Опубликовано: журнал "Аврора", №2-2015
Как часто она представляла себе эту встречу! А случилось – и сразу исчезли слова, одолел ступор. Зина медленно подходила к подъезду, думая о том, как постарел отец за время, которое они не виделись.
Он вылез из машины. Подошёл, улыбаясь.
– Я заждался, – знакомым глуховатым голосом произнёс её самый любимый мужчина.
Зина проглотила комок в горле – и, слава Богу, не разревелась.
Отец и дочь обнялись. Вернее, он слегка привлек её к себе и похлопал по плечу. Её ладони уперлись в папину грудь.
– Привет, пап, – проговорила она будничным тоном. – Какими судьбами? Мимо проезжал?
– Я уже целый час жду.
– Ты к Саше? – спросила Зина. – Но Саша уехал на фестиваль молодых кинематографистов, представлять короткометражный фильм о конце света.
– Знаю. Я к тебе, – ответил отец.
Сердце запрыгало в груди, как у влюбленной девочки. Папа, как же мне тебя не хватало!
– Проходи, – Зина открыла дверь.
Отец вошел в прихожую. Постоял с полминуты, озираясь.
– Отремонтировали на свой вкус? Нормально, – одобрил он. И поддел: – Не такие уж вы с Саней разгильдяи.
Зина не поддалась на провокацию, пропустила подковырку мимо ушей.
Они прошли на кухню. Отец сел на диван, продолжая осматриваться по сторонам. Зина включила чайник.
– Папа, какое у тебя ко мне дело? – спросила она. (Прозвучало резковато – впрочем, чего бы он хотел?). – Будешь настаивать, чтобы я с Настей помирилась?
С выдрой, – чуть не вырвалось у неё.
– Да, помирись, пожалуйста. Можешь даже съездить к ней в роддом. У неё было осложнение на почки, только сейчас миновала угроза жизни.
Вот то, чего Зина больше всего боялась. Новый ребёнок от новой жены. Хотя, в сущности, этого следовало ожидать.
– Поздравляю, – произнесла она равнодушно. – Надеюсь, со здоровьем у Насти и у малыша всё будет в порядке. Ну, а ты сам как – не хвораешь?
– Вот поэтому я и приехал, – проговорил отец. И у Зины потемнело в глазах.
Неужели он болен? Её папа, самый несгибаемый среди бумеров?
– Что случилось? – поинтересовалась она, придав голосу точно отмеренную долю беспокойства.
– Я, Зинуля, на операцию ложусь. Межпозвонковая грыжа, прогнозы неоднозначные, вот и решил подстраховаться. Завари-ка мне кофейку, дочка.
Зина усилием воли затолкала панический страх поглубже. Насыпала две ложки кофе в эмалированную турку, залила водой и поставила на огонь. Её движения были точны и экономны, как у робота.
Зина всегда становилась роботом, когда маячила какая-либо опасность для её неустойчивой психики. В данный момент такая опасность присутствовала. На панели управления её сознанием, в разделе «самое важное», над иконкой «папа» замигал красный датчик тревоги.
– Это серьёзная операция? – услышала она, словно со стороны.
– Не знаю, – отец пожал плечами, – наверное. Мой приятель по спортивному клубу от неё умер.
– Что же ты тогда… – вырвалось у Зины.
– А каковы альтернативы? – он развел руками. – Грыжа большая, давит на нерв. Врачи пугают, что я могу потерять ногу. Тебе нужен калека-отец?
– Отец нужен любой. Вопрос в том, нужен ли кому-то муж-калека, – съязвила она, тут же пожалев об этом.
Отец рассмеялся.
– Узнаю свою дочь, – произнес он.
Они пили ароматный кофе (Валера научил-таки Зину заваривать настоящий турецкий кофе), поглядывая друг на друга.
– Ты знаешь, я по делу, дочь Зевса, – наконец, произнёс он. – Хочу обсудить кое-что с тобой, как со своим старшим ребёнком и главным наследником.
– Ну, говори, – она поставила чашку на стол и приготовилась слушать.
Ей и так было ясно, что скажет отец. Что квартиру, которую он купил после развода с мамой, он оставит Насте. Как и те хоромы, которые построил, будучи с ней в браке. Зине с Сашкой – шиш с маслом. Впрочем, зачем им ещё одна квартира, если у них нет наследников? И, наконец, какая разница, что оставит им папа… если папы не будет?
