Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь.
Но людям я не делал зла ,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Ю. Лермонтов.
Сколько помню себя, я всегда очень любила эту поэму.
Когда-то слушала её с голоса любимой учительницы Русской литературы Сони Шапошниковой. И она врезалась в мою память, продолжая жить своей, какой-то особенно близкой мне жизнью. Живёт и по сей день.
Казалось мне, что это сам Лермонтов именно так исповедовался перед старцем.
Не знаю слов более искренних, более трепетных, более обнажающих душу.
И потому думаю - уж если сам Лермонтов, в своём" розовом 19 веке" оставлял эти слова под вопросом:" А душу можно ль рассказать?" ,то -куда уж мне…
И главное -зачем? Это больно. Это очень больно. Это -как операция. Только во время операции кто-то тело твоё разрезает (и то чаще всего под наркозом), вынимает какие-то больные части твоего физического тела, затем вставляет новые, искусственные и зашивает. Они рано или поздно заживают и... продолжай свой бег по жизни, пока не добежишь к финишу.
А если душу обнажить? Ведь не зашьёшь её ? Так и будет до конца дней твоих кровоточить, саднить ,быть может гноиться? Нет, нет -это больно. Это просто невыносимо больно.
Конечно, это состояние души твоей, эта способность к душевному самообнажению зависят от характера , эмоциональности, от темперамента человека. И далеко не всегда, далеко не для каждого стоит проводить на себе вот такую операцию.
А ведь именно эта способность приведёт со временем лично меня к такой болезненной, такой повышенной ранимости и спасение от неё я так давно ищу, а вот найти всё никак не умею.
Ну и зачем? И нужно ли оплачивать такой ценой свой душевный непокой?
И ради кого?
Кто-то просто не поймёт . Кто-то надменно посмеётся и подумает –какая чепуха, я ведь не такой, я-то убеждён, что и я имею право на то ,”чтоб cметь СВОЁ суждение иметь".(Грибоедов ) Но лично я всё так не воспринимаю, а значит и другому это не может быть дано. По принципу -это не может быть, просто потому, что не может быть никогда.
Вот потому и воспитывал меня, шестнадцатилетнюю, через музыку мой педагог по классу фортепиано в музыкальном училище. Талантливый, глубоко думающий, концертирующий пианист, выпускник Одесской Консерватории Виктор Левинзон, он когда-то не в шутку, всерьёз вразумлял меня:
"Только меньше эмоций! Уберите свой темперамент. И Моцарт и даже Шопен были всегда эмоционально сдержанны в проявлениях своих чувств .Они никогда не переходили границы "разумной" эмоциональности. Всё -в меру. Никакой цыганщины! Никаких преувеличений! Цыганщина и классика-просто несовместимы!
Форте-это всего лишь форте, а не фортиссимо.
Долче (итал.)-это только нежно, певуче, а никак не сентиментально.
И лишь теперь, прожив жизнь, стоя почти у самого её края , я и головой и сердцем убеждаюсь в его правоте.
Удивительно,но если рассуждать дальше, вглубь, смотреть в самый корень жизни, а не только узко, в суть пианизма- всё это именно так .Людям не нужно от тебя слишком много. Уже только это ощущение- “слишком”- утомляет, раздражает, вызывает сомнение в искренности и непредсказуемость выводов.
Вот и сын мой так активно пытается перевоспитать меня:" Мама, ты в своих проявлениях заботы, доброты, внимания к людям переходишь всякие границы. Это уже становится патологией .Людям столько не нужно. Им просто нечем тебе ответить. А не поняв тебя ,не поверив в твою искренность, они отвечают тебе злом. Такова обратная сторона безразмерности добра - и в этом ты не раз убеждалась."
Но жизнь действительно меня плохо учила или вернее я была плохой ученицей. Быть может именно потому, что начала я идти по ней абсолютно самостоятельно, будучи ещё почти ребёнком, в свои 14 лет.
И я продолжала делать ошибку за ошибкой, каждый раз в кровь разбивая своё тело и неизменно- свою душу. Предполагаю, что здесь не без влияния генетики, наследственности.
А начиналось всё в далёком ( ух, сколь же далёком?!),1960 году
Я ехала скорым поездом Одесса –Москва –Ташкент –Владивосток .А для того времени это значило: двое с половиной суток до Москвы, плюс четверо с половиной суток до Ташкента.
Итого - неделя в дороге. Старый, грязный, безумно гремучий поезд. Изредка пожилая, не очень чистоплотная проводница разносила по вагону так называемый чай в мутных, слегка прополоснутых стаканах. Какие-то полузрелые (для меня просто кислые) яблоки, купленные мною прямо с подножки поезда чуть ли не целым ведром и потом с трудом поедаемые со всеми попутчиками.
"-Берите ,берите, здесь много, нам ещё трястись очень долго!"-настойчиво предлагала я.
И главное-жара .Ну просто невыносимая жара.
- "А люди говорят, что на Западе (кто-то сказал -и в Америке) в поездах есть так называемые кондиционеры, благодаря которым в вагонах совсем не жарко. Можно даже регулировать температуру -хочешь попрохладнее, а хочешь, например зимой, так потеплее…”
-Сказки какие -то, нам до этого ещё целый век тянуться .А сейчас мы попроще сделаем...
Разделись ,почти до гола. Взяли со своих полок-лежанок простыни( бывшие белые ,но давно уже серые), намочили в туалете водой и замотались в них ,как римские патриции после бани.
Полчаса -настоящий кайф .Но очень скоро, не без влияния горячего ветра, врывающегося в открытые настежь окна, простыни высыхали и значит новый поход в туалет, где уже образовалась стихийная очередь.
Так и тянулись эти дни: скучно- жарко -нудно .
