Результат профессора Реброва. Хочется жить...

Луков П.Н.


Результат профессора Реброва.
(Научно-фантастическая повесть)


Хочется жить…
(Политологический триллер)



Предисловие.

Данная книга включает в себя две фантастические повести. Первая представляет собой естественнонаучную фантастику, а вторая – политологическую.
Повесть «Результат профессора Реброва» написана скорее в жанре детектива, где необычные происшествия случаются в ходе уголовного расследования. Действие происходит под Москвой в середине 70-х годов ХХ века. Это была достаточно спокойная для страны эпоха, когда простые люди были заняты своим трудом, мало обращая внимания на политические и идеологические факторы в жизни страны. Поэтому только повседневная сельская жизнь нашла своё отражение в данном произведении. Соответственно представлены и люди труда. Автор также пытался показать образ советского милиционера, который остался в памяти тех, кто хорошо помнит ту эпоху. В повести нет как таковых положительных или отрицательных героев. Каждый из них наделён многими позитивными чертами, но в разных ситуациях ведут себя по-разному. Например, профессор Ребров, пойдя на преступление во имя науке, сильно беспокоится за судьбу своего друга детства Желудкова, а Коновалов, подозреваемый в производственной халатности, приведшей к трагическим последствиям, тяжело переживает смерть своего бывшего одноклассника Реброва. И все трое при этом – уважаемые на селе люди. Разными предстают и работники милиции. Даже принципиальный следователь Фахтуллин иногда теряет самообладание и впадает в депрессию.
Что же касается самой научно-фантастической сущности произведения, то здесь автор намеренно не отразил современные достижения в области онкологии, речь о которой проходит почти через всю повесть. Кому-то рассуждения Реброва могут показаться не совсем научными, но, учитывая состояние медицинской науки того времени, нельзя было ещё точно сказать, как будет выглядеть диагностика и лечение такого рода заболеваний. Это сейчас можно сказать, что применение Ребровым некоторого «вещества» очень напоминает современную химеотерапию. Но Ребров ставил проблему шире. Он намеревался полностью преодолеть раковую болезнь, как когда-то человечество одолело натуральную оспу. А эта задача ещё не выполнена до сих пор. Поэтому достижения Реброва и сейчас ещё выглядят фантастикой.
Касаясь ещё раз персонажей повести, хочу сказать, что они сами, разумеется, вымышлены. Но здесь упоминается и самое настоящее историческое лицо, с которым, согласно сюжету, был лично знаком профессор Ребров. Это - не кто иной, как всем известный академик Блохин Н.Н. (в повести – профессор). Такая увязка не носит случайного характера и предназначена для того, чтобы художественно увязать происходящие события с исторической реальностью.
Вторая повесть «Хочется жить…» составлена в жанре политологического триллера. Действие произведения проходит в вымышленной латиноамериканской стране, где произошла кровавая майская революция, при которой главный герой Андре едва не стал её очередной жертвой. Описание самой революции отражено в разных позициях. Сначала, как её воспринимает сам Андре, а впоследствии – как её объясняет ему профессор Сальватьеро. Сам Андре – герой тоже неоднозначный. С одной стороны, он – усердный служака, находящийся на хорошем щиту у своего начальства, образованный и грамотный специалист. С другой – нерешительный и робкий, морально не готовый ни с кем разделить свою судьбу. Он совершенно, например, не пытается ничего предпринять, когда на его глазах убивают прежнего сослуживца. На этом фоне удивительно спокойным выглядит бывший учитель Андре профессор Сальватьеро, который в состоянии, не смотря на тревожность времени, объективно и научно подойти к описанию происшедших событий. В этом заключена основная цель повести – дать научное объяснение революции художественными методами. Насколько это удалось автору, пусть ответит сам читатель.




Результат профессора Реброва.

(Научно-фантастическая повесть)


Влюблённая пара.

Двое в темноте пробирались сквозь кустарниковые заросли ещё не старого леса. Но, лишь только рядом находясь с ними можно было определить, что – парень и девушка. Что ж, прогуляться в тёплый августовский вечер – дело весьма приятное, а тем более для молодой пары, хотя в это время уже не пели соловьи. Ведь здесь, в Подмосковье, такие вечера в это время выпадают нечасто, так что для этих двух молодых сельских жителей остаться в такой вечер наедине – большая удача. Эх, нетерпеливая и беззаботная молодая жизнь! Хоть короткая, но счастливая. Мимолётная, но не забываемая.
Сейчас я их вам представлю: Геннадий Сорока и Галина Масленникова. Он – механизатор, она – оператор-птицевод. Он – светловолосый с голубыми глазами, богатырского телосложения. Она – русая, невысокая и хрупкая на вид, но довольно энергичная, как почти все деревенские девушки. Когда они смотрят друг на друга, то лица обоих сразу осветляются улыбками. Оба глубоко дышат, наполняя лёгкие тёплым, свежим воздухом, полным ароматами ещё не опавшей листвы. Давайте прислушаемся к их разговору.
- Что, Галя, страшно ночью в лесу?
- С таким богатырём как ты мне ничего не страшно.
- А я вот возьму сейчас и отойду куда-нибудь в сторону. Не испугаешься?
- Не испугаюсь.
- Сейчас посмотрим,- и Геннадий стал медленно удаляться от стоявшей неподвижно Галины.
Однако та тут же схватила его за руку.
- И ты оставишь меня одну? Кавалер!
- Нет, Галя, теперь я тебя не оставлю.
После этого он пытался обнять её, но Галина сразу отступила.
- Э-э, не спеши,- сказала она,- больно быстр.
- А когда же, Галя?
- А знаешь, как в старину было: пока урожай не пожнешь, свататься не приходи.
- Да разве долго нам его убрать? Одна наша бригада чего стоит. Да что бригада, когда я с Соловкиным дядей Костей почти двойную норму всегда выполняем. Недаром прошлый год мы на районной доске почёта висели.
- Так ведь твой комбайн ещё в мастерской.
- Ну и что? Он ведь почти готов. Завтра, вот увидишь, я буду на нём выезжать.
- Выезжай, выезжай, да смотри в воротах не застрянь.
- В жизни не застряну.
- Ну, желаю удачи.
- Спасибо, - и оба тихо засмеялись.
- Всё, мне пора домой,-  чуть ли не категорично сказала Галя.
- Я провожу тебя,- в том же тоне произнёс Геннадий. И обоим снова стало смешно…
Он ещё долго потом стоял, спрятавшись за ветками, чтобы его не видели, и смотрел, как Галя медленно приближалась к крыльцу своего дома. Стоял ещё после того, как она закрыла за собой дверь. И этот неприятный дверной скрип словно приклеил Геннадия к тому месту, на котором он расстался с Галиной. Он стоял и глубоко дышал. Стоящие возле него деревья и кустарники стали в этот момент для него словно родными. Никто, кроме них не видел его встреч с Галей. Никто, кроме них не слышал их разговора и никто, кроме них не сможет так свято хранить эту тайну, одну из самых сокровенных человеческих тайн – тайну любви. Он стоял и смотрел, словно ожидая, что Галина вот-вот выйдет, подойдёт к нему, и они снова окажутся вместе, вдвоём среди лесного мрака, где их могут видеть только берёзы и ели, да ночные обитатели наших лесов. Но вот в доме Масленниковых гаснет свет, а Геннадий всё продолжает стоять на прежнем месте. Не смея нарушить лесную тишину, как будто предчувствовал, что не будет в его жизни больше таких минут, что эта встреча стала для них последней, что случится на следующий день непоправимое…

Чрезвычайное происшествие.

- Обвал в мастерских!- этот клич, словно молния, разнёсся по всему селу. Люди то с полей, то с ферм, то из своих домов, как по набату, стали к месту происшествию.
Казавшееся с виду небольшим, помещение мастерских всё же было достаточно просторным. Хотя людей там скапливалось всё больше и больше, тесноты всё же не наблюдалось. Постепенно там образовывался всё более тесный круг, в центре которого возле груды мешков неподвижно лежало тело Геннадия Сороки. Каждый вошедший сразу замирал, когда его взгляд касался мёртвого тела. И лишь только двое из всей толпы выделялись как-то особенно. То ли потому что они немного вышли из круга, нарушив его почти ровное очертание, то ли их лица казались наиболее помрачневшими от надвигающейся скорби.
Этих людей знали не только в этом селе. Один – директор совхоза Коновалов, второй – начальник мастерских Желудков. Было впечатление, что все собравшиеся ждали, что эти двое должны что-то сказать. На самом деле ждали они не этого – вот-вот должна подъехать милиция.
- Стой, Галя, не надо,- услышав эти слова все обернулись и увидели, как один человек удерживал Галину Масленникову, когда она тщетно пыталась вырваться из его рук.
- Пустите меня, дядя Костя, я хочу к нему,- рыдала Галина.
- Не надо, Галя, тебе к нему,- успокаивал тот,- ему ты уже не поможешь.
Галина перестала вырываться и покорно уткнулась в плечо «дяде Косте».
- Гена… Гена… Родной ты мой… Любимый,- всхлипывала она.
- Иди домой, Галя, не мучай себя,- «дядя Костя» погладил её по голове и жестом попросил стоявших рядом людей расступиться.
Галя, закрыв лицо руками, продолжая всхлипывать, медленно, иногда останавливаясь, вышла из мастерских.
Но вот раздался звук тормозящей машины, и все присутствовавшие повернули головы в сторону двери, а Коновалов и Желудков сквозь толпу стали быстро пробираться к выходу. Буквально через минуту начальник мастерских и директор совхоза вместе с сотрудниками милиции быстрыми шагами, словно наперегонки, вошли в помещение, и эхо их шагов тут же разнеслось в этой мёртвой тишине. Кольцо людей в этот момент разомкнулось, освобождая дорогу.
Трое, одетых в форму милиции, и один в «гражданке», молча обступили тело погибшего. Один из них, с двумя сержантскими лычками, достал фотоаппарат и начал настраивать объектив.
- Так, значит, завалило мешками с цементом?- прервал молчание старший лейтенант, возглавлявший, по-видимому, оперативную группу,- а где участковый?- обратился он к Коновалову.
- Послали за ним,- негромко ответил тот.
- За смертью послали,- недовольно проговорил старший лейтенант,- он уже давно здесь должен быть. Кто начальник мастерских?
- Я,- отозвался Желудков.
- А фамилия, имя и отчество у вас есть?
- Желудков Виктор Иванович.
- Так вот, Виктор Иванович, как они,- старший лейтенант показал на мешки с цементом,- могли обвалиться?
- Не знаю, товарищ старший лейтенант, не видел.
- Для вас я Фахтуллин Ринат Ибрагимович,- назвал себя старший лейтенант,- это первое. Во-вторых, полюбуйтесь, к чему привело ваше «не знаю». Есть очевидцы?
- Можно я скажу,- над толпой поднялась чья-то рука.
- Подойдите сюда,- сказал Фахтуллин, и перед ним предстал солидный на вид мужчина, тот самый, который несколько минут назад успокаивал Галину.
- Соловкин Константин Иванович, из одной бригады с Геннадием. Я… Я видел, как всё произошло.
- Сергей Николаевич,- Фахтуллин обратился к человеку в «гражданке»,- записывайте, пожалуйста.
Тот молча вытащил блокнот с авторучкой и произнёс:
- Я готов, Ринат Ибрагимович.
- Слушаем вас,- сказал старший лейтенант Соловкину.
- Геннадий готовил здесь к уборочной свой комбайн, а когда тот был готов, то он хотел сегодня на нём выехать. Но выход загораживали эти мешки, точнее один мешок, который торчал из всей кучи. Сорока стал вытаскивать его, но тут повалились остальные мешки и Геннадия, того, завалило. Мы, мужики, растащили, конечно, мешки, но он был уже мёртв.
Соловкин кончил речь, и на какое-то мгновение вновь воцарилась тишина.
- Как же он его вытаскивал, ведь мешок, судя по его размерам, не лёгкий?- спросил Сергей Николаевич.
- Так он же у нас здоровый детина… Был…,- не оборачиваясь, произнёс Соловкин.
- Сергей Николаевич,- заговорил Фахтуллин,- вы как эксперт проведите, пожалуйста, необходимое расследование, а после мне сообщите.
- Хорошо, Ринат Ибрагимович,- ответил эксперт.
- А как эти мешки были уложены, что все разом и повалились?- этот вопрос Фахтуллин задал Желудкову.
- Как привезли, так и сложили,- ответил тот.
- Проще сказать, навалили как попало,- отрезал старший лейтенант,- поедите со мной в район, там будем разбираться. Рудов, ты всё сфотографировал?
- Так точно,- ответил ему младший сержант, упаковывая свой фотоаппарат.
- Дайте мне пройти,- кто-то пробирался сквозь толпу людей.
- Уж не Федьков ли?- стараясь разглядеть, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, старший лейтенант.
- Так точно, я, товарищ старший лейтенант. Младший лейтенант Федьков!
- Где пропадали, товарищ младший лейтенант?
- Виноват, товарищ старший лейтенант, грибы в лесу собирал.
- Много ль нашёл?
- Да нет, не много… Да я, товарищ старший лейтенант, не знал, что такое могло случиться.
- Я потом поговорю с тобой, Федьков, а сейчас помогите мне в расследовании,- сказал Фахтуллин,- нет там ещё «скорой помощи»?
- Сейчас только приехала, товарищ старший лейтенант,- ещё не отдышавшись проговорил Федьков.
- Только приехала? Вот так «скорая», что дождёшься не скоро. Пусть забирают тело,- распорядился Ринат Ибрагимович,- родители его знают об этом?
- Знают,- раздался чей-то голос,- мать впала в беспамятство, а отец рядом с ней остался.
- Тем лучше. Нечего им смотреть на это зрелище. Ну, вот и доктора,- Фахтуллин посмотрел на вошедших людей в белых халатах.
Двое из них несли носилки. За ними шёл низкого роста, лысоватый, в белом халате, врач. Мимоходом он поздоровался с одетым в чёрный костюм человеком, темноволосого и в очках, который своим довольно интеллигентным видом выделялся среди других. Эта сцена привлекла внимание многих. Этот, в чёрном костюме человек, считался гордостью на селе. Он здесь родился и вырос в простой крестьянской семье, а ныне – доктор медицинских наук, профессор. Никто сразу не заметил, как он вошёл в мастерские, но знал его здесь каждый. Все знали, что он живёт в Москве, заведует кафедрой в одном из медицинских институтов, является крупным специалистом в области онкологии. Звали его Ребров Борис Игнатьевич.
Тем временем тело Сороки завернули в белую простыню и аккуратно уложили на носилки. Люди постепенно стали отходить в сторону, чтобы дать возможность медицинским работникам вынести тело из мастерских. Когда же носилки вынесли, люди тоже стали понемногу расходиться.
Пока Фахтуллин о чём-то разговаривал со своими сотрудниками и Желудковым, Коновалов подошёл к Реброву.
- Здравствуй, Борис,- он подал руку Реброву,- ты не ко мне?
- Приехал на родину, да вот застал…
- Да, не вовремя ты здесь. Хоть и профессор, но мёртвому уже не поможешь.
Ребров в ответ только вздохнул.
…Соловкин, сморщив лицо, посмотрел вслед уезжавшей «скорой» и направился  подальше от мастерских.
- Костя,- услышал он знакомый голос жены,- горе-то какое.
- Да, Мария,- оборачиваясь произнёс Соловкин,- и сам погиб, и родителей горем убил. Да и невеста его, Галька, тоже, небось, убивается.
- Ох, такой молодой ведь,- вздохнула Мария, но тут же взяла мужа за руку,- гляди, Кость, никак Желудкова в милицию повели.
Соловкин обернулся и увидел, как Желудков садился в жёлтый милицейский «уазик».
- Ну, теперь, наверное, посадят,- словно кого-то упрекая, произнёс Соловкин.
Он и жена ещё постояли с минуту, пока не уехала милицейская машина. Люди постепенно расходились от стен мастерских, где остались стоять лишь двое, о чём-то переговариваясь друг с другом. Это были Коновалов и Ребров.

Загадочное исчезновение.

Фахтуллин мерным шагом шёл по сельской улице, не обращая внимания на пробегавших мимо ребятишек. Ему действительно было о чём задуматься. Уже вторая неделя была на исходе после того трагического происшествия. Расследование велось всё как будто по порядку, да вот опять проблема – исчез Соловкин. Опять пришлось старшему лейтенанту оставить свой кабинет и ехать в это злополучное село.
Итак, оставив машину на попечение водителя возле небольшого озерца на окраине села, Фахтуллин подошёл к дому Соловкина. Войдя через дворовую калитку, старший лейтенант покосился вначале на заливающуюся лаем, сидящую на цепи овчарку, а затем быстро поднялся по ступенькам крыльца.
- Проходите, проходите,- встретила его Мария.
В уютной комнате, куда привела его хозяйка, он поставил на стол бордового цвета «дипломат» и стал выкладывать из него свои документы.
- Я сотрудник районного отделения уголовного розыска старший лейтенант Фахтуллин,- представился он.
- А как, простите, вас звать?- не делая паузы, спросила Мария.
- Ринат Ибрагимович.
- Присаживайтесь, пожалуйста, Ринат Ибрагимович,- пригласила хозяйка, и они оба сели за стол.
- Если я не ошибаюсь, вы и есть Мария Фёдоровна?
- Да, это я. Соловкина Мария Фёдоровна.
- Это вы подали заявление в отделение милиции, что у вас пропал муж – Соловкин Константин Иванович?
- Да, я. То есть я сказала об этом Мише Федькову, нашему участковому.
- Я так понял, младшему лейтенанту Федькову,- поправил её Фахтуллин.
- Да, лейтенанту Федькову,- исказив звание проговорила Соловкина,- но мы все по привычке зовём его Мишей. Он же у нас в селе рос.
- Но почему вы решили, что ваш муж пропал?
- Он в тот день пошёл в лес за грибами и… не пришёл,- Мария достала носовой платок и стала вытирать то и дело появляющиеся на глазах слёзы,- ни к обеду, ни к ужину. А вечером пошёл дождь. Сначала я решила, что он заночевал у родственников в соседней деревне, но он не пришёл ни на второй, ни на третий день. А ведь он у меня полевой работник. Да и пора сейчас такая, яровые созрели и не только, страда началась. Костя к уборочной свой комбайн готовил, и не мог же он всё вот бросить и уйти. Всех родных обегала, а его нигде нет, и никто ничего не знает. Вот тогда я и пошла к Мише Федькову, и рассказала всё.
- Так, понятно,- задумался Фахтуллин,- поступили вы правильно, а я со своей стороны могу сообщить только то, что в больницах и моргах его нет, органами нигде не задерживался. Так что, скорее всего, жив и здоров,- видимо желая как-то подбодрить страдающую от горя женщину, добавил следователь.
- Был бы хотя бы жив,- вздохнула Мария Фёдоровна.
- Скажите, а в какие места он ходит за грибами?
- Да у нас тут большой лес. Костя грибных мест никогда не искал, везде ходил. Он же эти леса с детства знает. Пройдёт даже там, где пролезть, казалось бы, невозможно.
- Волков-то здесь нет?- не зная для чего спросил Фахтуллин.
- Да Бог с вами, Ринат Ибрагимович, здесь же каждый второй мужик охотник. Где ж тут волку-то взяться? Кабы появились, давно бы перестреляли.
- А ваш супруг тоже охотник?
- Да, охотник.
- Ружьё есть?
- Есть, там у него, в железном ящике лежит. Но вы только не подумайте ничего, Ринат Ибрагимович, оно у него зарегистрированное.
- Я не об этом. Но, может, вы мне его покажете всё же.
- Пожалуйста,- они оба встали, и хозяйка проводила Фахтуллина к тому ящику, что стоял в той же комнате в дальнем углу.
Мария взяла ключ и открыла ящик. Фахтуллин наклонился и принялся ощупывать брезентовый футляр.
- Да, ружьё на месте,- выпрямился Ринат Ибрагимович,- ну давайте опять к столу.
Они подошли к столу и молча сели.
- Насчёт этого у нас всё в порядке, Ринат Ибрагимович,- продолжала хозяйка,- ведь Костя – председатель здешнего охотколлектива и охотится только по правилам.
- Ну зачем же вы опять так волнуетесь, Мария Фёдоровна,- видя, что Соловкина снова закрыла глаза своим влажным носовым платком, стал успокаивать её Фахтуллин,- я же совсем не об этом. Здесь просто возможны разные варианты, а я обязан всё проверить.
- Да, да, я понимаю.
- Двое,- немного успокоившись сказала Мария,- Андрюша и Наташа.
- Взрослые?
- Да где там. Наташа, правда, уже в восьмом классе, а вот Андрюша только в пятом.
- А сейчас где они?
- Да у сестры моей, в Неждановском. Там хоть речка есть, а у нас только два пруда, да и те небольшие.
- Они знают, что отца нет дома?
- Нет, я не говорила. Да что это мы так с вами, Ринат Ибрагимович? Может, я чайку поставлю?
- Спасибо, не надо. К тому же у меня больше вопросов к вам нет. Спасибо, что тепло приняли. Вот прочтите и распишитесь, пожалуйста, что с ваших слов всё записано верно,- Фахтуллин протянул ей протокол допроса.
Мария Фёдоровна, видимо, испытала такое сильное волнение, что даже не заметила, как следователь записывал её показания. Но подписала их, так и не прочитав.
Ещё раз поблагодарив и попрощавшись, Фахтуллин вышел из её дома и быстрыми шагами пошёл в сторону калитки. Соловкина, стоя у окна, немного проводила его взглядом, затем молча села за стол и тихо зарыдала.