– Дочь Зевса, я составил завещание. Если что-то со мной случится, я хочу оставить свою квартиру младшенькому. Наша с Настей хата достанется ей и пасынку Женьке. Саша, согласно завещанию, получит мой загородный дом и Porsche Cayenne.
Что ж, немало. Домик, машинка… За брата она может быть спокойна.
– Чудненько, – кивнула Зина. – А мне ты оставишь в подруги Настю с её придурями?
Отец улыбнулся, но тут же посерьёзнел.
– Тебе, – он сделал эффектную паузу, – я оставлю свой бизнес.
– Мне? – не поверила Зина.
Она, наверное, ослышалась. Такого просто не может быть.
– Да, тебе. Свой процент от доходов будет получать и Настя, это оговорено в завещании, но я хочу, чтобы владельцем фирмы стала ты. Я, конечно, не создал Империю, но… то, чем располагаю, оценивается в десять миллионов.
– Десять миллионов… чего?
– Ну, не рублей же, – отец посмеивался.
– Вообще-то для Зевса это довольно скромное обеспечение, – спохватившись, парировала Зина. – Но почему именно мне? Разве только с целью развалить всё, что ты нажил кропотливым трудом. Я ничего в этом не смыслю, папа. Я – бесперспективный кандидат наук, завалящий искусствовед и несостоявшийся художник. Я…
– Ты – дочь Зевса, и у тебя всё получится, – мягко проговорил папа. – Представь, что прошло полгода, и меня нет. Ты получила наследство и должна действовать. Подумай, какая это ответственность, какой труд – и ты справишься.
– Но, пап…
– У меня есть заместитель Андрей. Ему двадцать семь, он толковый и знающий. Есть Виталик, есть Арсен – люди, которые со студенческой скамьи в моем бизнесе…
– Папа, ты что, меня не слышишь? Куда ты собрался? – со слезами выдохнула Зина, закрыв лицо руками.
– Пока никуда. Просто ты должна быть готова.
– Но почему не Саша?
– Потому, что ты перспективнее.
Зина никак не ожидала услышать подобный отзыв от бумера.
– В общем, настраивайся, – сказал отец. – А я настроюсь на благоприятный исход операции. Но, сама понимаешь… мы предполагаем, а Бог располагает.
Зина хмуро кивнула. Сами мы ничем не располагаем. Мы подневольны до такой степени, что родным людям приходится годами искать подход друг к другу.
Она встала, подошла к отцу, обняла за плечи.
– Я скучала по тебе, – пробормотала, целуя его в щеку.
– Ну, не реви. У меня вся шея мокрая, – сердито проворчал он и легонько похлопал её по руке.
Это было самое нежное проявление чувств, которое отец мог позволить себе по отношению к выросшей дочери.
– Однако, – спохватился он, – час ночи! Мне пора…
– Я только подумала, почему Настя телефон не обрывает, – усмехнулась Зина. – А потом вспомнила… Папуль, а кто у нас с Сашкой родился – брат или сестра?
– Сын, – отцовский голос потеплел. – Я думал, что сказал тебе.
И Зину отпустило. Вот, оказывается, чего она боялась больше всего. Что у папы появится другая дочка, и она станет лишней, ненужной.
Что ж, страх был напрасен. Она – единственная папина девочка. Навсегда. Папа обязательно поправится. А разговоры о завещании – так, подстраховка. Всемогущий Зевс обязан всё предусмотреть.
Отец встал, вымыл свою чашку и, чмокнув её в щёку, направился к выходу. Зина последовала за ним.
– Как ты его назвал? – поинтересовалась она. – Гермес или Посейдон?
Отец в прихожей надевал туфли. Зина не видела его лица, но представила, как он улыбается.
– Не дерзи, дочь моя. Назвали Федором. Нормальное русское имя.
Уже на пороге он обернулся к ней:
– Зинуль, ты там маме… ну, подготовь её. Пусть узнает про ребёнка от тебя. Много общих знакомых, сама понимаешь...
– Хорошо, я скажу ей, пап.
После ухода отца всё вокруг потускнело. Будто частично перегорели лампочки.
Зина сидела за столом и смотрела в чашку с недопитым кофе, в которой колебалось, раздваиваясь, отражение люстры. А на следующее утро ей предстояло ехать на работу, к Валере.
