(Впервые опубликовано в журнале "Простор" №№ 5,6 за 1995 год)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В шесть часов вечера позвонил Веня, старший брат.
- Привет, старик, - сказал он. - Передай маме, что я задержусь.
- Ты где? - спросил я.
- В гостях у дяди Юры. Играю в шахматы.
- Когда придешь?
- Часа через два, - неопределенно сказал он. - В общем, ужи¬найте без меня. О'кей?
- Ладно, - ответил я.
- Ну давай, пока, - брат повесил трубку.
- Кто звонил? - спросила мама, когда я зашел к ней в комнату.
Она сидела в кресле у торшера с книгой в руках.
- Веня, - ответил я. - Он у дяди Юры. Сказал, чтоб ужинали без
него.
- Проголодался, дитя мое? - улыбнулась мама, отложив книгу. Я
кивнул.
- Что тебе приготовить?
- Что-нибудь вкусное, - ответил я. - Бефстроганов с жареной
картошкой, например.
- При условии, если ты ее почистишь, - сказала мама.
- Согласен, - ответил я со вздохом. - Выбора у меня нет, не так
ли?
Покончив с картошкой, я ушел в зал смотреть телевизор, а мама осталась на кухне, из которой вскоре стали доноситься аппетитные запахи. Затем вошла мама, отправила меня мыть руки и велела накрывать на стол.
Я быстро постелил скатерть, принес вилки и ножи, расставил тарелки. Мама внесла сковородку с бефстроганов и блюдо с горкой янтарно-золотистого картофеля. Мы сели к столу.
По телевизору показывали интересный фильм, потом новости, потом развлекательное шоу. Одним словом, время летело неза¬метно, и когда мы закончили ужинать, было около девяти. За чаем я обратил внимание, что мама чем-то озабочена.
- Что-нибудь случилось?
- Нет, ничего, - ответила она. - Просто начинаю волноваться, что Вени долго нет.
- Ерунда, - сказал я. - Ты же знаешь, когда он играет в шахматы,
его невозможно оторвать.
- Ты прав, - ответила она.
Я помог ей отнести посуду на кухню. Мама стала мыть тарелки, а я вытирать и ставить в шкаф. В самый разгар этого занятия она вдруг сказала:
- И все-таки я волнуюсь. Позвонил бы ты дяде Юре.
- Конечно, - ответил я.
- Брат твой только что ушел, - сказал дядя Юра. - Обыграл меня
и ушел.
- Это естественно. Он играет лучше всех, - сказал я. Пожелав
ему спокойной ночи, я повесил трубку и вернулся к маме.
- Все в порядке. Он скоро придет.
- Хорошо, - сказала мама. - А теперь ложись спать. Я домою
посуду сама.
Я лег в постель, но мне не спалось. Было слышно, как мама ходила по квартире, а потом, когда шаги стихли, свет долго горел в ее комнате. Наконец я заснул.
Проснулся на восходе солнца. Серый рассвет несмело прони¬кал в мою спальню. Я протер глаза, посидел немножко на краю кровати и направился умываться. Проходя мимо кухни, увидел маму, которая сидела за столом. Она была в одной ночной рубашке и курила. Сигаретный дым висел сплошной пеленой.
- В котором часу вернулся Веня? - спросил я.
Она покачала головой:
- Он не приходил.
У меня тоскливо сжалось сердце.
- Что будем делать?
- Не знаю, сынок. Я уже обзвонила все больницы, милицию.
Никакой информации. Сейчас буду звонить по второму разу. Как бы
не случилось беды.
- Не дай Бог, - буркнул я. - Скажешь тоже.
- А ты что предлагаешь?
- Подождать немного. Может, он заночевал у бабушки.
- Нет, - сказала мама. - Я с ней уже говорила.
- Не волнуйся, - я подошел и погладил ее по плечу. - В любом
случае он позвонит.
- Надеюсь, - сказала мама. В этот момент пронзительно зазвонил телефон.
- Вот видишь, - произнес я бодро и побежал к аппарату.
- Алло, здравствуйте. Это квартира Папаниных? - сказал незнакомый мужской голос, когда я поднес трубку к уху.
-Да.
- Это из милиции, - представился голос. - С кем я говорю?
- Я - Святослав Папанин.
- Вениамина Папанина знаете? - спросил голос.
- Это мой брат.
- Кто-нибудь старший есть в доме?
- Мама, - ответил я недоуменно. Вопросы звучали странно.
- Позови ее, пожалуйста.
- Мама, кто-то из милиции, - позвал я, - хочет с тобой поговорить.
Она стремительно подошла и взяла у меня трубку.
- Слушаю, - голос ее был тревожным.
Что говорил милиционер, до меня, естественно, не доносилось, но я был уверен, что речь идет об отце. Эта мысль витала в моем сознании беспокойной тенью. Через минуту трубка со стуком упала на рычаг. Мама повернулась ко мне, и я понял, что случилось нечто ужасное.
- Что он сказал? - спросил я осторожно и почти робко, в надеж¬
де, что таким образом мне удастся смягчить ответ и само событие,
которому он был посвящен, окажется безобидным и не страшным.
- Веню …. - сказала мама тихо, но эти слова прозвучали как
выстрел...
События последующих дней сохранились в моей памяти, как обрывки старой киноленты. Слезы матери, бледные и скорбные лица родственников и друзей брата, некролог в газете со словами «безвременно ушедший...», орден на красной подушечке, который несли перед гробом, и желтая глина на кладбище.
В милиции, куда нас с мамой вызвали, сказали, что тело брата было обнаружено ночным патрулем в двух кварталах от нашего дома возле автобусной остановки. Из заключения судмедэксперта, которое нам показали, следовало, что Вене нанесено проникающее ножевое ранение в область селезенки. Удар оказался смертельным. По факту убийства возбуждено уголовное дело, но никакими уликами, позволяющими найти преступников, милиция не располагает. Следователь, белобрысый майор, с которым мы беседовали, склонялся к версии, что преступление было совершено из хулиганских побуждений какими-нибудь подвыпившими юнцами, и это было похоже на правду, так как в нашем районе хулиганья больше чем достаточно. Однако, кроме версии, майор ничем не располагал, и, несмотря на его горячие обещания, никакой надежды, что преступление будет раскрыто, у меня не осталось.
В то мгновение, когда узнал о гибели брата, я с поразительной остротой осознал, что мы с мамой остались одни. Не было больше человека, который заботился, который мог защитить. Веня заменял нам отца, оберегал от всех невзгод, и за его спиной я чувствовал себя как за каменной стеной. Как-то, приблизительно год назад, отчитывая меня за небольшую провинность, он вдруг с грустью посмотрел мне в гла¬за и сказал со вздохом: «Не представляю, как ты будешь жить один». Тогда я не придал значения этим словам. Теперь же безжалостная логика жизни заставляла меня самого искать ответ на его вопрос.
На обратном пути с кладбища я почувствовал, что в моей душе что-то надломилось и засохло. Засохло безвозвратно, навсегда. Было такое ощущение, что вместе с братом я похоронил свое детство. Не¬легко становиться взрослым, когда тебе нет и шестнадцати, но эту перемену в своем сознании я воспринял с удивительным спокой¬ствием, будто речь шла не обо мне, а о ком-то другом.
Вечером, после поминок, когда ушли последние люди и мама в черном платье неподвижно сидела в опустевшем зале, безвольно уронив руки на колени, я вышел в прихожую и залез в стенной шкаф. Там, на верхней полке, лежал большой черный чемодан, покрытый царапинами и осыпью известки с потолка. Я осторожно вытащил его, а потом стал рыться в ящике для инструментов. Наконец нашел то, что искал, - складную пилу-ножовку по металлу. С ножовкой в одной руке и чемоданом в другой я вышел из квартиры и спустился в подвал под домом, где проходили трубы парового отопления и лежал всякий бесхозный хлам.
В подвале было темно, я зажег предусмотрительно захвачен¬ный фонарик. Затем, присев перед чемоданом на корточки, щелк¬нул никелированными замками и поднял крышку. Перед глазами заблестела вороненая сталь тульского охотничьего ружья. Двуствол¬ка двенадцатого калибра, которую подарил мне дед, когда соста¬рился и всерьез занедужил. Он был заядлым охотником и думал, что, когда вырасту, последую его примеру. Однако его надеждам не суждено было сбыться. Я никогда не мог себя заставить стрелять в животных. И ружье, поначалу висевшее у меня над кроватью, со време¬нем перекочевало в чемодан, где и лежало до сегодняшнего дня.
Не давая увлечь себя воспоминаниями, я взял валявшиеся не¬подалеку кирпичи и соорудил нечто вроде упора. Затем уложил на него «тулку» и собрал ножовку, плотно закрепив режущую плоскость винтами. На то, чтобы отпилить стволы, ушло не менее получаса. Пила протестующе взвизгивала, нагревалась, металл поддавался с трудом. Руки онемели, спина взмокла от напряжения. Тем не менее настал момент, когда отпиленный кусок медленно, будто нехотя, отвалился и с глухим звоном упал на пол. Я покрутил то, что оста¬лось, в руке. Даже став на полметра короче, ружье было громозд¬ким. Несоразмерно большим выглядел приклад. Он был украшен изящной резьбой, изображающей сцены охоты, и пилить его было жалко. Но другого выхода я не видел.
Когда я разделался с прикладом, в моих руках осталось нечто похожее на большой дуэльный пистолет. Не совсем то, что нужно, но лучшее, что я мог смастерить. Я положил оружие и обрезки в чемодан и, погасив фонарик, поднялся в квартиру. Водворив груз и инструмент на прежние места, зашел в зал.
Мама сидела в той же позе, в которой я ее оставил. По ее застывшему лицу стекали слезы.
- Где ты был? - спросила она слабым голосом.
- Провожал людей, - ответил я.
- В следующий раз, куда бы ты ни ходил, предупреди меня. Я не
вынесу, если и с тобой что-то случится.
- Ладно, - сказал я. - Как ты себя чувствуешь?
- Плохо, - ответила она и заплакала. Я подошел и крепко обнял ее.
Мой первый день в школе после того, что случилось, начался
с урока биологии. Максимовна, худенькая и остроносая учительница с редким для ее комплекции богатырским голосом, объясняла, что такое хромосомы. Под мерные постукивания ее указки ученики, склонив головы над тетрадями, послушно записывали замысловатые формулировки. Я даже не достал своей ручки. Мне были безразличны и свойства хромосом, и все остальное. Слова Максимовны скользили мимо ушей и растворялись в эфире. На перемене ко мне подошла Дина.
- Здравствуй, - сказала она, по привычке заглядывая мне в глаза.
- Привет, - ответил я.
- Знаю, какое у тебя горе. Прими мои....
- Спасибо. Но давай не будем об этом, - ответил я жестко.
- Понимаю, ты должен побыть один. Но знай, что если что-нибудь понадобится, я всегда рядом.
Я кивнул и отвернулся к окну. Мне не хотелось ни с кем говорить, даже с Диной. Она - самая красивая девчонка в школе, и многие мечтали бы дружить с ней. Мы общались с начала учебного года, и, похоже, это было серьезней, чем все наши прежние знакомства, как мои, так и ее. Но сейчас это не имело значения.
Отсидев с безучастным видом еще два урока, я пошел домой. Там ждали дела поважнее. В поисках того, что мне было нужно, я обыскал комоды и шифоньеры и наконец в нижнем ящике письменного стола брата нашел патроны, которые дед отдал вместе с ружьем. Шесть красных цилиндриков, набитых картечью и предназ¬наченных для охоты на крупного зверя. Однако шести мне могло не хватить.
Я снял с книжной полки шкатулку, которая служила мне копил¬кой, и пересчитал ее содержимое. Эти деньги я копил на гоночный велосипед, подрабатывая на продаже газет, но теперь прелести скоростных велосипедных прогулок не находили отзвука в моей душе и планы мои изменились.
Спустя полчаса я стоял возле прилавка магазина «Охотник» и внимательно разглядывал покупателей, сжимая в кармане пачку мятых банкнот. Заходили самые разные люди, но покупали всякую мелочь, и я сомневался, что они решатся выполнить мою просьбу. Наконец подходящая кандидатура нашлась: розовощекий, осанис¬тый толстяк в застиранной брезентовой штормовке. Поглазев на витрину, он предъявил продавщице охотничий билет и купил боль¬шой нож в кожаном чехле. Деловито осмотрев покупку на предмет изъяна, толстяк сунул ее в карман и направился к выходу. Чутье подсказывало, что с этим человеком можно договориться и, более того, он будет держать язык за зубами. Я без спешки последовал за ним и за углом магазина окликнул:
- Извините, пожалуйста.
-Да, - он обернулся и смерил меня недоверчивым взглядом. -Что нужно?
Голос был грубый и недружелюбный.
- Вы не могли бы купить мне два десятка патронов. Я хорошо
заплачу, - сказал я.
Первой его реакцией было - отказать. Это чувствовалось по вы¬ражению безучастности, разлившемуся по его лицу. Но затем, когда смысл моей фразы целиком дошел до него, желание легко зарабо¬тать взяло верх.
- Сколько? - его подбородок дрогнул.
-Дам сотню сверху, - пообещал я.
- Какой калибр, номер? - немедленно перешел он к делу.
-Двенадцатый. А номер... -я замешкался. - Чтоб на волка.
Через десять минут он вышел из магазина со свертком. Пока я
отсчитывал деньги, он цепко держал его, словно боялся, что я вых¬вачу и убегу. Получив сполна, расслабился, сунул мне сверток и даже поинтересовался:
- Зачем они тебе?
- Это не мне, - ответил я.
Он удовлетворенно кивнул:
- Тогда другое дело. Сам понимаешь, они не для детей.
Я равнодушно выслушал его поучения, неуместность которых он, вероятно, сам прекрасно осознавал. Затем каждый из нас пошел своей дорогой. Придя домой, я полез за чемоданом. Двумя патро¬нами зарядил обрез, еще один положил в карман плаща. Оставши¬еся патроны вместе с оружием спрятал в чемодан, который служил мне теперь тайником.
Пришла с работы мама. Уставшая, с опущенными плечами, будто несла на них тяжелый груз. Разулась, прошла на кухню, поставила чайник.
- Как в школе? - она старалась, чтобы голос звучал бодро, и
даже попыталась улыбнуться. Но улыбка получилась вымученной.
- Ничего особенного, - ответил я.
- Учись хорошо, сынок. Не порть отношений с учителями. Тебе
нужны знания, чтобы поступить в институт.
- Разумеется, - сказал я, чувствуя, как защемило сердце. Мама не понимала меня. Ей невозможно было объяснить, что школа,
как и весь остальной мир, перестала существовать для меня. Я вычеркнул из жизни все проблемы, чувства, обязательства и прочие понятия человеческой цивилизации, поскольку это было единственной возмож-ностью самосохранения. Самосохранения на данный момент, потому что будущего я себе не представлял и даже старался не думать о нем.
- От этого зависит твоя дальнейшая судьба, - продолжала мама.
- Впереди вся жизнь, в которой ты должен занять достойное место.
- Моя судьба зависит не от этого, - сказал я. - Школа - не главное.
- Не говори так, пожалуйста, - в ее голосе появились просящие
нотки. - Брат возлагал на тебя большие надежды. Он и я, мы столько сил вложили в твое воспитание. Не хочешь же ты, чтобы
все пошло прахом. Прошу тебя, ради его памяти.
- Тебе не о чем беспокоиться, - сказал я.
После ужина я собрал и вымыл посуду. Не хотелось, чтобы
дом продолжал держаться на одних маминых плечах. Ей и без
того невыносимо тяжело. За окном окончательно стемнело. Я
пошел одеваться. Джинсы, плащ, башмаки. Убедившись, что
мамы нет поблизости, достал обрез и заткнул его за пояс. Он
торчал довольно неуклюже, давя на живот, но опасность выпасть
ему не грозила. Самое главное, он практически не выпирал
из-под широкого плаща, теряясь в его складках.
- Пойду погуляю, мама, - сказал я.
- Куда?
- Тут, недалеко, - ответил я неопределенно. - Хочу подышать
свежим воздухом.
По моему тону она поняла, что останавливать меня бессмысленно, и только сказала:
- Будь осторожен.
Оказавшись на лестничной клетке, я еще раз убедился, что об¬рез заряжен. Запираемый затвор коротко лязгнул. Эхо щелчка раз¬неслось по всем этажам. Если бы в подъезде кто-то был, он, несомненно, обратил бы на это внимание.
Я вышел во двор. Было довольно прохладно, но я не стал закутываться в плащ. Коготки морозного воздуха зло покалывали лицо и шею, но я только улыбнулся их бессилию. Тихая улица, на которую я повернул, едва освещалась редкими фонарями, свет которых таял во мраке, не доходя до земли. Асфальт под ногами был изломан во многих местах, ремонт требовался основательный, но никому до этого не было дела. Я пошел вдоль угрюмых безжизненных фасадов и зияющих черными дырами подворотен. Прохожих не было, сиротливо стояли припаркованные на ночь автомобили.
В принципе, идеальное место для нападения. Никто бы не при¬шел на помощь жертве грабежа или хулиганства. Милицейских по¬стов не было, патрули сюда не заглядывали.
Обрез плотно сидел за поясом, но при каждом шаге срез дула больно упирался в бедро. Не исключено, что там будет синяк. Что поделаешь, специальной кобуры у меня не было, а в карман эту громоздкую штуковину не положишь. Я расстегнул пуговицу плаща на животе, чтобы в случае необходимости оружие можно было вых¬ватить не мешкая. Впрочем, несколько преждевременно. Пока мне ничто не угрожало. Тем не менее сама атмосфера позднего вечера была гнетущей и предвещающей серьезные испытания. Но я чув-ствовал себя спокойно, страхи не заставляли лихорадочно биться мое сердце и ускорять шаг. Я был готов ходить сколько угодно, лишь бы встретить того, кто был нужен.
Дома кончились, потянулась огороженная шатким забором стройка. Благонамеренным пешеходам здесь делать нечего. Могут поймать, раздеть, избить и бросить среди штабелей стройматериа¬лов. А назавтра уголовная хроника городских газет пополнится еще одним происшествием. Густая тень деревьев, обрамлявших улицу, таила в себе опасность. Сколько это может продолжаться? До каких пор люди будут бояться ходить по родному городу? Наверное, так будет всегда. Потому что никто никогда не наведет здесь порядок.
На перекрестке я повернул направо и пошел вдоль трамвайной линии. Слева от меня был стадион, справа - многоэтажное здание какого-то института. Возможно, мама хотела бы, чтобы я учился здесь... На моем пути никто не попадался. Город точно вымер. На всех предметах, на которые падал взгляд, лежала печать запусте¬ния и вандализма. На покореженном почтовом ящике, железные стенки которого были вдавлены внутрь с нечеловеческой силой, на телефоне-автомате, у которого с мясом была вырвана трубка, на обгорелом остове коммерческого киоска. Все свидетельствовало о беспомощности властей перед наступлением хаоса.
Я продолжал идти. Огоньки светофоров равнодушно меняли свои цвета. Судорожно вспыхивала неисправная неоновая реклама над парикмахерской. Не так-то легко заметить человека при подобном освещении. Особенно, если он решил подстеречь тебя где-нибудь в укромном уголке. Я уже порядочно удалился от дома и вышел почти на границу района. Еще квартал, и надо поворачивать.
Послышалось резкое громыхание, и из темноты навстречу мне выкатилась уличная урна. Тот, кто ее пнул, показался следом. Это был плотный, коренастый парень, шедший вразвалочку. Мы сбли¬жались, и моя рука, нащупав, взвела курки обреза. Во избежание ошибки нельзя было действовать первым, и я посторонился, усту¬пая дорогу. Однако он не дал мне пройти. От его враждебного взгля¬да по спине забегали мурашки.
- Эй, ты! - требовательно окликнул он меня. Голос был наглый,
с хрипотцой. Я остановился. Несмотря на ширину в плечах, роста
ему недоставало, и он смотрел на меня снизу вверх. Выглядел
он неопрятно. Модного фасона кожаная куртка была заляпана и поцарапана во многих местах. Из-под нее торчала мятая, несвежая ру¬башка с расстегнутым воротом. От парня разило спиртным. Малень¬кие злобные глазки, глубоко упрятанные в черепе, глядели на меня как из пещеры. Ему было лет восемнадцать.
- Бабки есть? - спросил он и, не дожидаясь ответа, повелитель¬
но добавил: - Выворачивай карманы.
- А почему бы тебе не вывернуть свои? - осведомился я.
-Ах ты, долговязый... - он выругался и, сжав кулаки, полез на меня.
У меня потемнело в глазах, в воображении молниеносно вспых¬нула картина - я вынимаю обрез и упираю стволы ему в грудь. Глаз¬ки его бессмысленно мигают, а потом расширяются от ужаса. Я на¬жимаю на курок. Оружие дергается и едва не выпрыгивает из руки. Пламя выстрела выхватывает из мрака слюнявый разинутый рот, и парень, раскинув руки, отлетает назад. Балансирует мгновение, хва¬таясь за воздух, и валится безвольно, как куль с мукой. Я склоняюсь над ним. Из рваной дыры на куртке ручейком сочится черная кровь. Парень не издает ни звука...
Холодное дуновение ночного ветерка отрезвило меня. Шумно сопя, парень приближался, и, чувствуя, как во мне клокочет нена¬висть и ярость, я был готов прикончить его. Он был отвратителен, мерзок, и искушение разделаться с ним было велико. Сделать это было легко и просто. Вдобавок что-то подстегивало изнутри: «Давай же! Не трусь!».
Но другая сила протестующе сдерживала руку. За что убивать? Да, он пьяный подонок. Но это еще не преступление, и я не маньяк, чтобы стрелять во всех, кто мне не понравится. Как бы этот тип ни был гадок и опасен, он не мог убить Веню. Я интуитивно ощущал, что он не причастен к его гибели. С таким бы брат справился. А прикон¬чить этого типа из жажды мести, бушевавшей во мне, я не мог. Мое сознание возмущенно восставало против.
Я достал обрез и медленно поводил у него перед носом, давая возможность хорошенько рассмотреть:
- Видишь?!
Не говоря ни слова, он отчаянно закивал. Создавалось впечат¬ление, что он проглотил язык.
- Тогда покажи, что ты культурный человек.
Физиономия его приняла угодливое выражение.
- Поставь урну на место.
Кряхтя от показного усердия, он суетливо повиновался.
- А теперь катись отсюда, пока цел...
Обратный путь пролетел незаметно. Шаги звонко отдавались в тишине. Ладонь ощущала острый срез рукоятки, а палец - упругость курка. Я был погружен в размышления. Покупая сегодня патроны, я собирался использовать их самым жестоким образом - каждый вечер выходить на улицу и бить без разбора всех хулиганов и прочее отребье, потому что кто-то из них был повинен в гибели брата. Но только что, оказавшись в реальной ситуации, когда оставалось толь¬ко нажать на спусковой крючок, я понял, что не могу перебороть себя. Лишить жизни живое существо из одной лишь неприязни к нему, какой бы глубокой она ни была, оказалось мне не по силам... Сегодня нет. Но в следующий раз для жалости не будет места. Таких подлецов надо истреблять - именно из них вырастают убийцы. Зло надо уничтожать в зародыше.
Войдя в дом, посмотрел на часы. Прогулка длилась час с не¬большим - гораздо меньше, чем думал. Прятать обрез в стенном шкафу было хлопотно. Он должен быть всегда под рукой. Не снимая плаща, я прошел в свою комнату и положил оружие в нижний ящик письменного стола. Затем зашел к маме.
- Где был? - спросила она.
- Гулял вокруг дома, - ответил я,
-А как уроки?
- Нам ничего не задавали, - ответил я. .
- Собери портфель сейчас, - сказала мама. - А то утром, как
всегда, не будет времени, и ты опоздаешь.
Лицо ее было больным и осунувшимся.
- Хочешь, принесу тебе чаю? - спросил я. Она отрицательно
покачала головой:
- Спасибо, не надо. Лучше сделай то, о чем я попросила.
Вернувшись к себе, я бросил в портфель две чистые тонкие тет¬ради и учебник по физике, который даже не открывал. Кажется, завтра должна быть физика. Затем достал обрез и, с удовлетворе¬нием окинув взглядом его мощные формы, снял курки с боевого взвода.
Поднялся в семь утра, сварил на завтрак два яйца и, стараясь не будить маму, выскользнул из квартиры. Вместе с потоком ребят влил¬ся в здание школы. Одни оживленно болтали, другие шли, досыпая на ходу. Физиономии третьих выражали тоску и безысходную скуку. Перспектива встречи со знаниями их не радовала и казалась нуд¬ной, как зубная боль. Для меня все эти заботы и проблемы были равносильны происходящему на другой планете. Я наблюдал за окружающими со стороны, как через стенку аквариума.
Ручейки школьников растекались во все стороны, каждый в свой класс. Я вошел в кабинет физики и сел на задней парте у окна ря¬дом со шкафом, где стояли учебные пособия и приборы. Постепен¬но класс заполнялся. Вошла Дина и, бросив на меня мимолетный взгляд, села в первом ряду. В ее сторону сразу же, как под воздей¬ствием магнита, повернулись глаза мальчишек.
- Сегодня будем решать задачи, - объявила учительница физики Акулина - дама с массивным бюстом, на котором красовалась эффектная брошка. Взяв мел, она приблизилась к доске и, заглядывая в тетрадку, стала переписывать условия задачи. Я отвел глаза.
До моего слуха доносился только стук мела. Все были поглощены делам. Кто-то прилежно записывал цифры и формулы, которыми сыпала Акулина, кто-то играл в морской бой, рассказывал анекдоты, рисовал чертиков или выколупывал на парте памятную надпись.
Учительница, безусловно, говорила нужные вещи, которые следовало мотать на ус тем, кто хотел стать физиком. Да и вообще, послу¬шать ее было полезно для общего развития. Но термины, которые она старалась вдолбить в наши головы, и обозначения, которыми она бодро покрывала доску, ничего не могли изменить в моей жизни ни к лучшему, ни к худшему. Выставив ноги в проход между рядами, я прилег на скамье и, заложив руки за голову, уставился в потолок.
- А где Папанин? - раздался голос Акулины. - Я вроде бы видела его.
- Нет, - он не приходил, ответил кто-то уверенно.
- Странно, - сказала Акулина. - Неужели мне показалось?
- Показалось, показалось, - с готовностью подхватили еще
три голоса.
Чтобы положить конец ненужной дискуссии, я сел прямо.
- Здесь я.
- Разумеется, я не ошибалась, - лицо учительницы украсилось
самодовольной улыбкой. - Что ты делал под партой?
- Ничего, - пожал я плечами.
- Решил задачу?
Я покачал головой.
- Что-нибудь непонятно?
- Напротив.
Она глубоко вздохнула, и ее пышный бюст поднялся еще выше:
- В таком случае, может быть, покажешь решение на доске?
- Если это не обязательно, то я предпочитаю сидеть здесь.
- Хорошо, - сказала она. - Но в конце урока принесешь мне
тетрадь,
- Ладно, - ответил я, и она переключила свое внимание на других. Когда прозвенел звонок и я вслед за остальными направился к двери, она окликнула меня:
- Папанин! Думаешь, я забыла?
Я положил перед ней нетронутую тетрадку.
- Ты даже не подписал ее, - сказала она добродушно и раскрыла тетрадь. При виде девственно чистых страниц лицо учительницы приобрело растерянное выражение.
- Ты, оказывается, бездельничал?
- Думайте как вам угодно, - сказал я.
- Получишь кол, - пригрозила она.
- Ваше дело, - ответил я и направился к выходу.
-И твое тоже, - кинула она. -Если так пойдет дальше, в четверти больше чем на тройку не рассчитывай.
- Приму к сведению, - ответил я, оставив ее негодовать в одино¬честве. Меня ничем нельзя было напугать, не говоря уже о такой мелочи, как оценка.
Я шел по коридору, и плотный поток школьников обтекал меня с двух сторон, как утес посреди реки. Лица, которые попадались на¬встречу, не интересовали меня, но в стеклянном переходе между старым и новым зданием школы одна странная пара все-таки при¬влекла мое внимание. Это был парень класса из восьмого и маль¬чуган-первоклашка. Причем старший бесцеремонно рылся в кар¬манах малыша, выгребая мелочь. Первоклашка стоял, приподняв руки, чтобы грабителю было удобнее доставать деньги, и всем сво-им видом символизировал покорность. Вокруг было полно народу, и если не все, то многие прекрасно видели, что происходит. Однако не вмешивались, делая вид, что это их не касается. Мешал страх перед хулиганского вида восьмиклассником с дынеобразным чере¬пом, выдвинутой нижней челюстью и начинающими пробиваться уси¬ками. Я подошел и схватил его за плечо:
- А ну-ка, отдай назад деньги.
Вздрогнув, он слегка присел, но потом на лице его появилась гаденькая ухмылка:
- Иди своей дорогой, а то худо будет.
- Не заставляй меня повторять, - сказал я и тряхнул его. Лицо его нервно дернулось, он вырвался и, выставив кулаки, попер на меня.
Наверное, чувствовал себя сильнее, а мое поведение казалось ему бравадой, жалкой попыткой хорошего, чистенького мальчика, начи¬тавшегося романтических книг, восстановить справедливость.
- Пошел отсюда, - рявкнул он и сделал движение, чтобы толкнуть меня. Но не успел. Я снизу ударил его в выступающую челюсть. Тонкогубый рот с лязгом захлопнулся, и по краям его выступила алая кровь, которая тонкими струйками потекла к подбородку. Он сжал¬ся, глаза его потемнели и сделались ненавидящими. Однако дать сдачи он не решался. Я разжал его ослабевшие влажные ладони.
Мелочь ссыпалась мне в руки, и я отдал ее первоклашке.
- Если он к тебе снова полезет, скажешь мне.
Малыш закивал как автомат, а через секунду его и след простыл. Не обращая внимания на прикусившего язык вымогателя, я направился на урок литературы в полной уверенности, что дынеголовый не рискнет нападать со спины, побоится, что закачу ему трепку похуже.
Литература не вывела меня из состояния оцепенения, несмот¬ря на все старания старенькой Марьи Степановны. Образы вымыш¬ленных персонажей и их авторы были далеки от меня. Голос учи¬тельницы звучал размеренно и был подобен неназойливому тарах¬тению вентилятора. Я разглядывал свои руки, неподвижно лежа¬щие на исцарапанной парте, думал о тетрадях в портфеле и об авто¬ручке в кармане пиджака и не мог ничего делать. Увлеченная соб¬ственным рассказом, Марья Степановна вдохновенно вышагивала перед нами, бросая то на одного, то на другого лучезарные взгляды, полные добра и света. Но они не проникали в мою душу.
- В следующий раз поговорим о творчестве поэтов времен гражданской войны, - заключила Марья Степановна.
Прозвенел звонок. Еще сорок пять минут жизни были позади. Я подхватил портфель и направился к выходу. В двери образовался затор из желающих выскочить побыстрее. В общей толпе меня вы¬несло из класса.
В коридоре напротив лестницы стояли трое. Вытянув шеи, они фильтровали взглядами всех выходящих. Одним из них был дынего¬ловый. Мы заметили друг друга одновременно, и он демонстратив¬но указал на меня пальцем. Мои одноклассники разбежались в разные стороны. Не прошло и минуты, как между мной и теми, кто меня поджидал, не осталось никого. Их угрюмые лица предвещали одни неприятности. Несмотря на возможность улизнуть по коридо¬ру или вернуться в класс под защиту Марьи Степановны, я пошел прямо на них.
- Стой, - жестко сказал мальчик, стоявший посередине. Он од¬ного со мной роста, но телосложением послабее. У него длинные черные волосы и тяжелый зловещий взгляд.
- Это он, - угодливо сказал дынеголовый и молодцевато выступил вперед. -Тот самый, который рыпался.
Меня он уже не боялся. Третий мальчик, похоже, занимался борь¬бой. У него выделялись мощные, покатые плечи и короткие толстые ноги. Взрослых в коридоре никого, но, по всей видимости, даже их присутствие не остановило бы этих парней, пришедших со мной по¬квитаться.
- Этот, что ли? - переспросил черноволосый, тонко улыбаясь. -
Ну-ка, врежь ему.
Дынеголовый презрительно плюнул под ноги, сжал кулак, и в ту же секунду трое бросились на меня.
Я отшвырнул портфель к окну, растопырил руки и, чуть присев, приготовился к нападению. Они наскочили на меня все вместе, но сбить с ног не смогли. Черноволосый размахнулся и попытался съез¬дить мне по лицу. Я увернулся, кулак скользнул по уху. Борец метил ботинком в живот, но попал в подставленный локоть. Зудящая боль пронзила руку, которая на несколько мгновений отнялась. Дынего-ловыи зашел сзади и трусливо пнул в поясницу. Удар был несиль¬ный. Не оборачиваясь, я тут же лягнул его в пах. Он застонал и, отлетев к стенке, загнулся. Борец попытался обхватить меня, но я вцепился в его маленькое упругое ушко и яростно дернул. Раздался неприятный хруст. Он пронзительно, по-свинячьи завопил и отско¬чил назад. Остался черноволосый, костяшки пальцев которого боль¬но впились мне в губы. Щелкнули зубы. Он умел драться и сохранял самообладание, несмотря на выбывших из строя подручных. Я ри¬нулся на него и в последний момент выбросил вперед кулак. Удар пришелся в скулу. Голова его мотнулась, он отлетел к перилам лес¬тницы, и, ошеломленно таращась на меня, стал цепляться за ме-таллические прутья ограждения. Оттолкнувшись от них, он снова попер на меня. Я прикрылся от возможного удара, однако он был быстрее и угодил мне в лоб. Из глаз словно брызнули искры, и они заслезились. Я различал только расплывчатое белое пятно на ме¬сте его лица, и в это пятно вмазал с яростью, удвоившей мои силы. Рука чуть не выскочила из сустава - так я стремился дотянуться до ненавистной рожи. Удар был беззвучным, но мощным. Черноволо¬сого он перебросил через перила, тот попытался схватиться за них, но безуспешно. Рот его перекосился в отчаянном крике, он рухнул в про¬лет. К счастью для него, этажом ниже он сумел уцепиться за прутья, его тело дернулось, повисло, но снова сорвалось. Через долю секунды он грузно свалился на пол. Я смотрел на него как завороженный.
Невесть откуда вдруг взялась молоденькая мосластая учительница с веснушками на носу. Я не знал, что и кому она преподавала, так как в школе появилась недавно.
- Что ты наделал, зверь? - крикнула она запальчиво и, стуча
каблучками, побежала вниз по лестнице. Моего плеча мягко коснулась чья-то рука. Я обернулся. Сухонькая Марья Степановна тре¬вожно и растерянно глядела на меня. Даже под толстым слоем пуд¬ры, выдававшей понятное желание казаться моложе, было видно, как она побледнела.
Шум вокруг нарастал. Показался завхоз в синем сатиновом хала¬те. Лежавший внизу шевельнулся и приподнял голову, а затем снова уронил ее. Четверо школьников осторожно подняли его и, выпол¬няя тревожные команды мосластой училки, унесли. Следов крови на желтом плиточном полу не осталось.