Иногда почитаешь какую-то случайно взятую с собой в дорогу книгу. Но и это лень, не в силах сосредоточиться, жара кажется все мозги иссушила .Иногда с однокупейниками в карты поиграешь. Но ведь среди них часто попадаются обыкновенные карточные шуллера ,оглянуться не успеешь, как твой долг перерастает в, уж не помню по тем временам какую сумму .Вот и останавливаешь сама себя: осторожно, эти без зазрения совести до нитки разденут.
А напротив, у окна, лицом ко мне, мужчина сидит.
Молодой, симпатичный, подтянутый, от игры в карты он почти всю дорогу отказывался, что-то читал. Говорил негромко, с каким-то лёгким юмором. Нет, не сочным, одесским, таким близким моему уху, а как будто непосредственно вплетённым между обычными фразами, совсем не навязчивым. С ним было на удивление легко и в то же время как-то надёжно и защищено. Я даже сокартёжников уже через день перестала бояться. Пожалуй, такой не обманет, не предаст. Для того времени именно это понятие предательства, казалось наиболее важным, каким -то особенно существенным в жизни. Нет, не забылась к тому времени ещё ни Отечественная война, ни связанные с нею бесчисленные предательства - и подлинные и придуманные кликой Сталина.
Нет, не бравировал он своим интеллектом. Впрочем, внутренне, чисто интуитивно я его предполагала. Очень просто, без излишней суеты, в меру эмоционально, не без доли сарказма рассказывал он о своём Дальнем Востоке и слушать его было интересно.
И только смотрел на меня он как-то не так, не как обычный попутчик, чему-то улыбался, глядя мне прямо в глаза... Иногда было ощущение, что этими большими, распахнутыми глазами он именно со мной разговаривал, как будто мы были наедине, чем меня очень смущал.
Однажды, к вечеру, мы стояли в тамбуре. Из окон побежал прохладный ветерок.
Стало приятнее. Наконец, можно было снять эти идиотские простыни, одеть на себя обыкновенное женское платье и вспомнить, что ты, оказывается молодая и, как говорят, симпатичная девушка. Настроение общего покоя и какой-то безмятежности, казалось, просто разлилось во мне. И будущее виделось сейчас таким ясным, таким оптимистичным, ведь ехала-то я Замуж!
И вдруг, ну абсолютно для меня неожиданно, я услышала:" Бросайте всё. Уезжайте со мной .Вы нравитесь мне. У меня небольшая, но офицерская зарплата. Поверьте -я умею любить. Вы никогда не пожалеете об этом, на первый взгляд безрассудном поступке. Только скажите -да, и на первом же полустанке я позвоню своему командиру. Уверен- уже к нашему приезду у нас с вами,во Владивостоке будет своя квартира и мы будем ,будем счастливы".
Он так уверенно, так настойчиво повторил это "будем",что я тотчас поверила в искренность его слов. Потом, как будто добрав воздуха, продолжил: "Вы не бойтесь -я не болтун, я просто кожей чувствую- вы мой человек."
Говорил он тихо. Вероятно, опасался чужих, навязчивых ушей. Но говорил так взволнованно, так убеждённо, что на мгновение я задумалась -а правильно ли я всё делаю ? Если первый, случайный попутчик вот так растревожил меня, так увлёк своими мечтами, своими фантазиями, значит...Может не за любовью я еду, а просто к другу? Позвал - и я( от одиночества) откликнулась, а любовь я себе просто нафантазировала?! Быть может, в очередной раз сработала моя повышенная эмоциональность, моё умение опережать события? И не любовь позвала меня в эту нудную поездку а обыкновенная жажда любой другой жизни -только другой? Ведь и маму мне так хотелось освободить от себя. Она ,наконец, перестала ждать папу с фронта, со дня Победы уже прошло целых 15 лет. И вот теперь она вышла замуж, а комната по-прежнему одна и лучшее в ближайшем будущем не предвидится... Что же я делаю ? Как разобраться во всём этом? Где истина и как отличить её от моих фантазий, ведь так можно просто сломать и свою и чужую жизнь?!
-Нет, нет, нет! Именно Он этого не заслуживает! Собрала свои мысли в кулак, вслух сказала:
-"Прежде всего вы должны знать, я – еврейка. И это не может не сказаться на вашей карьере. Во-вторых, я дала слово. Меня ждёт хороший, добрый, умный, честный человек. Мне с ним интересно, мы оба люди одной крови, одной ментальности. Я просто не имею права оскорбить его чувства. Думаю, что именно он - моя судьба. И я не осмелюсь сейчас, в поезде, со случайным попутчиком всё разрушить. Спасибо вам за искренность, вы растревожили ею меня. Но в Ташкенте меня ждут, и я выйду на своей станции, каким бы грустным для меня сейчас не было наше расставание.(Почему же нахлынула на меня так неожиданно эта опустошённость? Почему так захотелось вдруг плакать? Почему...Почему... Почему? Ничего не поняла.
А ведь и вправду: “А душу можно ль рассказать?» )
Я действительно вышла из этого поезда в Ташкенте.
Мой будущий муж меня не встречал. Встретили его родители.
Как оказалось - именно в это время он был в очередной горной экспедиции .
(Той первой ,одинокой ночью ,в пока ещё совсем для меня чужой постели, я почему-то вдруг вспомнила Стефана Цвейга. Его рассказ" Амок" во мне всегда, почти на подсознательном уровне вызывал какое-то душевное смятение).
И так будет, увы, ещё не раз и не два, именно тогда, когда я буду особенно остро в нём нуждаться.
И всё же… И всё же - я никогда, (а может почти никогда?!) не пожалела, что именно так , а не кардинально иначе, распорядилась тогда своей жизнью.
Мне было 22 года.