Миша не задавал вопросов, ничего не требовал. Валера был занят, раздражен и тоже не занимал много Зининого пространства и времени.
Иногда Миша звонил, когда она находилась в кабинете у шефа. Зина отключала звук. Телефон продолжал вибрировать.
– Любовник звонит? – ехидничал Валера. – Так ответь, не томи ожиданием.
Он превращался в сварливого старика. Последняя вымученная молодость иссякала. Так пересыхает русло реки, перестаёт биться в паутине отчаявшаяся муха, заканчивается очередная земная эра.
– Я не нужна тебе? – спрашивала Зина. – Скажи, и я уйду.
– Куда ты денешься, – фыркал он.
Прошло два месяца. Зина всё отчетливее ощущала, что эти мужчины растаскивают её в разные стороны. Она теряла свою целостность, что было непереносимее, чем когда-то одинокие, пустые вечера.
– Мне тяжело видеть, как ты себя разрушаешь, – сказал однажды Миша. – Прекрати это делать, или…
– Или – что? – она вскинула голову.
– Или я не смогу на это смотреть.
Они никогда раньше не обсуждали Зинину параллельную связь. Оба делали вид, что её не существует.
– Что, по-твоему, я должна сделать? – сухо спросила она.
– Уходи от него.
– А что ты мне можешь дать?
– Сначала скажи, чего ты хочешь, – устало отозвался он.
– Я хочу нормальной жизни.
– А как ты представляешь себе нормальную жизнь? – Миша взял её за плечи, словно собирался встряхнуть.
– Я хочу жить с нормальным мужчиной, который не выставит меня ничтожеством, а поддержит. Не заставит раскачиваться на безумных качелях. Поможет найти своё предназначение. Пожалеет, если нужно...
– Тогда выходи за меня замуж, – просто сказал Миша. – Я, правда, не знаю, нормальный ли я. И поиск предназначения – не моя фишка. Я много работаю и не люблю пустой болтовни. Я ценю стабильность, а не «качели». Я не выставлю тебя ничтожеством, и всегда готов тебя поддержать… Моя бывшая девушка называла меня скучным – тебя это не отпугивает?
Зина помотала головой.
– Это хорошо. Да, а что касается последнего пункта – мне тебя уже жаль.
Накануне дня, когда Зина готовилась к финальному разговору с Валерой, ей опять приснился Рим. На этот раз она была там с отцом.
«Видишь, какой подарок я тебе приготовил, – смеялся папа, и всё норовил поднять её на руки и подбросить, как в детстве. – Этот город – твой! Я даже не сомневался, кому его завещать – тебе, Саньке или Федору…».
– Спасибо, что не торопил меня.
– Я с самого начала знал, что ты уйдешь от него ко мне. Потому что я тебя люблю, как никто не умеет любить.
– Все так говорят, – кокетливо произнесла Зина, легонько щелкнув его по носу.
Миша поцеловал её. Они лежали на разобранном диване (её голова – у него на руке), и Мишины пальцы гладили Зинины волосы.
– Я хочу, чтобы ты переехала ко мне, – услышала она.
Зина приподнялась на локте и вопросительно посмотрела на Мишу.
– Я не слишком спешу? – спросил он с тенью тревоги в голосе. – Всё-таки моя девушка – старый холостяк…
Миша выглядел серьёзным, однако глаза его смеялись.
Зина шутливо нахмурилась, но только открыла рот, как Миша закрыл его поцелуем.
И время остановилось. Возможно, оно было бы бесконечно долгим и блаженно перетекающим из реальности – в ирреальность, как из одной лоханки в другую, но…
Но тут, моментально разрушив идиллию, как звук сирены или раскаты грома – радость от отдыха на природе, раздались три долгих звонка в дверь.
Зина замерла. Так обычно звонил Валера.
– Мы можем не открывать, – произнес Миша, побледнев, – и он уйдет.
Зина насуплено молчала.
– А может, мне поговорить с ним? – Миша повернулся к ней: – Я поступлю, как ты скажешь.
– Я не знаю, что делать, – растерянно прошептала Зина.
Звонки повторились. Потом в дверь загромыхал крепкий кулак, и голос, словно рык из преисподней, заставляющий тело холодеть и покрываться мурашками, воззвал:
– Зинаида! Открывай! Зинаида!!
– Ну, всё, с меня хватит!