Тот, которого я назвал борцом, был окружен плотным кольцом зевак и сочувствующих, норовивших пощупать его ухо. К нему про¬тиснулась медсестра и, участливо склонившись, повела прочь. Он жалобно скулил, лицо его сморщилось от боли.
Я почувствовал, что у меня распухла верхняя губа, и потрогал ее пальцем. На ощупь она была толстой, как сосиска. Жгла ссадина на ухе, левая рука висела как чужая. Впрочем, онемение уже стало проходить.
С середины следующего урока меня вызвали в учительскую. Там были завуч и несколько преподавателей. Я был рад увидеть среди них Марью Степановну. По выражению лиц большинства присутству¬ющих было видно, что настроены они недоброжелательно. Так обыч¬но смотрят на распоясавшихся хулиганов. Завуч, полная женщина с густо напомаженным ртом, спросила:
- Кто начал драку?
- Они, - ответил я.
- А ребята утверждают противоположное, - сказала она с нажимом, словно уличая меня во лжи. Под ребятами, видимо, подразу¬мевались нападавшие.
-Врут.
- Это мы выясним, - она сделала пометку в своем журнале. -
Правда ли, что за урок до происшествия ты ударил одного из них и
разбил ему губу?
-Да.
- Почему?
- Он отнимал деньги у малыша.
Она опять что-то занесла в журнал.
- Разве обязательно было бить?
- Обязательно, - твердо ответил я. - Иначе он бы не понял.
- Ты, я вижу, скор на расправу, - сказала завуч язвительно.
- Нет, - вмешалась Марья Степановна, - он совсем не такой. Он спокойный, уравновешенный, хорошо занимается. Никогда не позволит себе грубости ни в отношении ровесников, ни тем более стар¬ших. В данном случае, на него напали, и он дал сдачи.
- Ничего себе, дал сдачи, - возмущенно воскликнула завуч. -
Одному разорвал ухо, а второго с сотрясением мозга отвезли в реа¬нимацию.
- Это несчастный случай, что он упал, - кротко возразила Марья
Степановна.
- А разорванное ухо? - напомнила завуч. - Это прямо-таки зве¬риная жестокость.
- Несомненно, он среагировал неадекватно, - сказала Марья
Степановна. - Но Святославу сейчас тяжело. Несколько дней на¬
зад у него случилось горе...
Она наклонилась к уху завуча и что-то шепнула. Лицо моей глав¬ной обвинительницы смягчилось.
-Однако это не дает ему права хулиганить, -вздохнула она. -Не дай Бог, с этим мальчиком в реанимации что-нибудь случится. Тогда уже без милиции не обойтись.
Потом меня отпустили.
- Впредь будь осторожнее при выяснении отношений, - сказала
завуч. - Иначе мы будем вынуждены расстаться с тобой. А если тебя исключат из школы с плохой характеристикой, твоя судьба будет исковеркана.
- Никто, кроме меня, не позаботится о моей судьбе, -ответил я.
- Ошибаешься, - возразила Марья Степановна.
- А на что же мы - учителя?
- У вас своих забот хватает. И мне не нужна ничья помощь.
На урок я возвращаться не стал, а спустился в буфет. Денег хвати¬ло как раз на стакан сливового сока с мякотью, и, прислонившись к прилавку, я стал медленно цедить густую жидкость. Когда началась перемена, я вернулся в класс за портфелем.
- Сильно досталось? - сочувственно спросила Дина.
- Слегка пожурили и отпустили, - ответил я.
- Я про драку,- она показала на мою губу. - Больно?
- Заживет, - ответил я. - Зато они получили сполна.
- Знаю, - сказала она. - Всей школе уже известно об этой бойне.
- Я только защищался.
- Никто не подозревал, что ты на такое способен, - она покачала своим тяжелым портфелем. - За исключением меня. Я была уверена, что однажды ты всех удивишь.
- Для меня это не имеет значения. Я не работал на публику.
- Это меня в тебе и привлекает, - улыбнулась она.
- Если только это, то, может, не стоит уделять мне столько вни¬мания?
Она независимо тряхнула челкой:
- Сама разберусь, кому, чего и сколько я должна уделять.
- Не хочется, чтобы ты понапрасну теряла время, - я пожал плечами.
Она сделала вид, что не слышит моих слов, и предложила пере¬писать у нее домашнее задание. Я отказался.
- Что с тобой происходит? - спросила она.
- Ничего особенного, - ответил я и ушел, оставив ее в растерянности. Следующим уроком была химия.
- На чем мы остановились в прошлый раз? - привычно замур¬лыкала химичка Гемма. Класс наполнился шелестом торопливо перелистываемых страниц.
- На многовалентных соединениях, - крикнул кто-то.
Она довольно кивнула:
- Кто напомнит, что такое валентность?
- А пятерка за правильный ответ будет? - началась торговля.
- Хитрецы, - покачала она головой. - Легких пятерок от меня не
ждите. Но активность на уроке будет учитываться.
Не удовлетворенные таким компромиссом, несколько человек разочарованно взвыли. Тем не менее кто-то встал и ответил. Заня¬тие покатилось своим чередом. Я отвернулся к окну. По улице про¬носились машины, на автобусной остановке прямо перед школой в ожидании транспорта скопился народ. Нижняя часть окна, через которую я смотрел, была в грязных потеках. Кто-то схалтурил на ге¬неральной уборке, не промыв стекла как следует.
Домой я пришел в три. Мамы не было, но обед, еще теплый, стоял на плите, так что нужды разогревать не было. Я переоделся в домашнее и вынес мусорное ведро. Затем вымыл руки и поел. Ап¬петита не было, и поэтому я только поковырялся в борще, выцедив жидкость и съев разваренную картофелину. Потом пошел к себе в комнату и достал обрез. Оттянув большим пальцем тугую защелку, открыл казенную часть. Сияющие желтыми шляпками патроны были на месте. Протерев обрез ветошью, я снова положил его в стол, где ему предстояло лежать до наступления ночи.
На завтрашний день была уйма заданий, и если бы я хотел их выполнить до ужина, то за дело следовало браться немедленно. Было задано два параграфа по биологии, один по алгебре, надо было решить несколько задач по геометрии. Все это, не считая французской революции 1848 года по истории и еще пары мело¬чей. Раньше я любил все эти предметы и с охотой готовился к боль¬шинству из них. Но сейчас все валилось из рук, и учеба в моих гла¬зах потеряла всякий смысл. Это был опиум, которым я мог одурма-нить себя, чтобы забыться. Но я не имел права делать это. Существовать так, будто ничего не произошло, я не имел права, посколь¬ку тропа, предназначенная для моего развития моими родителя¬ми и обществом в целом, внезапно оказалась химерой, жалкой ничтожной выдумкой, в которую я почему-то верил. Впереди была чернота. Мне предстояло либо нащупать путь, либо упасть в без¬дну. Пытаться жить по-старому - означало покориться судьбе, пре¬дать память и мечты человека, за которого на свете остался только я.
В замочной скважине заскрежетал ключ - пришла мама. Перед тем, как выйти ей навстречу, я посмотрел в зеркало. Все мои боляч¬ки прошли, а значит, лишних вопросов не будет.
- Обедал? - спросила она. Лицо ее было бледным, и так же
бледно звучал голос.
- Да, - ответил я. - А ты?
- Не успела.
- Сейчас я тебе все разогрею, - я вскочил с места.
- Хорошо, что у меня такой помощник, - она потрепала меня по
волосам. В глазах ее затлел огонек радости.
- Прими пока душ или ванну, - сказал я. - Это пойдет тебе на
пользу. А я буду возиться с едой.
- Спасибо, сынок,- сказала она. - Мне действительно надо взбодриться.
Она ушла в ванную, а я на кухню. К сожалению, от обеда мало что оставалось, поэтому у меня мелькнула мысль сделать что-нибудь дополнительно - приготовить салат из помидоров, сва¬рить картошки. Мне хотелось помочь маме во всем, чтобы облег¬чить груз домашних забот, чтобы ее тонкие белые руки никогда не стали грубыми.
Из ванны мама вышла посвежевшей. Увидев мои хлопоты, улыб¬нулась.
- Ты стал совсем самостоятельным.
- Хотелось бы приготовить что-нибудь более существенное, но я не такой мастер, как ты, - сказал я.
- Не беда, научу, - пообещала она и поинтересовалась: - Сделал уроки?
-Да, - ответил я.
- И устные, и письменные?
- Письменные не задавали, - ответил я.
Она удивленно покачала головой:
- Странно. В девятом классе, мне кажется, вас должны нагружать, а вместо этого практически устраивают каникулы.
- Нагрузка большая, - сказал я. - И в школе, и на дом много
задают. Но все выучить невозможно, да и не нужно.
- В твоем возрасте не надо лениться. Знания не пропадают зря. Ты должен стать всесторонне образованным человеком, - заметила мама.
- Я занимаюсь нормально. Не хуже других.
- Хочется, чтобы ты был лучшим, - ответила она.
- Я такой, какой есть, - сказал я. – Меня нельзя улучшить.
Она посмотрела на меня долгим грустным взглядом:
- Не надо видеть все в черном цвете, сынок. Наша жизнь еще может наладиться. Я буду стараться изо всех сил, чтобы ты ни в чем не нуждался и получил хорошее образование.
-Я не вижу все в черном цвете, - сказал я. - Просто теперь знаю, что такое жизнь на самом деле.
- Хочешь сказать, что мы с тобой остались одни против целого мира? - произнесла она. - Ничего подобного. У нас остались друзья, к которым мы можем обратиться, коллеги твоего брата и, наконец, государство.
Она старалась говорить убедительно, но я видел, что она с тру¬дом преодолевает царящую в ней самой неуверенность.
- Не буду огорчать тебя, мама, - сказал я. - Разумеется, нам помогут, если потребуется. Но ведь мы сильные и в состоянии справиться сами, правда?
Она кивнула и опустила голову. Мне показалось, что в глазах ее задрожали слезы.
- Ты единственное, что осталось у меня на свете, - произнесла она, взяв и прижав к груди мою руку.
- А ты - самое дорогое, что у меня есть, - ответил я.
Мама налила себе каких-то пахнущих анисом капель. Сердечные, догадался я. Потом она пошла к себе и легла. Я укрыл ее пледом.
- Немножко полежу, а потом займусь стиркой, - сказала она. -
На ужин приготовлю тебе жаркое. Хочешь?
- Лежи и не о чем не тревожься. Тебе надо отдохнуть. - Я пощупал ее лоб. Он был горячий.
Принеся маме горячего чая с вареньем, я ушел в свою комнату. Небо заволокло серыми тучами, на дома опустился туман. Сквозь полуоткрытую форточку просачивался сырой воздух. Меня окружало безмолвие. Все предметы в комнате - книги, авторучки, плакаты, боксерские перчатки на стене, все, что было собрано мной самим, теперь казалось чужим. Да и сама комната с ее мебелью представ¬лялась временным пристанищем - местом передышки между штур¬мами жизненных преград.
Мой родной дом не защищал меня, но я не был на него в претен¬зии. Он и не мог защитить.
Настал вечер. Я зажег свет, чтобы не сидеть впотьмах. Квадрат окна стал совсем черным. Голоса и шаги людей, возвращавшихся с работы, постепенно смолкли. Во дворе стало опять тихо. Я надел плащ, заткнул за пояс обрез и, приоткрыв дверь в мамину спальню, сказал:
- Мне нужно идти.
- Куда же это, ночью? - спросила она, пытаясь удержать меня
взглядом.
- По делам, - ответил я. - Не вставай, я сам запру дверь.
- Надень хотя бы шарф, - сказала она.
- Сейчас не холодно, - ответил я.
На улице было пустынно и мрачно. Все соседи позакрывались в своих квартирах и, вероятно, боялись нос высунуть из дома. Им не¬чего было делать на улицах города, начавшего жить по ночным за¬конам. Я пошел вчерашним маршрутом. Стены домов лоснились от сырости, пахло гнилыми ветками и мокрой землей. Я двигался по узкой дорожке тротуара, и никто не попадался мне навстречу. Заб¬ранные решетками нижние окна домов были непроницаемо тем¬ны. Жильцы словно затаились, не желая привлекать к себе внима¬ние с улицы, которая ночью делалась царством злобных, необуз¬данных сил. С каждым шагом я отдалялся от дома, углубляясь в угрюмый квартал. Уши чутко ловили малейшие звуки, глаза присталь¬но вглядывались в корявые тени деревьев, где могло прятаться зло, подстерегающее свои жертвы. Оружие стало уже привычной ношей, и я почти не поправлял его. Громады зданий, как призраки, проплы¬вали мимо и таяли в ночи, а я продолжал неслышно ступать. Тол¬стые подошвы моих башмаков мягко пружинили. Голая лампочка на одном из парадных подъездов заливала желтым светом ступени крыльца, вся остальная часть улицы была погружена во мрак. Фо¬нари, поднятые так высоко, что касались верхушек деревьев, были похожи на гигантских синих светляков. Я шел спокойно и ровно, ни¬куда не спеша. Мой враг объявится сам. Глаза мои были бойницами крепости, через которые я смотрел на мир.
Миновав стройку, я повернул направо. По этой улице редко ходили машины. Здесь был винный магазин и несколько длинных двухэтаж¬ных бараков, которые за ветхостью давно уже пора было разрушить, но, поскольку никто этого не делал, они продолжали верой и правдой служить своим обитателям. На следующем перекрестке я огляделся. Улица была пуста в обоих направлениях, и, постояв, я продолжил путь. Справа открылся большой парк. Лабиринты темных аллей уводили в зловещую глушь и неизвестность. У меня было чувство, что кто-то наблюдает за мной из темноты. Но я сдержался и не стал озираться. Мои движения были похожи на движения робота, каждый шаг которого запрограммирован.
Ночной воздух приятно холодил лицо, тонкой струй¬кой проникал в легкие, и при каждом вдохе я ощущал его животворную силу. Оставив позади еще два квартала, я вышел к корпусам старой табачной фабрики. Днем здесь кипела жизнь, сейчас же на прилегающей к предприятию территории не было ни души. Прохожему, на которого нападут в этих каменных джунглях, следовало уповать только на чудо, милость нападающих или на собственные кулаки. Спасения ждать было неоткуда.
С противоположной стороны улицы меня окликнули:
- Земляк, закурить не найдется? - голос был сиплый.
- Нет, - ответил я отчетливо, не сбавляя и не убыстряя шаг.
- Постой, - произнес голос. - Куда спешишь?
Я не ответил.
- Эй, слышишь? К тебе обращаются,- высокая сутулая тень метнулась ко мне через дорогу. В два прыжка человек настиг меня и преградил путь. У него были тонкие, хищно изогнутые губы и длинные редкие волосы, сальные пряди которых лежали на воротнике пальто.
- Глухой, что ли? - спросил он.
- Я прекрасно слышу, - ответил я и сделал шаг, пытаясь обойти
его. Он вытянул руку как шлагбаум. Я отступил назад, сохраняя между нами дистанцию.
-Давай поговорим, парень, - предложил он. - Куда идешь?
Его широко расставленные глаза суетливо бегали из стороны в сторону. Голос подрагивал от возбуждения. Он не мог скрыть своей радости по поводу того, что встретил человека в этом глухом месте. Считал, видимо, что теперь ему будет над кем поиздеваться.
- Тебя не касается, - ответил я.
- Ух ты, какой смелый, - протянул он и двинулся на меня. Лицо, и без того неприятное, обезобразила широкая ухмылка.
- А чего бояться, - сказал я, - смотри, людей сколько.
Ухмылку будто ветром сдуло. Он быстро и тревожно обернулся. В этот момент я сунул руку под плащ и взвел оба курка. Сердце гулко колотилось, а в ногах появилась слабость.
- Шутник, - сказал парень с облегчением и посмотрел на меня
исподлобья.
- Что тебе нужно, - спросил я.
- Не что, а кто. Мне нужен такой олух, как ты.
- Зачем?
- Чтобы прикончить. На этой улице я хозяин, и если кого поймаю,
то ему конец, - он красноречиво провел пальцем по горлу.
- Ты хозяин над своей задницей, - сказал я. - А улица принадлежит всем.
- Что ты сказал, повтори, - просипел он угрожающе.
- Не люблю повторяться.
- Ты у меня сейчас на коленях ползать будешь, вымаливать прощение. Перед смертью, - сказал он и, выпятив нижнюю челюсть,
стал приближаться ко мне.
- Не успею, - ответил я. - Ты уже будешь на том свете.
Откинув полу плаща, я выхватил обрез. В его глазах заплясал
страх, смешанный с ненавистью. Я приставил оружие к его груди. Палец был готов спустить курок, но непреодолимая сила удержала меня, заставив поколебаться. Этот человек не убивал брата - я ощущал это всеми фибрами души, и как бы он ни угрожал мне, я не мог в него выстрелить. Он стоял, окаменев от ужаса, пот струился по его щекам, и я, испытывая чувство брезгливости, оттолкнул его как что-то гадкое. Решимости довести задуманное до конца снова не хватило. Он рухнул на колени и попытался обнять мою ногу.
- Убирайся прочь, - я освободился и, развернувшись, пошел в
обратную сторону. Обрез висел в опущенной руке. Все вокруг начало постепенно заволакивать туманом - сказывалась близость городского канала. Обрез, мой верный друг, молчал в ладони. Отойдя шагов на двести, я осторожно отжал курки, придерживая собачки боль¬шим пальцем, и сунул его в карман джинсов. Запахнув плащ, прижал обрез к телу и направился домой. В подъезде повстречался сосед с пятого этажа. Он спускался по лестнице, держа на поводке маленькую грязно-белую болонку.
- Ты чего так поздно, - спросил он. - Дивчину провожал?
- Нет, - ответил я. - Гулял один.
Он недоверчиво покачал головой, знаю, дескать, какие прогулки у современной молодежи.
- Смотри, - предупредил он. - На улицах черт знает что творится.
- Меня это не пугает.
- Храбрость - это хорошо, - сказал он. - Но разумная предосторожность не повредит.
- Согласен, - сказал я, поднимаясь на очередную ступеньку. Но
у соседа было хорошее настроение и, несмотря на отчаянно рвущу¬юся собаку, его тянуло поговорить еще.
- В каком ты классе? - поинтересовался он.
- В девятом.
- Большой уже, - поразился он. - Я ж тебя совсем пацаненком
знал. Он хотел спросить что-то еще, но болонка дернула поводок и побежала вниз. С извиняющейся гримасой он покатился следом. Я позвонил в дверь. Мама открыла.
- Что с тобой, - спросила она. - Почему ты держишься за живот?
Я в замешательстве отдернул руку, которой машинально про¬должал прижимать обрез к телу.
- Ничего. Все в порядке, - я вошел в дом.
- Снимай плащ, - сказала она. Я топтался на месте.
- Чего же ты ждешь?
- Хорошо, - ответил я и стал медленно, очень медленно расстегивать пуговицы плаща. Она пожала плечами и пошла на кухню. Я положил обрез на полку одежного шкафа и прикрыл его старым шарфом.
- Жаркое готово, - сказала мама. - Иди мыть руки.
- Сейчас, - ответил я, направляясь в ванную. Пустив воду, я разглядывал себя в зеркало. Лицо осунулось, вокруг глаз наметились черные круги. Из зеркала на меня смотрел утомленный молодой человек с плотно сжатыми губами и жестким взглядом. Только во¬лосы беззаботно топорщились на макушке.
...Утро выдалось пасмурным и дождливым.
- Надень это, - мама сняла с вешалки отцовский плащ. - Он
очень идет тебе.
- Немного великоват, - ответил я.
- Ты же по вечерам всегда носишь его.
- Вечером другое дело, - сказал я. - Уже темно.
- Тогда я отдам его в ателье. Пусть перешьют.
- Не надо, - ответил я. - Еще вырасту, и он мне будет как раз. А
пока надену куртку.
У дверей школы в окружении нескольких подруг стояла Дина. Я прошел мимо, не привлекая к себе внимания.
- Вытирайте ноги, - гремел под сводами вестибюля голос вахтерши тети Дуси. - Ишь, сколько грязи на башмаках.
Входящие послушно и старательно терли ноги о тряпку.
- Драчун пожаловал, - сказала тетя Дуся, увидев меня.
- Ошибаетесь, не люблю драться, - ответил я.
- Помню, раньше смирный ходил. А тут прямо как с цепи сорвал¬
ся, - она с преувеличенным негодованием хлопнула себя руками по бедрам и посмотрела на меня как на последнего оболтуса.
- Они первые полезли, - сказал я.
- Тебе видней, милок, - неожиданно примирительно ответила
она, как бы споткнувшись о мой твердый взгляд.
Я пересек холодный вестибюль, где гуляли сквозняки, и поднял¬ся в класс. Сразу пошел на заднюю парту кокну. Все остальные сели впереди, поближе к доске. Сейчас должна была быть геометрия. Дина вошла в класс одновременно с Ираидой - нашей учительни¬цей, которая о чем-то ласково с ней переговаривалась. Судя по всему, Ираида была в хорошем настроении, и даже ее немигающие, словно нарисованные глаза смотрели приветливо. Моментально установилась тишина. Дина, как и подобает фаворитке, заняла свое место последней, не преминув тем самым в очередной раз ока¬заться в центре всеобщего внимания.
- Быстренько достали тетради, учебники, - потребовала Ираида.- Начинаем работать.
Она была опытным математиком и раньше преподавала в уни¬верситете. Но была немного шизофреничкой, в результате чего, ве¬роятно, и была вынуждена расстаться с вузом. Я любил проявлять активность на ее уроках, казалось, каждый раз узнаю что-то новое. Но теперь и ее предмет, лихорадочный темп, в котором она застав¬ляла всех работать, мерещились мне бессмысленными.
- Какие вопросы по домашнему заданию?
У меня не было никаких. Но с других мест посыпались вопросы. Желающих блеснуть эрудицией оказалось хоть отбавляй.
Урок проходил оживленно. Учитель и ученики понимали друг друга с полуслова. Понимающе кивая головой, радостно записывали в тетради формулы и оригинальные решения. Создавалось впечат¬ление, что все это ужасно интересно и полезно. Но не для меня.
Синяя краска на стенах класса местами потрескалась и облупи¬лась. Над доской висело изречение Ломоносова: «Математика ум в порядок приводит», напоминая, что здесь обитель знаний. Но по¬чему мой ум обязательно должен находиться в определенном по¬рядке? Что в этом хорошего?
Сорок пять минут тянулись как сорок пять часов. Урок - пустая трата времени. Эти знания нужны тем, кому придется сдавать экзамены по математике при поступлении в институт. Для осталь¬ных это балласт. Хотя, спору нет, свое дело математичка знала. Умеет увлечь ребят. Ну и пусть увлекает. Я не собирался им ме¬шать. Главное, чтобы не мешали мне. Впрочем, даже если попы¬таются, ничего у них не выйдет. У них своя жизнь, которой я не могу жить. Они ломали голову над книжными задачами, решая, какова площадь плоскости, пересекающей некую пирамиду. Оп¬ределяли величины углов и выискивали прочую дребедень. Кор¬пели над тетрадями, стремясь во что бы то ни стало найти пра¬вильное решение, и испытывали огромное удовлетворение, если находили его. Как будто от этого что-то изменится. Да, они станут более образованными, что позволит им преуспеть в дальнейшем. Но для меня это было не актуально, потому что весь мир обру¬шился в одночасье. У меня не было других забот, кроме как дож¬даться вечера, чтобы выйти на улицу.
- Кто предложит другой вариант решения? - Ираида обратилась к классу.
- Я!Я! - понеслись голоса.
- Бахметьева! - словно не слыша, математичка обратилась к
Дине. - Почему молчишь? Не нашла другого способа?
Та покачала головой.
- Что-то не похоже на тебя, - сказала Ираида с холодным неодобрением, и глаза ее вновь зашарили по классу. Несколько человек вскинули руки, но она медлила. Ее немигающий взгляд переходил с лица на лицо и, наконец, уперся в меня.
- Папанин, у тебя какой-то отсутствующий вид, - сказала она. -
Ты работаешь или нет?
- Работаю, - ответил я.
- А, по-моему, скучаешь.
- Нельзя сказать, чтобы мне было интересно. Но не скучаю, -
ответил я.
Она нахмурилась:
- У тебя есть другой способ решения задачи?
-Нет.
- Жаль, - сказала она саркастически. - Ведь это так просто.
Достаточно проявить чуточку смекалки.
- Можно, я, - не утерпел лопоухий Хвостунцев, круглый троечник по всем предметам, кроме математики.
- Подожди, - осадила его Ираида. - Ну что, Папанин, не знаешь?
Некая торжественность была в ее голосе, словно ей, наконец, удалось доказать что-то важное. Роль недотепы, которую она пыта¬лась мне отвести, мне не нравилась.
- Знаю, - ответил я со вздохом. - Надо сделать проекцию сечения фигуры на основание. Тогда будет легко вычислить ее площадь.
- Правильно, - сказала она с некоторой растерянностью, а за¬
тем сердито напала на меня: - Почему же ты молчал?
- Желающих и без меня много.
- Покажи решение на доске.
- Не хочу, - ответил я.
- Давай не будем ссориться,- предложила она строго.
- Покажите сами, - сказал я. - Тем более, я все объяснил. Осталась чисто техническая работа.
- Мне не нравится твоя самоуверенность, - она подошла к доске и, многозначительно водя мокрой тряпкой, стерла чертеж. - Ладно. Приступим к следующей задаче. Кто у нас дежурный?
- Я, - вскочил Хвостунцев.
- Принесите мел, а то нечем писать, - по голосу чувствовалось,
что я вывел математичку из себя, и она с трудом сдерживалась, чтобы не накричать на первого, кто подвернется под руку.
Хвостунцев опрометью вылетел за дверь.
На перемене ко мне подошла Марья Степановна. Взяла под локоть, отвела в сторонку, горячо зашептала, приложив ладонь к груди:
- Как я беспокоилась, Святослав! Всю ночь не сомкнула глаз. К
счастью, все обошлось. Разгильдяй, которого ты сбросил с лестни¬цы, остался жив. Позвоночник и голова, слава Богу, целы.
Она взволнованно качала головой, и пудра сыпалась с ее лица.
- Что он себе поломал? - спросил я.
- Уйму всяких костей, - всплеснула она руками. - Месяца два ему
в больнице обеспечены.
- Спасибо, что заступились за меня, - сказал я.
Она кивнула:
- Вчера был педсовет. Обсуждали это ЧП. Кое-кто настаивал на
твоем отчислении.
- Завуч, наверное, - предположил я.
- Нет-нет. Классный руководитель этого оболтуса и еще один учитель, преподаватель труда. Но мне удалось убедить их не совер¬шать ошибку.
- А эту шпану не собираются выгонять из школы? - спросил я с
усмешкой.
- Ну что ты, они ведь пострадавшие... - грустно сказала Марья
Степановна. -Хотя, на мой взгляд, ты поступил правильно. Только не рассчитал свою силу молодецкую.
- Я хотел сделать так, чтобы эти парни больше не приставали,-
ответил я. - Но в мои планы не входило их калечить. Так распоря¬дился случай.
- Впредь будь осторожен, не ищи неприятностей. Не хочу, чтобы
ты уподобился хулиганам. Да и тебе самому слава забияки ни к чему.
- Значит, пусть они творят, что хотят? - возразил я. - Обижают
маленьких, терроризируют ровесников? Из них же вырастут настоя¬щие ублюдки.
- Не обязательно. У многих из них просто ветер в голове. Станут старше - поумнеют, остепенятся, будут нормальными гражданами.
- Вряд ли, - сказал я. - Такие сами не исправляются. Они поймут, если их воспитывать кулаком.
- Не связывайся с ними, - озабоченно произнесла Марья Степановна, но в ее тоне были нотки растерянности, говорившие о том, что она сама не знала, хорош ли ее совет. - Пусть они живут сами по себе.
Я взял ее за руку, которая была сухой и горячей:
- Марья Степановна, вам не о чем беспокоиться. Я сам о себе
позабочусь.
Следующим уроком была история. Идти на нее не было большо¬го смысла, так как я не готовился. Но поскольку историчка Элеоно¬ра никого не заставляла отвечать, не задавала письменно и не име¬ла обыкновения ставить плохие отметки, то пребывание на ее уро¬ке было во всех отношениях безобидным.
Класс походил на птичий базар, где на разные лады галдела жизнерадостная толпа. На толстой физиономии Стрелкина, одного из наших отличников, написано полное удовлетворение. Чувствова¬лось, что он основательно подготовился к уроку и первым потянет руку, когда Элеонора будет спрашивать домашнее задание. Бесша¬башный троечник Черняков лучезарно улыбался в тридцать два зуба и строил глазки девчонкам, которые обзывали его лентяем и без¬дельником. Он легко парировал их выпады, всем видом показывая, что считает своих собеседниц от природы бестолковыми создания¬ми. Рыжий Зюпанов, приняв почти горизонтальное положение и выставив ноги в проход, пересказывал склонившимся над ним двум девчонкам увиденный накануне фильм. Хвостунцев, презрев обя¬занности дежурного, громко болтал с Филипенко, тщедушным, узко¬плечим пареньком - восходящей звездой школьной математики. На нем был кургузый, замызганный костюмчик, из носа текло, и он непрестанно утирался пальцем. Каждый, как на ярмарке, был за¬нят своим делом. Только Дина с отрешенным видом выслушивала самую высокую и грудастую девочку Беллу, которая темпераментно жестикулировала и что-то с жаром тараторила ей на ухо.
Вошла пышнотелая Элеонора в широком балахонистом платье. На губах ее поигрывала ехидная улыбка, словно она считала нас непутевыми озорниками, с которыми, тем не менее, ей было прият¬но общаться.
- Пошумели и успокоились, - она призывно похлопала в ладо¬
ши. - Кто не наговорился, могут выйти в коридор.
Разговоры смолкли, Филипенко запоздало прыснул и тут же ис¬пуганно заткнулся. Элеонора бросила ироничный взгляд в его сто¬рону.
- Вижу, у тебя веселое настроение?
- Да, - ответил тот, слегка покраснев.
- У меня тоже, - сказала она. - Давай постараемся не испортить
его друг другу.
- Ладно, - согласился Филипенко.
Элеонора задала какой-то вопрос по пройденному материалу, одна из девчонок пискляво защебетала ответ. До моего слуха донес¬лось бархатистое жужжание. Я скосил глаза в сторону окна. Между двумя стеклами копошилась пчела. Перебирая лапками, она пыта¬лась взобраться по стеклу, но безрезультатно. Всякий раз, поднявшись на сантиметр-другой, она срывалась. Крылышки превраща¬лись в серебристый круг, раздавалось недовольное жужжание. На¬секомое падало на спину, какое-то время приходило в себя и снова шло на штурм прозрачной преграды. Бессмысленное упорство. Куда лезть, если вокруг замкнутое пространство? Заберись она даже на самый верх, это не приблизит ее к свободе. Пробить стекло она не сможет тем более. Однако она упрямо лезла, а когда набиралась сил, то начинала яростно биться о стекло в надежде вырваться из плена. Как ни смехотворны были ее потуги, они вызывали сочув¬ствие. У нее не было никаких шансов на успех, но было стремление жить.
Как эту пчелку угораздило попасть в такое безвыходное положе¬ние, не сулящее ничего, кроме смерти? Наверное, при генеральной уборке, когда окно развинчивали, чтобы вымыть, залетела из любо¬пытства, вот и застряла. Теперь ей не выбраться, если кто-нибудь не вызволит. Но кому она интересна, кто станет тратить время на жалкое создание, глупую пчелку, несмотря на то, что она куда сим¬патичней, чем какая-нибудь муха? На нее и сейчас-то, кроме меня, никто не обращал внимания. Пчелкина жизнь зависела только от меня. Если она протянет до завтра, я освобожу ее. Сделать это сейчас было бы слишком просто. Жизнь и свободу надо было заслу¬жить, чтобы понять их подлинную цену. Хотелось, чтобы она ощути¬ла, какой это великий дар. Для этого ей нужно было продержаться до завтра. Трудное условие, но у пчелы было за что бороться. Иначе ей уже не увидеть улей, не отведать нектара. Я еще раз посмотрел на маленькую неугомонную полосато-каштановую пленницу и от¬вернулся. Мне было важно, чтобы она дожила до завтра.
Когда закончился последний урок, и ребята засобирались по до¬мам, ворвался Зюпанов с новостью. Сюрприз был неприятный: - Ираида велела всем подняться в ее кабинет. Будучи нашей класс¬ной руководительницей, она любила проводить дополнительные занятия, на которых обычно подвергала экзекуции нерадивых, на ее взгляд, учеников. Портить с ней отношения побаивались, поэто¬му на занятия приходили все.
Услышав известие, два-три голоса протяжно и печально взвыли, кто-то в сердцах хлопнул портфелем, но на этом выражения недо¬вольства прекратились. Перечить никто не осмеливался. Что каса¬ется меня, то я твердо решил уйти и так бы, наверное, и поступил, если бы не Дина, вставшая у меня на пути.
- Подожди, давай останемся, - чуть не взмолилась она.
- Зачем? - спросил я.
- Послушаем. Иначе Ираида потом начнет жизнь отравлять. Она может, сам знаешь.
- У меня на нее иммунитет.
- Все равно, прошу тебя, - она взяла мою руку и потянула за собой.
- Ладно, - скрипя сердце, сказал я.
- Вот и отлично, - обрадовалась она, и я в который уже раз поду¬
мал, что она великолепная девчонка. По ней многие сохли, ее обожали учителя. Ей все сходило с рук - и странные прически, и взрос¬
лые наряды, и дерзости учителям, но даже она робела перед Ираидой.
Мы сели рядом, она удовлетворенно посмотрела на меня взглядом собственника и через секунду как ни в чем не бывало начала вертеться по сторонам.
Ираида появилась из подсобки среди всеобщего гама. Класс моментально затих, все прилежно расселись за парты. Ираида об¬ратилась к Зюпанову:
- Сколько можно болтать, Зюпанов? Неужели не надоело? Лучше бы подумал об учебе, у тебя выйдет тройка в четверти.
- Как тройка? - чуть не поперхнулся тот. - У меня же одни чет¬верки-пятерки.
- Это пока, - многозначительно сказала Ираида. - Но ты уже начал опускаться, последнюю контрольную по алгебре написал кое-как.
- Разве? - занервничал Зюпанов. - Кажется, у меня все было
правильно.
Пухлое, конопатое лицо его порозовело, он заерзал на месте.
- Наделал ошибок, - спокойно констатировала математичка. -
Так что не надейся на отметки, которые стоят в журнале. У тебя могут быстро появиться другие.
- Я исправлюсь, - поспешил заверить Зюпанов, верноподданнически заглядывая ей в глаза и демонстративно складывая руки на парте, чтобы показать, какой он пай-мальчик.
- Такое же замечание всем остальным, - хмуря лоб, сказала Ираида. - Не думайте, если наполучали хороших отметок, то можно
успокоиться и ничего не делать. Со мной этот номер не пройдет. Да и потом, не мне ваша успеваемость нужна, а вам самим. Вы такие молодые, полные сил. У вас еще свежие мозги. Впереди долгая
жизнь, а вы уже сейчас не хотите работать. Что с вами будет дальше, какие граждане из вас получатся? Трутни или полезные члены общества?
