вместе пойдем, или я один?











23.

                Сельский участковый

                «Горит восток зарёю новой»…
                А.С. Пушкин, «Полтава»


                Не горит восток зарею новой,
                Не щебечут птицы на ветвях.
      Почему же только участковый
     Днюет и ночует на полях?

                От врагов храня добро народа,
                Он не ест, не спит, почти не пьет:
                Полную машину с огорода
               Овощей отборных привезет.

           Скорбный труд окупится сторицей, -
          На корню добру не пропадать!
        Без скандала станут им  делиться
       Теща и заботливая мать.

        Несунам заслон поставив прочный,
       Участковый строг, неумолим.
      Пятилетку выполнит досрочно,
     И не зря народ
                гордится
                им! 
          
  10.10.99








24.

                Замполит Буйвол
 
    Замполит Анатолий Сергеевич пришел к нам из г. Широкого, вслед за назначенным оттуда же начальником РОВД майором Марковым, который в начальники шел традиционным путем: патрульно-постовая служба, школа милиции, участковый на период учебы в этом учебном заведении. Потом опер, заместитель начальника по оперативной работе, вплоть до приземления в жестком кресле начальника нашего райотдела. Еще чуть-чуть о начальнике: небольшого роста, коренастый, с маслянистым взглядом темных глаз. Крестьянского происхождения, Марков интеллектом не отличался, и перед каждой проверкой советовал участковым «прибрать бумаги и погонять по углам пауков», а для ремонта советовал «изыскивать возможности на местах», то есть – ловить в подпитии строителей, водителей, снабженцев мелкого пошиба. Глаза его были непроницаемы и невинны.
   Кстати, еще о начальниках: подполковник Билык, ушедший от нас в УБХСС области, смотрел всегда насмешливо-лукаво, словно говорил: «Я про всех вас все знаю, меня не проведешь». Николай Иванович Кухтин, сменивший его, пришел из следствия. Во время совещаний ходил по трибунному помосту вперед-назад, скрестив руки ниже живота, в зал не смотрел, а поглядывал в окно, как будто стыдно ему было перед - или за?- ментовскую братию. Может, он усвоил из умных книг, что взгляд «глаза в глаза» означает агрессивность, а сопровождаемый улыбкой этакий взор говорит о пренебрежительном отношении к визави?
   Буйвол, как всякая новая метла, пробовал «чистить» личный состав, но по сравнению с Пономарчуком оказался слабее. Устоять на позициях ему помогал и начальник, и Анатолий Иванович Радковский, заместитель по оперативной работе, тогда еще майор, хороший сыскарь, которого я уважал за талант сыщика и опыт работы. Жена его, нарколог районной больницы, видела мужа редко, поэтому изменяла ему с лечившимся у нее частным предпринимателем, моим знакомым, а заодно и героем нескольких рассказов. Я считал, что Анатолий Иванович запросто может наказать жену и любовника, но он ничего такого не сделал, и это меня злило: что ж это за такое неуважение к себе и профессии?
   Буйвол поставил в кабинете, на полке  шкафа, статуэтку быка или зубра – помните, на «МАЗах» такие стояли, на капотах? Намек на «буй-турью» силу и удаль? Решительность и мощь? Ходоком оказался Анатолий Сергеевич, и пути его пересекались с блудными дорожками наших общих знакомых. Как истинный мент, Буйвол использовал женщин, чтобы подсобрать сведения, но не оперативные – к оперативной работе он доступа не имел. Просто, «из-за подлости нутра», собирал компру на своих, как на подчиненных, так и на стоящих рядом или выше.
  Он не любил, когда ему возражали или противоречили, криком пытался осадить зарвавшихся, а это авторитет не повышало.
  В отношении к спиртному замполит был философом и придерживался выработанных им самим правил пития:
- не пить за рулем,
- не напиваться «до отключки»,
- не пить при оружии,
- не пить после 23 часов, чтобы алкогольные миазмы испарились до утра.   
   Мы ехали на встречу с учащимися криминогенного ПТУ. Буйвол унюхал исходящий от участкового Володи душок, ухмыльнулся и дал ему мятную конфетку. Вова намек понял и весь визит продержался за спинами начальства. После встречи Буйвол и прочитал нам лекцию о правильности  пития.

25.

   Несколько раз он пытался воспитывать меня при народе, но я попросил его продолжить беседу наедине. В кабинете замполит размягчался, слушателей не было, и азарт пропадал.
   Анатолий Сергеевич Буйвол заочно закончил сельскохозяйственный институт, что было обязательным условием для получения более высокой, руководящей должности, и до милиции работал в какой-то МТС, а в детстве был тщедушным, плаксивым и сопливым. В школе его поколачивали за ябедничество. Его родители жили по соседству с моей тещей и теперь сыном очень гордились.
   После моего отъезда в Сибирь Анатолий Сергеевич стал, как и Марков, каким-то функционером сначала районного, а потом областного масштаба, в одном из органов административного управления, где и поныне пребывает. Я не удивляюсь, в нынешней Украине возможно и не такое. Чему удивляться, если в бывшем Союзе повсеместно к власти пришли пьяницы, воры, коррупционеры – и чем ярче они себя проявили при «коммуняках», тем солиднее кресла подбили под себя сейчас. Наглость – второе счастье!
   Это не разоблачения, Украина – другое государство, и международного скандала я, надеюсь, не спровоцирую, так как против истины не грешу. Кроме того, как бывший мент, я располагаю материалами и надежной свидетельской базой. Так что, в случае чего…

      

               
                Танька

   Машину, которой мы пользовались на службе, Николай собрал своими руками, добывая запасные части и детали в автохозяйствах, благодаря красноречию и умению вести задушевные беседы с мелкими начальниками и шоферами.
   Сборка и доводка одряхлевшего «пикапа» армейского образца ГАЗ-69 А, получившего неизвестно от кого малоприятную кличку «козел» за способность на большой скорости прыгать по плохой дороге, шла туго. Николай истратил немало своих средств убеждения, пока дожил до дня неторжественного, им одним оцененного, одному ему приятного – выезда «козла» из бокса ведомственного гаража. Шоферы, помогавшие в ремонте, закусили выставленный Николаем литр самогона ими же принесенным салом и помидорами, смеялись над собой:
- А ведь обманул, чертов Анискин! Вокруг пальца обвел. Аппарат-то ему, считай, даром обошелся!
- Во-во! Ты же ему первый коробку передач приволок, сам ее перебрал и установил, кулема!
- Да хрен с ним, с «козлом», пусть бегает. Анискин тоже мужик неплохой, пригодится. И водяру хорошую приволок. Наверное, из старых запасов.
   Николая прозвали «Анискиным» еще в бытность его участковым инспектором. Появился он в поселке в начале зимы, носил погоны старшего лейтенанта и рыжие усы, придававшие округлому лицу солидность, которая исходила и от его коренастой фигуры, и от неторопливой походки.
   Намек на старые запасы напоминал о том, что  кто-то из водителей «тряс» самогон с участковым у сельских жителей еще в те времена, когда жидкость не обязательно было уничтожать «путем выливания на землю» или направлять на экспертизу, а составленные документы в суд. Ошарашенный хозяин молчал в тряпочку, а изъятую сивуху в качестве поощрения потребляли активисты из дружинников и понятые, авансируясь этим на дальнейшую беззаветную деятельность по охране общественного порядка и борьбе с пьянством и алкоголизмом.


26.

   Кличка не пропала и после перехода Николая в уголовный розыск, чему предшествовала хлопотная работа на участке. Он ее, эту работу, знал досконально, с людьми сходился быстро; потенциальные нарушители, а паче всех – шоферы-калымщики и любители выпить, пошуметь, - гордились своим знакомством с участковым, вспоминали при случае, как он их вышибал из кафе. Анискиным его звали и свои, сотрудники ОУР, и представители других немногочисленных служб районной милиции.
   Cтояла поздняя осень, был ноябрьский серый день, наше настроение соответствовало погоде. Мы вдвоем отрабатывали улочки в районе совершенного накануне убийства. Мне было интересно и ново участвовать в раскрытии такого тяжкого преступления, хотя о своих задачах я имел представление смутное, испытывал гордость оттого, что работаю с опытным сыщиком (семнадцать лет в органах!). Мы представляли собой оперативно-розыскную группу, - поэтому, с важным видом чавкая по грязи, я ходил за Николаем с тощей папкой под мышкой по домам, номера которых он вычитывал с мятой бумажки, врученной ему на оперативке начальником уголовного розыска.
   А в группу я, «бесформенный» инспектор по делам несовершеннолетних (то есть неаттестованный и не одетый в форму), попал случайно: сотрудников свободных мало, я под руку подвернулся, когда Анискин спорил с начальником ОУР Пелехом:
- Не поеду я один! Не положено по заданию в одиночку работать. Если что случится…
   Пелех схватил меня, пробегавшего мимо, за рукав:
- Вот, твой друг, детский милиционер, в бой рвется. Вы с ним подвиг совершите, все преступления прошлых лет попутно раскроете. И не скучно будет вдвоем…
   Скучно?! Уже в мою бытность – милиционера, который пошел усмирять пьяного соседа, тот зарезал кухонным ножом.
   После нескольких часов езды по улочкам и закоулочкам, хождения по частным домам, выслушивания непонятных мне вопросов Николая и ответов осторожных хозяев и хозяек, я устал, отупел, перестал вникать в разговоры, отказывался от сигарет, предлагаемых Николаем, не замечал растущего раздражения в его голосе, нелестных реплик в адрес руководства, «козла», дорог, погоды и убийцы, из-за которого мы «уродуемся». Чтобы не распалять друга (он, когда злой, выражений не выбирает, пользуется  первыми попавшимися), я умолчал о том, что меня ждет моя непосредственная работа, о которой меня завтра спросит тот же Пелех: встречи в школах, беседы на предприятиях, тьма бумажек – почты, полученной у «вечного»  секретаря райотдела Анны Степановны. А почту надо исполнять в первую очередь и отчитываться за выполнение утвержденного начальником плана работы на день, неделю, месяц, квартал.
   Участие в раскрытии преступлений – удел всех сотрудников небольшого райотдела внутренних дел – сильно отдает душком привычного аврала. Роль инспекции по делам несовершеннолетних самая двусмысленная в этом важном деле. Раскрытие преступлений - основной показатель в деятельности уголовного розыска, всей милиции в целом. Если ты внес в него ощутимый вклад, получишь благодарность и признание, а то и денежную премию. Но если преступление, раскрытое тобой или с твоим участием, совершил состоящий на учете подросток, готовься к очень крупным неприятностям: почему допущено преступление, если он на профилактическом учете? Или: почему не состоял на учете, почему не выявили ранее? Не предусмотрели, не предупредили? И ничто и никто тебе не поможет. Не захочет. И тогда заслуг не вспомнят, всыпят по первое число. «Наша служба и опасна, и трудна». С мыслями почти гамлетовскими: «Раскрыть или укрыть?».
   Убили человека. Плохого, никчемушного, всему городку глаза намозолившего выпивоху Никиенко: ходил, грешным телом светил, штаны, вместо пуговиц, на проволоке
держались. Жена тоже под стать супругу, а последние годы его не праздновала. Деньги и


27.