Страшная находка.

- Дядя Кузьма, посмотрите, какой я гриб нашёл!
По лесу бежал, перепрыгивая, как заяц, небольшие кочки, рыжеволосый мальчуган, держа в руках средних размеров красавца-боровика.
- Молодец, Егорка,- погладив по голове ребёнка, произнёс пожилой крестьянин,- самый вкусный гриб нашёл.
- А у меня уже два таких!- выкрикнул где-то из-за кустов другой мальчишеский голос.
- Ну и молодцы, будет что домой принести,- похвалил ребят Кузьма.
Этого человека все уважали в селе. И взрослые, и дети. Со всеми он находил общий язык. А местные мальчишки, увидев его, сбегались к нему гурьбой. Да и он сам любил всегда о чём-нибудь поговорить. Ему, как бывшему фронтовику, всегда было о чём рассказать. Дети его звали дядей Кузьмой, а остальные – просто Антипычем.
- А вот и я нашёл белый гриб,- сказал он,- Егорка, смотри, не убегай далеко, чтоб давеча тебя опять не искали.
- Не, не убегу, дядя Кузьма.
Да, Антипыч любил брать детей в лес, а родители, зная, что с их чадами рядом находится дядя Кузьма, никогда не волновались.
- Дядя Кузьма… дядя Кузьма,- опять к нему бежал этот непоседливый Егорка,- там дядя какой-то… мёртвый.
- Где ты его видел?
- Да вон там, за кустами.
- А ну, показывай,- и Антипыч мелкими, но быстрыми шагами поплёлся вслед бежавшему мальчику.
Когда они подошли к тому месту, мальчик быстро отвернулся и прижался к ноге Антипыча. Другой мальчик боязливо выглядывал из-за его спины. Перед их взором предстало распластавшееся  мёртвое тело с развороченной шеей, над которой целой стаей кружилась мошкара.
- Господи Иисусе, пресвятые угодники!- спешно перекрестился Антипыч,- да ведь это никак сам Костя Соловкин. Царствия тебе небесного! Кто ж тебя так? Егорка, слышь, я тебе говорю, беги в село и найди Федькова. Скажешь, дядю Костю Соловкина мёртвого нашли. Слышишь? Нет? Скажи только ему и никому больше. Понял?
- Ага, п… понял,- чуть заикнувшись сказал мальчуган, медленно пятясь от страшного места.
Да живее, ты. А ты, Димка,- сказал он второму,- беги к дороге и жди милицию. Я сам здесь останусь.
Тот только кивнул и быстро скрылся за кустами.
- Эх, господи, господи. Да что ж такое творится,- проговорил Антипыч, глядя вслед убегавшим мальчишкам.
…Фахтуллин прибыл туда не один. С ним были те же два сержанта и эксперт. Оставив на дороге жёлтый «уазик», они пешком пробрались к тому месту, где их уже ожидал Федьков.
- Вот здесь, товарищ старший лейтенант,- показывая правой рукой в сторону изуродованного тела, постоянно повторял Федьков.
- Да-а, печально,- потянул Фахтуллин,- а ты уверен, что это он?
- Да как же, товарищ старший лейтенант. Он это, Солдовкин. Я дядю Костю с детства знаю, да и Антипыч, ну тот, что нашёл его, тоже опознал.
- Это кто ещё за Антипыч?
- Да сосед мой, Воронов Кузьма Антипович, В нашем совхозе работает.
- Понятно, но экспертиза всё равно должна провести расследование. А где он, кстати, твой Антипыч?
- Я отпустил его, товарищ старший лейтенант, но вы не беспокойтесь, он никому ничего не расскажет.
- Это хорошо, если он сдержит своё слово. Но не дай Бог, если всё село сюда сбежится, тогда держись у меня!
- Да что вы, товарищ старший лейтенант, Антипыч всегда своё слово держит. Ветеран, всё-таки.
- Так, что у тебя,- не обратив особого внимания на последние слова Федькова, обратился к эксперту Фахтуллин.
- Очень странно, Ринат Ибрагимович,- оторвавшись от кропотливой работы, начал объяснять эксперт,- смерть наступила от большой потери крови в результате ранения в шею в районе сонной артерии. Похоже, повреждена и щитовидная железа. Дыхательные пути тоже нарушены. Смерть наступила, скорее всего, три дня назад.
- Но так что здесь странного?- недоумённо спросил Фахтуллин,- скорее всего, так оно и есть.
- Здесь странно то,- продолжал эксперт,- что шея, скорее всего, была повреждена зубами, но маловероятно, что это были волк или собака.
Фахтуллин даже дёрнул головой.
- Я не совсем вас понял, Сергей Николаевич,- сказал он,- вы хотите сказать, что в лесу завелись людоеды?
- Да Бог с вами, Ринат Ибрагимович, какие могут быть людоеды. Но ничего конкретного я пока утверждать не могу. Нужно исследование в криминальной лаборатории.
- И впрямь, товарищ старший лейтенант,- ввязался в разговор Федьков,- у Соловкина силы будь здоров было. Никакая овчарка бы с ним не сладила, а волков и медведей здесь нет.
- Верно говоришь, Федьков. Но ты сам видишь, какое тут дело. Нелепица.
- Так то оно так, но кто же ему тогда горло перегрыз? На такого здоровяка, как дядя Костя не каждый напасть отважится.
- Но ты сам же видишь, что кто-то напал,- продолжал Фахтуллин,- но надо всё-таки выяснить кто. Что я буду в районе-то докладывать? Шёл, собирал грибы, всретился неизвестно с кем, и тот перегрыз ему горло. А мне что на это скажут? Зря получаете зарплату, товарищ старший лейтенант. Нет уж, вы, Сергей Николаевич, всё тщательно обследуйте. Следов много?
- Следов, Ринат Ибрагимович, очень мало, да и те практически не разобрать. Сильно размыло дождём.
- И всё же, что возможно, надо ещё сделать,- заключил Фахтуллин и, затем, повернувшись к сержантам, крикнул,- Рудов!
- Я!- коротко отозвался тот.
- Ты всё полностью заснял?
- Так точно.
- Фотографии нужно сделать как можно быстрее. Они как воздух будут нужны для экспертизы.
- Товарищ старший лейтенант,- сказал второй сержант,- «скорая помощь» приехала.
Федьков и Фахтуллин обернулись и увидели двух людей в белых халатах, которые спешно несли пустые носилки.
- Как всегда, с опозданием,- проговорил старший лейтенант и, повернувшись к эксперту, продолжал,- Сергей Николаевич, прошу вас, проведите тщательнейшее исследование и доложите о нём как можно раньше.
- Сделаю, Ринат Ибрагимович,- вздохнул эксперт.
- Ты тоже меня понял?- обратился Фахтуллин к Рудову.
- Так точно, товарищ старший лейтенант.
Ринат Ибрагимович  не спеша снял фуражку и вытер со лба пот. Потом взглянул на часы.
- Так,- сказал он,- через два часа всем собраться у меня. Есть вопросы?
Но все присутствующие ответили только молчанием.

Приход мертвеца.

Каждый вечер Антонина Степановна молилась на икону Николая Чудотворца, которая с незапамятных времён стояла на небольшой полке в тёмном углу гостиной. Хотя Антонина Степановна и считала себя верующей, постов и праздников всё же не соблюдала, да и церковь посещала весьма редко, разве что на Рождество и Пасху.
- …да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли,- проговаривала, стоя на коленях, Антонина Степановна.
Сзади неё, облокотившись о приоткрытую дверь, стояла её дочь Галина, та самая Галина Масленникова, ещё не пришедшая в себя после гибели Сороки, после его грустных похорон. Галя молча наблюдала, как изливалась молитва  её матери, не зная как ей самой утешить свою печаль. Она бы, наверное, всей душой также помолилась бы на коленях перед святым образом, лишь бы избавиться от своих тяжёлых дум, угнетавших её мыслей. Даже после похорон Геннадия она никак не могла осознать до конца такой потери. Он всё казался ей живым, и она так жаждала увидеть его в каждом переулке, на каждом углу. Даже на его похоронах ей всё казалось, что он, находясь в гробу, смотрит на неё и вот-вот улыбнётся. А когда могилу уже засыпали землёй, ей мерещилось, что она слышит его ласковый голос, раздающийся из-под деревянной крышки, которая вот-вот скроется из виду, не давая Галине понять, что она видела его лик в последний раз. А ведь как бы хотелось её ещё раз увидеть, хотя и не родного, но очень дорогого ей человека, но она только стояла и плакала, прижавшись к плечу своей матери. Она с удовольствием помолилась бы за то, чтобы не носить в себе этих душевных терзаний, не испытывать таких страданий, также, как и её мать, обратилась бы к тому, чей безмятежный лик глядел из-за тлевшей лампадки, и молитвой перед кем утешалась её мать. Но, увы, подобные чувства Гале были не свойственны, и сила молитвы была ей, прямо говоря, не понятна.
- …и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого, ибо твое есть  царство, сила и слава, ныне и присно, и в веки веков. Аминь,- закончила Антонина Степановна, и ещё раз поклонилась святому углу.
- Стол накрыт, пойдём ужинать,- тихо проговорила Галя.
- Иду, дочка,- поднимаясь с колен, промолвила Антонина Степановна.
Галина села за стол, а её мать немного отодвинула от себя салатницу и тоже стала садиться, как вдруг до них донёсся скрип открывающейся двери.
- Ты кушай, а я взгляну,- сказала Антонина Степановна и вышла из кухни.
Галя тихонько положила вилку на стол, желая, видимо, дождаться матери. Но вдруг Антонина Степановна пронзительно вскрикнула, после чего раздался из-за двери невнятный грохот. Галина мигом вскочила со стула и выбежала из кухни.
Первоначально она ничего не поняла, увидев  лежащую на полу без сознания мать. Но, подняв голову, сразу оцепенела. К ней приближался не кто иной, как… Гена Сорока. Весь посиневший, с крупными неподвижными глазами, в перепачканном кровью своём погребальном костюме, он производил крайне жуткое впечатление. Увидев его, Галя на  мгновение закрыла лицо руками.
- Гена, Гена… Ты не умер? Разве тебя… Не подходи… Не подходи ко мне!- закричала запуганная до смерти девушка. Но пришелец, не обращая никакого внимания на её крики, спокойно перешагнул через неподвижно лежащую Антонину Степановну, схватил одной рукой Галину за голову, а другой – за левое плечо. Девушка только охала, пытаясь вырваться из цепких рук пришельца, но тот, не обращая внимания на её сопротивление, как матёрый хищник вцепился в её горло зубами. Галя резко вздрогнула и, последний раз охнув, повисла без движений на руках пришельца, а тот, как ни в чём не бывало, с особой жадностью стал глотать вытекающую из разорванной шеи кровь…
Антонина Степановна быстро пришла в себя. Но когда она очнулась, ужасного пришельца уже не было дома, но, увидев окровавленную дочь, попятилась сначала назад, а затем с криком выбежала на улицу: «Люди, Люди!.. Помогите… Там… Там дочка моя».
Первыми на её крик прибежали гулявшие неподалёку сельчане. Одни стали успокаивать Антонину Степановну, другие побежали к ней в дом. Затем приходили ещё и ещё…
- Егорка, Егорка,- стоя на крыльце дома Масленниковых, кричал Антипыч, пытаясь отыскать взглядом в толпе знакомого мальчугана.
- Здесь я, дядя Кузьма,- поднялась детская рука.
- Родимый, беги скорее к Мишке Федькову. Несчастье, скажи, у Масленниковых.
- Бегу!- крикнул мальчик и помчался прочь.
Федькова долго ждать не пришлось. Быстро оценив обстановку, он сразу начал давать свои распоряжения.
- Люди, люди… без паники… В дом никому не входить. Я сам всё сообщу в районный отдел милиции. Антипыч!
- Здесь я,- отозвался тот.
- Антипыч, дорогой,- Федьков даже подбежал к нему,- прошу тебя, последи за порядком. Я всё сообщить должен.
- Иди с Богом, не беспокойся,- сказал Антипыч,- всё будет в порядке.
- Я быстро, Антипыч,- крикнул, убегая, Федьков.
Люди, собравшиеся возле дома, посматривали то на убитую горем Антонину Степановну, которую успокаивала какая-то старушка, то на входную дверь, словно ожидая, что кто-то из-за неё выйдет. Сам же Антипыч сел на ступеньки крыльца и молча достал сигарету.
… Никто не расходился до приезда районной милиции. На этот раз вместе с Фахтуллиным прибыл ещё один человек, держа на поводке тёмно-серую овчарку. Они аккуратно ввели собаку в дом и вскоре поспешно оттуда вышли, едва не сбив с ног Антипыча.
- Раздан взял след,- крикнул хозяин собаки.
- Спустить собаку!- крикнул Фахтуллин,- Федьков, ты тоже с нами.
Освободившись от поводка, собака быстро нырнула в лесную чащу, и те трое мгновенно устремились за ней. Где-то через минуту они полностью скрылись среди деревьев.
- Всё, люди добрые, по домам давайте,- стал уговаривать людей Антипыч,- теперь без вас разберутся.
Но люди остались стоять на месте до тех пор, пока не приехала «скорая помощь» и не увезла бедную Антонину Степановну и тело её дочери.
…Раздан тем временем упорно бежал по следу, ловко пробегая между деревьями. След не был прямым, и собака бегала, постоянно меняя направление. Фахтуллин, явно превосходивший в беге своих сослуживцев, намного ушёл вперёд. Чётко ориентируясь по голосу собаки, он, пожалуй, не хуже её прошмыгивал среди деревьев и кустарников. Но тут с резкого тявканья собака вдруг перешла на звонкий лай, оглашая им весь лес.
«Нашёл!»- мелькнуло в голове у Фахтуллина, и он сразу ускорил бег. Раздан тем временем перешёл с заливистого лаянья на рычание, по-видимому, вступив с кем-то в единоборство. Фахтуллин выбежал на небольшую поляну и с ужасом увидел, как собака пыталась одолеть здорового детину. Старший лейтенант поспешно стал вынимать пистолет. Тут Раздан жалобно пискнул и свалился поверженным у ног соперника. Фахтуллин, на миг забыв, что у него в руках оружие, легонько опешил: на него шёл атлетического сложения человек, изрядно испачканный кровью. Когда субъект зашипел и поднял вверх руки, как бы намереваясь схватить Фахтуллина, раздались три подряд громких выстрела. Огромный детина, сделав последний шаг, свалился навзничь, а старший лейтенант медленно опустил ещё дымивший пистолет.
Тут вскоре подбежал хозяин собаки и сразу направился к лежащему животному.
- Раздан…Раздан,- приговаривал он, осматривая труп овчарки.
Вслед за ним появился и запыхавшийся Федьков.
- Да ведь… Да это же… Да это же сам Сорока,- еле переводя дыхание бормотал Федьков, показывая на тело убитого.
Фахтуллин, не обращая на них внимания, также посмотрел  на поверженного им атлета, а затем, словно командуя, произнёс: «В район!».

Пустой гроб.

Заросшее деревенское кладбище напоминало издали берёзовую рощу. Белоствольные красавицы одна за другой стояли между могил. Последние были немного отдалены друг от друга, и между железными ограждениями тесноты не наблюдалось. Как и на других кладбищах, здесь было тоже тихо, но сегодня эту священную тишину нарушали два усердно работающих могильщика.
- Я всё-таки должен выяснить, что это был за Геракл,- продолжал разговор Фахтуллин, постоянно поглядывая на стоявших возле него эксперта и младшего лейтенанта Федькова, то на Коновалова, который неустанно следил за работой могильщиков,- не мог же и впрямь этот Сорока воскреснуть. Вы, Алексей Григорьевич, точно уверены, что погребённый здесь есть именно Геннадий Сорока?
Услышав вопрос Фахтуллина, Коновалов сразу обернулся.
- Считаю, что сомнений быть не может. Хоронили его здесь всем селом, да и из других сёл тоже люди были,- заключил он.
- Так ведь и Антонина Масленникова его тоже хоронила. Но она однозначно утверждала, что к ним тоже вошёл Геннадий Сорока,- возразил Фахтуллин.
- Она ещё, наверное, не оправилась после смерти дочери,- отстаивал свою точку зрения Коновалов,- могла что-то и перепутать.
- Масленникова была проверена медицинской экспертизой, и никаких умственных и психических отклонений у неё обнаружено не было. Так что игнорировать её показания я никак не мог,- ответил старший лейтенант.
- Это подтверждают и данные экспертизы,- добавил эксперт,- Константин Соловкин и Галина Масленникова погибли фактически одной смертью от рук, точнее, извините за подробность, от зубов одного и того же человека, который, как вы утверждаете, похоронен здесь, и тот, чьё тело было доставлено в район на судебно-медицинскую экспертизу.
- Вот потому я торчу здесь, чтобы окончательно убедиться, кто есть кто. Кто лежит в могиле, а кого увезли в район, кого две недели назад похоронили, и кого я застрелил из своего пистолета,- Фахтуллин раздражённо снял фуражку и провёл рукой по вспотевшему лбу.
- Оно даже как-то странно получается. Зашёл в дом, перегрыз горло своей невесте, потом также спокойно вышел, и никто этого не заметил,- вмешался в разговор Федьков.
- Тут ничего странного нет,- ответил ему Фахтуллин,- дом Масленниковых стоит на окраине, прямо возле леса, да и время было уже вечернее. Так что люди могли вполне ничего не заметить, а если что и заметили, то, видимо, не придали этому никакого значения. Ну, мало ли, кто мог к ним зайти.
На какое-то время установилось молчание. Взоры у всех на это время устремились на усердную работу могильщиков. По-видимому, они уже заканчивали, так как в выкопанную ими яму они уже опустились чуть ли не во весь рост. Видно было только, как мелькали стальные наконечники лопат и вылетали из могилы комья сырой земли.
- До крышки дошли, товарищ старший лейтенант,- сказал один из могильщиков.
- Теперь откапывайте гроб осторожно, и как полностью откопаете, скажете,- распорядился Фахтуллин, после чего он снова, а вместе с ним и Федьков, сняли фуражки.
Старший лейтенант отошёл немного в сторону и произнёс:
- Если он сейчас всё же лежит в гробу, то я, наверное, сойду с ума. Если его там нет, то с ума сойдёте, скорее всего вы, Алексей Григорьевич, а если там лежит кто-то другой…
- Всё, откопали,- вновь произнёс один из могильщиков.
- Вытаскивайте, но только осторожно,- взяв себя в руки, сказал Фахтуллин.
Могильщики сначала вылезли из ямы по одному, а затем на верёвках одним разом вытащили деревянный гроб, обтянутый ещё не потерявшей цвет красной материей.
- Пустой,- сказал один из могильщиков, хлопнув по крышке рукой.
Наверно с минуту длилось молчание, но Фахтуллин вскоре нарушил его:
- Откройте!
Стоявший рядом могильщик взял топор и поддел его под крышку. Раздался скрип и перед всеми предстал раскрытый гроб. Все присутствующие кроме Фахтуллина мгновенно отвернулись, а старший лейтенант только прищурился: в гробу лежал только один скомканный саван. Восстановив прежнее выражение лица, Фахтуллин подошёл к гробу и пристально стал ощупывать его взглядом. Остальные тоже подошли и встали за спиной Фахтуллина.
- А всё-таки этот гроб кто-то вскрывал. Крышка была прибита вторично, и на этот раз весьма неаккуратно,- снова нарушил молчание Фахтуллин.
- Похоже, что забивал гроб тот, кто молотка раньше в руках не держал,- проговорил Федьков.
- И отпечатков пальцев, скорее всего, тоже не осталось,- добавил от себя эксперт.
- Но как же так всё могло произойти? Я же сам видел его в этом гробу,- недоумевал Алексей Григорьевич.
- Тут дело куда сложней, чем мы думали. Это ещё чьих-то рук дело. Но неужели он и впрямь ожил?- Фахтуллин отошёл в сторону и задумчиво облокотился на стоявшую неподалёку ограду.

