О жизни и творчестве В. Тушновой

                Известная советская поэтесса Вероника Михайловна Тушнова родилась 27 марта 1915г. в семье профессора медицины Казанского университета Михаила Тушнова и его жены Александры, выпускницы Высших женских Бестужевских курсов в Москве. В Казани окончила школу, по желанию отца поступила в медицинский институт. Семья переезжает в Ленинград, где В.Т. заканчивает учёбу, начатую в Казани. С детства пишет стихи, после института занимается живописью. Тогда же началось серьёзное увлечение поэзией.

Выходит замуж за известного врача Юрия Розинского (кстати, именно он излечил от менингита сына Б.Пастернака и Ольги Ивинской). В 1939г. родилась дочь Наталья. Второй муж — физик Юрий Тимофеев. Подробности семейной жизни В.Тушновой неизвестны, родственники тоже хранят молчанье.

В 1941г.  поступает в Литературный институт им.Горького, но учиться не пришлось. Началась война, и она стала работать в госпиталях, имея на руках маленькую дочь и больную мать.Продолжает писать стихи.

Первая книга стихов В.Тушновой с одноимённым названием ("Первая книга") вышла в 1945г. В.Тушнова пришла в поэзию вместе с поколением фронтовиков. При обсуждении её стихов словечко «камерно» легко перепархивало из уст в уста. Нашлись лихие кампанейские проработчики, ставившие ей в вину, говоря их словами,  «перепевы надуманных переживаний в духе салонной лирики Ахматовой» . В итоговом докладе  о советской литературе1944-1945г.г. Николай Тихонов назвал среди имён молодого поэтического пополнения и В.Тушнову, неодобрительно упомянув о «странной линии грусти» в стихах фронтовиков, выступил против «облака печали,закрывающего нам путь». Между тем самое лучшее в ранних стихах В.Тушновой как раз то, что было исторгнуто из глубоко потрясённого войной сердца женщины и матери. Непонятно какую камерность можно было усмотреть в «Ночной тревоге» о лихорадочных сборах в бомбоубежище?


                «И снова поиски ключа,
                и дверь с задвижкою тугою,
                и снова тельце у плеча,
                обмякшее и дорогое.

                Как на'зло лестница крута, -
                скользят по сбитым плитам ноги ;
                и вот навстречу, на пороге -
                бормочущая темнота.»


Почти десятилетие отделяет вторую книгу («Пути-дороги»1954г.)  от первой. Новая книга рождалась трудно. Растерянный автор стремился перестроиться. Вторая книга представлена широкой географией поездок, знакомством с новыми краями  и людьми. Она пишет стихи о Латвии и Молдавии, в стихотворении «Бессонница» вот как
она описывает азербайджанскую весну :

                «Кряхтели рамы, стёкла звякали,
                И всё казалось мне :
                вот-вот
                уснувший дом сорвётся с якоря
                и в ночь, ныряя, поплывёт...
                Наш утлый дом по ветру носится,
                раскачивается сосна...
                И до чего ж она мне по сердцу,
                азербайджанская весна!»


       В книге много стихов-очерков о людях, встреченных в жизни, каких немало было и в первой книге.
Ныне название « Пути-дороги» выглядит скорее не как обозначение реальных путешествий автора, а как напоминание о труднейшем этапе творческого пути В.Тушновой, сбившейся было, если не сбитой, со свойственной ей стези «лирика по самой строчечной сути». Вот почему некоторые стихи носят отпечаток чуждой автору риторической экзальтации. Она ещё находится в поиске своих авторских строчек. А в стих. «Письма», где «в белых треугольниках томится невостребованная любовь», так и кажется, что оно о самой Тушновой с её невостребованной лирикой любви, человечности, грусти, с «благородством и широтой чувств», особенно выраженных в стихах, посвящённых матери.
Поскольку во второй книге стих-й можно ещё увидеть поэтические штампы, бывшие тогда в широком употреблении , видимо, незаметно для себя она пропускает в стих-и известные слова знаменитого романса «искры гаснут на лету»,то и существовали отзывы об авторе, как дотоле не приобретшем своего творческого лица, зато в разделе «Стихи о счастье» голос поэтессы становится свободным и естественным:

                «Я давно не писала стихов о весне,
                Не писала стихов о тебе,о себе...»

