А сегодня (=19.07=) - вынесение приговора по делу об убийстве Василисы.
Василий сидит в машине и слушает радио, хорошее, веселое городское радио с приятной музыкой и прикольными такими ведущими. В коробке на пассажирском сиденье – два серых-полосатых, смешно угловатых, едва прозревших no-name-котенка, в руках – пачка "Парламента" и ацетиленовая горелка с крохотным огоньком. Котят он пару часов назад взял в добрые руки на рынке; поначалу не отдавали сразу двух, потом, видимо, желание пойти домой и напиться чаю с баранками пересилило. Котята пищали и требовали еды, теперь подавленно молчат, уткнувшись в складки прилагавшегося к ним мохнатого то ли шарфа, то ли рукава от какой-то кофты. Словно кошке-матери в брюхо.
- Сдохла ваша мамка, - сообщает котятам Василий и прикуривает от горелки. – Да и вам тоже скоро ****ец.
Катя выходит из школы – маленькая, растрепанная, смешно угловатая, разворачивается и упирается двумя руками в деревянную дверь, борется со сквозняком, успев цепко осмотреть все пришкольные окрестности, прижимает-таки дверь и плотно ее закрывает.
Она идет, временами тихонько что-то напевая себе под нос. Никуда не торопится. Погода портится, поднимается ветер, снег крутится на асфальте.
За спиной болтается мешок со штанами тренировочными синими трикотажными, обувью детской спортивной из белого кожзаменителя и майкой желтой с надписью "Winx".
Да, сам мешок – тканевый, темно-синий, с добрым медведеобразным персонажем и логотипом правящей партии. Выдали первого сентября на линейке.
Вообще это все очень важно. Бывает, родители выучивают весь перечень вплоть до "трусиков белых х/б", запоминают на всю жизнь, поклеив объявления на столбах, пораспространяв в интернете.
Пуховик розовый с ромашками по нижнему краю. Красные теплые колготки, бордовая шапочка. Синие брюки, кофта голубая с цветочной вышивкой на груди.
Мы никогда не осознаем, насколько все важно, пока что-то не происходит. Что-то несуразное, не вписывающееся в этот мир, как бешеный тираннозавр – в посудную лавку, что-то, после чего жить уже никак не получится, да и не захочется.
Потушив в пепельнице сигарету, Василий опускает стекло и сухим приказным тоном говорит Кате, как раз проходившей мимо:
-Девочка! Сюда подойди.
Катя останавливается, смотрит рассеянно, подходить не спешит. Василий одевает фуражку.
-Девочка! Я – офицер полиции. Надо делать, что я говорю. Садись в машину.
Катя смотрит с некоторым интересом, подняв одну бровь a-la Саша Грей, интересуется:
- Или чё?
Василий вздыхает. Уговоры и приказы не помогут (они вообще редко помогают, только одна повелась, ну она была совсем дурочка). Ему становится вдруг не по себе – слишком пристально на него глядит девчонка, и не на него даже, а правее, словно кто-то подошел неслышно с другой стороны машины и теперь там стоит. Василий резко оборачивается – никого, только метров за двести, в конце улицы, нарисовалась бабка с тележкой, ковыляет сюда, уставившись в землю. Василий нервничает, торопится, хватает за голову ближайшего котенка, горелку и страшным голосом говорит:
- Если не сядешь сейчас же в машину, я сожгу котенка!
Кот висит, зажмурясь от белого света, и беззвучно разевает розовую крошечную пасть. Василий жмет на гашетку и показывает Кате язык синего пламени.
В прошлый раз на этом моменте одна сучка завизжала так, что уши заложило, и метнулась бежать. Эта же только смотрит, спокойно… как психиатр на пациента.
- Верю, - говорит неожиданно Катя, - сажусь, сажусь, че уж поделаешь.
Она открывает заднюю дверь, сначала бросает на сиденье свой физкультурный мешок, потом залезает сама, отряхивает с пуховика снег и говорит:
- Ну давай прокатимся. Только ты это, дядя. Котов-то выпусти.
