Она жила в небольшом городке в районе рынка, где постоянно туда сюда сновали люди, сошедшие с автобусов на конечной остановке. На улице, в этой бесконечной сутолоке, не прекращающейся до самого вечера, когда закрывался рынок, было неинтересно и небезопасно играть. Не интересно, потому что вечно надо было вежливо уступать дорогу взрослым, а это означало, что ни побегать, ни попрыгать, играя в классики, спокойно там не получится. А небезопасно, потому что те же взрослые в суете своей могли не заметить тебя, наступить на ногу очень больно и к тому же ещё, уверенные в своей безнаказанности, ещё и обругать тебя, «болтающегося под ногами». И потому вся её жизнь и всех остальных детей с её улицы проходила исключительно за воротами дворов, в которых они жили.
Зато дворы очень радовали. В них было много разных маленьких и больших домов, примыкающих к ним пристроек и просто несчётное количество сараев и сараюшек. Там всегда можно было найти место, где можно было поиграть в прятки, в домики, и просто уютно пристроиться в летнюю жару где-то в укромном уголке двора в тени старого тутовника на поленице дров и о чём-нибудь там помечтать. Дети, живущие на этой улице постоянно «ходили в гости» то в один двор, то в другой с такими же сараюшками и поленицами дров и потому их знали, всех без исключения, в каждом дворе. Знали, чей это сын проказник и чья это дочка красавица. Словом жили, как одна семья, и на виду у всех.
Семилетняя Леночка, поскучав в своём дворе, потому что никто не вышел гулять, «пошла в гости» в другой двор – может быть там, кто-нибудь уже вышел на улицу. Но и там никого во дворе не было. И она, присев на лавочку под деревом, стала, что-то там мурлыкать себе под нос, глядя на свои ножки, которыми она изо всех сил болтала от нечего делать в ожидании, что кто-нибудь из детей выйдет поиграть во двор.
- Ну, здравствуй красавица, в гости к нам пришла? - раздался голос тёти Люси, Светкиной мамы, которая возникла вдруг рядом, как по волшебству, с большим тазом в руках, собираясь развешивать постиранное бельё.
- Да, а Света выйдет гулять? - с надеждой в голосе спросила обрадованная Леночка.
- Да, вот только покушает.
Тётя Люся не пошла к верёвкам, развешивать бельё, а поставила таз на землю и присела рядышком.
- А папа с мамой дома?
- Да.
- А что они делают?
- Мама братика спать укладывает.
- А папа?
- Он там с мамой.
- Ты маму любишь?
- Люблю!
- Папу любишь?
- Люблю!
- А папа тебя не обижает?
- Нет. Продолжала равнодушно вежливо отвечать Леночка впрочем, не отрываясь от своего занятия, рассматривания своих болтающихся в невесомости ножек.
- А ты знаешь, что папа твой - это не твой папа, а чужой дядя? - огорошила вопросом тётя Люся.
Леночка, удивлённо посмотрела на тётю Люсю. Тётя Люся вопросительно смотрела на Леночку, улыбаясь. Улыбка не понравилась Леночке. Чем она не смогла разобрать. Тётя Люся улыбалась одними губами, а глаза её не улыбались. Это немного напугало Леночку, и она молчала, не зная, что сказать, и не понимая, почему тётя Люся так говорит про папу. Вспомнила, как вчера папа брал её с собой в магазин, как купил ей там большую «Аленку», а потом они шли домой. Папа держал её за руку. Потом они встретили тётю с дядей.
Они спросили у папы: - а кто эта красивая девочка с вами рядом идёт.
А папа улыбнулся и сказал: - это моя любимая дочка, Леночка.
А тётя сказала: - а, тогда понятно, почему она такая красивая – папа красивый и дочка красивая. Сразу видно папина дочка, улыбались дядя с тётей.
- Это не дядя, это мой папа, сказала Леночка и не стала дожидаться Светку, и пошла домой.
- Леночка, ты куда? Света сейчас выйдет. Крикнула вдогонку тётя Люся.
- Я домой хочу. Сказала Леночка, и скрылась за калиткой.
Вечером, уже засыпая последнее, что услышала Леночка, был мамин голос. Она говорила папе тихо за дверью: - я её так отчитала, прямо при соседях… кого? Подумалось Леночке, и она уснула.
- Лена, давай-ка съезди к бабушке. Отвези-ка ей сумку с гостинцами.
