КАПИТАНА В ОТСТАВКЕ Н.И.ШМАТОВА НА ФРОНТЕ ОДНОПОЛЧАНЕ НАЗЫВАЛИ "ЗАГОВОРЁННЫМ". ОН
ПОДНИМАЛ И ВОДИЛ БОЙЦОВ В АТАКИ, ШТУРМОВАЛ ФАШИСТСКИЕ ОКОПЫ, СОВЕРШАЛ ДЕРЗКИЕ НОЧНЫЕ
ВЫЛАЗКИ В СТАН ВРАГА. ЕМУ ПОСЧАСТЛИВИЛОСЬ ВЫЖИТЬ В ВОЙНЕ. МНОГО ВСЯКОГО ПОВИДАЛ
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ НА ФРОНТЕ. СТАРЫЙ СОЛДАТ-ОКОПНИК РАССКАЗЫВАЕТ СУРОВУЮ, ПОРОЙ
НЕЛИЦЕПРИЯТНУЮ ПРАВДУ ЖИЗНИ ПЕРИОДА СВОЕЙ БОЕВОЙ ЮНОСТИ.
ДОЛГ ОБЯЗЫВАЕТ
К началу войны я окончил два курса Орджоникидзевского педучилища. На летние каникулы
приехал домой в село Каржин в Северной Осетии. В конце ноября 1941 года меня
мобилизовали в армию и направили в пехотное училище. В июле, с отличием закончив
училище, в звании лейтенанта попал в 320-ю стрелковую Енакиевскую дивизию, которая
после кровопролитных боёв потеряла почти весь личный состав и была отправлена на
формирование в армянский город Ленинакан. Там меня назначили командиром взвода 5-й
роты. В Ленинакане встретился со своей одноклассницей Шурой Насыпайко, которая была
санинструктором в нашем батальоне. Мы попросили и её вскоре перевели к нам в 5-ю роту.
После формирования дивизию направили вначале в Чечню (немцы к тому времени терзали
кавказскую землю). Через полмесяца дивизию перебросили пешим марш-броском под город
Моздок. 320-я дивизия на 80% состояла из армян. Во время марша было много случаев
дезертирства. Помню как одного такого дезертира поймали и расстреляли в станице
Наурской. Наконец мы добрались до передовой и окопались. Там-то и произошёл
запомнившийся курьёзный случай, о котором не принято было распространяться во времена
постсоветского режима. А было так. Со стороны немцев появилась большая группа людей.
Двигались они не цепью, как принято в атаке, а сбившись в беспорядочную кучу. В бинокли
мы разглядели, что приближающиеся одеты в советские шинели и безоружны. Мы не открывали
огонь. Они всё ближе. Уже видны лица...
Оказалось - "братья-ялдаши"(так на фронте называли азербайджанцев и армян). Во главе
"ялдашей" чинно вышагивал смуглый старшина с пышными усищами, в руках держал огромный
пакет с пятью сургучными печатями - по углам и в центре. Всю группу доставили в штаб
полка. Там вскрыли пакет, в котором было написано немцами: "Немецкое командование
направляет в распоряжение советского командования группу бравых солдат для дальнейшего
прохождения воинской службы". Стало быть, немцы захватили их в плен, поглядели и,
сообразив что это за вояки, отправили назад - кого, мол, вы берёте в армию!..
Кормили нас очень плохо. А однажды вообще трое суток ничего не давали. Перед самой
атакой 12 декабря 1942 года привезли сахар, сухари и спирт. Воды не было. Изголодав-
шиеся бойцы в котелках принялись перемешивать полученные продукты и с жадностью
поглощать эту мешанину. Тут приказ - силами нашего 481-го полка идти в атаку.
Ослабевшие от недоедания люди быстро захмелели. Шли предрассветной ранью, продолжая
хлебать тошнотворную похлёбку прямо на ходу. Немцы открыли заградительный огонь.
Цепи наступающих понесли первые потери: молча падали сражённые насмерть, истошно
вопили изувеченные - лишённые конечностей либо растерзанные вражьими осколками.
А остальные продолжали угрюмое шествие, торопливо расправляясь со своими пайками.
Да, незабываемо зрелище идущих в атаку пьяных и голодных людей, спешащих под огнём
закончить свою страшную трапезу...
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Поставленный заградительный огонь немцы на нас не переносили. Наши цепи стали огибать
стену огня, а они, как оказалось, таким образом корректировали движение наступающих в
определённое направление. Вскоре от боевого охранения поступили сведения, что впереди
и с флангов немецкие танки. Тут даже невоенному человеку понятно, что мы попали в
"танковый мешок". Командир полка мойор Желнин никаких мер не принял, хотя должен был
немедленно отдать команду: "Окопаться!" На открытой местности танкам легко расправиться
с пехотой, а из земли пусть попробуют выковырнуть.
Майор же выстроил полк в две линии и повёл 1800 доверенных ему жизней на расстрел
немецким танкам. Артиллерия наша далеко отстала, завязнув в песках. На что майор лихо
отмахнулся: "Ничего, обойдёмся без артиллерии!" И обошлись... Так 481-й полк угодил в
"танковый мешок".
Когда гитлеровцы открыли бешеный огонь из танков, Желнин дал запоздалую команду
окапываться. Но окапываться под огнём... Время было безнадёжно упущено. Большинство
личного состава было необстрелянным, солдаты растерялись, подверглись панике. Многие
даже не пытались окапываться. Рядом со мной убило бойца. Я взял его лопатку и стал
зарываться в землю. Вскоре глубокая ячейка надёжно укрыла от роящихся над землёй
осколков. Из своей щели я принялся осторожно наблюдать за происходящим на поле боя.