Исповедь профессора.

Ребров не спеша шёл по сельской улице, закинув за спину свой чёрный пиджак.
- Борис!- услышал он справа от себя чей-то голос.
Ребров обернулся, и его лицо осияло лёгкой, но не весёлой улыбкой.
- Здравствуй, Алексей,- сказал он, пожимая руку Коновалову.
- Снова к нам?
- Да, сюда к вам, Алексей. Слышал я, что история у вас тут произошла непонятная.
- История – хуже некуда. Милиция и та толком не разберёт. Встал из могилы Геннадий Сорока, ну тот, которого в мастерских задавило. Перегрыз потом горло механизатору Соловкину, а затем и своей возлюбленной. Чудеса, да и только.
- Знаешь, Алексей, здесь чудес нет.
- То есть - как нет? Или…или ты об этом что-то знаешь?- Коновалов даже переглянулся.
- Может, что-то и знаю, но это не уличный разговор.
- Давай ко мне домой, Боря,- Коновалов положил руку на плечо Реброва…
Жена Алексея Григорьевича встретила их на крыльце.
- Здравствуйте, Борис Игнатьевич,- поздоровалась она,- снова, небось, по селу соскучились?
- Добрый день, Елена Кондратьевна,- поприветствовал её Ребров,- да, иногда скучаю. Я же по этой дороге с вашим Алексеем в школу раньше ходил.
- Ну, что ж, проходите в дом. У меня уже и самовар поспел.
- Значит, и чай будет,- добавил Коновалов,- отведаешь какие блины моя жена печёт.
Затем все трое вошли в дом. Через несколько минут Коновалов и Ребров уже сидели за столом в гостиной.
- Знаешь,- начал Борис Игнатьевич,- я бы не хотел, чтобы нас слушала твоя супруга. Я, конечно, против неё ничего не имею, но она всё же женщина.
- Я всё понимаю, Борис,- кивнул в ответ Коновалов.
- А вот и чай,- Едена Кондратьевна внесла в комнату вовсю пыхтевший самовар,- сейчас и блины будут. Вам как? С сахаром? Борис Игнатьич?
- Желательно,- вежливо улыбнулся Ребров.
- Я сейчас,- ответила Елена Кондратьевна и быстро вышла из комнаты. Через минуту вошла снова, держа в одной руке сахарницу, а в другой – тарелку с блинами.
- Леночка,- обратился к ней Коновалов,- у меня с Борисом очень важный разговор. Ты не могла бы нас оставить?
- Опять важный разговор,- недовольно ответила жена, поставив оба блюда на стол,- сколько с тобой живу – одни важные разговоры,- но посмотрев на Реброва, сразу улыбнулась,- ах да, да, я всё понимаю. Пойду загляну к соседке.
Хозяйка поспешно вышла из комнаты, а после того, как захлопнулась входная дверь, Коновалов перевёл свой взгляд на Реброва, готовый услышать от него нечто странное и неожиданное. Борис Игнатьевич, тем временем, положил в чашку два куска сахара и поставил её под кран самовара.
- Ты помнишь,- начал Ребров,- когда мы с тобой вместе учились в школе, я поделился тогда своей мечтой. А мечтал в то время сделать человека бессмертным. И эту мечту я пронёс через всю жизнь. Поэтому и не остался я в нашем совхозе, как ты меня на это не уговаривал, а поехал в Москву и поступил в медицинский институт. Полученные там знания немного развеяли мой миф о бессмертии, но в то же время они натолкнули меня на несколько похожую мысль: продлить человеку жизнь и как бы отложить его старость. По окончании института я был принят на работу в хорошую клинику, где были действительно реальные условия для творческой работы. Там я защитил кандидатскую диссертацию, а вскоре нашёл тему и для докторской. Но в погоне за высокой учёной степенью прежняя мечта мне всё-таки не давала покоя. Я нуждался в более смелых экспериментах, а потому, защитив докторскую диссертацию, я добился профессорской должности в одном из ведущих медицинских институтов. Сразу выбрал и своё направление – онкологию, то есть науку о развитии и лечении новообразований, или, по простому говоря, опухолей. Мой выбор был не случаен. Во-первых, ещё очень много людёй умирает от раковой болезни, а эффективных мер борьбы до сих пор ещё не было. Недаром эту болезнь часто называют чумой двадцатого века. Во-вторых, от этой болезни умер мой дед, а в последствии – и мой отец. Эта болезнь унесла в могилу и мою жену, которая так и не успела подарить мне ребёнка. Страшно сознавать то, что от этой болезни будут умирать и наши дети. Потому я и решил всерьёз заняться этой проблемой. Я с увлечением стал изучать труды профессора Блохина, директора онкологического научного центра. Большую роль в этом сыграли и мои личные встречи с ним. По его совету я отобрал десяток студентов-энтузиастов, после чего непосредственно к осуществлению своей мечты. Полученные в институте и в клинике знания мне здесь очень здорово помогли. Дело в том, что ещё после защиты кандидатской диссертации я обнаружил один фермент, который и является основой нашего внутреннего органического движения. Я не буду сейчас вдаваться в медицинскую терминологию, и буду называть его просто веществом. Все знают, что в нас течёт кровь, сокращаются мышцы, в клетках постоянно движется цитоплазма, наконец, стучит сердце, перегоняя по организму нашу кровь. В человеке внутри всё движется и управляет всем этим движением наша нервная система, управляемая головным и спинным мозгом. Но и мозг не работает сам по себе. Его работа тоже зависит от работы других органов. Так что в человеке всё взаимосвязано. И основой основ всего этого биологического движения служит находящееся в нас этого вещество, которое является как бы своеобразным горючим для такого движения. И всё это запрограммировано на нашем генном уровне. Это вещество постепенно иссякает в процессе жизнедеятельности организма, но оно же постоянно вырабатывается там же в результате приёма пищи, воды, солнечного излучения и так далее. Но в нём есть особая структура, которая закладывается при рождении человека и не меняется при его жизни, но с течением жизни постоянно разрушается, причём у разных людей по-разному. Если, допустим, человек курящий и потребляющий алкоголь, особенно в неумеренных количествах, то разрушение этой структуры идёт быстрее, чем у человека, который более бережно относится к своему здоровью. Но когда структура разрушается полностью, человек умирает.
- Но что же собой представляет эта структура?- поинтересовался Коновалов.
- Я так думаю, что это определённая молекулярная цепочка, входящая в состав кислот РНК и ДНК.
- Если я правильно понял, РНК – это рибо…
- Рибонуклеиновая кислота. На ДНК и РНК построена вся жизнедеятельность любого организма. Они являются источниками белка, основой основ всего живого на земле.
- Значит, полученная тобой структура есть часть этих РНК и ДНК?
- Это, увы, ещё только моя гипотеза, но проведённые исследования говорят именно об этом.
- Ты сказал, что человек умирает тогда, когда разрушается данная структура. А если человек погибает трагически, то что происходит с этой структурой?
- Трагическая смерть влечёт резкое нарушение взаимосвязанной жизнедеятельности организма. Таким образом, под воздействием подобного фактора разрушается и структура этого вещества. Здесь разница лишь в том, что при естественной смерти идёт постепенное разрушение, а при трагической – одним разом.
- Но если человек умер всё же естественной смертью, но скоропостижно?
- То же самое. Ведь скоропостижная смерть только внешне кажется внезапной, а на самом деле она постепенно как бы намечается, то есть в организме уже происходят необратимые явления. Просто они не дают о себе открыто знать. А что касается данной структуры, то она разрушается так же, как и при обычной естественной смерти. Но передо мной встала другая задача: суметь восстановить эту структуру. Тогда вместе со своими помощниками-студентами я начал проводить эксперименты с кроликами. Здесь наша первая задача состояла в том, чтобы извлечь это вещество из организма, с целью его как-то изучить. Я не зря до этого упомянул о цитоплазме. Именно там был мною обнаружен наибольший запас этого вещества. Владея известными нами методами, мы сумели извлечь это вещество, правда, в небольшом количестве. Сразу же дали ему и название – «индульгин», которое мы вывели из латинского слова «милость». Смысл названия, я думаю, понятен. «Индульгин» должен был стать основой будущего лекарства от рака. По-русски мы назвали его «двигатель жизни». Вскоре мы научились извлекать этого вещество из крови, что позволило нам его получать в больших количествах. Но тут, правда, встал вопрос сохранения вещества, так как до этого оно существовало только внутри живого организма. Решение, однако, мы нашли быстро: вещество хорошо некоторое время могло храниться в холодильнике, не теряя целостности своей структуры. Возможно этим, кстати, обеспечивается нормальная спячка некоторых живых организмов. При пониженной температуре их тела они себя превосходно чувствуют даже в суровые зимы. Таким образом, получив достаточное количество этого вещества, мы стали вводить его кроликам, заражённых саркомой, то есть раком. Результат чуть не вскружил нам головы. Кролики выздоравливали, но только на непродолжительное время, а чтобы их здоровье постоянно улучшалось, нужно было вводить это вещество периодически, причём определить необходимую дозу было достаточно трудно, так как отрицательные последствия тоже имели место. Когда мы, например, увеличивали вводимую дозу, то раковая болезнь начинала развиваться ускоренными темпами. Нам бы, конечно, следовало продолжать наши работы. Надо же было найти оптимальные дозы этого препарата, периодически вводя его в организм. Это было очень важно, ибо, по сути, мы нашли не только лекарство от рака, но и возможный путь его преодоления, как болезни вообще. Эти опыты мне позволили несколько изменить взгляд на причины возникновения злокачественных опухолей. Что представляют собой раковые клетки? Это брак при делении клеток нормальной ткани при воздействии на последнюю так называемых канцерогенов. Ну, то есть веществ, стимулирующих возникновение этих злокачественных опухолей, например, смол, содержащихся в табачном дыму. Но в результате чего происходит этот брак? Я заключил, что это происходит при местном разрушении структуры найденного нами вещества. Того, что мы назвали «индульгином». Ведь когда мы вводили целостную структуру в организм животного, то в местах разрушения она восстанавливалась. Ткань на месте опухоли заживала, и доступ питательных веществ к ещё живым раковым клеткам прекращался, что предопределяло их последующее отмирание. В этом и заключался открытый нами способ лечения.
- Извини, я перебью тебя,- остановил его речь Коновалов,- но ведь рак-то бывает разный.
- Да, рак бывает разный, но причина возникновения злокачественных опухолей в принципе везде одна и та же, и если мы сумеем устранить эту причину, то сумеем преодолеть и рак. Но продлиться этим исследованиям оказалось не суждено. Один неожиданный случай остановил меня. Тогда умер один из предназначенных для опытов кролик, и у меня тут же возникла идея ввести ему этот «двигатель жизни». В ещё неостывшем теле я отыскал вену и сделал ему укол. Вот тут-то и произошло чудо. Температура тела кролика стала повышаться, и вскоре появился пульс. Затем пошли судорожные сокращения его конечностей, которые через полминуты, впрочем, исчезли, и наш кролик… ожил. Да-да, ожил. Начал шевелиться, а затем медленно поднялся на наших глазах. Для нас это было равносильно грому среди ясного неба. У меня снова произошёл перелом во взглядах. Я совершил то, о чём мечтал многие годы. И хотя оживить удалось только кролика, первый шаг на пути к бессмертию был уже сделан. Мы решили продолжить неожиданный опыт. Убили другого кролика электрическим током и продержали его три дня. После этого ему также ввели «двигатель жизни», и результат вновь перекрыл все наши ожидания. Кролик снова оживал на наших глазах. А это уже было невообразимо – вернулись к жизни отмиравшие клетки, вновь по сосудам пошла кровь, которая по всем законам должна уже была свернуться. И что самое удивительное, восстановились, судя по всему, разрушенные клетки головного мозга. Зверёк ожил как ни в чём не бывало. Из этих опытов мы сделали очень важные выводы. Первое, это то, что состояние жизни организма не зависит от индивидуальной формы построения структуры. Ведь мы вводили кроликам структуры, полученные от других организмов, а содержание структуры у каждого индивидуума по идее должно быть разным. Ни одна структура не должна повторять другую. Каждая структура должна иметь какую-то свою, особую зависимость, раскрытием которой мы, правда, не занимались. Второе, что теперь не вызывает у меня сомнений, действие структуры напрямую зависит от её целостности. Ведь для того, чтобы оживить кролика, мы вводили ему целостную структуру, которая, затем, и восстанавливала разрушенную, как бы залечивала её раны. Правда, мы до конца не верили в стопроцентный успех. Ведь дозу «двигателя жизни» мы определяли фактически наугад. Но на восстановление разрушенной структуры уходила только часть введённого препарата. А остальное? В прежних опытах оно вызывало побочную реакцию и, чаще всего, отрицательную. В опытах по оживлению кроликов побочных реакций не наблюдалось, но в то же время нельзя было гарантировать, что дозу вводимого препарата мы определили достаточно точно. Скорее всего, эта доза была занижена, так как оживлённые кролики окончательно здоровыми всё-таки не выглядели, хотя со временем они становились лучше, что было хорошо заметно по их поведению. Но это, скорее всего, обусловлено было тем, что они в данный момент не были предрасположены к различным заболеваниям. В нашей, почти стерильной лаборатории, это было, в принципе, возможно. Но мной к этому времени завладели уже другие мысли. А что если ввести «двигатель жизни» в человека? Раз состояние жизни не зависит от индивидуальной формы построения структуры, то она должна оказать влияние и на нас с тобою. Ведь физиологические процессы, происходящие как в организме животного, так и в человеческом, практически идентичны. Это неудивительно, поскольку человек с точки зрения зоологии, отчасти, тоже принадлежит животному миру. Приживается же в человеке введённая в него антидифтерийная сыворотка, полученная из лошадиной крови. Значит, прижиться должен в нём и «двигатель жизни». Но с такими экспериментами я не спешил. Ясно, что подобное было связано с определённым риском, а если точнее сказать, с ответственностью. Первоначально я пробовал добавлять нашу структуру во взятую у людей кровь, и результаты меня вновь обнадёживали. Кровь продолжала сохранять свою естественную свежесть и не теряла своих свойств довольно продолжительное время. Хранить её приходилось, правда, в холодильнике, поскольку «индульгин», находясь вне организма, мог разрушаться при комнатной температуре. Замечено также было и ещё одно свойство структуры: она могла испаряться. В противном случае она не распространялась бы по мёртвому телу, а тем более никогда не попадала бы в головной мозг. А раз «индульгин» мог испаряться, значит он не был чем-то неделимым и, скорее всего, напоминал собой мозаичную картину. Этим обеспечивалось его главное действие – он мог восстанавливать повреждённую структуру одновременно во многих участках тела. Для начала всё шло относительно неплохо, но от такой упорной и кропотливой работы мне захотелось отдохнуть. Ведь кроме этого мне приходилось читать различные лекции, проводить консультации, вести другие практические работы со студентами. Но в то же время я не видел резона прерывать начатые уже исследования в данной области. Поэтому я решил продолжить заниматься в отпуске, который предстоял мне накануне. В это время у студентов тоже заканчивалась экзаменационная сессия, а потому я сумел уговорить пятерых парней из числа моих помощников поехать ко мне на дачу и там продолжить нашу работу. Ну а дача, ты знаешь, у меня неподалёку, в соседнем селе, и место это я выбрал не случайно. С одной стороны,   рядом проходит шоссе, что позволяло мне при необходимости быстро съездить в Москву, а с другой – я всё-таки был поблизости от родных мест. Условия для работы там у меня были. Я и ранее неоднократно занимался на даче своими делами, и для этого у меня была оборудована под лабораторию одна из комнат. Осталось только обзавестись несколькими кроликами, что, впрочем, мы вскоре и сделали. Месяца полтора продолжались ещё наши опыты, но я решил сделать небольшой перерыв и навестить родные места. Но, как ты помнишь, мой приезд совпал с трагической смертью в нашем селе молодого механизатора Геннадия Сороки. Проезжая на машине мимо мастерских, я заметил, что туда идёт всё больше и больше людей. Я тоже направился туда, чтобы взглянуть на то, что же там произошло. Когда я вошёл туда, то там уже был ваш участковый Федьков и следователь из района, кажется, татарин.
- Фахтуллин,- поправил его Коновалов.
- Я не знаю его фамилии,- продолжал Ребров,- но меня тогда удивило, что случившийся тогда завал не причинил Сороке сильных внешних телесных повреждений. Скорее всего, не было и сильных внутренних, и смерть могла наступить от сильного давления на органы тела, вызвав спазматическое удушение организма. Правда, об этом я ещё тогда не думал. Меня больше волновала судьба Вити Желудкова, нашего одноклассника, который в результате этого несчастья попал под следствие. На следующий день я навестил своего давнего приятеля по институту, который ныне работает патологоанатомом в криминалистической экспертизе. Он рассказал мне, что сам осматривал тело Сороки, но не стал делать при этом вскрытия, так как причина смерти ему была, в принципе, ясна. Вот тут-то у меня и появилась идея его оживить. Ведь необходимые условия для этого были налицо. Погибший был очень быстро доставлен в морг и вовремя набальзамирован. Немаловажным фактором было также то, что он был молодым, и до трагической смерти ещё физически здоровым человеком. Необходимый для инъекции препарат также был готов. Поэтому я взял с собой необходимые вещи и примчался к вам в село. Однако предпринимать что-либо уже не время: Геннадий Сорока лежал в гробу, окружённый плачущими родственниками и готовый к грустному ожиданию похорон. Но и после этого я не смог отказаться от своей мысли. Ведь этот парень в гробу выглядел прекрасно. Вот тогда у меня и созрел дерзкий – я не боюсь этого слова – план. Я, как ты помнишь, вместе с вами присутствовал на похоронах и дошёл с процессией до самого кладбища. После похорон я вернулся к себе на дачу и, честно говоря, не без труда уговорил своих студентов провести этот достаточно рискованный эксперимент. Ночью мы приехали на кладбище и выкопали из земли Сороку, после чего снова заколотили пустой гроб и засыпали его землёй. Восстановив прежнее убранство могилы, мы увезли тело ко мне на дачу. Я вижу, ты очень удивлён моим поступком. Да, я нарушил закон, совершил, так сказать, надругательство над мёртвым, посягнул без всякого разрешения на место захоронения. Но желание провести смелый эксперимент всё-таки взяло вверх. Как я уже сказал, меня очень беспокоила судьба Вити Желудкова, а потому также хотелось ему чем-то помочь. Этот аргумент я также использовал, когда уговаривал на это своих студентов. Решили мы так. Если опыт окажется удачным, то мы предъявим общественности живого Сороку, и нас конечно же поймут и не станут жёстко преследовать по закону. Как никак оживили человека, вернули сына его родителям. А если нас постигнет неудача, мы снова ночью вернём тело на место. Так что в любом случае особого риска как бы не было. Но, с другой стороны, сделать что-либо без риска тоже было невозможно. Ну кто бы нам поверил, если бы заранее заявили бы о своих намерениях. Когда же мы привезли тело Сороки на дачу, то тут же поместили его в нашу лабораторию. Хотя на дворе была ещё ночь, мы сразу же принялись за эксперимент, так медлить было с этим тоже нежелательно. Я быстро подготовил необходимый препарат и ввёл его в мёртвое тело. И ожидаемый результат скоро стал проявляться налицо. С тела стала исчезать мёртвая синева, кожа становилась мягче и эластичнее. Но оживать, однако, он не оживал. Введённая доза оказалась недостаточной, часть которой ушла, вероятно, на нейтрализацию формалина, который ввели ему ещё в морге при временном бальзамировании. Тогда я ввёл в него ещё один шприц, и результат вновь не заставил себя долго ждать. На удивление всем у него начинал прощупываться пульс, одновременно стала повышаться температура тела. Когда она достигла более-менее нормальной величины, то пошли у него по всему телу судороги. Это означало, что «индульгин» привёл в действие центральную нервную систему. А когда её восстановительный процесс, как нам тогда казалось, завершился, то судороги постепенно прекратились, и он… зашевелился. Сначала пытался повернуться на бок, а затем открыл глаза. Мы были буквально ошеломлены от такого результата, но наше тихое ликованье оказалось преждевременным. Да, Геннадий Сорока ожил, но он больше напоминал собой робота, чем человека. Он был как бы живой, но совершенно бездушный. Мы поначалу попытались с ним заговорить, но это всё оказалось бесполезным. Он мог реагировать только на то, что мелькало перед его глазами, которые так и остались неподвижными. А вот обоняние, как ни странно, восстановилось хорошо. Мы стали давать ему еду, и он её ел, предварительно её понюхав. Нюхал он буквально всё, что появлялось перед его носом. Что ж, нервная система человека оказалась куда более сложной чем у кролика, и в мозге Сороки уже, видимо, успели произойти некоторые необратимые процессы, против которых наш препарат оказался практически бессилен. Я, конечно, был полон желания продолжить этот эксперимент, но мои студенты вскоре стали испытывать к нему отвращение, и стали меня уговаривать прекратить эти опыты. Как ни уговаривал я их, как не пытался их заинтересовать этой сенсацией, они всё стояли на своём, аргументируя это ещё тем, что желают после всего этого отдохнуть. Тогда мне оставалось только поблагодарить их за оказанную мне помощь и отпустить оживлённого механизатора держать взаперти. Ведь мы во избежание всяких недоразумений всё делали при закрытых дверях. Но как показало время, двери оказались недостаточно прочными. Он жил у меня весь следующий день, а ещё через день я его хотел тайно перевезти в Москву, где у меня было всё же больше возможностей для продолжения этого эксперимента. Когда же я в то утро проснулся и пошёл проведать Сороку, то с ужасом обнаружил, что дверь, которая выходила на улицу, была взломана, а мой подопытный субъект отсутствовал. Когда я стал осматривать взломанную дверь, то заметил, что шарниры на ней давно уже проржавели. Видно, прежние хозяева пользовались этой дверью крайне редко, а я ей до этого не пользовался вообще. Я до сих пор не могу простить себе такую оплошность. Я даже не мог себе представить, какой мог теперь разразиться скандал, если его вдруг обнаружат. Поэтому, побоявшись быть тому свидетелем, так как виновником, по сути, я уже являлся, поспешно уехал в Москву. Но вскоре и там до меня дошли вскоре вести, что мой подопытный обнаружен и, что самое ужасное, принёс горе ещё двум семьям. Вот тогда-то меня совесть и взяла. Мне очень захотелось в этом то ли исповедоваться, то ли покаяться, как угодно извиниться. Поэтому я снова приехал сюда, но поскольку встретил тебя, то как старому другу решил всё рассказать.
- Так, значит, вот оно как вышло,- задумчиво произнёс Коновалов,- оживший Геннадий Сорока есть результат твоего эксперимента.
- Да, моего эксперимента, который столько страданий принёс людям.
- Не вини себя, Боря,- Коновалов встал из-за стола и отошёл к окну,- ты всё-таки хотел людям счастья, и вряд ли мог предугадать подобный исход.
- Я не знаю, винить себя или нет, или лучше сразу же идти в милицию.
Услышав слово «милиция», Алексей Григорьевич тут же обернулся.
- Ни в коем случае,- резко произнёс он,- ибо Фахтуллин вряд ли тебя поймёт. Скорее всего, даже не захочет понять. Ведь ты же для него преступник. Да-да, преступник. Вскрыл незаконно могилу и фактически надругался над мёртвым телом, да ещё сотворил из него настоящего монстра. Может, ты думаешь, что его волнуют твои эксперименты, твои труды, твои достижения? Или он будет смотреть на тебя как на гения? Он – слепой блюститель закона, а по закону ты для него чуть ли не убийца. Попробуй теперь, докажи, что ты всё делал для благородной цели. О какой вине ты говоришь, если ты не только не предвидел, но и не мог предвидеть, что он не только сбежит, но и наделает столько бед? Да и мог ли ты, в конце концов, сообщить кому-нибудь о его бегстве? Кто бы в это поверил? Да понимаешь ли ты, что значат для человечества твои опыты? Ты сумел сделать практически невозможное. Пусть не совсем удачно, но ты оживил человека. Твои исследования – это предвестие победы над раком. Ты – великий учёный, только, скорее всего, ты этого не понимаешь. Нет, Боря, пусть сначала пройдёт время, успокоятся страсти, а потом можно будет немного открыться. Только тогда тебя поймут правильно, и я уверен, что твой лучший час ещё впереди. Но знаешь, Борис, я хотел бы всё выяснить до конца.
- Пожалуйста.
- Вот чем, например, можно объяснить, что он перегрызал всем горло? Это как-то неестественно для человека.
- Я могу объяснить это так. У моего субъекта, как я уже говорил, не полностью восстановилась центральная нервная система, которая у человека чрезвычайно сложна. А потому он не в состоянии был давать себе какой-либо отчёт в своих поступках. Это – первое. А второе – он как нормальный человек должен был чем-то питаться. Может быть, он что-нибудь и находил в лесу, но этого было явно мало. Его, видимо, как и прежде, манила мясная пища. Но человек – не собака и не волк, и он не приспособлен только зубами разделывать пищу. Но, однако, ему приходилось поступать именно так, ибо вряд ли его не совсем проснувшийся разум был способен на создание и применение орудий труда. Он фактически оказался в положении животного, а потому и действовал как животное. Но почему он перегрызал именно горло, то здесь, видимо, его привлекало так называемое адамово яблоко, то место, где через кожу выступает щитовидная железа. А это наиболее удобный объект для зубов. Наверно, не случайно, что хищники в природе очень часто хватают свою жертву именно за это место.
- Ну, это, допустим, понятно,- сказал Коновалов,- но ведь первым он загрыз именно Соловкина, которому было под силу оказать сопротивление Сороке.
- Здесь причина другая, психологическая. Соловкин знал, что Сорока погиб. Он видел его тело в мастерских, видел его в гробу во время похорон. Но встретив его живым, да ещё в погребальном костюме, был просто шокирован, впал в оцепенении, и Сороке не составляло особого труда справиться с ним. Поранив горло, он задел сонную артерию, кровотечение из которой, как правило, всегда сильное. Крови при таких ранениях теряется всегда много, и такие ранения в большинстве случаев смертельны. Поэтому, мой подопытный, напившись крови, был вполне сыт, и дальше разделывать мёртвое тело ему не было смысла.
- Но что его привело в дом Масленниковых, и как он мог убить любимую девушку?
- Видимо, испив крови однажды, ему захотелось её ещё раз. Но, наверное, не встретив больше никого в лесу, сам пошёл к людям. А дом Масленниковых, насколько я знаю, находится на окраине села прямо возле леса. Потому он туда и вошёл. А может быть, у него остались в памяти прошлые посещения этого дома, когда он до этого провожал туда Галину. Убил же её потому, что у него полностью исчезли душевные человеческие чувства, иначе говоря, не восстановился у него тот участок головного мозга, который за них отвечает.
- Но почему он напал именно на Галину, а не на Антонину Степановну, которая увидела его первым?
- Оттого, что не полностью восстановилось у него зрение, что первое внимание он уделял движущимся предметам, а таковым в данный момент оказалась именно Галина, так как её мать быстро упала в обморок и лежала неподвижно. А когда Сорока насытился кровью, то другая жертва ему была просто не нужна.
- Но раз он выпил крови,- продолжал мысль Коновалов,- тогда почему же он тогда пытался напасть на Фахтуллина?
- Насколько мне известно, Геннадий Сорока прежде убил собаку, не так ли?
- Так.
- Тогда это можно объяснить тем, что собака просто разозлила его, а потом, справившись с ней, Сорока, видимо, решил, что на него нападёт и Фахтуллин. Вот он на него и пошёл. А может быть, его разозлил запах крови от убитой им собаки. Во всяком случае, это не исключено.
- Но вот ещё один момент,- подметил Коновалов,- когда Фахтуллин застрелил Сороку, то тот был синим, а ты мне говорил, что у него синева исчезла после введения «двигателя жизни».
- Здесь противоречия нет. Мы свой процесс оживления тогда не довели до конца, а потому, возможно, у него начался обратный процесс.
- Значит, он всё-таки не смог бы долго бродить по лесу и вскоре бы наверняка умер.
- Да. Хотя такое, правда, маловероятно, поскольку наши подмосковные леса сильно исхожены, и вряд ли бы он смог бродить незамеченным столько времени. Не имея природной осмотрительности, он рано или поздно всё равно бы встретился с человеком, что, собственно, и произошло. Никто не позволил бы ему терроризировать местное население.
- Значит, вот как оно всё вышло,- вновь отойдя в сторону, сказал Коновалов,- всё как будто теперь встало на свои места. Но, всё-таки, что же ты дальше думаешь делать, Борис?
- Я буду продолжать работать. Мой долг возвращать людям здоровье, а не приносить им несчастье, как случилось на этот раз. Я продолжу начатую работу, но уже в другом направлении, помогать живым, а не воскрешать покойников. Нашим достоинством должна быть жизнь, а не смерть, именно жизнь, продолжение которой должно приносить людям радость, а не огорчения. Наше предназначение в том, чтобы человек как можно дольше был сильным и здоровым, чтобы в жизни он мог сделать много хорошего, и до конца своих дней был полезен стране и людям. И одна из проблем здесь – это рак. Он должен быть излечим полностью. А чтобы оно так было, предстоит сделать и исследовать очень много. Это – моя профессия, мой хлеб, мой долг. Исполнять его – есть моя самая неотложная задача.
Ребров также встал из-за стола и молча подошёл к Коновалову. Не проронив ни слова, оба задумчиво просто глядели в окно.