Её лирика выходит на первый план. В этот период написаны такие известные стих-я, как «Не отрекаются любя», «А ведь могло бы статься так,что оба» . Перед читателем возникает истинное лицо пишущей женщины — любящей, томящейся, страдающей:

                «Всё приняло в оправе круглой
                нелицемерное стекло...
                И с жадностью неутолимой,
                признательности не тая,
                любуюсь я твоей любимой...
                И странно мне,
                что это...я.»
                Стих.  «Зеркало»

Эта глубоко интимная лирическая нота в её стихах ещё более окрепла в книге «Память сердца»(1958г.). Главная тема поэтессы вышла уже на первый план, потеснив всё остальное.
                «Пусть мне оправдываться нечем,
                пусть спорны доводы мои, -
                предпочитаю красноречью
                косноязычие любви...»

«Второе дыхание» - так назвала Тушнова сборник стих-й, выш. в 1961г.
Когда-то старшая «коллега» Тушновой,  Аделина Адалис, сочла, что стихи Тушновой слабы  из-за «отсутствия поэтической мысли». Пожалуй, эта ученица Брюсова с его подчёркнутым рационализмом была несправедлива к молодой дебютантке, чья поэтическая мысль развивалась по-своему — не броско, не отливалась в чеканные формулы, стремясь претвориться во всём образном строе стихов.

И всё же в позднем творчестве Тушновой мысль приобретает большую осязаемость и рельефность : за ней — весомость пережитого,  испытанного, передуманного.
Недаром именно в эту пору она работает над  «Поэмой памяти», посвящённой матери и собственной дочери. Поэма осталась  незаконченной, но по сравнению с «Дорогой на Клухор»(1952г.) она масштабнее по мысли,  по трезвости оценок, по щемящей тревоге за дочь и всю новую молодёжь.
Она пишет:
                «...Горжусь военной юностью своею,
                я так жила,как надлежало мне.
                Им — детям — проще будет и труднее.
                Жизнь даст им всё.
                И стребует вдвойне.»

«Раскрепощение» любовной темы в стихах В.Тушновой сопровождалось подлинным эмоциональным накалом, а не «тиражированием» однообразных ситуаций и переживаний, как это зачастую бывает в творчестве многих авторов. Любовь — сквозная тема в её стихах.Она во весь голос говорит о любви, призывает к подлинно человеческим отношениям между людьми. Чувство, подсказавшее ей стихи последних лет жизни от «Второго дыхания» до «Ста часов счастья»(1965г.) было трудным и драматичным.
Если во «Втором дыхании» есть полное преклонение перед бессмертием любви на Земле :

                «Они стоят
                такие юные,
                такие вечные
                стоят.»
                стих. «Двое на мосту»,

то в «Ста часах счастья» присутствует постоянная борьба «центробежных» и «центростремительных» сил , то кидающих героев друг к другу, то разводящих их безнадёжно далеко.

Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась В.Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным(1913-1968г.г.), который,
как рассказывают, дал рекомендацию в союз писателей Булату Окуджаве и которому обязаны своим становлением в литературе поэт Николай Рубцов и прозаик Василий Белов. А.Яшин — лауреат Сталинской премии, нравственный ориентир для начинающих поэтов, подвергся впоследствии гонениям из-за напечатанного рассказа «Рычаги» , что перед ним закрылись двери издательств и редакций.  Его она так безнадёжно и полюбила , посвятив свои самые прекрасные стихи, вошедшие в её последний сборник «Сто часов счастья». Безнадёжно, потому что Яшин, отец семерых детей, был женат третьим браком.
Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом» .
«Неразрешимого не разрешить, неисцелимого не исцелить...». А исцелиться от своей любви, судя по её стихам, В.Тушнова могла только собственной смертью. Стихи , по выражению поэта-рецензента Ирины Снеговой, создавались «в крайнем страдании и острейшем счастье», были полны ощущением новых,  открывающих возможностей . «Наверно, это попросту усталость», - пишет она в одноимённом стихотворении.


Вероника Тушнова

Хмурую землю
стужа сковала,
небо по солнцу
затосковало.
Утром темно,
и в полдень темно,
а мне всё равно,
мне всё равно!

А у меня есть любимый, любимый,
с повадкой орлиной,
с душой голубиной,
с усмешкою дерзкой,
с улыбкою детской,
на всём белом свете
один-единый.

Он мне и воздух,
он мне и небо,
всё без него бездыханно
и немо…

А он ничего про это не знает,
своими делами и мыслями занят,
пройдёт и не взглянет,
и не оглянется,
и мне улыбнуться
не догадается.

Лежат между нами
на веки вечные
не дальние дали —
года быстротечные,
стоит между нами
не море большое —
горькое горе,
сердце чужое.