пойло отнимала, порой поколачивала. О житье-бытье детей и разговора нет. Полная, но голодная свобода. Старший Юрка подворовывал по мелочам, шлялся невесть, где ночами. Вот и появился формальный повод включить меня в оперативно – розыскную группу «по раскрытию убийства гражданина Никиенко 11 ноября 198…года по улице Гоголя около 23 часов, совершенного неизвестным(и)  лицом (лицами)».
  Семья-то неблагополучная, а семьи такой категории входят в круг интересов инспекции. Ничего, что основной причины неблагополучия уже нет, скончалась. «Кому нужно, чтобы ты работал? Главное, чтобы мучился», - бытовала поговорка среди милицейских.
   Жили Никиенки в старом глинобитном домике в нескольких десятках метров от улицы Ленина, -  центральной улицы любого советского  города, - на улочке, каких в городишке большинство: темной, грязной, по вечерам пустынной. Проживали шумно, с частыми пьянками и скандалами, выдворением поздней ночью засидевшихся незваных, но пришедших  «с банкой» гостей или родственников. Почему с банкой? А пили тут в основном самогон, а тарой служили больше банки из-под консервированных овощей с капроновыми крышками.
   Злополучным вечером (кстати говоря, после Дня советской милиции), когда выпить стало нечего, пьяный хозяин с более трезвым зятем вышли из дому в поисках добавки. Тротуар из бетонных плит был даже для них, статью не вышедших, узким, и редкие прохожие прижимались к заборам или торопливо шагали в невидимую грязь, уступая решительно настроенным на скандал мужикам жизненное пространство. Но не все уступали. Какой-то парень бесцеремонно столкнул плечом тестя с тротуара, его приятель в ответ на брань поддел ногой упавшего, погнался за бросившимся бежать зятем, но в темноте споткнулся, махнул рукой, выругался и вернулся. Проходя мимо барахтавшегося в придорожной жиже, мычавшего что-то Никиенко, парень зло пнул его еще пару раз крепким ботинком на прощание:
- Падла. Вякает еще, курва.
   Зять, осмелев, возвратился к поверженному тестю, нащупал воротник его куртки, стал тащить родственника на тротуар, вопя при этом в сторону обидчиков:
-  Подожди, сучий потрох, я тебя еще встречу! Ты у меня еще повертишься, как… - Но, услышав приближающийся топот, бросил тестя на тротуаре и рванул шаткой поросячьей рысью вперед, чем обеспечил тестя еще несколькими мощнейшими пинками по ребрам. Когда ругань и угрозы обидчиков стали удаляться и затихать, зятек с оглядкой подошел к тестю, поставил его, грязного и липкого, к забору, но увести с собой, хотя дом и рядом совсем, не смог. Силы иссякли, а тесть превратился в тяжеленный мешок: и бросить жалко, и унести нельзя. Пришлось прислонить его к замшелому забору и шагать за подмогой.
   В доме продолжалось злое веселье. В тарелках валялись окурки, табачный дым висел под потолком. Несмолкаемый гул стоял в комнатушке, «и стол стоял на четырех, хоть пьяным был не он, а гости». О тесте никто не спросил у Лося,- так зятя называли по-домашнему. Выпивки не было, интерес к нему сразу пропал. Малость протрезвевший Лось взял в коридоре велосипед, выволок его во двор, сорвал бельевую веревку, натянутую между деревьями, и поплелся выручать Никиенка. Обнаружил его не сразу: тесть должен был стоять, а нашел его Лось лежащим под забором. Битый час устраивал зять тестя на велосипед; измучился, измарался весь: то велосипед упадет, то родственник брякнется. Юрка, шурин, помог. Увязали батю, как куль. Только ноги по земле волочатся, притащили домой. В коридоре на старую кушетку уложили. Ну, куда было с ним? В доме гости, а он весь, как из грязи слепленный. Тут один из гостей выпить принес. Черт с ним, дураком, до утра очухается. Не впервой, бывало и похуже. Никиенка сразу забыли, налегли на водку, закусь, на песни…
   «Скорую» вызвал Юрка, сын. Ему шестнадцать, пьет мало, проснулся раньше других. Около десяти часов. Поздно.


                *   *   *

   Перекусили в бывшем пивном баре, ныне именуемом «Пельменной». Изменилось только название, назначение осталось прежним. Тот же кислый пивной дух, те же завсегдатаи с карманами, оттопыренными бутылками. Обслужили нас относительно кондиционными пельменями и пивом, так как персонал знал по частым вечерним наездам, да и для клиентов мы не были незнакомцами. О визитах отдельно: это не наезд польской шляхты на зарвавшегося соседа или «братков» на неплательщиков дани. Просто каждый работник милиции обязан был отработать определенное время по охране общественного порядка за счет личного времени, то есть после службы, согласно графику энное количество часов нужно было провести, обходя злачные места, торговые точки, танцульки и дискотеки (фальшивое название «дискотека» прочно утвердилось в культурном быте города). «За счет личного времени» приходилось, подменяя дежурную часть, выезжать за тридцать-сорок километров на семейный дебош, кражу из сельского магазинчика, разбираться в юношеских драках с участием нескольких десятков представителей молодого поколения с каждой стороны, и переть пьяниц в вытрезвитель. Все, сделанное во благо общественного порядка, учитывалось в специальной личной книжке сотрудника на основании записей в книгах о доставленных в дежурную часть, вытрезвитель, добровольную народную дружину города. Тяжкое, кстати сказать, бремя дежурить с дружинниками: если потребуется кого-то задержать, особо ли распоясавшуюся пьянь в ресторане, зачинщика уличной потасовки, нарушителя вечерней тишины и покоя, помощи от дружинников не жди. У каждого есть друзья, знакомые, знакомые знакомых или друзья друзей среди нарушителей.  В лучшем случае дружинники сойдут за свидетелей. А если не сойдут, то просто уйдут. Теперь ушли из дружины все: трех дней к отпуску не дают, а энтузиазм- понятие устаревшее, он и в органах себя не оправдывает.
   Николай заметно успокоился, от еды подобрел. Курит уже не рывками. Пепел под ноги на пол не стряхивает. Выехали на ровную дорогу, солнышко скупо прорезалось. Дорога идет под гору, к городской бане, отрезок длинный и без перекрестков. «Козлик» не прыгает, ухабов мало – катимся. Я тоже ожил, взбодрился. Солнце мне понравилось. На душе веселее стало. Смотрю по сторонам. Но без милицейского намерения уловить что-либо, интерес представляющее. Просто так, без интереса смотрю. Молодые мамы с колясками - густо слева, по солнечной и безветренной стороне. Справа, на пешеходной дорожке – спокойнее, людей меньше, но ветрено: полы плащей, пальто развеваются, волосы путаются, мешают. И асфальт чище вроде бы.
   Это что? Подростковое пальто из драпа, в крупную зеленую клетку. А над пальто светлая, с золотистым отливом, растрепанная ветром грива, именно грива. А ее обладательница – совсем юная, но лицо даже в профиль какое-то усталое, блеклое, взгляд отрешенный. Неприятный чем-то взгляд. И сапожки не по сезону и фасону: коричневые, войлочные, а она в них – по грязи. Обидно становится порой за провинцию нашу: или беднота, или безвкусица, а еще хуже, когда и то, и другое вместе.
  - Девушка, вас подвезти?
  Безразличие стерлось с ее лица, в глазах испуг метнулся. Но странно – молчит. Мне, если бы она в машину села, выйти пришлось: в пикапе по одной дверце с каждой стороны, сиденья с откидными спинками. С задержанного, скажем, глаз нельзя спускать, каждое движение фиксировать, руки держать свободными, - а ты ему спинку сиденья откидываешь, под локоток подхватываешь. Как эту деваху. Пальто у нее влажное, на

29.

ощупь грязное. И запах от него. Как объяснить, чего? Нечистоплотного быта. Плесени. Грязной кухонной тряпки. Передать трудно.
   Николай медленно ехал рядом:
-  Простите, девушка, а вам куда?
   В ее речи слышится акцент уроженки западных областей Украины:
- В центр. Мне надо ближе к магазинам. Я тороплюсь. Меня ждут.- Короткие фразы скрывают акцент. «Западных» у нас не уважают.
  Ждут ее, как же. Но не папа с мамой. Скорее всего, тетка чужая, если судить по одежде. Мало ты похожа на девчонок, кого родители в магазины посылают. Сумки не видать. Деньгами не пахнет. А чем же пахнет? Ну-ка, поближе. Точно, вином. Дешевым, плюс перегар вчерашний.
   Николай продолжает разыгрывать галантного кавалера. Это у него в крови - с женщинами любого возраста изображать джентльмена:
-  Куда вы, простите, торопитесь? Послушайте, Михаил Иванович (это порция вежливости мне), наша юная дама торопится. И ее ждут. Везет же некоторым! Я бы тоже такую симпатичную девушку ждал. Кто, если не секрет, такой счастливчик? Как вас, кстати, зовут?
-  Таня.
-  О! Мою дочку зовут Таней (Это правда). А где вы живете? В нашем городе давно?
  Ошарашенная словесным ливнем, Татьяна рассказала, что живет в городке недавно, на квартире у знакомой, сейчас пока не работает, уволилась из автопарка, где была кондуктором автобуса. Знакомая ее была замужем, но развелась, хотя муж бывший к ней по-прежнему захаживает. Нет, детей у них, вроде бы, не было, фамилии знакомой своей она не знает, точнее – не помнит, запомнить не пыталась, зовут ее Светой, вот она ее сейчас и ждет, вместе с бывшим мужем. За вином послали. Адрес? Щорса, двадцать четыре, частный дом. Какая прописка! Паспорта нету, хотя возраст иметь этот документ позволяет. Паспорт на прежней работе остался, не отдают. Говорила уже, что кондуктором работала? Так у нее дневную выручку украли. Ну, не совсем украли, сама своему парню отдала, - заняла, что ли, а он не вернул, поэтому ей и получку не дали, а паспорт не возвратили. Мол, деньги вернешь, получишь расчет. Парень где? Этот, Гришка? Там, у Светки, спит еще. Вчера долго сидели. Я и не пью сильно много, это Гришка со Светкиным Анатолием, да еще дружки с бутылкой заходили,…подождите, куда мы приехали? Мне в магазин надо. В милицию? Так вы из милиции? А я им рассказываю, душу изливаю. Всю, как есть, вынула. Все, теперь мне кранты, в суд поволокут, на автобазе обещали. Не хочу! Пустите, я уйду, ждут же меня! Ну, пустите, а?
   У Николая в кабинете Татьяна утихла. Сникла вся, сидела на стуле сгорбившись, подобрав под себя ноги в грязной обувке. Николай, очевидно, что-то решил про себя, помолчал немного, покурил. Мне ничего на ум не приходило, чтобы понять происшедшее с Татьяной. Я думал о ее судьбе, о ней, приехавшей из далекого села в пусть небольшой, но далекий и чужой город, где говорят хоть и на знакомом языке, да на другом диалекте – вот вам и барьер, один из многочисленных, стоящих между нынешними людьми. Не принимают на работу чужих людей в малых городах, - тем более, девчонку несмышленую, без образования, без друзей, денег, приличной одежды, а теперь еще и попавшую в сомнительную компанию. Жаль дурочку, до щемящей боли жаль ее голубых, как студеное озеро, глаз, умеющих – я заметил – быть и порочными, и молящими. Жаль. Диалектика, черт ее бери. Борьба противоположностей, все правильно.
   Николай перестал дымить, прокашлялся:
-  Все, Татьяна, поехали!



