ДГ 19 (2) Шлейф Ненависти 3
Ирис выскакивает из леса, оглядывает окрестности, замечает нас, и мчится наперерез через поле. Лагора, думая, что Нарсут послал за ней погоню, в страхе пытается заставить меня спрятаться в высокую траву, но я улыбаюсь, и качаю головой. Она прячется одна, и замирает за большой зеленой кочкой.
Мой супруг, мужественный и чернобровый, спрыгивает со своей Чириты, и идет к нам. Его плащ развивается широко и свободно, даже можно сказать, по-царски. Но он переполнен пламенеющим гневом, идущим от ревности.
- Ты не остался со мной, ты не помог мне спастись. Стоило мне потерять сознание, как ты сбежал с этим... этим... – Лио переводит дух, и злится так, что воздух вокруг него темнеет. – И, наверное, надеялся, что я тебя не найду. Решил сбежать под шумок? Но народ на площади указал мне, куда вы с ним улетели!!!
Он думает, что над площадью пролетел Каллитрис. А все намного страшнее... В клубах пыли из леса выскакивает еще один всадник. Подъезжает к нам, и в насыщенную страстями сцену добавляется девушка в слезах.
- Вы спаслись, и то хорошо, но ... Напрасно мы приехали сюда... Напрасно я вырвалась от Нарсута, как теперь матери в глаза посмотрю? Я потеряла Лагору! Лучше бы он убил нас вместе!!! – Амаранта тяжело дышит, и, уже не сдерживаясь, рыдает, уткнувшись в шею своего любимого Адаара. Он мотает головой, и косит на нее сочувствующим глазом.
- Где это чудовище?! – Мой Ирис, не слушая свою подругу, и преисполненный душевной слабости, не пропускает ни одной реплики ревнивого мужа.
Я не знаю. Наверное, вернулся на базу, которая, не сомневаюсь, припаркована над этим городом, или бродит по лесу, горький и безутешный. Мне не хочется говорить о том, что я о себе узнал. То, что я так сильно любил, а барон Лио ненавидел, теперь во мне.
Мы заняты своими мыслями, стараясь выпутаться каждый из своей ситуации, когда в предвечерних крадущихся тенях из травы поднимается Лагора, и идет к Амаранте. Коса ее длинных волос расплелась, а простая домотканная одежда кое-где подгорела, но лицо ее выражает любовь и радость.
- Откуда ты взялась, сестренка? А эти парни что, с тобой?
Амаранта поворачивает голову, глубокие краски горя расплесканы по лицу, и чуть не падает в обморок от удивления. Ухватившись за гриву своего коня, она потягивает к Лагоре дрожащую руку.
- Я схожу с ума... Ты явилась мне наяву... Или ты жива? Как?!
Сестры обнимаются на фоне перламутрового неба, где огонь и лед перемешиваются в преддверии ночи, а солнечные лучи вспыхивают и гаснут на блестящих листьях, и ковре из желтых и бардовых цветов под нашими ногами.
- Что им сказать? – Старшая сестра Амаранты улыбается мне и я чувствую на губах вкус меда, и полыни – одновременно.
Где-то здесь, в душистых травах, в неизбежности правды, в свежем ветре, и тяжести непомерной ноши лежит мое оттаявшее сердце. Все, что мне нужно сделать, это поднять его, и принять себя.
- Ирис, крылатое существо над площадью был не Каллитрис. Это был я.
Наверное, не надо было так пафосно раскрывать крылья на фоне заходящего солнца. Лио потом так и не смог простить мне этого сценического жеста. Но тогда я сделал это более неосознанно, чем в погоне за производимым впечатлением.
Крылья повинуются мысленному приказу. Мгновенно. Что называется «стоит только подумать». Теперь я понимаю, как у меня это получилось в первый раз. Я хотел спасти Лагору, и нужно было преодолеть расстояние между стеной и костром.
Впоследствии я научусь не думать о них, чтобы они не взмывали в воздух, разрезая его тонкой кожей с темным, вычурным рисунком. Но не сегодня. Сегодня Ирис и Амаранта отшатываются с криками, зато Лагора кивает с гордостью.