- Полезные трутни, - ехидным скрипучим голосом заметил Черняков. Он любил бравировать, особенно на глазах у девчонок.
- Лучше бы молчал, Черняков, - махнула рукой Ираида. – Такой видный парень, а в голове полный вакуум.
Эти слова были встречены довольным фырканьем моих одно¬классников. Своим умением осаживать слишком разговорчивых Ираида снискала себе известные симпатии. Да и вообще, она зна¬ла, как держать в узде сорокаголовую орду, называемую классом.
Через две минуты она окончательно завладела всеобщим вни¬манием. Несмотря на то, что позади были шесть уроков и запас ученического терпения должен был истощиться, ее с интересом слушали. Даже Дина, и та, полураскрыв рот, внимала Ираиде. Про¬песочив двоечников, математичка взялась за ударников. Отлични¬ки были оставлены на десерт. Дине досталось вскользь.
- Бахметьева совершенно перестала заниматься, - укоряюще
сказала Ираида. Это неправда. Дина по-прежнему лучшая ученица во всех девятых классах, но Ираида утрировала сознательно. Она не могла обойти молчанием такую яркую личность, и, поскольку хвалить не в ее правилах, она критиковала. И тем изощреннее, чем лучше человек учился.
- Если бы она думала поменьше о мальчиках, да побольше о
математике, это пошло бы ей только на пользу,- в голосе Ираиды была едва заметная капелька яда. Но по классу пробежало оживление. Те, кому досталось, были рады, что замечание получила даже лучшая ученица. Особенно широко ухмылялись парни, которых она когда-то отвергла. Всем было ясно, что под «мальчиками» подразумевался я один. Несколько голов повернулись в мою сторону. Види¬мо, хотели увидеть мою реакцию. Но я молчал. Неуместный выпад математички даже не царапнул меня. Наши с Диной отношения никого не касались.
По поводу моей драки математичка ограничилась тем, что по¬требовала от меня не распускать руки и пообещала посвятить этому происшествию ближайший классный час.
- Я не допущу, - запальчиво заявила она, - чтобы на репутацию
класса ложилось пятно из-за того, что у кого-то чешутся кулаки. Если ваша агрессивность нуждается в выходе, то выясняйте отношения за пределами школы.
- Да, у меня чесались кулаки, - ответил я. - Но эти подонки вино¬ваты сами. Их было трое против одного, и если бы я стал миндаль¬ничать, меня бы избили.
- Боюсь, как бы драки не вошли у тебя в привычку, - сказала
Ираида. - Мне кажется, ты бравируешь собственной жестокостью.
- Может, мне попросить у них прощения? - спросил я, не узнавая своего голоса. Он был глухим и злым.
Ираида опешила:
- Ты заговорил как гангстер, Папанин. Этого только не хватало.
Или ты всегда был таким?
- Не важно, каким я был, - отчетливо сказал я в звенящей тишине класса. - Главное, что я не сделал ничего плохого и не понимаю,
почему вы на меня взъелись. Вы хотели, чтобы они избили меня?
- Разумеется, нет, - сказала Ираида. - Но от имени всех учите¬ лей школы прошу тебя - постарайся держаться подальше от этих ребят и не ввязывайся ни в какие разборки.
- Почему вы пытаетесь воспитывать меня, а не их? - вырвался у меня вопрос. - Гораздо полезнее для всей школы вдолбить прави¬ла хорошего тона хулиганам, пока их еще не так много. А вместо этого вы встаете на их защиту.
- Я говорю это тебе, чтобы в будущем ты старался найти выход из ситуации бескровным способом. Научись побеждать мирно, без применения силы.
- Пока нет порядка в настоящем, бессмысленно думать о будущем, - сказал я.
- Ты не согласен со мной? - спросила Ираида растерянно.
- Вы предложили хороший рецепт, но попробуйте в обычной жизни убедить хулигана, который хочет расквасить вам физиономию, не делать этого. Посмотрим, что у вас выйдет.
- Человек не животное, - назидательно заметила Ираида. – Его можно убедить словами. Намотай это на ус.
- У вас идеальное представление о людях, - ответил я.
- Чувствую, нам придется вернуться к этому вопросу, - озабоченно сказала Ираида. - По-видимому, ты считаешь, что поступил пра¬вильно.
- Доказывайте обратное, - я пожал плечами.
Ираида покачала головой:
- Если другие будут брать с тебя пример, страшно подумать, во что превратится школа.
Я холодно посмотрел на нее. Ее слова не произвели на меня эффекта. Либо она сознательно лицемерила, либо ничего не смыс¬лила в жизни.
Собрание длилось целый урок. Ираида отпустила нас только со звонком. Тем не менее, с десяток учеников подобно цыплячье¬му выводку сгрудились возле нее, выспрашивая свои оценки за последнюю контрольную, подсовывая тетради, чтобы прояснить непонятные места в решении задач. Им было хорошо с ней. Она была для них строгой, но любимой наставницей.
- До свиданья, - сказал я глухо, когда проходил мимо.
- Всего хорошего, Папанин, - откликнулась она, на секунду оторвавшись от общения со своими подопечными. Она, кажется, сожале¬ла и недоумевала, почему я не примкнул к ним. Но мне нечего делать
в классе, не о чем спрашивать. Топтаться возле нее невыносимо глупо и никчемно. У нее и у тех, кто с ней, были свои заботы, которые я при всем желании не мог разделить, Я отдал школе столько, сколько тре¬бовалось, и ничто больше меня здесь не удерживало.
Дина нагнала меня в коридоре и, приноровившись к моему шагу, пошла рядом. Она очаровательно смотрелась в своем тонком де¬мисезонном пальто.
- Ты куда сейчас? - спросила она.
- Домой.
- Что будешь делать?
- Не знаю, - я неопределенно пожал плечами. Ответ вряд ли
мог удовлетворить ее, но я в самом деле не знал, чем буду заниматься до наступления вечера. Это было просто временное пространство, которое никак нельзя было перешагнуть и которое, поэтому следовало только терпеливо переждать.
Дина опустила глаза и стала смотреть под ноги. Длинные строй¬ные ноги в узких туфлях-лодочках. Она выглядела растерянной. Не понимала, что со мной происходит, и, вероятно, строила бесплод¬ные догадки. Но я ничем не мог помочь ей. Она была из мира, кото¬рому я больше не принадлежал. Никакие эмоции, связанные с ее присутствием, меня не обуревали. Мы в молчании спустились на первый этаж и направились к выходу. Из распахнутых дверей потя¬нуло сыростью.
Мы жили в разных кварталах. Мне было прямо, ей - налево.
- Проводишь меня? - спросила она осторожно. Словно опаса¬лась, что я откажусь.
- Если хочешь, - ответил я. Она кивнула. Мы зашагали вверх по
улице мимо здания школы. К мокрому асфальту прилипли желтые
распластанные листья. Воздух влажен и свеж. Нежарко светил осен¬ний диск солнца с золоченой каймой.
- Зачем ты споришь с Ираидой и другими? - в вопросе сердитое
недоумение:
- Не могу пропускать мимо ушей замечания, которые мне дела¬
ют, - ответил я.
- Все время норовишь огрызнуться. Будто нарочно лезешь на
рожон.
- Это не так, - я покачал головой и слабо усмехнулся. - Вовсе не хочу конфликтовать.
- Однако если будешь продолжать в том же духе, конфликт неминуем.
- Допустим, мое поведение не нравится учителям, но это не по¬
вод менять его, - сказал я.
- В принципе, нет, - согласилась она. - Но ты стал какой-то нелюдимый. Это беспокоит меня.
- Напрасно. Я стал более естественным, а моя жизнь - более
осмысленной.
- В чем же ее смысл? - спросила она недоверчиво.
- Это касается только меня, - твердость моего тона смутила и
уязвила ее. Я почувствовал, как она внутренне сжалась. Ну что ж, если она была столь ранима, ей следовало поскорей избавиться от этого недостатка. Слов ободрения и утешения у меня не было.
Мы подошли к ее дому.
- Хочешь, угощу обедом? - предложила она.
- Спасибо, у меня дома есть, - ответил я.
- Ну и что? - возразила она. - С тобой мне будет веселее. К тому же, ты ни разу не был у меня в гостях.
Дина выжидательно посмотрела на меня. Слово за мной.
Ей очень хотелось, чтобы я пошел. Любой другой из парней почел бы такое приглашение за счастье. Просто пообщаться с ней несколько минут, не говоря о том, чтобы побывать в гостях, было мечтой многих. Я знал также, что больше такого приглаше¬ния могло и не последовать. Но вопросы будущего не играли для меня роли, я не собирался ни сожалеть, ни раскаиваться. Все это было слишком далеко. Подлинными реалиями для меня был я сам и мое оружие.
Завиток каштановых волос скользнул Дине на лоб. Она маши¬нально откинула его, продлевая паузу. В ее безупречно красивых зеленых глазах немое требование: «Согла¬шайся же ты, наконец».
- Пойдем, - сказал я. Она радостно взяла меня под руку:
- Вот увидишь, тебе понравится.
- Будь уверена, я не привередлив.
Шутливо нахмурясь, она увлекла меня за собой. Темный подъезд, стертые каменные ступени. Звон ключей, которыми Дина открыла большую высокую дверь.
- Проходи, располагайся, - она показала взглядом на комнату,
неуловимым движением плеча сбрасывая пальто. - Через пять минут все будет готово.
Она быстро и со вкусом накрыла на стол, посреди которого вод¬рузила длинную хрустальную вазочку с сочно-красной гвоздикой. Была радушна и ненавязчива. Принцесса, которая умеет быть хле¬босольной хозяйкой. И опять я подумал, что другой считал бы себя везунчиком, окажись на моем месте.
Я намазал тонкий ломтик хлеба маслом, надкусил и отложил на тарелку. Аппетит внезапно улетучился.
- Извини, но, по-моему, я сыт.
Ее губы шевельнулись, чтобы спросить что-то, но она сдержалась.
Помедлив мгновение, независимо тряхнула челкой и нарочи¬то бодро поинтересовалась:
- Может, выпьешь кофе?
- Чашечку не откажусь.
Она встала, заполнила никелированную турку и, поставив ее на огонь, приблизилась ко мне. Сказала:
- Знаю, что не имею права учить тебя. Но постарайся взять себя в руки. Тебе тяжело, но нельзя предаваться отчаянию. Надо жить.
- Я держу себя в руках крепче обычного, - заметил я.
Ее груди своими округлостями четко вырисовывались под плать¬ем. Моя рука поднялась и легла на одну из них. Пальцы ощутили тепло упругого тела. Так я ее никогда не касался. Казалось, моя энергия через ладонь стремительно уходит в нее. Закрыв глаза, Дина молчала, но ее тело говорило «Прижмись сильнее». Я убрал руку. Нельзя было размякать и поддаваться.
Она перевела дыхание, словно очнувшись. Отошла к плите. Че¬рез минуту, распространяя пряный аромат, кофе мягко полился в чашки. Дина достала из холодильника вишневое варенье.
- Попробуй, варила сама.
Из вежливости я положил на язык пару маленьких сморщенных ягод. Вкус у них был приятный.
Когда кофе был выпит, я поднялся.
- Торопишься? - спросила Дина.
- Нет, но я хотел бы побыть один.
На ее лице появилось грустное выражение:
- Я сделала что-то не так.
- Не переживай, все нормально. И спасибо за поддержку.
- Тогда побудь у меня еще. Я так хотела, чтобы ты пришел.
- Хорошо, - сказал я. - Чем займемся?
Лицо ее прояснилось:
- Покажу тебе свою картину. Ты будешь первым, кто ее увидит.
- Покажи, - кивнул я. Она решительно взяла меня за руку. Ее
длинная ладонь была мягкой и теплой. Пройдя через гостиную, мы оказались в небольшой комнате с полузакрытыми плотными шторами, посреди которых стоял трехногий мольберт. Холст, установ¬ленный на нем, был закрыт покрывалом.
- Что же ты написала? - спросил я. - Пейзаж?
- Не угадал, - мотнула она головой и торжественным жестом
скинула покрывало. Картина предстала перед глазами - это был мой портрет. Приблизительно таким я видел себя в зеркале. Прав да, на холсте я выглядел более угловато и скованно, но выражение лица было схвачено в точности.
- Превосходно, - сказал я.
- Неужели? - она чуть не захлопала в ладоши. -Мне так приятно это слышать. Целый месяц рисовала. Каждый вечер понемножку.
- Юное дарование.
- А я боялась, тебе не понравится, - она критически посмотрела
на портрет.- Считаешь, получилось?
Она стояла вполоборота ко мне, и я, забыв о портрете, смотрел на ее грациозное сильное тело. Вряд ли она сама осознавала, до какой степени красота ее была впечатляющей.
- Более или менее, - сказал я. - Рисовала по памяти? Не помню, чтобы я позировал.
Она скрестила на груди руки, и два полушария проступили еще отчетливее. Не сводя с меня широко расставленных миндалевид¬ных глаз, ответила:
- Я делала наброски незаметно. Иначе какой бы это был сюрприз?
- У меня бы так не вышло, - меня самого удивила сухость, с
которой я произнес это.
- И это вся твоя похвала?- она возмущенно взмахнула руками. Я
промолчал. Мне хотелось похвалить ее, порадоваться ее успеху,
каким-то образом отметить ее труд. Но слова застревали в горле.
- Знаешь, я все-таки пойду, - выдавил я наконец.
- «Да, конечно», - должна была она ответить с понурым видом.
Но вместо этого она подошла и обняла меня за плечи. Ее щека коснулась моей, и я ощутил нежную шелковистость ее кожи. А потом она сделала то, чего я меньше всего ожидал, - поцеловала меня. Ее пунцовые губы были сладкими, чуть с кислинкой, и пахли вишней. Мои руки обвили ее талию, а потом мне захотелось ощутить в ладони ее грудь. Она мимолетно улыбнулась, когда я сделал это. До сих пор мы никогда еще толком не целовались. Наши губы лишь несмело соприкасались во время поздних вечерних свиданий. Это были трогательные и почти детские знаки любви на узенькой улочке вблизи ее дома, по которой мы обычно гуляли и где расставались. От них кружилась голова, и по телу разливалось приятное томление. Но это было нич¬то по сравнению с тем поцелуем, который она дарила сейчас.
Я почувствовал, как у меня замирает сердце и горячая волна стремительно и мягко врывается в грудь. Мы опустились на пушистый ковер у подножья мольберта. Она доверчиво прижалась ко мне. Мои пальцы перебирали ее блестящие волосы.
- Я хочу быть все время с тобой, - произнесла она, поудобнее
устраивая голову у меня на груди.
- Не знаю, возможно ли это.
- Почему? - спросила она осторожно. Губы ее коснулись мочки
моего уха. Я внезапно осознал, что если посвящу ее в тайну своих
ночных походов, то на душе станет значительно легче. Может быть, открыться ей?
- У меня теперь совсем другая жизнь.
- Понимаю, тебе тяжело.
Я покачал головой:
- Ты не можешь понять. У тебя такого не было. И пусть не будет
никогда.
- Я хочу помочь тебе.
- Каким образом? Я не уверен, в силах ли сам сделать что-то.
- Сделать - что? - спросила она.
- Вернуться к нормальной жизни. Смеяться, радоваться, учиться. Быть как все.
- Наверное, должно пройти время, - сказала она.
- Этого недостаточно.
- Что же еще?
Мы подошли к основному вопросу. Но я не мог сказать правду. Это касалось только меня.
- Лучше не спрашивай. Пойми только, что если я ничего не сделаю, то никогда не смогу уважать себя.
Она окинула меня долгим взглядом:
- Тогда постарайся сделать это...
Мой поздний приход удивил маму.
- Что-то ты задержался сегодня, - сказала она.
- Был классный час, - объяснил я. Она подождала, пока я пове¬шу куртку в шкаф, потом извиняющимся тоном заметила:
- Стала смотреть плащ, который ты не хочешь носить в школу.
Думала, может, старомодный фасон смущает. Вроде нет, вполне современный...
- В таких у нас никто не ходит, - ответил я. - Но для вечерних
прогулок он как раз.
- Передавали по радио - шесть убийств в городе за вчерашний
день, - с болью в голосе сказала мама. - Ни одно не раскрыто.
Ходить по улицам становится все опасней. Надеюсь, сегодня ты никуда не собираешься?
- Ненадолго, - ответил я. - Перед сном.
- Неужели это необходимо, - возразила она. - Лучше выйди на
балкон.
- Я делаю так, как считаю нужным.
Она тяжело вздохнула, плечи ее бессильно опустились. Но сла¬бый, лишенный всяких красок голос прозвучал отчетливо:
- Я нашла в кармане плаща патрон. Откуда он?
Неприятный холодок возник в груди и полоснул по сердцу.
- Дедовский, - сказал я.
- Зачем ты его носишь?
- Он все время там лежал, некогда было вынуть.
- Я сама это сделала. С такой опасной штукой не нужно ходить. Вдруг милиция остановит?
- Это не оружие, - сказал я. - Поэтому милиция придраться не
сможет. Верни его мне. Положу в надежное место, чтобы не валял¬ся, где попало.
Мама достала из кармана халата патрон и с некоторым колеба¬нием, которое отразилось на ее осунувшемся лице, вложила в мою протянутую руку.
- Только обещай не брать его с собой.
- Хорошо, - ответил я, крепко зажав патрон в кулаке.
- Иди, мой руки. Будем обедать, - сказала мама.
- Меня уже покормили.
- Где это? - удивилась мама.
- В гостях у одноклассницы.
- Интересно, что за девочка. Как ее зовут?
- Обычная девчонка, - ответил я.
- Имя-то есть? Хочется знать, с кем общается мой сын, - мама
настаивала как-то неуверенно.
- Ни с кем не общаюсь. Пригласили зайти в гости, отказаться
было неудобно. Вот и все, -я направился к себе в комнату. Закрыв за собой дверь, прислушался. Мама сделала несколько медленных шагов по коридору в мою сторону, затем развернулась и ушла в кухню. Зашумела вода, стукнул посудный шкаф, звякнули тарелки. Я выдвинул нижний ящик стола, обрез был на месте. Сейчас он мне показался огромным. Покрытый узорами металл отсвечивал синевой.
В памяти всплыло лицо брата, суровое, с твердым взглядом, кото¬рый был неотрывно устремлен на меня. Он словно наблюдал за мной, желая знать, что я предприму дальше. Он мог быть спокоен, моя решимость оставалась неизменной. Да у меня и не было друго¬го пути, кроме того, на который я встал, хотя впереди ждала только тьма.
В дверь осторожно постучала мама.
- Поднимусь к соседке, тете Наташе, - сказала она. - Хочешь,
пойдем вместе? Или останешься делать уроки?
Чувствовалось, она сомневалась, что мне будет интересно у тол¬стой тети Наташи, которая делала вкусные пироги, но, будучи вра¬чом, обладала даром переводить любой разговор на болезни.
- Займусь уроками, - сказал я.
- А может быть, прогуляешься, пока светло? - предложила мама. - Я буду не так волноваться.
- Совершенно не о чем волноваться, - сказал я. - Ступай к тете
Наташе. Она, наверное, соскучилась по тебе.
- Ладно, - ответила мама. - Берись за уроки, а я посижу у нее
часок-другой.
Когда она ушла, я вынул из ящика обрез и положил на колени. Его тяжесть действовала успокаивающе. Матово блестевшие стволы были холодными, я погладил их, как гладят доброго верного пса, который никогда не покинет хозяина. Он был единственным, кто понимал меня без слов.
Ни о каких уроках не могло быть и речи. Во имя чего стараться, делать домашнее задание? Что это, как не пустая трата времени, которая могла только увести от главной цели? Со всеми школьны¬ми заботами было покончено. Объяснять мою позицию маме или учителям было бессмысленно. Они иначе смотрели на вещи, счи¬тая, что жизнь должна продолжаться, несмотря ни на что. Они хоте¬ли помочь мне, но их рецепты были непригодны. Я не мог пойти на то, к чему меня побуждали, а именно: жить так, будто ничего не произошло.
Пальцы мои расслабленно лежали на стволах обреза. Тело отды¬хало, голова была светлой и ясной. Необходимо было беречь силы, вечером всякое могло приключиться. Где-то сейчас бродил тот, с кем мне предстояла встреча, когда на город упадет ночь. Бродил и не подо¬зревал, какая судьба ему уготована. Я уже привык к ожиданию, кото¬рое стало неотъемлемой частью моего существования.
Зазвонил телефон. Требовательно и пронзительно. Однако я не стал подходить, мне никто не был нужен. На седьмом звонке он замолк, словно захлебнулся, и в квартире вновь воцарилась тиши¬на. Я один в доме, один в жизни.
Отведя пальцем защелку, я клацнул затвором. Звук короткий и сочный. Пушка не должна подвести. Тем более, от нее требовался один меткий выстрел.
На улице сгустился мрак, часы показывали десять. Я резко под¬нялся из кресла. Было странное предчувствие, что если начну мед¬лить, то не захочется покидать дом, выходить из его уютных толстых стен, создающих ощущение покоя и безопасности. Иллюзорное ощу¬щение... Но иногда и в фикцию хочется верить.
Потертые джинсы плотно обтянули ноги, толстые шнурки надеж¬но закрепили ступни в башмаках, обрез занял свое место за по¬ясом. Завершая наряд, я набросил плащ и, перед тем как выйти за дверь, положил в карман запасной патрон. Мог понадобиться до¬полнительный выстрел. Отныне следовало соблюдать осторожность и не держать ничего лишнего в плаще, пока он висел дома. Не нуж¬но портить маме нервы, расшатанные и без того.
Спустился во двор, огляделся. Было пустынно мрачно, но я чув¬ствовал себя в своей стихии. Мешала только невесть откуда взявша¬яся неприятная тяжесть в ногах, будто ходил целый день. Первые сто метров прошел быстро. Осознав ненужность спешки, замедлил шаг. Миновал невзрачные панельные дома, безвкусно-помпезный фасад института, стадион, облупленные бараки. Навстречу никто не попадался. Две битком набитые легковушки обогнали меня, высве¬чивая длинную тень на асфальте и заставляя подтягивать руку к обрезу. Но тем, кто находился в машинах, было не до меня.
Зачернела громада парка. Я свернул и пошел вдоль его края, чутко вслушиваясь, не раздастся ли предупреждающий об опас¬ности звук, и зорко вглядываясь, не возникнет ли в зарослях ка¬кое-нибудь движение. Но единственное, что я слышал, было соб¬ственное дыхание и шуршание одежды. От парка исходила неяс¬ная угроза, но в чем она конкретно состояла, определить не уда¬валось. Казалось, нахожусь рядом с огромной мышеловкой, ко¬торая вот-вот захлопнется. Сердце гулко билось в груди, рука ин-стинктивно легла на рукоять обреза, шероховатость среза кото¬рой вернула мне самообладание. Охватив ее, я попробовал, лег¬ко ли вынимается оружие, и, убедившись, что все нормально, уб¬рал руку в карман. Со стороны я, вероятно, мог сойти за беспеч¬ного прохожего, который совершал вечерний моцион и не подо-зревал, что подвергает свою жизнь опасности, избрав такое заб¬рошенное место для прогулки.
Две трети парка уже позади, и напряжение, стиснувшее мое нут¬ро, начало ослабевать, когда в боковой аллее я увидел толстого кривоногого парня, одежда на котором, несмотря на внушительные размеры ее владельца, сидела мешком.
- Постой, земляк, - раздался его нервный, недружелюбный го¬лос. Он словно боялся, что я убегу. Я остановился и, сунув руку под плащ, взвел курок. Видя, что человек, которому он приказал остановиться, послушно выполнил команду, тип вразвалочку подошел. У него было круглое мясистое лицо, а голова, росшая будто из самых плеч, была наклонена вперед, и оттого его мутные глазки все время смотрели исподлобья. Рот напоминал узкую щель под двумя бугорками щек. Невозможно было что-то сказать о роде его занятий. Это мог быть и грузчик со склада, и студент, и мелкий торгаш. Но каким бы ни было его дневное занятие, по своей сути, которая мерзко выпирала из него сейчас, это был бездельник, бандит и подлец.
Он оглянулся вокруг и, убедившись, что свидетелей нет, со свис¬том вздохнул и потребовал:
- Дай закурить.
Сигарет у меня не было, но я все равно не стал бы угощать его.
- Курить вредно, - усмехнулся я ему в лицо. Он принял мою ус¬мешку за попытку бравады и лениво сказал:
- Не твое собачье дело. Гони сигареты, деньги, часы. Все, что
есть.
От него остро разило потом. Должно быть, рубашка, которая была на нем, не стиралась недели две. Нет, это все-таки был не студент.
- Тебе они не понадобятся, - ответил я. Щеки его дрогнули, вы¬
ражая замешательство. Наморщив лоб, он попытался сообразить, почему вдруг ему не понадобятся деньги, часы и сигареты, но так и не сумел.
- Пошевеливайся, - он лениво ткнул меня кулаком в грудь. – Что это у тебя там такое?
- Железяка одна, - ответил я, поняв, что он задел обрез.
- Показывай, - потребовал он. Я сделал шаг назад.
- Я кому сказал, падла? - ощерился он. Я медленно вытащил
обрез и направил ему в грудь.
Он осекся и, как загипнотизированный, уставился на ствол. Со¬знание того, что из хозяина положения он превратился в жертву, потрясло его. На лице застыла мучительная гримаса, и только гла¬за бегали из стороны в сторону, отражая лихорадочный и безуспеш¬ный поиск спасения, которым был занят его мозг.
- На понт берешь, - выдавил он хрипло. - Ну-ка, дай сюда.
И протянул растопыренную пятерню, стараясь схватить обрез. Его короткие толстые пальцы коснулись ствола, еще мгновение, и оранжевое пламя хлестнет ему в сердце. Вчера я дал себе слово, что следующая ночная встреча станет переломной и роковой для моего врага. Я бормотал это как заклинание и думал, что сумею убедить себя. Но теперь, когда решающий момент наступил, не мог заставить себя стрелять. Возможно, этот человек являлся банди¬том и убийцей. Но в моем случае он выступал как грабитель, поку-шавшийся на мое имущество, а не на жизнь. А самое главное - я был уверен, что Веню убил не он.
Я размахнулся и ударил его наотмашь стволом. Что-то хрястнуло как сухая ветка. С глухим стоном он схватился за лицо и отшатнулся. Попятился назад, споткнулся о выступавший из земли могучий ко¬рень, упал и стал кататься по земле. Опасности он больше не пред¬ставлял.
Сбивчиво, как после быстрого бега, дыша, я поднял голову. Мох¬натые верхушки сосен четко вырисовывались на более светлом фоне неба. Глаза невольно закрылись, я почувствовал слабое головокру¬жение и оперся о ребристую кору дерева, которая была влажной. Долго так стоять было нельзя, бандит мог очухаться. Я разомкнул веки, выпрямился и, мягко ступая, пошел через парк. Выйдя из него с противоположной стороны, ускорил шаг.
Мясистая физиономия типа, который остался лежать под дере¬вом, встала перед глазами, заслонив все остальное и вызывая чув¬ство тошноты. Захотелось выпить холодной воды. Но сделать это можно было лишь дома. Хотя... Ближе к центру города, возле рынка, должны были находиться коммерческие киоски, которые торгова¬ли ночью. Там было и пиво, и прохладительные напитки, стоившие, правда, бешеных денег, но на одну банку у меня, кажется, хватало. Из остатков того, что копил на велосипед.
Свернул на улицу, ведущую к рынку. Она была пустынной, но в самом конце светились огоньки. Это переливались гирлянды лам¬почек, украшавшие деревянный киоск. Подошел ближе. На малень¬ком пятачке перед воротами рынка было довольно оживленно. У картонных ящиков сидели бабки, продававшие сигареты и водку, шашлычник лениво ворошил затухающие угли в ржавом мангале. Две или три сутулые фигуры подпирали бетонный забор. Никто не обратил на меня внимания. Продавец киоска оторвал от газеты свои выпуклые сонные глаза и вопросительно посмотрел на меня, когда я вплотную приблизился к окошку. Чувствовалось, торговля шла вяло, и он не ждал покупателей. Я достал из кармана замусоленные бан¬кноты и, придерживая локтем рукоять обреза, чтобы случайно не выскочил, выложил, не пересчитывая, на прилавок:
- Что-нибудь попить.
Он небрежно перебрал бумажки, пошарил взглядом по витрине и снял с нее бутылочку апельсинового сока:
- Пойдет?
Я кивнул и, взяв бутылку, отошел в сторонку. Сбил пробку, глотнул шипящей жидкости. Напиток подействовал успокаивающе. Я вздох¬нул полной грудью.
Утолив жажду, направился домой. Не следовало волновать маму долгим отсутствием. На лице у меня, вероятно, от выпитой влаги, выступила испарина, и я с удовольствием подставлял его дуновени¬ям сырого ночного ветерка. Дома, деревья, заборы - все медленно сдвигалось назад. Размазанные огни фонарей, голубые и желтые, покачивались над головой в такт шагам. Город спал, и казалось, что я вообще остался один, и фонари горят только для меня. Сна не было ни в одном глазу. Я мог шагать так долго-долго, целую веч¬ность.
- Наконец-то, - с облегчением сказала мама, увидев меня. - Ты
должен прекратить эти ночные вылазки, если не хочешь свести меня с ума.
- Об этом не может быть и речи, - ответил я. Мама хотела возра¬зить, но, споткнувшись о мой твердый взгляд, промолчала.
Я прошел к себе в комнату, положил обрез и стреляную гильзу в ящик стола, накрыв сверху газетой. Было уже за полночь, но я тем не менее испытывал потребность принять горячую ванну.
- Тебе звонила девушка, - сказала мама. - Твоя одноклассница,
Дина.
- Чего хотела?
- Спрашивала, дома ли ты. А когда узнала, что нет, сказала, что
волнуется.
- Я не нуждаюсь в ее опеке, - сказал я.
- Ну зачем ты так. Она, мне показалось, говорила от чистого
сердца, - мама покачала головой. - С тобой творится что-то неладное. Надо будет зайти в школу, побеседовать с учителями.
- Сколько угодно, - ответил я. - Можешь выложить им все о моих странностях, если тебе хочется.
- Я всего лишь хочу посоветоваться.
- Говори, с кем хочешь, - сказал я безучастно. - Главное, чтобы тебе от этого стало лучше.
- Я не о себе думаю.
- Тогда не нагнетай страсти, прошу тебя, - ответил я. - И никуда
не ходи. Предоставь мне решать самому мои дела.
- Хорошо, - сказала мама. - Пусть будет так. Но обещай, что ты
не бросишь школу.
- У тебя нет оснований думать, что я собираюсь это сделать.
- Я случайно заглянула в твой портфель. Там нет ничего, кроме
двух пустых тетрадей, - она замолчала, ожидая ответа. Наверное,
ей было неловко, что она рылась в моем портфеле, и она думала,
что я вспылю. Лицо ее выражало покорность.
- Мне этого достаточно.
- Создается впечатление, что ты не делаешь уроков. Тебя же
выгонят.
- Давай прекратим этот разговор, мама, - сказал я. - Я поступаю
так, как считаю нужным. Бросать школу не собираюсь, хотя она и не имеет для меня значения.
- Образумься, - продолжала она настаивать, -через год выпускные экзамены. Не порть себе аттестат.
- Я буду ходить в школу, - ответил я. - И домашнее задание тоже буду делать. Успокойся. Просто сегодня практически ничего не задали.
Оба немного раздраженные, мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Перед тем как лечь спать, я нашел ключ и запер ящик стола, где был обрез. Затем повесил его на коль¬цо с ключами от квартиры. Не нужно, чтобы мама начала о чем-то догадываться.
Утром я встал на полчаса раньше и, пока мама спала, погладил себе брюки. Она застала меня с утюгом в руке в тот момент, когда я уже сматывал шнур.
- У вас в школе торжественное мероприятие? - спросила она.
- Нет. Но я хочу научиться сам заботиться о себе, - сказал я.
- Становишься взрослым, - ее голос звучал и одобрительно, и
печально.
В школу пришел одним из первых и, войдя в пустой класс, при¬вычно отправился на заднюю парту. Вскоре влетел неунывающий Стрелкин, бухнул на парту раздутый портфель, бодро закричал:
- Привет, Папанин, ты уже здесь? Знаешь, что сейчас будет контрольная?
Я покачал головой.
-Ты что, не готовился?!- удивился он.- Ну, даешь! Как же будешь выкручиваться? Там такие сложные задачи, что я полночи сидел, тренировался.
- А он и так все знает, - сказал Черняков, появляясь в дверях. -
Правда, Святослав? И вообще, ночью есть дела поважнее, чем подготовка к контрольной.
Он вспрыгнул на парту и, болтая ногами, посмотрел на меня. В глазах его светилось уважение.
- Совершенно верно, - ответил я, глядя в его озорные ясные
глаза. Ему было невдомек, какой смысл я вкладывал в эти слова.
- Здорово ты наказал эту шпану, -сказал Черняков. -А то от них в школе уже дышать стало нечем.
- Они меня допекли, - ответил я коротко.
- Ты, оказывается, крутой, - заметил Черняков, продолжая с
симпатией смотреть на меня.
- Ничего особенного, - пожал я плечами.
- Этих шакалов надо ставить на место. Я поступил бы так же,
если бы ко мне пристали, - сказал он и, помявшись, добавил:
-Правда, может быть, не так жестоко.
- Не хотелось растягивать, - ответил я. - Перевес в силе был на их стороне. Пришлось действовать быстро.
Черняков прямо-таки лучился желанием пообщаться, с упоени¬ем впитывая каждое мое слово. Поэтому, когда прозвенел звонок, он с крайним сожалением поплелся на свое место. Весь класс был в сборе, и физичка, бегло окинув нас взглядом, даже не стала прово¬дить перекличку. Деловито приказала всем достать по тетрадному листочку и стала быстро как пулемет диктовать условия задач. При¬вычная золоченая брошка как орден поблескивала у нее на груди.
- Имейте в виду, - сказала она многозначительно. - От этой контрольной зависит ваша оценка в четверти.
Жалобные охи прокатились по классу.
- Ничего, - успокаивающе добавила физичка. - Тот, кто готовил¬ся, может не волноваться.
Ее слова мало кого утешили. В них не было даже намека на снис¬хождение. Стенания, как искренние, так и притворные, продолжа¬лись. Для одних эта контрольная была драмой, другие прикидыва¬лись, что им трудно, из желания побездельничать, а третьи отдава¬лись ей со всей душой, используя ее как возможность проявить себя. Но так или иначе все рассчитывали либо справиться с конт¬рольной самостоятельно, либо списать у соседа.
Так же как и остальные, я вырвал из тетради листок и положил перед собой. Время, отведенное на контрольную, неумолимо со¬кращалось, а я даже не притрагивался к авторучке. Задачи были не такие сложные, и я мог решить их, но рука не подымалась писать. Зачем демонстрировать знания, которые мне не нужны? Не нужна была и хорошая оценка в четверти, безразлично - испорчу ли я от¬ношения с Акулиной. Все, что происходило вокруг, было мелким и ничтожным и ни на йоту не могло улучшить моего положения.