Вовеки нам встретиться
не суждено…
А мне всё равно,
мне всё равно,
а у меня есть любимый,
любимый!

Александр Яшин

Думалось, всё навечно,
Как воздух, вода, свет:
Веры её беспечной,
Силы её сердечной
Хватит на сотню лет.

Вот прикажу —
И явится,
Ночь или день — не в счёт,
Из-под земли явится,
С горем любым справится,
Море переплывёт.

Надо —
Пройдёт по пояс
В звёздном сухом снегу,
Через тайгу
На полюс,
В льды,
Через «не могу».

Будет дежурить,
Коль надо,
Месяц в ногах без сна,
Только бы — рядом,
Рядом,
Радуясь, что нужна.

Думалось
Да казалось…
Как ты меня подвела!
Вдруг навсегда ушла —
С властью не посчиталась,
Что мне сама дала.

С горем не в силах справиться,
В голос реву,
Зову.
Нет, ничего не поправится:
Из-под земли не явится,
Разве что не наяву.

Так и живу.
Живу?


По церквам я тебя не славлю,
И теперь, взмолившись, ничуть
Не юродствую, не лукавлю.

Просто сил моих больше нет,
Всех потерь и бед не измерить,
Если меркнет на сердце свет,
Хоть во что-нибудь надо верить.

Ни покоя давно, ни сна,
Как в дыму живу, как в тумане…
Умирает моя жена,
Да и сам я на той же грани.

Разве больше других грешу?
Почему же за горем горе?
Не о ссуде тебя прошу,
Не путёвки жду в санаторий.

Дай мне выбиться из тупика.
Из распутья, из бездорожья,
Раз никто не помог пока,
Помоги хоть ты, матерь божья.

Когда я думаю об Александре Яшине, всех перипетиях его жизни, его ярком русском характере, о его сердце, пытающемся вместить в себя все беды и горести, одинаково болеющем за судьбу Отчизны и конкретного человека, мне приходит в голову одно высказывание Ф. М. Достоевского. В моей вольной интерпретации оно звучит так: широк русский человек, можно бы сузить. Не укор в этой фразе — констатация. Просто, как мне кажется, Федор Михайлович походя, в нескольких словах, объяснил, откуда он черпает сюжеты для своих романов, необъяснимых и зачастую непонятных людям, от России далёким.

Вот такая предыстория появления последних стихов Вероники Тушновой — пронзительных и исповедальных — ярчайшего образца женской любовной лирики.(А.Турков)

А вот такими предстают мои герои в описаниях знавших их людей:

«У Вероники — красота жгуче-южная, азиатская (скорее персидского, чем татарского типа)» (Лев Аннинский)

«Ошеломляюще красива» (Марк Соболь)

«Красивая, черноволосая женщина с печальными глазами (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту её называли, смеясь, «восточной красавицей»)»

«Вероника была потрясающе красива! Все мгновенно влюблялись в неё… Не знаю, была ли она счастлива в жизни хотя бы час… О Веронике нужно писать с позиции её сияющего света любви ко всему. Она из всего делала счастье…» (Надежда Ивановна Катаева-Лыткина)

«У моего стола присаживалась Вероника Тушнова. От неё заманчиво пахло хорошими духами, и как ожившая Галатея, она опускала скульптурные веки…» (Ивинская О. В. «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени»)

«…У неё с детства сформировалось язычески восторженное отношение к природе. Она любила бегать босой по росе, лежать в траве на косогоре, усыпанном ромашками, следить за спешащими куда-то облаками и ловить в ладони лучики солнца.

Она не любит зиму, зима у неё ассоциируется со смертью» («Русская жизнь»)

Когда Вероника лежала в больнице в онкологическом отделении, Александр Яшин навещал её. Марк Соболь, долгие годы друживший с Вероникой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений:

Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришёл — он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…». Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что всё, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…

В последние дни перед смертью она запретила пускать Александра Яшина к себе в палату — хотела, чтобы он запомнил её красивой, весёлой, живой.

«Какое огромное впечатление Александр Яковлевич производил везде, где появлялся. Это был красивый, сильный человек, очень обаятельный, очень яркий»

«Меня немало удивил облик Яшина, который показался мне не очень деревенским, да пожалуй, не очень и русским. Большой, горделиво посаженный орлиный нос (у нас такого по всей Пинеге не сыщешь), тонкие язвительные губы под рыжими, хорошо ухоженными усами и очень цепкий, пронзительный, немного диковатый глаз лесного человека, но с усталым, невесёлым прижмуром…» (Фёдор Абрамов)

«… Вологодский крестьянин, он был и похож на крестьянина, высокий, ширококостый, лицо лопатой, доброе и сильное… Глаза с хитроватым крестьянским прищуром, пронзительно-умные» (Григорий Свирский)

«Почему без миллионов можно? Почему без одного нельзя?»

