Вот уже несколько лет пишу этот дневник. Не для себя. А для кого же? Для друзей ли, которые, слава Богу, живы, хотя и остаётся их всё меньше и меньше? Или для того незримого, единственного собеседника, который прочитает, услышит, поймёт, не станет торопить, осуждать или понапрасну спорить?.. Не знаю, есть ли такой… Так, значит, это дневник для друга, которого нет?..
1.
Мы входили в жизнь на излёте «оттепели», но в атмосфере романтики, притягательной мужественности. Новелла Матвеева, Булат Окуджава, Юрий Визбор, поэзия Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Время безусловных нравственных постулатов. И комиссары «в пыльных шлемах» пленяли наше воображение… Мужество, благородство, романтика красивого поступка, романтика гор, бардовских песен… Были в цене дружба, бескорыстие, ясный и ожидаемый мужской поступок, любовь без хитрости. Или, пользуясь названием давнего рассказа Евгения Попова, все мы были в ожидании «любви невероломной»... А вор и спекулянт ещё не назывался предпринимателем, и даже самые отъявленные хулиганы ещё не решались ругаться матом при женщинах и детях…
… 27 марта 1968 года при выполнении задания трагически погиб Юрий Гагарин. Эту новость я услышал по радио в Туапсе у своих бывших «вожатиков» из «Орлёнка» – как раз перед тем, как первый раз в жизни пойти с ними в горы. К тому времени я уже бросил музучилище и, получив от Гали и Володи, руководителей ребячьего клуба «Пилигрим», телеграмму с коротким текстом «Приезжай, очень нужно», зашёл в школу попросить справку о том, что я здесь ещё учусь, чтобы купить «школьный» билет на поезд за полцены. Справку дали, и уже на следующий день я ехал к Чёрному морю.
И ведь ездил спокойно в свои 17 лет, не боясь далёкого пути и опасностей, и родители отпускали, давая денег в дорогу, выделяя их из более чем скудного бюджета, не спрашивая, зачем тебе это нужно. Всему «виной» - время. Время романтической приподнятости, Паустовского и Грина, открываемых строк поэтов «Серебряного века», Николая Заболоцкого, Павла Васильева и Павла Когана. И, между прочим, Маяковского! Время костров и походов, бардовских посиделок и музыки Баха и Вивальди, а также песен Никитиных, Пахмутовой и Добронравова, Камбуровой и Таривердиева. И родители, как видно, понимали и принимали меня такого - бросавшего учебу, менявшего работы, чего-то искавшего…
И вот прошли десятилетия, и я написал о своих бывших кумирах то, о чём раньше и помыслить не мог. «Никитинские песенки на новый лад», помещённые на одном из общероссийских сайтов, были прочитаны более двух с половиной тысяч раз. И вызвали, разумеется, не только одобрение. Некоторые комментаторы обвинили меня в том, что я незаслуженно тронул Таривердиева, хотя ничего принципиально я не говорил о его музыке. Просто я перечислил далеко не полный список - своеобразный «джентльменский» набор имён и явлений, которые длительное время заслоняли от нас (и от меня тоже!) подлинное, духоподъёмное искусство. А тогда ведь нам всем казалось, что мы все смотрим одинаково в одну сторону и одинаково смело держим фиги в кармане против надоевшей нам власти (на этих фигах, как теперь я понимаю, во многом было построено искусство Юрия Любимова). Но наступила перестройка, пришли 90-е, и оказалось, что мы не просто разные, а вообще живём словно на разных планетах, вращаемся вокруг разных солнц. Мне знаменитый артист Александр М., настоящая русская душа, удивительно скромный и совестливый человек, которого я очень люблю и уважаю, рассказывал, как они развелись с первой женой из-за вот этих политических расхождений во времена яковлевых, чубайсов, гайдаров и ельциных. Да и я потерял тогда немало своих друзей-приятелей, что сегодня выглядит вполне закономерно.