Зина вскочила с дивана и подлетела к двери.
– Что тебе надо? – заорала она, пытаясь попасть ногой в штанину спортивных брюк и натягивая майку. – Чего ты хочешь от меня?
– Я должен тебя увидеть. Открывай немедленно!
– Ты пьян?
– Нет, – его голос прозвучал глухо и подавленно. – С кем ты там?
– Это уже не твоё дело. Иди домой, иначе…
– Всё, хватит, – решительно сказал Миша, отодвигая её в сторону, – я открываю дверь.
И он открыл.
– Да, – сказал Валера, входя в прихожую и переводя взгляд с неё – на него, – а ты времени не теряешь.
– Семнадцать лет потеряла, куда больше?
Валера пропустил реплику мимо ушей. Он, сощурившись, смотрел на Мишу. Зина с содроганием отметила, как странно они выглядели рядом. Вот уж действительно: дед и внук…
– Меня зовут Михаил, – произнес Миша, разбив паузу. И уверенным жестом протянул руку.
Валера, после секундного промедления, пожал её и представился:
– Валерий Иванович.
– Зайдёте? – Миша сделал приглашающий жест. – Чаю попьем.
Валера подумал, потом кивнул:
– Хорошо. Я бы не отказался и от стопки коньячку. Зинка, у тебя ещё остался тот «Martell»?
– Остался. Проходи.
…Зина ожидала чего угодно, но только не этого.
Она и двое её любовников сидели и пили коньяк. Со стороны могло показаться, что мужчины находят удовольствие в обществе друг друга. А она, Зина – вовсе не центральный элемент композиции и не основное звено перманентно работающего патологического механизма.
– …С двухтысячного года мы постоянно расширяем свою сеть, – говорил Миша. – Традиционно в наших бистро работали подростки. Когда я стал руководителем, то обнаружил ряд нарушений в оформлении несовершеннолетних на работу, в проведении медицинских обследований, в социальных гарантиях и оплате труда. В нашей стране права подростков не защищены. Пришлось перетрясти всё административное звено, провести серьёзные перестановки кадров…
– Когда я с семьёй жил в Германии, – перехватил пальму разговора Валера, – я наблюдал, как у них решается вопрос с трудоустройством подростков. Немцы гораздо ответственнее ко всему подходят. И подростки лучше знают свои права. У меня в фирме тоже работали несовершеннолетние. Знаете, столько казусов с этим было связано. Мне приходилось держать целый штат юристов…
На какой-то минуте – пятнадцатой, двадцатой ли – Зина вдруг поймала себя на мысли, что она лишняя на этой деловой встрече.
Раздражение нарастало, накапливая критическую массу; ещё немного – и прогремит взрыв.
– Валерий Иванович, – она сделала рукой жест, означавший, что словесному потоку пора иссякнуть, – вы приехали рассказать о своей жизни в Германии? Я, кстати, ничего об этом не знаю.
– Ну, так послушала бы, – хмыкнув, произнес Валера.
– А больше сказать вам нечего?
– Дура ты, Зинка. Что я ещё могу сказать?
– А ты – умный, да? Впрочем, судя по тому, что на коленях больше не ползаешь – действительно поумнел…
– Зина, Зина, – попытался Миша урезонить разгневанную дочь Зевса, но она оборвала его:
– Подожди, дай мне закончить. Я думала, этому человеку есть что сказать нам. А оказалось – нечего. Как и тебе – нечего сказать ему. И все ваши разговоры о работе – это заполнение паузы актерами, забывшими роль. Болтаете о чем угодно, только не о главном...
– А что, по-твоему, я должен сказать Валерию Ивановичу? – пожал плечами Миша.
У Зины помутилось в глазах.
– Как это – «что»? Что ты меня любишь! – закричала она. – Что мне с тобой будет лучше, чем с ним. Ты же видишь: мужчина, в его-то возрасте, бегает, суетится, вышибает дверь. Так успокой его, скажи, что я пристроена, а он, наконец, свободен!
– Конечно, я тебя люблю. Почему я должен перед кем-то отчитываться? – тихо спросил Миша, и глаза его потемнели.
– Ещё вопрос, кого тут нужно успокаивать, – произнес Валера, посмеиваясь. – Что, Мишка, понял, какая жизнь тебя ждёт? Постоянные сцены, всякий раз, когда этой истеричке моча ударит в голову…
– Выбирайте выражения, – посоветовал Миша. – Она не истеричка.