Хоть разбейся, хоть умри —
не найти верней ответа,
и куда бы наши страсти
нас с тобой ни завели,
неизменно впереди
две дороги — та и эта,
без которых невозможно,
как без неба и земли.

(Б. Окуджава)


Вот так и свела судьба «женщину в окне в платье розового цвета», избравшую «прекрасную, но напрасную» дорогу, и мужчину, для которого «неизменно впереди две дороги — та и эта, без которых невозможно, как без неба и земли»… В сказках говорится — они жили счастливо и умерли в один день.

Мои герои родились в один день — 27 марта.

«Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз»
(Б. Окуджава)

…А мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! А я никому души не дам потушить. А я и живу, как все когда-нибудь будут жить!

Но когда б в моей то было власти, вечно путь я длила б, оттого что минуты приближенья к счастью много лучше счастья самого.

Вероника Тушнова

***

Я боялась тебя, я к тебе приручалась с трудом, я не знала, что ты мой родник, хлеб насущный мой, дом!

Но ты в другом, далёком доме и даже в городе другом. Чужие властные ладони лежат на сердце дорогом.

Ты не думай, я смелая, не боюсь ни обиды, ни горя, что захочешь — всё сделаю, — слышишь, сердце моё дорогое?

Мне остались считанные вёсны, так уж дай на выбор, что хочу: ёлки сизокрылые, да сосны, да берёзку — белую свечу.

Не кори, что пожелала мало, не суди, что сердцем я робка. Так уж получилось, — опоздала … Дай мне руку! Где твоя рука?

Не нужны мне улыбки льстивые, не нужны мне слова красивые, из подарков хочу одно я — сердце твоё родное.

Я тебе не помешаю и как тень твоя пройду… Жизнь такая небольшая, а весна — одна в году. Там поют лесные птицы, там душа поёт в груди… Сто грехов тебе простится, если скажешь:

— Приходи!

Я Тебе не всё ещё рассказала, — знаешь, как я хожу по вокзалам? Как расписания изучаю? Как поезда по ночам встречаю?

Я говорю с тобой стихами, остановиться не могу. Они как слёзы, как дыханье, и, значит, я ни в чем не лгу…

Александр Яшин

Всё необычно этим летом странным: и то, что эти ели так прямы, и то, что лес мы ощущаем храмом, и то, что боги в храме этом — мы!

Разжигаю костры и топлю отсыревшие печи, и любуюсь, как ты расправляешь поникшие плечи, и слежу, как в глазах твоих льдистая корочка тает, как душа твоя пасмурная рассветает и расцветает.

В. Тушнова 

Ты научил меня терпенью птицы, готовящейся в дальний перелёт, терпенью всех, кто знает, что случится, и молча неминуемого ждёт.

То колкий, то мягкий не в меру, то слишком весёлый подчас, ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз…

Может, все ещё сбудется? Мне — лукавить не стану — всё глаза твои чудятся, то молящие, жалкие, то весёлые, жаркие, счастливые, изумлённые, рыжевато-зелёные.

Ты ведь где-то живёшь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьёшь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовёшь? Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за всё я благодарю.

Не сердись на свою залётную птицу, сама понимаю, что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь, словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой — всего лишь до своего последнего часа.

Сутки с тобою, месяцы — врозь… Спервоначалу так повелось. Уходишь, приходишь, и снова, и снова прощаешься, то в слёзы, то в сны превращаешься.

А сны всё грустнее снятся, а глаза твои всё роднее, и без тебя оставаться всё немыслимей! Всё труднее!


Ты не любишь считать облака в синеве. Ты не любишь ходить босиком по траве. Ты не любишь в полях паутин волокно, ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, чтобы настежь глаза, чтобы настежь душа, чтоб бродить, не спеша, и грешить не спеша.

Над скалистой серой кручей плавал сокол величаво, в чаще ржавой и колючей что-то сонно верещало. Под румяною рябиной ты не звал меня любимой, целовал, в глаза не глядя, прядей спутанных не гладя.