Несмотря на опьянение, не многим удалось сохранить самообладание. Люди повалились на
землю и, чтобы отрешиться от ужаса, закрывали глаза и уши, а некоторые, обезумев,
бросались бежать прочь, но их тут же настигала роковая пуля или осколок.
Огненные вспышки, грохот разрывов, пронзительный свист летящих снарядов, упругие волны
горячего воздуха, удушливый пороховой смрад, душераздирающие истерические крики - всё
слилось в ужасный кошмар...
Вижу невдалеке безнадёжно распластавшегося на открытом пространстве взводного связиста
Акопа Акопяна. По нервному подрагиванию тела понял, что боец жив. А вокруг свистят пули и
осколки - вонзаются в лежащих на поверхности. Преодолевая грохот боя, кричу: "Акоп!
Возьми лопату, скорее окапывайся". Он перекатился ко мне, быстро расширил мою ячейку и
забился в неё. Так мы и лежали, тесно прижавшись друг к другу.
К полудню полк был уничтожен. Майор Желнин со штабом попал в плен и немцы их
расстреляли.
Когда гитлеровцы поняли, что с противником покончено, несколько танков вышли из
укрытия и принялись методично утюжить место погрома. Один "утюг" двигался к нашей ячейке.
Из люка по пояс высунулся танкист и сверху из автомата расстреливал уцелевших раненых
и живых. Если же замечал вблизи лежащих группой солдат, бросал в них гранату. Я из
автомата дал очередь по танкисту и он провалился внутрь танка. Бронированное чудовище
хищно повело стальным хоботом в нашу сторону и изрыгнуло сноп пламени. Снаряд разорвался
рядом и мне осколком разворотило правое бедро и ягодицу. Затем, пуля прошила навылет
левую голень. Раны обильно кровоточили, покрывая алой, парящей на морозце, желеобразной
колыхающейся массой немеющие конечности, разорванную одежду и землю подо мной.
Вскоре приползла Шура, сделала перевязку. Она и под огнём отчаянно ползала по полю боя
и оказывала первую помощь раненым. Наказала мне, чтоб лежал здесь до вечера, а там она
поможет добраться к нашим. Сама поползла на помощь к другим пострадавшим.
Некоторые немецкие танкисты осмелели, вылезли наружу и стали ходить по полю,
пристреливая наших солдат. Вдруг вижу, один немец нагнулся, поднял что-то белое и
бросил снова на землю. А у Шуры был белый берет с красным крестом. В тот же миг с земли
вскакивает наша санинструктор и с кулаками бросается на фашиста (у неё кроме сумки с
крестом никакого оружия не было). Немец от неожиданности опешил - держит пистолет, а
сам пятится назад. А она кроет его крепким русским матом. Оказывается Шура делала
перевязку солдату, а немец набрёл на них и хотел пристрелить раненого. Санинструктор
защитила парня. Немного отступив, танкист спрятал пистолет и принялся с любопытством
разглядывать дерзкую санитарку. Она продолжала громко кричать на него, а немец стоял и
смотрел. Затем рассмеялся, забрался в свой танк и укатил. Тогда девушка встала во весь
рост и уже открыто стала ходить по полю, отыскивая раненых. Она искала младшего
лейтенанта Гриценко, которого любила. Снова подошла ко мне и спросила - не видал ли я её
возлюбленного. Я молча указал где он лежал мёртвый. Шура встала перед погибшим на колени,
прижала к себе его голову и из её глаз покатились слёзы...
Тем временем, истекая кровью, я то впадал в забытье, то приходил в сознание. Слышу,
какой-то немец кричит на ломаном русском языке: "Все, кто живые! Идите прямо по дороге -
там вас накормят. А раненых вечером заберём".
Я думаю: "Да, заберут таких, как я, которые почти не могут двигаться. Пристрелят и всё.
Надо уползать". В душе извинился перед Шурой, что не дождавшись её, пополз один. Акопян
остался в одиночестве в нашем окопе. Ноги мои не действовали и ползти пришлось,
подтягиваясь на руках. Только выполз из своего укрытия, вижу, один немец с парабеллумом
в руке идёт в мою сторону. Вдруг Акопян выскакивает ему навстречу, поднимает руки и
кричит: "Там лейтенант,.. там лейтенант..." Так он отблагодарил за то, что я спас его
во время обстрела от явной гибели.
Немец подошёл ко мне и приставил ствол пистолета ко лбу. С отрешённым безразличием я
приготовился к скорой развязке. Но через секунду немецкий танкист спрятал пистолет в
кобуру, видимо решив, что раненый и так обречён. Снял с меня новенькую полевую сумку,
вытряхнул на землю содержимое и надел её на себя. Сел в танк и уехал. А Акопян сдался
немцам.
Трое суток я полз. Мучали холод и жажда. Пробовал есть снег, но его было мало и весь
вперемешку с песком. Ночью мороз достигал 15 градусов. Отморозил себе пальцы на ногах.
Выбрался на какую-то грунтовую дорогу, по ней было легче ползти. Через некоторое время
неожиданно на дороге появились 5 немецких бронемашин. Меня заметили. Несколько немцев
осторожно подошли ко мне, видимо, опасаясь засады. Стали о чём-то говорить. На морозе
кровь не темнеет и остаётся ярко-красной. Я весь залит кровью. Из их разговора разобрал
только слово "тот"(смерть). Значит они решили, что мне и так скорая смерть, оставили меня
и уехали. Опять смерть миновала. Долго ещё полз, от слабости то засыпая, то теряя
сознание. Наконец, на исходе третьих суток добрался до заброшенного в степи хуторка.
