Здесь было очень много чудовищ. Они сверкали круглыми глазами, помавали лапами, вытягивали длинные шеи… Иные из них ползли, иные мчались. А когда они наконец остановились. Стало заметно, что чудовища вовсе не живые, а механические, а их рычаги и шестерни надёжно упрятаны под твёрдыми покровами.
Угловатые дома высились над головой. Внизу их стены были сплошь покрыты разноцветной бумажной чешуёй.
В городе было много переулков, тупиков, заборов, проходов между домами и аляповатыми низенькими постройками из серого железа. Но спрятаться в нём всё равно было негде. Во всех закоулках гулял сырой ветер. Он шевелил разбухшие бумажки в лужах. Отовсюду на одинокого странники смотрели суровые окна-глаза, яркие гляделки механических монстров, - да и само небо, казалось, тоже превратилось в огромное стальное око, равнодушно и сурово отмечающее каждый его шаг.
Похоже, в этом городе жили в основном орки и полуорки. Иногда среди спин и сумок мелькали смуглые скулы представителей каких-то восточных человеческих народов. Красивых лиц не было. Редко в каких глазах просверкивала искорка веселья; над толпой, словно гнилые испарения над болотом, веял дух многолетней беспросветной усталости. Он чувствовал, что сам пропитывается этим духом, будто дымом нечистого костра.
***
Его звали Макалиндо – Кующий песни. Это прозвище пристало к нему после перехода по Вздыбленным Льдам когда он – тогда ещё молодой эльф, ни разу в жизни не сложивший ни одной песни, - удачно отвадил одолевавшего его ледяного духа неожиданным экспромтом.
А его настоящего имени – истинного, заветного, на которое он откликнулся в первые дни совей жизни, - уже не помнил никто.
Поэтический дар, неожиданно открывшийся в юности при таких экстремальных обстоятельствах, никогда не покидал его. Но, к сожалению, чаще всего ему приходилось пользоваться им не для того, чтобы воспеть весёлый пир, красоту природы или верную дружбу, - а для погребальных песней и печальных героических элегий. За свою долгую – в несколько необъятных эпох – жизнь он потерял многое, что было дорого его сердцу.
Когда истёк его срок в Чертогах Ожидания, он попросил, чтоб ему разрешили вернуться в Средиземье. Он был скромен, но очень настойчив в своей просьбе и не слушал увещеваний строгого и мудрого Намо, намекавшего на какие-то загадочные горести и трудности в грядущем.
И вот – он здесь. Ноги сами несут его по ровному полотну дороги, замощённой чем-то твёрдым, тёмно-серым. Он не может сказать, сколько эпох сменилось с тех пор, как он в последний раз видел солнце, - ведь в Чертогах Ожидания нет времени. Нетрудно догадаться, что здесь он не встретит ни знакомых пейзажей, ни родных лиц. К моменту его возвращения мир непременно должен был измениться, это заложено в его природе… Но почему в нём стало негде укрыться от пристального взгляда грязноватых небесных глаз, от ветра и шума? Отчего вид у существ под землёй такой затравленный, словно они вечно бегут от власти Чёрной Тени? И эти механизмы на улицах… Похожие механизмы он видел лишь однажды: в то весёлое утро, когда его отряд вступил в покорённый Изенгард.
Ему довелось наблюдать несколько крупных побед над силами Тьмы; тогда все надеялись, что победа – окончательная, что Искажения больше не будет… Но, как он понял сейчас, это были напрасные надежды. Мир стал недобрым.
Он стоял в переулке, заканчивавшемся высокой решетчатой оградой с калитками. За оградой было спокойствие, неспешный ропот голых ветвей…
В этом каменном краю есть лес! Даже если он нигде не найдёт себе пристанища, лес приютит его, деревья будут петь ему колыбельные песни, и может, в шорохе их ветвей он услышит повесть о том, какое же несчастье постигло посеревший мир. Пока его не было.
***
… За кустами на склоне небольшого холма открылась утоптанная поляна.
Пока он кружил по лесу, он слышал издалека смех, голоса и звон струн, - а сейчас увидел тех, кто пел и смеялся. На поляне стояло несколько молодых людей; рыжекудрая девушка, сидевшая на земле под деревом, только что закончила песню. Вокруг неё расположились слушатели с мечами и бутылками.