- О чем мечтаешь, Папанин?- спросила физичка после того, как
несколько секунд пристально смотрела на меня. Несколько голов с
озадаченно раскрытыми ртами повернулись в мою сторону.
Я неопределенно пожал плечами.
- Не отвлекайся, времени осталось мало, - заметила она строго. Я кивнул, продолжая, однако, сидеть сложа руки. Ее брови удивленно выгнулись:
- Пиши, Папанин. Или ты не готов?
- Готов, - ответил я, чувствуя, что ей не нравится мой спокойный
тон.
- Не вижу, - сказала она и направилась ко мне. Ее приближение
было медленным и неотвратимым. Наконец пышный бюст завис над моей партой.
- В чем дело? - острый некрашеный ноготь указал на нетронутый листок. - Ты даже не начинал.
-Думаю, - ответил я.
- Что-то слишком долго, - буркнула она недовольно. - Не успеешь.
- Посмотрим.
Грузно повернувшись, она отошла. Провожая взглядом ее мощ¬ный зад, я подумал, что она права. Возьмись прямо сейчас за дело, мне все равно не успеть.
Звонок прозвучал резко и неожиданно, заставив вздрогнуть моих одноклассников как от электрошока. Неприятный холод пронзил грудь при мысли о том, что я так ничего и не сделал – безотчетная реакция добросовестного ученика, которым я был когда-то. Застуча¬ли крышки парт, народ потянулся сдавать работы. Мой листок ос¬тался лежать на парте.
Мне нужно было в кабинет истории. В коридоре кто-то дернул меня за штанину.
- Извини, пожалуйста.
Я недовольно нахмурился и опустил глаза. Это был первоклаш¬ка, за которого я вступился. Задрав стриженную ежиком голову, он с тихим восхищением смотрел на меня.
- Ты такой смелый, - сказал он. - Спасибо тебе.
- Не за что, - ответил я мягко. - Тоже будь смелым. Это не
трудно.
- А как тебя зовут? - спросил он смущенно.
- Святослав.
- А меня - Саша, - он доверчиво прижался к моей ноге. - Приходи к нам в класс.
- Зачем?
- Я рассказал всем, как ты дерешься, и мы хотим, чтобы ты стал
нашим вожатым. Я потрепал его по волосам:
- Не могу. Занят. И потом... Сомневаюсь, что из меня получится
вожатый.
Последняя фраза вселила в него надежду.
- Получится, получится, - сказал он убежденно. Я покачал голо¬вой.
- Все равно, приходи. В любое время, когда будешь свободен.
Наш класс - первый «Б», - настаивал он. - Ладно?
- Не знаю, - ответил я скрепя сердце. Жаль было отказывать
мальчонке, но и обнадеживать его я не мог.
Дверь в кабинет истории была не заперта, внутри никого не было. Жива ли еще моя пчела? По мере того, как я приближался к окну, где она томилась, мне все больше казалось, что я опоздал. Значит, не судьба, подумал я, чувствуя, как грудь напивается свинцовой тяжес¬тью горечи и разочарования. Но тут же, к радости своей, увидел, что ошибся. Моя знакомица была жива и ползала у нижнего края стек¬ла, упрямо волоча свое тельце на ослабевших лапках. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я некоторое время наблюдал за ней. Сил у нее оставалось немного, и часы жизни были сочтены. Не дотянет и до вечера, если оставить ее в этой ловушке. Но я не собирался оставлять ее. Она выдержала жестокое и во многом бессмыслен¬ное испытание. Но тем не менее, я был благодарен ей за то, что она выжила. Это было добрым знаком, укрепившим мою решимость.
Нужна была отвертка, чтобы развинтить окно. Или другой заост¬ренный предмет. Я порылся в карманах и нащупал монетку. В принципе могла подойти и она. Болты были туго замазаны краской, по¬этому пришлось покорпеть, чтобы расчистить их. Остальное было делом техники. Я раздвинул раму и поставил пчелке палец. Поколе¬бавшись, она взобралась на него, и я вытянул руку за окно. У нее, должно быть, зарябило в глазах от многоцветья осенних листьев, которые густо усыпали деревья и землю. Но пчелиный инстинкт бе¬зошибочно подскажет ей, куда лететь. Сейчас она набиралась сил после многодневного плена и даже не понимала, что ее спасение было случайной прихотью человека. Но я был рад помочь этому крошечному существу, потому что был сильнее и одновременно чув¬ствовал себя похожим на него. Пчелка расставила лапки пошире, ткнула хоботком в кончик пальца, как бы прощаясь, и стартовала с ногтя. Крылышки превратились в блестящий круг, и она, рухнув сна¬чала на метр-два вниз, сделала пологий вираж и пропала из виду.
С Диной в этот день мы не обменялись ни словом. Несколько раз ее стройная гибкая фигура мелькнула в толпе. Казалось, она хотела, чтобы я ее заметил, как бы давала понять - вот я, можешь подойти в любой момент. Так ли это было на самом деле, не знаю. Но я не подошел.
Вернувшись домой, переложил патроны из чемодана в стол, что¬бы они всегда были под рукой. Решил, что в следующий раз не буду оставлять заряженный обрез на ночь. Находясь дома в полной бо¬евой готовности, он таил в себе смутную угрозу. Лучше его нейтрали¬зовать. Раньше я не придавал этому значения, а теперь вдруг осоз¬нал, что держать заряженное оружие в доме ни к чему - здесь не было врагов.
До того, как мама пришла с работы, я навел в квартире кое-ка¬кой порядок - вымыл посуду, протер пол в кухне, пропылесосил ко¬вер. Все это проделал механически, как автомат.
В десять вечера, выпив чашку кофе, я вышел на улицу. Придерживая под плащом обрез, двинулся к трамвайной линии, куда меня безотчетно тянуло. Гнетущая тишина стояла вокруг. Слышен был лишь скрип моих ботинок. Неухоженная живая изгородь беспоря¬дочно топорщила свои голые ветки под окнами домов. Улица была запущенной и грязной. Куски битого асфальта валялись под ногами, и я то и дело носком ботинка отшвыривал их на обочину. Густые тени, отбрасываемые кронами деревьев, были изрешечены блед¬ным светом фонарей, недостаточным, впрочем, чтобы рассеять объявший улицу мрак. Мои шаги были широкими и неторопливыми, я не был ограничен во времени. Это был вечерний обход моих вла¬дений, на одном из отрезков которого предстояло очередное сви¬дание. Слева от меня осталась стройка, над которой железным журавлем высился подъемный кран. Окружавший ее забор зиял многочисленными дырами, через которые были видны кучи песка, кирпича, бетонные плиты. Не исключено, что какие-то бомжи обо¬сновались там на ночь, но эти отчаявшиеся, несчастные люди были не теми, кого я искал. Из подворотни никто не бросался мне на¬встречу, дворы, мимо которых я проходил, были пустынными. Квар-тал выглядел вымершим.
Сразу же за стадионом улицу впереди меня пересекали два субъекта. Они шли по своим делам и не обращали на меня внима¬ния. Но моя рука все равно опустилась на рукоять обреза и остава¬лась там до тех пор, пока типы не растаяли во тьме. Мой взгляд скользил по однообразным плоским фасадам зданий, по кучам мусора, разбросанным, где попало, по толстым стволам старых вя¬зов, выстроившихся по краю дороги. Отражение луны неслышно плавало в черных окнах, и от этого дома казались еще более чужи¬ми и неприятными.
Вот и место, где состоялась первая ночная встреча. Я повернул в глубь района и пошел по улочке, где не было ни магазинов, ни жи¬лья. По одну сторону тянулись складские помещения, по другую -железные гаражи с висящими на воротах пудовыми замками. Ас¬фальт был усеян бутылочными осколками, которые скрипели и с хрустом ломались под ногами. Между гаражами были глубокие щели, в которые мог протиснуться человек, и откуда несло помоями. Един¬ственный работающий фонарь был за следующим перекрестком. Остальные таращились со своих высоких мачт. Мои мускулы и нервы были расслаблены. Так было легче. Если бы я постоянно держал их в напряжении, то уже давно бы устал и, возможно, не смог бы четко отреагировать на внезапную опасность. Сейчас же я полностью контролировал свои чувства и мог приступить к активным действи¬ям, как только потребуется.
Проходя мимо большого гаража с ржавыми воротами, я вдруг услышал шум, похожий на звук падающего ведра, и кто-то опроме¬тью бросился в мою сторону. В первый момент показалось, я вспуг¬нул бродячую кошку, но потом звук тяжелых шагов, явственно доно¬сящийся из щели, заставил отказаться от этой мысли. Мурашки по¬бежали по спине, но, сдерживая себя, я медленно положил руку на обрез и взвел один за другим оба курка. Слух был настолько обо¬стрен, что я даже услышал, как они хищно щелкнули.
Краем глаза заметил плотную фигуру, которая, покачиваясь, по¬явилась в проеме. У парня были могучие плечи, затянутые в блестя¬щую кожу мотоциклетной куртки. Едва выступив из темноты, он по¬пытался длинной обезьяньей лапой схватить меня за шею, но я шагнул в сторону, и он чертыхнулся. На вид он был моим ровесни¬ком. Переваливаясь на кривых кавалерийских ножках и вихляя непропорционально длинным телом, он двинулся на меня. Его свер¬лящий взгляд выплескивал злобу.
- Чего здесь ходишь? - голос не предвещал ничего хорошего.
- Дышу воздухом, - ответил я, готовясь выхватить и разрядить
ему в брюхо обрез, сделай он еще хоть шаг Вступать в рукопашную не входило в мои намерения. Но вдруг его нога попала в выбоину на тротуаре, и он стремглав полетел на меня, выставив вперед руки. Это не было похоже на хитрость, поэтому я не выстрелил, а просто уклонился от этой непроизвольной атаки, резко отшатнувшись. Восстановив равновесие, парень подозрительно посмотрел на меня. Его, должно быть, удивляло, почему я не убегаю. Чтобы не пугать его, я вытащил руку из-под плаща. Теперь он мог ясно видеть, что ладони мои пусты. Парень воспрянул духом, неверно истолковав мой
жест как отказ от всякого сопротивления.
- Поздновато для прогулок, - хмыкнул он.
- У каждого свой режим, - ответил я.
- Иди-ка сюда, - поманил он пальцем. На лице его появилась
гаденькая ухмылка. Он был пьян, хотя и не до такой степени, чтобы не соображать, что делает. Глаза его лихорадочно блестели, и это было опасно.
- Зачем? - пожал я плечами. - Мне и здесь хорошо.
- Иди, не бойся, - он еще больше осклабился. - Плохо не сделаю.
- Не хочу.
- Пойдем туда, - словно не слыша моего ответа, он показал на
щель, из которой вылез. - Там нам никто не помешает.
- Здесь тоже, - заметил я.
- Пойдем, - тон его стал угрожающим. - А то рассержусь.
- Сколько угодно, - сказал я. - Наплевать.
- Однако ты начинаешь действовать мне на нервы, - произнес
он. - Но я добрый и в последний раз говорю тебе: пойдешь со мной, все будет нормально. Нет- пеняй на себя.
- Мне терять нечего, - сказал я. - Но я тоже добрый. Скажи,
зачем зовешь, и, может быть, я пойду.
- Тут нет никакого секрета, - затараторил он. - Посидим, поговорим о жизни. Ты расскажешь, что делаешь тут один ночью. Наверня¬ка есть причина. Может, с родителями поссорился или друга ищешь...
Он хитро прищурился. И сразу очевидной стала фальшь его слов.
- Если ты думаешь, что я на тебя нападу, отниму деньги, убью, это не так. Поверь, - продолжил он, картинно положа руку на серд¬це.
Но я был далек от того, чтобы верить ему, потому что при слове «деньги» глаза его вспыхнули мрачным огнем.
- Денег у меня все равно нет, - сказал я.
- Немного-то, наверно, есть, - протянул он недоверчиво.
- Какая разница, если деньги тебя не интересуют?
-Хочу знать, - сказал он раздраженно. Чувствовалось, запас его терпения и вежливости истощался.
- Дело не в этом, - возразил я как можно спокойнее и высказал
свою догадку. - Ты хочешь заманить меня за гаражи, а там достанешь нож или попросту воспользуешься превосходством в силе и заберешь у меня все, что есть. Разве не так?
Выражение суетливой озабоченности вмиг исчезло с его лица.
- Догадливый, - ответил он с усмешкой и вытащил из заднего
кармана джинсов кастет. - Это видел? Если хочешь, чтобы зубы остались целы, ступай за мной.
- Но я же сказал, что у меня ничего нет, - возразил я.
- Тем хуже для тебя, - заметил он со зверской иронией. - Тогда
тебе придется вымаливать прощение.
- Не люблю унижаться.
- Будешь, как миленький, - пообещал он и направился ко мне
нарочито медленной походкой, которая в другой ситуации выглядела бы комично из-за колесообразного изгиба ног.
Я неспеша раздвинул полы плаща и положил ладонь на рукоять обреза. Он замер как вкопанный.
- Дай-ка сюда эту штучку, - я кивнул на кастет. Он колебался, и я вытянул обрез из-за пояса:
- Считаю до трех.
При счете «два» он дрожащей рукой протянул мне кастет. Весь его апломб бесследно растаял. Он трясся как осиновый лист.
- А теперь убирайся.
Он торопливо кивнул и затрусил прочь, с опаской оглядываясь через каждые пять шагов. Чем дальше он удалялся, тем быстрее становился его бег. Такой слизняк не мог убить брата.
Когда он скрылся из виду, я подбросил массивный кастет на ла¬дони и сунул в карман. Но до дома не донес - выбросил по пути в канализационный люк.
Утром я проснулся от тяжести на сердце, будто на него положи¬ли гирю. Оно ныло и не давало спать. Лежа на спине и уставившись в потолок, я физически ощущал тоску, которая глодала душу. Превоз¬могая слабость, пошел на кухню, порылся в аптечке и выпил две таблетки валерьянки. Это немного притупило боль, но все то время, пока я собирался и шел в школу, она неотступно была со мной. Толь¬ко когда слился с толпой у входа в здание школы, спокойствие и самообладание вернулось ко мне.
Отсидев все пять уроков, побрел домой. Школьный день не при¬нес неожиданностей. Учителя не делали меня объектом своего внимания, и только на географии мне досталось.
Географичка вызвала отвечать по экономическому положению Венгрии, а я сказал, что оно меня не интересует. «Садись, два», - буднично произнесла она. Я не стал ни протестовать, ни оправдываться. Меня не трогали даже сочувственные взгляды одноклассников.
Войдя в подъезд, по привычке дернул незапертую дверцу по¬чтового ящика. Газет не было, но из металлической ниши выпорхнул белый прямо¬угольник и, кружась, упал к моим ногам. Я поднял его. На листочке было напечатано: «Повестка», а ниже сообщалось, что гражданину Папанину С, то есть мне, надлежит явиться в райотдел милиции в кабинет номер такой-то, к следователю такому-то.
Часть вторая
В узком, шага на три, коридорчике беспрерывно сновали люди, в основном, в милицейской форме. От красных околышей и золотых кокард у меня рябило в глазах. Я стоял у одной из дверей и ждал своей очереди. Наконец, хозяин кабинета освободился, и я зашел. За столом под зарешеченным окном сидел белобрысый майор. С квадратной челюстью, широкими плечами и голубыми глазами. Тот самый, который вел дело об убийстве Вени. Своим видом он как бы олицетворял пропагандистские штампы о мощи, справедливости и дисциплине служителей закона.
- Проходи, садись, - сказал он сухим протокольно официальным тоном, будто видел меня впервые,
Я протянул повестку и опустился на холодный металлический стул, какими обычно меблируются столовые общепита, с единственной разницей, что этот привинчен к полу. Удовлетворенно кивнув, майор взял повестку, поставил в ней галочку и отложил в сторону, после чего надолго вперил в меня задумчивый взгляд. Взгляд вроде бы мудрый, снисходительный и спокойный, но за ним ощущались недо¬верие и сталь. Я подумал, что правильно сделал, ничего не сказав маме о вызове. Если бы она увидела, как на меня здесь смотрят, с ней мог случиться приступ,
- Как зовут? - разлепил майор губы.
-Святослав.
- Хочу, чтобы ты мне кое-что прояснил, Святослав, - он отодвинулся от стола и встал. В нем было не меньше метра восьмидесяти пяти. Сидящий без единой морщинки китель подчеркивал осиную талию.
- Дело очень серьезное, - продолжил он приятным, рокочущим
басом. - Нужно, чтобы ты нам помог.
- Это касается брата? - с расстановкой спросил я.
- Не только, - ответил он и, заложив руки за спину, начал мерить расстояние между стенами широкими неторопливыми шагами. Его высокие черные сапоги были начищены до блеска.
- Тебя тоже.
- Не понимаю, - я пожал плечами. Он навел на меня проницательный взгляд, словно пытаясь прочесть мои мысли. Затем усмех¬нулся:
- Давай условимся сразу. Это не допрос, а разговор.
- Не вижу разницы, - сказал я. - Вы находитесь при исполнении
служебных обязанностей.
- Верно, - вздохнул он. - При исполнении.
- Поэтому не будем терять времени. Задавайте ваши вопросы.
Он хмыкнул и покрутил головой:
- Значит, быка за рога?
- Вот именно.
Большими медленными шагами он вернулся на свое место и, положив руки на стол, сплел пальцы:
- Нервничаешь?
- Самую малость, - сказал я. - Но не обращайте внимания. Это мои проблемы.
- Я тоже нервничаю, - признался он. - От тех ужасов, что вижу
каждый день.
-Не надо. Лучше делайте свое дело. Людям будет боль¬ше пользы.
Он хмуро посмотрел из-под рыжих бровей:
- Можешь поверить, делаем все возможное.
Я пожал плечами.
- Тяжело вам, наверное, с матерью? - сочувственно спросил он.
- Кому сейчас легко?
- Ты теперь главный мужчина в доме. На тебе вся ответственность. Как живешь? Чем занимаешься?
- Учусь в школе, как и раньше.
- Денег хватает?
- Пока не жалуемся. Если надо, начну подрабатывать.
- Правильно, - кивнул он одобрительно. - А вечерами что делаешь?
Вопрос был задан участливо и буднично. Майор сопроводил его мягкой улыбкой.
- По-разному, - ответил я.
- А точнее?- спросил он с любезной настойчивостью.
- Книги читаю, телевизор смотрю, уроки делаю,- перечислил я
первое, что пришло на ум.
- С друзьями встречаешься, - подхватил он.
- Сейчас нет, - ответил я.
- Так, - он потер щеку и с недоверчивым сожалением уставился
на меня. – Значит, дома сидишь?
-Да.
- Даже гулять не выходишь? - его настойчивость становилась
все более явной.
- Даже,- ответ дался легко и спокойно, и я сам удивился своей
невозмутимости.
- Мне кажется, ты говоришь неправду. Подумай хорошенько, -
предложил он.
- Не понимаю, к чему вы клоните.
- Сейчас поймешь, - он поднял руку, призывая к терпению. - Но
сначала растолкуй, как ты оказался вечером двадцать второго числа возле Красного рынка, если, по твоим словам, никуда не выхо¬дишь?
Скучающее выражение появилось на его лице. Он словно делал вид, что ему все ясно и без моего ответа.
- Ходил за хлебом, - сказал я. - А откуда вы знаете, что я там
был?
- Тебя видели.
«Продавец коммерческого ларька», - подумал я и, судя по тому, что майор не стал уточнять источник информации, оказался прав.
- Поздновато для похода за продуктами, - заметил он, прищурившись. - Да и от дома далековато.
- Когда есть хочешь, на часы не смотришь. А базар - единствен¬ное место, где в любое время торгуют лепешками.
- Ну и как, купил? - в уголке его рта появилась ехидная складка.
- Купил, -ответил я ровно.
- Почему сразу не сказал, что выходил из дома?
- Это ведь мелочь.
- В нашем деле любая мелочь важна, - сказал он наставительно.
- Зачем все эти вопросы? - спросил я. - Почему вас интересует,
где я был?
Он несколько секунд молча смотрел на меня, как бы раздумы¬вая, говорить или не говорить. Потом ответил:
- Видишь ли, в том районе был убит человек, В парке, неподалеку от Красного рынка.
- Мало ли, кого где убили, - заметил я. -Какое это имеет отноше¬ние ко мне?
Снова долгий испытующий взгляд. Аккуратно подбритые виски майора отливали серебром - я заметил это только сейчас. Он не¬мало повидал в жизни.
- Думаю, никакого. Никакого... - повторил он со значением. В груди у меня поселилось тревожное чувство, и я против воли спросил:
- А что с ним случилось?
- Зарезали, - ответил майор буднично.
Перед глазами всплыло лицо подонка, которого я ударил. Не¬ужели это он? Очухался и в слепой ярости зарезал первого встреч¬ного? Если да, то это на моей совести. Почему я не прикончил его?
Я сжал кулаки.
- Ты никого подозрительного не видел? - спросил майор.
- Был один тип, - сказал я неуверенно. - Толстый такой. С круглым мясистым лицом и кривыми ногами.
Майор нахмурился.
- Не этот? - он откуда-то достал фотокарточку.
На ней крупным планом было запечатлено лицо трупа. Сердце екнуло.
- Похож, - ответил я. Это был тот самый тип, которому я врезал.
От судьбы не ушел.
- Где ты его видел?
- Возле базара, - ответил я равнодушно.
- Можешь описать подробнее?
- Не помню сейчас точно, -я покачал головой. - Случайно заметил его и даже не уверен, он или не он.
- Не густо, - вздохнул майор.
- Это дело меня не волнует, - сказал я. - Мне нужен другой убийца.
Лицо майора стало сосредоточенно-мрачным, как будто я на¬помнил ему о том, что и так тяготило его душу.
- Мы принимаем меры, чтобы разыскать сволочь, убившую твое¬
го брата.
- Мне важен результат.
- Наберись терпения, - сказал он уверенно. - Мы постараемся
найти его.
Он был обязан так ответить, но его слова прозвучали для меня пустым звуком.
В школу я пришел, когда до конца второго урока оставалось де¬сять минут. Заходить в класс не имело смысла, и я до звонка просто¬ял у стеклянной стены на третьем этаже, ожидая, когда в коридор гурьбой повалят мои одноклассники. Наконец, их масса покатила мимо меня к повороту на лестничную клетку. В глазах у всех свети¬лась какая-то цель - будь то добраться до следующего кабинета и поскорее освободить руки от портфеля, будь то выскочить во двор или занять очередь в буфет. Они толкались, обгоняли друг друга, и под низким потолком разносился их беспорядочный гам.
Многие таращили на меня любопытные глаза, словно вопрошая: как это ты осмелился пропустить урок Ираиды? С их позиции, если у меня не было уважительной причины, это было неразумно. Кое-кто начал переговариваться, кивая в мою сторону. Взгляды девчонок были сочувственными. Одной из последних в дверях показалась Дина. Она сразу же направилась ко мне. Глядя на ее приближающуюся узкобедрую и длинноногую фигуру, я подумал, что равных ей, безус¬ловно, в школе нет. Но эта мысль была холодной и бесчувственной. Еще издали Дина улыбнулась мне. Такая улыбка когда-то могла за¬ставить забурлить кровь в жилах, но сейчас я был не тот. Она подо¬шла и встала так, что грудь ее почти касалась моей.
- Ты где был?
- Да, в одном месте, - ответил я.
- Ираида объясняла новую тему по матанализу, ехидничала по
твоему поводу. Ты единственный, кто отсутствовал.
- Что же она говорила?
- Что ты, видимо, считаешь себя умнее всех остальных, раз по¬зволяешь себе пропускать ее уроки, - Дина махнула рукой. - И про¬чую ерунду. Она порядочная злюка.
- Она права, что пропускать нехорошо, - ответил я.
- Не хочешь зайти к ней - объяснить, в чем дело, - спросила
Дина осторожно.
- Считаешь, это необходимо?
- Так будет лучше, - сказала она. - Зачем портить с ней отношения. Они у вас и без того не идеальные.
- Хорошо,- я кивнул и направился в класс.
Дина пошла со мной, видимо, для оказания моральной поддержки.
Ираида тряпкой стирала формулы с доски, когда мы вошли.
- Я не смог быть на вашем уроке, - сказал я. - Ходил в милицию.
Она с небрежным видом бросила тряпку на стол и холодно осведомилась:
- У вас есть документ, подтверждающий ваши слова?
Ей был совершенно не нужен документ. Она просто искала по¬вод отчитать меня, чтобы излить свою желчь.
- Я не видел в нем необходимости, полагая, что моих слов будет достаточно, - ответил я.
- Есть определенный порядок, молодой человек. Если вы отсутствуете, значит, нужно принести справку.
- Буду иметь в виду, - сказал я.
-Пожалуйста, будьте любезны,- ядовито ответила она и, словно между прочим, поинтересовалась: - Кстати, зачем вас вызывали?
- Для беседы, - ответил я и увидел, как в ее глазах зажглись
огоньки интереса. Чувствовалось, ее так и подмывает узнать подробности.
- Опять где-нибудь нахулиганили, - полуутвердительно изрекла она.
- Не успел, - сказал я. - Просто в связи с разгулом преступности в городе посоветовали пореже выходить из дома.
Ираида вздохнула и покачала головой. Лицо ее осунулось, и она превратилась в обычную немолодую женщину, у которой, помимо учительских, был ворох и других забот. В частности, подрастающий сын, который учился в нашей школе.
- Что делается... Что делается, - сказала она горько. - Будьте осторожней, дети. На улицу, и в самом деле, вечером выйти страшно.
Дина согласно кивнула, я промолчал. Ираида поочередно взгля¬нула на нас и, подавляя слабость, заставившую ее причитать секун¬ду назад, вернулась в обычную свою колею:
- Но преступность преступностью, а уроки мои, пожалуйста, не
пропускайте. Что касается вас, Бахметьева, то я вами особенно недовольна. Вы стали очень рассеянны. Мой вам совет – поменьше думайте о мальчиках, - произнесла она со свойственной ей прямотой и бесцеремонностью.
Дина зарделась и метнула в Ираиду испепеляющий взгляд.
Акулина не любила опаздывающих и уже собиралась закрыть дверь в класс, когда мы с Диной проскользнули мимо нее. Я напра¬вился на свое место за задней партой, ощущая на своей руке щеко¬чущее тепло ее пальцев, которыми она только что украдкой косну¬лась меня. Дина, безусловно, переживала, не понимая, что со мной творится. Но помочь я ей не мог, ей предстояло самой взять себя в руки. Благодаря своему практическому уму, она сумеет это сделать. Ей было о чем беспокоиться - о своем будущем, кото-рого у меня не было. Меня поглощала только одна забота - дож¬даться наступления ночи и погрузиться в вязкую атмосферу городс¬ких улиц, чтобы в очередной раз встретиться лицом к лицу с мразью, которая считает себя на них полновластной хозяйкой, и предъявить ей счет.
Акулина положила перед собой стопку контрольных работ по физике и неспеша стала переписывать отметки в журнал и по ходу комментировать ошибки. Это отняло, ко всеобщему удовлетворе¬нию, добрую половину урока. У кого какие оценки, я не вслушивался и обратил внимание только на одну из них, когда учительница моно¬тонным голосом сказала: «Бахметьева - пять». Молодец, девчонка, подумал я отрешенно.
Физичка отложила последний листок и посмотрела в класс. Ее взгляд разыскал меня:
- Папанин, а где твоя работа? Я ее не видела.
Вслед за вопросом наступила полная тишина. Несколько голов повернулись в мою сторону, десятки глаз уставились в ожидании ответа. В них было одно только праздное любопытство. Я стряхнул пылинку с рукава пиджака и сказал:
- А я не сдавал,
У Акулины от удивления вытянулось лицо, но она быстро овладе¬ла собой.
- Что тебе помешало?
- Ничего, - пожал я плечами.
Она с сосредоточенным видом опустилась на стул, который жа¬лобно заскрипел под ее весом.
- Так ты, что, унес ее домой? - сказала она недоуменно. В ее
тоне чувствовалось желание понять.
-Нет.
- Тогда где же она?
- Я вообще не писал, - ответил я, и это произвело эффект шока
на присутствующих. У Филипенко и Хвостунцева отвисли челюсти, а у Чернякова, глазевшего на меня с первой парты, поползли вверх брови. Только Дина сидела ко мне спиной и напряженно чиркала карандашом на листке бумаги.
- Почему? - с наигранным простодушием осведомилась физичка.
- Не было настроения, -сказал я, почувствовав внезапно, как у
меня пересохло в горле. Дневной свет разом померк и стал серым. Кольнуло сердце, навалилась странная тяжесть, а затем я ощутил внутри себя скребущую пустоту.
- Это не слишком уважительная причина, - сказала Акулина.
- Возможно, - ответил я и отвел глаза в сторону. Мой взгляд
заскользил по стенам класса, где висели портреты выдающихся физиков всех времен и народов. Их коллекция была гордостью Аку¬лины. Высоколобые ученые мужи гордо взирали на мир из своих золоченых рамок. Они жили в вечности. Им было наплевать на наши проблемы.
- Ты не болен? - спросила она озабоченно.
- Нет, - я покачал головой.
- В чем же дело?
- Ни в чем.
Черняков укоризненно посмотрел на меня. «Неужели нельзя придумать какую-нибудь отговорку, чтобы выкрутиться», - говорил его взгляд.
- Придется ставить двойку, - сказала Акулина. - Хотя это очень
неприятно.
В последний момент авторучка, которую она угрожающе занес¬ла над журналом, зависла в воздухе.
- Обидно, когда способные ребята начинают лениться, - заме¬тила Акулина раздумчиво. - Сердце кровью обливается. Но поблажек я никому делать не собираюсь.
Она сокрушенно покачала головой и быстро чиркнула в журнале. Затем, давая понять, что вопрос исчерпан, неестественно бодрым голосом обратилась к классу:
- Приступим к новой теме.
Вслед за этим она начала четко излагать материал. Казалось, она не говорит, а пересказывает наизусть учебник, настолько округ¬лыми и совершенными были ее фразы. Журнал лежал перед ней на столе, а в нем была первая двойка, заслуженно полученная мной в наказание за безделье. Я не мог оторвать от него глаз. Он напоми¬нал каменную плиту, которая прижимала к земле мое будущее. Но это не причиняло боли и неудобств, а только подтверждало мое общее мрачное положение.
Я просидел до конца урока, не написав ни строчки и не проронив ни слова. Даже когда закоренелый разгильдяй Владислав с сосед¬ней парты в какой-то момент стал настойчиво дергать меня за ру¬кав, предлагая сыграть в морской бой, я не повернул головы. Он уязвленно скривил губы, пожал плечами и, пробормотав ехидно: «Скажите, какие мы гордые», достал из портфеля замусоленный журнал с голыми тетками и, разложив у себя на коленях, стал украд¬кой рассматривать. Он не был полной бестолочью, никогда не те¬рял оптимизма, и школа давно махнула на него рукой, позволяя спокойно ее закончить с троечным аттестатом. Большего ему было не нужно.
Всю перемену я провел с глазу на глаз с Акулиной. Она тяжело вздыхала, сетовала на то, как мало теперь осталось учеников, которые интересуются физикой и из которых может выйти толк. В заключение предложила мне еще раз, индивидуально написать контрольную.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы закрыть двойку, разумеется, - ответила она.
- Я получил то, что заслужил.
Мое возражение пришлось ей не по душе.
- Принципиальность - дело хорошее, - сказала она сердито. -
Но в данном случае оно переходит в недальновидное упрямство. Даю тебе возможность исправить ошибку.
- Ошибки не было, я ведь ничего не написал.
Она захлопала глазами, усматривая в моих словах какой-то подвох.
-Так или иначе, спасибо за ваше великодушное предложение, - добавил я, чтобы сгладить собственную резкость. Растерянность, замешательство было понятно, учитывая ее властный характер и то, что она привыкла диктовать другим свою волю.
- Поступай, как знаешь, - сказала она. Затем, поджав губы, осведомилась:
- Тебе не интересны мои уроки?
В ее голосе звучало неподдельное беспокойство.
- Вы прекрасный учитель, - ответил я.
- Почему же ты ничего не делаешь?
- Что-то делаю, - сказал я. Мои слова поставили ее в тупик.
За дверью ждала Дина. Помахивала портфелем и грустно смот¬рела на меня. Похоже, думала, что я получил нагоняй от Акулины.
- Опять неприятности?
- Так, мелочи, - ответил я. Она с сомнением покачала головой.
- Что у нас сейчас? - из памяти совершенно выскочило расписание.
- Черчение, кажется, - сказала она. У меня не было с собой
даже карандаша, и я не представлял, что буду делать на уроке. Словно угадав мои мысли, Дина потянула меня за рукав. В глазах ее было колебание:
- Может, не пойдем?
- Почему?
Она пожала плечами:
- Хочу побыть с тобой. И чтобы нам никто не мешал.
- Как ты себе представляешь эту идиллию?
- Давай сходим в кафе-мороженое, - предложила она. – Нашего отсутствия не заметят. Чертежник никогда не отмечает прогульщиков. Ее слова действовали расслабляюще, уводя в сторону от той един-ственной, верной, спасительной для меня и задуманного мной дела, линии поведения. Размякать было нельзя. Я покачал головой:
- Нет, не могу. Надо быть на уроке.
В ее взгляде промелькнуло разочарование:
- Тогда я пойду одна.
Это прозвучало с вызовом и горечью одновременно. Она рас¬считывала, что я стану ее удерживать или все-таки соглашусь пойти с ней.
- Не ешь много мороженого, простудишься, - посоветовал я.
Она с обидой повела плечом и не удостоила меня ответом. Затем, что-то взвесив про себя, медленно пошла прочь.
Не дожидаясь, пока она скроется из виду, я начал подниматься по лестнице. Ледяное спокойствие сковало душу. По пути встретил дынеголового паца¬на, который вымогал деньги у первоклашки. У меня тут же заныла ссадина на ухе, оставшаяся в память о нашей прошлой встрече. Он попытался прошмыгнуть мимо, но я остановил его плечом. Видеть меня он был не рад и испуганно вжался в стенку, всем своим видом демонстрируя покорность и желание избежать конфликта. Неесте¬ственная улыбка прыгала у него на лице.
- Запомнил меня? - спросил я грозно, приближаясь вплотную. Он затрясся как осиновый лист и, сглотнув слюну, пролепетал:
- Ага.
- Больше мне на глаза не попадайся. Иначе я за себя не ручаюсь, - я дал ему легкий подзатыльник, и он стремглав помчался вниз по лестнице, испытывая, вероятно, неимоверное облегчение.
На черчении мои одноклассники натужно сопели, изображая в сечении какую-то гайку. Патлатый молодой очкарик, бывший у нас учителем, приветливо кивнул мне и указал на свободное место. Я сел и уставился на доску, оперевшись подбородком на сплетенные пальцы.
- Есть проблемы? - интеллигентно поинтересовался очкарик,
заметив мою непринужденную позу.