Я давно петерял ориентиры в пространстве и счёт во времени. С полным безразличием
(один чёрт - конец!) из последних сил пополз к первому попавшемуся дому. Хутор оказался
занят немцами. Они временам пускали осветительные ракеты и заметили меня. Подошли двое,
подняли под руки и втащили в дом. Внутри находились офицеры. Как оказалось, там
расположился штаб немецкой танковой части, уничтожившей наш полк. У меня взяли служебное
удостоверение, убедились, что я из разбитого 481-го полка и удовлетворённо вернули
документ назад. Офицеры праздновали лёгкую победу: стол был щедро завален кусками
жаренного мяса, бутербродами, бутылками со шнапсом, стоял горячий кофе с молоком. От
аппетитных ароматов меня замутило и я жадно посмотрел на кофе. Старший из офицеров с
витыми золотыми погонами поймал мой взгляд и по-немецки сказал: "Он хочет пить".
Я из школы немного знал немецкий язык и залепетал: "Да - да. Хочу пить". Золотопогонник
удивлённо спросил: "Ты немец?" Я ответил: "Нет, я русский". Он приказал и мне подали
большой жестяной жбан, наполненный горячим кофе с молоком, и кусок жаренного мяса. Я с
жадностью уплёл всё это. Сразу сделалось легко, стало клонить в сон. Только расслышал
как главный немец сказал слово "брод"(хлеб) и мне подали круглый домашний каравай хлеба,
разрезанный пополам и намазанный толстым слоем масла. Я спрятал хлеб под шинель.
Офицер, обращаясь к солдатам, указал на меня: "Вэк!"(прочь, долой). И меня в темноте
стащили куда-то под гору и там оставили. После кофе и мяса я мгновенно уснул прямо на
земле, прислонившись к чьей-то спине.
* * *
Утром выяснилось, что немцы в небольшой балке собрали остатки погибшего полка. Сверху
ходили двое часовых, но никакого ограждения вокруг не было. Возле меня собрались пятеро
оставшихся от моего взвода солдат. Они рассказали, что прошло уже четверо суток со дня
злополучной атаки. Немцы пленных не обижали, только ни разу не кормили, лишь давали раз
в сутки по ведру воды на 25 человек. Я вытащил хлеб и мы разделили каравай на 6 частей.
После еды поинтересовался у бойцов - почему они не бегут из плена? Четверо немедленно
исчезли, покинув меня, а пятый, угрюмо кивнув на лежащий на возвышенности труп старшины,
сказал: "Он вчера подстрекал пленных к побегу. Его выдали свои же". Я понял, что до
темноты могу не дожить. Но, к счастью, товарищи меня не выдали. И ночью я уполз
незамеченным из-под надзора охраны.
Потеряв в ночной степи ориентиры, полз неведомо куда. Наткнулся на сарай. Там женщина
доила корову. Она спрятала меня в сене, укрыла старым тулупом, принесла горячий кофе с
молоком и жаренное мясо. Предупредила, чтоб затаился, если вдруг войдёт хозяин - он
староста, сдаст немцам.
Хутор оказался тот самый, куда я приползал прошлой ночью...
Проснулся на рассвете от артиллерийских разрывов. Это наша артиллерия вела огонь.
Выполз наружу - кругом горят дома. Староста с семьёй драпанили с немцами. Цепи
наступающих вошли в населённый пункт. Так меня нашли наши и отправили в госпиталь.
На этом закончилось моё боевое крещение.
* * *
Во фронтовом госпитале, расположенном в Наурском районе Чечни, мне сделали операцию,
почистили раны. Через несколько дней прибыл санитарный эшелон и раненых стали грузить
для отправки в тыл. При погрузке и случилась неожиданная встреча с "фронтовым другом".
Я лежал на носилках перед вагоном в числе других раненых. Выдали обед и, гремя
котелками, мы активно уничтожали довольствие. Вдруг мимо медработники понесли на носилках
раненого в ногу связиста моего взвода А.Акопяна. Ярость мгновенно плеснула буйной волной
в голову и я со всего размаха запустил котелок с остатками каши в голову бывшего
однополчанина. До крови рассёк его ненавистную физиономию. Все очевидцы инцидента
возмущённо закричали на меня. Я продолжал гневно материться на бывшего подчинённого. На
конфликт прибежал майор - начальник санитарного поезда. Я рассказал как Акопян выдал
меня немцу. Другие раненые принялись бросать в предателя котелками, костылями и всем,
что подворачивалось под руку. Майор успокоил меня, сказав: "Я разберусь с этим гадом".
С тех пор больше я не видел своего "боевого соратника".
После войны делал запрос в Армению, чтоб найти его, но в официальных источниках ничего
известно о нём не было. Вероятно им занялся особый отдел, а там строго хранили секреты.