После подземной поездки Макалиндо на всякий случай решил относиться к местному населению с осторожностью и сперва хотел было повернуть прочь от поляны, не тревожа поющую компанию… Но энергия, исходившая от этих существ, была доброй. Да и выглядели они несколько иначе, чем те, подземные: их лица были благороднее, одухотворённее, да и одеты они были иначе: на большинстве были эльфийские плащи, и лишь на немногих – те аляповатые одежды, какие, очевидно, были в ходу у местного населения.
Странник сделал шаг из кустов на поляну. К нему тотчас обернулось несколько лиц; его поприветствовали…
Он не знал их языка.
Повисло молчание; стоящие на поляне посовещались между собой. Затеем кто-то попытался обратиться к нему на мяукающем языке, отдалённо напоминающем слышанную им когда-то речь роханских всадников; затем на другом – лающем, и ещё на одном, похожем на говор вастаков. А потом все отчаялись и беспомощно заводили по сторонам глазами.
Эти лесные жители могли общаться только с помощью слов, у них не было способности к осанвэ... Однако у них была музыка. Макалиндо шагнул к рыжекудрой девушке в кожаной куртке, всё ещё не отпускавшей своего инструмента, и взял его у неё из рук. Он неоднократно слышал из первых уст историю о том, как встретился с Людьми Финрод Фелагунд. И как именно музыка (пусть там и была всего лишь примитивная арфа человеческого вождя, из которой нельзя было извлечь более трёх аккордов) помогла ему найти общий язык с этим новым, пока ещё пугливым и недоверчивым, народом… А теперь ему самому приходится через несколько эпох повторять этот опыт…
Подчинить себе незнакомый инструмент с шестью струнами оказалось совсем несложно; вскоре он уже пел для лесной компании. Слова приходили из небытия, послушно сплетались с мелодией, петляли по невидимым тропкам ритмов… Песня выходила нерадостная: о холодном обезличенном пространстве – сером городе, где замирает сердце; о мокром лесе, в котором вместе с каплями воды с ветвей стекает тоска по давним эпохам, когда жизнь была тяжелее, но и звезда надежды сияла ярче, а усталость и страх не пропитали души до основания…
Когда он закончил, слушатели ещё долго сидели, замерев. Затем послышались крики одобрения.
И вдруг рыжеволосая девушка встала с места, хлопнула себя по лбу – и обратилась к нему на синдарине. Она говорила с сильным местным акцентом, безбожно путаясь в грамматике и забывая слова, - но зато теперь у него был общий язык с этими существами.
Он честно рассказал, откуда он родом, как попал сюда и что ищет. Неизвестно, насколько ей удалось понять всё, что он говорил, но она немедленно принялась пересказывать понятое своим товарищам. Они пригласили странника сесть под дерево.
Рыжеволосая представила гостю свою компанию. Многие из них носили квенийские или синдаринские имена. Очевидно, в эту эпоху в этой стране появился обычай называть детей в честь великих героев минувших веков: среди собравшихся были те, кто откликался на имена «Майтимо» и «Айканаро». Кое-кто из них обладал прозвищами на местном наречии, и сама рыжая девушка тоже носила имя на языке этой страны: «Кощщка».
Начало холодать. Юноши – те самые, которых он увидел первыми, когда обнаружил поляну, - натаскали хворост. Дым скромного костерка пополз над кустами.
Внезапно из-за деревьев, из той самой стороны, куда двигался дым, появились пятеро полуорков в сером. Макалиндо передёрнуло, словно его окатили из помойного ушата. В этом искажённом краю опасность, похоже, таилась везде, и со стороны его новых знакомых было глупой беспечностью веселиться на поляне – да не где-нибудь, а в самом сердце пожирающего свет города! – не выставив дозоры.
Полуорки остановились под деревьями и стали что-то говорить начальственным тоном, указывая на тлеющий костёр. Они только говорили, а лесная компания только слушала. У многих из этой беспечной молодёжи были мечи, - но отчего-то никто не догадывался пустить их в ход. А парень помладше и вовсе повесил голову и стал вынимать из-за пазухи какие-то бумаги…
Рука Макалиндо непроизвольно легла на рукоятку меча.
Едва он обнажил оружие до половины, как почувствовал на своих плечах тяжёлые руки. Серые существа пытались заглянуть ему в лицо своими водянистыми глазами-пуговицами и ругались словами: «Doku-mente” и “Projdjomte-sname”. Молодёжь слабо протестовала, но никто из них не касался своего оружия.