Лена чуть не подпрыгнула от радости, что сейчас она поедет далеко на автобусе, к бабушке. Это повод вырваться из дома и перестать быть привязанной к брату – присмотр, за которым было её святой обязанностью. Ей было уже одиннадцать лет, и мама отпускала её к бабушке, потому что садилась она возле своего дома, а выходила на конечной остановке, где прямо возле неё был дом бабушки. Бабушка была очень толстая и какая-то ленивая, она вечно сидела на кровати. Она не спешила на кухню угощать внучку чем-нибудь вкусненьким. Единственное, что она себе позволяла это проводить её в сад и сказать рви, что хочешь и ешь. И Лена воспринимала это как должное, потому что так было всегда. Потом бабушка снова садилась на кровать и задавала Лене вопросы типа «как там мама», «как там папа», «что делают». А Лена, как всякий ребёнок, наспех ответив на все вопросы «хорошо» начинала сама рассказывать бабушке то, что по её мнению было достойно внимания.
То, что произошло сегодня, словно ударило её то ли по голове, то ли в живот, что она почувствовала себя до тошноты плохо, и потому уже не помнила, с чего всё началось. В ушах стоял только ехидный голос бабушки. Смело и нагло, улыбающийся её взгляд, смотрящий прямо в глаза Лене, парализовал её.
- А ты нам никто, ты нам чужая. Говорила бабушка Лене с какой-то непонятной радостью, словно так долго её заставляли молчать, а сегодня наконец-то разрешили.
- Андрейка - он нам родной, он мой внук, а ты никто, ты чужая. Явно, наслаждаясь повторила она.
Как искра в ночи, вспыхнула в памяти Светкина мама, тётя Люся, о которой Леночка больше не вспоминала, и неприязнь, вдруг возникшая к ней, когда-то, как-то сама собой растворилась через некоторое время в душе ребёнка. И теперь, когда перед бабушкой стояла повзрослевшая Лена, тот случай в детстве, словно книга на полке, которая встала ровно и аккуратно на своё место, так же ровно и аккуратно расставила по полочкам то, о чём Лена раньше даже не задумывалась.
Не задумывалась она о том, почему бабушка, всегда приходила в гости, садилась, положив сумку свою себе на колени и, обнимая ею свой толстый живот, прижав её к нему руками, сидела с равнодушным видом. А мама хлопотала вокруг неё, что-то там щебеча, наполняла её сумку, разными вкусностями. Только сейчас до Лены дошло, что мама заискивала перед бабушкой, как бы оправдывалась в чём-то, а та твёрдо держала свои позиции, выражая маме своё снисходительное пренебрежение, граничащее с презрением, не отвечая маме улыбкой на улыбку. Только сейчас эта девочка поняла, что причиной маминым унижениям, была она – чужая, вовсе не их, и не папина дочка.
Лена на физическом уровне почувствовала, как от щёк отхлынула кровь. Она стояла и смотрела на бабушку, делая вид, что продолжает слушать её. А на самом деле, она с удивлением прислушивалась к себе, к тому, как новое неведомое ей доселе чувство, родилось в ней вдруг в долю секунды, быстро зрело в ней и росло. Оно уже выросло до таких размеров, что уже не помещалось в ней, и разрывало её изнутри. Но Лена, с непонятной ей самой стойкостью, оловянного солдатика, не выдала своего нового чувства, не дрогнув ни единым мускулом на бескровном лице. Так Лена познакомилась с новым чувством, имя которому - НЕНАВИСТЬ! Смотря на ехидно улыбающееся лицо своей, как раньше она думала бабушки, Лена к своему удивлению постигла, что чувство это, которое имеет под собой надёжное основание, бывает упоительным. И чем дольше и с большим наслаждением бабушка выказывала презрение к её, Лениному, происхождению, тем с большей силой и наслаждением она ненавидела её.
А ещё Лена познакомилась в этот миг с тем, что можно было бы назвать секретом. Лена знала, что не расскажет об этом разговоре маме, как в семилетнем возрасте, когда она прибежала к маме и пересказала разговор с тётей Люсей. Не потому что это будет её личный секрет, а потому что в эту самую секунду она познакомилась с понятием, имя которому – ДЕЛИКАТНОСТЬ!
От жалости к её самой доброй на свете мамочке Лене хотелось плакать. Но она не станет плакать возле неё, такой злой, бабушки. Нет, ни за что не станет. Так в одиннадцать лет эта маленькая тихая и очень послушная девочка, в одночасье стала по-настоящему взрослой, так как в одночасье научилась быть СИЛЬНОЙ.
А бабушка, ничего не заметив - что расстроила и задела самые глубокие чувства в ребёнке, перевела постепенно разговор на другую тему. Как робот Лена отвечала на её вопросы, желая только одного, чтобы скорее бабушка начала выпроваживать её домой. Очень хотелось плакать, но здесь нельзя надо потерпеть…
Лена, по-прежнему автоматически оставаясь внучкой бабушке, возила периодически ей гостинцы от мамы, но общение с бабушкой теперь ограничивала лишь вежливыми ответами на вопросы. И находя какую-нибудь важную причину, быстро уезжала домой.