Потом барон Лио подходит, и ощупывает мои крылья с неверием, отвращением, и даже злостью. Ему придется с этим жить. Ревность – это тоже урок. Он смотрит, как крылья складываются назад в спину, уходя в нее без следа, прямо сквозь одежду. Примерно также без следа и незаметно, как сам Каллитрис принимает иную форму тела.
- Что они с тобой сделали... Как это может быть? Я был там, когда ты погиб! Я умолял их вернуть тебя к жизни, но... Я не знал... Что Леот опять экспериментировал... Почему именно на тебе? – Шепчет Ирис, и старается справиться с собой, поджимая губы, закрывая лицо руками.
- У меня теперь два отца. – Говорю я тихо и сдержанно. – Возможно, Каллитрис и Леот всегда хотели создать общее дитя, но не смогли найти подходящую базу. Ни один из них не обладал углеродным телом, способным на глубокие и чудесные превращения. Но я – это также и ты, Ирис. Возможно мы – начало новой расы.
Его это не успокаивает, и я даю им возможность втроем уехать в город, а сам возвращаюсь пешком. На душе – смешанные, горько-сладкие чувства. Нежность к Ирису. Любовь к Каллитрису. И еще одно – доселе неведомое – уверенность в завтрашнем дне. После возвращения к жизни изменилось не только мое тело, но и душа. Она возобновила связь с моим сокровенным Высшим Я, и я перестал мучительно желать себе смерти, как раньше.
Мы решаем заночевать на старом месте. Хозяйка дома не связала события на площади с нами, и, стоя на крыльце со свечой в руке, бурно обсуждает их с соседкой, делая страшные глаза на особенно острых поворотах уже обросшей небылицами истории.
Нас никто не ищет. Видимо Нарсут был слишком шокирован случившимся, чтобы отдавать какие-либо приказы. Тем более, что звучали бы они странно. «Найдите дьявола, утащившего непокорившуюся мне женщину», или «Разберитесь, куда убежали два парня, которые разбились насмерть, упав с городской стены».
Он, конечно, мог отрядить людей искать Амаранту, которой пришлось ударить его по лицу, чтобы вырваться и убежать. Однако, думаю, что советник справедливо и мудро решил оставить позади всю неприятную ситуацию с Лагорой и Амарантой, и переключиться на более доступных, или более беззащитных женщин, не связанных с нечистыми силами.
Ночью я снова просыпаюсь, и подхожу к окну. На крыше дома напротив сидит Каллитрис, и смотрит прямо на меня с тоской, и жаждой невысказанных желаний. Его гипнотизирующий взгляд вызывает во мне бурю чувств.
В эфире слышен его голос, но он говорит на своем родном языке, что на уровне сущности такого высокого эволюционного развития уже не язык в нашем понимании, а серии образов, создаваемые и пересылаемые с огромной скоростью в мегацикловом диапазоне.
- Ты можешь перевести это, Иммаюл? – А сердце уже щемит, потому что я знаю, что он говорит. Но хочу быть уверен.
- Трудно. Это стихи. Я постараюсь перерифмовать их на более медленной скорости, но не жди правильного размера. Жди только чистоты помыслов. – Мне кажется, что он улыбается где-то там, где сейчас находится.
Улыбается, или скорбит по душе Каллитриса, когда-то отвергнутого Леотом, и решившего сейчас наверстать упущенное за девять миллионов лет горькой, одинокой жизни, сосредоточенной на том, чтобы прятаться от любви, а не идти к ней навстречу.
Небо вспыхивает зарницами, и в их свете лицо шейрера – как причудливо, так и выразительно. Огромный и неразгаданный, он нависает над улицей, вкладывая в свои стихи тысячелетнюю грусть.
Голос Иммаюла врывается в эфир, и я слышу слова, охватывающие меня жарким огнем, перекрывающие многоголосье эфира, дарящие неисчислимый фейерверк искр радости, и осыпающие острыми иглами боли:
- Тревожной ночью птица и душа кричала,
А лунный свет крошился под моей рукой
Любовь пришла, забрав покой
Как притяженья плен, как грохот горного обвала
Как раскаленный смерч из жидкого металла
На родине прекраснейшей моей
Где катится слеза бензиновых дождей
По ровной глади белого алмаза
Где в сотне фрагментарных отражений
Я скрылся от уроков, поражений
Но не залечишь раны от отказа
Ничем кроме любви душою всей.