Не растерялась лишь Кощщка. Она, - как была безоружная, - налетела орлицей на одного из серых и резко выкрикнула ему в лицо: «Vi aristovale inostrannava grazdanina!” её слова возымели магическое действие (а может, это и был какой-нибудь местный заговор от тёмных тварей?). Полуорки ослабили хватку, сменили выражение лица на более мирное и, ещё чуть-чуть подискутировав с Кощщкой, ушли с поляны обратно в чащу.
Лесной народ ещё долго гомонил. Время от времени кто-нибудь подходил к Макалиндо, дружески хлопал по плечу или сочувственно заглядывал в глаза. Мало-помалу возбуждение улеглось, компания снова начала музицировать и петь, - но огня больше не разводили, даром что на лес наползали неприветливые сумерки.
Среди лесного народа оказалось много знатоков того языка, похожего на роханский (они не могли взять в толк, отчего новый собеседник не понимает их). Но некоторые могли сказать пару-тройку фраз на квэнья или синдарине, всё с тем же причудливым акцентом. Им хотелось взглянуть на меч, которым их новый знакомый собирался зарубить серого орка. Сама эта молодёжь абсолютно не умела содержать в порядке оружие: их мечи были зазубрены и тупы настолько, что ими нельзя было даже перерубить сухую ветку, - да и носили они их весьма неумело.
В лесу совсем сгустилась мгла, возле тропинок вспыхнули сами собой светильники на высоких столбах, и компания направилась вон из леса. Дойдя до забора с калитками, они принялись долго совещаться, - а потом все разошлись. Кощщка взяла его за руку и повела к забрызганному грязью стеклянному навесу, возле которого то и дело останавливались механические повозки с круглыми фонарями.
***
Теперь его пристанищем была узкая пропыленная комната: большое окно и длинный диван с лоснящимися ржавыми покрывалами. Ещё в комнате был заваленный книгами и бумагами стол, музыкальные инструменты и несколько эльфийских платьев на крючках вдоль стены.
Узкий диван Кощщка уступала по ночам своему гостю, а сама уходила спать куда-то в другое помещение – или вообще не спала, проводя всю ночь за столом с книгами и техническими устройствами для чтения. Рано по утрам она уходила из дому, унося один из таких приборов в сумке за плечами, а возвращалась лишь через несколько часов.
В маленьком жилище всегда были сушёные листья квениласа в жестяной банке и табачное крошево, вроде того, каким набивал свои трубки мирный медлительный народец хоббитов, с которым ему однажды довелось столкнуться в прошлом… А вот пища здесь весьма напоминала то, чем во время оно кормили пленников в Ангбанде. Он бы и не стал обращать внимание на такую мелочь, как еда, - но его поразило то, что Кощщка и заходившие к ней почти каждый вечер приятели не морщились, отправляя в рот эту гадость, а наоборот, нахваливали.
Они часто выбирались в лес или долго бродили по гранитной набережной, где выстроились в ряд покорённые городом, навсегда замолчавшие, деревья.
Да, теперь он признавал: в этом краю ещё были красивые места с незамутнённой энергетикой. Но это были лишь отдельные светлые точки среди мёртвого моря Искажения. Даже в садах ему встречались серые твари с глазами-пуговицами, даже в лесу иногда шумели забрызганные грязью механизмы. Он уже не хватался за меч при каждом их появлении – но всё равно было неприятно.
Он быстро научился понимать местный язык. Ему так и не удалось решить для себя, считать ли его красивым: иногда он звучал уродлив, как перебранка уруков: «Ща, мля, дрыном!» - иногда напевно: «Паа нее-бу-палу-начи». На нём говорили самые разные существа.
Он часто встречался с лесной компанией: и в садах, и в тавернах, и даже в подземных помещениях с мраморными колоннами. Они называли себя эльфами, хотя на самом деле были полуэльфами или просто людьми, в жилах которых текла эльфийская кровь. Они не обладали навыками и способностями своих предков-эльфов, их фэа была слабой, голос сердца – тихим. Вдобавок, некоторые из них обладали совершенно неэльфийской внешностью. Искажённый мир был для них родным, и многое из того, что пугало или настораживало Макалиндо, казалось им само собой разумеющимся. Они радовались приезду громыхающих механических повозок. Они никогда не обнажали мечи, когда к ним на улице подходили недоброжелатели, а многие вообще прятали оружие в заплечные мешки при выходе из леса. Они называли «мирувором» мутное невкусное зелье из жестяных банок, а «лембасом» называли сухое крошащееся печенье, которое покупали в лавке. Они не верили ему, когда он пытался рассказать им про Валинор.