– А ты не суйся, – бросила Зина своему жениху. – Мы с Валеркой почти двадцать лет прекрасно разбирались без тебя.
– И всё-таки, – начал Миша, но, посмотрев на Зину, вдруг сник.
– Ах, извините, Михаил, – Валера картинно поднял руки вверх. – Забыл, что имею дело с Зинкиным будущим мужем. Девочка моя, ты хоть сама-то в это веришь?
– Ты тоже заткнись, – сказала Зина.
Лицо Валеры превратилось в холодную пренебрежительную маску. Зина хорошо знала это его выражение.
– Что мне всегда в вас нравилось, – проговорил он, вставая из-за стола с коньячным бокалом в руках, – так это непомерные амбиции, при весьма скромных заслугах.
И было ясно, кого он имел в виду, употребив местоимение «вас».
– Иди ты знаешь куда! – заорала Зина. – Ты же… вы же… вы мою страну разрушили! Знаешь, как мне нравилось быть пионеркой!
Валера залпом осушил бокал и красивым жестом поставил на стол.
– Спасибо, Михаил, – произнес он и раскланялся. – Спасибо, хозяйка дома. Живите счастливо.
– Вернись, мы не договорили! – крикнула Зина ему вслед. – Мишка, не отпускай его, слышишь?
Она разрыдалась, опять чувствуя себя раздавленной. И непонятно было, кого (или что?) оплакивала эта запутавшаяся, слабохарактерная, одаренная и красивая женщина.
Через прикрытую дверь, ведущую в прихожую, доносился неясный гул, но слов она не разбирала. Хлопнула входная дверь. Затем Миша вернулся в комнату.
– Дорогая, не пей больше, – попросил он.
– Пожалуйста, поезжай домой, – проныла Зина, не отнимая рук от опухшего, помятого лица.
В этот момент вошёл брат Саша.
– Ого, да у вас тут весело! – растерянно проговорил он. – Привет, Михаил. Я встретил во дворе Валеру и обеспокоился, всё ли в порядке… Сестричка, ты как?
– Нормально, – произнесла Зина с усилием. – Я очень хочу спать. Миш, можно, я сегодня усну одна?
– Конечно. Как тебе будет лучше, – согласился Миша, дисциплинированно вставая с места.
Неужели он не видит, что его послушание никому не нужно? Валера бы не ушел… Зина хотела сказать об этом, но только махнула рукой.
– Завтра позвоню. Я тебя понимаю, – Миша поцеловал её в щеку,– не парься.
– Ну, и дурдом, – покачал головой брат и направился в ванную.
Зина закрыла дверь за Мишей, доползла до дивана и легла. Болели голова и ноги. У неё всегда болели ноги, когда она уставала. Даже если усталость была умственной, а не физической. Что касается мигрени, то ею Зина страдала с детства; от слез же голова просто взрывалась.
Сна не было. Она потянулась к прикроватной тумбочке. Нашла старый альбом в бархатном переплете. Подумала, что жалко будет выбросить этот «антиквариат», переложив старые фотографии в удобный пластиковый альбомчик. На обложке пестрела разноцветная, местами отклеившаяся и залоснившаяся надпись, вырезанная из бумаги: «Школьные годы».
Зина открыла альбом. Вот снимок одиннадцатого «А» незадолго до выпуска. Она – высокая девочка, почему-то поставленная фотографом не в задний ряд, вместе с высокими, а сбоку. Зато её видно в полный рост. Французское платье машинной вязки – какой был дефицит! Ноги «от ушей», длинные русые волосы. Красивая девушка.
Зина рассматривала свою юность, размышляя о том, как она распорядилась жизнью. В тридцать семь – безработная, незамужняя и бездетная, по-прежнему «красивая девушка»... Впрочем, одна ли она «сошла с дистанции»? Зина вгляделась в лица одноклассников.
Вот Дима и Альбина – «звездная пара», предмет общей зависти. Им прочили большое будущее, любовь до гроба и работу за рубежом. Родители пристроили обоих в частный гуманитарный университет. Увы, «звездный» брак просуществовал два года. Теперь Дима, лысый и сутулый, работает джазовым музыкантом в ресторане. Альбина в Германии устроилась компаньонкой (смотри – сиделкой) к богатой парализованной даме.