- Никаких! - ответил я.
Он удовлетворенно наклонил голову и
больше уже не донимал меня, погрузившись в изучение толстого конспекта. Лицо его стало сосредоточенным, на лбу появились морщины. Он с головой ушел в свое занятие, которое, по-видимому, считал более полезным и увлекательным, чем лицезрение наших фи¬зиономий. Закинув ногу на ногу и согнув плечи, он застыл в неподвижности. Двигалась только рука, с размеренностью автомата лис¬тавшая страницы.
Все усердно орудовали карандашами и линейками. Стрелкин, сидевший наискось от меня, даже высунул кончик языка от старания. Один раз ко мне обернулся Хвостунцев - ему была нужна ре¬зинка. Затем протянул руку Филипенко, которому понадобилась бритвочка или ножик, чтобы подточить карандаш. Ничего не полу¬чив, тот и другой скользили удивленным взглядом по моей пустой парте, пытались что-то сообразить, а потом возвращались к своим чертежам, чтобы продолжать работать в лихорадочном ритме.
С первой парты ко мне обернулась Бэлла, подруга Дины. «Где она», -отчетливо вопрошали ее губы. Я показал на дверь. «Почему», -вски¬нула она брови. Я закрыл глаза, чтобы прекратить глухонемой раз¬говор. После этого до самого конца урока меня никто не трогал. Будь у меня желание, я бы, конечно, мог позаимствовать у соседей все необходимое и сделать чертеж. Когда-то мне нравилось чер¬тить, и у меня были хорошие отметки. Но сейчас вместо желания была пустота и спокойствие. Чужая жизнь протекала перед глаза¬ми, и я безучастно наблюдал за ней. У меня было единственное дело - оно начиналось с наступлением ночи, а все остальное не имело значения. Здесь на уроке присутствовала моя оболочка, сам же я скрылся в глубине собственного сознания.
Мне даже казалось, что я вообще не существую, а есть только некая машина, наделен¬ная моей внешностью. Меня не стало с того момента, когда ушел брат. Душа напоминала заброшенную темную комнату, ни в одном из уголков которой не теплилась жизнь. Я блуждал по ней мыслен¬ным взором, но все предметы, которые там находились, были чер¬ными, холодными и незнакомыми.
Перед глазами возник образ матери. Высокая, стройная жен¬щина с красивым, но изможденным лицом. Как единственный теперь сын, я составлял весь смысл ее существования и был обязан стать для нее опорой. Но, прекрасно осознавая свой долг, я не мог сейчас это сделать. Другое дело требовало меня без остатка. Нельзя было размякать и втягиваться в русло обычной жизни.
Два человека любили меня - мама и Дина, им двоим я по-насто¬ящему был нужен. Разум сознавал их чувства, но душа оставалась бестрепетной.
Вокруг защелкали замки портфелей. Видимо, закончился урок, звонка я не слышал. Одноклассники один за другим покидали каби¬нет, и я провожал их взглядом. Очкарик-учитель подошел ко мне и участливо наклонился:
- Ну как? Задание было не слишком сложным?
- Не слишком, - отозвался я без всяких эмоций.
- Покажи свою работу. Любопытно взглянуть.
- Я не сделал, - слова упали как свинцовые капли.
- Не успел, что ли?- поинтересовался он доброжелательно.
- Не захотел, - сказал я.
Лицо его отвердело:
- Плохо. Ставлю двойку.
Взгляд его выражал откровенную досаду. Если бы в этот момент я начал просить его не ставить двойку, он, несомненно, бы согла¬сился. Но я не стал.
В коридоре встретился Черняков. Подошел, широко улыбаясь и как-то радостно сверкая глазами. Мы были с ним одного роста и телосложения, вместе участвовали в спортивных соревнованиях, но никогда не были особенными друзьями.
- Какие у тебя планы на вечер? - вопрос звучал приветливо.
Сразу чувствовалось, что у него есть какая-то идея.
- Ничего особенного, - ответил я. Перед глазами возникла пус¬тынная темная улица, влажный асфальт которой маслянисто по¬блескивал в лунном свете.
- У меня сегодня вечеринка, - сказал Черняков. - Соберемся,
поедим, потанцуем. Пообщаемся в домашней обстановке. Будут симпатичные девчонки. Родители на даче, так что квартира в пол¬ном нашем распоряжении.
- Желаю вам приятно повеселиться, - сказал я.
- Почему вам? - спросил он недоуменно. - Нам! Буду рад, если
ты придешь.
Было очевидно, что он во что бы то ни стало хочет заполучить меня в гости.
- Спасибо за приглашение, - ответил я. - Но мне никуда не хо¬чется идти.
- Стряхни с себя хандру, - сказал он бодро, но во взгляде зашевелилось беспокойство. Он не ожидал нарваться на отказ. – Не стоит отрываться от коллектива. Человек не должен зарываться в своей ракушке, подобно какой-то устрице. Ну, чего ломаешься, как девчонка?!
- Может, ты и прав, - сказал я. - Но у меня нет настроения об¬щаться.
- Приходи так. Общаться не обязательно, - с ходу предложил
Черняков. - Побудешь у меня, посмотришь, как живу.
Искренность, с которой он желал увидеть меня в своем доме, не вызывала сомнений. Чтобы не обижать его, я не стал упираться.
- Ладно, - пожал я плечами. - Будь по-твоему.
Визит к Чернякову никак не нарушал мои ночные планы. Главное - выйти от него, когда наступит ночь.
Чувства неподвижно лежали на дне моего сознания. Эмоции безжалостно подавлены, и властвовал трезвый расчет. Окружаю¬щий мир не вызывал ни злобы, ни радости. Каждый из нас существо¬вал сам по себе. Отчаянное мужество обреченности - в его захваты¬вающей дух песне я черпал свои силы. Сердце ровно и четко би¬лось, отмеряя прожитые мгновения. Маленький, легкоуязвимый насосик в груди, от которого зависело все. В том числе и судьба моего дела.
Глаза мои, как объективы телекамер, следили за происходящим вокруг бесстрастно фиксируя все, что попадало в поле зрения. Я слы¬шал собственное дыхание и был сконцентрирован на самом себе. Все органы чувств работали нормально, никакие потребности и желания не смущали мой ум. Но лучше от этого не было. Глубоко внутри меня жил комок боли, ни на секунду не дававший о себе забыть.
Без десяти шесть я стучался в дверь черняковской квартиры. В правой руке была коробка с ореховым тортом, а слева под мышкой висел на ременной петле обрез. На петлю пошел старый брючный пояс - носить обрез так удобнее, а оттягивал он плечо не больше чем фотоаппарат. Два желтошляпных патрона сидели в стволах, тре¬тий лежал в кармане.
Мигнул свет в глазке, дверь отворилась. Во взгляде появившего¬ся на пороге Чернякова засветилось удовлетворение.
- Проходи, - сказал он со сдержанной радостью и предупреди¬тельно уступил мне дорогу. Он пристально и беспокойно следил за выражением моего лица, словно пытаясь прочитать, что у меня на уме. Это было беспокойство радушного хозяина, волнующегося по случаю прибытия дорогого гостя. Взгляд его стал еще более лучистым, когда я протянул ему торт.
- Мы уже начали гулять, - произнес он смущенно. Извинительные нотки в его голосе сочетались с почтительными. Конфузился
он, наверное, также от своего внешнего вида, потому что выглядел
неправдоподобно чистым и нарядным. Ослепительной белизны
рубашка с золотым стерженьком, скрепляющим края воротничка,
отутюженные брюки с отливом, лакированные туфли без единой
царапинки - все это делало его похожим на юного аристократа. А
если добавить к перечисленному голубые глаза и копну пшеничного
цвета волос, то на девчонок он должен был производить неотразимое впечатление. Это совсем не тот Черняков в затасканном школь¬
ном костюмчике, к которому я привык.
- Специально устраивать застолье я не стал, - сказал Черняков,
пока я снимал плащ, а вместе с ним и обрез. - Каждый располагается там, где хочет, и делает то, что хочет. Хорошая мысль, не правда ли? А то сидеть за столом скучно!
Внезапно спохватившись, он протянул руку к плащу:
- Давай, помогу.
- Спасибо, не надо, - я отстранился и накинул плащ с ремнем
обреза на крючок в стенном шкафу. Из зала доносилась мощная
ритмичная музыка. Судя по чистоте звучания, у Чернякова стояла хорошая аппаратура.
Черняков с тортом неслышно прошмыгнул на кухню, а я напра¬вился в погруженный в полумрак зал. На фоне отсвечивающих крас¬ным стен колыхались гибкие тени людей. Включен был только ни¬зенький торшер, и подрагивали огоньки двух-трех свечей, шаловли¬во зажженных кем-то, а вместе с ними подрагивали и блики на ли¬цах и предметах. Я кивнул тем, кто посмотрел в мою сторону, и, пройдя в угол, опустился в кресло подальше от громадного магнитофона. В зале было жарко, но не душно. Взгляд скользил, не задерживался на фигурах танцующих, в просветы между которыми была хорошо видна прихожая и сновавшие там люди.
Неподалеку от меня, задумчиво уставившись в пространство, сидела в обнимку парочка. Он гладил ее затянутые в колготки коле¬ни, она ворошила его волосы. На столике рядом стоял высокий ста¬кан с рубиновой жидкостью и плавающим в ней кружком лимона, из которого они потягивали по очереди. Оба из параллельного класса, но никогда раньше я не видел их вместе. Он что-то шепнул ей на ухо, на ее губах появилась блуждающая, томная улыбка, но она покача¬ла головой. Он опять прильнул к ее уху, и девочка в ответ обвила его шею. Они были поглощены друг другом.
За мной исправно ухаживали, принесли коктейль, угостили сига¬ретой, от которой я, впрочем, отказался. В противоположном углу зала, вплотную притиснутый к дивану, стоял стол, ломившийся от салатов и закусок. Там никто не сидел, желающие подходили, съе¬дали, что понравится, и тут же отчаливали, возвращаясь либо в гущу танца, либо к прерванной беседе. Я продолжал оставаться на сво¬ем месте. Чувства голода не было, хотя я не обедал.
Вокруг все находились в сплошном движении. Парочка, сидевшая рядом, наконец, встала и направилась в сторону танцую¬щих. Но не присоединилась к ним, а, пробравшись сквозь толпу, исчезла в другой комнате. Девушка приятно сложена, хотя и с не¬сколько вислым задом.
В коктейле, который мне дали, изрядная доля портвейна, и я пил редкими маленькими глотками, при таком расходе одного ста¬кана должно хватить на весь вечер. Я не любил спиртного, но в нем одно безусловное достоинство - согревающий эффект.
Лучезарная физиономия Чернякова мелькала там и сям среди гостей. Он обме¬нивался шутками с парнями, отпускал фривольные остроты в адрес де¬вочек, к нему со всех сторон тянулись руки, раздавались призывные возгласы. Он купался в знаках всеобщего внимания, но, несмотря на то, что они доставляли ему видимое наслаждение, нигде не задерживался больше, чем на минуту. Хозяйские хлопоты, которым он отдавался со всей душой, постоянно занимали его. Ко мне не при¬ближался, но несколько раз я перехватил его беспокойный взгляд, как бы проверяющий, не исчез ли я и не скучаю ли. Взгляд сопровождался ободряющей заговорщицкой улыбкой. Несомненно, что среди присут¬ствующих я представлял для него особый интерес.
Потом пришла Дина. Я увидел, как она появилась в прихожей в своем длинном и тонком пальто. У нее бледное лицо, отсутствую¬щий взгляд. Какое-то напряжение сковывало ее фигуру, мешая дер¬жаться естественно. Она не стала входить в зал, а вместе с подружка¬ми, взявшими ее в плотное кольцо, направилась в одну из боковых комнат. В груди у меня ничего не шевельнулось, все мои чувства к ней заморожены. Наши прошлые отношения не вызывали эмоций.
На вечеринку я пришел, чтобы доставить радость Чернякову. Лично мне глубоко безразлично, где находиться в данный момент. Но почему не сделать человеку приятное, когда есть возможность? Одинокое и почти неподвижное состояние, в котором я пребывал, нисколько не тяготило. Каждый из присутствующих нашел себе за¬нятие по душе, и я не составлял исключения. Не было никакой необходимости завязывать с кем-то разговор или участвовать в других коллективных развлечениях, чтобы чувствовать себя в своей тарел¬ке. Я и так чувствовал себя нормально. Квартира Чернякова напо¬минала небольшой оазис, где я по просьбе хозяина сделал корот¬кий привал перед тем, как двигаться дальше. Это чистая любез¬ность с моей стороны, потому что в отдыхе я не нуждался. Физичес¬кой усталости не было, а моральное напряжение необходимо как главное условие того, что я не отклонюсь от намеченного курса и пойду по нему до конца. Расслабление губительно, потому что мог¬ло вызвать сомнения и колебания, а значит, привести к отказу от задуманного, что было равносильно не только предательству памя¬ти дорогого мне человека, но и полной капитуляции перед жизнью, которая тут же сметет и поглотит, не оставив даже следа. Впрочем, я и при желании не смог бы расслабиться. Постоянная внутренняя собранность стала частью моего бытия и не стесняла меня, а на¬оборот, придавала уверенность в собственных силах, позволяла полностью контролировать мои действия и трезво оценивать об¬становку.
Кто-то грузно плюхнулся на поручень моего кресла и приятельс¬ки потрепал по плечу. Это был Хвостунцев, слегка навеселе.
- Что грустишь, Светик? - поинтересовался он дружелюбно. Све¬тик - это одно из сокращений моего имени Святослав, и в принципе
я не возражал, когда меня так называли.
- Хочу и грущу.
- Веселиться надо, - он снова хлопнул меня.
- Веселись, никто не мешает.
- О тебе беспокоюсь.
- Если такой заботливый, можешь убрать свою лапу? - поинтересовался я. Он бессмысленно вытаращился на меня, а потом оби¬женно заерзал.
- Пожалуйста, - он неуклюже убрал руку, но тут же наклонился к
моему уху и пробрюзжал: - Расслабься, будь естественным. Ты отличный парень, только напрасно отделяешься от коллектива. Коллективу это может не понравиться.
- Много ты понимаешь, - возразил я.
Он укоризненно покрутил пальцем перед моим носом:
- Никогда не противопоставляй себя обществу. За это придется
расплачиваться.
- Слушай, - сказал я. - Хочешь сделать так, чтобы у меня не
болела голова?
- Да, - ответил он с готовностью.
-Тогда вали отсюда, либо смени пластинку.
- Ты попомнишь мои слова, грубиян, - сказал он с сожалением.
Я не ответил, потому что увидел, как в зал вошла Дина. Хвостунцев тоже заметил ее и мигом сориентировался.
-Ладно, пойду подергаюсь.
Зазвучала новая мелодия, Хвостунцев подошел к Дине и отваж¬но пригласил ее на танец. Она словно ждала приглашения и, кивнув, положила руки на его плечи. Кургузый пиджачок Хвостунцева отто-пыривался на нем сзади, делая его похожим на петуха. Кавалер он неказистый, но Дина, казалось, не замечала этого, целиком погло¬щенная танцем.
Танцевало человек десять, еще столько же сидело по углам и слонялось по комнатам. Вся орава чувствовала себя замечательно и никто не собирался уходить. При взгляде на Дину у меня появи¬лось предчувствие, что она обязательно подойдет. Так и вышло. Едва стихла музыка, она, бросив Хвостунцева, приблизилась ко мне. Лицо ее хранило непроницаемое выражение. Она умела надевать маску безразличия, когда хотела, и в такие минуты была по-особому кра¬сива. Изогнутые, как крылья чайки, губы, тонкие дуги бровей, пря¬мой, благородный нос - все дышало спокойствием и уверенностью в себе. Но за внешним спокойствием почти наверняка скрывалась растерянность. Вероятно, ей хотелось быть рядом со мной, но она не знала, как я к этому отнесусь. Я не мог развеять ее сомнений, чтобы не вселять необоснованных надежд.
Однако оказалось, что на уме у нее другое. Подойдя вплотную, она присела возле меня и, гипнотизируя кошачьим взглядом, вкрад¬чиво сказала:
- Привет. У тебя не найдется спичек?
Подумалось - зачем ей спички? Но спрашивать вслух не стал. Мысленно ощупал карманы. При себе спичек не было, но в плаще с незапамятных времен валялся коробок.
- Найдется.
- Дай, пожалуйста, - попросила она горячо. - Пермяков обещал
показать фокусы со спичками, а ни у кого их нет.
- В левом кармане моего плаща на вешалке, - ответил я.
Поблагодарив кивком головы, она стремительно встала и, покачи¬вая бедрами, направилась через зал к выходу. Внезапно я почувство¬вал, как какая-то сила готова выбросить меня из кресла. Мозг опалила мысль об обрезе. Я едва сдерживался, чтобы не схватить ускользаю¬щую девочку за край платья. Но в последний момент заставил себя не дергаться. Совсем не обязательно, что она заметит его. Если Дина не будет вертеть плащ или случайно не уронит его, то обрез не попадется ей на глаза. Для того чтобы заполучить коробок, ей нужно было за¬лезть в боковой карман, только и всего. Зная ее аккуратность, я мог не сомневаться, что так она и сделает. Но кто поручится, что ей вдруг не приспичит посмотреть, какая фабрика выпустила мой плащ, или что там лежит во внутренних карманах. Рыться в чужих вещах нехорошо, но когда знаешь, что об этом никому не станет известно, нежданно-нега¬данно может возникнуть искушение...
Опрометчиво с моей стороны было заик¬нуться о спичках. Что стоило ответить «нет» или самому сходить за ними? Минутное дело. Встал бы, одна нога здесь - другая там, и никаких проблем. Да, вероятно, это было бы лучше всего. Хотя если бы пошел сам, она могла истолковать это как проявление недоверия или даже подумать, будто я что-то скрываю. Но теперь, в любом случае, надо ждать и не рыпаться.
Я представил себе, как она идет по коридору, подходит к шкафу, открывает его. Беглым взглядом окидывает одежду, узнает мой плащ. Рука тянется к карману, касается ткани... Что произойдет дальше? Может быть, ей помешает складка плаща. Она попытается распра¬вить ее. Беспечным жестом откинет плащ и увидит отполированное до блеска коричневое цевье обреза... А может, все будет иначе -поискав и ничего не обнаружив в одном кармане, она полезет в другой и тут случайно нащупает что-то твердое. Это вызовет любо¬пытство, плащ будет отодвинут, и...
Мысли смешались в голове. Такая находка не для девичьих глаз. Я весь словно оцепенел, лоб покрылся испариной, взгляд прикован к двери. Когда же покажется Дина? Что-то она задерживается.
Секунды тянулись мучительно долго. Я пребывал в почти судо¬рожном напряжении, чувствуя, что приблизился к критической чер¬те, за которой все неминуемо раскроется. Этого нельзя допустить, но изменить что-то я не в силах. Данное обстоятельство угнетало больше всего. Случайное разоблачение грозило осложнить и раз¬бить мои планы, вносило в дальнейшее развитие событий элемент непредсказуемости, который мог все погубить.
Нервы натянуты как струна. Казалось, еще чуть-чуть и лопнут. Внутри у меня все бурлило и кипело, и одновременно я чувство¬вал себя загнанным в угол, из которого беспомощно и затравлен¬но озирался. Звуки и образы окружающего мира отступили на зад¬ний план, я перестал обращать на них внимание. В мозгу устано¬вилась звенящая тишина, и мрачное чувство одиночества, в кото¬ром мне предстояло встретить удар судьбы, заполняло душу. Пу¬гало и мучило не само раскрытие тайны, а его предательская несвоевременность. Напряжение нарастало, лоб становился го¬рячим и влажным. Я провел по нему платком и сделал большой глоток коктейля.
- Жарко? - тут же участливо поинтересовалась какая-то девоч¬ка. - Сними пиджак.
Она была права. Я почти задыхался и в ответ на ее слова повел шеей и оттянул пальцем ворот рубашки, который вдруг оказался ужасно тесным.
- Ну что ты, давай, - ее руки потянулись к моему пиджаку. - Сни¬май и пойдем потанцуем.
Я машинально повиновался. Сразу стало легче. Девочка со сво¬им советом подоспела вовремя. Мы затесались в группу танцующих, и мое появление встретили одобряющими возгласами. До этого момента всем казалось, что я скован и смущен, поэтому факт моего присоединения к массам заслуживает всяческой поддержки. К со¬жалению, танец ни на мгновение не развеял моего беспокойства. Я обнимал костлявую талию девочки, а мыслями был за стеной - в гардеробе. Что там сейчас происходит? В висках стучала кровь. Я лихорадочно соображал, как себя вести, если Дина найдет обрез и может даже принесет на всеобщее обозрение, но не мог ничего придумать. Ожидание было томительным и изматывающим. Тяго¬тило сознание того, что в нескольких метрах от меня творится нечто роковое, чему я не в силах помешать. Я переставлял ноги механи¬чески, как кукла, мне было совершенно не до танца. Но никто не должен догадаться о моем состоянии, и мне стоило немалых уси¬лий выглядеть беззаботным. Досада и зависть кололи меня, когда я смотрел на беспечно веселящихся ребят и девчонок. Им чужды мои проблемы, я бы очень хотел оказаться на их месте.
- Нельзя ли быть поразговорчивей? - мазнув меня по щекам
своей пышной гривой, с вызовом спросила партнерша. Мое молчание ее не устраивало. Она прижалась сильнее. Ее тело стало мяг¬ким и податливым.
- Можно, - кивнул я. - Говори, не стесняйся.
Она растерянно вытаращилась на меня, мне показалось, что в коридоре мелькнула Дина. Почему она не вернулась в зал, а пошла в другую комнату? Беспокойство вспыхнуло с новой силой. Я полно¬стью забыл о своей партнерше. Мозг гвоздила одна мысль - нашла ли Дина что-нибудь кроме спичек, и если нашла, то что теперь бу¬дет? Воображение рисовало самые мрачные картины. Неизвест¬ность тревожила до такой степени, чувствовал, что начинаю терять голову. Не следует волноваться раньше времени, сказал себе. Надо просто пойти и посмотреть.
Когда музыка кончилась, я поцеловал девочку в щеку и, провожа¬емый ее горящим взором, вышел в коридор. Огляделся. В кухне го¬рел свет. Вокруг стола, склонив головы, сгрудилось несколько девчо¬нок. Единственным мужчиной в этой компании был Черняков. С за¬мирающим сердцем я приблизился. Что они там рассматривают?
Дина была здесь же. Стройные ноги с длинными икрами выгод¬но отличали ее от подружек. Она стояла так, что из-за ее спины я не видел стола. Я взялся за ручку холодильника слева от меня. Как и ожидал, на щелчок открываемой дверцы Дина обернулась.
- Хочу взять льда для коктейля, - заметил я. - Кстати, ты нашла
спички?
- Да, спасибо, - она чуть отодвинулась в сторону, и в поле моего
зрения попали какие-то замысловатые фигурки из спичек, выложенные на столе.
- Похоже, задача на пространственное мышление, - сказал я,
испытывая облегчение от увиденного.
- Ага, - ответила она. - Присоединяйся к нам.
- Попробуйте сначала справиться сами, а если не получится,
позовите.
- Ладно, - сказала она бодро, но по лицу ее пробежала тень озабоченности, которую ей не удалось скрыть. Я взял ванночку со льдом и вернулся в зал. Выдавив пару кубиков в свой стакан, отошел к окну. Кто-
то уже приоткрыл его, и студеный воздух приятно холодил лицо.
Как я и надеялся, все обошлось. У Дины нет никаких подозре¬ний. Свидетели, сочувствующие и прочие посвященные лица мне не нужны. Свои проблемы решаю сам. Правда, в том кармане, где были спички, лежал и запасной патрон, но это мелочь, которая вряд ли привлекла ее внимание. Мало ли какой хлам может валяться в кар¬мане?
Из темноты выплыла физиономия Чернякова.
- Ну что, одинокий мыслитель, нравится у меня?
- Вполне.
Он удовлетворенно кивнул:
- Все, кто здесь собрался, классные ребята. Но главный мой
гость - ты. Я открыл в тебе качества, которых не замечал раньше, и,
кажется, мы можем стать друзьями.
Хотя Черняков весьма скуп на похвалы и признания, нечто по¬добное я ожидал услышать и поэтому не удивился.
- О каких качествах ты говоришь?
-О силе духа.
- Под это понятие можно подогнать очень многое.
Он пытливо посмотрел мне в глаза, как бы в последний раз взве¬шивая «за» и «против» перед тем как принять решение, и предло¬жил;
- Пойдем, потолкуем отдельно.
- Не возражаю.
Его глаза посмеивались, в них прыгали веселые огоньки и ка¬кое-то лихорадочное возбуждение, говорящее как о хорошем на¬строении, так и о желании поделиться чем-то сокровенным. И имен¬но в таком состоянии человек готов открыться начистоту.
Чтобы не толкаться среди танцующих и ненароком не опроки¬нуть наши стаканы, мы обогнули зал вдоль стены, и Черняков толк¬нул какую-то дверь, которая распахнулась в темноту.
- Моя комната, - он сделал приглашающий жест. - Здесь нам
никто не помешает.
Раздался звук, похожий на тот, что издает застигнутая врасплох и встрепенувшаяся курица.
- Зато мы кому-то помешали, - заметил я.
Черняков иронично пожал плечами: дело, дескать, житейское, и, обращаясь во мрак, корректно произнес:
-Друзья, если вы не против, мы хотели бы побыть со Святосла¬вом одни.
Протестов не последовало. На свет вынырнула знакомая мне парочка. У обоих был расслабленный и таинственный вид, как будто бы им страшно повезло и они открыли для себя то, о чем простым смертным знать не суждено. Рты, носы и подбородки измазаны в помаде, но, кажется, ребята не отдавали себе отчета, что похожи на клоунов.
- На твоем месте я посмотрелся бы в зеркало, - посоветовал Чер¬няков парню. Тот переглянулся с девчонкой, и оба весело фыркнули.
Мы вошли в комнату, Черняков зажег торшер и опустился на за¬тянутую шелковым узорчатым покрывалом кровать, а я занял по¬трепанное, просиженное, но еще комфортабельное кресло, обивка которого порядком потускнела и вытерлась. В изголовье кровати -старенький приемник-проигрыватель.
- Поставим пластиночку? - предложил Черняков. Он словно не
решался перейти к главному или не знал, с чего начать. Я кивнул. Он
снял с полки конверт с диском и откинул крышку проигрывателя.
Через минуту в комнате заструилась спокойная мелодия. Динамик
едва слышно шипел и постреливал. Казалось, работает далекая
музыкальная радиостанция.
- Крепкий ты парень, - сказал Черняков.
- Возможно, - ответил я. Мою лаконичность он принял за скром¬ность.
- Похоже, не ошибся в тебе, - во взгляде его появилось удовлетворение.
- Смотря, что ты обо мне думал.
Он откинулся на кровати, опершись на руки, и кивнул в сторону большого темного окна:
- По вечерам на улицу выйти страшно. Повсюду хулиганье и прочие гады. А милиции нет. Нападут, искалечат, а то и убьют. И никто их
не найдет, да и разыскивать не станет. Бандиты действуют безнака¬занно, чувствуют себя королями в ночном городе.
- Не только в ночном, - сказал я. Он еще больше оживился при
моем замечании.
- Совершенно верно. Достаточно чуть стемнеть, и город оказы¬вается в их власти. Органам на них наплевать, они не борются с
хулиганами, они вообще неизвестно чем занимаются.
- Известно, - возразил я. - Фиксируют преступления, собирают
трупы.
- Но никогда ничего не раскрывают. Даже если ты остался жив,
запомнил нападавших и написал заявление. Есть только редкие
исключения, да и то - при случайном стечении обстоятельств.
Власти самоустранились от защиты граждан. Люди предоставлены сами себе. Хочешь остаться живым, сопротивляйся и ни на кого, кроме себя, не рассчитывай. Мы брошены на произвол судь¬бы. Такое ощущение, что государство выжидает, когда нас всех
перебьют. Не государство, а те, кто им управляет.
- Заняты тем, что набивают карманы. Оказывают покровительство и берут взятки. Сами стали как банда. А о простых людях, об их безопасности забыли.
- Есть дела поважнее, - сказал я. - Делать деньги.
- Ну, а нам-то как быть? - в голосе Чернякова возмущение и
злость, которые никак не вязались с его добродушным, жизнерадостным обликом.
- Принимать меры к своей защите.
- Вот именно, - горячо заметил он. - Но какие?
Я пожал плечами:
- Каждый должен думать сам.
Черняков поерзал на месте и проговорил со значением:
- Я долго размышлял над этим.
У него вид человека, пришедшего к какому-то окончательному убеждению. Но я не стал допытываться. Он должен сам сказать, что его волнует. Чувствовалось, на душе у него наболело, и его слова похожи на исповедь.
- То, что я сейчас скажу, ты узнаешь первым среди людей. Обе¬щай хранить тайну, - произнес он с мрачной торжественностью.
-Обещаю.
- Есть только один способ положить конец беспределу шпаны, -
продолжил он, - надо действовать жесткими, решительными методами. На милицию полагаться нельзя, поэтому мы сами должны
дать отпор преступникам.
- Звучит правильно, но туманно, - сказал я. - Ты имеешь в виду
самооборону?
- Нет, - он покачал головой. - Атаку. Надо нападать на бандитов.
Безжалостно расправляться с этим отродьем до тех пор, пока оно не исчезнет.
- Кто же будет это делать?
- Честные люди, - сказал он твердо. - Смелые и убежденные.
Такие есть. Я знаю несколько ребят, они поддержат.
- Какой у тебя план? - спросил я.
- Мы должны объединиться, создать группу из верных парней и
начать бороться с бандитами. Истреблять их, как это делают «эскадроны смерти» в Латинской Америке. Без суда и следствия. Будем устраивать на них засады ночью и уничтожать на месте.
Лицо Чернякова раскраснелось. Он говорил возбужденно, хотя и старался не повышать голоса, чтобы нас случайно не услышали за дверью:
- Оружие достанем. Поначалу сделаем железные дубинки, по¬
том обзаведемся обрезами, кинжалами, пистолетами. Кое-что отнимем у самих бандитов. Это недетские фантазии, поверь мне, - он
приложил руку к груди. - Я все взвесил и продумал. Иначе не стал бы
говорить об этом.
- Понимаю, что не фантазии, - сказал я, - но предприятие опасное.
- Вот уж не думал, что тебя смущает опасность, - он усмехнулся.
- Ты ведь не трус. Я сам убедился в этом. Более того, не сочти мои
слова за лесть, но у тебя железный характер.
Последнюю фразу он произнес с нажимом, будто она была для него решающим аргументом.
- Я не пугаю, а предупреждаю, - ответил я. Его глаза вспыхнули.
- А разве жить так, как сейчас - не опасно?! -горячо возразил он и,
словно готовясь к петушиному бою, пятерней взлохматил волосы. - Мы трусливо сидим по своим квартирам, боимся высунуть нос. На нас - добрых, интеллигентных, умных, воспитанных людей - развязали на¬стоящую охоту дегенераты с шакальими душами и мозгами питекант¬ропов. Они творят, что хотят, издеваются и глумятся над нами, нашими родственниками, знакомыми и уверены, что останутся в безнаказан¬ности. Конечно, есть микроскопическая возможность, что кто-нибудь окажет им достойное сопротивление, что их настигнет «суровая» рука закона, но такой риск только щекочет нервы, делает их подлое развле¬чение более пикантным. Посмотри по сторонам - город затерроризи¬рован, чем дальше, тем страшнее. Ежедневно грабежи, избиения, убий¬ства. Допустим, нас это пока не коснулось, но круг сужается. И потом, трусливо и подло смиренно, как овца на бойне, дожидаться, пока к тебе придут и зарежут.
Черняков говорил язвительно и с ненавистью. Я чувствовал, как его состояние передается и мне. В теле нарастало возбуждение, по пальцам словно проскакивали разряды электричества. Усилием воли я подавил эти ощущения, из-за которых терял самообладание и контроль, и сказал:
- Все это известно, меня не нужно убеждать. Поменьше эмоций...
Чтобы скрыть собственное волнение, я сделал большой глоток
коктейля.
- Я знал, что тебя не придется агитировать, - произнес он облег¬ченно. - Просто хотел обрисовать обстановку.
- Тебе это удалось.
- Так вот, - он снова взлохматил шевелюру, но теперь этот жест
означал необходимость сосредоточиться. - Я хочу создать такую
группу.
- Желание понятное, - сказал я. - Какова моя роль?
- Главная. Давай создавать вместе, - он выжидательно посмот¬рел на меня.
На мгновение в мозгу шаровой молнией вспыхнула мысль - Чер¬няков что-то знает. Но это невозможно, никто не мог рассказать ему. Наверняка случайное совпадение, если, конечно, мой внешний вид не выдавал человека, готового на все. Но я был готов поручиться, что выгляжу не так страшно. Скорее, у Чернякова сработала интуи¬ция, он почувствовал во мне единомышленника.
Его предложение захватывающее. Каким облегчением было бы получить поддержку, разделить ту тяжесть, которая невыносимо давила мне на сердце! Вдвоем мы сможем проводить четкие, эф¬фективные операции. Риск, которому я подвергал себя в одиночку, многократно уменьшится. Мы сможем браться сразу за несколько хулиганов и по два-три раза за ночь. Хотя из-за такого шума, кото¬рый неминуемо будет сопровождать акции, нам, вероятно, не удас¬тся действовать каждую ночь. Но зато мы сможем планировать их, заблаговременно готовить, направлять удары против бандитских гнезд. Достаточно одного моего слова, и мы возьмемся за дело.
Но... Разве имею я право втягивать его на темную тупиковую стеж¬ку-дорожку, на которую встал сам? Разве не сознаю, что путь, кото¬рый я выбрал, бесперспективен? Вести по нему еще кого-либо -значит ломать ему жизнь, разрушать его будущее, не говоря о посто¬янной смертельной опасности. Он еще не знает, что его ждет, в нем говорит мальчишеская горячность. Но у меня-то трезвый, холодный взгляд на вещи! Зачем брать грех на душу, вовлекая несмышлены¬ша? Сам тону, зачем тянуть за собой другого?
- Нет, - я покачал головой. - Это мне не подходит.
- Почему? - спросил он с наивным удивлением. Его глаза широко раскрылись. В моей груди опять что-то шевельнулось, возникли
колебания. Но я ответил твердо:
- У меня другая дорога в жизни.
- Но ты ведь согласен со мной в оценке сложившейся ситуации,
- в тоне его слышалось недоумение.
- Да, но твоя затея ни к чему хорошему не приведет. Неразумно
делать смыслом жизни уничтожение подонков. Такая мысль может
родиться только от отчаяния. Когда человек не может что-то создать, он встает на путь тотального отрицания - разрушения всего и вся, в том числе чьих-то жизней. Я не хочу этим заниматься. Я не дошел до грани отчаяния, и ты тоже. Мы оба появились на свет, чтобы выполнить какое-то доброе предназначение. Противопоставить себя бандитам твоим методом - значит, противопоставить себя
обществу, стать его изгоями. Зачем мне это? Пусть кто-нибудь дру¬гой берет на себя сомнительную неблагодарную обязанность сани¬
тара человечества, а я хочу пожить нормально, в свое удовольствие,
Я успокаивающе улыбнулся Чернякову, своим видом показывая,
что его замысел не вызвал у меня интереса.