Допрос учёного.
- Разрешите, товарищ старший лейтенант,- на пороге кабинета Фахтуллина стоял черноволосый парень, тоже в форме милиции, молодой лейтенант.
- Заходите, товарищ Лошкарёв,- Ринат Ибрагимович тоже встал и, улыбаясь, пожал ему руку. Затем сел сам, и предложил сесть Лошкарёву.
- Знаешь, Сергей,- сказал Фахтуллин,- я нахожусь что ни есть в безвыходном положении. Абсолютно не знаю, как разрешить всю эту историю. Ожил покойник, встал из могилы, убил двух людей, обнаружен нашей оперативной группой и убит мною по обстоятельствам. Представляю, как на меня посмотрят, когда я это всё окончательно сформулирую. За дурака меня может и не сочтут, а вот за полудурка могут.
- Да, сочувствую вам, Ринат Ибрагимович, но я к вам приехал, кстати, тоже по этому вопросу.
- Ну, что ж, тогда слушаю.
- У нас в селе находится дача профессора Реброва, где он отдыхает каждое лето.
- Ну и что?
- Так вот, на этот раз, он приезжал на дачу не один, а с группой студентов. Было ясно, что он там занимается какими-то опытами, а какими – о том даже соседи не знали. Всё время профессор был вполне открытым, разговорчивым человеком, а тут вдруг стал замкнутым и словно немым.
- Насколько я слышал, он не так давно похоронил свою жену.
- Хочу заметить, Ринат Ибрагимович, что с тех пор прошло уже более двух лет. Но главное – не это. Время его приезда практически совпало с трагической смертью в соседнем селе механизатора Сороки. Это – первое. А второе – то, что профессор неожиданно покинул дачу незадолго до того, как произошли упомянутые вами драматические события.
- Если я тебя правильно понял, то этот профессор…
- И его студенты имеют прямое отношение к происшедшему. Конечно, это версия, но я уверен, что это его рук дело. Тем более, если учесть, что медицина сейчас находится на довольно высоком уровне, и не исключено, что могли уже научится как-то оживлять людей. А Ребров – всё-таки профессор медицины.
- Вот как? А где он сейчас?
- В настоящее время – у себя на даче. Но иногда выезжает в Москву.
- Вот что, Сергей, пока он здесь, мы должны его прибрать к рукам. Возможно, ты прав. Не исключено, что это именно его работа. Мы должны это проверить, тем более, что он профессор из Москвы.
- Но арестовать мы его всё равно не можем. У нас нет доказательств.
- Арестовать не можем, но задержать как-нибудь просто обязаны. Человек он неглупый и наверняка понимает, какая его может ожидать ответственность. Но мы должны быть осторожны, зная кто он, не то палка о двух концах может оказаться.
- Ну что ж, тогда будем действовать, товарищ старший лейтенант?
- Ты на машине?
- Да.
- Тогда – едем,- сказал Фахтуллин, вставая со стула.
…Борис Игнатьевич просматривал какую-то книгу, когда с улицы донёсся звук тормозящей машины. Через минуту раздался стук в дверь. Ребров нехотя встал и пошёл встречать приезжих. Открыв дверь, он тут же оторопел. Перед собой он увидал людей, одетых в форму милиции: то были Лошкарёв и Фахтуллин.
- Вы, будете, гражданин Ребров?- спросил Ринат Ибрагимович.
- Да… Я,- неуверенно ответил Борис Игнатьевич,- чем могу быть полезен?
- Инспектор уголовного розыска старший лейтенант Фахтуллин,- представился Ринат Ибрагимович,- со мной ваш участковый лейтенант Лошкарёв.
- Я его знаю,- сказал Ребров.
- Мы хотели бы немного побеседовать с вами. Вы не очень заняты?- продолжал Фахтуллин.
- Нет. Я сейчас в отпуске. Пожалуйста, проходите,- Ребров отошёл от двери и неуверенным жестом пригласил обоих к себе в дом.
Фахтуллин быстро обежал взглядом просторную комнату. А затем, вместе с Лошкарёвым сел за журнальный столик, куда и пригласил их Ребров. Борис Игнатьевич, следуя этикету, сел последним.
- Я слушаю вас,- сказал он.
- Мы расследуем дело о гибели механизатора Геннадия Сороки,- сразу начал Фахтуллин,- и в связи с этим у нас есть к вам несколько вопросов.
- Что ж, я отвечу на них, хотя, признаться, я прибыл туда уже после происшествия, и не знаю чем смогу вам помочь.
- Сможете помочь, гражданин Ребров, очень сможете,- сказал Ринат Ибрагимович,- так как дело состоит в том, что спустя немного после этого Геннадий Сорока каким-то образом встал из могилы и затем лишил жизни ещё двух людей.
- Я не понимаю вас, Ринат Ибрагимович,- недоумённо произнёс Ребров.
- Нет, гражданин Ребров, я по глазам вижу, что вы меня прекрасно понимаете. Подумайте, пожалуйста, о чём говорят такие факты.
Фахтуллин стал поочерёдно загибать на руке пальцы.
- После похорон Геннадия Сороки вы стали проводить здесь на даче какие-то странные опыты – это первое. Во-вторых, перед тем, как усопший вновь объявился, то вы спешно покинули дачу.
- Хочу также заметить, Борис Игнатьевич, что ваши соседи знали о ваших прежних экспериментах, так как вы от них этого не скрывали, а тут у вас появились вдруг какие-то от них тайны,- вмешался Лошкарёв.
- Я с соседями делился о простых вещах, а не о своей работе. Медицина – наука куда более сложная, чем о ней думают.
- И всё же, Борис Игнатьевич, здесь нет никого в округе с таким высоким образованием, как у вас, и никто, кроме вас не мог ничего подобного совершить,- сказал Фахтуллин,- это вы вскрыли могилу и сделали попытку оживить погибшего механизатора. Но, поскольку вы всё отрицаете, мы проведём повторную экспертизу по вскрытию могилы и исследованию покойного. Или, может быть, не стоит?
- Не стоит,- Ребров опустил голову и обхватил её руками.
Фахтуллин и Лошкарёв молча переглянулись, а затем встали.
- Прошу, гражданин Ребров, проследовать с нами в отделение. Собирайтесь! – сказал Ринат Ибрагимович.

Разговор с директором.