Рядом со «звездной парой» стоит Зинина подруга Наташка. Внешне – разбитная хохотушка, а в душе – неисправимый романтик. После школы умудрилась отбить чужого мужа. Позже кто-то, в свою очередь, свёл ценное приобретение с её двора. В память об ошибке молодости у Наташи остался ребёнок с церебральным параличом. Она сделалась набожной, трудится в центре для инвалидов, а свободное время проводит с сыном в церкви.
В среднем ряду – пожизненный середнячок Юрка, учитель труда в средней же школе. В нынешней жизни он толст и лыс; здесь, на фото, остался худым и лохматым.
Откуда-то сбоку высунулся Зинин бывший муж, Костя. Работает психологом в полиции, дослужился до майора. После Чечни возлюбил водяру и вискарь... Какое счастье, что от этого брака не родились дети!
В первом ряду, красиво выставив вперёд стройные ножки, сидят-позируют три подружки: Оля, Марина и Инга. Оля – как была, так и осталась страхолюдиной. Работу свою ненавидит, муж – подкаблучник. Детей у Оли нет. Оплакивание неродившихся чад – главное, что занимает Олю, помимо вечной темы «какие все сволочи!».
Маринка, которая верховодила в троице, родила троих детей. Она дважды в разводе, работает продавцом-консультантом в «Буквоеде». Совсем обабилась; а сколько лет была бессменной Королевой класса!
Зато тихоне Инге повезло. Сын – один, но одаренный. Муж постарше, у него свой бизнес. Правда, больше об Инге нечего сказать. Она, золотая медалистка, обладательница «красного» диплома, никогда не работала.
С фотографии улыбается во весь рот друг Паша. Но про Пашу лучше не думать. Ему навсегда останется семнадцать, его «роман с героином» был коротким и головокружительным. И ещё шесть человек, помимо Паши… да, в общей сложности, семеро из выпуска 1992 года не достигли зрелого возраста. Кто-то погиб в Чечне, кто-то – в бандитских разборках, а кто-то – в результате несчастного случая.
Семеро из класса – не многовато ли?
Пожалуй, Валера не во всем был прав. Они – не «загадочное», они – потерянное поколение. Люди Икс. А что такое, по сути, икс? Это крест, которым помечен каждый из них. Ведь у каждого было своё предназначение, знание (или незнание?) о котором в положенный час он заберёт с собой.
Крест перечёркивал, рубил на части, посылал на соответствующую букву. И она знала, что ей, Зине, дочери Зевса, ничего в этой жизни не светит. Ни в плане обыденного бабьего счастья, ни в области бессмысленного и упоительного «поиска себя». Всё кончено.
Хорошо хоть, ничего и не начиналось.
Всё утро звонил Миша, но она не брала трубку. Лежала в прострации, слушая долгие, тягучие звонки. Потом, словно спохватившись, лихорадочно набирала другой телефонный номер. Абонент был вне зоны доступа.
«Пьёт», – догадалась Зина. Что ещё он может делать после вчерашней сцены? Она чувствовала Валеру на инстинктивном, животном уровне, и знала, что сейчас ему тоже плохо.
Ближе к полудню проявился Витёк, помощник Валеры.
– Привет, Зина. Ты где?
– Валерий Иванович отпустил меня на неделю по личным обстоятельствам, – соврала она.
Конечно, возмутительно, что Валера ищет её через помощника, а сам отключил телефон…
– Валерий Иванович в больнице, – сообщил Витёк.
Зина собралась моментально. Выезжая на проспект, прокручивала в голове информацию, полученную от Витька. Беда случилась утром, когда толпа людей текла в офисное здание. Обвалился гигантский уродливый козырек над главным входом. Придавило нескольких человек. Слышались крики, у входа скапливались зеваки, охранники орали: «Назад!», кто-то вызывал спасателей и «Скорую». А цементные ломти продолжали падать, как бомбы, на ещё живых людей. Валера подоспел к завалу первым. Ему удалось вытащить и накрыть собой двух потерявших сознание девушек. Вот в этот момент… Да, удар был сильный, но до приезда «Скорой» он находился в сознании, разговаривал, даже давал инструкции. Как он сейчас? На отделении просили перезвонить, его как раз оперировали. Нет, ничего не надо, там жена и сын с невесткой. А уж её, Зинку, Валерий Иваныч велел и на пушечный выстрел не подпускать.