- Кто же будет бороться с подонками?- спросил он мрачно.
- Это не мой вопрос. Я за себя постою.
- Однажды может случиться так, что ты проиграешь, - сказал он
многозначительно, словно предсказывая будущее.
- Возможно, - согласился я, - но это лишь один из вариантов
развития событий. А если мы организуем группу или даже будем
действовать вдвоем, то рано или поздно нас обязательно вычислит
милиция, и, в лучшем случае, мы окажемся за решеткой.
- Ты же сказал, что милиция бессильна, - заметил он с изрядной долей ехидства.
- На хороших людей это не распространяется, - возразил я. -
Теперь представь себе - нас бросают в зону, повторюсь - в лучшем
случае. На нашем будущем ставится жирный крест, сломаны наши
судьбы, все мечты и планы - коту под хвост. А из-за чего? Из-за
нескольких подонков, которых мы прикончили. Не слишком ли дешево? Стоит ли мараться? Я считаю, нет. Ты - решай сам.
Он тяжело вздохнул, ссутулился и поник головой, напоминая бабку у разбитого корыта с локтями, упертыми в колени, и безвольно сви¬сающими кистями рук.
- Жа-аль, - произнес он печально и нараспев.
- Не принимай близко к сердцу, - посоветовал я.
- Я не принимаю, - он поднял голову, но взгляд оставался грустным. - Просто хорошая была идея.
- Да, неплохая, - промолвил я в утешение. Он расстроенно махнул рукой, но, кажется, данная мной скупая оценка пришлась ему
по душе..
Мы вернулись к гостям.
Полчаса спустя я незаметно вышел в прихожую, оделся и поки¬нул квартиру Чернякова. Остальная компания продолжала безза¬ботно шуметь, и раскаты веселья, приглушенные дверью, пресле¬довали меня на лестнице до самого выхода. На улице сыро, и в груди тотчас же затеплился огонек ностальгии по только что остав¬ленному уютному и гостеприимному жилищу. Но по мере того, как я удалялся от дома, он становился слабей и слабей, пока не угас окон¬чательно. Над асфальтом легкой дымкой стелился туман, беспри¬зорные кучи опавших листьев прели по обочинам, распространяя густой горьковатый запах. Втягивая его ноздрями, я не спеша шагал по направлению к своему кварталу и с удовлетворением ощущал, как пружинящая бодрость разливалась по телу. Картина разговора с Черняковым вновь всплыла перед глазами. Его предложение под¬тверждало, что я не одинок в своих мыслях, и это было приятно. Очень хотелось уцепиться за него, учитывая уже имеющийся у меня опыт. Отвага и решительность Чернякова импонировали, и сам он вызывал доверие. Но это было мое и только мое дело.
...И все-таки, как ему пришла в голову такая идея? Кажется, осо¬бых оснований жаловаться на жизнь у него не было. Ни семейных драм, ни душевных кризисов. Возможно, что он, будучи честным и искренним парнем, просто не мог примириться с подлостью, царя¬щей вокруг. Правильно ли я сделал, что отказался от его помощи? Совсем не обязательно полностью открываться перед ним. Пусть бы считал, что инициатива исходит от него самого. Хорошо бы иметь такого единомышленника. Но я не мог подставлять его голову. Слиш¬ком зелен он, чтобы участвовать в безжалостной схватке, в которой я готов идти до конца. Мне дорог прекраснодушный порыв Черняко¬ва, но он не представлял, на что шел. Полагал, что будет этаким благородным мстителем, мрачным и гордым героем в романтичес¬ком ореоле, самолично вершащим правосудие. Детские, далекие от реальности представления. Но даже если он сознавал всю ответ¬ственность своего шага, какая разница? Мне все равно не стало бы легче. Я один, и с этим ничего нельзя было поделать.
Черные блоки домов один за другим проползали мимо, а разго¬вор с Черняковым все не шел из головы. Вспоминались его горящие глаза, пыл, с которым он отстаивал свою идею, хорошо обставлен¬ная и тщательно прибранная спальня, где это происходило, и тихая, спокойная музыка из старомодного проигрывателя. Он выложил все начистоту и предстал передо мной совсем в другом свете. Оказыва¬ется, он мыслил так же, как я. Хотел бросить вызов окружающему нас злу. Добрый малый! Если он на самом деле решил так посту¬пить, я не буду препятствовать. Но и поощрять не буду тоже. Пусть определяется сам. Он сказал, что есть друзья, которые поймут его.
Что ж, это показатель общественных настроений. Симптом того, что терпение людей истощается. Но вряд ли Черняков и те, кто с ним, перейдут к активным действиям. Одной убежденности, что с хулига-ньем надо покончить, маловато, чтобы делать это своими руками. Не созрели еще. А раз так, то лучше им подождать.
Впереди слабо и маслянисто, как пластинка слюды, замерцала лента шоссе. Дальше был неширокий канал, по которому лениво несла свои воды одна из городских речек. За этой водной преградой уже угадывались знакомые очертания моего района. Пышная зе¬лень тумана окутывала здания на том берегу, делая их силуэты раз¬мытыми и неясными.
Чтобы пересечь канал, надо было пройти до моста, перебро¬шенного метрах в ста от места, где я стоял. Его черное железное брюхо жирной чертой выделялось на фоне сероватой глади. Я дви¬нулся вдоль обочины. В то время как большинство добропорядоч¬ных горожан собирались отходить ко сну, мой вечер только начи¬нался. Час действий пробил, и, хотя в этой части моих угодий охо¬титься предстояло впервые, эта мысль не пробуждала ни беспо¬койства, ни азарта. Просто я знал, что надо быть начеку, и все орга¬ны моих чувств были приведены в состояние полной боевой готов¬ности.
- Светик, - звонкий возглас скачком догнал меня из темноты. Легкий озноб пробежал вдоль спины.
Обернулся - Дина, ее появ¬ление вызвало прилив растерянного удивления и щемящей тоски.
Подождав, пока она, в распахнутом пальто и легких лакированных туфельках, приблизится, я спросил:
- Как ты здесь оказалась?
- Хотела увидеть тебя, - ответила она, ни капельки не смущенная сухостью моего тона. - Ты так быстро ушел, что мы даже не
попрощались.
- Оставаться я больше не мог, а устраивать церемонию прово¬дов не хотелось, - пожал я плечами.
- Заметила твое отсутствие и побежала следом.
- Напрасно, - сказал я. - В такое время на улицах небезопасно.
- Но ведь я рассчитывала, что буду с тобой, - она улыбнулась.
- А вдруг бы не нашла?
- Это было бы печально. Тогда мой вечер пропал бы окончательно.
- Хорошо, что этого не произошло, - ответил я.
- Значит, ты рад меня видеть?
- Конечно.
- Тогда давай погуляем, - предложила она. - Кругом тихо, спокойно.
Однако окружающая тишина не казалась мне столь безмятеж¬ной. Наоборот, было ощущение, что кто-то невидимый подает мне предостерегающий сигнал. Из колышущейся темноты, пронизывае¬мой голубоватым свечением фонарей, наползала почти реально осязаемая угроза. От мрачных подворотен, дыр и закоулков и про¬сто погруженных в непроницаемый мрак углов веяло враждебнос¬тью. Для меня она не в новинку, я имел с ней дело каждый день и чутко ощущал. Но Дина даже не подозревала о ней. Ей надо уйти и чем скорее, тем лучше. Она подвергала себя опасности, а кроме того, ее присутствие, каким бы приятным оно не было, отвлекало, мешало сосредоточиться.
- Не сегодня, - сказал я. На лице ее появилось страдальческое
выражение, в зеленых глазах мелькнула печаль. Она мягко взяла
меня за руку. Ложбинка ее ладони теплая и гладкая. Мне понятны
ее горечь и томление, но сейчас я старался не думать о тех чувствах,
которые обуревали ее и заставляли мучиться.
- Ты торопишься? - она переступила с ноги на ногу, и я почувствовал прикосновение ее бедра.
- Дело не в этом, - ответил я. Не могло быть и речи, чтобы она
шла со мной. Я не имел права подвергать ее опасности.
- А в чем? - она пристально вглядывалась мне в лицо, надеясь,
что какая-нибудь черточка подскажет ей ответ.
Краем глаза я увидел, как из тумана на мосту вынырнули две фигуры. В коротких курточках, с головами, втянутыми в плечи, и рука¬ми, засунутыми в карманы брюк. Они медленно двигались к нашему берегу, останавливаясь через шаг-другой и кружа на месте, словно им жаль было уходить с моста. Такое расхлябанное поведение мог¬ло иметь два наиболее вероятных объяснения - либо они изныва¬ли от безделья и не знали, чем заняться, либо кого-то поджидали. Но как бы то ни было, мне не нравились эти люди. Это не обычные прохожие. Рукоять обреза упиралась в ребра, и я вспомнил, что курки еще не взведены.
- Меня ждет одно очень важное дело.
- Ты не можешь сказать - какое?
- Я и так уже много сказал.
- У тебя назначена встреча?
- Да, - ответил я. - И ты не должна на ней присутствовать.
Она казалась растерянной и не двигалась с места. Простран¬ство вокруг меня сжималось, я словно в тисках. Я физически чув¬ствовал, как опасность исподволь заполняла каждый кубический сантиметр воздуха, нацеливая со всех сторон свои жала. Напряже¬ние стремительно нарастало.
- Нужно, чтобы ты уехала,- сказал я с нажимом. Она промолчала.
Над бугром, за которым открывалось шоссе, возникли два дым¬ных световых столба, и, секунду спустя, нас ослепила фарами ма¬ленькая легковушка.
- Вот и машина, - я поднял руку, мысленно моля о том, чтобы
она не проскочила мимо.
- Не надо, - возражение прозвучало слабо и покорно. Легковушка свернула к бордюру и, пискнув тормозами, замерла.
- Прошу, уезжай, - сказал я. Мгновение поколебавшись, она села
в машину. Не сводя с меня глаз и придерживая дверцу, она была
готова выйти обратно по первому моему знаку. Я наклонился к ней,
и она подставила губы. Веки ее полуопущены, длинные ресницы
вздрагивали. Соприкосновение мимолетное, но я чувствовал, что
она хотела бы продлить его.
- Будь осторожен, - прошептала она так, чтобы водитель не слышал. - Там каких-то два типа.
- Не беспокойся, все нормально, - ответил я, отмечая про себя
цепкость, с которой она засекла находившиеся в отдалении фигуры.
Машина тронулась, я посторонился, чтобы не попасть под брызги
грязи из-под колес. Вслед за этим рука моя пробралась под плащ и
взвела теплые, с шершавой насечкой курки.
Парни на мосту кружили на его середине, не проявляя желания двигаться дальше. Их куртки влажно поблескивали. Если это были те, кто мне нужен, придется импровизировать по ходу действия. Иметь дело с двумя одновременно мне еще не приходилось. Но теперь, когда Дина уехала, на душе полегчало. Слабых мест у меня не оставалось. Пепельные клубы тумана гигантскими завитками медленно катились навстречу. Достигая меня, разбивались на язы¬ки и, дыша сыростью, кропили лицо, одежду и руки мелкими ка¬пельками. Один из парней, свесившись через перила, присвистнул, когда я подошел ближе. Его мрачный и пронзительный обезьяний взгляд из-под тяжелого лба не сулил ничего хорошего. Он означал, что мне несдобровать, если я решу пройти мимо моста. Но, к его скрытой радости, мои ноги уже вступили на подъем. Руки стали зяб¬нуть, и я спрятал их в карманы. Средняя пуговица на плаще предус¬мотрительно расстегнута, так что обрез можно вынуть без промед¬ления. Сердце напряженно билось в груди, отсчитывая мгновения, остававшиеся до нового знакомства.
Парни не вооружены. Это обычные уличные хамы, которые цеплялись к прохожим, чтобы наполнить свое существование хоть ка¬ким-то смыслом. Ко мне у них мог быть либо практический интерес - возможность выбить деньги на водку или наркотики, либо просто желание покуражиться, избить в кровь, а может, и убить, чтобы вы¬местить злобу на порядочных, чистых и никого не трогающих людей.
Я не стал идти прямо на них, чтобы они не подумали, что ищу драки. Не нужно давать им повода рассматривать мои действия как объяв¬ление войны, чтобы у них не оставалось ни малейшей возможности для оправдания в собственных глазах. Не хотелось провоцировать - если это те, кто я думал, они полезут первыми, если нет, дадут спокойно пройти. Таким образом, я не допущу ошибки.
Чуть помедлив из-за того, что я вильнул в сторону, они пере¬глянулись и, шаркая ногами, двинулись наперерез. Есть, поду¬мал я, клюнуло. В один миг сделалось безумно весело, словно это была азартная игра. Озадачивало лишь то, что парни до сих пор молчали. Неужели не скажут ни слова?
Шедший впереди сделал короткий рывок, словно боялся упус¬тить. Инстинктивно ускорил шаг и второй, которого я также держал в поле зрения. Вокруг за сотни метров никого, кто откликнулся бы на призыв о помощи. Никакого ободряющего звука. Только деловитое поскрипывание и чирканье обуви моих преследователей.
- Эй, дай закурить, - сказал первый парень не терпящим возражений тоном и выпростал руку. У него круглое холеное лицо и прямые брови. Судя по виду, мальчик из благополучной, зажиточной семьи, привыкший держаться уверенно. Где-то на год старше меня. Второй тип являл ему полную противоположность. Лет двадцати пяти
со злым затравленным взглядом и усами-скобкой. Из-под хищно
приподнятой верхней губы, словно он привык демонстрировать свой
оскал, выглядывала золотая фикса.
- Не курю,- ответил я вдруг осипшим, наверное, от подсознательного волнения голосом и покачал головой.
- Стой, когда с тобой говорят. Куда бежишь? - раздраженно и
грозно рыкнул «благополучный».
- Нет курева, - я остановился и с ясной улыбкой похлопал себя
по карману левой рукой. Правая неподвижно висела вдоль тела,
готовая в любой момент прыгнуть за пазуху.
- Крутой, что ли, а? - агрессивно взвился благополучный. Видно,
нарочно себя распаляет, хочет показать, как приходит в состояние бешеного неконтролируемого исступления. И на самом деле приходил. У
этого гаденыша образованные, уважаемые папа и мама, подумал я.
Мать его почему-то представилась в виде толстой пышногрудой матро¬ны в золотых кольцах и с высокой прической.
- Что молчишь? - вновь напустился он. Я перевел взгляд на второго, какова его реакция на происходящее. Тот свирепо вращал гла¬зами и щерился, нервно раздувая ноздри.
- Что нужно, ребята? - спросил я, остро ощущая свое одиночество и сознавая, насколько хрупко человеческое тело, которое могут изувечить два случайных незнакомых типа. Изувечить плоть и погасить бьющийся в ней огонек жизни. Без размышлений и угрызе¬ний совести. А потом то, что останется от меня, пролежит всю ночь под равнодушными звездами. Люди, отшатываясь и цепенея от ужаса, будут проходить берегом канала, пока какая-нибудь испуганная, но верная своему гражданскому долгу женщина не позвонит в мили¬цию и не сообщит о случившемся.
- Иди сюда, - сказал благополучный и, видя, что я медлю, под¬
стегнул. - Кому говорят!
- Сам подойдешь.
- Ты че, в натуре. Смерти захотел? - прогнусавил он и, задрав
подбородок, попер на меня грудью. Второй тоже угрожающе подо¬
брался и придвинулся на шаг.
- Мне тут некогда с вами стоять, - сказал я и сделал вид, что хочу
уйти. Не тут-то было!
- Стой, сука, - благополучный прыжком настиг меня и грубо вцепился в рукав. Резким и, как, наверное, ему показалось, паничес¬ким движением я освободился и нервно спросил:
- В чем дело?
- Ни в чем, - ответил он и пролаял: - Куда идешь?
Его круглые, в красных прожилках глазные яблоки, вращавшиеся у моего носа, вызывали чувство тошноты.
- Домой.
Щель его рта стала, в два раза длиннее, разрезав толстые щеки в улыбке.
- Это наш район. Здесь чужие не ходят, понял?
- Это не только ваш район, - заметил я. Слова вырвались
легко и уверенно. Но на него подействовали как красная тряпка
на быка.
- Не согласен, что ли? - изумился он, дернувшись как ужаленный. Затем сделал молниеносное, напоминающее боксерский финт
движение плечом, будто собирался ударить. Зная, что пугает, я машинально поднял руку. Он довольно осклабился, но в глазах кипела
ненависть.
- Нет, - ответил я.
Он покачал головой и обернулся к приятелю.
- Храбрится, а у самого поджилки трясутся. Что будем с ним делать?
- Отпустите с миром, - предложил я, давая им шанс одуматься.
Они в двух шагах от смерти, не подозревая о том, но покажи они
себя людьми, я бы пощадил их.
- Измордуем, - сказал он равнодушно, будто речь шла о собаке.
- А может, замочим? - откликнулся благополучный. Второй за¬думчиво поковырял свою фиксу:
- Можно, - достал из кармана шнурок и попробовал его на растяжку,- Придушим.
Его бесформенная, как клякса, тень стала неумолимо подпол¬зать.
- Пусть сначала деньги отдаст, - остановил его благополучный. -
Давай деньги, сука. На том свете деньги ни к чему.
- Вы как эсэсовцы, - прокомментировал я.
- Оскорбляешь, - он схватил меня за ворот и притянул к себе. Я
беспрепятственно позволил ему это сделать. Видя мою покорность,
он расслабился и добавил:
- Впрочем, хорошая мысль. Мне нравится убивать.
- Будешь вести себя смирно, умрешь незаметно, - сказал второй, похлестывая себя шнурком по ладони. - А сейчас гони монету,
пока мы не рассердились.
Оба загоготали. Вдвоем они сильнее и полагали, что справятся со мной без труда.
- Плащ-то хоть отпустите, - попросил я.
- Ничего, так достанешь, - сказал благополучный, вновь растягивая губы в жесткой улыбке. Все происходило так буднично и спокойно, что в какой-то миг я усомнился в реальности происходящего.
Казалось, это происходит не со мной. Словно в замедленных кадрах кино или во сне моя рука потянулась к оружию. Срез рукояти уперся в ладонь, и, нащупав предохранительную скобу, я выдернул из-за пояса усеченное изделие тульских мастеров.
Короткие стволы уперлись благополучному в шею. Лицо его залоснилось и стало ноздреватым, как намасленный блин. На него неприятно смотреть.
- Прыгай в воду, - сказал я спокойно. Его пальцы разжались.
- П-прямо сейчас? - спросил он, запинаясь.
- Разумеется, если жить хочешь.
Видимо, первый шок прошел, потому что во взгляде его появилось нахально-презрительное выражение.
- С ума, что ли, сошел?
Вместо ответа я поднял дуло обреза к его переносице и, подержав мгновение, медленно опустил вниз к его ногам, как бы разрезая его тело на две половины. Направив стволы в точку между ботинками благополучного, я нажал на спуск. Грохнул выстрел, обрез едва не выскочил из руки. В ноздри ударил едкий запах пороха. Благополучный испуганно взвизгнул и отскочил к перилам моста.
- Прыгай, - повторил я. Кожа его приобрела восковой оттенок.
Он перелез через перила и растворился в тумане. Раздался грузный всплеск.
- И ты тоже, - я качнул обрезом в сторону усатого.
- Ага, - он словно ждал команды и через секунду неловко бултыхнулся вслед за приятелем.
Я подошел к краю:
- Ну как водичка?
- Мы тебя еще поймаем, сука, - мрачно ответил голос благополучного.
Лучше бы он этого не говорил. Я склонился над водой, вглядываясь во мрак. Его голова, как резиновый мяч, прыгала по поверхности. Я прицелился. Ненависть переполняла меня. Это был законченный негодяй, и убить его - доброе дело во всех отношениях. Он угрожал мне, и если оставить его в живых, то, возможно, он и вправду начнет выслеживать меня, чтобы расквитаться.
Вероятно, он мог убить человека. Но я не верил, что брат погиб от его руки или его приятеля. Мысленно ставя Веню рядом с ними, я не представлял, что они могут быть его убийцами. Он бы нашел способ отделаться от них.
Я хотел застрелить благополучного. Он не заслуживал права ходить по земле. Но палец отказывался давить на курок - противник безоружен и беззащитен.
Поколебавшись, я спрятал горячий обрез и окунулся в совсем близко подступившую молочно-белую пелену.
***
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
В последующие три вечера я никуда не выходил из дома. Никакая сила не могла вытолкнуть на улицу, хотя я твердил себе: надо, надо. Но апатия навалилась всеподавляющая. Организм напоминал севшую батарейку, ресурс выработан до нуля. Каждый ночной выход незаметно отнимал огромное количество энергии, пока ее не осталось вовсе. Чтобы продолжать действовать, необходимы были свежие силы, а где их взять, я не знал. Оставалось беспомощно констатировать полное истощение и ждать. Желание то и дело вспыхивало, как угасающий костер, но оно слишком слабо, чтобы нажать на курок.
Бесконечный отрезок времени между возвращением из школы и отходом ко сну я проводил у окна, глядя, как день плавно сменял¬ся ночью, а минутная стрелка настенных часов описывала круг за кругом. Стояла сухая и ясная погода, сама природа благоприятство¬вала моим планам, подталкивала к действию, но я ничего не пред¬принимал. Из тех шестерых, кого я уже мог убить наиболее отчетли¬во вспоминался благополучный - наглый, холеный пацан. Он, у ко¬торого, по-видимому, было все, чуть не заставил меня совершить убийство, замарать руки в его черной крови. Я не хотел становиться убийцей. Но такие, как он, могут вынудить.
В классном журнале против моей фамилии прибавилось че¬тыре двойки. Две по алгебре и две по геометрии. И тот, и другой предмет вела Ираида. В первый день оценки были за несделан¬ное домашнее задание и недоказанную у доски теорему. Назавт¬ра Ираида опять вызвала к доске и, сардонически усмехаясь, предложила задачи по новому материалу. Сделала это намерен¬но, чтобы показать, как сурово поплатится каждый, кто будет пре¬небрегать ее волей. В моем поведении ей виделся вызов. С од¬ной задачей я не справился, так как нужно было знать интегра¬лы, вторую почти решил, но Ираида, заметив, что дело продвига¬ется, не дала закончить и, посадив на место, вызвала другого. Обиды на нее не было, я действительно пропускал мимо ушей все ее объяснения и не готовился к занятиям. А раз так, то заслу¬живал наказания. По сути она была права. До моего внутреннего состояния ей нет дела. Так же как и мне - до отметок. Впрочем, если она и задумывалась над тем, что со мной происходит, в ее рациональной учительской голове уже, наверное, родился какой-нибудь правдоподобный, хотя и не имеющий отношения к истин¬ному, ответ. Но будь он даже верным, это ничего не меняло. Ни помочь мне, ни вытащить из ситуации, в которой я оказался, не смог бы и самый понимающий человек.
Ребята искренне сочувствовали, виновато замолкали, когда я проходил мимо, неловко топтались на месте, не зная, куда себя деть. У Дины печальные глаза, и сама она походила на юную, оду¬хотворенно скорбящую мадонну. Хотя видел ее урывками за мельте¬шащими фигурами учеников и преподавателей, она неизменно и незримо присутствовала на заднем плане моего сознания. Думая о ней, я невольно вспоминал занавешенный мольберт в ее комнате. Наверное, она частенько открывала его по вечерам, чтобы вгля¬деться в творение своих рук и сравнить с оригиналом.
На четвертый день по расписанию снова математика. Это озна¬чало очередную встречу с Ираидой. Я не боялся ее, но поскольку, кроме неминуемой двойки, мне ничего не светило, решил не идти. Сам урок - пустая формальность, а двойка неприятный довесок, получать который я вовсе не обязан.
В то время как одноклассники вразнобой перекочевывали к но¬вому месту занятий, готовясь постичь глубины математического ана¬лиза, я приотстал и, отделившись от гомонящего потока, свернул на боковую лестницу. Никакого плана не было, буфет уже закрылся, и где провести сорок пять минут, я не знал. Может, пойти в школьные мастерские, посмотреть, как, разбрасывая фонтаны сосновой стружки, вытачиваются скалки на токарных станках, или просто посло¬няться в ближайшем скверике.
Колотя тощим портфелем по коленям, медленно спустился на первый этаж, где занимались младшие классы. Длинный, широкий коридор был пуст - первоклашек уже распустили по домам. Где-то здесь учился мальчуган, предложивший мне стать вожатым. Какой класс он назвал? Кажется, первый «Б». Скользя взглядом по заля-панным краской табличкам на дверях, заметил нужную. Дверь была неплотно прикрыта, но за ней царила тишина. Заглянуть что ли, пока никого нет? Вспомнить детство, ощутить себя малышом, рассла¬биться на несколько мгновений, восстановить в памяти первые школьные дни, когда жизнь казалась огромной, а будущее таинственным и захватывающим?
Потянул на себя ручку, шагнул и уди¬вился. Словно рябь пробежала по рядам парт. Сорок голов момен¬тально повернулись в мою сторону, сорок пар глаз зажглись опас-ливым любопытством. Белые воротнички, прилежно сложенные ма¬ленькие руки. Я почувствовал себя незваным гостем и хотел изви¬ниться, но учительский стул пустовал. Это было похоже на чудо. Ис¬полненный симпатии к малолеткам, кротко соблюдавшим дисцип¬лину с несвойственной их возрасту сознательностью, я поспешил ретироваться. Однако меня остановил возглас;
- Это он!- стриженный под «ежик» мальчуган, в котором я узнал
Сашу, соскочил с первой парты и, подбежав ко мне, уцепился за
пальцы.
- Я знал, что ты придешь, - он почти повис на мне, радостно
задрав голову. Сказать, что он заблуждается и что подлинной причиной моего появления были незакрытая дверь и тишина, означало
бы расстроить малыша. Ведь он так хотел, чтобы я остался! Не оправдать его надежд было бы жестоко.
Ответив кивком, поинтересовался:
- Что это у вас за урок без учителя?
- Классный час, - он махнул рукой. - А учительница опаздывает.
- Ждете, значит, - сказал я сочувственно и обвел взглядом на¬стороженно молчавший и ловящий каждое наше слово класс.
- Ага, - ответил он. - Хорошо, что ты пришел, все ребята хотели с
тобой познакомиться.
Легкий всплеск недоверчивого смущения поднялся в душе и тут же улегся, успокоенный искренним тоном, которым это было произ¬несено, какой ему смысл врать?
- Расскажи нам что-нибудь, - попросил он.
- Не люблю выступать.
- Ну пожалуйста, - он повернулся к остальным. - Ребята, это
Святослав. Он специально пришел встретиться с нами.
Класс восхищенно заухал и загалдел.
- Вот здорово! - воскликнул кто-то, перекрывая общий гвалт тонким и пронзительным детским голосом. - Это правда, что он сразу
троих победил?
- Правда, правда, - ответил мой мальчуган и, посмотрев на меня
ободряюще, побежал на свое место. Подпер кулаками щеки и приготовился слушать. Многие последовали его примеру. Волнение и
шум утихли как по команде. Я остался стоять у доски, как на сцене
перед затаившей дыхание публикой. Превращение в лектора произошло так буднично, что я не представлял, с чего начать.
Я не знал, что их волнует и какие слова следует произнести, что¬бы между нами установилось взаимопонимание. Необходимо было сразу попасть в точку, в противном случае, я был уверен, у меня пропадет всякое желание продолжать беседу...
- Саша пригласил меня к вам в класс, - сказал я, указывая на
зачинщика встречи. - Насколько я понял, от вашего имени. Так?
- Да, да, - понеслось отовсюду.
- Значит, кое-что обо мне вы знаете и представляться не надо.
- Не надо, - подтвердил нестройный хор голосов.
- Готов ответить на ваши вопросы, - я развел руками, как бы
отдавая себя в их распоряжение.
- Вы будете нашим вожатым? - спросила белокурая девочка с
пышным бантом.
- Для меня это большая честь, но я очень занят, - ответил я и
увидел, как она уныло опустила глаза. Чтобы не огорчать ее и других
дальше, надо дать разговору иное направление.
- После встречи с вашим одноклассником Сашей, - продолжил
я, - у меня создалось впечатление, что у многих из вас есть проблемы, связанные с тем, что в школе к вам пристают, притесняют, отнимают деньги, а если отказываетесь, то начинают по-всякому угро¬жать.
- Точно, - мои слушатели согласно закивали. Один, тщедушный и
большеголовый, спросил:
- А у тебя нет таких проблем?
- Нет, - ответил я, спокойно глядя ему в глаза и чувствуя, как мое
тело моментально заковывается в невидимый панцирь.
- Везет же, - вздохнул он. - А к нам цепляются.
- Из-за этого, наверное, даже в школу приходить не хочется, -
высказал я предположение.
- Ага, - простодушно сознались несколько человек.
- Это никуда не годится.
- А что делать? Они сильнее. Если попробуешь сопротивляться,
изобьют, да и вообще убить могут. Как вести себя, когда нападают?
Пожалуй, это было главное, что их беспокоило.
- Прежде всего, ответьте честно, - сказал я. - Вам страшно, когда пристают старшеклассники или ровесники и требуют от вас того,
что вам кажется несправедливым?
- Когда как, - замялась детвора, но по глазам было видно, что да.
- Страх плохой помощник, он мешает, - заметил я. - Не надо
думать о том, что вам страшно, когда попадаете в критическую ситуацию. Когда вы боитесь, то предаете самого себя. Голова уже не в
состоянии правильно оценить обстановку, руки-ноги становятся ват¬ными, теряется всякая способность к сопротивлению. Гоните страх
прочь.
-А дальше? - грустно и скептически хмыкнул кто-то.
- Дальше, когда уже нет страха, вы можете совершать нормаль¬ные, обдуманные действия. Давайте отпор тому, кто вас притесняет. Он ничем не лучше, чем вы, и не имеет права обижать.
- Понятно. А как давать отпор?
- Решительно. Так, чтобы не показывать слабости. Малейшее
колебание будет истолковано как слабость или трусость. Поэтому
защищайтесь уверенно, чтобы он больше не полез.
- Они настырные, - возразили мне. - Если будешь выступать
против, потом поймают, и будет еще хуже.
- В любой ситуации, даже если это случилось во второй и третий
раз, не думайте о страхе, и тогда вы с честью выйдете из нее.
- Легко сказать, - заметил тщедушный парнишка. - А когда тебе
к носу подносят здоровенный кулак, или кто-нибудь с бандитской
рожей толкает в коридоре, или лезет в буфете без очереди, жела¬ние постоять за себя куда-то пропадает. Хочется возразить ему, дать по морде, но попробуй - он изобьет так, что мама не узнает, или подкараулит где-нибудь попозже, чтобы без свидетелей. Сегодня ты ему дашь по морде, а завтра он всех дружков предупредит, и они будут за тобой охотиться, житья не давать. И никто не защитит. Роди¬телям жаловаться бесполезно, не будешь же все время с ними за
ручку ходить. А учителя ничего не могут и не хотят делать. В лучшем
случае погрозят хулигану пальчиком и уйдут. Будто этого достаточно.
Им хорошо, они ушли и забыли. А эти ребята отомстят. Жизнь в кош¬
мар превратят, только о них, а не об учебе думать будешь. И потом...
Кажется, учителя сами боятся.
- Точно, точно, - горячо подтвердил мой знакомый Саша и еще
двое-трое смышленого вида пацанов. Девочки сосредоточенно молчали.
- На учителей не надейтесь, их слова на шпану не действуют, -
сказал я. - Вы должны рассчитывать только на свои собственные
силы. Если не можете постоять за себя сами, объединяйтесь с такими же, как вы.
- Все время нельзя ходить вместе, - ответил, подумав, тщедуш¬ный. - А кроме того, не все могут объединиться. И как раз на таких,
кто не может, нападают. Что им делать?
- Уже сказал - старайтесь объединяться.
- А если хулиганов это не остановит?
- Нужно проучить их так, чтобы больше не лезли.
- Но как?
- Драться, - сказал я и стиснул пальцы в кулак.
- Сегодня подерешься, -ответил тщедушный с задней парты.- А
завтра он тебя вообще убьет.
- Не бойтесь.
- Это правда, - заступился за одноклассника Саша. - Такое может быть на самом деле.
- В таком случае, у вас есть один выход, - сказал я.
- Какой?
- Убить его первым.
Слова стеганули по классу как плетью. Кое-кто даже вздрогнул. Но в следующий момент дети притихли, их взгляды растерянно за¬бегали между мной и входной дверью. Я затылком почувствовал чужое присутствие.
- Кого это нужно убить? - осведомился язвительный женский
голос, заставивший меня оглянуться. Он принадлежал мосластой
веснушчатой тетке, в которой я немедленно узнал учительницу, обозвавшую меня бандитом в тот миг, когда я праздновал победу над
тремя негодяями в школьном коридоре. Обидный ярлык оставил у
меня неприятный осадок, который тут же поднялся в душе. Похоже,
она была здесь классной руководительницей. Скрестив руки на груди и переступая туфельками по одной линии, молодуха приблизи¬лась к столу.
- Того, кто заслуживает, - сказал я, не трогаясь с места. Она
криво усмехнулась. Лицо ее было напряжено.
- Он рассказывал нам, как бороться с хулиганами, - уверенно
произнес Саша среди всеобщей тишины. Лоб классной покраснел
от гнева. С близкого расстояния мне было видно, как на нем обозначились мелкие морщины.
- Да он сам первый хулиган! - воскликнула она. - Как он здесь
оказался? Кто разрешил?
Она повернулась ко мне:
- Мало тебе самому драк! Теперь еще детей подбиваешь. Такая
дылда, а совести ни на грош. Пользуешься тем, что учитель на ми¬нутку вышел, врываешься в класс.
В голосе ее была неподдельная досада. Не переводя дыхание, вновь обратилась к присмиревшим малышам:
- А вы тоже хороши. Уши развесили, слушаете кого попало.
Девчушка с бантом, запинаясь, сказала:
- Это не кто попало, а Святослав. Он не виноват. Мы сами его
пригласили.
Мосластая смерила ее строгим взглядом:
- Ишь, какие защитники. Такого я от вас не ожидала. Придется
вместо классного часа о космонавтике, который мы должны были
провести, разобрать ваше поведение.
Ее маленький, словно сложенный из двух шевелящихся треуголь¬ников рот нацелился на меня:
- А с тобой будет отдельный разговор. У директора. Ты сорвал
нам мероприятие и просто так не отделаешься.
- Вы сами срываете свое мероприятие, - возразил я.
- Ничего не желаю слышать, - она схватила указку и постучала
по столу. - Уходи!
Кончики ушей у меня стали горячими, но в остальном я был холо¬ден как рыба. Она не права, но дерзить я не собирался. То, что меня бесцеремонно выгоняли, не беда. Естественная реакция с ее сто¬роны. Я высказал то, что думал и готов подписаться под каждым своим словом. Учительница, замерев в негодующей позе, ждала ответного выпада, но я промолчал и направился к выходу. Когда достиг порога, раздался гул - класс, словно по команде, встал.