30.

- Куда? – встрепенулась. Сообразила. – Я же сказала, они дома, закрыты снаружи, а ключ вот, у меня. Я не поеду, боюсь. Знаете, какие они злые, избить могут, прямо ужас. Я не поеду. Вот вам ключ.
   Я просидел с Татьяной в кабинете Анискина около получаса. Она уже не поглядывала на меня с беспокойством после каждого вопроса, ожидая подвоха. Даже начала изредка улыбалась. Ее историю я угадал: семья большая, доходы мизерные, отец пьет, и детвора ему до лампочки. Татьяна не очень себя блюла, начала еще в восьмом классе. Парни были постарше ее, ей даже иногда деньги давали, а тут, в городке, Гришка последние деньги отбирал, сам не работает давно, пьет с дружками, какие-то делишки с ними обсуждает, картами не гнушается. Жениться обещал, но это вначале, теперь она знает – не женится. Нет, и она сама за него не пойдет. Ни за что, нет. Почему? Не скажет, стыдно. Или ладно… Он вчера ее своему дружку подставил. За так. За свой долг…
   Светку Николай привез во всей красе: растрепанную, запухшую, в грязном халате с размытыми, почти неразличимыми  цветочками. Поняв, что ее ни в чем не подозревают, а разговор идет по совсем другому руслу, минуя ее особу и жизнь, Светка скупо рассказала о Татьяне, бывшем своем муже Анатолии:
- Ну, что вы о Татьяне уловили? Кто-то бросил, я подняла, пропасть не дала. Да, не работаю, имею право. Из-за ребенка: есть у меня ребенок, как это нету? У матери живет. На что? Я ей алименты отдаю. Сколько? Столько, сколько получу. Я, что ли, виновата, ели он работать по-настоящему не хочет? Ага, выгони. А где лучше взять? Запах? Вчера вечером вместе посидели маленько. Вчетвером. Потом Танька спать легла. Да, комната у нас одна, но еще за ширмой кровать есть. Видели? А я с Анатолием с другой стороны сплю, у стола. Ну и что же, если слышит или видит? Не маленькая уже, больше шестнадцати ей. Да она и сама тоже хороша. Ага. Так вот, мы в карты играли. До полуночи. Гришка, я и Анатолий. Ну, выпивали. Кто приходил? Гришкины дружки. Не шатались, значит – не пьяные. С бутылкой были. Распили, конечно, и эту. Один, что помоложе – Сашкой зовут, - у Гришки долг какой-то потребовал, угрожал. А у того денег никаких нет. Сашка сказал: «Ну, тогда в счет долга»,- и к Таньке за ширму пошел. Ну, что там непонятного? По теням все видно, и кровать скрипучая, и Танька там повизгивала. Анатолий спросил у Гришки: «Что ж ты так с девкой?». А тот только буркнул: « А я ему должен», - и снова в карты уткнулся. Нет, Танька не кричала, на помощь не звала, к нам не выходила, только ворчала и всхлипывала. А те двое скоро ушли. Да около полуночи ушли, говорили еще, что подрались с кем-то на  улице по пьянке, так у них всегда бывает. Имени второго парня не помню. Он около двери сидел, не хотел дальше проходить – мол, обувь грязная. Скромный какой. А Сашка наглый, он и к Таньке в ботинках в кровать полез. Скотина.
   Соколов Сашка учился в ПТУ, был моложе своего друга Щегловского на пять лет, но и наглее его раз в пять. И все отрицал: и выпивку, и драку поздним вечером, и посещение Светкиной «хазы», и происшедшее с Татьяной. Но против фактов, как известно, не попрешь. Допрашивали его то трое, то пятеро сотрудников, в том числе заместитель начальника райотдела Журило, милицейский работник с почти тридцатилетним стажем. Тот со всех сторон заходил, угрожал, убеждал – не выходило. Все-таки Анискин в психологии оказался сильнее: ведь никто из допрашиваемых не знал, а следователи не учли, что о смерти Никиенка уведомлена только его семья, да и кому он там нужен!
   - Ты вот что учти, чудак. Тебя о чем спрашивают? О Татьяне. Ты ее насиловал? Нет. Насиловал, спрашиваю? Видишь, нет. И свидетелей тому куча. И сама она насилие отрицает. Так насиловал?
- Нет. Она сама согласилась, ей Гришка велел.

31.

- Ну, вот. А мужикам рожи за что набили? За дело хоть? Вечно у вас кулаки чешутся.
-  Да угрожал там один. Козел старый. А сам на ногах не стоял. Пришлось дать по рогам.
- Ладно. Распишись. Как за что? Не насиловал Таньку? Так. Мужику по роже дал? Ну, еще пнул пару раз. Так. Тот упал? Вот. И внизу подпись. Так. Да нет, не свободен, еще будет разговор.
    Соколова допросили еще раз, и «паровозом» стал Щегловский – он бил лежачего ногами, пока тот не умолк. Щегловский сознавался трудно, болезненно. Как будто умирал. Ох, тоска  вселенская слышалась в его голосе: ведь чуть больше года прошло, как пришел из армии и женился, и жена его как  раз в роддоме, по этому поводу выпить решил. Выпил.
   Жена Щегловского родила, когда он был уже арестован.

                *  *  *
 
    Домой мы возвращались поздно. Устали, почти не разговаривали. Николай ехал быстрее обычного, ночь не ночь, а утром все равно на работу.
  - Слышь, Коль, а что будет с Танькой?
  - Что, что! На работу устроим. Или родителей вызовем.
  - Хороши мы, птицы. На Таньку, как на живца, убийц поймали. Как же ей теперь дальше жить?
  - О, черт! Снова яма! Не мешай, ладно?



                Пугач и Шкуропат

   Саша с Колей пришли из армии вместе и парой же направились устраиваться в милицию. Документы у них были в полном порядке, здоровье немереное, желание служить в органах МВД неуемное, поэтому препятствий у них на пути в ментовские ряды никаких не оказалось.
   Николай Шкуропат – из местных, коренных жителей поселка, основанного украинцами-выходцами из Канады (звучит?) в тридцатых годах и названного Нивой Трудовой: тут живут его родители, дядьки и тетки, прочие племянники. Семейство степенное, трудолюбивое; взрослые важные и солидные по породе и природе люди. Все они зажиточны и радеют о хозяйстве своем, о многочисленной живности, особенно о свиньях и деликатесной домашней птице – гусях.
   Саша Пугач родом из Каменки, оттуда до Нивы по прямой километров пятнадцать, а через райцентр Апостолово – до пятидесяти. Вскоре юные сержанты начали тянуть милицейскую лямку: Саша в патрульно-постовой службе,- он сам туда напросился, а Коля – дежурным по изолятору временного содержания, где засел надолго, почти на два года, пока учился заочно и окончил школу милиции. 
   Коля  по молодости был парнем рассудительным и осторожным. Женился он еще до армии; с женой Татьяной ходил в один класс и лет с девяти носил за нею ее портфель.
   С возрастом Коля прибавил в весе, окончательно переместился со стула стажера и исполняющего обязанности за стол участкового и стал исправно тянуть лямку «деревенского детектива», который за все в ответе, в том числе и за наличие сельхозпродуктов на столе у родного начальства. С Сашей Пугачем участковый Коля поддерживал дружеско-товарищеские отношения: они ходили вместе на рыбалку, охоту, ездили на шашлыки. Саша, работая в розыске, обслуживал территорию Николая,
32.

покровительственно подсмеивался над проблемами охраны правопорядка в селах, а также сохранения соцсобственности в зависимости от сезона и вида сельхозработ. Иногда они
проворачивали и совместные милицейские мероприятия. Порой подключался к ним Вася Балюк, участковый сопредельной территории, бывший гаишник - ДПСник, тоже выпускник школы милиции, живущий в том же поселке. С Сашей они ловили свинокрадов, - рядом был свиноводческий комплекс на полмиллиона хрюкающих голов, кормивший пол-Украины и боссов из Киева. Задержание заканчивалось возвратом чушек в стойла, а то и громким делом; или выездом на очередной пикник за счет воров. Порой злодеи готовили шашлыки из свинины на двух громоздких мангалах, ибо менты покушать не дураки. 
   Помню, под водочку съели ведро шашлыков, замаринованных на гранатовом соке. Готовил их специалист высокого класса, ведущий шеф-повар, который умел ублажать начальников любого уровня, наезжавших круглый год попробовать колбасок, рулетов, балыков, иных деликатесов, приготовленных из натуральных продуктов. Гости могли позволить себе пяток дней попировать, разрешить загрузить свои транспортные средства приятно пахнущими изделиями из свинины, и неторопливо отправиться восвояси.
   Были у наших достойных уважения сельских милиционеров и другие подвиги, прошу обратить на эти незабываемые факты ваше благосклонное внимание.
   Часто положительные результаты приносили многочисленные рейды с участием сотрудников медвытрезвителя, ГАИ, ДПС, ИДН, паспортной службы, где были одни женщины, и любимых помощников вневедомственной охраны, в том числе банковских «стражей» в милицейской форме.
  Об этой неповторимой службе будет еще разговор, а пока продолжим речь об участковых.
  Итак, прошу вас…


