ПОЛЁТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
Тема с вариациями и ассоциациями
Ласточки и стрижи не умеют взлетать с земли, – у них слишком длинные крылья.
Вся их жизнь – на высоте. В вышине. Для старта в полёт необходима им – высота! Её простор для первого взмаха!
Однажды в жаркий московский полдень я увидел лежащего на раскалённом асфальте взрослого стрижа. То ли он ушибся об один из множества проводов над улицами, то ли сомлел от городских испарений, или просто от жары. Уже и глаза его были закрыты, головка висела бессильно. Он умирал.
Я взял его домой, в прохладу, отпоил водой с губ, (где-то я видел, что так поят голубей), и вскоре он уже сидел на моей руке – было приятно ощущать слабые уколы его тоненьких коготков.
Можно бы написать: – "доверчивое пожатие...", – но воздержусь, пожалуй.
Еды я ему не предлагал – не умею ловить мошек.
К концу дня, когда спала жара, я вышел на балкон, неся птицу вот так, на руке, чтобы выпустить на волю.
Но стриж почему-то сидел неподвижно, только коготки его чуть шевелились, да ещё косил золотисто-карий глаз.
Тогда я сделал рукой несколько взмахов, медленно и плавно, вверх - вниз.
На третьем или четвёртом взмахе он вдруг расправил крылья, и – взлетел! Описав полупараболу, наискось, мимо стены и крыши, он взмыл в темнеющую синеву, издал резкий, (прям так и тянет написать – "торжествующий", или "благодарный") крик, и растворился в предвечерней дымке городского неба.
В тот краткий миг, сопровождая взглядом эту траекторию, и слыша этот крик, я испытал восторг полёта, – я как бы улетал вместе с ним.
Но то была человеческая эмоция, "наложенная" на птицу. Что на самом деле чувствуют птицы, – нам даже гадать не имеет смысла. Мы ведь не испытываем восторга при обычной ходьбе.
Вероятно, «сверхмалая» авиация, планеры и парапланы, где полёт управляется не кнопками и рычагами, а собственным телом, позволяет максимально приблизиться к птичьему ощущению воздушной среды, сохраняя при этом осознанную радость от этого ощущения. В этом смысле «летающие» люди эмоционально богаче птиц, хоть и летают значительно хуже.
Полной «птичьей» свободы мы всё равно ощутить не можем: разве что, – «летая» во сне.
Или, быть может, еще и в космосе, или в аппарате искусственной невесомости – но это уже неземные условия.
Профессиональные лётчики, – пилоты боевых самолётов, много писали о «слиянии» с машиной. Это – правда. Но, правда также и то, что там – другое ощущение. Прекрасное, но другое. Не птичье. Прекрасное тем, что вся мощь машины становится твоей собственной мощью. Мне не приходилось управлять самолётом, но это магическое чувство знакомо и мне.
Если в твоём распоряжении лишь собственное тело, – никакой магии, никакого чуда: хочешь бежать быстрее – чаще шевели ногами, хочешь на велосипеде обогнать грузовик – сильнее крути педали. Сильнее потей, расходуй больше своих сил, всегда ощущая их предел.
Но, как только пересядешь на мотоцикл, всё чудесным образом изменяется. И, чтобы обогнать тот же грузовик, а потом быстрее, и ещё быстрее, и ещё, – не надо прилагать больше и больше усилий, – просто ты легким движением руки поворачиваешь рукоятку газа. И пределы твоих сил расширяются до десятка лошадиных! И не машина, управляемая тобою, вдруг устремляется вперёд, – ты сам, этой своей новой мощью исполняешь своё желание, – так же легко, не осознавая, не контролируя сам «процесс», саму «цепочку» от мысленного импульса до действия, – так же, как твоё тело действует «автоматически», когда берёшь листок бумаги со стола.
Упоительно! Волшебно! Опасно! Заманчиво! Чудесно!
(Вот только… на мой взгляд, всякие выкрутасы на мотоцикле, кувырки через голову и "стойка" на руле – уже от пресыщенности, «от лукавого». Одной скорости мало – надо бы ещё и повыпендриваться!...)
Такое же удивление чуду приходит, когда управляешь небольшим парусником. Твоё действие никак «телесно» не связано со скоростью: – просто небольшим усилием руки подтягиваешь шкот, (это - такая верёвка), и полутонная яхта вдруг накреняется, под форштевнем и за кормой вскипает бурун, а волны, доселе такие спокойные, с клёкотом устремляются навстречу, разбиваются о «скулу» корпуса, и брызги летят в лицо!. Потому, что вся сила ветра, помноженная на парус, становится продолжением твоей силы, твоей руки. Да ещё на «остром» курсе, против ветра наискось!
Надо только не разучиться каждый раз заново удивляться и радоваться этому простому волшебству.
И еще одна вариация.
«Рождённый ползать – летать не может!» – так припечатал глупых пИнгвинов пролетарский писатель, Буревестник Революции Максим Горький. ( Пожалуй, не следовало бы ему презирать Пингвинов, - сам он охотно "прятал своё тело" на Капри. Но не о Горьком, и не о революции сейчас речь).
Если человек, рождённый летать – в том самом, Горьковском, «литературном» смысле, – сбитый каким-нибудь ударом судьбы, оказался на уличном асфальте, – может так случиться, что его крылья, длинные не по-земному, предназначенные лишь для высоты, не позволяют ему подняться и оторваться от земли, чтобы начать полёт. И он кувыркается, неуклюжий и жалкий, либо лежит уже неподвижно. И, глядя на него, невозможно порой даже представить себе, какие прекрасные, щедро дарящие радость пируэты мог бы он нарисовать в высоком небе. И сам он, даже сам он порой уже успевает забыть об этом своём небе. И может даже умереть, не замеченный никем.
И как нужно тогда, как необходимо, чтобы кто-нибудь взял, да и помог. И напоил. И поддержал. И подсказал. И показал. И подтолкнул. И вверх подбросил. Даже, если это будет – Пингвин бескрылый. Или, уж вовсе – Уж.
Наградой будет – сопереживание восторгу полёта. Хотя бы на краткий миг. Но запомнится на всю эту жизнь. И, может быть, зачтётся в «той»…
Такие вот дела.