У нее я явно не вызывал симпатий. Похоже, она из тех людей, у которых с первого взгляда складывается мнение о человеке и кото¬рые не склонны его менять. Причиной, конечно, послужили обстоя¬тельства нашего знакомства. Теперь она в каждом моем шаге будет видеть подвох или злой умысел, направленный на дестабилизацию обстановки в школе. В ее мозгах я запечатлелся как источник бе¬зобразий, а значит, мои действия для нее заведомо хулиганские. Это достойно сожаления, но я не виноват, что так получилось.
Она пожалуется директору. Причем, все изобразит в черных крас¬ках, что еще более усугубит мое положение. Могут раскрутить такое дело, что меня за плохие отметки и призывы к насилию не только выпроводят из школы, но еще и милицию натравят... Ну что ж, пусть жалуется кому угодно. Хуже мне уже не будет, и никакие кары меня не страшили. Голова гудела, как колокол, я вновь мысленно возвра¬щался к своей беседе с первоклашками. Можно было говорить с ними мягче, дипломатичнее, но они ждали прямых, ясных ответов. Кто-то должен был назвать вещи своими именами - объяснить, что в борьбе с подонками, которые расплодились во множестве, благо¬даря человеческой черствости и трусости, все средства хороши. И никто бы этого не сделал в школе, кроме меня. Держи я эти мысли при себе, ко мне не стали бы цепляться. Раскрывшись, я мог навредить своему делу. Но желание сказать правду взяло верх над осмот¬рительностью.
Внезапно я ощутил, как в мозгу происходит странная метамор¬фоза. Словно кто-то расчистил грязное окошко, через которое я смотрел на мир, и луч света коснулся извилин. Луч, в котором вновь отчетливо увидел свою дорогу. Нужно возвращаться на нее. Три пос¬ледних вечера, проведенные в бездействии, сбили меня с курса, увели в сторону. Но они понадобились, чтобы восстановить растра¬ченные силы. Теперь, когда это сделано, я не мог позволить себе прохлаждаться. Отдых, необходимый нервной системе, подошел к концу. Я снова в форме, готовый к тому, чтобы без устали бороздить свой район, служа смертельной приманкой для всякой нечисти.
Не дожидаясь окончания занятий, я направился домой.
- Что-то ты сегодня рано, - сказала мама. - Учительница забо¬лела?
- Нет, - ответил я. - Просто не может же у нас каждый день быть
по десять уроков?
- Не кипятись, - примирительно сказала она. - Я рада, что ты
пришел именно сейчас. К нам на работу привезли картошку. Поможешь мне принести мешок. Цены растут, поэтому лучше запастись заранее.
- Конечно, помогу.
Она ласково потрепала меня по щеке.
Вечером я долго сидел в своей комнате. Все было готово. Ство¬лы обреза прочищены тряпочкой, смоченной в машинном масле, остатки которого хранились в шкафу еще со времени, когда мы с отцом пытались построить авиамодель с моторчиком. Новый пат¬рон занял место использованного, а пустая гильза была выброше¬на в мусор.
...Ночь тихая и ясная. Уже больше часа я вышагивал по своему району, но никто не приставал. Было ощущение, что не только при¬рода, но и люди вдруг настроились на мирный спокойный лад, поза¬быв о присущих им агрессивных наклонностях.
Обрез был заряжен и плотно сидел за поясом. Время от вре¬мени я клал ладонь на рукоять и поглаживал ее, как гладят вер¬ного пса. Каждое такое прикосновение согревало и вызывало прилив бодрости. Моя поступь была твердой и уверенной. Шаг -восемьдесят сантиметров, два - еще столько же, но было ощуще¬ние, что гораздо больше, что не иду, а прорезаю пространство. Тишина нарушилась шумом работающего мотора. Меня нагоняла машина. Поравнявшись со мной, свернула к обочине и затормо¬зила - белые «Жигули». Из передней дверцы высунулась боль¬шая патлатая ряха.
- Эй, парнишка, - сказал ее обладатель любезно-повелитель¬ным тоном. - Поди-ка сюда.
- Вам надо, вы и подойдите, - ответил я, чувствуя, как внутри все
напряглось.
- Мы только спросить хотели, - произнес он, как мне показа¬
лось, несколько растерянно. Мне стало неловко за свою резкость.
- Пожалуйста, - смягчился я и подошел. Кроме толстомордого в
автомобиле были еще двое - водитель и кто-то на заднем сиденье,
державший в зубах сигарету.
- Не подскажешь, где тут кинотеатр? - приветливо спросил мор¬датый. Несмотря на широкую улыбку, глаза его смотрели жестко,
как два уголька.
- Недалеко, - ответил я, радуясь легкости вопроса и, показывая
рукой, пояснил: -Два квартала прямо, один налево.
Ребята в машине переглянулись.
- Слушай, мы не здешние. Боимся не найти.
- Что тут трудного? - удивился я. - Прямо и налево, вот и все. А
там увидите.
Мордатый доверительно приложил руку к груди:
- Как друга прошу - садись с нами, покажешь дорогу. А то проплутаем здесь. Потом мы тебя сразу обратно доставим.
Словно холодок побежал между нами. Плохое предчувствие тон¬кими, костлявыми пальцами вцепилось мне в плечи.
- Это не серьезно, - сказал я и отступил на шаг. Типы обменя¬лись многозначительными взглядами и короткими, не слышными
мне репликами.
Затем дверцы одновременно распахнулись и два парня, оказав¬шиеся верзилами в коричневых кожаных куртках, вышли из маши¬ны. У того, что держал сигарету, был приплюснутый нос и скошенный подбородок, росший словно из шеи и делавший его лицо похожим на акулье рыло.
- Чего ломаешься, как баба, - сказал мордатый. - Говорят тебе
- поехали. Ничего плохого не сделаем.
- Я же показал дорогу, - в моем голосе недоумение.
- Глупый, что ли? - разомкнул челюсти акулоподобный. - Че¬ловеческого языка не понимаешь? Ну-ка, садись. Покатаешься с
нами.
Он кивнул на «Жигули». Я лихорадочно обдумывал, кто бы это могли быть. Извращенцы? Не похоже. Похитители детей, которые потом будут торговаться с матерью за выкуп? Возможно, но мало¬вероятно. Ведь они случайно наткнулись на меня. Не могут же они похищать первого встречного?! Либо просто грабители, либо, все-таки, извращенцы.
- Зачем? - спросил я, продолжая тянуть время. С тремя мне не
справиться. Если повезет, уложу двоих. Шофер смоется, а значит,
будет свидетель.
Или же выскочит и набросится на меня. Схватка будет короткой, с заранее предрешенным финалом, потому что со взрослым чело¬веком, вдобавок, возможно, вооруженным, мне не совладать... По¬пал в заваруху.
- Надо, парнишка, - сказал тоном старшего товарища морда¬тый. - Пошевеливайся, если жизнь дорога.
- Нет, вы скажите, - упрямо возразил я. Он открыл рот, чтобы
ответить, и в этот момент я бросился прочь. Мое бегство было для
них неожиданностью, и поэтому я выиграл секунды полторы, прежде чем они, раскачавшись, ринулись следом.
- Давай за ним! - услышал я крик. Взвизгнула автомобильная
резина, и погоня началась. Я свернул в боковую улочку, где тротуар
узкий, а значит, быть сбитым машиной мне не грозило. Впрочем, ее
фырчание довольно далеко. Зато сдвоенный топот не отставал.
Необходимо оторваться. Подгоняемый страхом, как плетью, я нырнул в первый попавшийся двор. Со всех сторон меня обступили мно¬гоквартирные дома. Если вбежать в один из подъездов и притаить¬ся, они, возможно, проскочат мимо или побоятся заходить... Но ведь моя цель не скрываться от них? С таким же успехом я мог отсижи¬ваться дома, не подвергаясь опасности. Задача в том, чтобы покон¬чить с ними.
Я поднажал и помчался наискось к видневшемуся в дальнем углу двора просвету. Выскочил в глухой переулок. На мгновение по¬казалось, что преследователи отстали. Но едва перевел дыхание, как тяжелый бег за спиной возобновился. Добежав до конца пере¬улка, я бросился в низкую подворотню, одним махом проскочил заб¬рошенную детскую площадку и вновь вылетел на улицу, извилистую и пустую. Ни деревца, ни даже автомобиля, припаркованного на ночь. Домишки лепились один к другому, а кое-где соединялись глухим высоким забором. Я почувствовал, спина взмокла и капли пота сте¬кают к пояснице. Если не удастся добежать до угла или найти лазей¬ку, придется принимать бой здесь. С усилием переставляя ноги, я двинулся вдоль бордюра. Сзади донесся шум, погоня приближа¬лась. Настырные ребята!.. Перекресток еще далеко, но справа по¬казался широкий въезд во двор.
Не раздумывая, рванул туда. Вокруг темень. Отчетливо видне¬лись только звезды на кусочке неба, очерченном крышами зданий. Пахло селедкой и квашеной капустой. Похоже, это двор гастронома. Инстинкт самосохранения тянул меня вглубь, подальше от въезда. Шагов через двадцать перед глазами выросла стена. Пальцы уткнулись в кирпичную кладку, еще совсем свежую. Дальше идти некуда, я оказался в каменном мешке.
- Он где-то здесь,- раздался возглас. Я взвел курки и обернулся.
- Попался, дружок, -довольно сказал мордатый. Он и его приятель приближались вальяжной походкой. Мне оставалось стоять
на месте. Через стену в два человеческих роста не перепрыгнуть
при всем желании. Слева от меня нагромождение картонных коро¬бок, справа - цементный торец какой-то постройки, то ли гаража, то
ли трансформаторной будки. Я выжидал, подпуская подонков по¬
ближе - бить следовало наверняка. В следующий момент я горько
пожалел об этой проволочке, так как во двор въехал «Жигуль» и,
слепя фарами, медленно покатил на меня.
Снова один против трех. Выгадать ничего не удалось. Более того, положение ухудшилось. Я попытался вспомнить, где запасной пат¬рон. Сквозь ткань плаща указательный и большой пальцы нащупа¬ли драгоценный цилиндрик. Утешение, но слабое. Как им восполь¬зоваться?
Нужно сосредоточиться, нужно подавить страх и зарождающее¬ся отчаяние. Движения должны быть четкими и молниеносными. Остальное зависит от удачи.
Машина остановилась метрах в пяти. Двое вышли вперед и вста¬ли, перекрыв все пути к бегству. Толстая ряха расплылась в улыбке, а голос звучал деловито и с сожалением.
- Напрасно нас рассердил. Пожил бы еще, а теперь придется
замочить тебя сразу, - в руке его блеснула финка. Другой, с акульей
харей, также вынул нож, настоящий тесак. Он учащенно дышал и,
видимо, еще не отошел после гонки.
- Не придется, - сказал я и выхватил обрез, у меня не было
другого выхода, как защищаться и подороже продать свою жизнь, а
если повезет, то и спасти ее. Эти типы, возможно, те самые, кого я
искал. Они могли убить брата, и я готов отомстить. Мордатый усмехнулся без всякого страха:
- Погляди-ка, что у него есть. Посмотрим, умеешь ли ты пользоваться, этой штуковиной. Надеюсь, заряжена?
- Не сомневайся, - ответил я.
- Хорошо, - кивнул он. - Не забудь, патронов два, а нас трое.
Я выставил вперед обрез. Расстояние ничтожное. Надо стре¬лять. Но стрелять не в мишень, а в живого человека, пускай даже врага. Картечь разорвет ему грудь, он рухнет, обливаясь кровью, и жизнь будет толчками выходить из него, а потом он умрет. Я поку¬шусь на самое святое, на жизнь. Как только нажму на курок, я совер¬шу преступление, стану преступником, убийцей, и назад - в мир по¬рядочных, честных людей мне возврата не будет.
Я не мог убивать, даже зная, что имею полное право. Я переоце¬нил себя, когда считал, что могу отомстить. Одно дело - бравада на словах или в мыслях, другое - реальные действия. В моем плане мести одно слабое звено - я сам. Теперь это стало очевидно.
- Чего же ты медлишь? - поинтересовался мордатый. Поигры¬вая ножом, он стал медленно приближаться. Внезапно удручающее
сознание собственной слабости подсказало мне выход.
- Стой, где стоишь, - велел я и двинулся на него. - Ты прав, у
меня всего два патрона, значит на двоих хватит. Ты умрешь первым,
а потом еще один, мне терять нечего. А если пропустишь меня, все
обойдется. Каждый пойдет своей дорогой.
Приблизившись к нему на расстояние двух шагов, я потребовал:
- Дай пройти или буду стрелять.
Он поколебался, видимо взвешивая серьезность моей угрозы и, наконец, криво усмехаясь, отступил в свет фар перед машиной. Я проскользнул в образовавшийся проход и направился к арке ворот.
- Мы еще встретимся, паренек, - раздалось мне вслед.
Я вышел на улицу и побежал к перекрестку. Хотелось только од¬ного - поскорей покинуть это проклятое место. Добрых полсотни метров были уже позади, когда за спиной внезапно взревел мотор. Я оглянулся - «Жигули» стремительно приближались. Скрыться совершенно некуда - ни одного выступа, ни одного дерева. Рассто¬яние между нами сокращалось, а скорость автомобиля возрастала. Нет, тормозить он явно не собирался. Еще мгновение, и он подо¬мнет меня...
Рука сама прыгнула вверх, палец дернул за пуск. Раздаются хлопок и звон стекла. Железная махина летела на меня, и я едва успел кувыр¬кнуться в сторону, чтобы избежать удара. Еще не веря, что уцелел, я посмотрел ей вслед. Дела моих преследователей были плохи.
«Жигуль» потерял управление и, проскочив перекресток, вре¬зался в угол дома. Капот со скрежетом смялся в лепешку. Грохнул бензобак, над металлом заплясало пламя. Я встал на ноги и, поти¬рая ушибленное колено, подошел к машине. Салон выглядел как сплошное месиво, и я не сразу различил окровавленную физионо¬мию мордатого. Кажется, он еще жив. Я потряс его за плечо. Он с трудом разлепил веки. Взгляд его был мутным.
- Помнишь мужчину лет тридцати, которого вы убили на остановке? - спросил я, чеканя каждое слово. Он посмотрел на меня и,
похоже, узнал.
- Не помню, - он еле ворочал языком. - Не убивал.
Часть четвертая
- Костер жег? - спросила мама, когда я вернулся домой. - Дымом пахнешь.
- Ага, - ответил я. - Маленький такой костерок.
Ночью меня тошнило. Была рвота, а в перерывах колотила круп¬ная дрожь. Сначала возникла мысль - когда это прекратится? По¬том другая - скорей бы все кончилось. Но едва наступила передыш¬ка, как мордатый снова кроваво усмехался мне и живот скручивали спазмы. Хотелось лечь и умереть, как собаке под забором. Жизнь казалась подлым и никчемным занятием.
...Сон сняло как рукой еще до рассвета. Глаза открылись сами и неподвижно вперились в потолок. Болели внутренности, но голова удобно лежала на мягкой подушке и была кристально ясной. Кош¬мары отступили, и о вчерашнем больше не вспоминалось... У меня минимум час до подъема. Шестнадцать лет. Мне завтра исполняет¬ся шестнадцать. Возраст совершеннолетия, а я все еще чувствую себя ребенком. Чего достиг, чем заявил о себе? Ничем. Из года в год казалось - еще чуть-чуть, еще один перевал, один поворот - и в жизни произойдут неожиданные, чудесные перемены, яркие встре¬чи, открытия, которые враз сделают взрослым. Изменят мои отно¬шения с окружающими таким образом, что я смогу посмотреть на себя другими глазами и пойму, что вырос. Но время, шло, а ничего из ряда вон выходящего не происходило. Жизнь шла по накатанной колее, проторенной задолго до меня, и те отклонения вправо-вле¬во, которые я допускал ввиду индивидуальных особенностей харак¬тера, ничего не меняли по существу. Такие же незначительные от¬клонения были у всех моих сверстников, но развивались мы одной массой. А потом случилось «это»... Я наложил печать запрета на все свои планы и мечты. Загрубел, стал жестче, но другим не стал. Перешел в параллельный мир, по которому двигался теперь, но не сам, а словно ведомый кем-то по заранее определенному маршру¬ту. И так будет долго, сколько - не знаю, а назад хода нет. Бросить начатое на полпути - значит, не сделать ничего. А это равносильно самоуничтожению. Смириться, покориться обстоятельствам, жить с угнетающим сознанием собственного ничтожества - все равно, что превратиться в червя, который будет либо раздавлен сапогом, либо станет мучительно и бесполезно доживать свой век, признавая свое растоптанное достоинство и пытаясь жалко отвернуться от ударов судьбы.
День рождения - праздник, а у меня нет настроения для радос¬ти. Тем не менее он остается событием, мимо которого пройти нельзя, потому что напоминает о быстротекущем времени, о песоч¬ных часах жизни, в верхней колбе которых песка еще много, но и в нижнем горка растет и растет.
...После урока литературы Марья Степановна, нервно теребя кончики наброшенного на плечи платка, объявила мне, что на большой
перемене меня вызывает директор. «Быстро настучала», — по¬думал я отрешенно о мосластой училке из первого «Б». В душе посе¬лилось тоскливое чувство, которое играючи то сжимало сердце, то отпускало. Никогда раньше за все девять лет учебы я не пересекал порога директорского кабинета. Да и самого директора, большого, пузатого мужчину с вечно хмурым выражением лица, видел только издали. Никто, в том числе и я, особенно не стремился попасть ему на глаза, полагая, что встреча с ним не сулит ничего хорошего. Ди¬ректор был высшей и самой грозной инстанцией в школе, от кото¬рой для нас, учеников, могли исходить одни неприятности. Что он мне скажет, я не знал, но если решил вызвать, то явно не для того, чтобы похвалить за хорошее поведение. За высокими, под потолок, дверьми его кабинета против меня что-то затевалось. Более того, наверняка уже принято решение, и моя школьная судьба опреде¬лена.
Я сидел на оставшихся до большой перемены уроках, и было ощущение, что не имею отношения к школе, а все, что здесь проис¬ходит, меня не касается, потому что вызов к директору враз обосо¬бил меня от остальных учеников, выставил за рамки школьной жиз¬ни. Казалось, я незаконно присутствую на занятиях, а учителя дога-дываются об этом, но поскольку не уверены окончательно, тактично избегают смотреть в мою сторону... Зачем тянуть так долго? Почему не вызвали сразу, утром?
Наконец, с опозданием на минуту - видно, тетя Дуся зазевалась - прозвенел звонок, и время аудиенции наступило. Я почувствовал облегчение и даже подумал, что уроки пролетели очень быстро. Никто за мной не зашел, поэтому я сам спустился на второй этаж и реши¬тельно толкнул тяжелую дверь.
За столом, напротив окна, горой возвышался директор, а на сту¬льях вдоль стены ровно, как по струнке, сидели Марья Степановна, Ираида и, ближе всех к столу - мосластая. Под рукой у директора лежала большая книга в серой клеенчатой обложке, в которой я узнал наш классный журнал. Помещение маленькое и обставлено такой же дешевой мебелью, как и повсюду в школе. Но директор от этого не смотрелся менее внушительно и грозно.
- Вызывали? - спросил я, остановившись у края ковровой до¬рожки, убегающей под стол.
- Папанин? - сочным басом осведомился в ответ хозяин кабинета, и по его тону я понял, что разговор будет тяжелый.
-Да.
Он смерил меня суровым взглядом.
- Вот ты, значит, какой. С виду добрый, воспитанный парень...
Он повернулся к учителям, как бы вопрошая, не ошибся ли он.
Марья Степановна горестно вздохнула, Ираида пожала плечами и независимо скрестила руки на груди, мосластая слегка порозовела.
- Знаешь, зачем ты здесь?
- Надеюсь, скажете, - ответил я.
- Ну а сам как чувствуешь? - полюбопытствовал он.
- Причины могут быть разные, - я перевел взгляд на горшок с
худосочной геранью, стоящий на сейфе на уровне директорской го¬
ловы. Тактика, рассчитанная на то, что вызванный сам начнет ка¬яться в грехах, на меня действия не возымела.
- Причина, действительно, не одна, - согласился директор. -
Видимо, поэтому и затрудняешься, какую назвать. Успел немало
набедокурить.
- За собой никаких прегрешений не вижу, - сказал я спокойно.
- Такая самоуверенность не в твою пользу, - заметил он строго.
- Ты, кажется, думаешь, что тебе все дозволено.
- Никогда так не считал, - возразил я. - Никакими привилегиями
не пользуюсь. К тому же, никто мне их не даст.
- Это ты сейчас такой шелковый и правильный, - сказал директор. - У меня в кабинете. А в школе вытворяешь такие дела, что на
тебя учителя хором жалуются.
Я промолчал, не хотел огрызаться. Вызвал он меня не ради соб¬ственной прихоти или забавы. Поступили «сигналы», причем серь¬езные, и он обязан реагировать.
- Начнем по порядку, - сказал он. - Ты стал очень плохо учиться.
- Вообще перестал, - заметила Ираида как бы про себя, но так,
чтобы услышали все.
-Да, так будет вернее, - поправился директор. - Я видел журнал
- у тебя там сплошные двойки. Практически по всем предметам.
- Ну не по всем, - осторожно возразила Марья Степановна.
- Я образно выражаюсь, - недовольно посмотрел на нее директор. - Но чутье мне подсказывает, что скоро такая картина будет и
по остальным. Не так ли?
Не ответив, она потупила взгляд.
- Видишь, - кинул мне директор с упреком. - Заслуженный учи¬тель за тебя заступается, а ты подводишь.
- Мне жаль, Марья Степановна, - сказал я.
- Было б жаль, учился бы, - заметил директор.
- Не знаю, как на других уроках, - вмешалась, Ираида, - а у меня
он ничего не делает. Целыми днями смотрит в окно или в потолок.
Спрашиваешь - молчит, ничего не записывает. Конспектов и учебников не носит.
- Это что - демонстрация пренебрежения? - спросил директор.
- Нет, - ответил я.
- Или, может, учительница обманывает?
- Тоже нет.
- Тогда в чем дело?
- Учеба меня не интересует.
Директор замер с удивленно раскрытым ртом. Мосластая беспо¬койно заерзала на месте.
- Как прикажешь тебя понимать? - хмуро спросил опомнившийся хозяин кабинета. Я пожал плечами. Обострять обстановку не
хотелось.
- Такого я еще не слышал, - возмущенно грохнул обеими руками
об стол директор. - Мы тут ломаем голову, как бы нам оставить его в
школе, а он, видите ли, этим не интересуется.
- Знаете, - поспешила вставить слово Марья Степановна. - Не¬
давно у него в семье произошло несчастье. Старший брат...
- Знаю, - с досадой перебил ее директор. - Все понимаю. Но это
не основание для безделья.
- Раньше он был хорошим учеником, одним из лучших, - торопливо продолжила старенькая учительница. - В школьных, район¬ных олимпиадах участвовал.
- Прошлые заслуги, если таковые были, не являются оправданием, - назидательно заметил директор.
- Конечно. Но надо иметь их в виду.
- Разумеется, - сказал директор. - Поэтому я и делаю вывод -
если он раньше хорошо учился, значит, может и сейчас.
- Видимо, есть причина, о которой мы не знаем.
- Давайте спросим его, - скептически сказал директор, - Пусть
скажет, какая?
Он сплел пальцы на животе, откинулся в кресле и холодно уста¬вился на меня.
- Причины нет, - ответил я.
- Вот видите, - директор обвел женщин снисходительным взгля¬дом. - Даже не утруждает себя поиском оправданий.
- Ну и фрукт, - осуждающе фыркнула мосластая. Директор посмотрел на часы.
- Ладно, тут все ясно. Перейдем к следующему эпизоду.
Он откашлялся и продолжил:
- Мало того, что ты не учишься, так еще и хулиганишь, устраиваешь настоящие побоища. Развязал безобразную драку в коридоре,
прямо на глазах у учителей.
- Когда это было, - отозвался я с упреком.
- А ты что думал, тебе это с рук сойдет? - директор возмущенно
подался вперед. - Один мальчик до сих пор в больнице с койки не
встает. Второму ухо пришивать пришлось, он в этой четверти уже заниматься не сможет, отстанет. И тот и другой могут из-за тебя на второй год остаться.
- Хоть на третий, - ответил я. - Они в школу не учиться ходили.
Чем быстрее вы от таких избавитесь, тем лучше...
- Мы от тебя избавимся, - сказал в сердцах директор. Марья
Степановна испуганно вздрогнула. Сердито зыркнув на нее, он выпустил гневную тираду:
- Ишь, порядки свои наводить решил, борец за справедливость.
Тебя только потому и не сдали в милицию, что те ребята действи¬тельно обормоты. Еще Марье Степановне спасибо скажи. Да и маму
твою пожалели.
- Дело было так, - сказал я. - Говорю в последний раз и больше
повторять не буду. Один из них шмонал первоклашку, и я вмешался.
Тогда он подговорил своих дружков, чтобы избить меня. Они полез¬
ли и получили сдачи. Вот и все.
- Благородный рыцарь, дальше некуда, - съязвила, нисколько
не проникнувшись моими словами, мосластая.
- Свои геройские мотивы прибереги для девочек. Они поверят, -
сказал директор. - А мне голову не морочь. Твои хулиганские выходки выстраиваются в целую систему, и чем дальше, тем опасней. Уго¬мониться ты не желаешь, нравоучения тебе не впрок. Объясни, что
ты делал вчера в первом «Б» классе?
-Зашел.
- Тебя приглашали?
Я бросил взгляд на мосластую. По тому, как она подобралась, понял - будет возражать.
- В принципе, да. Но в этот день, в общем-то, случайно получи¬
лось.
- Никто его не приглашал, - взвилась мосластая. - У меня был
намечен классный час о космонавтике, а Папанин сорвал его. Как - я вам уже рассказывала...
Излагать в очередной раз историю про Сашу-первоклашку в данной ситуации нелепо и неубедительно, поэтому мне остава¬лось молчать.
- Значит, ворвался в класс, - начал директор с негодованием. -
Стал призывать малышей к дракам, подучивал убивать кого-то... Ты
соображал, что делаешь? Ведь это же дети!
- Между прочим, дети начали подпадать под его влияние. Он
даже намеревался стать у них самозваным вожатым, - снова встря¬ла мосластая, преданно глядя на директора.
- «Подучивал» - не то слово, и ничего я не намеревался, - возразил я. - Но даже если не спорить о терминах, я высказывал им свою
точку зрения и хотел, чтобы она была понята. Но ничего не навязывал.
- Что это за точка зрения? - осведомился директор.
- Зло надо уничтожать.
Мой ответ не произвел впечатления.
- Между прочим, когда Папанин пошел в первый «Б», то прогулял мой урок, - подала голос Ираида.
- Тем хуже для него, - сказал директор. Он встал, заложил руки
за спину и отвернулся к окну, практически закрыв его проем могучим
корпусом. Большие пальцы его вращались, терлись друг о друга,
отражая напряженный мыслительный процесс. Потом он медленно развернулся:
- Ну вот что, голубь мой. Дискутировать больше не будем. С равнодушным отношением к учебе и безобразным поведением надо
кончать. Какие бы там ни были у тебя причины, возьми себя в руки.
Учись и веди себя, как подобает. Испытательных сроков давать не
буду. Еще одна жалоба - соберем педсовет и поставим вопрос о
твоем исключении. А чтобы до тебя дошла вся серьезность положе¬ния, свяжемся с твоей мамой. Пусть тоже проведет воспитательную
работу, высечет тебя, что ли.
- Никто из присутствующих не желает тебе зла, - сказала, поджав губы, Ираида. - Но ты уже взрослый и должен сам отвечать за свои поступки.
Ее нарисованные глаза смотрели без всякого выражения.
...Вечером, коротая время у телевизора, я рассеянно смотрел передачу нового коммерческого канала. В уме прокручивались кад¬ры совсем другого фильма. Маме о вызове к директору и состояв¬шейся беседе не сказал ни слова, чтобы не лишать ее покоя. Рано или поздно они, конечно, доберутся до нее, и я не смогу помешать, но пока это в моей власти она не будет нервничать и беспокоиться.
Угрозу об исключении из школы я проанализировал чисто машинально, поскольку практически она меня совершенно не трогала. Перспектива оказаться за школьными воротами была вполне ре¬альна. Дело только в сроках. Если вспыхнет драка и меня спровоци¬руют на участие в ней, со школой придется распрощаться в два сче¬та. У них будет отличный повод - плохое поведение, и никакое гороно не придерется. А вот если вся проблема будет в моих оценках, то им предстоит потерпеть и попотеть, как минимум, до конца четвер¬ти, и уже по итоговым показателям моей неуспеваемости прини¬мать решение об отчислении. Они будут вынуждены собрать комис¬сию для проверки моих знаний, а на вопросы любой комиссии, даже без подготовки, на «тройку» всегда смогу ответить... Впрочем, зачем напрасно хорохориться? Захотят, в конце концов выгонят.
Тем временем с экрана потекли пресные городские новости, но когда прозвучало что-то насчет «уголовной хроники», я прислушался.
Молодой безусый репортер, самодовольно глядя в камеру, ве¬щал: «По сведениям, полученным из достоверных источников в орга¬нах внутренних дел, вчера ночью в автомобильной аварии погибли трое опасных преступников, разыскивавшихся милицией по обви¬нению в рэкете и грабежах. Как предполагают, причиной аварии послужило огнестрельное ранение, полученное водителем маши¬ны в результате перестрелки с не установленными лицами. След¬ствие склоняется к версии, что кровавое происшествие стало оче¬редным эпизодом выяснения отношений в криминальных кругах нашего города».
Подавшись вперед, я ловил каждое слово, но сюжет без всякого перехода сменился, на экране появился диктор и стал говорить о другом. В зал вошла мама.
- Что-нибудь интересное передают?
- Так, всякие мелочи. Троих бандюг отправили на тот свет.
- Действительно, мелочи, - вздохнула она. - Давай-ка лучше поговорим о приятном.
- С удовольствием.
- Завтра твой день рождения, - сказала мама. - Кого думаешь
пригласить?
- Никого. Только ты и я.
- Можешь пригласить, кого хочешь, - мягко произнесла она. - Я
буду рада принять всех твоих гостей. Но мне хотя бы приблизитель¬но нужно знать, на сколько человек планировать стол.
- Никого не будет, мама, - повторил я. - Нам никого не нужно.
-Хочу, чтобы у тебя получился настоящий, запоминающийся празд¬ник. Ведь тебе шестнадцать лет, - сказала она терпеливо, но с нежной настойчивостью, будто объяснялась с заболевшим ребенком.
- Спасибо, я все понимаю. Но мы сами прекрасно проведем
вечер. Дополнительное общество не добавит нам радости.
- Как знаешь, - сказала она. - Но подумай еще.
Мама исходила из своего понимания моего блага и моих интере¬сов, и неохотно отступалась от идеи многолюдного празднования совершеннолетия сына. Я кивнул.
Когда за окном стемнело, начался дождь. Сначала это были от¬дельные шлепки капель, словно кто-то, балуясь, разбрасывал их по двору. Затем возник легкий шум, похожий на шелест листвы. Каза¬лось, ветер гулял по кронам. Потом шум усилился и стал громче. Он был густой и плотный, но ухо различало в нем падение множества струй. Это было, как гигантский душ, который вдруг включили на пол¬ную мощность.
В маминой спальне стучала швейная машинка. Мама что-то стро¬чила. Приглушенно зазвонил телефон. Я не стал подходить, потому что аппарат был рядом с мамой. После третьего звонка она подня¬ла трубку. Разговора не услышал. Минут через десять машинка зара¬ботала снова.
Надо взять зонтик, подумал я, иначе промокну до нитки. Влага может попасть и в порох, а это испортит все дело. Дождь - уважи¬тельная причина, чтобы не идти. Может получиться так, что охота будет неудачной. Злоумышленники ведь тоже люди и тоже не хотят мокнуть. Ненастье разогнало почти всех по домам. Но кто-то остал¬ся, обязательно должен был остаться, чтобы подстеречь свою жер¬тву. Тот, кто любит дождь или для кого погода не имеет значения. Возможно, мы не встретимся сегодня, но я буду искать.
Посмотрел на часы - достаточно поздно. Я вышел в прихожую, надел плащ. Затем вернулся в комнату, чтобы сунуть за пояс обрез. Узор на вороненой стали блеснул радужно и тускло, как пленка ма¬зута. Заглянул в спальню. Низко склонившись в свете торшера, мама возилась с моими брюками.
- Пойду прогуляюсь.
Она оторвалась от шитья. В ее глазах было удивление и тревога.
- Разве не слышишь, какой ливень?
- Зонтик возьму, - сказал я.
- Дело не в этом, - ответила она. - Зачем в такую погоду вообще
куда-то ходить? Побудь лучше со мной.
- Так нужно.
- Ты ведь знаешь, как я буду волноваться, - голос ее звучал без
особой надежды.
- Что поделаешь, - я вздохнул. Ее пальцы рассеянно мяли ткань
шторы, словно мама не знала, что с ней делать.
- Если ты на свидание, то уже поздно.
- Нет. Просто хочу развеяться.
- Боюсь, не связался ли ты с какой-нибудь нехорошей компанией?
Я покачал головой.
- Звонили из милиции. Майор, который расследует дело Вени, -
мама расправила на коленях ткань и стала машинально поглаживать ее ладонью.
Неужели нащупали след? Если да, то наша милиция чего-то сто¬ит. Я подался вперед:
- Есть новости?
- К сожалению, никаких. Сказал, что ведутся розыскные мероприятия. Но работы много, людей не хватает... - она безвольно
опустила плечи.
- У них всегда есть объективные причины.
- Он был очень любезен. Хотел узнать, не нужна ли какая-то
помощь.
- Пусть он свою любезность свернет в трубочку, - сказал я.
- На меня он произвел впечатление отзывчивого человека. Го¬ворил, что уважал твоего брата. Однажды с ним встречался у кого-то в гостях и слышал о нем много хорошего.
Я усмехнулся. Не очень-то верилось в милицейский альтруизм. Тревожное подозрение поселилось в душе. Поздний звонок был недобрым.
- Да, - вспомнила мама. - Интересовался, нет ли у нас ружья.
Словно кто-то мохнатыми бурыми лапами схватил мое сердце.
- Какое ему дело? - резко спросил я.
- Не знаю, - ответила мама. - Он спросил вскользь, мимоходом.
Сказал, что сейчас многие чувствуют себя спокойнее, когда в доме
есть какое-то оружие.
Ее слова давили на меня, как невидимая башня высотой с ат¬мосферный столб. Я ощутил полную беспомощность и беззащит¬ность. Сердце жалко трепыхалось меж ребер, и его судорожные сжа¬тия, казалось, могли быть остановлены в любой момент, как маят¬ник часов. Вопрос о ружье майор задал не случайно. Знает ли он о чем-нибудь на самом деле, или это чистой воды предположения, основанные на интуиции? Неужели кто-то видел, как я стрелял по машине? А может, всему причиной выстрел на мосту - ребята в от¬местку за купание решили заявить в милицию? Маловероятно.