Коновалова не сразу удивила повестка в милицию. То, что под ней стояла подпись Фахтуллина, одновременно настораживало и успокаивало. Да, над ним ещё витала тень трагедии в мастерских и драмы с ожившим механизатором. Но, с другой стороны, Алексей Григорьевич считал себя в хороших отношениях с инспектором, и повестка не должна была предвещать для него ничего плохого. Но так или иначе, всё равно надо было ехать.
Тёмного цвета «УАЗ»  быстро примчал его до районного отделения милиции. Коновалов что-то шепнул рыжеватому водителю и направился к дверям отделения.
- Здравствуйте, Ринат Ибрагимович. Вызывали?- заходя в кабинет Фахтуллина произнёс Коновалов.
- Да, вызывал, Алексей Григорьевич, заходите,- ответил ему старший лейтенант, а затем вежливо указал на стул,- садитесь!
Коновалова немного смутил тон, на котором с ним разговаривал инспектор. Он даже не заметил входя в кабинет, что Фахтуллин даже не посмотрел на него, а продолжал делать какие-то записи. Коновалов молча сел, чувствуя, что инспектор настроен по отношению к нему не вполне доброжелательно.
Ринат Ибрагимович, тем временем, отложил в сторону свою писанину, откинулся на спинку стула и начал разговор.
- Так вот, гражданин директор,- сказал он,- сейчас и накроется вся ваша дальнейшая карьера.
- Я что-то не понимаю вас, Ринат Ибрагимович.
- Сейчас всё поймёте.
Фахтуллин вынул из-за стола красную папку. Развернул её и стал продолжать:
- Скажите, вы знакомы с гражданином Ребровым Борисом Игнатьевичем?
- Да, знаком,- ответил Коновалов.
- Давно знакомы?
- Мы, по сути, школьные друзья. Росли в одном селе.
- Так, всё верно. Ну, вот о научных его работах вы что-нибудь знаете?
- Да. Он – профессор медицины, специалист в области онкологии.
- Это так. А ещё про какие-нибудь эксперименты он с вами говорил?
Коновалов, видимо, понял, что Фахтуллину уже что-то известно, но вида всё же не подавал.
- Он говорил мне, что проводил какие-то исследования на кроликах, то есть проверял на них средства против рака,- продолжал отвечать он.
- Ну, а ещё что-нибудь? О чём у вас был разговор три дня назад?
Последний вопрос словно заморозил Коновалова. Он ничего не ответил и только неподвижно смотрел на противоположную стену.
- Ну, так, как? Будете отвечать, Алексей Григорьевич? Могу осведомить вас о том, что с профессором Ребровым у меня уже был разговор, и он мне всё рассказал. Да-да, всё. Как он со своими студентами вскрыл незаконно могилу, как оживлял Геннадия Сороку, и о чём он беседовал с вами. Ну, что? Был у вас разговор с Ребровым?
- Да… был,- произнёс Коновалов, поняв, что скрывать ему уже нечего,- он тогда рассказал мне о том, как оживил покойного механизатора Геннадия Сороку. Но вы напрасно так, Ринат Ибрагимович, ведь он очень талантливый учёный и всё делал для того, чтобы принести людям здоровья.
- То, что он талантлив, это верно. Но запомните, что талант – вещь капризная, и польза его в том, если ему найдено правильное применение. Это делает честь Реброву, что он многих поставил на ноги, вернул им силу и здоровье. Но если он своим талантом покалечил судьбы, сделал таким же людям непоправимое, то такой талант следует упрятать как можно дальше. Он, как я уже говорил, совершил незаконное вскрытие могилы, а это уже уголовная статья. Совершил незаконные действия с умершим. Над ним фактически взял верх его собственный эгоизм. Сначала я всё сделаю, а потом представлю на обозрение свои результаты – посмотрите, какой я талантливый! А в итоге предъявил только свою беспечность. Поигрался  с телом, как с игрушкой и бросил его фактически на произвол судьбы, а милиция, получается, пускай всё исправляет. Нет, Алексей Григорьевич, и ему, и вам придётся ответить по закону.
- Но в чём моя вина, Ринат Ибрагимович?
- То, что вы от нас многое скрыли и ещё пытаетесь скрыть. Ведь когда я разбирал обстоятельства гибели Геннадия Сороки, вы обязались давать тогда правдивые показания.
- Я вас не обманывал, Ринат Ибрагимович, как минуту назад я вытягивал из вас показания по делу Реброва, как две недели назад вы мне говорили, что случай с Геннадием Сорокой у вас исключение. А мне, как ни странно, только на днях стало известно, что в это же время год назад, когда из тех же мастерских выезжал комбайн, и как стоило ему наехать на первую кочку, с него слетела жатка и чуть не задела гражданина Воронова, то есть вашего Антипыча.
- Это не наша вина, нам поставили некачественные детали.
- Нет, вина как раз была ваша. Когда позже осмотрели место крепления жатки, там вообще как такового крепежа не оказалось. Ваши работники установили её на комбайне, а прикреплять как следует не стали, решив, что рабочий день у них уже закончился, и всю работу перенесли на завтра. А на следующий день ещё техника пришла, и про этот комбайн просто забыли, и никто ничего не проконтролировал. И ещё. Комбайнёра Карпова знаете?
- Разумеется, знаю.
- Так вот, он в тот же год сел за свой агрегат в нетрезвом состоянии и чуть не заехал на нём в пруд, видимо, косить водоросли. Если бы тогда ещё живой Геннадий Сорока не успел бы запрыгнуть на ходу в его комбайн и не остановил бы его, то вы тогда уже не избежали бы неприятностей. Но ни по первому, ни по второму случаю, вы не предприняли никаких мер.
- Нет, Ринат Ибрагимович, мы меры приняли. Бригадиру ремонтников Ляхову, который, как вы сказали, не проследил за качеством ремонта, и Карпову на общем собрании было вынесено общественное порицание.
- И сами видите, что на ваши порицания фактически все чихали. Не так ли? Нет, Алексей Григорьевич, это не метод работы. Беспечность, бесхозяйственность, грубейшие нарушения техники безопасности наблюдались у вас неоднократно. Поэтому никому не было дела до того, что злополучные мешки с цементом были сложены в мастерских кое-как и в любую минуту могли обвалиться, что в конце концов и произошло. В результате вы потеряли не просто ценного работника, вы лишили жизни молодого, в расцвете своих сил, человека, принесли горе его близким родственникам. Да разве в мастерских следовало хранить цемент? А хранили там, потому что склады у вас стоят дырявые, что от дождя там даже не укрыться. Я думаю, что не случайно ваш совхоз считается одним из самых отстающих.
- Но здесь много объективных причин.
- Объективные причины есть, но и субъективных не меньше. Так что, не один Желудков виновен в гибели механизатора. Здесь есть и ваша вина. Как видите, цепочка замыкается.
- Нет, Ринат Ибрагимович.- резко ответил Коновалов,- я виновным себя не считаю.
- Нет, Алексей Григорьевич, у меня уже достаточно фактов, за которые с вас можно спросить по закону. Так что не надо на меня обижаться, но я попробую добиться, чтобы с вас сняли депутатскую неприкосновенность и возбудить уголовное дело. А сейчас подпишите вот это.
Фахтуллин положил перед Коноваловым лист бумаги.
- Да-да, Алексей Григорьевич! Я беру с вас подписку о невыезде. Я жду.
- Коновалов молча поставил свою подпись.
- Дайте мне, пожалуйста, вашу повестку.
Фахтуллин сделал нужную пометку на повестке и вложил её в руки Коновалову.
- Сейчас можете быть свободны,- сказал Ринат Ибрагимович,- идите домой и крепко подумайте о нашем разговоре.
Но Коновалов продолжал молча сидеть на стуле, ощупывая своими ногами пол.

Самоубийство.

- Знаешь, Серёжа, что-то наш профессор опаздывает. Кому-кому, а ему стоило бы быть пунктуальным.
- Нет, Ринат Ибрагимович, профессора никогда не опаздывают, они только задерживаются.
- Вот на лекции он может задерживаться, а в милицию – опаздывает.
Остроумный способ беседы Лошкарёва очень импонировал Фахтуллину, и тот любил с ним порой просто поговорить.
- Нам, знаешь, нельзя всё-таки забывать, что он – талантливый учёный, и его работы в области онкологии могут дать очень многое,- продолжал Ринат Ибрагимович.
- Но мы же так с ним и поступаем. Взяли с него только подписку о невыезде. Пошли ему навстречу как профессору. Даже разрешили в случае служебной необходимости выезд в Москву. Что ещё ему надо?
- Так-то оно так, Серёжа, но не все в нашей работе такие наши шаги понимают, и не все это видят. Похоже, что этого не видит и сам Ребров. У людей его склада душа довольно ранимая. Вот посуди сам. Он только что был на взлёте, и такое совершил падение. Нет, он, конечно, виновен и должен нести ответственность, но в своём поступке он фактически видит только научное открытие или достижение. Он прекрасно знает, что сделал то, чего никому ещё не удавалось. И это во многом затмевает для него то, каким путём это сделано. Потому он не видел здесь для себя нарушения закона и фактически считает себя невинно пострадавшим. Так вот, Серёжа, нам нужно будет доказать Реброву обратное, причём сделать надо это умело и деликатно, поскольку его научная работа нужна будет не только нам, нашему поколению, но и другим людям, которые будут жить уже после нас. Да, он должен понести наказание. Но это ни в коей мере не должно помешать ему вести научную деятельность, а, напротив, создать ему условия для её продолжения.
- Я полагаю, что нам можно будет походатайствовать об этом перед вышестоящими органами и перед судом.
- Я считаю, что даже нужно будет это сделать, и я это сделаю. Однако, наш профессор действительно долго задерживается. Уж не случилось ли с ним что?
После минутной паузы Фахтуллин стал продолжать.
- Знаешь, Сергей, давай мы сами к нему заедем. Дорога сюда к нам одна, так что в любом случае мы с ним должны встретиться. Или привезём его к нам, или допрос перенесём к нему на дом.
- Я думаю также,- поддержал его Лошкарёв.
…Желтый «уазик» затормозил возле дачи Реброва. Фахтуллин и Лошкарёв быстро вышли из машины и направились к входной двери.
- Так, Серёжа,- сказал Ринат Ибрагимович,- это твой участок, так что иди первым.
Лошкарёв только улыбнулся и постучал в дверь. Однако никто не откликнулся.
- Наверное, его нет дома,- произнёс участковый.
- Нет, Серёжа, здесь что-то не так. Дверь закрыта изнутри, ибо снаружи её можно закрыть только висячим замком,- возразил Фахтуллин.
- Так неужели он спит, товарищ старший лейтенант?
- Какой может быть сон в его положении? У него же на руках повестка в милицию. Может, он её не получил?
- Сам лично в руки передал.
- Тогда вот что. Зайди-ка ты со стороны сада и посмотри в окно. Там у него по идее должна быть спальня, а я подожду тебя здесь.
- Хорошо, товарищ старший лейтенант,- Лошкарёв легонько кивнул и быстро свернул за угол дома.
 Фахтуллин тем временем вставил в рот сигарету и начал чиркать спичку о коробок. Но сделать он успел только одну затяжку.
- Ринат Ибрагимович, скорее сюда!- раздался крик Лошкарёва.
Фахтуллин сразу бросил сигарету и быстрыми шагами направился в сторону голоса Лошкарёва.
- Что там?- спросил инспектор, подходя к участковому.
- Смотрите,- показывая на окно, тихо проговорил Лошкарёв.
Фахтуллин глянул в окно и тут же отпрянул.
- Лошкарёв! Немедленно ломать дверь! Быть может, он жив ещё!- скомандовал он.
Оба подбежали к двери, но Лошкарёв по пути успел прихватить ещё и лом.
- Эх, чем бы взломать,- толкал дверь что есть силы старший лейтенант.
- Да вот же,- протянул ему свою находку Лошкарёв.
Фахтуллин выхватил лом и быстро поддел им под дверь. Та громко скрипнула и тут же слегка приоткрылась. Толкнув её вперёд, оба молниеносно вбежали в дом. Добежав до спальни, и тот, и другой мгновенно замерли… В двух метрах от них качалось в петле уже бездыханное тело Реброва. В комнате на несколько мгновений воцарилась такая тишина, что даже был слышен скрип от натянутого ремня, на котором висел Ребров.
- Повесился,- придя наконец в себя, выговорил Фахтуллин,- по всем внешним признакам – чистейшее самоубийство.
- Да-а,- тихо потянул Лошкарёв.
- Так, Сергей, есть у тебя нож?
- Так точно, товарищ старший лейтенант,- и Лошкарёв тут же полез в карман.
- Давай его снимем, а там им уже займётся экспертиза.
Фахтуллин встал на носки ботинок и стал спешно перерезать ремень. Лошкарёв, тем временем, обхватил Реброва за ноги. Через минуту они уже медленно опустили тело профессора на пол. Фахтуллин взял рядом валявшуюся какую-то тряпку, и накрыл ею побледневшее лицо Реброва.
- Вот что, Сергей. Я немедленно еду в район – мне надо срочно организовать экспертизу, а ты найди тут его соседей. Они пригодятся тебе в качестве понятых. В спальню при этом никого не пускай. Составишь два протокола. Один – по осмотру дома, а второй – по осмотру тела. И жди моего приезда. Сможешь сам всё сделать?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, сделаю,- сказал Лошкарёв, не отрывая взгляда от удавившегося профессора.

Предсмертная записка.

- Заходите, пожалуйста,- вежливо сказал Фахтуллин, увидев на пороге своего кабинета седо-русого мужчину,- прошу сюда, садитесь. Так, ваши фамилия, имя и отчество.
- Горбылёв Степан Осипович.
- Скажите, Степан Осипович,- Фахтуллин приготовился записывать,- ваш дом находится рядом с дачей профессора Реброва?
- Да, рядом, точнее сказать, напротив.
- А самого профессора Реброва вы знаете давно?
- Да, довольно давно, с детства. Наши сёла находятся рядом, и мы с ним учились в одной школе,- Горбылёв даже немного улыбнулся.
- Ну а с тех пор, когда он купил здесь дачу, ваши отношения с ним какими были?
- Вполне нормальные. Он даже просил меня не смущаться, что он, дескать, профессор, а я простой совхозный работник.
- Вы на даче у него были?
- Да, заходил. Он приглашал иногда меня.
- О своей работе что-нибудь рассказывал?
- Да, рассказывал. Но разговор у нас был чаще таким, на темы житейские. Но иногда я у него что-нибудь спрашивал о лечении рака, так как я знал, что он специалист в этой области.
- Непосредственно о своих экспериментах он что-нибудь говорил?
- Конкретного ничего. Лишь только то, что он что-то там ищет, пробует и так далее.
- Вам известно, чем он занимался месяц назад, после первого приезда?
- Ровно ничего. Вначале он приехал вполне нормальным, то есть таким, каким я его знал, а потом…
- Что потом?
- Потом он стал каким-то замкнутым и неразговорчивым. Меня к себе больше приглашать не стал, а от моего приглашения отказывался. Говорил, что очень занят.
- Так, понятно. А когда вы видели его в последний раз?
- Вчера утром. Он так, прошёлся взад-вперёд по селу, да и пошёл обратно к себе в дом.
- В котором часу это было?
- Ну, где-то примерно в семь утра.
- А в дом к нему кто входил?
- Никого не видел.
- Так, ясно. Ещё что-нибудь можете сообщить следствию?
- Да, как будто, ничего.
- Ну, что ж, и на том спасибо. Распишитесь, пожалуйста.
Горбылёв немного привстал и быстро черканул на листе протокола свою подпись.
- Можете быть свободны,- сказал Фахтуллин, благодарю.
- До свиданья, здоровьица вам,- сказал, сделав небольшой поклон, Горбылёв, и, выйдя, закрыл за собой дверь. Но она снова открылась, и на пороге стоял уже Лошкарёв.
- Ринат Ибрагимович,- сказал он,- все свидетели опрошены.
- Все?- переспросил Фахтуллин,- а наш эксперт ещё не пришёл?
- Он здесь, в приёмной.
- Пусть войдёт.
Через полминуты вошёл эксперт.
- Можно, Ринат Ибрагимович?
- Садитесь, Сергей Николаевич,- сделал соответствующий жест рукой Фахтуллин,- что скажете?
- Самоубийство, Ринат Ибрагимович. На теле никаких следов насилия не обнаружено. Снятые отпечатки пальцев с ремня и трубы парового отопления принадлежат только Реброву. Обстановка в комнатах также не нарушалась. В его лаборатории – тоже самое. Наличие на предметах тонкого слоя пыли подтверждает, что в последние дни этой лабораторией никто не пользовался. Была обнаружена только одна записка, сделанная от руки Реброва, которая также подтверждает версию самоубийства.
- Что за записка?
- Она будет приложена к делу. Как закончим экспертизу, то сразу представим вам результат. У меня при себе только копия.
- Прочтите, пожалуйста.
- Вот что он написал: «Прошу всех простить меня за то, что не нашёл другого пути, как выйти из создавшегося положения. Груз позора, лёгший на мои плечи, оказался для меня слишком тяжёлым, что я не в состоянии  был его перенести. Свои труды, как изданные, так и неизданные, включая черновые записи прошу передать руководителю Онкологического научного центра профессору Блохину Н.Н. Я уже больше не могу заниматься тем, чему посвятил всю свою жизнь. Тот, кто найдёт действенный способ лечения онкологических заболеваний, станет отцом мировой онкологии. Простите, что не в состоянии больше идти с теми, кто выбрал этот путь. Прощайте. Прощайте. Навеки ваш Ребров».
- Так, значит, слишком тяжёлым оказался для него груз позора, что не нашёл другого выхода, как свести счёты с жизнью,- прокомментировал записку Фахтуллин,- а кому конкретно была адресована эта записка.
- Адресат не был указан.
- Понятно. Заканчивайте расследование, Сергей Николаевич. Тело профессора мы отправим в Москву. Дальше его делом пусть занимается прокуратура. Я уже сообщил о случившемся в институт, где он работал, и в Управление внутренних дел. Это, кстати, их распоряжение.
- Хорошо, Ринат Ибрагимович. Я могу идти?
- Да, идите.
Пожав руку Фахтуллину, эксперт покинул его кабинет.
- Товарищ старший лейтенант, прибыл младший лейтенант Федьков с одним гражданином,- сказал вошедший к нему сержант.
- Пусть войдут оба,- сказал Фахтуллин.
В кабинет вошли Федьков и Коновалов.
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант,- отрапортовал Федьков.
- Здравствуйте, Ринат Ибрагимович,- буквально выдавил из себя Коновалов.
- Прошу, садитесь,- сказал Фахтуллин, а когда те сели, продолжил,- итак, Алексей Григорьевич, вы в курсе, что произошло с Ребровым?
- Да, уже в курсе.
- Есть ли у вас, что сообщить мне по данному делу?
- Я могу сказать только то, что вы слишком некорректно обошлись с ним. Для вас он только преступник, а для всех остальных – талантливый учёный, да ещё с ранимым сердцем.
- То, что он с ранимым сердцем и талантливый учёный – я согласен,- ответил Фахтуллин,- но в остальном я с вами категорически не согласен. Во-первых, я не имел права принимать его за преступника, так как таковым его может назвать только суд. Во-вторых, то, что он профессор, я не ярый рецидивист, тоже было учтено. С него, между прочим, была взята только подписка о невыезде из села. Но в случае необходимости ему было дано разрешение по профессиональным делам выезжать в Москву в сопровождении сотрудника милиции. Как видите, мы не мешали вести ему научную деятельность. В-третьих, он повесился не из-за моей, как вы сказали, некорректности, а от того, что не знал как теперь смотреть в глаза людям, не мог представить себе, как теперь появиться ему среди своих коллег по работе, находясь под наблюдением органов. Не пережил он такого сильного срыва из-за своего безволия и слабости характера, не поняв, что он нужен людям живым, а не мёртвым, что даже после того, как он отбудет наказание, вновь дальше смог бы заниматься своим делом. Но он в это не верил, а потому и покончил с собой. Но так или иначе, он был виновен, и как любой человек должен отвечать за свои поступки, независимо от того, профессор он или нет, и с какими намерениями – благими или нет он это совершил. Надеюсь, что я объяснил им всё довольно убедительно. Потому спрашиваю ещё раз: можете ли вы мне что сообщить по поводу смерти Реброва?
- Ничего не могу сообщить.
- Хорошо. Тогда выйдите, пожалуйста, и находитесь за дверью.
- Пожалуйста,- со вздохом произнёс Коновалов и вышел.
Как только захлопнулась дверь, Фахтуллин сразу же перевёл свой взгляд на Федькова.
- Видишь, Миша, как оно всё оборачивается?
- Вижу, товарищ старший лейтенант.
- Так вот, хотя с Коновалова взята подписка о невыезде, ты мне смотри в оба. У него положение тоже серьёзное, и он хорошо это понимает. Так что, не дай Бог, если с ним что-то случится. Очень прошу, Миша, смотри за ним. И прошу, и приказываю.
- Хорошо, товарищ старший лейтенант, я всё организую. Как раз неподалёку от него Антипыч живёт, ну, Воронов. Помните? Тот говорит, что Коновалова сквозь стены видит.
- Это всё хорошо, Миша, но спрашу я о нём не Антипыча, а тебя. Так что, если вдруг случится что-либо с ним, немедленно мне звони. Понял? Немедленно звони, в любой час дня и ночи.
- Понял, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
- Идите. Коновалова тоже с собой увезёшь.
Федьков утвердительно кивнул и вышел за дверь.
- Эх, тяжела ты шапка Мономаха,- вздохнул Ринат Ибрагимович, после чего он встал и подошёл к окну, по которому ударяли крупные капли  начинающегося дождя.