                Конец «Волчьей стаи»

   Ночью спят все или почти все. Не спят, наверное, лишь врачи и больные, влюбленные и их родители, пассажиры и машинисты, преступники и работники милиции. О последних и пойдет речь в этих строках.
   … Однажды поздней ночью, накануне Новогоднего праздника, чуть ли не по одной дороге на большой скорости едва не встречным маршрутом движутся две автомашины. В обеих сидят молодые люди с незначительной разницей в возрасте, но с огромным различием в мыслях, житейских принципах и социальной направленности, стремлениях, осознании своей роли в обществе.
   В первом автомобиле, движущемся со стороны Высокополья (районный центр Херсонской области, Украина – авт.), - четверо, в подпитии. За главного, по поведению, можно сразу принять невзрачного мужчину лет сорока – Савченко Валерия. Авторитет его в этой компании значителен: был неоднократно лишен свободы за тяжкие преступления (отбывал наказание в общей сложности 21 год), признан особо важным рецидивистом, объявлен во Всесоюзный розыск  (еще в 1988 году). И вот – возвращение после удачной «операции». Настроение прекрасное, вновь все прошло гладко, без препятствий, приближается желанный миг раздела добытого, беззаботный отдых, отдаляется опасное место, где состоялась кража с взломом.
   За рулем – житель г. Кривого Рога Смаглюк Юрий, владелец автомобиля и любитель легкой наживы. На заднем сиденье хихикают девицы: Поправко (объявлена подписка о невыезде за совершение преступления), Бондаренко (уже отбывала наказание – лишение свободы).

33.

   Пассажиров второй машины двое: участковые инспектора, лейтенанты милиции В.В. Балюк и Н.И.Шкуропат. В ночь их повела забота о покое людей, за общественное добро, наконец – извините за высокий слог, - чувство долга сотрудника милиции. Ведь осенью этого года в нескольких селах района были ограблены магазины, ущерб государству нанесен немалый. По «почерку», как говорится, было очевидно, что преступления совершает опытная рука, оставляющая после себя или незначительные следы, или умело их уничтожающая. Известно также, что преступник (или, скорее всего, - преступники) грабят объект не более 15-20 минут, после чего быстро исчезают. Видимо, им хорошо известно, где находятся относительно доступные магазины, подходы к ним, режим работы.
   В этот раз, к сожалению преступников, они замешкались. Пути машин пересеклись. Воры ехали к очередному магазину в селе Солдатском, который уже считали своей легкой добычей. Поэтому, припарковав машину с «верными подругами», они двинулись в сторону двери торговой точки: Савченко с топором и обломком трубы, Смаглюк с ломом в руках. Несколько выверенных движений – и замки упали на землю. Путь к цели открыт; глаза жадно разгорелись. Но что это? В спины ударили потоки света. Взломщики вмиг оказались возле своей машины, но сбежать не успели. Человек в милицейской форме потребовал документы.
- Какие? – воскликнул Савченко. От него несло алкоголем. Вскоре был вскрыт багажник, где офицеры милиции обнаружили вещи, украденные в магазинах Высокополья: шубы, куртки, другую одежду с фабричными этикетками; а еще мед, мясо со складов.
   А минуту тому Савченко орал: «Мы отдыхаем! Едем в Кривой Рог! Не имеете права задерживать! Я буду в прокуратуру жаловаться!».
   Он стенал и страдал теперь. Вожак «стаи» знал, что значит для него эта нежданная и нежеланная встреча с работниками милиции. Как ему не хотелось который раз терять драгоценную свободу! Но не суждено было отвертеться. На руках щелкнули наручники. Потугам опытного преступника с солидным стажем свои знания и умения, волю и решительность противопоставили два товарища – участковые инспектора В.В.Балюк и Н.И.Шкуропат. Наступил конец «волчьей стаи», на счету которой – магазины в Днепропетровской, Николаевской, Херсонской областях».
«Знамя юности», орган Днепропетровского обкома ЛКСМУ,  3.01.1991 г.).

   Я тоже принимал участие в одном таком задержании воров в магазине. Их было двое, нас трое, один лишь был вооружен табельным пистолетом Макарова. Но он остался на входе в магазин, а мы вбежали в торговый зал. «Мой» вор зарылся в длинной галерее одежды, состоящей из двух рядов, и я буквально вытряхнул его из шуб и пальто, сшиб на пол и связал руки. И кто-то из наших доложил о моем «противоправном» обращении с вооруженным ножом преступником! Пришлось оправдываться перед замполитом, писать объяснение. На суде задержанный мною вор факт применения к нему неправомерных действий отрицал. Бывает…
   А сегодня думаю: стал бы я сейчас переться на нож в руках отчаянного человека, которому плевать на все, и желание у него – уйти, вырваться из рук ментов? Вряд ли. Лучше на улице, возле вооруженного коллеги постоять. Хотя посмертно и сейчас награждают…

   
         
   

   
                34.

У Саши было множество баб, знакомых, стукачей-осведомителей, прочих людей, в чем-то от него зависящих. Дома он только ночевал, и то не всегда, и жена от него сбежала. Ему было абсолютно наплевать, что делается в его квартире после демарша жены. Однажды мы пили пиво у него на балконе, и Саша нашел под одним из овощных ящиков свою ондатровую шапку. Он и забыл ее давным-давно, а тут заорал:
- О! Глянь! Моя шапка! А я ее искал-искал, - думал, та забрала, хахалю подарила! Нет! – Саша развязал тесемки, встряхнул шапку раз, другой…Полетела пыль, посыпались ворсинки, волоски, ошметки меха, запахло плесенью. Шапка распалась: моль расправилась с нею беспощадно.
   После хорошей выпивки Пугач потерял пистолет. Он обожал по пьяни пострелять из табельного оружия, мог угрожать заряженным «Макаровым» обомлевшему собутыльнику.  В этот раз тревога была нешуточной. Дело принимало дурной оборот с криминальным душком. Пугач пока по службе не докладывал. Но друзей и близких знакомых всех растормошил. Порасспросил и озадачил, упрашивая помочь и угрожая. Напряжение держалось два дня, пока Пугач не дал отбой. Он рассказал, посмеиваясь и нервно облизывая губы:
- До сих пор в спальне детская кроватка стоит, никак не выброшу, все некогда. Я поддатый пришел, разделся, кобуру с «Макаром» под матрас кроватки засунул, уснул – и забыл. Не вспомнил с утра, хоть убей! Во как перетрухал! – дальше пошло непереводимое.
   Бывало у Саши такое: то с пьяных глаз ко мне в квартиру через балкон залез; хотя и первый этаж, но зима – стекло вынул, нашел елку синтетическую (видел ее у меня когда-то, зачем она ему стала нужна?), и унес, стекло пришлось мне вставлять. Хорошо, что признался Пугач, а стекло я вовремя вставил.
   Он познакомился с женщиной, работавшей буфетчицей на енисейском теплоходе, пришел к ней в гости. А у той в доме еще две подруги оказались. Саша был пьян, стал подруг выгонять, чтобы наедине с Еленой остаться. Дамы не уходили, Сашок пальнул пару раз в стенки и потолок – разбежались. Сошел подвиг с рук – никто не пожаловался.
   Преступления Саша раскрывал весьма часто и довольно лихо, казалось порой, - как бы между гульбой и выпивкой. Сашину страницу можно еще дописывать, и долго. Воспоминаний о нем осталось много.
   А умер Пугач от сердечной недостаточности, будучи майором, начальником розыска, тридцати пяти лет отроду.

   У Пугача был «адъютант», сержант из вневедомственной охраны водоснабжения и питьевых ресурсов Кривого Рога. Охранники стерегли канал Днепр – Кривой Рог, впадавший в Южное водохранилище и снабжавший город горняков и металлургов питьевой водой.
   Это подразделение носило милицейскую форму, патрулировало канал и охраняло насосные станции. Бойцы этого взвода были лихие, особо с головами не дружили, работать не хотели. Статус сторожей, но в форме, их устраивал вполне.
   Сергей Бельковец, Пугача «порученец», как-то на досуге рассказывал о своей тяжкой службе:
-  Сижу на воротах треста «Кривбассводоснабжение», контролирую пропускной режим: проверяю пропуска у водителей водовозов. Есть пропуск? Нажимаю кнопку, ворота: «Рр-рр-рр!» - открылись, машина заехала. Нажимаю через время снова кнопку: «Рр-рр-рр!» ворота закрылись. И так целый день, четыре года подряд: «Рр-рр-ррр!» - туда, «Рр-рр-рр» - обратно. Потом посидел, подумал… Взял солидол, ворота смазал. Петли, понятно? С тех

35.


пор нажимаю кнопку, ворота: «Вжик!» - открылись. Нажимаю снова: «Вжик!» - закрылись. Благодать!

   Когда Пугач хотел выпить, он вызывал Бельковца и говорил ему:
-  Серега, документы твои о переводе в наш райотдел по инстанции ушли. Ставь!
   Бельковец приносил выпивку, закуску. Начинались ментовские разговоры с целью выявления оперативных способностей Сереги:
- Представь себе, ты возвращаешься домой с задания или из засады, а у твоей Маши фраер в постели. Твои действия?
   Серега реагирует серьезно:
- Отпускаю фраерка на все четыре, мол, битте-дритте, ты мне не нужен. А Машу приглашаю на балкон, свежим воздухом подышать. Ставлю ее спиной к перилам, сам гляжу вниз: никого нет? Тогда хватаю Машу снизу за ноги и сбрасываю ее. Потом выбегаю из квартиры, наклоняюсь над упавшей с пятого этажа супругой, хватаю ее за уши, и если никого поблизости нет, бью ее головою об асфальт (для гарантии) и причитаю:
- Что же ты наделала, несчастная? Зачем с балкона прыгнула? С пятого-то этажа? Горе, какое!
   Я верил, что он так бы и сделал, окажись…
   Чтобы перейти в райотдел, Бельковец с радостью принимал участие в рейдах, даже по выявлению (отлову) тунеядцев и незаконно работающих на плантациях корейцев бичей и бродяг. Корейцы набирали их по вокзалам и забегаловкам, держали в черном теле, кормили один-два раза в сутки, вечером выдавали по бутылке самого дешевого вина с позеленевшими этикетками («рубль две», народный бренд), а ночевать оставляли в лачугах, сделанных из деревянных отходов, обтянутых виниловой пленкой. Освещения в них не было, а с приездом милицейских все бичи разбегались.
   Бельковец появлялся в сапогах, начищенных до умопомрачительного блеска. В первый рейд даже надел белую рубашку с галстуком под парадный сержантский китель. Когда дверь в лачугу была закрыта навесным замком, он его срывал и ползал под нарами. Иногда находил там прятавшихся бродяжек, театрально выманивал их на улицу:
- Бите-дритте, фрау мадам!
   Серега был вынослив, как гончий пес. Случалось, Пугачу нужно было задержать убегающего во все лопатки грешника, но гнаться ему лень. Достаточно было крикнуть: «Серега, фас!», и Бельковец настигал нарушителя на любой дистанции. Только, если команда дана поздно, он мог упустить время и дать убегавшему скрыться. Тогда он с виноватым выражением лица говорил:
- Ушел, вашбродь. Не смог я взять…
   И в наш отдел он все же попал! Несколько лет мучил инстанции рапортами. И вот Серега сначала в вытрезвителе – таскает пьянь из подворотен, вот уже в патрульно-постовой службе: при портупее и рации, иногда с автоматом – отправляет или сопровождает этап в автозаке к »столыпину», а там он уже помощник дежурного по изолятору временного содержания (ИВС), а то и райотдела… Такому бы еще грамотешку, а главное – ума толику, достойный служака мог вырасти.
   Вот Коля Шкуропат начинал постовым, взлет свой начинал участковым, старшего лейтенанта получал еще при мне, а за десяток лет моего отсутствия вылез до полковника и начальника милиции. Первое непостижимо, а второе вполне доступно. Не зная алфавита толком, в бытность свою участковым,  Коля начинал робкие шаги в бизнесе, что было строжайше запрещено и считалось несовместимым с высоким  званием работника милиции. Приезжая в отпуск, я узнавал: Шкуропат купил магазин, - нет, поначалу киоск;
36.