Но как бы то ни было, нельзя игнорировать тревожный сигнал. Может, это всего лишь мой домысел, но возьмем за основу, что у майора в отношении меня имеется идея фикс, маленький пунктик. Теперь он ищет хотя бы одну зацепку, чтобы закрепить свои умозри¬тельные построения. Такой могло бы стать ружье. До настоящего доказательства далеко, но все же...
- А ты что сказала? - спросил я, невольно затаив дыхание.
- Сказала, что нет, - ответила мама. Напряжение, давившее мне
на грудь, спало.
- Правильно. Нечего ему совать нос в наши дела, - поддержал я.
На секунду даже возникло предположение, что мама забыла о ру¬жье. Мы ведь никогда не пользовались им. Да и сам я все ждал,
пока вырасту, чтобы стать охотником.
- Кстати, - поинтересовалась мама. - Где твое ружье?
Обрез предохранительной скобой впился в живот.
- Где-то лежит среди старого хлама, - заметил я неопределенно.
- На него ведь нет документов, - при внешнем спокойствии в ее
тоне была озабоченность. - Получается, незаконно храним огнестрельное оружие.
- Документы есть, - сказал я. - Просто они на деда, он отдал их
мне. Надо перерегистрировать на мое имя.
- Перерегистрируй, чтобы не волноваться, - ответила мама.
Подсказанное мной решение принесло ей видимое облегчение, и
она сделала еще более радикальное предложение:
- Или лучше сдай вообще.
Я с сожалением подумал, что не могу сделать ни того, ни другого. Ружья уже не было, был обрез - запрещенный вид оружия. Это само по себе грозило тюрьмой. Но самым непреодолимым препятстви¬ем была пролитая им кровь. Орудие преступления - так он будет называться на языке милицейского протокола.
- Ни за что. Это память.
Она поколебалась, потом пожала плечами:
- Как знаешь.
Дождь падал игольчатой, серебристой занавесью. Стоя под ко¬зырьком подъезда, я раскрыл зонтик, поднял воротник и нырнул под струи. Сильные, нетерпеливые пальцы тут же забарабанили надо мной. По асфальту расплылись лужи, и, чтобы не замочить ноги, приходилось лавировать между ними, ступая по лоснящимся покатым буграм, выступающим из воды, как спины морских живот¬ных.
Кому придет в голову шататься при такой погоде? Только тем, у кого есть дело. Никакого удовольствия от прогулки, когда вокруг все сыро и мокро, когда стены домов отталкивают своим мрачным, тю¬ремным видом, когда с неба нескончаемо сыплются равнодушные мелкие капли, и поддувает холодный ветер, испытать нельзя. Сти¬хия слепо выполняла свою нудную работу, окутывая город покрыва¬лом влаги и слякоти и показывая свой подлинный хмурый нрав. Ули¬ца в этот час была не лучшим местом для тех, кто хотел помечтать, успокоиться, собраться с мыслями, обрести вдохновение. Сидите дома, господа романтики, пока природа не избавится от черной хандры!
Я снова вышел на боевую тропу и обходил незначительные дос-топримечательности своего довольно безликого района... Стройка, которая неизвестно когда завершится... Вечно пустующий стадион... Покосившиеся двухэтажные бараки, жильцов которых я никогда не видел... Просторный, неухоженный парк с обломанными деревья¬ми и разбитыми скамейками... Закопченное здание фабрики... Во¬нючий канал - условный, но четко соблюдаемый рубеж моих владе¬ний. Это мир, в котором я жил и действовал. Он враждебен, но я чувствовал в себе силы противостоять любой опасности.
Почему совсем не думаю о маме? Ведь она самый близкий мне человек. Я должен заботиться о ней, отвлекать от грустных мыслей, хорошо учиться ей на радость. Вместо этого делаю противополож¬ное, ушел в себя, замкнулся, отчаянно лечу куда-то в пропасть. Стремительно падаю, не пытаясь притормозить, выровнять полет, а за¬тем начать подъем. Что-то во мне безвозвратно надломилось. Мой поезд пошел по другой ветке - обратно не повернуть, на соседние рельсы не перескочить уже. Что у меня еще есть? Дина, товарищи, школа. Существуют, лишь пока я их вижу. Едва с глаз долой - их образы меркнут. Лишь в памяти остаются неясные, бормочущие очер¬тания. Те, кого люблю, не тревожат душу. Постоянно со мной только те, кого ненавижу.
Правая рука, державшая зонтик, озябла, словно на нее надели ледяную перчатку. Я переложил его в левую и принялся разминать в кармане онемевшие, плохо слушавшиеся пальцы. Не хватало еще, чтобы в нужный момент они отказались держать оружие и нажать на спусковой крючок. Виноват в этом был не столько дождь, сколько промозглая сырость, пропитавшая все вокруг. Плащ блестел от по¬павших на него брызг и переливался в водяных искрах, как змеиная кожа. Изо рта вместе с дыханием вырывались завитки пара.
Тот, кого ищу, появится не скоро. Его еще предстоит поискать. В такую погоду вероятность нашей встречи мала, но она непременно состоится, потому что этот тип есть и где-то бродит сейчас. Может, мы не встретимся сегодня, но с каждым днем мои шансы возраста¬ют. Метод поиска, который я выбрал, не самый быстрый. Экстенсив-ный, как сказала бы наша географичка. Но он верный и приведет меня к цели. Нет необходимости лазить по дворам и подворотням, что-то высматривать и обшаривать. Достаточно идти по улицам по¬добно обычному пешеходу, и в какой-то момент наши дороги пере¬секутся. Нужно только терпение, а его у меня хоть отбавляй. Он даже не подозревает, как его много.
Внутри меня арктический холод. В моей жизни больше нет ника¬кого занятия, кроме этих вечерних вылазок, которым я отдаю все внимание и энергию. Они не доставляют радости, не приносят удов¬летворения - только сухо щелкает счетчик, плюсуя к предыдущим очередной боевой выход. Это необходимость, которой я посвятил себя; это долг, который надо выполнить. Я не заглядываю в буду¬щее, чтобы не отвлекаться. Нужно разобраться с настоящим, и я буду разбираться. Делаю это не ради матери, не ради себя. Это не жест отчаяния и не акция протеста. Это путь, по которому надо прой¬ти, чтобы в моей Вселенной все встало на свои места. И если это произойдет, посмотрим, что делать дальше. Остановиться раньше не сумею. Это все равно, что шагнуть на полном ходу из поезда под колеса встречному.
Шум дождя заглушал все остальные звуки. Я не слышал даже собственных шагов. Район большой, часа полтора, не меньше, по¬надобится, чтобы обойти его по периметру. Затем пойду по внутренним улочкам, прогуляюсь по парку, пошатаюсь возле фабрики, строй¬ки, гаражей. Вариантов провести время немало, так что ломать го¬лову над маршрутом не придется. Главное, не стоять на месте. Зас¬тывшая где-нибудь на углу фигура обязательно привлечет к себе внимание. Вся ночь в моем распоряжении, можно не торопиться. Единственное - чем раньше приду, тем быстрее кончатся мамины волнения. Но я не могу сейчас думать об этом. Мои мысли о тех, кто нападает на случайных прохожих. Безусловно, они рискуют. Жертва может оказаться сильнее и агрессивнее. Но это своего рода игра -повезет или не повезет. Момент выяснения, что перед ними трус, а не храбрец, доставляет наивысшее наслаждение, и они самоутвер¬ждаются путем подавления слабого. Каждый новый триумф прибав¬ляет им наглости и делает их более опасными. У них нет такого оружия, как у меня, но поскольку они атакуют неожиданно и первы¬ми, это дает мне моральное право обороняться любыми средства¬ми. А раз так, то совесть моя чиста, и всевозможные упреки, что я веду нечестную борьбу, лишены основания.
Ноги размеренно давили бесконечную ленту асфальта. Двести шагов - квартал, еще столько же - поворот на трамвайную линию, опоясывавшую район с юго-востока. Здесь от дождя немного защи¬щали спутанные ветви огромных карагачей, в старческой немощи склонившихся над дорогой. Я знал наизусть места, через которые предстояло пройти. В любое время суток, где бы ни находился, они то и дело всплывали перед глазами, и оттого было ощущение, что я ходил по ним бесчисленное число раз. Но сейчас это была реаль¬ность, а не видение.
Позади осталась парикмахерская с лихорадочно моргающей вы¬веской, неоновый свет которой делал улицу еще более сиротливой и безжизненной, чем она была на самом деле. Узкие переулки один за другим приглашающе распахивали свое темное нутро, пока я проходил мимо, но ни в один из них меня не тянуло. Стальные рельсы влекли, подобно магниту, и не давали отклониться в сторону.
Либо я не слишком умело держал зонтик, либо дождь стал на¬зойливее, но несколько капель попало за шиворот, одна струйка скользнула в левый рукав и мигом протекла до локтя, словно ужа¬лив. Ощущение тепла и сухости начало пропадать. Стало казаться, что намокли обрез и патроны. Скорее всего, опасения были на¬прасны, но не мешало проверить. Я задумался, где найти подходя¬щее укрытие, и в этот момент фары далекого автомобиля выхватили из темноты в десятке метров впереди меня безыскусную конструк¬цию, напоминавшую кепку-аэродром на ножках. Это была трамвай¬ная остановка, и под ее навесом можно проделать необходимые манипуляции.
Я направился к ней, и - воздух вдруг наполнился слабым голубым свечением. Это с трехэтажной высоты кое-как заработал доселе потухший уличный фонарь, и тотчас же возникло ощущение, что все вокруг усыпано серебристыми чешуйками. Словно под воздействи¬ем их блеска, память перелистнула несколько страниц назад. В ту ночь, когда брата не стало, тоже был дождь, я слышал его сквозь сон. Как сказали в милиции, тело подобрали на остановке. У Вени не было зонтика, видно, зашел переждать непогоду. Свою судьбу он встретил один, как и я сейчас. И хотя случилось это не здесь, на миг показалось, что иду по его следам.
Достигнув навеса, я повесил зонтик на перила. Пальцы расстег¬нули плащ и поспешно тронули обрез. Металлическая казенная часть, беспокоившая меня больше всего, была абсолютно сухой, никакого намека на влагу. Можно было продолжать путь. Но почему бы, однако, не дать дождю поутихнуть? Укрытие, хоть и бесхитростное, было надежным, гораздо лучше, чем зонт.
Трамваи в это время суток уже не ходили, поэтому и пассажиров на остановке не было. Зная, что никуда не доберутся, люди корота¬ли вечера дома. Было скучно, но зато безопасно.
Гибкая тень шмыгнула под навес и, пританцовывая, встала ря¬дом со мной. Комическое поеживание плечами, остроухая голова, открытое лицо. Неожиданное соседство первым делом всегда вы¬зывает настороженность, но у меня она длилась недолго. У парня была располагающая внешность, умные, ироничные глаза, глядев-шие из-под круглых очков.
- Ждем транспорт? - спросил он весело и легко, как бы давая
понять, что если хочу, могу не отвечать.
- Нет, - ответил я. - Просто решил постоять.
Мне вдруг захотелось ответить ему более загадочно, с намеком на то, что мое присутствие здесь не случайно, но я вовремя натянул вожжи и мысленно посетовал на желание откровенничать с пер¬вым встречным.
- Странно, - хмыкнул он, - сейчас трудно найти человека, который бы что-то делал просто так. У всех дела, все куда-то спешат.
Он был года на два-три старше, чем я, и походил на студента-математика.
- Верно, -сказал я и, поскольку он вызывал симпатию, продол¬
жил. - А вас что сюда привело? Прячетесь от дождя или надеетесь
сесть в трамвай?
- Второе, - растянул он губы в улыбке.
- Бесполезно. Рекомендую пешком.
- Все-таки я постою, - любезно ответил он. - Если ты не против. Вдруг придет?
- Сильно сомневаюсь, - я пожал плечами. - Но чем черт не
шутит.
При этом подумалось - если парню повезет, это будет заслужен¬ная награда за упорство.
- Ты, кажется, не торопишься, - сказал он, - Составь компанию.
- С удовольствием, - ответил я. - Но ненадолго.
- Разумеется. Пока не придет трамвай.
- Столько не выдержу, - заметил я.
- Ладно, - он примирительно наклонил голову. - Сколько смо¬жешь.
Пять минут, решил я про себя. Барабанная дробь по крыше ста¬ла мягче, словно палочки обернули ватой.
- В школе учишься? - поинтересовался он и вслед за моим ут¬вердительным кивком спросил. - В какой?
- В хорошей, - ответил я осторожно.
- Боишься сказать? - он недоуменно пожал плечами, дескать,
что тут скрывать.
- Не хочу.
- Но знакомиться-то надо, - он приятельски подмигнул. - Папа-
мама есть?
Вопрос болезненным эхом отдался в ушах. Я не хотел, чтобы трогали мою семью, и ответил через силу, лишь бы не обидеть его молчанием:
- Мама.
- А-а, - протянул он. – Развелись, что ли?
- Неважно.
Он уловил жесткость моего ответа и извиняющимся тоном ска¬зал:
- Я с детства такой любопытный. Ничего не могу с собой поделать.
- Ладно, - кивнул я, не глядя в его сторону.
- Квартирка, небось, у вас хорошая.
- Нормальная.
- Большая, наверное, - не унимался он.
- Не тесно, - ответил я.
- Так и думал, - сказал он. - Значит, с мамкой живешь? Мамень¬кин сынок.
Последние слова он произнес язвительно. Я удивленно посмот¬рел на него. Грубость, сорвавшаяся с его уст неожиданна и беспри¬чинна. Холодок отчуждения зазмеился в душе.
- Пойду, - сказал я сухо. Пропало всякое желание общаться с ним. Надо было вычеркнуть из памяти этого человека и целиком сосредо¬точиться на деле, которое ожидало меня где-то за стеной ливня.
- Куда? - он поспешно, словно испугавшись, что останется один,
метнулся ко мне. - Мы еще не поговорили.
- Не о чем говорить, - ответил я, отворачиваясь и поправляя
воротник. Будучи поднятым, он давал хоть какое-то ощущение ком¬
форта и защиты.
- А я, между прочим, тебя не отпускал, - заметил он вкрадчиво,
но в голосе его появились угрожающие интонации. Они застали меня
врасплох, и мысли смешались. Неужели он? Я не сразу ответил:
- Мне разрешения не требуется.
- Что ты там вякнул? - недобро сощурился он. От его располага¬ющего облика не осталось и следа.
Я мельком взглянул на зонтик, которому, видимо, еще предстоя¬ло повисеть на перилах. Остроухий истолковал мой взгляд иначе:
- Не бойся, не возьму. Только ты не спеши.
- Мне надо, - возразил я. Но ему показалось - не слишком уве¬ренно. Он довольно качнул головой, и его глаза зажглись зловещим
огнем. Раздвинув губы, он возбужденно оскалился, и мне захотелось отшатнуться - оба ряда зубов были черными, словно покры¬тые смолой, рот его выглядел как большая жуткая дыра. Я сделал шаг назад.
- Не пытайся убежать, - предупредил он. - Все равно догоню.
- Чего вы хотите?
- Побеседовать, просто побеседовать, - не сводя с меня глаз,
он сунул руку в карман. - Знаешь, что это такое?
Раздался щелчок, и из кулака его выскочило длинное, узкое лез¬вие. Оно было нацелено мне в грудь. Я почувствовал легкий озноб и сказал:
- Холодное оружие.
-Точно, - похвалил он, поигрывая ножом. - Между прочим, ост¬ренькая штучка.
- Нож и должен быть острым, - ответил я, избегая смотреть ему
в лицо, чтобы не видеть ужасного рта.
- Как бритва, - хвастливо заметил он и осторожно пощупал лез¬вие пальцем. - Хочешь убедиться?
- Давай, - я протянул открытую ладонь.
Он отдернул руку:
- Ишь, какой хитрый.
- Сам предложил.
- По-другому, - сказал он и в следующий момент резко, почти
неуловимо взмахнул ножом. Вж-жиг! Полоска стали, рассекая воз¬
дух, описала металлический полукруг перед глазами. Показалось,
что она коснулась плаща где-то в районе сердца, но я не успел
даже отпрянуть. Это были не шутки.
Он мог проткнуть меня как лист картона, и при мысли, что смерть миновала чудом, меня прошиб пот. А затем охватила спокойная ярость. Она медленно поднималась от сердца к мозгу, воспламеняя все на своем пути. Этот подонок считает, что я в его власти. Сколько людей до меня он терроризировал подобным образом, а они панически озира¬лись вокруг, заходясь в безмолвном крике и чувствуя, что не в силах ему помешать?
- Так нельзя делать, - сказал я. - Это не игрушка.
- Напротив, можно, - ответил он убежденно. - Люблю позаба¬виться с людьми, особенно с интеллигентными, опрятно одетыми.
Как ты, например, хоть ты еще и пацан. Люблю смотреть им в глаза,
предварительно сунув нож под ребра. Захватывающее зрелище -
наблюдать, как люди боятся умирать. У них делаются такие жалобные лица... Просто умора.
Он хихикнул.
- А потом я их режу, - он искоса посмотрел на меня, проверяя,
какое впечатление производят его слова.
- Неужели можешь убить человека просто так?
- Просто так - удовольствия мало, - сказал он. - Надо, чтобы
человек понервничал, посуетился. Откровенно ответил на пару воп¬росов. Знаешь, люди готовы на все, лишь бы им позволили жить...
Интересно, не правда ли?
Он стал медленно надвигаться на меня. Я подумал, что для от¬ступления у меня от силы полшага - дальше спина прижмется к стеклянному матовому щиту, отделяющему остановку от улицы.
- Ответь мне на один вопрос, - попросил я.
Он показал в усмешке черные зубы:
- Валяй.
- Ты не имел дела с мужчиной лет тридцати? Недели две назад.
Он задумчиво закатил глаза, потом удовлетворенно цокнул язы¬
ком:
- Был такой.
Острые кошачьи когти вцепились мне в сердце.
- Не помнишь, как он выглядел?
- Это уже второй вопрос, дружок, - сказал остроухий почти ласково. - Но тебе, так и быть, скажу - парень был твоего где-то роста,
но поплотнее. В общем, видный мужик, хоть и немного шепелявый.
К сожалению, нам не удалось поговорить по душам. Он вознамерился завладеть моим ножичком, а я этого страсть как не люблю.
Пришлось успокоить его досрочно.
Мне вспомнилось, что у Вени, когда он волновался, иногда вместо «ш» проскакивала «ф».
- Надеюсь, ты будешь разумнее? - спросил он вкрадчиво.
«Сколько секунд мне понадобится, чтобы выхватить обрез? Одна, полторы? Не попытается ли он его выбить?», - подумал я, а вслух сказал:
- Боюсь разочаровать.
- Не прикидывайся храбрым. Тебе не идет, - произнес он и, под¬неся нож к моему животу, добавил:
- Пора приступать.
Я отчетливо увидел желобок кровостока на лезвии, корявый боль¬шой палец с коротким ногтем, упертый в миниатюрный эфес.
- Самое время, - моя левая рука откинула полу плаща, правая
выхватила обрез. Ствол уткнулся ему в грудь, взводимые курки по¬очередно щелкнули. Он стоял, не шевелясь. Глаза за круглыми стек¬лами очков замерли.
- Тебя, должно быть, интересует, кто я?
Он ошалело кивнул.
- Его брат.
Остроухий дернулся как ужаленный. Я видел, он хочет восполь¬зоваться ножом, но боится не успеть. Губы его нервно скривились. Он попытался улыбнуться:
- Брось, дружок. Разойдемся по-хорошему. Ты меня не видел, я
тебя. Откуда мне было знать, что он твой...
Я нажал на спуск.
Одновременно с грохотом выстрела его отбросило назад. Ка¬кое-то мгновение он сохранял равновесие, затем упал на колени. Из поднятой к небу черной пасти вырвался гортанный звук, пере¬шедший в бульканье. Потом он повалился набок и затих.
Сняв со взвода второй курок, я спрятал обрез и, раскрыв зонтик, вышел под дождь. Можно возвращаться. Удаляясь от остановки, поймал себя на мысли, что сознательно и расчетливо прикончил этого типа. Он был парализован страхом и не представлял опасно¬сти, а я полностью контролировал положение и видел его беспо¬мощность. Но зачем я тянул прежде чем нажать на курок? Ведь он был обречен, а каждая секунда, когда он стоял под дулом обреза, вселяла в него надежду. Он полагал, что если с ним говорят, значит, не убьют. Он ошибся, как ошибались, вероятно, его жертвы, считав-шие, что он просто пугает, страшно шутит. Он испытал ужас, который до него испытывали другие. Это не было моей целью, я не хотел его мучить. Но надо было дать ему время осознать, что я не случайно появился на его пути и что он, начав игру со смертью, проиграл.
В ушах до сих пор стоял свист ножа, а перед глазами молниенос¬ный взмах, когда он решил припугнуть меня. Было ощущение, -что он все-таки задел меня, несмотря на то, что я не почувствовал при¬косновения клинка. Чтобы отогнать эту навязчивую мысль, я взглянул на плащ, уверенный, что на нем нет следов. В худшем случае, царапина.
То, что предстало взгляду, было как гром среди ясного неба. На¬столько неожиданно, что я невольно замедлил шаг. Угол левого лац¬кана был срезан начисто. Остроухий не врал - нож был как бритва.
Где этот проклятый лоскуток? Валяется на остановке рядом с телом, ответил я сам себе. Улика не менее ценная, чем отпечатки пальцев. При осмотре места происшествия найдут и ее. Если у ми¬лиции есть подозреваемый, а он, кажется, есть, то они проведут обыск у него дома... Отыщут плащ, и тогда придется объяснять, что его владелец делал рядом с убитым... Правда, кусочек ткани не¬большой, могут и не заметить с учетом того, что на остановке грязно. Но полагаться на голый случай не годится. Надо замести следы, пока это возможно. К чему испытывать судьбу? Лучше вернуться на сто шагов назад и не знать забот. Риск минимальный. Вряд ли кто-то успел появиться поблизости за такое короткое время. Тем более, что стрельба нынче скорее отпугивала, чем привлекала.
Я решительно повернул обратно. Однако замер как вкопанный, потому что из боковой улицы вынесся канареечный «уазик» с ми¬галкой, проскочил перекресток и скрылся за углом. Мчался он к трам¬вайной остановке или нет, но стальная рука удержала меня от про¬должения пути. Милицейский автомобиль сыграл роль черной кош¬ки. Я не стал взвешивать проценты риска и, не теряя времени, на¬правился к дому.
Дверь открыл своим ключом. Снял плащ, ткань которого в ноч¬ной тишине квартиры шуршала и повизгивала.
- Повесь его на "плечики" в коридоре, чтобы не намочить вещи
в шкафу, - донеслось из темноты маминой комнаты. Я понял, она
не смыкала глаз ни на минуту.
- Хорошо, спи,- сказал я шепотом, словно был еще кто-то, кого я
боялся разбудить.
- Еще немного, и я пошла бы тебя искать, - произнесла она. Что-
то в ее голосе заставило сердце болезненно сжаться.
...Первый урок проходил вяло. Большинство ребят еще толком не проснулись и только жмурились от ярких солнечных зайчиков, прыгавших по партам и стенам - погода за окном стояла превосход¬ная. Гемма выбилась из сил, пытаясь добиться хоть от кого-нибудь вразумительного ответа по пройденной теме и, наконец, поняв бес-плодность своих попыток, стала объяснять решение задач на взаи¬модействие кислот со щелочами.
После звонка, когда людская волна, оголяя парты, хлынула к выходу, я увидел, как против течения ко мне пробирается Дина. Мы не общались с того самого вечера, когда я посадил ее в машину у канала. Она почти исчезла из моего поля зрения, и, к стыду своему, я не смог бы с уверенностью сказать, посещает она школу или нет. Под мышкой она держала завернутый в бумагу плоский пакет размером в половину оконной рамы. Лицо было бледным и реши¬тельным. Она приближалась так, словно хотела объявить что-то. Я поднялся навстречу. Прикрыв глаза длинными пушистыми ресница¬ми, она протянула пакет. На щеках ее проступила легкая краска смущения, а губы сложились в неуверенную улыбку.
- Поздравляю с днем рождения, - сказала она. - Возьми мой
подарок.
- Настоящий сюрприз, - ответил я. - Искренне благодарен, но,
знаешь, я не отмечаю этот праздник.
- Не имеет значения, - произнесла она беспечно. - Отменить
его ты все равно не можешь.
Она была права.
- Не знаю, как и быть, - сказал я. - Развернуть сейчас или потер¬петь до дома?
- Лучше потерпи, - посоветовала она. - А то замучаешься заворачивать. Это твой портрет.
- Неужели тот самый? - я повертел в руках рамку. Сквозь бумагу,
казалось, проглядывает знакомый силуэт. Дина кивнула.
- Королевский дар, - сказал я. - Но очень неожиданный.
- Нравится? - с беспокойством спросила она.
- Еще бы! - ответил я, понимая, что, может быть, она подарила
самое дорогое, что у нее было, и, вообще, писала этот портрет к
моему дню рождения. - Это частичка тебя самой.
- Мне приятно, если ты так думаешь, - она наклонила голову и
окинула меня долгим и чистым взглядом, делавшим ее похожей на
зеленоглазую газель.
Чтобы не вызывать любопытства одноклассников, я оставил кар¬тину в гардеробе под присмотром вахтерши тети Дуси и взял после занятий.
- Вижу, тебя поздравили, - сказала мама, когда я, цепляясь кра¬ями пакета за косяк, неловко вошел в квартиру. Для нее это важно.
- Картина, - ответил я. - Да еще книга с открыткой от имени
класса.
- Внимательный класс, - заметила мама. — А что за картина?
Я снял бумагу.
- Да это ты, - всплеснула мама руками. - Кто же у вас такой
замечательный художник?
- Есть одна особа.
- Теперь надо думать, где этот шедевр повесить.
- Уже решено. У меня над столом самое подходящее место, - я начал снимать ботинки. - Сделаю это сейчас.
Мама следила за мной в некотором замешательстве, причину которого я не понимал. Потом она сказала:
- Может, не будешь пока раздеваться.
- А в чем дело? - я остановился.
- Нас приглашают в милицию, - ответила она. - По делу Вени.
Вернемся - тогда и повесишь.
Я медленно выпрямился. Вот, кажется, и все. Что до меня рано или поздно доберутся, я предчувствовал - тучи над головой посте¬пенно сгущались, круг сжимался, угроза росла. Но сознание того, что этот момент наступил, действовало подавляюще. Одно дело - понимать неотвратимость события, другое - ощутить его реально. Как теперь действовать? Мысли и образы проносились вихрем. Сложить оружие, патроны, плащ в чемодан и отнести в подвал? Если нагрянут с обыском, то ничего не найдут... Впрочем, плащ надо оставить - они могут спросить, нет ли в доме одежды, от которой мог быть отрезан вот этот маленький лоскуток, и она скажет... Хотя, если начнут рыться серьезно, то обыщут и подвал. Впрочем, кто зна¬ет, может, у них есть свидетель, и тогда прятать что-либо бессмыс¬ленно. Однако почему я должен увиливать, изворачиваться? Я осоз¬нанно шел на риск, не стыжусь своих действий и готов отвечать за них. Если им все известно, то игра окончена. Продолжить не удаст¬ся, а затягивать развязку - напрасная трата времени. Я сделал глав¬ное, отомстил. Единственное - надо помочь маме перенести удар, сделать, чтобы он был менее болезненным. Нужно держаться му¬жественно и спокойно - тогда выдержит и она.
- Все равно, надо переодеться, - сказал я. - Чтобы не мять
костюм.
- Правильно, - поддержала мама.
Я аккуратно, по стрелочке, сложил брюки и повесил вместе с пиджаком в шкаф. Затем надел старые джинсы, плотную хлопчато¬бумажную рубашку и, подумав, шерстяной свитер с заплаткой на рукаве - ночью, если меня заберут, в камере могло быть холодно.
- Нарядился как на субботник, - сказала мама.
- Милиция - не концертный зал, - парировал я.
- Но ведь ты же мой сын.
- Тебе не будет стыдно, - ответил я, но, чтобы не огорчать ее по
пустякам, сменил свитер на джинсовую куртку.
До райотдела милиции мы прошли в сосредоточенном молча¬нии.
- Не представляю, что они могут сказать нам, - вздохнула мама,
когда мы поднимались по чистым, со следами недавнего подметания, ступенькам, ведущим в темный зев здания. Я прощально оглянулся по сторонам и набрал полную грудь воздуха. Скоро ли дове¬дется пройти здесь вновь?
Белобрысый майор поднял голову от бумаг, среагировав на наше появление в кабинете:
- Папанины?
- Да, - тихо и немного стеснительно, как будто о чем-то просила,
ответила мама.
- Проходите, присаживайтесь, - не вставая, предложил он. За¬
тем сдвинул свою писанину и сочувственно посмотрел на маму.
- Хотите что-то сообщить нам? - спросила она, заметно нервни¬чая.
- Возможно, - ответил он. - В зависимости от того, что скажете
вы.
- Что сказать? - произнесла она с горечью. Не сводя с нее глаз,
он порылся среди бумаг и достал небольшую серую коробочку.
- Я хочу, чтобы вы посмотрели одну вещь и сказали, знакома она
вам или нет, - майор открыл коробочку. В руке у него появился округ¬лый блестящий предмет, который он протянул маме. Она бережно
взяла его, оглядела, потом что-то нажала, и у предмета откинулась
крышка. Это были часы.
- Да, я узнаю их, - голос мамы дрожал, в нем были смешаны
волнение и недоумение. - Это часы Вени.
-Действительно, - кивнул майор. - Мы так и предполагали, но должны были окончательно удостовериться. С внутренней стороны на крышке часов есть памятная гравировка: «Вениамину Андрееви¬чу Папанину в день 30-летия от друзей».
- Откуда они у вас?
- Позвольте сначала мне, - майор предупреждающе поднял
палец. - Когда вы видели эти часы в последний раз?
- Веня никогда не расставался с ними, - сказала мама. - В тот
день утром я их видела.
- А не мог где-нибудь забыть их случайно?
- Исключено. Он очень дорожил ими.
- Еще бы, золотые, - поддакнул майор.
- Не только, - возразила мама, - это память.
- Значит, возможность случайной утраты исключается, - майор
удовлетворенно кивнул. Затем его голубые глаза зажглись холодным огнем, и он произнес бесстрастно:
- В таком случае могу сообщить вам следующее - эти часы най¬дены вчера ночью на трупе одного субъекта.
- Какого субъекта? - спросила мама.
- Формально - студента педвуза, но нам он известен как отпетый подонок, - ответил майор. - При нем также найден нож с характерным
узким лезвием. Характер ранения гражданина Папанина позволяет говорить, что удар нанесен именно этим ножом. Предстоят еще кое-какие следственные действия, но уже сейчас можно с увереннос¬тью утверждать, что он убийца вашего…
Он запнулся.
Мама кивнула:
- Отчего умер … этот субъект?
- Застрелен из охотничьего ружья.
- Правосудие свершилось, - прошептала мама.
- К сожалению, не правосудие, - ответил майор. - Его покарала
рука неизвестного убийцы, которого мы сейчас ищем. Он опасен
для общества.
- Для меня он хороший человек, - ответила мама.
Майор хотел что-то возразить, но сдержался. Затем сказал:
- Можете взять часы с собой. Только распишитесь в получении, -
он протянул какой-то листок.
Потом мама поблагодарила его, и мы направились к двери. Я задержался на пороге. Наши с майором глаза встретились.
- Скажите, если не тайна - где вы нашли того типа с часами
брата? - спросил я.
Он пытливо посмотрел на меня. Мне даже показалось, что на языке у него вертится фраза, которую он не решается произнести. Потом, видимо, отказавшись от идеи выведать что-то, майор корот¬ко ответил:
- На трамвайной остановке.
- Понятно, - ответил я, ощущая себя стрелком из лука, попав¬шим со ста метров в яблочко.
- Все гуляешь по вечерам? - поинтересовался он вскользь.
- Нет, сижу дома.
- Ладно, дай пять, - сказал майор добродушно, и я почувствовал
крепкое рукопожатие широкой, как лопата, ладони.
Маму я догнал на выходе из милиции. Мы вышли на улицу. Денек был славный. Ярко сияло солнце, заливая теплым светом все вок¬руг. На фоне голубого безоблачного неба красовались пышные зо¬лотистые кроны деревьев. Игриво поблескивали широкие окна до¬мов. Легкий свежий ветер взметал вдоль улицы фонтанчики сухой листвы. Лица идущих нам навстречу людей казались приветливыми и симпатичными. Даже шумы проезжавших машин ласкали слух, гар¬монично вписываясь в зрительно-звуковую симфонию городского осеннего дня. Я чувствовал происходящую во мне перемену. В груди что-то оттаяло и потеплело. Постепенно исчезала тяжесть, давив-шая на сердце, и отпускала стягивающая внутренности боль. С каж¬дым шагом росло ощущение свободы и раскованности. Мир преображался на глазах, становясь ярким, красочным и многогранным.
«Путь в неизвестность окончен», - шепнул мне внутренний голос, и я понял, это действительно так. Жизнь возвращалась во всех красках, проникая в плоть и исцеляя душу.
Лицо мамы оставалось спокойным и бледным. Но и оно про¬светлело, линия рта стала мягче, разгладились морщинки у глаз, а в усталых чертах, как мне показалось, проступало выражение умиротворенности. Мы шли бок о бок, подставляя щеки солнечным лучам и порывам ветерка, и я потянулся к ее руке. Горячие и сухие пальцы легли в мою ладонь и благодарно шевельнулись. Я пожал их и уловил ответное движение. Мне хотелось, чтобы она почувствовала - мы вместе, и мама поняла это.
Где-то на углу замаячила синяя телефонная будка. Ее вид пробудил во мне безотчетный интерес, словно то, о чем я забыл, начало расчищать себе дорогу в памяти, пробиваясь к свету. А потом я сообразил, что хочу позвонить.
- Мама, ты иди, а я сейчас.
Она непонимающе посмотрела на меня.
- Куда ты?
- Позвонить. Собираюсь пригласить кое-кого на день рождения, -ответил я.
- Кого? - спросила она заинтересованно.
- Увидишь, - пообещал я.
- Но ты ведь можешь сделать это из дома?
- Предпочитаю не откладывать, - улыбнулся я.
- Ну что ж, пожалуйста, - согласилась она. Я повернулся, чтобы
идти, но не сделал и двух шагов, как мама окликнула:
- Светик!
- Да, мама!
Она озабоченно приложила палец к виску:
- Я еще не говорила тебе - сегодня звонили из школы. Жаловались на тебя.
- Не волнуйся, со школой все будет в порядке. Обещаю, - сказал
я с искренней убежденностью. Лицо ее прояснилось.
Я ободряюще кивнул и побежал к будке, на ходу припоминая номер телефона Дины.
* * * *