НИКОПОЛЬСКИЙ ПЛАЦДАРМ
После четырёхмесячного лечения в тбилисском госпитале, попал под Херсон, в район
впадения Днепра в Чёрное море. Здесь на левом берегу немцы удерживали так называемый
Никопольский плацдарм длиной около 70 километров и шириной от 4 до 12 километров. Они
планировали весной следующего 1944 года отсюда вновь нанести сокрушительный удар в
сторону Крыма. Плацдарм сильно укрепили и упорно удерживали. Наше Верховное
Главнокомандование дало приказ - во что бы то ни стало, до весны опрокинуть фашистов
в Днепр. Здесь под Большой Лепетихой я принял стрелковую роту. Бои длились недолго - до
трёх недель (декабрь 43-го - январь 44-го года). Но за это время наша 24-я гвардейская
Евпаторийская дивизия истекла кровью: каждый день приходилось ходить в атаки. Против нас
дрались офицеры-штрафники. Наш батальон занимал первую линию обороны, так называемые
окопы боевого охранения, от которых было всего 40-60 метров до немцев, а до наших
траншей - 400. На некоторое время эти окопы стали нашим домом. Здесь мы жили, здесь и
умирали. Иногда, в часы затишья перекликались с немцами. От пленных они поимённо знали
всех наших офицеров и не раз до меня доносилось: "Эй, Шматов! Переходи к нам. Мы будем
поить тебя французским вином с шоколадом..."
Основные бои начались с 31 декабря 1943 года. Наши войска провели основательную
авиационную бомбёжку и артиллерийскую подготовку позиций противника. В 9 часов по сигналу
зелёной и красной ракет, при поддержке танков мы ринулись в атаку. Немцы долго молчали,
казалось, что после мощной огневой обработки они все уничтожены. Когда до окопов
противника оставалось метров 50, по наступающим хлестнули свинцовые очереди. Кругом
стали падать сражённые. Некоторым оставалось добежать до вражеских траншей не более 10
метров, но и их скосили автоматным огнём. Мы залегли и повели ответный огонь из
автоматов (здесь уже у наших солдат были автоматы, не то что под Моздоком в 42-м году,
где этот вид вооружения имели лишь офицеры). В некоторых местах небольшие группы наших
ребят прорвались в немецкие окопы, но их там уничтожили.
У немцев была глубоко продуманная, умная система перекрёстного огня перед окопами,
пройти сквозь этот огонь было почти невозможно. Бой длился до обеда, но не принёс нам
результатов. Поступила команда "назад!" и мы отползли, потеряв половину составов в ротах.
Новый год встретили невесело. Ровно в полночь открыли огонь из всех видов оружия по
немецким позициям. Они долго молчали, затем вяло ответили: педантичные немцы отмечали
праздник, веселились. А мы продолжали мёрзнуть в своих окопах.
* * *
Погода в то время стояла мерзкая: днём до 5 градусов тепла - всё тает, ночью - до 15
мороз. На дне окопов по щиколотку липкой жижи. И в эту грязь валились измученные за день
бойцы и так засыпали. Бывало утром проснёшься, а шинель плотно вмёрзла в заледеневшую
жижу. Иногда клок её даже обрывался при резком вставании. Тогда-то и придумали мы выход.
Стали притаскивать с поля боя убитых и складывать их на дно окопов. Так каждый из нас
имел своего "ивана". Я тоже имел своего покойника. Снял шапку с него, прикрыл мёртвое
лицо и ложился головой на шапку - во время сна это служило мне подушкой. Так и спали,
другого выхода не было. Живым надо было жить.
А немцы своих погибших солдат никогда не бросали, в первую же ночь забирали с поля боя
и хоронили как положено - в гробах, с воинскими почестями. Наши же мертвецы валялись
кругом до тех пор, пока фронт не продвинется вперёд. Трупы наших солдат устилали всю
передовую и их серые холмики служили надёжным укрытием для нас во время переползаний. За
них мы прятались, маскировались, из-за них вели огонь.
* * *
...И ещё одну беспокойную ночь мы провели в воронках. Наутро будит меня солдат:
- Товарищ лейтенант, там немецкая пушка метрах в шестидесяти и направлена прямо на нас.
А у нас три противотанковых ружья. Я приказал стрелять в пушку. Немцы, видимо, заметили
движение с нашей стороны, вскочили и заметались возле своего орудия. Пока я собирался
дать по ним очередь из автомата, они успели выстрелить. Нас осыпало осколками. Рядом со
мной боец. Смотрю, а у него по лицу кровь стекает, а на голове видны серые окровавленные
мозги. Боже мой!.. А он смотрит на меня - и у меня кровь течёт и тоже мозги видны.
Оказалось, нам одинаково шапки распороло осколками, зацепило шкуру на голове. А
свалявшаяся серая вата стёганной подкладки вывалилась наружу словно серое мозговое
вещество. Очень похоже. К счастью, черепа не задело.
Утёрли кое-как кровь (бинтов-то не было), сняли шапки с убитых и снова продолжали
воевать. А в тыл с таким лёгким ранением идти нельзя. Позор, засмеют: рана - царапина.
* * *
Немцы отразили нашу предновогоднюю атаку. Наутро новый приказ: "В атаку!" Но уже ни
танков, ни самолётов в поддержку не прислали. В половинном составе, да без поддержки
авиации и танков... Ясно что это непосильная задача. Но приказ есть приказ и его надо
исполнять.
Утром 1 января 44-го года я поднимаю свою роту - и в бой. Эта атака для противника
оказалась неожиданной и нам удалось ворваться в их окопы. Но подоспело подкрепление и
немцы выбили нас оттуда. Пришлось возвращаться назад.
Так мы атаковали каждый день. Был приказ - как только утренний туман рассется, по
сигналу зелёной и красной ракет идти в атаку. У немцев были отличные снайперы: только
высунется наш неосторожно - а пуля уже во лбу. Глупый и преступный это был приказ - когда
туман рассется, идти на снайперов. Вот так, примерно до 10 января, мы фактически ходили
на расстрел. Отказаться было невозможно - тогда ждала позорная смерть от своих.