стал майором и Николаем Ивановичем. Потом купил два магазина и получил подполковника. А в Украине все жрать хотят, чины Управления внутренних дел области -
тоже: они свиней не выращивают, птицу-рыбу не разводят, овощей-фруктов не садят, и птицы домашней у них тоже почему-то нет…
   В какой-то мой отпускной приезд мы  встретились с Николаем на милицейской улице Дзержинского:  шел он в мэрию или там администрацию, или какую-нибудь Раду. Был он в цивильной одежде, шарообразный, тянул на вид пудов на восемь:
- Привет! – добродушно так, вежливо, без особой радости. – Зайди в отдел, посиди, посмотри. Я скоро приду, потом тебе кабинет свой покажу, - и проплыл мимо.
  Я ждать не стал и кабинет начальника не увидел, хотя заранее знаю, что там изменилось. Какие-нибудь оргтехнические новинки, кондиционер, что-то из мебели. Комната отдыха должна быть: Коля любитель прикорнуть часок после обеда.
   Перевели полковника Шкуропата из сельского продовольственного района в шахтерский Павлоград, к голодным горнякам. С той поры я о нем не слыхал. Но взлет его на этом, я думаю, закончился. Не совладать медлительному Николаю свет Иванычу с пролетарской оравой, где зеков больше трети населения. Хоть бы не турнули с вершин с понижением. Хотя магазины и квартиры, домики и дачи остались собственностью жены Татьяны, а значит, и его.
   Удаль и лихость с умом в милиции ценятся дешевле связей и изворотливости.
   Еще пример? Достославный замполит Буйвол сидит то ли в УВД области на высочайшей должности, то ли в областной администрации административные органы курирует. «Лечит, опекает», - в переводе с латыны. Ясно?



                Участковый инспектор Гузь

   Валера – коренной житель города Апостолово. Город находится в преддверии Таврических и херсонских степей, которые так яростно отвоевывал у татар и турок запорожский казак Григорий Нечеса, он же – светлейший князь Григорий Александрович Потемкин - Таврический. Апостолово одному из Муравьевых – Апостолов пожаловала Екатерина после турецких войн, - тогдашнего названия я не помню; а Михаилу Муравьеву-Апостолу досталось новое поселение-зимовник вновь испеченных казаков, названное Михайловкой.
  Гузя знают многие жители городка населением всего-то в пятнадцать тысяч, а пьяницы, дебоширы, ранее судимые, рыбаки и охотники, торгаши и самогонщики – абсолютно все.
  Светловолосый, курчавый, коренастый, с хитроватой хохлацкой улыбкой на круглом лице, с папочкой под мышкой и походкой вразвалку, участковый инспектор Гузь шагал вслед за своим «духовным отцом и наставником» Анатолием Афанасьевичем Светличным несколько лет подряд, пока капитан Светличный не ушел на пенсию, и Валерка – Валерий Владимирович, лейтенант милиции - перешел на самостоятельные хлеба.
  Афанасьич обучал Гузя многим милицейским премудростям: как реагировать на письменные заявления, то есть – регистрировать ли оные в книге происшествий с передачей по службе, разбираться самому, использовать как компромат, заныкать или просто выбросить; свел с должностными лицами предприятий; научил быть во многих местах одновременно, находясь дома или где-либо еще. Светличный научил молодого участкового в определенное время дня посещать многочисленные точки вверенного участка, иногда пропуская стаканчик белой, - в зависимости от погоды, сезона и загруженности папки бумагами, а также планов и дня недели: зимой принимались 150 граммов, летом 100, а по вторникам нельзя вовсе: день занятий в отделе. Суббота была

37.


профилактическим и выходным днем, но частично – все в руках вышестоящего начальства.
   Напарники у Валерия Владимировича менялись часто. Они то увольнялись вовсе, то уходили в другие службы: розыск, ОБХСС, а он с завидным постоянством оставался в прежней должности и звании. 
   У меня с Валерием часто совпадали цели с задачами – неблагополучные семьи и заброшенные дети; он мне помогал знанием города и людей. Мы часто совершали обходы и объезды вместе – и веселее, и безопаснее, так как оружия не носили ни я, ни он. Мне не давали пистолет для повседневной носки по должности, а он из лени, опасения «как бы чего не вышло», а также из популярности среди коренного населения.
   Гузь был парнем битым, служить верой и правдой не спешил, был готов выпить и чего-нибудь урвать: изделий из колбасного цеха, банку эссенции (под 90% спирта!) на заводе безалкогольных напитков, овощей или фруктов в близлежащем совхозе; ободрать на водку или деньги овощеводов-корейцев, табором расположившихся на «его» территории.
  Обмануть мог Валерка любого, наврать с три короба без особого ущерба для окружающих. Но однажды пошел на подлость.
  В здании, где были кабинеты участковых, инспекции по делам несовершеннолетних, нотариуса, общества борьбы за трезвость, совета ветеранов, ДОСААФ 9кто не знает, что это такое, спросите у дедушек), - располагался также и штаб добровольной народной дружины (ДНД) с кабинетом ее командира, подполковника – пенсионера, одного из послевоенных начальников РОВД Гаяна Владимира Николаевича.
   В одном из кабинетов размещались дружинники  в свободное от исполнения обязанностей время, со стендами и плакатами, флагом СССР, гипсовым бюстом Ленина  на тумбочке, столом с документами и еще одним столиком, журнальным – на нем стояла шахматная доска с расставленными фигурами. Чаще дружинники играли в домино, чем в шахматы,  совершив два-три обхода указанного маршрута. Вспоминается эпизод из «Собора Парижской богоматери»: «Стража! Сюда! Меня ограбили!» - «Где?» - «Тут, в переулке!» - «Ясно! Караул, кругом!». Приблизительно так несла службу дружина, за редким исключением. Но все получали по 2 дня к отпуску за дежурство в дружине.
   Здесь порой выпивали участковые с начальником дружины. Сюда заглядывал старший опер Толя Топчий; он тоже был в свое время участковым и дорогу в штаб ДНД не забыл, беседовал с дружинниками, участковыми, приносил ориентировки.
   Перед новым 1986 годом Тола пришел на взводе в штаб довольно поздним вечером, злой и взвинченный. Он сыграл с Валеркой партию в шахматы, проиграл ему, затем Саше Мирошнику, тоже участковому. Игра шла на коньяк, и Толе пришлось раскошелиться на две бутылки. Распиты они были, конечно, до последней капли, и Толя с глупой улыбкой на лице достал пистолет, попросил всех отойти ему за спину, чтобы никто случайно не оказался на линии огня, и спокойно снес со стола несколькими выстрелами шахматную доску с  фигурами.
    Толя сразу угомонился и ушел.
    Две пули попали в цоколь гипсового бюста вождя.
    Отверстия залепили пластилином, но слух о содеянном старшим опером дошел до начальственных ушей.
   Служебному расследованию помог вечно в чем-то грешный Гузь: то ли его приперли к стенке какими-то фактами из его, отнюдь не безупречной жизни, то ли посулили какие блага, но он Толю сдал, и тому пришлось уйти из органов без последствий, в юрисконсульты заштатного завода. Правду сказать, у него были какие-то сдвиги в

38.

психике: однажды он пришел на службу с забинтованной рукой. Мне сказал, что дома в ярости вышиб кулаком застекленную дверь кухни. Так что, что ни делается…

   На участкового Валерку зла не затаили ни Толя, ни начальник ДНД Гаян, ни прочие, причастные к случаю, ДНДисты. Все написали покаянные объяснения по мере ответственности: все за свою шкуру отвечают, а Гузь достраивал добротный дом,- стройматериалы дорогущи. Ему давали для стройки всего понемногу, он на многое закрывал глаза и умалчивал, но когда строго спрашивали, говорил откровенно и каялся. Тут фигурировали выпивки в служебное время, поборы с корейских овощеводов, волокита с заявлениями, другое прочее.
   Классик украинской литературы, философ Григорий Сковорода сказал: «Всякого рот дерет ложка суха. Кто есть на свете, чтоб был без греха?».
   А что, не так?