Так вот, о друзьях. Некоторые из них с недоумением спрашивали меня, зачем я в своей статье «лягнул» Окуджаву? На самом деле его-то я и не трогал (оговорившись, что многие его песни мне до сих пор нравятся). А «лягнул» я наши романтические юношеские восторги по поводу творчества целого круга поэтов, писателей, музыкантов, композиторов, режиссёров, которые (восторги эти!) заслонили от нас литературу, музыку, кино, театр другого уровня и свойства - более весомого в моём нынешнем восприятии. И не вина, разумеется, Окуджавы, что я в те времена не знал (к стыду своему!) Свиридова, сторонился русского песенного и инструментального фольклора, был уверен, что романтичнее и искреннее бардовской песни ничего на свете нет. На многое глаза мне раскрыли мои замечательные новгородские друзья-художники, мощнейшие русские натуры Поветкин и Гребенников, да и не только они... И всё-таки из песни слов не выкинешь: именно Окуджава был в ряду тех, кто в 93-м году призывал преступную власть Ельцина раздавить «гадину» - то есть уничтожить не только защитников Белого дома, но и всех патриотов, «красно-коричневых», «русских фашистов» (каких только тогда ярлыков не навешивали на нормально мыслящих и чувствующих людей!). По этой терминологии и я был бы «красно-коричневым русским фашистом»!
И пока расходились круги от статьи моей, ушёл из жизни Алексей Герман. И тут неизбежно пришлось уточнять моё отношение и к его творчеству – для себя и для других. А что уточнять… Обычная история, обычная метаморфоза, происходившая с нашими крупными художниками в наши подлые перестроечные времена!.. И всё же, несмотря на моё неприятие его идеологии, его воззрений на историю моей страны и непонятную мне злость по отношению к России, к русскому народу (а таких резких и несправедливых его высказываний было в те дни напечатано немало!), я признавал и признаю его безусловный художественный дар, режиссёрский талант и по-прежнему принимаю его три замечательные картины («Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны» и «Мой друг Иван Лапшин»). В них он, несмотря ни на что, любит своих героев, понимает то очень непростое и неоднозначное время, пытаясь как можно точнее осязаемо зафиксировать его всеми экранными средствами. В этих картинах Герман мне близок и понятен как художник и человек. Но принять его последний фильм «Хрусталёв, машину!» я категорически не могу. Это какой-то паноптикум, и здесь Герман уже над схваткой: холодной и бесчувственной рукой прозектора расчленяет труп, что-то в нём цинично высматривая и выковыривая. Причём, эта тенденция злобной, презрительной, холодной отстранённости от времени, страны и её людей была в последние полтора-два десятилетия характерна не только для Германа, но и для других достаточно крупных художников (Эльдара Рязанова, например, или Андрея Смирнова с его тенденциозным опусом «Жила-была одна баба»), не говоря уже о тех эпигонах, которые в отсутствии любви не создали ничего стоящего и художественно значимого, но были обласканы и награждены оказавшейся у власти «элитой» (включая элиту телевизионную, газетно-журнальную, писательскую, критическую, фестивальную, идеологическую). Так что честность Германа для меня отнюдь не абсолютна, а что касается его публичных высказываний - то, скажите на милость, чем он лучше и честнее какого-нибудь отъявленного русофоба, коих развелось в указанные десятилетия на российских просторах несметное количество?! Я, видя всё несовершенство своё и своего народа, тем не менее, не согласен с тем, как меня обзывают, как ко мне относятся и как открыто и безнаказанно презирают русский народ и всё, чем он жил, чем дышал и что ему было по-настоящему дорого и не раз спасало в жестоких хитросплетениях истории. Я ведь не позволяю себе ничего подобного, например, в отношении татарского или еврейского народа?! Почему же в отношении моего народа и в отношении моей веры это происходит на каждом шагу? Что за двойные стандарты в нашем обществе, стремительно скатывающемся к общемировой лукавой политкорректности (а на самом деле - к уничтожению добродетели и традиционных ценностей)? Что ж, этого не замечать и об этом молчать, стяжая в себе дух мирен и отстраняясь от мира???
И всё-таки, возвращаясь к своей юности и к своим – нет, не кумирам! – а к тем безыскусным и искренним порывам души… Очень ясно сознаю, что душевные порывы эти, удивительная искренность чувств, бескорыстие и любовь остались для меня, для редких теперь уже сверстников моих той движущей жизненной силой, тем идеалом, от которого мы, столкнувшись с грубыми реалиями жизни, невольным предательством, а то и продажностью близких людей, зачастую отворачивались в слабости и отчаянии, перечёркивали его, подчиняясь цепкой инерции прагматичного и корыстного существования, но к которому неожиданно возвращаемся – в зрелости нашей или на старости лет, понимая, что ничего лучше этих порывов, этих чувств, этого идеала у нас и не было, что все наши звания, богатства, положения в обществе, комфорты ничего на самом деле не стоят – так, пшик один! Но осознание этого, возвращение к этому бывает порой слишком запоздалым!..