Но они были дружными и не бросали в беде товарищей.
Эти странные полуэльфы любили искусства и науки; они часто читали книги и с уважением говорили о каком-то великом учёном (на местном языке – “professor”). Многие из них сами что-нибудь изучали, творили или учили других.
Они чтили Эру и Валар – но поклонялись и местным богам, живущим в просторных дворцах с луковицами на башенках. Он попытался разузнать об этом культе у тихой субтильной девушки Нариэль, носившей на шее небольшой четырёхконечный крест; она начала рассказывать, но после какого-то его совершенно невинного вопроса вдруг обиделась и заявила, что он издевается. Тогда он решил поменьше спрашивать прямо и побольше прислушиваться и приглядываться, по возможности не выдавая своё незнание каких-либо очевидных для обитателей этого края вещей. Здесь ему вновь пришлось вспомнить опыт Фелагунда, когда тот медленно и осторожно подбирал ключ к общению с замкнутыми и недоверчивыми беорингами, выяснял, какие именно темы разговоров у этого народа под запретом и почему.
И у этих людей некоторые темы были под запретом. Очевидно, жители этого края уже так долго находились под властью Тени, что скрытность вошла у них в плоть и кровь.
***
Когда они в очередной раз пришли в лес, Кощщка представила его каким-то своим знакомым, которых он прежде не видел:
- A eta moj bratec Lindo. On izzagranice... Divnaj nafsju golavu, - прибавила она полушёпотом, и в её голосе послышалась то ли жалость, то ли упрёк.
После этого она, насколько он смог понять, вкратце рассказала, как он пытался обнажить меч против серых орков в их первую встречу. Он уже догадывался, что в Городе такое – вполне естественное, если разобраться, - поведение считалось верхом безрассудства.
- A otkuda on konkretno? – спросил у Кощщки один из этих знакомых, широкоплечий светловолосый мужчина по имени Келя. – Iskakoj stranii?
- Ah, jeslipjaa samaa znala! Gavarit, cto atkudata zzapada.
- Ispribaltiki, shtoli? – поинтересовался другой юноша, одетый в ветхую кожанку.
- Да какая Прибалтика! Там и дивных-то таких нет. У них же почти не переведено ничего. – (Макалиндо разбирал все слова Кощщки, отличавшейся удивительно чёткой дикцией, но не мог уловить смысла). – А он говорит, что какую-то войнушку пережил. Или даже несколько. Вот и бежал сюда. А у него же ни прописки, ничего, даже паспорта нет. Вот, он у меня вписывается; я его пока опекаю, а то он тут пропадёт.
- Когда это такое бывало, чтоб с Запада беженцы перебирались в Москву? – недоверчиво поморщился Келя.
- Почему ж не бывает? Вон у Джонника нашего прадед бежал в Советский Союз из Германии. Потому что у них к тому времени уже установился нацистский режим, а у него политические убеждения были неподходящие…
- Ну, знаешь, Бранд, это ещё вопрос, в какой стране сейчас нацистский режим…
- Ну, а по-русски твой братец говорит? – полюбопытствовал парень в кожанке, который откликался на имя Бранд.
- Он только сейчас выучился. А сначала мы с ним на эльфийских языках общались. Кстати, он сочиняет охренительные песни на квенья.
За этой репликой последовала просьба к Макалиндо что-нибудь спеть – и чья-то рука протянула ему шестиструнный инструмент.
Он хотел рассказать в своей песне о золотых днях в Благословенном краю, жемчужных песках и лазурных волнах, посверкивающих тихим сиянием в час смешения света Древ… Но Серый Город, видимо, наложил свою суровую лапу и на его сознание, - и он уже не мог петь о благодати безнаказанно. Песнь о Валиноре как-то сама собой перетекла в песню о резне в Альквалондэ: вероломстве и братоубийстве, стекающей на мрамор крови, последовавших за этим проклятии, изгнанничестве и изнурительном пути до новых, тогда ещё лежавших в безысходном мраке, земель, пути без права вернуться назад.
Когда поток слов иссяк, певец вкратце объяснил слушателям, о чём была песня, а Кощщка, одна из немногих, понимавших язык, прибавила к его рассказу несколько запомнившихся подробностей.
- Просто невероятно, как человек проникся, - снова пояснила она другим. – Как будто он эту Альквалондэ прямо своими глазами видел! Хотя чего тут удивляться, он же, наверно, сам не раз переживал все эти вооружённые конфликты, ну, там у себя на родине.