                Спорт и досуг

   Наш отдел постоянно выставлял команды на районные и городские соревнования по волейболу и футболу, областные по стрельбе – участвовать надо было во всех.
   Волейбольная команда у нас была неплохая, занимала призовые места. Конечно, если на занятиях по физподготовке мы играли только в спортивные игры! Мне приходилось ездить на сборы инструкторов по спорту, так как в свое время получил разряды по боксу, тяжелой атлетике, волейболу, а на соревнования по стрельбе ездил всего один раз. Дома показывал неплохие результаты, но тут особого успеха не имел: в день приезда в Днепропетровск я созвонился с другом, он служил в УКГБ, и мы весь вечер предавались на кухне воспоминаниям. Конечно, результаты на следующий день были не ахти, и у моего товарища по команде тоже. Но ведь главное – участие? Мы поучаствовали, отметились.
   Один раз мне довелось попасть на интересный практический семинар инструкторов по спорту. Подобного рода занятия проводились один раз в год. Мы целых две недели занимались боевым самбо, боксом, плаванием, стрельбой. Как вам программа? Понятно, что толком никто ничему не научился, но если знал и умел малость в каком-нибудь виде спорта, то хоть какие-то сведения получил и усвоил. Но мышцы перепутали многие навыки, это точно. Но теоретически мы окрепли!
   Серьезно каратэ занимался опер из Зеленодольска Коля. С ним потренироваться было и приятно, и полезно, и опасно: он иногда, увлекшись, «шел на полный контакт», и тогда партнеру становилось неуютно.
   В соревнованиях по самбо внутри райотдела моим соперником оказался начальник Зеленодольского подотдела капитан Коба, он весил более ста килограммов, и бороться мне с ним не выпадало ни по какому жребию, но я согласился: как было лишить человека удовольствия размяться на ковре? На десятой минуте я бороться отказался. Не выдержал запаха пота из подмышек и от промежности соперника. 
   Самодеятельность тоже демонстрировалась на сцене раз в году, во время смотров. Очередной замполит находил полупрофессиональных артистов-баянистов, гитаристов, танцоров и танцовщиц, солистов и певиц, имеющих опыт выступлений и даже соответствующее образование, забирал их с работы, находил деньги на гостиницы и рестораны. Этим все участники были вполне удовлетворены.
 

39.

 Я однажды попал в лапы замполиту Буйволу и согласился написать стих к этому событию, а также прочесть его перед комиссией на смотре. Условие: стихотворение должно было быть патриотическим, в духе времени и отражать будни, мысли и чаяния
рядовых сотрудников милиции. Помните смотр художественной самодеятельности из «Улиц разбитых фонарей»? Вот мой шедевр:



                Милиция

                В будни, в праздники – тревожные звонки:
                Телефоны не смолкают в поздний час.
                Люди просят уберечь их от беды, -
                Значит, верят и надеются на нас.
 
                Я слуги Отчизны званием горжусь
                И к врагам ее непримирим!
                И сегодня в верности клянусь
                Ей, кем я горжусь и кем храним.


   Стих был длиннее,  и я  в точности того, что тут привел, не уверен. Но аматорский «верзус» был довольно-таки ничего,- так считал я сам, и говорили люди, в том числе замполит, но в душах членов жюри резонанс не возник, потому лауреатом я не стал никаким. А ведь номер был не подставной, чисто милицейско-самодеятельный!
   Обед был обильный, артисты попили-поели, еще потанцевали и попели, уже не на конкурс, - и разбежались до следующего смотра.
    Комиссию, то есть – жюри, -  не интересовало, работают артисты в милиции или нет, областные «культуртрегеры» с замполитами галочку поставили и укатили восвояси.
   Для искусства ведомственные рамки не имеют значения. Правильно?
   На досуге, кроме рыбалки и охоты, существовал обычай обмывания – приливания звездочек, то бишь – очередных званий. Происходили эти «суарэ» в основном на лоне природы. Виновник торжества «накрывал поляну» на десятка три гостей – коллег, которым предлагались,  в основном, уха, шашлыки, салаты, овощи и фрукты целиком, и  спиртного – немерено, особенно самогона. Виновник торжества выпивал граненый стакан водки, доставал зубами звездочку, обсасывал ее и показывал присутствующим. На этом торжественная часть заканчивалась, каждый мог пить и есть, сколько душа пожелает. Часто праздник заканчивался импровизированными соревнованиями по пулевой стрельбе, если начальство уже отсутствовало.
   Развозили друг друга по домам наиболее трезвые и транспортом располагающие. Гаишникам это было не внове, а участковые своими мотоциклами могли управлять в любом состоянии.
   День милиции всегда праздновался широко, в хорошем ресторане, при хороших столах и с участием супругов. Эксцессов никогда не было, а шутки имели место самые безобидные. Все-таки чувство локтя и корпоративности в милицейских кругах присутствовали.             Если бы еще не будни.

   
         
   
 
    40.   
 

                Бестолковый детектив

                В ноябре 1991 года из оружейной комнаты одной из школ города
                украли малокалиберную винтовку и около 1000 патронов к ней.
                Причина – халатность.

- … и телевизор смогу, починю. Это, правда, посложнее, чем электропроводка. И стиральные машины знаю. Магнитофоны… - парень запнулся и выразительно взглянул на стол. Сглотнул слюну, громко и жадно.
- Хорошо, поможешь нам еще! – Леонтий Порфирьевич плеснул в стакан водки, подвинул ближе к парню тарелку с консервами. – Подкрепись-ка! Да не бойся, я здесь хозяин. Зовут-то тебя как?
     Парень торопливо осушил стакан, взялся за вилку, ухватил ломоть хлеба:
- Игорь. Игорем зовите, - и задвигал челюстями, зарумянился прыщеватым лицом. Руки с обломанными ногтями мелькали удивительно проворно, набивая рот снедью.
   Степан, из кооператоров, трудился в одном из помещений этого же учреждения; он повернулся к Игорю размякшим от водки лицом:
- А маг, Игорек, любой делаешь? Есть я меня…
- Всякий, кроме японского. Те не поддаются пока. Секретов много.
- Добро! Я потом  принесу, посмотришь? Не за бесплатно, конечно. Завтра, а?
- Тащи! Посмотрю, - голос Игоря преисполнился великодушия, тем более, что рука Леонтия Порфирьевича начертила бутылкой еще один выверенный опытом круг над расставленным и на столе стаканами:
- За нас, хороших людей – нас так мало осталось! Поехали! Х – ху! – молчание, работают челюсти.
   Леонтий Порфирьевич, уходя, вручил Игорю ключ от черного хода. Пусть копается парень: видно, любит возиться со всякой звукотехникой. А завтра выходной, чего сюда утром переться? И праздник, хотя и не по советскому календарю, а по церковному. Можно позже, дома посидев, наведаться… Пусть копается.
   Кооператоры ушли после ужина без церемоний и предупреждений: они работают здесь давно, приноровились и притерлись, в выходные дни и по праздникам не появлялись – не видели смысла: оплата все равно такая же, как на любом государственном предприятии, время окончания ремонта прошло, авансы истрачены. Чего уродоваться? Не бобики, а достойные, уважаемые в родных краях люди.


                2.

   Лазейку Игорь заприметил давно. Глаз на такие вещи наметан, а условия для «легализации» создала одна из сотрудниц учреждения: похвасталась, дура, что он ей бесплатно (выпивка в интимной обстановке – разве это плата?), магнитофон отремонтировал. Почти без инструментов. Совсем без запасных деталей. Посыпались предложения: телевизор, фены, электроплиты, проигрыватели, электроплиты. Лиха беда начало.
   Шеф учреждения сам себе свинью подложил, попросил тут проводку переделать, там кое-какие звукотехнические приборы проверить. Игорь мялся, хотел вроде бы отказаться,

41.


но дал себя уговорить, согласился с экивоками; потом крутился неприметно и ненавязчиво в коридорах и кабинетах, ничем вроде пристально не интересовался, не вдавался в
расспросы, но -  что за люди! – образованные, предупредительные! – даже на намеки, брошенные вскользь, давали исчерпывающую информацию.
   Так же легко и успешно доставались ему и обеды в столовой учреждения: электрические плиты кухни старые, барахлили часто.
   Своим человеком Игорь стал через пару дней, давал вежливые указания по эксплуатации электрического хозяйства, советовался непосредственно с шефом, которого с каждым днем все ближе подталкивал к краю большой неприятности, все ждал момента. И дождался.
   После ужина «по-купечески», с водкой, он остался в здании один, не считая сидевшего на первом этаже полусонного сторожа.
   И начал действовать.


                3.

   На счету у Игоря были две подобные «операции», после которых он успешно сбывал добытое «частным лицам» - скупщикам, или барыгам, по старому определению. Этот товар  пользовался спросом, а со времени дефолта и развала Союза -  даже повышенным. Заваленная текучкой и затравленная средствами массовой информации, раздраконенной общественностью, вышестоящими органами, раздираемая внутренними разногласиями, милиция в обоих его случаях на след не вышла, и Игорь поверил в свою фортуну. «Дубари!» - думал. – «Где они меня сейчас ищут? Наверное, в Сургуте. Или в Свердловске. Дудки! Я ловкий парень. Вот еще Нинку уболтаю – и уйду. Поближе к югу, к большим городам. Товар сплавить или себе оставить? Жалко отдавать. Может пригодиться – время смутное. Поглядим».
   А с Нинкой вот что: запал на нее Игорь. А все потому, что не давалась она ему в руки, ранила его самолюбие. Как так? Ложкомойка, а такому чудному парню не дается в руки!
   Нинка работает в столовке, а без жратвы живется человеку плохо. А живет ведь одна. Тут зима пришла, холод давит. Но чего-то Нинка кочевряжится, корчит из себя недотрогу. Надо будет сегодня на понт взять, припугнуть, - есть чем».
   
   Впервые или нет – роли не играет. Все равно в коленках мандраж и ладони мокрые. Первую дверь прошел легко, сам удивился: закрыта на простые внутренние замки. Это орешки: щелк, щелк! Звук, как выстрел из мелкашки. Или кажется? Шаги гулкие, тяжкие, гнетущие. Прислушался. Тихо, темно, но свет в окна из близких соседних домов лучами пробивается – фонарика не надо. Маршрут выверен, не оступиться.
   Ха! На решетке замка нет! Пилить, потеть не надо. Сейф – игрушка, никакой это не сейф, а ящик железный, без ума сделанный. Опять – щелк! Все. Вещь в руках. Мелочь по карманам. Тяжеловато, аж к земле тянет. Назад осторожно, потише. Теперь прикрыть входы за собой. Не основательно – нет времени, но хотя бы с видимостью, чтобы не сразу обнаружили. «А Нинку ломану, и – ноги мои, ноги…». Хотелось пить. В подвале кооператоров было пиво. Бояться сегодня некого: все гуляют, сторож перед телевизором застрял. Снова в голове Нинка! Игорь встретил ее на вокзале, - он один обратил внимание на ее неподъемный чемодан, ветхий на фоне современных сумок, но добротный такой, по-домашнему уютный. «Помочь?» - а что остается девице, у которой ни сил нет, чтобы баул до отдаленной остановки донести, ни денег на частника не осталось?  Вышло так, что и сундук донес, и на чай был приглашен, еле выпроводила, но с оговорками и обещаниями.
42.


Предыдущие попытки сблизиться, за ручку-коленку подержать, вызывали протест и дерзкое сопротивление.
Не пора ли сегодня рискнуть?




                4.