К тому времени немцы перебили почти всех командиров взводов и рот.
* * *
Был в нашем батальоне капитан Абовян - командир 9-й роты, смелый, отчаянный парень.
Имел звание капитана, а командовал лишь ротой. Видимо за какой-то проступок понизили в
должности. И осталось нас к тому времени всего трое командиров рот. А по вечерам
повадился вызывать нас к себе комбат. Чаем угощал с жаренными оладьями. И приходилось
400 метров ползти в тыл под снайперским огнём. А ночи были лунные, видимость хорошая.
Бьют по нам трассирующими, а мы ползём. Так и настигла пуля третьего командира роты
(к сожалению, не помню его фамилию). И не выдержали мы с Абовяном, жутко разозлились.
Добрались до штаба и возмущенно накинулись на комбата:
- Слушай, до каких пор будешь нас заставлять в ночные атаки ходить? Вот сейчас зачем
вызвал?
- Чай попейте.
- Нам твой чай не нужен, лишь бы не ползать под огнём. На твоей совести подстрелянный
сегодня командир роты. Сидел бы в окопе и жив остался.
Ведь связь у нас была налажена, можно было всё передать по телефону.
Потом этого комбата ранило в палец и отправили его в тыл. Хитрый был, бестия, может
сам себе из пистолета прострелил - бывало и такое на фронте.
* * *
К 14 января погибли все офицеры кроме меня и остатки батальона я присоединил к своей
роте. От полутысячного батальона осталось нас всего-то человек 25.
А однажды мы без боя захватили шестидесятиметровый немецкий окоп боевого охранения с
двумя пулемётами по краям и тёплым блиндажом посередине. Случилось это так. Двое из моих
солдат занимались мародёрством - шарили по карманам убитых и наткнулись нечаянно на окоп,
брошенный немцами во время бомбёжки нашей авиации. А в это время я ползал рядом вместе с
ординарцем и двумя автоматчиками. Вдруг вижу, кто-то призывно машет нам из окопа. По
всем рассчётам там должны быть немецкие траншеи, но по виду - машут свои. Прикрывая
друг друга, осторожно стали мы переползать к окопу. Слышу, кричат: "Идите сюда, товарищ
лейтенант. Здесь как на курорте!" Смотрю, знакомые лица - бойцы 7-ой роты (я еще плохо
всех знал по фамилиям, но по лицам уже различал).
Отправляю одного из автоматчиков за остальными ребятами: "Пусть сюда ползут все".
Многие были обморожены, простужены, продрогли. А здесь тепло. В блиндаже поверх толстого
слоя сена постелены матрацы, подушки, одеяла. В углу два ящика гранат с длинными
деревянными ручками, коробки с галетами, шоколадом, тушёнкой, французским вином. Окоп был
аккуратно устлан досками, на дне сухо. Да, немцы устраивались на войне с комфортом,
воевали умно, умело. В этом блиндаже впервые в жизни я отведал шоколад...
Провели связь сюда. Я звоню в штаб полка. А там начальник штаба капитан Шершов.
Докладываю:
- Мы заняли немецкий окоп боевого охранения с блиндажом. Взяли трофеи: 60 гранат, 2
пулемёта МГ-34, столько-то ящиков с боеприпасами.
А он не верит:
- Щё ты брешешь? Щё мне сказки рассказываешь? Боя-то не было, мы не слышали.
Я терпеливо объясняю:
- А мы без боя взяли.
Он раздражённо говорит:
- Да щё ты мелешь? Немцы без боя никогда ничего не отдают.
- Идите и проверьте!- обрезаю я.
Прислали целое отделение автоматчиков во главе с младшим лейтенантом. Он звонит в штаб:
- Мы в окопе у Шматова. Всё, что он доложил - точно!
СКОРОТЕЧНЫЙ БОЙ
Двое суток мы поблаженствовали - выпили всё вино, съели весь шоколад. И вот, на исходе
вторых суток, часов в семь вечера, немцы неожиданно пошли в атаку. Десяток танков, 4
самоходных орудия "Фердинанд" и около 200 автоматчиков так молниеносно рванули на нас,
что мы не успели ничего понять, как наступающие резво перемахнули через занятый нами
окоп, не заметив нас в блиндаже, и скрылись в направлении 2-го батальона. А там были
установлены противотанковые мины. Один танк подорвался на мине, другой загорелся от
попадания артиллерийского снаряда. Потом загорелся ещё один танк. Наши открыли бешенный
огонь. Запылали ещё несколько танков. Горели они, как факелы, и всё вокруг ярко освещали.
Мне было отчётливо видно, как фашисты пытались окапываться между танками. Я со своими
бойцами открыл стрельбу немцам в спину. От неожиданности те не выдержали и стали
отступать. Танки попятились восвояси задом, чтобы не подставлять более уязвимые бока и
корму. Потом вскочили автоматчики и пустились бежать.
Вот тут-то в нас и взбурлил боевой дух и мы принялись в отступающих швырять их же
гранаты. Когда остатки немцев скрылись в своих траншеях, наступило затишье. Весь этот
скоротечный бой длился не более получаса и насчитали мы убитыми вблизи своего окопа 54
гитлеровца.
* * *
А через несколько дней нас отвели в тыл на пополнение и переформировку. И вот, веду я,
единственный оставшийся в батальоне офицер, 17 бойцов, а к нам присоединяются:
батальонный обоз, миномётная рота, штабисты, хозяйственные службы и прочие. Ох как много
же набралось! "Да,- думаю, - в окопах столько не было, а тут такая силища!.."