- Это и было на моей родине, - произнёс эльф.
Парни истолковали его реплику по-своему.
- Действительно, если человек вот так вот застрял в чужом городе, надо дать ему возможность существовать, - рассуждал Келя. – Знаешь, друг, мы тут иногда играем в одном клубе на Юго-Западе. Место маленькое, но уютное. Мы за концерты получаем неплохо. Я думаю, ты мог бы выступать с нами. Кошка говорила, ты, вроде, ещё на арфе играть умеешь.
- Да, умею на арфе. И ещё немного на тростниковой свирели. Меня научил мой приятель из Дориата – знаете, в какой-то момент мне пришлось перебраться туда; перед самым Падением нас всё-таки начали туда понемногу пускать… Мелодии у моего приятеля всегда были такие печальные… Но Тингол заявил ему, что не потерпит такой пораженческой музыки в окрестностях своего дворца.
- Вот оно как! – изумился Бранд.
- Он явно что-то предчувствовал, ведь вскоре его самого убили. Потом все говорили про него: хотел, мол, уберечься от неприятных впечатлений, а от неприятных событий уберечься не смог.
- Линдо, а где про это написано? Я у Профессора такого момента не помню, ну, про музыку; это из какой книги?
- Да не из книги это! Всё так и было на самом деле. Незадолго до падения Дориата.
На этот простой и ясный ответ эльфа юноши отреагировали весьма странно: отошли на пару шагов под дерево и завели меж собой совершенно непонятную дискуссию. Макалиндо хорошо слышал этот разговор.
- Я не совсем понял, про какое падение Дориата он говорил! Это, что ли, то, которое было в пятом году? - («Не забывай, у них тут совсем другое летоисчисление», - напомнил себе эльф). – Я там был. Только там Тингол был какой-то совсем равнодушный к музыке, он такого заведомо сказать не мог… А Диор там вообще заехал позже всех и застрял, мы ему потом машину из грязи вытаскивали! ...
Парни называли знакомые имена, но за ними нельзя было узнать знакомых лиц. Создавалось впечатление, что они бредят; в их речах события минувших эпох причудливо смешивались с современностью. В голове эльфа всплывали обрывки других слышанных от лесной компании похожих бесед.
- Это какой Саурон – который Ортхэннер или который Destroyer? – спрашивал тем временем Келя Бранда. – Ну, первый-то из них практически почти Светлый. И ещё у него с нервами не всё в порядке. На прошлом выезде вот было… Ему крепость разнесли, все верные у него погибли, - и он ударил кулаком в стену да как закричит на весь полигон: «Я больше не буду в это играть!» А он, интересно, что хотел? Если уж собираешься играть по Арде, то будь готов ко всякому… Эй, Линдо! Тебе что – плохо?... Ребята, помогите мне поддержать его!
Макалиндо уже не чувствовал, как Кощщка хлопала его по щекам, а оказавшаяся рядом Нариэль осторожно лила на него воду из бутылки. Он не почувствовал, как крепко сбитый Бранд поднял его на руки, пробормотав: «Не кормили они его, что ли, твоего братца; совсем ведь ничего не весит…» Он был ещё без сознания, когда его товарищи остановили на дороге механическую колесницу …
Очнулся он в знакомой комнате. Он лежал на диване, а товарищи сидели вокруг него. Они не могли взять в толк, отчего новый приятель, беседа с которым так интересно начиналась, ни с того ни с сего упал в обморок среди леса, - а сейчас лежит ничком, роняет слёзы и бормочет под нос что-то об Искажении. Кощщка подносила ему валерьянку в щербатой чашке и высушивала его измокшие носовые платки на чугунной трубе в углу…
В сегодняшней беседе он получил ответ почти на все свои незаданные вопросы. Он осознал, насколько искажённым стал в эту эпоху мир – гораздо более искажённым, чем он предполагал! Внешние приметы Искажения, так потрясшие его в первый день, оказались не такими уж страшными: механизмы были в большинстве своём мирными и полезными; серые орки не всегда нападали на проходящего, чаще просто не обращали на него внимания; уличные разбойники были трусливы и убегали, едва завидев клинок. И сам город не весь был суров и страшен, его железные улицы пересекались рощами и садами… Нет, дело не в том, как изменился внешний облик мира. Произошло другое, более страшное, изменение: не на улицах, а в душах. Даже в сознание самых чистых в этом краю существ Искажение прочно въелось, словно копоть – в бесценную фреску. Да, они знают кое-что о языках, обычаях и истории своих предков – эльфов, иногда знают даже весьма много. Но то, что они узнали, они все до одного считают не правдивыми сведениями о своих корнях, которыми надо гордиться и велеть гордиться потомкам, - а легендами и сказками! Каким же долгим и мощным должно было быть воздействие Чёрной Тени, чтоб потомки некогда свободных и могучих народов Арды поверили, будто эти народы полностью выдуманы! Заставить далёких потомков нолдор считать, что историю о падении Дориата сочинил из головы один учёный – их старший современник! Что в мире может быть более достойным слёз?
