Вот я снова в Абакане, в городе своего детства, в городе который на всю жизнь стал мне единственно родным городом. Жил я в других городах больших и маленьких, ничего не могу сказать о них плохого. Но не легли они мне на душу… . Ни город крупный, один из «миллионников», ни города поменьше, ни такие же небольшие, как Абакан. Ни сознанием, а душой прикипел я к этому родному, милому моему сердцу городу. Где бы я ни был, одно его название, услышанное или прочитанное, отзывалось в сердце теплом, какой-то непонятной тоской и нежностью. Как будто можно к городу, хотя и совсем небольшому испытывать нежность.
Где-то я читал, что у каждого москвича, есть своя Москва. Это какие–то заветные места и круг людей, в котором ты вращаешься – это и есть твой город, город, который ты любишь или не очень.
Но у меня как-то по-другому. В других городах остались друзья, настоящие, верные хорошие друзья, в Абакане почти никого из друзей не осталось. А в своих снах и мыслях я чаще всего возвращался именно сюда. Решение вернуться в город детства во многом было продиктовано этой любовью и даже несколько противоречило здравому смыслу.
С самого начала так и получилось - я не мог найти работу по душе. Подходил к концу месяц после увольнения с прежней работы, а я всё ещё был безработным. Мама потихоньку ворчала:
- Ну, что ты копаешься, что ты сравниваешь? Это же работа, что ты на всю жизнь её выбираешь? Устраивайся, найдёшь что-нибудь по душе – уволишься.
Решай, а то так и стаж прервётся.
Решение пришло, как всегда, неожиданно. В Абакан приехала дальняя родственница, Настя, из таёжного посёлка Кордово, она-то и высказала идею, которая решила мою дальнейшую судьбу почти на два десятка лет:
- Работа не волк, в лес не убежит. Поезжай вон к нам, нынче ягода в тайге уродилась, как никогда. Немного заработаешь, а там орехи пойдут. Ребята, кто поздоровее да посмекалистее, большие тыщщи гребут в хороший сезон. Даже вон из Красноярска к нам целыми бригадами орешники приезжают, бросают работу на Комбайновом заводе и в тайгу, на заработки. А чё, приезжай! Жить у нас есть где, питаться будешь с нами, а понравится у нас, так с тятей в тайгу на промысел на зиму можно податься.
В детстве я слышал от старших и знал, что у нас, в Кордово есть дальние родственники, но общения никакого тогда с ними не было. Двести пятьдесят километров таёжного бездорожья были по тем временам непреодолимым препятствием. Это позднее, когда построили железную дорогу Абакан – Тайшет, многие таёжные места, в том числе и Кордово, стали вполне доступны.
Тайга меня не пугала. В юности я много раз бывал в тайге, орешничал, бил рябчиков по ручьям. Первые уроки выживания, таёжной охоты и рыбалки получил от деда, путешествуя с ним, по четыре-пять дней не выходя из тайги. Поэтому решение я принял сразу и без раздумий. Потом долго удивлялся, как мне эта идея самому не пришла в голову.
* * *
Отец Насти, Павел Фаддеевич, держал промхозовскую пасеку, а осенью, устроив пчёл на зиму в омшаник, уходил в тайгу на промысел. Он-то и стал моим первым и самым главным таёжным учителем.
Перед началом сезона, как выдавалось свободное время, мы уходили за деревню в тайгу и там, на полном серьёзе у нас начинались уроки таёжного мастерства. Он научил меня, как петелькой поймать белку, как поставить капкан на бобра, норку, выдру. Как замаскировать капкан мохом, трухой из дупла дерева, снегом. Это он научил меня ставить капкан на соболя на свой след, делать путик к капкану, чтобы обязательно соболь попался:
- Соболь очень любит бегать по полозу от лыжи, так ему сподручнее. Капкан по своему следу – очень добычливый способ. А вообще замечай в тайге всё и всё осмысливай, здесь автоматически ничего не делается. Капканы из года в год ставятся почти на одном и том же месте, если место уловистое, а если нет, - ищи другое.
Во время этих уроков он частенько повторял:
- В тайге некогда будет учиться, да и не будем же мы топтаться с тобой на промысле по одному путику, там нужно будет зверя добывать и тебе и мне.
Один из уроков Павел Фаддеевич посвятил приготовлению ночлега в тайге. Он учил, как приготовить ночлег, чтобы переночевать в любой мороз в открытой тайге без избушки.