Жуткий сон.

…Фахтуллин осторожно стучал в дверь. Вот она открылась, и на пороге он увидел женщину, лицо которой было закрыто чёрной вуалью.
- Заходите, вас ждут,- сказала она и вежливо уступила ему дорогу.
Ринат Ибрагимович зашёл в дом. В его комнатах царил полумрак. На потолке и на стенах кругом висели паутины.  Чувствовалась какая-то прохлада. Вдруг кто-то тронул Фахтуллина за плечо. Старший лейтенант обернулся и тут же обомлел. Перед ним, широко раскрыв челюсти, стоял… скелет.
- Спасибо, что пришли,- сказал он, пожимая своими костями руку Фахтуллина,- прошу к столу.
Ринат Ибрагимович тут же опешил, пытаясь освободиться от костлявых рук. Но скелет не унимался.
- Не бойтесь меня,- повторял он,- идёмте. Давайте всё сюда.
Тут к ним подошла ещё дюжина скелетов. Они все взяли Фахтуллина за руки и потянули его за собой.
- Пустите, пустите меня,- пытался вырваться из цепких рук Ринат Ибрагимович,- пустите, я вам говорю, пустите…
Тут он открыл глаза и увидел перед собой свою жену Карину.
- Что с тобой, Ринат?- испуганно спросила она.
- Со мной? Ничего. А почему ты об этом спрашиваешь?
- Ты кричал.
- Кричал? Ах, да. Это сон такой дурной приснился. Рафик спит?- это Фахтуллин спросил о сыне.
- Спит,- тихо ответила Карина,- ты чуть не разбудил его.
- Ему тоже пора просыпаться. На дворе уже утро.
Фахтуллин встал с кровати и энергично развёл руки в стороны. Сделав утреннюю гимнастику, а затем и позавтракав, он начал собираться.
- Разбуди сына, хватит ему спать,- сказал жене Ринат Ибрагимович, надевая китель.
- Сейчас разбужу. Ну, счастливо,- ответила она, поцеловав мужа в щёку.
Но тут зазвонил телефон.
- Алло,- Фахтуллин взял трубку,- да…да, это я…Ну?.. Ну говори же, Федьков! В чём дело?.. Что?.. Что?.. Да говори ты яснее… Что Коновалов? Да можешь ты сказать нормально или нет?- повысил голос Ринат Ибрагимович,- Говори прямо!.. Что?.. инфаркт?.. У Коновалова?.. Точно?..Но он как? Жив?.. Что?.. Состояние тяжёлое?.. И где он?.. В райбольнице?.. Ладно, не надо, я сам туда позвоню. Давай, неси службу, а как только вызову – сразу ко мне. Понял?.. Тогда всё. Давай!
Фахтуллин положил трубку.
- Что случилось, Ринат?- спросила Карина.
- Это по службе, дорогая. Ну, я пошёл.
С этими словами Ринат Ибрагимович вышел из квартиры и быстро стал спускаться вниз по лестнице…
Когда он пришёл к себе в отделение, то возле своего кабинета увидел какого-то черноволосого мужчину в, такого же цвета, костюме.
- Вы ко мне?- спросил его Фахтуллин.
- Да, к вам,- ответил тот.
Щёлкнул дверной замок, и Ринат Ибрагимович жестом пригласил пришедшего в кабинет. Затем вошёл сам, положил на стол свою фуражку и деловито уселся на своём привычном месте.
- Я слушаю вас,- начал разговор Ринат Ибрагимович.
- Может, я тоже присяду?
- Да, конечно,- указал на стол Фахтуллин, вспомнив, что забыл предложить ему это сам.
Мужчина расстегнул пиджак, достал документ, по всей видимости, служебное удостоверение, бесшумно сел и начал говорить:
- Разрешите представиться, следователь прокуратуры Фролов Аркадий Петрович.
- Инспектор уголовного розыска старший лейтенант Фахтуллин Ринат Ибрагимович.
- Приятно познакомиться, Ринат Ибрагимович,- сказал Фролов,- я прибыл сюда по расследованию дела о смерти профессора Реброва.
- Да, мне про вас уже говорили,- Фахтуллин медленно встал и открыл рядом стоявший сейф. Взял оттуда две папки и одну из них положил перед Фроловым.
- Вот, Аркадий Петрович, здесь мной собраны все документы по этому делу, то есть результаты экспертизы, протоколы осмотров, допросов и так далее.
- Хорошо, спасибо. Как раз то, что нужно,- рассматривая папку, сказал Фролов.
- Вам нужно расписаться в получении документа, Аркадий Петрович. Извините, необходимая формальность,- добавил Фахтуллин.
- Да, конечно. Всё правильно.
- Я хочу вам, Аркадий Петрович, дать один совет. Вам лучше съездить на место происшествия и всё оценить на месте. Я позвоню местному участковому лейтенанту Лошкарёву. Он вам всё покажет. Ему известно об этом не меньше, чем мне.
- Что ж, пожалуй, я так и сделаю. И ещё. Ректорат института, где работал профессор Ребров, как одного из ведущих учёных в области онкологии, ходатайствует похоронить его в Москве на Ваганьковском кладбище. Прокуратура и Управление внутренних дел не возражает против этого. Но, насколько я знаю, он проходил у вас ещё по одному делу. Поэтому, прежде, чем дать им ответ, мне велели об этом посоветоваться с вами.
- Да, было,- задумчиво ответил Фахтуллин,- когда я расследовал дело о трагической гибели механизатора Сороки, обстоятельства заставили меня завести ещё одно уголовное дело. Дело в том, что этот Сорока предстал после своих похорон перед нами вскоре в живом виде. И оживил его именно профессор Ребров, причём сделал это незаконно. И хотя его результат был самым настоящим мировым достижением, я обязан был смотреть на это через призму закона и завести уголовное дело. Немаловажным фактором здесь было и то, что оживлённый субъект, вышедший, кстати, из-под контроля Реброва, совершил убийство ещё двух лиц.
- Непосредственно к делу о гибели механизатора он не был причастен?
- К этому он не имел никакого отношения. Здесь по делу был привлечён начальник мастерских Желудков, которому предъявлено обвинение в халатности и несоблюдении правил техники безопасности, приведших к тяжким последствиям. Ввиду этого он с санкции прокурора находится под стражей. К ответственности привлечён также директор совхоза Коновалов, кстати, школьный приятель Реброва, но в настоящее время он находится в больнице в тяжёлом состоянии. Что же касается места захоронения Реброва, то я лично не против. Как учёный он этого заслуживает, и пусть хоронят его там, где считают это нужным.
- Ну, что ж, никаких возражений тогда делать не будем. Ректорат меня также заверил, что труды Реброва непременно передадут профессору Блохину, как и просил покойный.
- Да, это правильно,- согласился Фахтуллин,- но мне, извините, нужно кое-куда позвонить.
- Пожалуйста, Ринат Ибрагимович.
Фахтуллин снял трубку и быстро набрал телефонный номер.
- Алло, районная больница?- спросил он в трубку,- у телефона старший лейтенант милиции Фахтуллин. Я вот по какому вопросу. Сегодня к вам утром поступил гражданин Коновалов Алексей Григорьевич с диагнозом, кажется, инфаркт. Я хотел бы знать, каково его состояние… Подождать минуту? Конечно, могу,- не опуская телефонной трубки, Ринат Ибрагимович достал из кармана платок и вытер, выступивший на лбу, пот,- да-да… Я слушаю… Что?.. Что вы сказали? Скончался?.. Давно?.. Несколько минут назад?.. Благодарю за информацию. Вот тебе и сон в руку.
С этими словами Фахтуллин медленно положил на место телефонную трубку.
- Это директор совхоза?- поинтересовался Фролов.
- Да. Теперь уже бывший директор. Тот самый, который проходил по делу Реброва. Ему, кстати, Ребров первому открылся о своём результате.
- У вас ведь тоже был разговор с Ребровым?
- Да, разговор был, но мне приходилось вытягивать из него почти каждое слово. Протокол его допроса сейчас в вашей папке. Там вы найдёте все подробности.
- Хорошо, я ознакомлюсь с ним в процессе работы.
- Аркадий Петрович.
- Да.
- Здесь за углом стоит наша машина. Скажите водителю. Что я велел ему отвести вас к лейтенанту Лошкарёву. При необходимости я всегда к вашим услугам. Вот мои телефоны: рабочий и домашний,- Фахтуллин протянул Фролову небольшой лист бумаги,- будете в городе – прошу ко мне домой, жена будет рада. Но сейчас мне надо будет закончить одно дело.
- Спасибо за приглашение, Ринат Ибрагимович, учту. А что за дело? Коновалова?
- Да, оно. Следствие я практически закончил, и дело можно закрывать в связи со смертью подозреваемого.
- Ну, что ж, желаю удачи, Ринат Ибрагимович, а я буду приступать к делу.
- И вам удачи, Аркадий Петрович.
Оба встали и обменялись рукопожатиями. Фролов взял папку, положил её к себе в портфель, легонько кивнул головой и вышел.
Фахтуллин сел, просмотрел бегло содержание другой папки. Затем сделал несколько записей и аккуратно закрыл её.
- Ну, вот, и ещё одно дело закончил,- сказал он сам себе.

                1985 – 1987 гг.

Хочется жить…

(Политологический триллер)