Он принял из рук товарищей бумажную салфетку вместо платка - и чашку, в которой на этот раз была уже не валерьянка, а вино. Его глаза были опущены – смотреть на мир не хотелось, - но он слышал, что в комнату вошли ещё люди. Кощщка взволнованным голосом втолковывала кому-то:
- Да пусть остаётся здесь, тебе жалко, что ли? Ну, я знаю, что ты поругался с родителями. Но здесь дело хуже. Понимаешь, у человека ни документов, ничего; он сюда бежал, а там, где он раньше жил, вообще прошли какие-то бои. Ему теперь вообще идти некуда!
Это точно, подумал Макалиндо, идти ему некуда. Разве что проситься обратно в Чертоги Ожидания, - но строгий Намо не меняет своих решений и не станет исполнять новый каприз того, кто сперва умолял отпустить его в мир. Отсюда больше не ходят корабли в Валинор: ни одному капитану не отыскать верный курс по скруглившимся выгнувшимся бокам искажённой Земли. Отправляться в поисках лучшей доли в иные земли нет смысла: если верить рассказам товарищей, там теперь всё то же самое, что и в сером Городе. Значит, он будет жить тут… Слово «жилище, дом» как раз было самым первым, что он выучил из местного языка: у них оно звучит как “vpiska”. Теперь его“vpiska” будет здесь, - по крайней мере, покуда живы его товарищи. Уроженец Амана, очевидец Затмения, соратник Финрода Фелагунда, бывший узник сауроновских застенков, ветеран Войны Кольца, - теперь на всю жизнь останется для этих существ всего лишь «заграничным братцем Линдо», их ровесником, выходцем из какого-то здешнего маленького государства (из тех, что в большом количестве лежат к западу от Серого Города), бежавшим от какой-то недавней локальной войны. А когда он десятилетия спустя пропоёт погребальную песнь по этим чистым и честным смертным, он останется с их потомками, - и они точно так же не будут верить его рассказам о себе…
Но он привязался к ним, а они готовы поделиться с ним тем немногим, что имеют сами.
Сидевшие вокруг, видя, что «заграничный братец» наконец успокоился, завели беседу о своём. Бранд объяснял кому-то из вновь пришедших: «А я вот тут недавно прочёл о том, как Фингон спасал Маэдроса, и так пропёрся, что прямо сел и сочинил целый цикл песен! На следующем концерте, может, спою кое-что».
Всё не так уж плохо, подумал нолдо. Пусть эти юноши считают события древности всего лишь сказками, - зато они хотя бы знают о них. Могло быть гораздо хуже: упоминать имена и деяния славных героев первых трёх эпох солнца могли бы вовсе запретить в этих землях под властью Тени, - а сейчас память о них, пусть под видом досужих вымыслов, но всё-таки живёт. И не просто живёт – а вдохновляет сочинителей на творчество!
Ему снова взгрустнулось: выходит, что сам он обречён – чтоб его не поняли здесь превратно! – выдавать собственную жизнь: длинную, суровую, полную крови и мрака, - за благоуханную сказку. И неизвестно, как долго ему позволят делать хотя бы это. Отцу Лжи и Искажения всё же удалось окончательно отравить мир!
Вечер тёк. Люди то входили в комнату, то выходили. Кто-то принёс ещё одну бутылку вина, ему предложили глоток, но он отказался: слишком утомился от своих раздумий, чтобы поднимать голову с дивана.
Над ухом струился разговор: «А ко мне, значит, пришли переписчики, дали этот свой лист, а я там имя указал как в паспорте, а в графе «национальность» написал «синда». Так один из них меня спросил: «А это такая народность на территории Российской Федерации?» - «Да, брат, вся эта перепись населения – бред полнейший…»
… Макалиндо ворочался на своём ложе.
Ему снилась новая Война Гнева.
Март – апрель 2011, Москва