   - Чего приперся? Ждали тебя, как же! – Нинка встретила настороженно и неласково, возражений и заверений не принимала: Мало ли вас тут шляется, бичей, - сначала дай пожрать, выпить, потом спать с собой положи, да одень, да денег дай, и корми до пенсии!
   - Я, Нин, не такой: ты же знаешь, я - мастер, все умею, ты видела. Да я…
   Заведующая столовой Анна Семеновна характер имела крутой. Отозвав Нинку в сторону, отчитала ее громким шепотом, от которого у молодой «поварешки» голова задергалась, как у норовистого стригунка, после чего направила свои стопы к Игорю:
- Все. Пораскошевал – и будет. У нас не богадельня, а предприятие общественного питания. Будь здоров, не кашляй. До свидания, говорю!                - Ну, Семеновна, не ярись. Не бросать же второе? Ведь пропадет. Дай, доем, я уплачу.
- Точно, пропадет, коли наложено. Доедай и убирайся. Через пять минут, - и величаво удалилась в свою каморку, которую называла кабинетом.
  Игорь встал, решительно расстегнул пуговицы пальто, правой рукой подхватил свисавший вниз ствол винтовки:
- Вот что, подруга. Шутки в сторону. Или в семь после работы мы встречаемся, и ты ведешь меня к себе, или… Я ничего не теряю. Звука почти не слышно – мелкашка это, - да и кто об этом заявит? Сейчас боятся все, всего. Кому пулю получить охота?- Игорь самодовольно хмыкнул, упиваясь своей властью над этим безвольным существом – женщиной.
- Ладно, выйду. Убери пушку-то. Страшно, - Нинка опустилась на стул.


                5.

   Оперуполномоченный уголовного розыска Федор Козырев, несмотря на праздник, был трезв и зол, и на место происшествия прибыл через тридцать минут после звонка сторожа в горотдел.
   Сотрудники милиции занимались привычным делом: кто опрашивал работников учреждения, которых сумели разыскать по домам, а также директора, сторожа, завхоза, полутрезвого Леонтия Порфирьевича, кто искал как сквозь землю провалившихся кооператоров, да неизвестного парня по имени Игорь, а может – Гену, то ли вовсе Сергея, который что-то тут такое делал, устанавливал, ремонтировал…
  Эксперт Семен Горячев изучал следы, следователь Гримаскин чертил схему в протокол осмотра  места происшествия, и, кривясь, сетовал на отсутствие технических средств, фукал на шариковую ручку, не желавшую писать, набрасывал пункты работы по плану.
   Федор Козырев думал. Он сидел у двери вскрытой оружейной комнаты напротив сейфов и размышлял: кто же смог так дерзко проникнуть во всячески блокированное помещение, отключить предварительно сигнализацию, снять солидные замки, взломать сейф и похитить оружие (один всего ствол из четырнадцати?) и боеприпасы (ориентировочно – около пятисот штук патронов)?

43.

«Шурка Драга в зоне. Второй год, третья ходка. Побег? Исключено. Не было ориентировки. Егор по кличке «Духан»? Искупил вину добросовестным трудом, женился, передовик производства уже более десяти лет, в ноябре квартиру получил, однокомнатную. Кто решится свою счастливую жизнь ломать?
   Степка «Штука»? У него жена в торговле, стоит хорошо, такая и без оружия добудет все, что душе угодно. Мне на Новый год «Птичьего молока» и салями принесла».

   «Ни одной четкой мысли! Сдаю, наверное. А до пенсии еще пятнадцать лет. Надо думать.
   «Петька Гусар? Этот больше по части травки. Хотя сейчас «наркомы» тоже вооружаются. Конкуренция вынуждает. Проверим. Впрочем, нужна массовая акция, одним махом бичей и бомжей там, в поселке, пошерстить. С благоволения начальства и санкции прокурора. Хотя санкции прокурор не даст, не дурак. Да, горком и исполком предупредить, пусть пока по домам сидят, не болтаются по городу. Неровен час».
   - Федор! – прервал ход мыслей следователь Гримаскин. – Я тут закончил. Горячева забираю с собой. У нас еще две квартирные кражи и разбойное нападение за сегодня. Нет, не в твоих краях. А ты не сиди, ты ищи! Волка ноги кормят. Привет!- и ушел, махнув Горячеву рукой.
   «Эх. Федор, Федор!»- упрекнул сам себя Козырев. – «Не сиделось тебе на заводе, был бы уже мастером или начальником смены. Нет – в сыщики, в шерлокхолмсы  подался, балда! Кого ищи, где ищи? Ищи-свищи! Это тебе не царская охранка, где каждый дворник в  осведомителях состоял. А тут? «Один выше, другой ниже, один черный, другой рыжий», - передразнил он традиционные, противоречивые показания свидетелей. – Ищи-свищи!- повторил он. – Ядрена вошь…».
- Что, товарищ Козырев? Проясняется? – это директор. Ему интересно и страшно. Страшно за последствия, за себя, свое благополучие, за свое беспокойное кресло. «Пошел ты…» - мысленно напутствовал его Козырев. А вслух:
- Вырисовывается. Будем искать. По системе. Находитесь пока дома. Не злоупотребляйте. Надо будет – вызову.
  Вот тебе!
  А холодина на дворе, а темень!


                6.

   Ствол винтовки Игорь обрезал: случайно нашел в подвале тиски и ножовку по металлу. А то куда такую дуру спрячешь? Торчит, оттопыривается, будто швабру под полой таскаешь. И не выдернешь быстро, если понадобится, хотя выдергивать и кому-нибудь в харю направлять большого желания не было. Так лучше, меньше хлопот. «Мелочь», или «семечки» - патроны – с собой тоже не потаскаешь: мешок нужен, чтобы почти тыщу штук таскать, а если на наблюдательного мента нарвешься – заметит.
   Место для патронов подобрал отличное – крыша. Снежком припорошил, не видно, и не лазит туда никто. В жилье было бы хуже, пришлось бы в дом проситься. Теперь захотел взять – пришел, взял. И обрез спрятал удачно, повезло. В столовке, где Нинка работает, набрел случайно на склад, а в нем тары! Год, видно, не вывозили. Черт ногу сломит. Будет туго, можно спичку чиркнуть, за минуту сгорит вся харчевня к едрёной бабушке, следов не сыщешь.
   «Везучий ты парень, Игорь»,- снова похвалил он себя. – «Нинка никуда стучать не побежит, побоится, с собой у меня ничего нет (обрезанный ствол просто в снег за
44.

помойкой сунул), пусть не мылятся, с меня взятки гладки. Вот он я, а вот мои порожние карманы. А руки чистые. В столовке на мойке дефицитным мылом вымыл. Одежка тоже подходящая, чистая, без пятен – обычные шмотки повседневной носки. Да и кто меня искать будет? Тут, в поселке – не в самом городе, - одних бичей, почитай, тысяч пять будет. Иди, перебери эдакую кучу! Что иголку в стогу сена искать, умаешься».

   Игорь удовлетворенно присвистнул, нахлопал в кармане сигареты и спички, закурил и неторопливо пошагал в сторону магазинов: время надо убить, пока Нинка грязную посуду перебирает. Придет, куда денется!



 
7.

   Клавдя Степановна нервничала. Она испытывала скрытое беспокойство всегда в конце и в начале года. Финансового. Не то, чтобы цифры вызывали тревогу. С бухгалтерией она уже много лет на «ты», и колонки чисел всегда внушали ей уверенность в завтрашнем дне: не всякий с ними обращаться умеет!
   На нервы действовал старый шкаф, набитый толстыми папками под самый верх. Он при каждом шаге в коридоре или хлопке двери сам, медленно, с противным скрипом, открывался.
   Клавдя Степановна решила положить шкафовому произволу конец. Осмотрела его скрупулезно и своим бухгалтерским умом наметила план действий: нужна узенькая планка, которую следует подсунуть под надоевший шкаф, и – готово. Где планку взять? А в столовской подсобке.
   «Ох, и кавардак здесь! А ведь тара на балансе, возврату подлежит и отчету. Выскажу сегодня толстозадой Аньке-заведующей», - кипятилась Клавдя Степановна. – «Врежу от всей души. А то и уважать перестала, и страх потеряла. Мясо дает с жилами и костями, а масло отрезает от лежалого куска. Ох, попляшет она у меня, корова!».
   «Во, ящик подходящий», - огляделась в темноте. – «И на крышке дощечки что надо, товарного вида. Самой оторвать или плотника Григория кликнуть? Ладно, попробуем. Фух! Не прибита. Вся крышка подымается. Что это там блеснуло – тускло так, матово? Ой! Никак ружье какое! Зачем оно здесь? У сторожа ружья нет, по документам не числится, точно помню. У него одна дубина, руками отполированная. Но она блестит не так, и стрелять не должна. Нет, трогать нельзя. Подальше от греха», - Клавдя Степановна тихонько прикрыла крышку ящика, оглянулась – никто не заметил? – и проскользнула к себе в каморку. – «Ни к чему мне лишние заботы», - решила бухгалтерша, оглядела прическу, лицо, весь свой туалет в стенном зеркале, стряхнула невидимые пылинки с костюма (английский, чистая шерсть, без синтетики, триста рэ, оч-чень прелести Клавдии подчеркивающий!), спокойно уселась за свой стол.               
   Подальше от греха.
   Рабочий день продолжается.   







45.


                8.


   Что за жизнь! Одни проблемы. Первая беда – жадность. Она, как известно, фраера губит. Вчера было роскошное застолье: ели, пили, веселились, орали, души отводили в разговорах. И никто никому не мешал, не ссорился; даже драки не было. Потому как – поминки. Нельзя себе ничего такого позволить. Пить – пей, пожалуйста, залейся. Жрать – жри, будь добр, хоть лопни. Но чтобы буйство какое, ни-ни. Все чинно, благородно. А бутылку, однако, увели. Для утреннего поминовения. По обычаю, вроде. Ну, хорошо. Три
котлетки из газетки, бутылка за поясом, плотно животом прижатая, - день целый согреваемая, выношенная, как дитя матерью, - появляется на свет. Чем не праздник? Хлеба нет? Фигня! Стакан есть? Есть! Глотки? Готовы! Сели.                Хрясть!

- Ты чего, Петруха?
- Ящик сломался, мать его!
- Ну, Петруха, ну, хват! Два пуда весу, а ящик ломит!