- Запомни, тайга не прощает никаких промахов, она экзаменует по полной программе, тут нет мелочей. Твои ловушки и капканы проэкзаменует зверёк, а приготовление к ночёвке в тайге – старуха с косой.
Перед самым выходом на промысел Павел Фаддеевич сказал:
- Ну, вот у нас остался один урок. Никаким пушным зверем брезговать в тайге не надо, но основную добычу составляет, всё же, соболь. Сегодня будем рубить кулёмку, ловушку на соболя. Если кулёмка срублена удачно, на хорошем месте, она ловит до пяти соболей за сезон, да и работает много лет. Кулёмка ставится обычно там, где ты в один сезон наблюдаешь постоянно следы соболей, и следы разные, самцов и самок.
Окончание учёбы отметили баней и застольем с разговорами о тайге.
В процессе разговора, я услышал от Павла Фаддеевича то, что хотел услышать:
- Мужик ты сноровистый, работящий, тайга других не любит. Если решишься податься в промысловики, я тебе помогу. Думаю, что у тебя получится. Первый сезон поохотимся на моём участке, будет тесновато, но участок большой, зверя хватит на двоих. Да ты в первый сезон много-то и не добудешь. Выделю тебе пару путиков, работай. Вот с собачкой посложнее. Свои мне нужны самому, да и у промысловиков есть такая поговорка: лучше отдать жену, чем свою промысловую собаку. Хотя у меня есть идея. У Силантьича, я тебе его показывал, есть щенок, мать - работяга, таёжница, и сучонка вроде бы ничего. Он её может отдать, к заезду ей, наверное, будет месяцев семь. Толку тебе с неё не будет никакого, а всё же с собачкой веселее будет, будет с кем поговорить. Ну и за сезон у моих чему-нибудь научится, если не дура.
Участок у Фаддеича был действительно большой, общая площадь его составляла по моим прикидкам около десяти тысяч квадратных километров. Кроме центральной, базовой избы с вертолётной площадкой на участке, как правило, рубится ещё несколько избушек в конце линейных путиков. Количество таких избушек, «ночлежек», обычно зависит от величины участка и продолжительности его эксплуатации. От каждой «ночлежки» прокладывается три-четыре кольцевых путика. Каждый путик – день работы промысловика, тропа, на которой ставятся стационарные и временные капканы, рубятся ловушки.
Всего на участке Фаддеич устанавливал примерно двести капканов, из них половина с очепом, из года в год на одном и том же месте. Очеп – жердь с противовесом, как «журавль» деревенского колодца, поднимает попавшего в капкан зверька высоко вверх, тем самым, предохраняя шкурку пойманного зверька, от порчи другими плотоядными.
Чем больше таких избушек, тем легче работается, тем больше добыча промысловика. У Фаддеича было их четыре. Так вот одну из них, самую большую и обустроенную, он и выделил мне. От этой избушки шёл один линейный путик на центральную избу, один на другую «ночлежку» и три кольцевых. Четвёртый, по нашей договорённости, я должен был обустроить самостоятельно своими капканами и ловушками собственного изготовления.
- Это будет твоя дипломная работа, так, кажется, у вас в институтах называется главный экзамен, - пошутил Фаддеич, - Будет у тебя пока пять путиков, пять дней промысла, шестой день хозяйственный: добытую пушнину подработать, дрова заготовить, лыжу починить, ну и на обустройство шестого путика время будет нужно. В воскресенье будем встречаться на базовой избушке. А я буду кружить по своим избушкам, на воскресенье буду подгадывать на центральную избу.
По прибытию вертолёта на базовую избу, выгрузились. Вертолёт, взмыл вверх и мы остались одни с собаками у огромной кучи груза, состоящей из провианта, одежды, капканов, лыж и прочего инвентаря и снаряжения.
- Ну вот, таёжное безмолвие до конца января нам обеспечено, – изрёк Фаддеич.
- Закон-тайга, медведь- хозяин, - откликнулся я.
- Нет, ошибаешься, хозяева тут – мы, - возразил Фаддеич.