- Не вопрос, - отвечает несколько удивленный Василий, сует котенка обратно в коробку и, приоткрыв дверь, ставит на тротуар. Потом, спохватившись, жмет кнопки центрального замка и блокировки задних дверей, оглядывается на Катю – не убежала ли? Нет, сидит, болтает ногами и лыбится, не в себе немного по ходу девка – и трогает машину поспешно с места, еще раз осмотревшись на предмет свидетелей и видеокамер.
- А куда поедем? – интересуется Катя, снимая шапку. По плечам рассыпается нестарательно причесанное золотое.
- Куда надо, - лаконично отвечает Василий. У него нет привычки много разговаривать с теми, кто уже в машине. Чьи часы сочтены. Нет, он не сентиментален, он просто не видит смысла говорить с мясом.
Их следует довезти до места и без лишних разговоров там у р а б о т а т ь – такой вот глагол привык мысленно использовать Василий, он включает в себя многое.
- А, - говорит Катя, - понятно. Ну вы же не сделаете мне ничего плохого, дяденька, правда?
Последнюю фразу она произнесла утрированно плаксивым и тоненьким голоском, а когда Василий повернулся к ней, подмигнула и широко улыбнулась.
Девчонка точно странная какая-то, но какая разница, в конце концов? Адекватность не обязательна.
Для начала он всегда убеждает себя, что ближайший час или два (или три) действовать будет не совсем он. Что все не совсем реально и словно бы компьютерная игра. Так гораздо проще. Даже забавно.
Они вопят, потом тихонько скулят, бегают кругами по запертой маленькой комнатке, которую Василий называет рингом. Василий, между прочим, боксер. Профессионал в прошлом. Ему чем-то очень нравится этот безумный спарринг, когда все заранее более чем ясно.
Если вы назовете Василия педофилом, он очень обидится и даже пробьет вам разок-другой в голову – ведь у него есть жена, взрослая и красивая, и обожаемая дочка тоже есть, ходит сейчас в шестой класс. Он куда нормальнее вас – это он так считает. Хотя между раундами он любит и з а с а д и т ь, вымазав вазелином сжавшееся от ужаса, неразвитое и жалкое на вид хозяйство спарринг-партнерши. Этот акт, безжалостный и калечащий – тоже избиение, просто несколько по-иному, но это не цель Василия, конечно. Главное – у р а б о т а т ь, выбить дерьмо, загасить – синонимов достаточно много. Но попутно и з а с а д и т ь – это же, в конце концов, просто прикольно. Почему нет? Им же все равно кранты.
- А то, - жалуется тем временем Катя, - всякое в наши дни случается.
Их было пять. Трое лишились жизни на ринге, двое оказались удивительно крепкими, хотя Василий под конец бил прицельно и на убой. Однажды пришлось использовать нож. Василий всунул его девчонке в кадык, так, чтобы кончик высунулся из затылка – он видел такое как-то в американском кино, где все выглядело эффектно и круто. На деле оказалось непросто и муторно – мешали позвонки, получилось криво и медленно, а девка эта – живучая просто ****ец – стояла еще минут пять на четвереньках, противно шипела горлом и булькала, и Василий уже думал пристроиться к ней сзади, как она все-таки о т с т р е л я л а с ь.
Шестая сидит сейчас сзади в пуховике с глупыми аппликациями-ромашками и болтает без умолку. Самая мелкая из всех, на вид лет семь или восемь, и Василию это нравится – чем мельче, тем веселее будет ее п о б р о с а т ь.
- А бывает – идет девочка из хореографического кружка, - рассказывает Катя серьезно и с большими глазами, словно страшилку одноклассникам. - А один дяденька возьми да и обрати на нее свое внимание. Хвать ее и в машину! А там бить ее начал и, короче, убил насмерть. И в снегу закопал, - говорит Катя, задумчиво глядя в окно. – А все почему?
Пауза висит, пока Василий не соображает, что вопрос был задан ему. Вообще-то.
- Ну и почему?
- А потому что мудак – неожиданно грубым голосом отвечает Катя и зевает, прикрыв рот ладошкой.
Василий смотрит на девчонку в салонное зеркало, злобно скалит зубы и думает, что эту уработает жестче, чем всех предыдущих. Очень уж дерзкая.