Шли годы. Постарел, по-прежнему самый родной в её сердце папа, повзрослел брат, которого она обожала, и Лена уже сама была мамой двоих детей. Бабушку разбил паралич, и Ленина мама забрала её к себе домой, так как ни одна из двух других невесток и не подумала бы это сделать. Мама ухаживала за ней так хорошо, что дважды она вставала на ноги, и ходила потихоньку по маминой квартире. Но потом снова оказывалась прикованной к постели. Две другие невестки поговаривали, что так получается, потому что встав на ноги, научившись, пусть не очень разборчиво, заново говорить, она ни разу не сказала маме «спасибо!» - за хороший уход и поистине дочернюю заботу. В самостоятельную жизнь ей уже было нельзя и, потому остро встал вопрос о продаже бабушкиного большого каменного дома.
Продав дом, бабушка положила деньги на глазах у трёх сыновей себе под матрас, дескать, «когда умру тогда и делить начнёте». Но делить начали ещё при жизни, сидя на кухне за закрытыми дверями. Лена им не мешала, в смысле не участвовала в процессе мечтаний. И правда, разделив шкуру не убитого медведя, то есть не умершей, пока ещё, бабушки, родственники, конечно о Лене не вспомнили, как само собой разумеющееся, о чужой. Лена была абсолютно равнодушна к этому факту. Она была равнодушна и к бабушке, которую парализовало - ей не было её жалко. Ей было жалко маму, на чьи плечи свалилось это бремя. Так же равнодушна она была и к тому факту, что бабушка дважды заново начинала ходить и говорить – она за неё не радовалась. Радовалась она только за маму, которая была счастлива тому, что её доброта и забота, не пропали даром.
Как бы ни была ожидаема смерть долго болеющих людей, всё равно это случается вдруг. Вдруг среди ночи в Лениной квартире раздался телефонный звонок. Звонил брат и сообщил о смерти бабушки. Так как у Лены было двое маленьких детей, тормошить которых среди ночи, не имело смысла, то Лену естественно ждали только утром. Похороны прошли в естественной суете, в которой принимала участия и Лена. Надо было заказывать гроб и венки, договариваться о месте на кладбище, покупать продукты на поминки, готовить еду и т.д. и т.п.
На следующий день, после похорон и поминок, Лена пошла к маме, чтобы помочь окончательно прибраться в доме, когда уже не было никого постороннего. А там, на застеклённом балконе с открытыми настежь окнами, в относительной прохладе, какая только возможна, среди жаркого лета, был организован мини поминальный стол в тесном кругу семьи, в которой жила последнее время бабушка - доедали и допивали вчерашнее. Не было за столом приличных этому событию скорбных лиц. Было видно, что все были довольны тем, что похороны прошли достойно «как у людей». От отпустившего напряжения вчерашних хлопот и выпитого «за упокой души», настроение у собравшихся было не очень уж и печальное. Строились планы о том, на что будет потрачено наследство, и эти житейские радости уже заполнили сознание, крепко подвыпившей, компании. Ленин брат, вообще слушал любимую музыку на магнитофоне. Поймав на себе укоризненный взгляд сестры, он сказал пьяным голосом, никого не стесняясь, ведь кругом все свои: - а что, лично у меня сегодня праздник, наконец-то эта комната моя. Да, действительно, он молодой парень несколько лет делил комнату с парализованной бабушкой. Лена посмотрела на всеобщее пьяное счастье, прочно занявшее место вчерашнего нервного напряжения, и решила пойти на кухню, чтобы чем-нибудь заняться полезным. Она хотела отвлечься от нарастающего раздражения на людей, которых любила и где-то даже понимала.
Проходя мимо бабушкиной кровати, непривычно за много лет , застеленной аккуратно, и выглядевшей какой-то осиротевшей, Лена непроизвольно присела на стул, стоящий рядом с кроватью все эти годы на случай, если зайдёт проведать её кто-нибудь из родственников. И слыша доносящиеся с балкона громкие, возбуждённые алкоголем, голоса и музыку она думала о том, как бабушка их всех любила, и как не смогла ни полюбить, ни принять её - падчерицу. Лена даже не поняла, как это случилось. Сначала от этих мыслей ей неожиданно стало грустно. Потом незаметно подкрался ком к горлу и затем по щекам полились слёзы. Сначала она тихо плакала, утирая, как ей казалась, уже последние слёзы. И вдруг она медленно сползла со стула на колени и, уткнувшись в кровать, разрыдалась. Казалось, она хочет выплакать все сдержанные за долгие годы слёзы, которые она ни за что не показала бы ей. Она плакала и понимала, почему она плачет. Потому что она любила эту бабушку. Несмотря, ни на что. Потому что другой, пусть даже самой распрекрасной бабушки, у неё не было.
Лена долго и громко плакала, не имея сил больше сдерживать себя. Она плакала и чувствовала, как из её сердца уходила ненависть, уступая место любви, прощению и светлой памяти…