Соления, картошку и прочие овощи стаскали в подполье. Другие продукты питания, которые не боятся морозов, затащили в лабаз, на который ещё при выгрузке из вертолёта я обратил внимание. На высоте четырёх-пяти метров, между двумя деревьями возвышался небольшой сруб с крышей и дверьми. Этакая «избушка на курьих ножках». Рядом стояла лестница, откинутая к третьему дереву, растущему тут же, рядом. Стволы деревьев до самого лабаза были без единой веточки, и на них что-то поблескивало. Позднее, при подъёме продуктов в лабаз я заметил, что стволы, как чешуёй, обиты пластинами жести от банок из-под тушёнки и сгущенного молока. «Здорово придумано, надо запомнить!» - подумал я.
На следующий день с утра приступили к заготовке дров. Почти три дня ушло на это дело и то с учётом того, что работали бензопилой. Свалили недалеко от избушки три сухостойных кедра, раскрыжевали на чурки, нарубили дров и уложили в поленницу у избы под навесом.
Моя учёба продолжалась, Фаддеич учил:
- А ты вот не подумал, как это удобно, что рядом с избой такие хорошие сухостоины стоят на дрова. Ты думаешь это случайно? Я их ещё года три назад обсочил. А на следующий год вон ещё три кандидата стоят, чуть подальше.
Я действительно, заметил, что недалеко от избушки, стоят несколько сухих деревьев с ободраной корой от самой земли на высоту до двух метров.
Фаддеич продолжал:
- Во время заготовки дров привыкаешь к тайге, к высокогорью… . Потом занимаешься ремонтом избушки, заготовкой рыбы, мяса. Постоянно чем-то занят. Надо пройти по путикам, где соскладированы целые капканы, домой-то берёшь только те, что надо ремонтировать. А складируешь как? Подвешиваешь связками под кроной деревьев. Вот закончим с дровами, два-три дня будем заготавливать рыбу. Наловить – это полдела, надо ещё почистить, выпотрошить, посолить, уложить рядками в бочку брюшками вверх, каждый поперёк предыдущего. О-о, это тоже наука. Рыбалка ещё будет и в середине сезона, но это уже для дома. Тогда засолим бочку хариуса и бочку таймешков. Две бочки, по 50 кг каждая. Потроха тоже нужно сложить, чтоб ни медведь, ни росомаха не смогли добраться. Рыбные потроха – отличная приманка в капканы на норку. Потом пойдёт заготовка мяса. Ну, это уже охота. Не промысел, конечно, но уже охота. Хотя мясо я в начале сезона иногда и не заготавливаю, обхожусь. Дождусь холодов, да и надо, чтобы встретилось оно ближе к избушке, чтобы далеко не таскать. В общем, до промысла натопаешься и наработаешься так, что промысел поначалу в охотку, как развлечение, как отдых.
Подготовительные работы у нас с Павлом Фаддеичем подходили к концу. Утром последнего дня перед началом промысла и моим переходом в свою избушку он сказал:
- Теперь я ещё должен сделать тебе подарок. Я уже решил, что подарю тебе таяк.
И мой тебе совет: с момента высадки из вертолёта на избушку и посадки в вертолёт в конце сезона носи его с собой постоянно. Не пожалеешь. Это и посох, и орудие для обламывания тонких сухих веток на твоём пути, и инструмент для маскировки капканов, и шест для перехода речек вброд.
Я уже видел, как Фаддеич пользовался своим таяком, приглядывался к нему, вертел в руках, прикидывал, как и из чего его можно сделать, чтобы он был прочным и лёгким одновременно. Таяк - это такая длинная лопата, длиной два с половиной метра, похожая на весло с очень прочной рукояткой круглого сечения. Лопашня таяка, длиной чуть больше полметра, шириной около 15 см, в конце последней трети слегка загнута, как лыжа.
Утром следующего дня мне не спалось и, как только Фаддеич засопел и зашевелился на своих полатях, я сразу встал. Я был собран в дорогу ещё с вечера. И чуть только забрежжил над тайгой рассвет, тепло попрощавшись с Фаддеичем, я направился к тропе, ведущей к моему первому промысловому пристанищу. Обернувшись, я увидел, как Фаддеич осенил меня широким крестом, повернулся и пошёл в избу. Впереди меня бежала Динка, моя первая промысловая собака, почти щенок, как и я, получившая первые свои уроки у старших товарищей. Дина Викторовна, как уважительно и ласково я её стал называть впоследствии, семенила лёгкой трусцой, изредка поворачиваясь в мою сторону.
За свою промысловую жизнь у меня было несколько собак, но в память и из большого уважения к моему первому четвероногому таёжному другу, одну из них я всегда называл Диной.