- Ты это, - говорит он зачем-то, - не ругайся. Маленькая еще.
Катя пожимает плечами, смотрит на дорогу, прислушивается к чему-то.
- А бывает, - переходит она на шепот, – идет мальчик с мамой и бабушкой куда-нибудь рано утром. И почему-то никого вокруг – поле, только котик неподалеку. Крупный, жииирненький такой котик. Я бы сказала – котище. Словно бежит по своим делам, но не отстает, а потом и вовсе обгонит и усядется на тропинке, ждет.
А они подходят поближе, и мама возьми да и скажи сыну – смотри, Васенька, какой красивый котик! А котик возьми да и ответь, да и скажи, скрежеща и хрипя – "Котик, Васенька, котик" – ну, чтобы маму вроде бы как поддразнить, а потом и засмейся нехорошим таким, помнишь ли, басом, не здешним. Бабушка, ясное дело, без чувств, мама, уж извини, обоссалась, а парень мелкий еще и не догнал драматизма. Для детей же нормально, когда коты говорят.
Василий, за последнюю пару минут побледневший и мокрый от пота насквозь, смотрит больше не на дорогу, а в салонное зеркало – на насмешливое и веселое лицо, говорящее взахлеб и с такой нехорошей ухмылочкой, надо заметить, по зубастости иногда совершенно не соответствующей девочке, восьмилетке. Да и вообще человеку, если на то пошло.
А за окном стеной метель.
Совершенно забыв управление, Василий глядит в зеркало, нашаривая правой рукой нож, набирая в воздуха в легкие для напрашивающегося "Чегоооо?!" и давится этим же воздухом, увидев весело блестящие черные глаза вообще без белков.
- А я того котика знаю, – шипит с заднего сиденья невообразимая тварь с пастью от уха до уха, - а я тот котик и есть!
Голос ее – хор нескольких детских голосов (и, кстати, если у Василия было бы время поразмыслить, он непременно узнал бы их все и вспомнил).
- Пристегнулся, Васенька? - она начинает хохотать, и смех ее перекрывает и вопль, одновременно с рекордно быстрым опорожнением мочевого пузыря вырвавшийся у Василия, и визг тормозов заснеженного "КАМАЗа", чья морда вдруг высунулась из белесой круговерти, и страшный удар, и хруст, и хрустальный звон стекол.
***
Водитель самосвала в отключке. Маленькая и растрепанная девчонка деловито вытаскивает из развороченной, лежащей на крыше баварской "пятерки" грузное тело водителя, а когда погнувшаяся от удара стойка начинает мешать, она отгибает ее - без усилий. Взявшись за капюшон, намертво пришитый к куртке, она тащит Василия прочь от трассы, в глубокий снег, оставляя широкую борозду, которую, впрочем, быстро заглаживает ветер.
Василий, как ни странно, жив, несмотря на сломанный нос, тупые сочетанные компрессионные ранения грудной клетки и брюшной полости, открытые переломы обеих ног, раздробленные коленные суставы и даже одну оторванную насовсем ступню. Его глаза открыты.
Все красное. Василий пробует пошевелиться, но не получается. Василий морщится, пытается сообразить, что случилось, где он и почему он скользит по снегу с хорошей скоростью. Напрягшись, он мычит, пытается что-то сказать.
Его прекращают тащить, и появляется чей-то силуэт, несуразно маленький. Подходит ближе.
- К..ккуда? – получается выговорить, булькая и хрипя. Кто-то тянется к его лицу и вытирает кровь комком снега.
- Куда надо, - слышит Василий в ответ.
Вытирающая ему лицо рука. Она не похожа ни на что. Ну, отдаленно похожа на птичью лапу.
В глазах проясняется, он видит Катю, изучающую его травмы, и все сразу же вспоминает. Она поворачивается к нему, он дергается, несмотря на повреждения, и отворачивается, не в силах смотреть на черные маслины глаз. На эту улыбку. Его словно бьет током.
Его снова тащат куда-то, тянут за капюшон. Катя беззаботно что-то напевает, Василий начинает негромко выть.