Сконфуженный Петруха перевернулся на бок, встал на четвереньки, потом на ноги, опять присел возле ящика:
- Мужики! А тут вона чё! – и за приклад выволок из ящика обрез, как рыбину из воды.
- Мля! Мужики! Это ведь та, наверное, винтовка, что по радио говорили. Какая же ще? – у Петрухи от волнения сел голос.
  Никанорыч уверенно взял в руки обрез:
- Здесь вот номер есть, дай-ка клок бумаги, ничего что грязная, запишем номерок. Я военруком в школе работал, вы знаете. Теперь надо действовать по инструкции.
  Тимоха-слесарь забастовал:
- А вдруг ее нашли раньше нас? И оставили спцом, я читал где-то, делают так, оставляют, а потом следят. Мы сунемся, потом неприятности будут. Или арестуют, или вдруг бандиты придут, что «винт» оставили, - ухлопают ни за фиг…
- Спокойно, ребята! – Никонорыч снова захватил инициативу.- Я военруком был. Инструкцию знаю. Действуем так: я иду в милицию, Петруха – в учреждение, откуда винтовку украли. Вот номер, покажешь моему приятелю, Леонтию Порфирьевичу, - если его ружье, пусть мухой летит сюда. Ты Тимоха, сиди поблизости, - наблюдай и запоминай, кто сюда зайдет. Можешь даже задержать, если он оружие брать будет. Награда будет высокая. Я в газетах читал, за это награждают. Иногда, правда, посмертно.
- Неужто, аж после пенсии? – изумился Тимоха. – А раньше что, нельзя? При жизни?
- Черт их знает, этих наших! Никанорыч поднялся с ящика. – Ладно, допили, покатили! – дожевывая на ходу рассыпчатые комки котлеты, Никанорыч и Петруха потащились распределенными маршрутами.
   Тимоха-слесарь выждал, пока друзья скроются за домами, посидел, с сожалением отшвырнул пустую бутылку, проворчал:
- Хрена собачьего! Награду посмертно! Как же, орден дадут. Лучше пойду трубу пилить, еще позавчера мастер велел, - и выбрался из склада.
   Никанорыч простился с Петрухой возле бани, крепко пожал его руку:
-   Ты, если чё, потом правду говори, как обрез нашли.Про бутылку молчок, не то навешают за пьянку в рабочее время. Усек? Пока!
   В автобусе Петруха пораскинул мозгами: «Ну, найду я этого Леонтия, скажу, что винтовку откопали. Он же меня обратно на склад потащит, -  показать, где она лежит. А
46.


там милиция. Или, еще хуже, бандит. Или бандиты. Можно так влопаться, что век не расхлебаешь. Ха! Тимоха-то там! Пусть ждет. Поеду-ка я лучше к Гоше, он на пельмени приглашал. И бутылка, грозился, будет».
   И он сделал вид, что не заметил нужной остановки.
   
   Никанорыч в последний момент засомневался в правильности своих намерений. Он вспомнил, как еще в бытность военруком чехвостил его дотошный участковый за плохую укрепленность оружейной комнаты, угрожал всеми карами небесными, и какими проникновенными русскими словами! Этих слов чувствительная Никанорыча принимать не желала: он бледнел и краснел, мысленно проклинал язву-участкового, посылал его
далеко-далеко, а вслух обещал и лебезил перед ним, распаленным своей властью и правотой, - лишь бы тот не сообщал «куда и кому следует» о выявленных недостатках. Тьфу! И вспомнится же такое! Никонорыч свистнул из кошелька у жены четвертак, купил
водки, пригласил сварщика и слесаря, и к двум часам ночи оружейка была укреплена, а «недостатки устранены».
   «Ну их в черту! Пусть сами эту винтовку и вора ищут. Пойдут расспросы, потом допросы, приглашения, вызовы, повестки. Лучше пересидеть», - Никанорыч направился мимо милиции, к ресторану «Миснэ».


               

9.

   - Товарищ капитан! – на пороге стоял дежурный горотдела. – К тебе женщина пришла. Вот. Говорит, важное что-то у нее.
   Федор Козырев, оперуполномоченный уголовного розыска, поднял голову от листа бумаги с планом мероприятий по розыску. В нем было двенадцать пунктов, выполнен всего один: создать оперативно – розыскную группу. От беседы с начальником горотдела товарищ Козырев отупел, глаза его осоловели, в мозгах пожухли и рассыпались обрывки мыслей, зародившихся было в одиночестве. 
   Из-за спины дежурного вынырнула Нинка:
- Товарищ начальник, он меня убить хотел…за то, что не дала…да нет, жрать я ему дала, я ему другого не дала…но если вы не поможете, придется дать…и денег тоже. И консервов хороших с собой в дорогу, колбасы, если он уехать захочет. Ружье у него – во! – винтовка, кажись, называется.
   Федор встрепенулся: вот она, удача, в образе бабы-дуры (довольно смазливой, следует отметить, но вульгарной), - посетила его, Козырева!
  - Давайте по порядку, гражданка. Заодно запротоколируем. Итак…
- Да времени же нет! – завопила Нинка. – Он же в семь придет!
   Оперуполномоченный ОУР посмотрел на часы. Задумался. Нет, порядок  прежде всего:
- Итак, фамилия, имя, отчество, год и место рождения, место работы, должность, домашний адрес. Паспорт с собой?
   Протоколы Козырев писать любил и умел, старательно заполняя разлинованные бланки: в них было что-то магически упорядоченное, стойкое, незыблемое. Через десяток минут подошли к кульминационному пункту:
- Фамилия, имя, отчество, год, место рождения, место работы, должность, домашний адрес, семейное положение гражданина, угрожавшего вам оружием?

47.



- О, Господи! – взвилась Нинка. – Он же меня в семь ждать будет! Не знаю я о нем ничего! Зовут Игорем. И все! Уже без двадцати!
- Как вам не стыдно, гражданка! Связались с незнакомым мужчиной, кормите его за государственный счет, обещаете прийти на свидание, а не знаете ни года рождения, ни цвета глаз, ни роста с весом. Нехорошо. Непорядочно. Неразумно.
   Козырев снял телефонную трубку, нажал кнопку прямой связи:
- Товарищ майор! Козырев докладывает. Есть информация по винтовке. Выезжаю на задержание преступника. Прошу усилить группу, придать еще две машины, а также приказать старшине выделить еще одно ведро бензина. На обратный путь выпрошу у шоферов по дороге.
- Понятно. Все будет, - пророкотала трубка. – Действуй, Козырев. От видишь, а ты не хотел слушать более опытных товарищей, советы отвергал. По возвращению – преступника ко мне! Допрошу лично!
   Под окном сигналила машина. Группа к выезду готова. Вперед, без страха и упрека.






  10.


   Хотя и опасался Козырев, но Нинка не подвела. Зачем ей этот прыщавый хлюпик
нужен?  Да еще и с винтовкой, порожним карманом и туманным прошлым? Возле ее кормушки фигуры не такие мужики ошиваются. А с нее взятки гладки: она только показала Игоря издалека, а сама в подъезд шмыгнула, в квартиру, и – к окну. От милиции пареньку не уйти. Их вон в машинах полтора десятка понаехало, мигом все дома окружили. Игорь и чихнуть не успел, как руки заломили и наручники надели: сухо они так на морозе щелкнули. Бр-р-р! Небось, настынут теперь, жечь будут руки эти железки.
   Нинка видела, как Игоря толкнули в бок, он руками обеими, скованными, в сторону склада показал, как туда двое или трое кинулись и минут через пяток вышли, с триумфом потрясая обрезом. Народу сбежалось! Игоря затолкали в машину, все милицейские в другие машины попрыгали. Взревели моторы, снег сыпнул из-под колес – унеслись, оставив клубы снежной пыли да дыма вдоль улицы.
   Все. Можно отдыхать, если никто из женихов не припрется сегодня.
   Никанорыч, Петруха и Тимоха, находясь в разных концах города и будучи, по странному капризу судьбы, в одинаковой степени подпития, клялись своим собутыльникам в том, что им известна страшная тайна, которую, однако, они при всем своем уважении к друзьям разгласить не могут. Не имеют права. И при этом делали грустные глаза и скрежетали зубами, демонстрируя мужество и стойкость. Им сочувствовали и хвалили за это.
   
  Оперуполномоченный ОУР Козырев отвел арестованного к начальнику. По дороге Федор тщательно «выпотрошил» его, и теперь интереса особого не проявлял, при допросе не присутствовал, так как знал, что завтра будет приказ, уведомляющий о том, что группа из пяти сотрудников, руководимой начальником лично, поощрена за задержание особо опасного преступника, оказавшего вооруженное сопротивление. Копия приказа
48.


направляется в управление внутренних дел области и округа. В списке группы будет и его фамилия.
   «Сейчас – в ванную, потом ужин, газетки почитаю, телек посмотрю, давно не глядел. В кои веки домой рано ворочусь, пива попью. Эх, жена-то в ночной смене нынче. Жаль…»




    Послесловия не будет. Просто я попытался нарисовать перед вами портрет советской милиции 70-80-х годов прошлого века, когда уже процветали коррупция и взяточничество, поборы, подсиживание, бюрократизм, очковтирательство, а преступность перекочевала в самые «верхние» слои населения и «эшелоны власти». Выявлены преступления верхушек в Средней Азии, клана Брежнева, главы МВД Щелокова (застрелился при моей памяти), брежневского зятя Чурбанова (посажен при мне).
   В относительно тихом нашем РОВД в год регистрировалось от двух до трех сотен уголовных преступлений. Из них около тридцати совершали несовершеннолетние.
   За десяток лет совершено с десяток убийств; помнится, нераскрытым повисло одно.
   В год выявлялись сотни две тунеядцев. Нынешнему поколению поясню: это взрослые, которые уклонялись от общественно полезного труда. Они не хотели работать, а их устраивали на работу насильно, чтобы они зарабатывали деньги себе на жизнь и на содержание семей, если таковые имелись. Особо уж злостных, которые ни в какую не желали трудиться, лишали свободы сроком до двух лет…
   Безнадзорных детей, ушедших из дому и державших путь в Крым, к морю и фруктам, мы задерживали до двух десятков в год, пик приходился, конечно же, на лето…
   Сейчас в РФ совершается до 1, 5 млн. преступлений в год.
   Преступления совершают все, кто имеет доступ к государственным деньгам.
   У них деньги отбирают те, кто имеет доступ к государственным  мужам.
   У народа отбирают те крохи, которые сквозь пальцы чиновников просочились.
   В трясине междоусобных войн сгинули миллиарды народных рублей.
   Тюрьмы переполнены.
   В зонах полно заключенных, работы у них нет.
   Вокзалы одной Москвы дают приют тысячам беспризорных и нищих детей.
   Приемники-распределители упразднены, детские дома закрывают.

   И, главное :  сейчас  «от Москвы до самых до окраин»  -  каждый день

                стреляют…
   

2001