– Мать твою… Принесли чёрти, – проворчал Валера.
С перебинтованной головой, загипсованный, ухмыляющийся, он выглядел бы комично, если бы не бледные физиономии родственников.
При появлении Зины в палате произошло смятение. Переглянувшись друг с другом, Валерины домочадцы, сидевшие кто на стуле, кто на краешке кровати, а кто – на подоконнике, встали и бесшумно вышли, стараясь не пересечься с Зиной случайным взглядом (а не то, что задеть её локтем!). Смесь почтения и брезгливости – к Зине, к её непритворному горю, к Валериной нескрываемой радости от её появления – сквозила в их походках и выражениях лиц.
Как только они остались одни, Зина опустилась на пол, подползла к кровати и уткнулась лицом в его грудь – осторожно, бережно, боясь причинить ему боль.
– Меня как катком расплющило, – похвастал Валера, неуклюже погладив её относительно уцелевшими пальцами правой руки. – Говорят, всё очень плохо.
– Как же тебя угораздило? – выдохнула она.
– Я и не помню толком, как это произошло. Боялся, что ты меня таким увидишь.
– Я люблю тебя, – вырвалось у Зины.
– И я тебя люблю, – отозвался он.
– Больше всего на свете.
– Больше жизни.
И это не было ложью или преувеличением. Есть такие моменты, когда скажешь всё, что угодно. Лишь бы удержать человека у края пропасти, лишь бы не сорваться самому.
– У вас полминуты, – проговорила с порога медсестра. – И вообще, ему нужен покой, а вы, уважаемые, не считаетесь с режимом больницы. С утра столпотворение, хоть зови главврача. Есть приемные часы… Девушка, вам плохо? Пойдёмте со мной, я померяю вам давление.
По дороге домой Зина вспоминала отца. Скоро ей опять предстоит ходить в больницу, ждать в коридоре, терять сознание от неизвестности… А потом её мысли, сами собой, перетекли на брата.
Поколения отца и брата – родственные по духу, здоровые и успешные. Потому что история отыгралась на промежуточном (её!) поколении, оберегая тех, кто шел впереди, и кому они дышали в затылок – и тех, кто шёл следом, наступая им на пятки. Их теснят с двух сторон. И когда бумеры сойдут с дистанции, Зину и её сверстников выкинут с беговой дорожки те, кто поджимает сзади. Потому что они – наглые, они больше верят в себя, и им больше верят бумеры.
Зина почувствовала злость и увеличила скорость. И, выезжая на кольцевую автодорогу, продолжала ожесточенно думать о незатихающей вражде, которую вели друг с другом два непримиримых поколения. Одно – всесильное и несгибаемое, и потому беспощадное к неудачникам, но уже теряющее силы, терпение, уставшее от многолетних войн. И второе – не нашедшее ни себя, ни смысла жизни; не знавшее ни настоящей нужды, ни полноценного комфорта; защищенное, как броней, отцовской тиранической любовью; трусливое и безвольное, но амбициозное и требующее признания…
Как они от нас устали, подумала Зина. Но сострадание тут же было вытеснено другой болью – физической, не умозрительной, рвущей железными крючьями душу и тело.
Плачьте о нас, плачьте. Жалейте нас, ибо мы заслуживаем жалости.
Она летела на ста восьмидесяти километрах в час, как птица, подрезанные крылья которой отросли и обрели силу.
Пошёл дождь, и видимость стала нечёткой. Кто-то истошно сигналил; впереди на дороге маячили предостерегающие знаки: «полоса перекрыта, сбавьте скорость», но Зина ничего не видела и не слышала. И когда зазвучали – испуганно, тревожно, назойливо – аккорды мелодической темы, записанной на Мишин телефонный номер, сама Зина была уже далеко. Где именно? Кто знает. Возможно, в Риме, предназначенном ей ещё до рождения и проигранном или уступленном без борьбы какому-нибудь ушлому бумеру, эхо-бумеру… Кому-нибудь, кто способен лучше распорядиться таким достоянием. Впрочем, даже если бы Зина успела осознать уступку, ей не было бы обидно. Ведь, как записано в протоколе пухлого тома небесной канцелярии (а там всё записано), акт передачи был совершен естественно и добровольно, с дарственной надписью: «Поколению победителей – от поколения проигравших.».