Вокруг меня как будто бы ограда чужих надежд, любви, чужого счастья… Как странно — всё без моего участья. Как странно — никому меня не надо…

Говорят: «Вы знаете, он её бросил…». А я без Тебя как лодка без вёсел.

Знаешь ли ты, что такое горе? А знаешь ли ты, что такое счастье?

Как подсудимая стою… А ты о прошлом плачешь, а ты за чистоту свою моею жизнью платишь.

Ну что же, можешь покинуть, можешь со мной расстаться, — из моего богатства ничего другой не отдастся. Не в твоей это власти, как было, так всё и будет. От моего злосчастья счастья ей не прибудет.

Меня одну во всех грехах виня, всё обсудив и всё обдумав трезво, желаешь ты, чтоб не было меня… Не беспокойся — я уже исчезла.

Ты не горюй обо мне, не тужи, — тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи! Улыбайся! — когда хоть криком кричи. Не надо мне до скончанья лет думать — да, говорить — нет. Я-то живу, ничего не тая, как на ладони вся боль моя, как на ладони вся жизнь моя, какая ни есть — вот она я!

Я не плыву,— иду ко дну, на три шага вперёд не вижу, себя виню, тебя кляну, бунтую, плачу, ненавижу… У всех бывает тяжкий час, на злые мелочи разъятый. Прости меня на этот раз, и на другой, и на десятый, — ты мне такое счастье дал, его не вычтешь и не сложишь, и сколько б ты ни отнимал, ты ничего отнять не сможешь. Не слушай, что я говорю, ревнуя, мучаясь, горюя… Благодарю! Благодарю! Вовек не отблагодарю я!

Не добычею, не наградою, — была находкой простою. Оттого, наверно, не радую, потому ничего не стою. Только жизнь у меня короткая, только твёрдо и горько верю: не любил ты свою находку — полюбишь потерю…

Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, — всё равно напиши, прошу! Чтоб не мучиться поздней жалостью, от которой спасенья нет, напиши мне письмо, пожалуйста, вперёд на тысячу лет. Не на будущее, так за прошлое, за упокой души, напиши обо мне хорошее. Я уже умерла. Напиши!

Я прощаюсь с тобой у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты.

Сто часов счастья, чистейшего, без обмана. Сто часов счастья! Разве этого мало?

Не отрекаются, любя…

Не отрекаюсь я —

Будь всё по-старому.

Уж лучше маяться,

Как жизнь поставила…

***
 
Как вы подумать только могли, что от семьи бегу? Ваш переулок — не край земли, я — не игла в стогу… В мире то оттепель, то мороз — трудно тянуть свой воз. Дружбы искал я, не знал, что нёс столько напрасных слёз.

Я тебя не хочу встречать. Я тебя не хочу любить. Легче воду всю жизнь качать, на дороге камни дробить. Лучше жить в глуши, в шалаше, там хоть знаешь наверняка, почему тяжело на душе, отчего находит тоска…(Вероника Тушнова)

Александр Яшин

Воскресни! Возникни! Сломалась моя судьба. Померкли, поникли все радости без тебя. Пред всем преклоняюсь, чем раньше не дорожил. Воскресни! Я каюсь, что робко любил и жил.

А мы друг друга и там узнаем. Боюсь лишь, что ей без живого огня шалаш мой уже не покажется раем, и, глянув пристально сквозь меня, по давней привычке ещё послушна, добра и доверчива, там она уже не будет так влюблена, так терпеливо великодушна.

Подари мне, боже, ещё лоскуток шагреневой кожи! Не хочу уходить! Дай мне, боже, ещё пожить. И женщины, женщины взгляд влюблённый, чуть с сумасшедшинкой и отрешённый, самоотверженный, незащищённый…

Так чего же мне желать вкупе со всеми? Надо просто умирать, раз пришло время…


Умирала Вероника Михайловна в тяжёлых мучениях. Поэтессы не стало 7 июля 1965 года.
Яшин, потрясённый смертью В.Тушновой, опубликовал в «Литературной газете» некролог и стихи, ей посвящённые — своё запоздалое прозрение, исполненное болью потери.
О том, как явственно обозначилась на поэтическом небе звезда Вероники Тушновой, хорошо сказала Юлия Друнина :

                «...Да, ты ушла.
                Со смерти взятки гладки.
                Звучат иных поэтов голоса...
                Но только утверждаю я одно :
                И самому горластому поэту -
                Твой голос заглушить не суждено...»

Использованные материалы:
1. «ВероникаТушнова.Избранное», М, «Художественная литература» 1988г.)
2.Дополнительные материалы взяты из интернета.