Привожу остатки батальона к штабу полка. А командир, полковник Колесников, вышел,
прошёлся вдоль строя и остановился напротив меня. Смотрит внимательно. А на мне
обмундирование грязное, рваное, в подпалинах, шинель изрешечена осколками, словно сито,
один погон оторван.
Полковник говорит:
- Действительно заговорённый. А что это он, словно эсэсовец, с одним погоном? Срочно
переоденьте его.
Часа через два подкатил "Вилис", тыловики привезли новое обмундирование. Говорят:
- Раздевайся!
Я прямо на снег сбросил одежду. А вши как посыпались с меня, кишат, копошатся на белом
снегу... Дня два я ходил во всём новом и почти не чесался. Но потом насекомые вновь
расплодились в прежнем количестве, восстановив свою популяцию.
* * *
Наши войска стали готовиться к прорыву немецкой обороны, к освобождению Крыма.
Поступило пополнение из молодых, здоровых, обученных солдат. Назначили командиров
взводов, рот, нового комбата прислали. Некоторые были необстрелянные. Были и 17-летние,
которых брали так: бойцов не хватало (потери несли большие), поэтому, проходя через
освобождаемые населённые пункты, мы забирали способных держать оружие. Вначале такие
новобранцы шли в гражданской одежде, но потом одевали их с убитых. Так и воевали.
24 марта 44-го года наши войска пошли в наступление на так называемый "Турецкий вал"
(Перекоп). Центр этого Турецкого вала был захвачен нашими, а правое и левое крыло
оставались у немцев. Перед наступлением выпал снег. На нашем участке прибыла настоящая
кадровая сибирская дивизия, все в белых маскхалатах. Войска 3-го Украинского фронта
нависли над фашистами с тыла и те, чтоб не попасть в окружение, фактически бежали.
Сибиряки им тогда крепко всыпали. Мы прорвали Турецкий вал и двинулись на Севастополь.
Только здесь я впервые увидел сколь много у нас оружия, артиллерии, танков, авиации...
Здесь же увидел залпы легендарных "Катюш".
После сокрушительной артподготовки у немцев ничего не уцелело и в наступающих почти
некому было стрелять. Атаковали мы свободно. По пленным немцам было заметно насколько
они теперь морально сломлены.
А на поле кругом валялись сотни наших солдат, убитых ещё осенью при неудачном
наступлении. Немцы тогда подпустили их близко и расстреляли в упор. Теперь они лежали
почерневшие и застывшие, а в оскаленных ртах блестела вода... Мы перешагнули через груды
погибших соратников и ворвались во вражеские траншеи. Прежде я не видел подобных
сооружений - глубиной до четырёх метров, укреплённых брёвнами. Были отрыты просторные
помещения, обитые аккуратно фанерой, с кроватями и столами. Немцы умели воевать умно и
культурно.
На самом перешейке, переходящем в Крымский полуостров, находились так называемые
Ишуньские позиции. Гитлеровцы там основательно закрепились для того, чтобы по этой
узкой полоске суши не пропустить наши войска на просторы Крыма. Там были построены доты
и другие мощные фортификационные сооружения. Сражение было тяжёлым, кровопролитным, но
нам не удалось прорвать немецкую оборону. Тогда комдив приказал 72-му полку
переправиться через Каркинитский залив и высадиться в тылу у противника. Для постройки
плотов мы принялись разбирать жилые дома. Женщины подняли плач. Командир полка Шепелев
стал выдавать им бумажки, где обещал, что после войны дома восстановят. Из четырёх домов
один оставляли.
Погрузили на плоты пулемёты и орудия. Успешно форсировали залив, высадились. На пути
оказалось село, занятое немцами. Они не ожидали нас, а когда опомнились, на палках
подняли белые тряпки - сдались без боя. Дальше мы двинулись в сторону Евпатории, а затем
к Севастополю. Там зацепились за Мекензиевы горы. Слева от нас оказалась Сапун-гора,
занятая врагом...
* * *
Наш полк стал готовиться к наступлению. Тут вызывает меня полковник Колесников и
говорит:
- Слушай, Шматов. Тебя называют заговорённым - ты один из офицеров прежнего состава
уцелел со всего батальона. Навоевался уже достаточно. Так вот, я решил, чтоб ты поспал
на белой простыни и подушках. А то ты тут огрубел совсем. Я назначаю тебя старшим
группы - поедете в г.Жданов.
Я недоумённо спрашиваю:
- Что я там буду делать?
- В Жданове находится батальон усовершенствования офицерского состава (БУОС). Я хочу
чтоб ты стал комбатом.
Я заупрямился. Боевой дух высок тогда был в наших войсках и все рвались в бой.
- Хочу,- говорю,- освобождать Севастополь, у меня богатый опыт ходить в атаки.
Полковник говорит:
- Уйми свой пыл. Хватит с тебя боёв. Приказ уже подписан. Так что, готовься.
В штабе полка майор Тимошенко приготовил все необходимые документы, тепло попрощался
со мной. Мы с ним были земляки, оба родом из Читы. Ещё во время боёв под Большой
Лепетихой он часто интересовался: "Как там Шматов, цел? Тьфу, чёрт побери,- заговорённый!
Уже никого нет, а он живой!.."
КАК ПОГИБЛА РАЗВЕДРОТА
Итак, в Севастополе мне повоевать не довелось. Только знаю из рассказов однополчан как
там дело было. Знаю как по вине генерала Чанчибадзе, командующего 13-м корпусом, в
состав которого входила наша дивизия, погибла наша разведрота...