Андре шёл с работы. Осенний денёк кончался рано, и сумерки уже заполняли и без того еле освещённые, но хорошо знакомые улицы. Да, это был его город детства – Саргос.
- Ведите его сюда! – Услышал Андре громкий, но немного хрипловатый мужской голос, раздавшийся из-за старых, но хорошо сохранившихся домов.
- Стой, шкура полицейская! – произнёс другой, похоже, тоже мужской голос.
Андре вздрогнул не на шутку.  «Неужели они?»- подумал  Андре и тут же направился, если не сказать, что его какая-то сила понесла в сторону этих голосов.
Обойдя дом, он оказался на сравнительно небольшой городской площади. Здесь его взору предстала уже не раз наводившая страх на прохожих картина: несколько человек – в основном мужчин – окружили одного. Этот бедняга уже не сопротивлялся, тем более что его за руки держали два весьма дюжих типа. Лицо несчастного уже имело следы побоев. От увиденного у Андре буквально подступил ком в горле.
- А может он не полицейский? – выкрикнул кто-то из толпы.
- Полицейский – кто же ещё? – твердил тот же хрипловатый голос,- я  узнал эту тварь – сам лично видел его в мундире.
- Пусть сам признается, полицейский он или нет,- снова раздался голос из толпы.
Один верзила, который и обладал этим хрипловатым голосом, почти вплотную подошёл к несчастному и, ткнув его пальцем в грудь, спросил:
- Отвечай падаль! Полицейский ты или нет?
Пленник повернул голову куда-то в сторону, не проронив не слова. Молчание длилось, наверное, меньше минуты.
- Раз молчит, значит - полицейский,- заключил кто-то в толпе.
Верзила, отняв от груди пленника свой палец, молча отвернулся и сделал то ли два, то ли три шага вперёд.
- Именем майской революции,- верзила поднял вверх сжатый кулак,- бейте его!
Толпа с душераздирающим криком накинулась на пленника, и тут же послышались крики от ударов.
С Андре всё это время не спадало оцепенение. В слившемся шуме трудно было различить чьи бы то ни были крики – жертвы или палачей. Невозможно было понять, кто бил руками, кто – ногами, кто – и тем, и другим. Били несчастного недолго, но эти секунды для Андре растянулись неимоверно.
Вдруг толпа резко расступилась, образовав что-то наподобие круга, в центре которого лежал избитый. Андре его почти не было видно, но лежавший, однако, не шевелился… После короткого молчания кто-то произнёс:
- Сдох, собака.
Верзила вновь поднял сжатый кулак и громко, своим скрипучим тембром, воскликнул:
- No pasaran!
- No pasaran! – подняв вверх кулаки, подхватили остальные.
Эти возгласы буквально сняли оцепенение с Андре. Он, словно чем-то прожженный, резко дёрнулся с места и быстрым шагом понёсся  по тёмным городским улицам… Пройдя, наверное, не одну сотню метров, Андре остановился. Он быстро понял, что это была за толпа – один из так называемых отрядов спасения революции, сплотивших в своих рядах разносортных представителей низких слоёв общества, тех, кого в просторечии обычно называли не иначе, чем «сбродом».
Нет, это сейчас Андре – менеджер одной из компаний, где ему удалось найти работу прямо в первые дни майской революции. А тогда, ещё до этих роковых событий, он был не кем иным, как полицейским, или, как его называли – капитаном полиции. Про него говорили, что он подаёт большие надежды, что ему просто необходимо сделать карьеру на службе. Но, увы, судьба приготовила ему совершенно иное.
Нет, мнения доброжелателей Андре отнюдь не выглядели фантастикой. Он служил не где-то в глухой провинции, а в самой столице – в Лехико. К тому же он имел престижное юридическое образование, что подтверждалось университетским дипломом, полученным здесь, в его родном Саргосе. Всё бы, наверное, так и шло, если бы не одно «но»: грянула майская революция.
Впрочем, Андре очень не любил слово «революция». Для него, вполне законопослушного гражданина, это были бунты, беспорядки. А ведь всё началось с небольших уличных выступлений. Люди, выходившие на городские площади, проводили сначала стихийные, а потом всё более организованные митинги, причём не только в Лехико, но и в других городах страны. Власти, однако, ещё контролировали ситуацию. Но со временем выступления становились всё более массовыми и эмоциональными. Сил правопорядка для сдерживания накала народной массы становилось недостаточно. Для оцепления мест проведения митингов и демонстраций стали привлекать даже тех служащих полиции, которые к данной функции не имели практически никакого отношения. Одним из таких сотрудников и был Андре. По должности ему приходилось часто заступать дежурным на полицейский участок. Однако, в перерывах между этими заступлениями, его часто посылали на городские площади стоять в оцеплении, взирая на проходящие там шумные митинги. Вот где Андре довелось вплотную познакомиться с этим «сбродом». Это они с пеной у рта во всю горланили «Долой монархию!», «Да здравствует республика!». Это они сыпали проклятиями дежуривших на митингах полицейских, а то просто швыряли в них откуда-то появившимися на ровных городских улицах камнями. Всё это Андре видел и слышал. Не раз приходилось наблюдать, а по долгу службы ещё и оформлять этих представителей на участке, примерять на себе их нахальные взгляды, выслушивать ехидные реплики. Стоит ли удивляться тому, что иначе как «сброд», Андре их просто не воспринимал. Нет, конечно, на улицы выходил не только этот «сброд». На митингах присутствовали люди разных слоёв, в том числе образованных. Собственно говоря, таких было большинство. «Сброда» было, наверное, не более 10%. Но именно они быстрее всех  заводились, громче всех орали, постоянно провоцируя беспорядки.
«Сброд»… Недавно, совершенно далёкие от политики люди, даже не представлявшие себе, что такое «монархия» или «республика». Но стоило начаться этим беспорядкам, как социальные низы, не будучи ни монархистами, ни республиканцами, стали проклинать первых и восхвалять вторых. Стали требовать демократию, абсолютно не задумываясь, что хоть она на самом деле означает. Красивые лозунги перевесили даже желание разобраться, что есть что. Андре, в отличие от них, хорошо знал, что такое монархия, так как он лично присягал на верность королю Сальвадору V, когда поступал на службу в полицию. Данной присяге Андре не изменял никогда.
…Своё последнее дежурство Андре запомнил на всю жизнь. Поступавшие на его пульт сводки о беспорядках в столице уже ничем не удивляли. На его дежурном мониторе то и дело появлялись сообщения о столкновениях демонстрантов с полицией. Всё это Андре старательно фиксировал в базе данных. Его заезженный компьютер, несмотря на явную медлительность процессора, работал безотказно. Знал бы, Андре, что этой базе данных осталось существовать каких-то несколько часов. Время от времени ему приходилось  отрываться от экрана монитора, чтобы оформлять задержанных, занося их реквизиты  в тот же компьютер.
К вечеру, однако, беспорядки стихли. Конечно, Андре не мог знать, что на следующий день всё вспыхнет с новой силой, противопоставить которой будет уже нечего. Этим днём будет Первое мая, когда левые партии отмечают День солидарности трудящихся. Утром этого дня, ничего не подозревающий Андре сдал смену новому дежурному и отправился к себе домой. Нужно было хорошо отдохнуть после беспокойной смены – ведь завтра его, вероятно, снова привлекут для пресечения массовых беспорядков, потрясавших уже основательно не только главный город страны. Не знал тогда Андре, что вызвать на службу его будет ухе некуда, а сменивший его офицер уже никогда не вернётся с дежурства. Этой смене следующего дня уже ждать не придётся, так как этот день перевернёт всё. Массы людей снова соберутся на площадях. Но страсти на этот раз накаляться так, что устоять против них не сможет ни одно оцепление. Толпа, словно озверевшая, сметёт все, что встанет на её пути. Захвачены будут телевизионный и радио центры, почту, вокзалы, типографии, столичный аэропорт. Затем  начнут захватывать государственные учреждения, громить полицейские участки. Отделение, где служил Андре, также не минует этой участи. Всех, кто в это время находился в отделении, буквально вытаскивали на улицу и избивали, причём избивали безжалостно, беспощадно, применяя всё, что попадётся под руку. Кажется, тогда всех забили до смерти. Но Андре ещё не знал этих подробностей. Кто-то на участке даже успел уничтожить компьютерную базу, а потому никакая информация о сотрудниках участка не попала в руки толпы. Это спасло тогда многие жизни, включая жизнь самого Андре. Многие из тех, кто в то время не были на участке, уцелели.
Отдыхавший после смены Андре далеко ещё не ощущал глубину происходящего. Сначала он услышал только возгласы «No pasaran!» - «Они не пройдут!» - полузабытый клич Испанской революции 30-х годов ХХ века. Но шум на улице, однако, усиливался. Андре не помнил, сколько уже прошло времени, пока он был дома. Внутренне заподозрив что-то неладное, он включил телевизор. Но «голубой экран» не выдал никакого изображения. Пришлось включить радио. Но и оно ответило глухим молчанием. Андре пытался поймать на приёмнике какую-нибудь радиостанцию, но всё было тщетно. Сделав ещё две-три попытки, Андре, наконец, наткнулся на чей-то зарубежный радиоголос. Еле-еле удалось дождаться свежих новостей.
Андре готов был услышать, наверное, любую негативную информацию, ведь уличные беспорядки происходили уже не первый день. Но то, что сообщило радио, потрясло его. Андре, словно не веря своим ушам, как бы прокручивал внутри себя услышанное: «Монархия пала… Короля больше нет…». Андре охватил настоящий ужас. Получается, что он в буквальном смысле проспал смену власти не где-нибудь, а в собственной столице, простирающейся за его окнами.
Лишь позже Андре узнает, что же произошло в действительности. Подробности произошедших событий шокировали всякое воображение. Даже при дворе монарха тогда тоже не поняли, что происходило в действительности. Только узнав о том, что толпа уже захватила несколько городских объектов, король Сальвадор V приказал командующему сухопутными войсками генералу Пабло  Кабальо покончить с уличными беспорядками – полиция к этому времени уже была бессильна что-либо сделать. Генерал, следуя королевскому указу, собрал у себя представителей штабов. Нужно было срочно проанализировать сложившуюся обстановку и, естественно, принять необходимые меры. Но выводы из этого были сделаны явно неутешительные.
Потом этого генерала некоторые будут упрекать в нерешительности, стоившей ему впоследствии жизни. Но Кабальо быстро понял, что применение военной силы повлечёт большое количество жертв среди городских жителей. Он обратился к королю с просьбой не применять войска, поискать иные, более мирные пути выхода из сложившегося положения. Однако всё оказалось тщетно – король не принял доводов генерала. В ответ Кабальо подал рапорт об отставке, тут же одобренный королём. В тот же день командующим был назначен другой генерал – Хулио Родригес.
Впрочем, благородный поступок Кабальо  был по-своему «оценён»  «сбродом». Когда отставной генерал на следующий день был дома в окружении собственной семьи, толпа окружила это тёплое семейное гнездо. С улицы раздавались крики о выдачи Кабальо на «суд народа». До генерала быстро дошло, что значил для него такой «суд». О том, чтобы выйти на улицу, не могло быть и речи, видимо, полагая при этом, что под покровом своей семьи  и собственных слуг, он будет находиться в безопасности. Но Кабальо жестоко ошибался.  Толпа  не унималась, и уже начали раздаваться призывы сжечь дом вместе с его обитателями. И это были не пустые угрозы. Случилось, однако, другое. Кто-то передал в дом наскоро составленный ультиматум с требованием выдачи Кабальо. В случае невыполнения расправой грозили всем находящимся в доме.  Однако Кабальо оставался непреклонен, и сам, наверное, не вышел бы навстречу неизбежной смерти. Но его вывели из дома не кто-то, а собственные слуги, которые не далее, как вчера, клялись ему в верности, не смотря на недавнюю отставку. Отдав своего господина на растерзание толпы, они ещё предлагали вынести для такой же экзекуции остальных домочадцев, с которыми жили до этого под одной крышей. Но толпа, вдоволь наглумившись уже над уже бездыханным телом Кабальо, не пошла на продолжение кровопролития, громогласно заявив, что к остальным членам семьи «монаршего прислужника», как они выразились, «народ» решил проявить «революционную гуманность и справедливость». Но означало это не только то, что их не ждёт расправа – им «благосклонно» вернули истерзанный труп  отца и мужа. Такая вот «гуманность»!
Впрочем, судьба Родригеса оказалась не менее трагичной. В отличие о  Кабальо, он не стал подавать в отставку. Более того, он заверил короля не только в своей верности монархии, но и в готовности принять жёсткие и решительные меры. Как боевой генерал-артиллерист он сразу же взялся за дело. Всем родам войск была дана срочная директива, предписывающая приступить по первой команде к боевым действиям. Но настроение в армии было явно неоднозначным.
Как и Кабальо, Хулио Родригес также созвал представителей штабов. Сообщив всем, что ситуация не терпит никаких раздумий, что в отношении мятежных городов, включая столицу, применить военную силу. В сущности это означало, что внутри страны должны развернуться реальные боевые действия. Страна тут же оказалась на грани гражданской войны. Присутствующие на совещании только переглянулись между собой и… не сдвинулись с места. Такая реакция была вполне объяснима – вверенные им части могли не подчиниться. Ведь идти им придётся, ни много, ни мало, идти против собственного народа. Неожиданный поступок Кабальо тоже был у всех на виду. Взбешённый такой пассивностью офицеров, Родригес схватился рукой за кобуру, где находился уже заряженный пистолет. Присутствующие тоже как бы машинально полезли руками за личным оружием. Но жёсткий Родригес не привык сталкиваться с такой реакцией.
- Если кто не подчинится – буду стрелять! Сейчас же! На месте!
Говорят, это были последние слова генерала. Может быть, он успел сказать ещё что-то. В какой-то момент он заметил, что затвор пистолета не взведён, и тут же решил его передёрнуть. Впрочем, трудно сказать, действительно ли намеревался  Родригес воплотить свою угрозу в реальность. Но произошло следующее. Стоило щёлкнуть затвору его пистолета, как раздался выстрел… Родригес глуховато охнул и упал на пол. Присутствующие тут же подбежали к нему.  Генерал  был ещё жив. Не произнеся больше ни слова, он стал медленно поднимать правую руку, которая ещё удерживала взведённый пистолет. Снова раздался выстрел, и рука Родригеса  безжизненно опустилась на пол.
 Но стрелял не Родригес.  Присутствующие тотчас перенесли свои взгляды на одного полковника, который невозмутимо держал в полусогнутой руке ещё дымящий дулом пистолет. Этим полковником был ни кто иной, как Хосе Канарес. Нет, тогда его ещё мало кто знал, даже в высших военных кругах. Но где его знали, считали довольно способным офицером. Но Канарес оказался способен на гораздо большее. Не пройдёт и трёх дней, как толпа объявит его героем революции. Что же за подвиг совершил этот полковник?
Выстрелив в Родригеса, он заявил собравшимся военным, что сам разберётся с восставшим народом. И он «разобрался». Придя на проходящий на улице митинг, он попросил слова, заявив при этом организаторам этого митинга, что он желает огласить народу важное сообщение. Но что мог сказать орущей толпе присягавший королю полковник? Увы, Канарес сказал то, что ожидала услышать от него бурлящая от избытка эмоций эта неуправляемая масса. Всё свелось к тому, что король, по словам полковника, хотел потопить в крови народное движение, что генерал Родригес готовил для них жестокую расправу, а главное, что он, Канарес, убив Родригеса, предотвратил готовящееся кровопролитие. Теперь ему, Канаресу, народ должен доверить вооружённые силы, чтобы не дать погибнуть революции. Кадровый полковник, таким образом, оказался настоящим перебежчиком. Толпа такую перемену встретила только на «ура!».
Канарес ворвался с сопровождающей его толпой в штаб и потребовал от уже деморализованных офицеров признать его командующим всеми вооружёнными силами государства. Буквально загнанные в угол военачальники вынуждены были подчиниться новоявленному командиру, отправив, после чего во вверенные им войска соответствующие директивы. Соответствующим был и первый приказ  Канареса – за пределы территорий войсковых частей последним не выходить, что «народ» во всём разберётся сам.
«Народ» действительно «разобрался» во всём. Действия Канареса на улице были встречены «на ура». С криками «No pasaran!» толпа двинулась на государственные учреждения. Начались невиданные доселе погромы. Полицейские участки, суды, муниципалитеты, другие правительственные учреждения подверглись самому настоящему варварскому разорению. Затем очередь дошла и до королевских покоев. Сначала была разгромлена летняя резиденция короля, а затем толпа ворвалась в сам дворец. Никто уже не мог этому помешать – армия и полиция бездействовали. Перестали функционировать даже средства массовой информации. Зато Хосе Канарес стал героем толпы, весь «подвиг» которого был  в том, что он пустил две пули в генерала Родригеса и возбудил готовую к «взрыву» толпу. Канарес даже пальцем не пошевелил для того, чтобы уберечь от расправы других генералов, включая отставного Кабальо. Созданные вскоре так называемые отряды спасения революции растерзают буквально прямо на улице многих офицеров, даже тех, кто уже не имел к этому времени прямого отношения к военной и полицейской службе.
Эти погромы длились всю ночь. Сколько было разрушено, подожжено, убито никто не подсчитывал. Потом долго лежали на городских улицах и площадях тела убитых чиновников, служащих, министров, полицейских. Лежали все вперемежку. Смерть, можно сказать, действительно всех уровняла. И никто не спешил эти жуткие свидетельства бушевавшей толпы. Впрочем, это никого уже особо не интересовало. Наутро толпа снова собралась на городской площади, где громогласно было объявлено о победе майской революции. Там же на площади избрали, если это можно было назвать выборами – все голосовали «за», - новый  орган власти, назвав его с чьей-то подачи Государственным советом. Последний в тот же день избрал нового главу государства – президента. Им стал лидер оппозиционного движения «Референдум» Луис Эрнесто Оливарес. Он объявил состав нового правительства, а Хосе Канаресу присвоил генеральское звание, назначив его начальником генерального штаба. Главнокомандующим вооружёнными силами был объявлен сам президент.
Итак, республика победила. Для защиты последней и были созданы эти «отряды спасения революции», которые расправлялись с так называемыми «врагами республики» без суда и следствия. Король Сальвадор V и его жена бездетная королева Долорес, как бы исчезли в потоке времени. Они пропали бесследно в   пучине буйства толпы. Была впоследствии какая-то информация, что августейшая семья отбыла куда-то в эмиграцию, но ни одна страна не сообщила о предоставлении свергнутому королю и его супруге политического или ещё какого-либо убежища. Словно их никогда  не было. Ни одного сведения о местонахождении короля не подтвердилось. Толпу это, впрочем, тоже не волновало. Каждому уличному решению она скандировала «No pasaran!». Это некогда революционное воззвание теперь зазвучало снова, насколько громко, настолько и зловеще.
Так выглядела майская революция в глазах Андре. Впрочем, он не стал испытывать свою судьбу. Не дожидаясь, когда текущие события коснуться лично его, он покинул Лехико, захватив с собой только необходимые документы и вещи. Всё остальное осталось в столице – мечты, карьера, увлечения и его невеста Мари, на которой он так и не успел жениться. Да что женитьба! Он даже не пытался сообщить ей о своём отъезде, не без оснований остерегаясь, что лишняя информация может его погубить.
Андре вернулся в свой родной город Саргос, где он прежде жил и вырос. Здесь он поступил в Университет, здесь получил диплом юриста, и отсюда уехал в столицу, чтобы там начать службу в полиции. Теперь Андре как бы вернулся в прежнее состояние. Разумеется, он уже ничего не мог сказать о своей прежней службе, и выдал себя за столичного менеджера, что помогло, впрочем, ему быстро найти работу.  Но свой «сброд» появился и в Саргосе. Хотя погромы здесь не были столь массовыми, как в столице, «сброд» нашёл и здесь себе применение – в тех же «отрядах спасения революции», творящих свои чёрные дела на городских улицах. Одно из них только что произошло на его глазах.
Андре не сразу пришёл в себя после этого уличного убийства. Сначала он долго раздумывал, куда же ему сейчас идти. Нет, только не домой. Во всяком случае, не сейчас. Не мог он идти в пустующую квартиру, унаследованную им от покойных родителей, где он мог остаться один на один с тревожными мыслями. Он стал перебирать в своей обширной памяти знакомые фамилии и адреса, но ни на одном из них не остановился. Почти каждый адрес не внушал ему доверия. Но вдруг он вспомнил. Да, есть такой адрес – это квартира его университетского преподавателя истории Рауля Сальватьеро. Андре уже давно не был на квартире профессора, но иногда, возвращаясь с работы, проходил возле его дома. Вечером у профессора в окнах горел свет. Вероятно, уже давно овдовевший Сальватьеро, ещё жив.
Выйдя на знакомую улицу, Андре снова глянул на освещённые окна профессора – тот должен быть дома. Андре тихо вошёл в подъезд и стал подниматься  по ступенькам старой бетонной лестницы. Подойдя к двери, ведущей в квартиру Сальватьеро, Андре оглянулся и прислушался – нет ли где подозрительного шума. Убедившись, что за ним никто не следит, он осторожно нажал на кнопку звонка. Дверь открыл сам профессор.
- Вы меня не помните? – начал нерешительно говорить Андре, глядя на удивлённое лицо Сальватьеро, - Я ваш бывший студент, Андре Фернандес.
- О нет, я вас хорошо помню,- спокойно ответил профессор,- просто никак не ожидал вас увидеть. Ну что ж, проходите, раз решили меня навестить. Андре вошёл в квартиру и медленно обвёл её взглядом – со дня его последнего посещения там почти ничего не изменилось. Затем оба молча обменялись рукопожатием.
- Мне нужно поговорить с вами, господин профессор,- чуть осмелевшим голосом проговорил Андре.
- Вы были моим лучшим учеником Андре. Я всегда готов вас выслушать. Садитесь.
Андре сел на приставленное к журнальному столу кресло. Напротив также мягко устроился сам профессор. Андре начал говорить не сразу. Оказалось, что ему как бы не с чего начать. Он наклонил голову, но затем снова взглянул на седого профессора.
- Знаете, сеньор Сальватьеро, я в полном замешательстве. Вот шёл по улице, а там на моих глазах насмерть забили одного человека, возможно, местного полицейского. Самосуд прямо на улице. Не могу понять, что всё-таки происходит.
- Майская революция,- невозмутимо  ответил профессор.
- Какая революция?- У Андре от удивления даже расширились глаза,- революция закончилась. Король свергнут, у власти – президент. Страна – республика. Что ещё надо?
- Друг мой,- как бы успокаивающе произнёс профессор,- я, наверное, был плохим учителем, что не мог ранее объяснить вам простой истины. Ведь революции так просто не кончаются. Страна должна как бы переболеть этой революцией, примерно так же, как новобрачный должен переболеть своим любовным романтизмом. На то и на это необходимо время, и немалое.
- Сколько же нужно времени, чтобы переболеть этой революцией?
- Бывает, что на это уходят годы.
- Годы? Так что же со страной станет за эти годы? С нами?
- Ну, для нашей страны годы, скорее всего, не понадобятся, но вот месяцы на это уйдут вполне.
- У меня такое впечатление, что вы как бы довольны ситуацией, сеньор Сальватьеро.
- Моё мнение здесь совершенно не причём, - также невозмутимо продолжал говорить профессор,- просто таковы объективные обстоятельства. Приходится воспринимать их такими, какие они есть.
- А какие они есть? Произвол толпы, убийства, сплошное беззаконие?
- Да, и это тоже. Знаете, что об этом говорил один из лидеров русской революции 1917 года Ленин? «Революции в белых перчатках не делаются».
- До перчаток здесь далеко. Делают тем, что под руку попадётся.
- Все средства насилия. В русской революции был красный террор белый террор, унесшие миллионы жизней. А Великая Французская революция? Сначала монархисты-конституционалисты, затем жирондисты. И это всё приводит к кровавой якобинской диктатуре, пока её не сменил режим директории.
- Вы хотите сказать, что нас ждёт тоже самое? – Андре  как бы помрачнел от последних слов профессора.
- В полном смысле слова – нет. Но отчасти мы пройдём и этот путь.
- Знаете, господин профессор, мне всё это кажется каким-то кошмаром, ужасом. У вас, я вижу, иной взгляд. Мне хотелось бы подробней разобраться в этом. Вы поможете мне?
- Охотно. Вы, молодой человек, говорите, что это ужас, кошмар. А вот за рубежом так не считают. Все соседние страны признали нового президента. Одобрили, по крайней мере, на словах, его новый курс. Но и это не самое интересное. Сам Альберто, племянник свергнутого короля, с восторгом отозвался о прошедшей революции, да  ещё и высказался в поддержку курса президента Оливареса. При этом о судьбе королевской семьи он не сказал ни слова.
