А потом он ее увидел. Утром, когда на выходе из промзоны стало светать, к воротам стали наведываться родные, в основном женщины. Если рядом не было собаки с собаководом, они старались что-то передать, кто письмо, кто жратву.
Караул обычно на это смотрел сквозь пальцы, особенно, если «начкар» был где-нибудь впереди колонны. Караульные покрикивали, но особого рвения не проявляли. Митя старался встать с краю шеренги и все время внимательно всматривался в толпу женщин.
И вот однажды он увидел Лену. Она стояла чуть поотдаль, смотрела на колонну, боязливо посматривая на собак и караульных с автоматами. Митя от неожиданности остановился, а потом подался в сторону Ленки и заорал: «Лена, Лена, я здесь»! И тут же получил несильный удар прикладом в бок: «246-ой! В шеренгу! Что в БУР захотел?» Митя, глядя в сторону, мотнулся в шеренгу, наступив кому-то на ногу, и снова получил толчок в спину, уже от зека: «Ты чо, заполошный, баб сроду не видел?» В колонне заулюлюкали, караульные заорали: «Держать строй! Шеренги, разберись по пять!» На шум от головы колонны уже бежал «начкар». А Митя, не обращая внимания на крики караульных и смех из колонны, так и шел, спотыкаясь, не глядя себе под ноги, подпрыгивая на ходу, махал рукой и орал: «Лена, Ленка, я здесь!» Она стояла, улыбалась и махала ему рукой. Подбежал «начкар» и проревел:
- 246-й! Сутки БУРа без выхода! Бугор! Где порядок в бригаде?! Тоже в БУР захотел?
В колонне успокоились, колонна потопала дальше, а Бодя спросил:
- Ты Смерд, чо, совсем ошалел? Устроил суматоху! Еще легко отделался!
А Митя все оглядывался и никак не мог успокоиться:
- Да это же моя Ленка! Мы должны были с ней весной пожениться!
- Успеешь еще, поженишься какие твои годы, - проворчал Бодя и они пошли в своей шеренге дальше.
Обычно, на воле, когда в общежитии кому-нибудь приходила посылка из дома, они устраивали в одной из комнат обжираловку, правда, при этом непременно отправлялся боец за спиртным. А здесь спиртное заменял чефир и сигареты. После ужина в камеру хранения каптеру нести было уже нечего.
Так перемежая серые тягучие будни, редкими маленькими праздниками тянулся его срок. Летом отогрелись, подсобники и бетонщики ходили по пояс голые, загорелые, как негры. Они же с Бодей потели в своих брезентухах под масками все лето напролет. Лену он еще несколько раз видел в толпе у ворот, на выходе из промзоны, а потом написал ей, чтобы она больше не приходила, не мучилась и не мучила его. К тому же, крики из колонны, улюлюканье и острые шуточки зеков его злили и бесили. Он бесился от своего бессилия что-либо сделать для нее, как-то оградить ее от этой грязи, уменьшить ее боль и страдание за него.
И только письма, длинные письма связывали его с внешним миром и с его Леной.