В Севастополе есть Северная бухта. Наши батальоны форсировали её с помощью подручных
плавсредств. Немцы подпустили близко и открыли шквальный огонь. Мало кому посчастливилось
возвратиться назад. О неудаче доложили Чанчибадзе, а он всётаки грузин - горячий был,
честолюбивый. Личная слава и честь для него - прежде всего. Сталину надо доложить, что
корпус Чанчибадзе первым ворвался в Севастополь. Слава любой ценой, пусть даже будут
сотни убитых - ему плевать, он людей не ценил.
Понятно, раз днём войска не смогли взять рубеж, то хотя бы ночью надо было
переправляться, артподготовку провести ещё что-нибудь... А он:
- Послать разведроту - там орлы! Пусть только закрепятся.
А разведрота была - 97 человек. Самые лучшие, дерзкие, смелые - гордость, цвет полка.
Немцы только и ждали у пулемётов, каждый участок ими пристрелян...
Так обидно, когда происходят ненужные, пустые потери, которые можно избежать. Но, нет!
Чанчибадзе торопился скорее доложить Сталину.
И вот, наша разведрота опять на чём попало поплыла навстречу гибели. Фашисты их
подпустили поближе и стали бить из пулемётов. А наши плывут... Пятерым удалось
высадиться на берег. Ребята действительно орлы. Устроили немцам такой погром! Среди них
был лейтенант, он раненым попал в плен. Но его вскоре освободили наши наступающие части.
А один из разведчиков ворвался в дом, перебил несколько автоматчиков и с их же оружием
долго держал круговую оборону. Женщины подносили ему воду, патроны. Его даже не ранило.
Держался герой до тех пор, пока наши войска освободили центр города. Немцев отогнали.
И в это время вдруг разрывается случайный немецкий снаряд и разведчик погибает.
Имена всех пятерых героев высечены на камне на берегу Северной бухты.
Ветераны до сих пор с ненавистью вспоминают этого Чанчибадзе. После войны мне довелось
побывать в составе группы участников войны в Тбилисском историческом музее и там увидел
стенд, посвящённый генералу Чанчибадзе. Я надолго задержался перед его фотографиями.
У меня спросили:
- Что вы так долго здесь рассматриваете?
- Да вот,- отвечаю,- смотрю на этого гада.
Грузины возмутились:
- Он Герой Советского Союза, а ты так его называешь.
Я и рассказал им тогда тот севастопольский случай...
* * *
По окончании пятимесячных курсов, в звании старшего лейтенанта, меня направили в
Карпаты начальником штаба батальона во 2-ую гвардейскую воздушно-десантную Проскуровскую
дивизию. Попал я в батальон прославленного майора Минея Петровича Ходырева. Это был
крутой, грубоватый, но очень смелый и умный человек. Он берёг людей и малой кровью
добивался больших результатов.
Когда я прибыл, он обедал. У комбата был большой недостаток - чрезмерная тяга к
спиртному. Майор уже был в изрядном подпитии. Налил и мне большой стакан шнапса. Я выпил
и набросился на еду. Он подлил мне ещё. Я говорю:
- Больше не пью!
- Как? Я приказываю.
- Товарищ майор, я выполню любые ваши приказы, кроме подобных.
У него яростно забегали желваки на скулах. Привык чтоб ему беспрекословно подчинялись:
прославленный комбат и вдруг подчинённый перечит! Хоть и пьян был, но нашёлся:
- А впрочем, у начальника штаба голова всегда должна быть свежей.
Впоследствии я заметил, когда были серьёзные бои, он никогда не пил. Умер Ходырев после
войны от рака желудка. Родом он был из Новосибирска и до войны закончил педучилище. Хоть
и был на пять лет старше, но сдружились мы хорошо.
Помню такой случай. Было это под германским городом Зарау. Необходимо было поднять
батальон в атаку. Немцы имели здесь хорошо укреплённые позиции и вели бешеный огонь, не
давая поднять головы. Тогда Ходырев вскочил на бруствер и закричал: "Вперёд! Я с вами!"
Но никто не поднялся.
Вижу, немцы переносят артиллерийский огонь с фланга к центру. Разрывы приближаются к
комбату. Сейчас его скосят. Я не вытерпел и резко дёрнул его за ногу. Он упал в окоп,
а в этот момент рядом с тем местом, где он только что стоял, разорвался снаряд. Нас
засыпало землёй. Когда комбат падал, его лицо исказило такое зверское выражение, он даже
рот раскрыл, чтобы меня выматерить... Но после лишь вымолвил: "Спасибо... Николай..."
Было так. Если ты командуешь взводом, ротой, батальоном и не поднимешь солдат в атаку -
попадёшь под трибунал. А кричи хоть до посинения - "Рота, вперёд!"- бойцы не поднимутся,
пока сам не встанешь. Так, с криком - "За мной!"- и бросаешься сам вперёд, а за тобой
обязаны подняться ординарец, телефонисты, связные от каждого взвода. Вот и набирается
с десяток. Остальные бойцы пример видят и поднимаются тоже.
Немцы знали кто поднимается первым и их снайперы старательно выбивали нас. Пехотные
училища не успевали готовить всё новые кадры.
Помню один случай, происшедший под чехословацким городом Оломоуц. Прибыл к нам совсем
юный (недавно окончил школу)комвзвода. Смелый, решительный. За месяц боёв уже успел
заслужить орден.