- Да, мне об этом известно. Августейшая семья была бездетна, и Альберто некоторые считали наследным принцем. И вдруг Альберто – республиканец! Трудно даже поверить.
- Отчего же трудно? Да и какой он наследник? Альберто родился и вырос в другой стране, где и успел в себя впитать республиканские идеи. А наследным принцем он считался лишь потому, как вы сами сказали, по причине бездетности королевы. В противном случае об Альберто никто бы не вспомнил. Да и не факт, что после смерти короля Альберто бы занял его трон. Ведь при желании можно было бы найти другого претендента на престол. В династии Гартильери – не одна, и не две ветви. К тому же она берёт своё начало ещё со времён мадридского двора.
- Да, теперь понятно, правда, после того, как вы всё это объяснили. Но куда могла деться королевская семья? О ней ничего не известно. Как будто испарилась.
- Так оно и есть. Довольно точное, хотя и относительное выражение. Да, испарилась, если хотите, сгорела в огне революции. А если быть более точным, их, скорее всего, давно нет в живых. Видимо, они были убиты при захвате дворца, а трупы были тщательно упрятаны во избежание международного скандала. Ведь монархическая чета была известна не только у нас в стране. С ними были знакомы руководители ряда мировых держав. А ведь над королём и королевой не было никакого суда, ни следствия. Этого нельзя было не учесть.
- А как же провозглашенные принципы данной революции? Свобода, равенство, гласность, правовое государство, справедливость? Я о них не раз слышал на столичных площадях.
- Ну, во-первых, от провозглашения до реализации всегда лежит временная дистанция, иногда довольно длинная. Во-вторых, не всё провозглашённые принципы предполагают свою реализацию. Речь идёт о декларациях, выражающих стремления к какой-то цели. В-третьих, как показывает история, революционеры часто не распространяют свои принципы на тех, кого считают врагами революции. Примеров этому множество, и наша страна здесь не составила исключение. Поэтому сейчас столько много произвола и самосуда.
- Сегодня на улице я это видел. Самосуд во имя свободы, равенства, справедливости?
- Молодой человек, давайте не будем делать из этого конкретные выводы. Разве не ясно, что справедливость есть строго субъективная категория. Справедливость для одного не всегда означает тоже самое понятие для другого, если это не чётко выработанная категория. Справедливость не всегда может быть одинакова для всех. Свобода и равенство – категории вообще несовместимые, хотя и провозглашены ещё были французской революцией. Где свобода, там практически нет равенства. А где равенство – там нет свободы. Это – как трава на газоне – всё пострижено под один уровень. Ну, полное равенство. А вот разрастаться согласно своей природной силе она уже не сможет, потому что для этого у ней нет свободы. На лугу – как раз наоборот. Там – полная свобода, но равенства уже почти не встретишь. Так что это всё – декларации. А вот о равноправии, как о более реальном и рациональном явлении, говорить е6щё рано.
- Вы имеете в виду правовое государство?
- Можно сказать и так. Хотя должен заметить, что понимание правового государства, как политической целостности, основанной на  власти и принципах одного права тоже несколько утопично. Ведь законы, правовые нормы разрабатываются и утверждаются людьми, а не наоборот. В итоге, что и как человек придумает, так оно и будет. Но это ещё не значит, что не надо стремиться к обществу, где правовые нормы уважаются и соблюдаются. Пусть в идеале это неосуществимо, скажем на 100%, но на вполне определённой ступени что-то достичь можно.
- И что же? Ради всего этого стоило свергать законную монархию? Творить уличное беззаконие?
- Знаете, молодой человек, революции по юридическим законам не происходят. Им предшествует целый комплекс причин, причём достаточно веских.
- И какие это причины?
- Ну, начнём с того, что прежнее правление представляло собой настоящую диктатуру.
- Но ведь была же конституция.
- Да, была, но чисто формальным документом. Ведь, в сущности, она почти не соблюдалась. Парламент фактически бездействовал. Принимаемые им решения фактически не работали. В стране в итоге сформировался, можно сказать, полицейский режим. Вот вы Андре, положа руку на сердце, можете сказать, что полиция расправлялась только с виновными, а невиновные при этом не страдали?
- Честно говоря, нет.
- Потому что такого не было. Полиция свои расследования вела поверхностно. Раскрываемость преступлений была низкая. Людей обвиняли часто только из-за подозрений. Избивали, добиваясь у них признательных показаний. Суды в этом плане тоже почти не церемонились. Сколько невиновных людей ими было отправлено за решётку, никто не знает. Да и до судов-то дела не всегда доходили. Людей нередко избивали до смерти ещё в полицейских участках. И не один полицейский за это не был осуждён за это. Как вы считаете, так оно было?
- Да, господин профессор,- для Андре подобное, разумеется, не было секретом,- так всё и было. Но ведь сейчас положение разве лучше?
- Тогда и сейчас – это не одно и тоже. То был стабильный режим, а сейчас время перемен. Критерии и подходы здесь разные. Там эти явления были как бы постоянными, а здесь они временные, преходящие. Во всяком случае, таковыми считаются. Я лично не думаю, что творимый в настоящее время произвол сохраниться надолго. Новая власть просто вынуждена будет навести порядок. Иначе её также свергнут как прежний режим.
- Но это только одна причина.
- Пожалуйста, я могу перейти к следующей. Бездействие власти привело к отсутствию реформ и каких-либо подвижек в разных сферах. В экономике обозначился явный спад. Стали расти безработица, бедность, детская беспризорность. Постоянно задерживались зарплаты, пенсии, которые, кстати, ещё к тому же почти перестали повышать, в то время как инфляция стала расти быстро. В результате этого выросли цены. Проблемы коснулись даже армии. Военные оказались практически у черты бедности. Поэтому не случайно армия отказалась поддержать монархию. Генералы просто не рискнули выступить против народных масс. Солдаты и офицеры просто не подчинились бы. Канарес это хорошо понимал. Он очень быстро оценил ситуацию, и в поведении армии не ошибся – он-то знал, какие там царили настроения. А вот полицейским платили хорошо и исправно. На них прежний режим мог  хорошо опереться. Ведь в стране не было практически никаких политических свобод. Неугодные власти митинги и демонстрации разгонялись полицией. Людей арестовывали и избивали прямо на улице. Ряду политических партий был буквально заткнут рот. Даже многочисленной Конституционной партии запрещалось открыто критиковать монархию и существовавший при ней режим. Организованное ею незадолго до революции движение «Референдум» постоянно находилось под угрозой роспуска. Её лидеры неоднократно арестовывались и обвинялись в организации уличных беспорядков, даже если это были обычные митинги. Людям не давали выразить свой протест. Любые попытки подавлялись силой. Некоторые партии вообще оказались под запретом. Печатные издания были под строгой государственной цензурой. За неугодную режиму статью любую газету или журнал могли закрыть, а автора и редактора – арестовать. Делалось всё это руками полиции, в том числе вашими руками, Андре. И всё жестоко. Не случайно жестокость со стороны властей обернулась не меньшей жестокостью народных масс после свержения монархии. Как видите Андре, и сегодняшнему уличному беспределу нашлось объяснение.
- Но ведь грязью грязь не смоешь, даже если согласиться с вами, господин профессор. И в чём была виновата августейшая семья?
- И это тоже можно объяснить. Ситуацию, которая сложилась в стране, иначе, как глубоким кризисом не назовёшь. Падение жизненного уровня не могло не вызвать народного протеста. Негодование росло, и со временем должно было вырваться  наружу, чему, собственно, мы и оказались свидетелями. А что касается августейшей семьи, то ведь и наша монархия себя успела дискредитировать. Последний король Сальвадор V был сыном ныне покойного Аугусто III, который, в свою очередь, отнял престол у своего брата Сальвадора IV. Борьба за трон вылилась тогда в настоящую гражданскую войну, унёсшую не одну тысячу жизней. А ведь вся причина была в том, что Аугусто счёл коронацию Сальвадора IV незаконной, нашёл даже этому своеобразные доказательства. Многие ему тогда поверили, и Сальвадор IV был свергнут и убит, а его семья бежала за границу. Только потом выяснилось, что эти доказательства были настоящей подделкой, фальшивкой. Но дело-то уже было сделано! Будучи в изгнании, семья Сальвадора IV не признала со своей стороны ни Аугусто III, ни будущего на тот момент короля Сальвадора V. Они провели за рубежом собственную коронацию, объявив королём Хуана I, сына убитого Сальвадора IV. Получились две как бы две династии – одна в столице, а другая – в изгнании. Ни одна из них не признавала другую. Не стеснялись даже друг друга открыто поливать грязью. А ведь народ об этом тоже знал, и авторитет монархии начал заметно падать. Одновременно стала расти популярность республиканских идей. Впоследствии образовались соответствующие партии, Некоторые объединились в Конституционную партию, а позже образовали и движение «Референдум», сыгравшим в итоге роковую роль  в судьбе монархии. Поэтому не случайно, что Хуан I хранил и хранит молчание по поводу свержения и исчезновения королевской семьи, а его сын Альберто открыто высказался в поддержку революции. Он понял, что ему уже не стать королём, но и удовлетворения его тщеславия тоже было достаточно от свержения потомков тех, кто ещё раньше лишил его возможности впоследствии занять трон. Не будем забывать также, что разразившийся экономический кризис ещё больше, а, в конце концов, и окончательно подорвал веру  в монархию у большинства населения. Её падение в итоге было предопределено. И, заметьте, мы здесь вовсе не исключение среди других революций. Возьмите, например, Английскую революцию. Войска Кромвеля разбили королевскую армию, затем казнь самого короля Карла I Стюарта, упразднение монархии. Последняя, кстати, вернулась в Англию уже после смерти Кромвеля. Но это была уже другая эпоха в жизни страны. Французская революция? То же самое. Упразднение монархии и казнь короля Людовика XVI. Далее это обернулось кровавой диктатурой, трибуналами, быстро выносящими смертные приговоры. Революция в России? Падение династии Романовых, а затем Временного правительства. Власть партии большевиков и гражданская война. Казнь последнего императора Николая II. Прибавьте теперь к этому списку нашу революцию, только с той разницей, что мы не Европа, а бывшая испанская колония. Очень похожее развитие событий.
- Да, здесь, пожалуй, трудно не согласиться. Но почему обо всём молчит церковь? Почему не слышно нашего епископа Альваро?
- Видите ли, молодой человек, церковь оказалась как бы загнанной в угол, или, если сказать иначе, стала заложником новой власти. Ведь совсем недавно наш епископат молился за здоровье короля и его семейства. А теперь ему что делать? Прославлять революцию? Отряды спасения? Вот и приходится ему молчать. Раньше красноречие Альваро часто звучало как по радио, так и по телевидению. Говорили, что его ценил сам Понтифик. А теперь епископ молчит. С одной стороны, видимо, из-за страха, что так называемые отряды спасения революции достанут его и других священнослужителей, и без всякого зазрения совести устроят над ними самосуд. Но с другой стороны, большая часть  граждан, в том числе верующих, поддержали революцию, а церковь против большинства народа не пойдёт. Ведь это её паства, а церковь без неё обойтись не может. Когда Альваро однажды спросили, поддерживает ли он нового президента Оливареса, он сказал только то, что оставалось сказать: «Вся власть от Бога, а мы  Его служители». Иными словами, новая власть им уже как бы признана. Да и что ему было терять? Кардиналом он, скорее всего, уже не станет, а с епископской кафедры его тоже никто не уберёт. Нейтральная позиция церкви спасла её фактически от расправы. Нам ещё повезло, что революция не привела нашу страну к гражданской войне, и церкви не пришлось примыкать к какой-либо из воюющих сторон.
- Сеньор Сальватьеро! Вот вы говорили, что английская и другие революции привели эти страны к новой эпохе. К чему же тогда привела наша революция? Много ли она дала стране?
- О многом говорить ещё рано. Но первые позитивные шаги у власти уже есть. Разработан проект новой Конституции, юридически закрепляющий основные политические, экономические и социальные свободы. Некоторые, кстати, реально уже действуют в нашей стране. Отменены сословные границы, тормозившие социальное развитие нашей страны. Если эту Конституцию примут на ближайшем референдуме, то президента мы будем избирать уже прямым тайным голосованием, как в других странах мира, а не толпой на улице, как это произошло у нас недавно. Уже объявлено о новых выборах в парламент – прежний ведь был практически неработоспособен. Формируются новые правоохранительные органы. Началась куда более реальная борьба с преступностью и коррупцией, бурно расцветшими при прежнем режиме. Когда премьер-министром стал известный экономист Пабло Диас, то правительство начало осуществление экономических реформ. Предприятия получили реальную экономическую свободу, приняты меры для проведения антикризисной и антиинфляционной политики. Началось реальное снижение задержек зарплат и пенсий. Народ наконец-то вздохнул свободней. Резко сократилось число стачек и забастовок. Экономика снова, хоть и медленно, пошла в рост, стали создаваться новые рабочие места. Согласитесь молодой человек, что здесь в Саргосе вы не очень долго искали себе работу?
- Да, недолго. Но вы мне говорили, что страна должна как бы переболеть этой революцией, и тогда она должна как бы закончиться.
- Могу снова привести исторические примеры. В Англии революцию завершил тот же Кромвель, разогнав победивший в гражданской войне парламент, и установив собственную диктатуру. Во второй революции это сделал Наполеон, свергнув последний революционный режим – Директорию. В России революция была остановлена после введения новой экономической политики, а после неё – начала интенсивной индустриализации. Закончил этот процесс тогдашний руководитель страны Сталин. Все эти личности выступили как бы в роли контрреволюции, но не с целью возвращения дореволюционных порядков, а именно для завершения революционного процесса как такового.
- А кто завершит революцию у нас?
- Я думаю, что это может сделать действующий президент Луис Эрнесто Оливарес.
- И как он это сделает? Как он прекратит бесчинства и самосуды на улицах? Не получит ли он в ответ такой же самосуд?
- Можно найти ответ и на этот вопрос. Вас, как я понял, интересуют эти «отряды спасения революции»? Могу предположить следующий сценарий. В один прекрасный день президент или правительство объявит, что «отряды спасения революции» выполнили свою историческую миссию. Лидеров и активистов представят к высшим правительственным наградам, объявят героями, дадут им определённые гарантии и льготы. Их отряды будет предложено распустить, или преобразовать в новую полицию, а в честь этого события установить соответствующий государственный праздник. Прежнюю полицию ведь должен кто-то заменить. Пойдут ли на это сами отряды и их лидеры? Обязательно пойдут! Ведь кричать на улице «No pasaran!» тоже надоест и им всё равно нужно будет заняться чем-то иным. И никаких отрядов не станет. Вы согласны со мной Андре?
- Трудно сказать, господин профессор. Может оно так и произойдёт. Но сколько крови при этом прольётся.
- Но рано или поздно всё равно наступит этому конец. Иного просто не может быть. И, не забывайте Андре, что нам ещё повезло в том, что к власти в стране не пришли крайние экстремисты. К счастью, они были слабы ещё при прежнем правительстве, и во время революции не встретили широкой поддержки со стороны народных масс. Иначе крови могло быть пролито намного больше. Обратите внимание Андре, пожалуйста, ещё на один нюанс. Разгромив полицейские участки, толпа при этом не тронула тюрьмы и следственные изоляторы. Хватило к кого-то разума не допустить, чтобы банды уголовников выплеснулись на улицы. Выпустили только одних политических заключённых. Так что ещё нельзя сказать, что ситуация была полностью выпущена из рук. Даже известный переход полковника Канареса на сторону восставших предотвратил в итоге саму возможность гражданской войны, а, следовательно, ещё большее количество жертв. А некоторые восприняли это как предательство.
Наступило короткое молчание. Андре понял, что спросить профессора ему больше не о чем. Он взглянул на часы и произнёс:
- Спасибо вам, сеньор Сальватьеро. Вы действительно мне очень помогли, объяснив всё это. Но уже поздно, и мне пора идти.
Андре медленно встал с кресла и протянул профессору руку для прощального рукопожатия.
- Может быть, переночуете у меня, молодой человек? У меня дома есть и чай, и кофе, да и место для вас найдётся.
Профессор тоже встал, но взаимным рукопожатием так и не ответил.
- Тогда  не смею вас больше задерживать, молодой человек, - только и произнёс пожилой профессор. Андре вежливо кивнул головой и направился к выходу.
Через несколько минут он уже спокойно и неторопливо шёл опустевшей и поглощённой ночной темнотой городской улице. Разговор с профессором не выходил у него из головы. Что же Андре извлёк из этого разговора? То, что любая революция есть разрушение, но за ней обязательно должно следовать созидание? Может быть. Причины у революции были.  Нравится это или нет, но скрепя сердцем эту аксиому принять следует. Прежний строй имел много пороков.  Выплёскивающееся наружу недовольство людей Андре не раз видел на улицах столицы. Накапливающиеся изо дня в день страсти ещё  удавалось удерживать в определённых рамках. Но вот однажды не помогло и это.
«Сброд» только этого и ждал. И всю полноту свободы получил именно он! Рабочий человек пошумит, но потом опять вернётся к своему станку, а «сброд» останется на улице, чтобы устанавливать свои «порядки», от которых уже кровь в жилах стынет. Будет ли он что-то созидать? Нет! Да, у власти президент, правительство. Да, они что-то делают. Но внизу контролирует всё «сброд», и всем приходится с этим считаться. Да, профессор прав. Со «сбродом» должно быть покончено. Только вот когда…
- Андре, ты ли это? – послышался сзади него голос.
Андре обернулся. Перед ним стоял человек, очень напоминавший ему какого-то знакомого.
- Не узнаёшь меня? – спросил тот же прохожий, - это же я, Диего.
Андре еле выдавил из себя улыбку, и они тут же обнялись. Да, это был тот самый Диего, Диего Чавес, служивший вместе с ним в том же полицейском участке. Тот же бравый лейтенант, но уже со сбритыми усами.
- Да, да. Усы я сбрил, - сказал Диего, заметив, что Андре уже обратил на это внимание, - Когда толпа прорвала оцепление, мне удалось скрыться и, тем самым, избежать расправы. Но чтоб не узнавали, вот, пришлось сбрить усы и уехать из Лехико. Недавно нашёл работу, а теперь вот ищу жильё.
- Пойдём Диего, остановишься у меня. Ты не знаешь, кому-нибудь ещё из наших удалось выжить?
- Не знаю. Мне известна была только судьба Антонио. Помнишь его?
- Мендес? Он жив?
- Нет.
Оба, казалось, уже продолжили движение к дому, где жил Андре. Но после этих слов тут же воцарилось молчание, и они оба остановились.
- Его судьба ужасна, Андре, - продолжал Диего, - Толпа избила его на улице. После этого его сочли мёртвым и бросили на улице. Но он был жив. Какие-то добрые люди помогли отправить его в больницу. Там ему помогли, и Антонио пришёл в себя. Но до толпы дошли сведения, что Антонио остался жив. Они собрались возле больницы и требовали выдачи Мендеса, угрожая при этом, что ворвутся в больницу и расправятся со всеми, кто спас жизнь полицейскому. Испугавшись расправы, медсёстры вывели еле передвигавшегося Антонио к бушевавшей толпе. Та сразу накинулась на него и стала жестоко избивать. Больше Антонио помощь врачей уже не понадобилась. Скорее всего, он уже не услышал этих криков «No pasaran!». А медработников не тронули, простили их помощь Антонио во имя, как они тогда сказали, революционной справедливости.
- Они всегда так говорят,- добавил Андре.
- Стой! Я слышу шаги, - Диего прислонил ладонь к уху.
Шаги быстро усилились, и в ночных сумерках показались чьи-то лица.
Андре сразу опешил назад. Несмотря на темноту, он узнал их. Это был тот самый, так называемый «отряд спасения революции», с которым он уже виделся до встречи с профессором. Диего, однако, не почувствовал опасности и сделал несколько шагов вперёд. Не знал он, что это были его последние шаги…
- Стоять! – Послышался голос из толпы, - Оба!
- Что вам надо? – спокойно спросил Диего.
- Мы – отряд спасения революции. Очищаем город от врагов республики.
- Но мы не враги республики, - продолжал вести диалог Диего.
- А вот в этом нужно будет ещё разобраться, - сказал уже знакомый Андре хрипловатый голос, - Скажи, кто ты есть? Осветите его лицо фонарём!
На Диего кто-то навёл карманный фонарик, и тот стал морщиться от ослепительно света.
- Какая встреча! – Сказал всё тот же хриплый голос, - никак сам лейтенант Чавес.
«Это – конец,- подумал Андре,- Этот тип узнал Диего. Но откуда?»
Ответа долго ждать не пришлось.
- Откуда ты его знаешь, Мигель? – Спросил кто-то из толпы.
- Познакомились в столице,- прохрипел тот, - когда полиция арестовала меня на митинге, то я попал на допрос вот к этому типу.
Мигель ткнул Диего каким-то длинным предметом.
- Тогда он был, правда, с усами. Ах, как он меня бил! Показания требовал. Помнишь меня, полицейская шкура?
Диего молчал. Сказать ему было действительно нечего. А вот Андре всё понять не мог – когда же тот встречался с Диего. Нет, он всё-таки его вспомнил. Он действительно вспомнил Мигеля, когда того вели на допрос к Диего. Да, похоже, это – конец, причём, для обоих. Раз Мигель узнал Диего,  значит, узнает и его, Андре.
-  А кто же у нас второй? – Как бы угадывая чужие мысли, к нему повернулся Мигель.
Осмотрев беглым взглядом Андре и, немного поморщившись, Мигель произнёс:
- Вообще-то он не похож на полицейского.
Андре стоял и еле дышал, но так же, как и Диего не проронил ни звука.
- Да, ты прав Мигель, этот на полицейского совершенно не похож. Рожа не та!
- Точно, не полицейский, - сказал кто-то ещё из толпы.
- Раз не полицейский, значит, его можно отпустить, - прохрипел Мигель, и, обращаясь снова к Андре, произнёс:
- Руководствуясь высокими принципами гуманизма и революционной справедливости, мы великодушно дарим тебе жизнь. Но сначала ты увидишь, какая кара ждёт врагов майской революции.
Мигель повернулся в сторону Диего и громко крикнул:
- Бейте полицейскую сволочь!
Толпа тут же с криками набросилась на Диего. Тот, не выдержав такого напора, упал, и его тут же обступила беснующаяся толпа.
Вдруг все расступились.
- Проверьте, жив он ещё или нет? – раздался голос Мигеля.
Кто-то из толпы подошёл к неподвижному Диего и наклонился над ним. Видимо, прощупывал пульс.
- Нет, сердце не бьётся. Мёртв.
Наступила короткая пауза, после чего Мигель поднял вверх кулак и крикнул.
-No pasaran!
-No pasaran! – Подхватила толпа.
Андре стоял неподвижно, не в состоянии не произнести ни слова. Проходящие мимо него субъекты той толпы задевали один за другим его одежду. Но Андре этого, похоже, не замечал. Даже, когда толпа полностью удалилась, а Андре уже не слышал от них больше никаких колких слов, но всё равно продолжал стоять, словно он был прибит к этому месту. Его, похоже, одолевали очень тревожные мысли.
Неподвижное тело Диего лежало на боку, свернувшись в полукольцо. Ничего его не спасло. Ни сбритые усы, ни переезд в другой город. Теперь он разделил печальную судьбу несчастного Антонио. Вот она, «революционная справедливость»! «Сброд» решает, враг ты или не враг революции, по лицу определяют, служил ты в полиции или нет. Прямо как лошадь по зубам. А приговор один – смерть. Да, профессор был прав. Да, иногда избивали людей в полиции до смерти. Но там хоть имелось формальное обвинение. А здесь, на улице, и того даже нет. Раз похож, значит виноват. Ничего больше не надо. Всё просто. Тебя могут убить на улице как бродячую собаку.
А что же делать ему, Андре? Сегодня ему повезло. А завтра? Где гарантия, что толпа его не признает впоследствии его тем, кем он раньше был? Андре не смог разделить судьбу Диего, как не мог и помочь ему – Андре самому очень хотелось жить!
Нет, нельзя идти на свою квартиру. Опасно. В доме ведь некоторые знали, кем Андре был в столице. Могли выдать, такое же случалось. Да и профессор Сальватьеро знал, кем служил Андре.
«За город, к престарелой тётке!» - подумал Андре. Там нужно пожить, там, где меня уже не знают или не помнят. Много лет я там не был. А тётка, наверное, ещё жива. Сюда, в город, только на работу. Нужно выждать время, а там этих отрядов, возможно, уже не станет. Должен же наступить когда-нибудь этому кошмару конец!

2009 – 2011 гг.