Кричит: "Вперёд!" А взвод лежит. Тогда он закричал на солдат: "Гады вы! Трусы!" Встал,
автомат наперевес - косит перед собой и побежал один на немцев. Они его подпустили совсем
близко. Затем мы увидели как на нём сошлись несколько трассирующих очередей...
Когда я прибыл в воздушно-десантную дивизию и там ознакомились с моим личным делом, то
искренне изумились, как я после участия в столь многочисленных атаках остался жив. Ведь
известно: редко кому более трёх раз в своей жизни удавалось ходить в атаки. Нашу
десантную дивизию постоянно перебрасывали с одного участка фронта на другой для
организации прорыва обороны противника. Затем, в образовавшийся прорыв входили другие
части и развивали наступление. Так побывал я в Чехословакии, Польше, Германии.
Всего во время войны я получил 3 ордена Отечественной войны и медаль "За отвагу".
И это вполне заслуженно. Спасибо судьбе, что сохранила меня, хоть и несколько
поцарапанного и контуженного. А в начале войны не до наград было...
КОНЕЦ ВОЙНЕ
Последние бои, в которых я участвовал, происходили в Чехословакии и не были
кровопролитными, ибо фашисты чувствовали, что войну проиграли и дрались плохо. Бывало, мы
только собираемся подниматься в атаку, а они уже выбрасывают белый флаг. Забираем их в
плен и двигаемся дальше.
Есть на юго-востоке Германии населённый пункт Шургерсдорф. Мы его взяли с боем.
Захватили пленных. А я всегда помнил как немцы ко мне на фронте относились гуманно,
благородно. И я им платил тем же.
Был у нас комвзвода, который расстреливал пленных. А в последние дни войны попадали в
плен в основном старики да дети т.к. Гитлером была объявлена тотальная мобилизация.
Стоит, бывало, перед тобой худенький подросток, а форма на нём сидит неуклюже,
топорщится - велика. Ещё ни одного выстрела не успел сделать в нашу сторону, как поднял
руки вверх. До меня дошли слухи, что пока этот комвзвода сопровождает до штаба полка
группу пленных - по дороге половину расстреляет, а то и вообще одного приведёт и сдаст.
Я его предупредил:
- Если ты ещё хоть одного застрелишь - я тебя под военный трибунал отдам.
Отвечает:
- Хорошо! Я больше не буду.
И вот я ему приказал группу из 30 пленных отвести в штаб. И только пленные завернули
за угол дома, в котором я находился, слышу,- выстрелы. Я туда. Вижу: два немца лежат и
корчатся в предсмертных судорогах. Остальные стоят, подняв руки вверх, спиной к
конвоиру. Он их развернул и в затылок из пистолета расстреливает. Уже приставил ствол
к третьему. Я подбежал и дал команду немцам - "кругом!" Они повернулись. Я со всего
размаху дал рукоятью пистолета этому лейтенанту по лицу и накричал на него. Поручил
сержанту сопровождать оставшихся пленных в штаб полка. А лейтенанта посадил под арест.
Так, 28 немцев были спасены от произвола "освободителя".
* * *
Случилось мне несколько лет назад побывать на месте боёв под Большой Лепетихой. Там
красивый мемориал погибшим выстроили. Списки убитых поротно, побатальонно и т.д. Тысячи
фамилий выбиты на мраморных плитах. Кругом чистота, блеск, всё ухожено. Хожу среди
плит, а сам думаю: "Где-то здесь и вся моя рота лежит". А ведь я многих солдат даже не
успел запомнить т.к. в первом же бою сложили головы. Был у меня рядовой Чернов Леонид -
пожилой, его осколком ранило в живот, но кишки не задело. Они вспучились, вылезли
наружу - на морозе пар идёт от них. Товарищи принялись его перевязывать, а кишки
вываливаются из-под бинтов. Тогда на живот наложили снятую с убитого гимнастёрку и так
забинтовали.
Я говорю Чернову:
- Дорогой, ты будешь жить! Кишки у тебя целые. Потерпи до темноты и мы тебя доставим в
медсанбат (днём снайперы не давали высунуться из окопа).
Он поблагодарил меня слабым голосом. Часа через два прибегает ко мне боец:
- Товарищ лейтенант, Чернов умирает.
- Как умирает?- бросился я к раненому. А у того уже глаза закатились - без сознания. Он
вздохнул напоследок и умер на моих руках. Попадаются люди особенно чувствительные.
Чернову было невыносимо видеть собственные внутренности. Осталось у него четверо деток...
Со мной посетили мемориал местные председатель райисполкома, военком, председатель
колхоза и группа ветеранов. Все они разбрелись и принялись искать в списках Л.Чернова.
Вдруг военком кричит:
- Шматов, иди сюда. Я нашёл твоего Чернова.
Я подбежал. Читаю. Да, Чернов... Леонид... это мой... вот тут значит и вся моя рота лежит...
Стал читать фамилии. Нахлынули воспоминания. Тут же предстали картины гибели каждого.
Потекли слёзы, спазмом перехватило глотку. Я упал на колени и только смог прошептать:
- Здравствуй, рота!..
А в ответ - тишина...
Сколько так стоял на коленях и плакал - не знаю. Только все сопровождающие ждали
терпеливо, не шелохнувшись.
Потом был поминальный обед, выпили за погибших однополчан. Вот такие дела...
ЛИТ.АЛЬМАНАХ "ГРАЖДАНИНЪ"№8 ЗА ОКТЯБРЬ 2023 ГОДА