Я в военный музей сразу после института распределилась. И очень счастлива была. Но когда новые подруги в курс дела вводили, одна тоже очень молоденькая говорит мне:
- Ты не сильно-то расслабляйся. У меня тоже диплом красный, и, как видишь не блондинка я вовсе, но, даже проработав здесь год, всей кожей чувствую – не женское это дело, водить экскурсии в этом музее. Никогда не знаешь - откуда подвох прилетит. В общем, сплошной пердимонокль.
Это совершенно новое для меня слово она произнесла как-то небрежно и буднично, как что-то само собой разумеющееся. А потому я решила – чтобы не выглядеть белой вороной, надо срочно разузнать его значение и при первом же случае начать тоже использовать, и, разумеется, небрежно.
Но странное дело, ни в словарях Даля, и Ожегова, ни в каких других я этого слова не нашла. Попробовала догадаться сама. Что такое монокль, я, конечно, знала, но вот первая часть загадочного слова, была сплошной загадкой, да ещё и, извините, с каким-то неприятным подтекстом.
В какой-то степени выручил интернет, там «пердимонокль» сочли французским словом, которое трактуется как что-то вызывающее сильное удивление или нечто неожиданное. На всякий случай я ещё обратилась и к нашему методисту, но её ответ был туманным. Она сказала, - «это что-то модное, слэнговое, явно не серьёзное и в присутствии приличных людей его на всякий случай лучше вообще не произносить».
Исходя из всего этого, я сделала собственный вывод, что слово это, в виду его не благозвучности, где попало действительно употреблять не надо, а со временем догадалась и о том, какой смысл в «пердимонокль» вкладывала моя коллега. Видно она хотела сказать, что работа экскурсовода в военном музее таит много неожиданностей. И действительно я не раз потом убеждалась, насколько она была права.
За отведённые мне три недели я лихорадочно пыталась освоить экспозицию музея, а это не много, ни мало - двадцать три больших зала с сотнями экспонатов, и все они, так или иначе, связаны с войнами. Как, наверное, и всякую девочку, меня никогда не тянуло ни к чему военному, а тут навалилось - всюду пистолеты и винтовки, пулемёты и патроны, снаряды и кинжалы, сабли, ракеты и торпеды всех видов и размеров. А ещё масса образцов формы военной одежды, снаряжения и т.д. И всё это на фоне нашей героической истории, трагическими судьбами тысяч людей.
В институте знания по основным событиям гражданской и Великой Отечественной войн я, конечно, получила, но ведь были ещё Афганистан, Чечня, Дагестан, участие наших войск в войне между Грузией и Южной Осетией. Я уж не говорю о локальных войнах в Корее, Вьетнаме, на Кубе, в Анголе, Эфиопии и других так называемых «горячих точках».
Чем ближе был зачёт, который я должна была сдать методисту, проведя с ним экскурсию по всем залам, тем мне становилось страшнее. Девчонки, как могли, успокаивали, говорили, что все прошли через это, что зачёт с первого раза никто ещё не сдавал и на зарплате это не скажется, она и так мизерная. Но напряжение не снижалось, я плохо спала, пропал аппетит. Приближался большой праздник «День защитника Отечества», наплыв посетителей в музей всё нарастал и меня, выражусь теперь уже военным языком, хотели поскорее «ввести в бой».
Правда внимание к моей персоне несколько отвлекала Лариска, тоже сравнительно новая экскурсовод. У неё обнаружился свой, особый, «пердиманокль». Дело в том, что проводя экскурсию, она вдруг начинала плакать.
Не так чтобы сильно, не навзрыд, но слёзы капали, а главное начинал дрожать, а потом и вовсе пропадал голос. Случалось это с ней, как правило, в том зале, где были выставлены вещи, принадлежавшие бывшим узникам немецких концлагерей. У неё самой был маленький ребёнок, и когда она приводила группу к витрине, в которой были выставлены детские сандалики и другие предметы замученных или сожжённых фашистами людей, она после нескольких слов начинала плакать. Группа посетителей смущённо стояла, а Лариса плакала. У некоторых женщин и детей тоже наворачивались слёзы. И только минуты три спустя, извинившись, Лариса вела экскурсию дальше. Отпустив людей, она чуть ли ни бегом возвращалась к нам в комнату и ещё там продолжала всхлипывать.
Мы приставали к ней с расспросами, считали, что ей нахамил кто-то из посетителей, такое ведь тоже бывало, но она отрицательно мотала головой и однажды всё-таки призналась, в чём дело. Как помочь ей мы не знали, посоветовали обходить стороной эту витрину, пока не привыкнет. Но и это не помогло, в следующий раз она заплакала, когда стала рассказывать о зверствах белогвардейцев, показывая выставленную в витрине кожу с руки красноармейца. Потом она потихоньку привыкла и если и плакала, то почти незаметно и голос не теряла. Но, несколько забегая вперёд, скажу, что месяца через три Лариса всё-таки уволилась.
А мне надо было думать о себе. Я зубрила тексты экскурсии по каждому залу, пристраивалась к группам экскурсантов и слушала своих коллег, но в голове всё равно был какой-то сумбур. И вот, наконец, мне назначили день, когда я должна сдать зачёт.
Принимать его вызвался, было, сам заместитель начальника музея по научной работе, он с первого дня стал оказывать мне знаки внимания, но, слава Богу, моя начальница Наталья Андреевна, поняв, в чём дело, инициативу эту как-то пресекла, иначе я вообще бы и двух слов не связала.
Я попросила, Наталью Андреевну, чтобы зачёт она принимала у меня одной, то есть без группы экскурсантов, и она хоть и нехотя, но согласилась, видно не хотела чтобы, опять же выражусь военным языком, «выстрел был холостым».
То, как мне удался этот «выстрел» заслуживает отдельного рассказа, поэтому постараюсь быть краткой.
В первом же зале, уже в начале моего рассказа, к нам стали подходить одиночные посетители, и получилось так, что мне всё-таки пришлось вести группу человек в пятнадцать. От волнения я долго не мгла справиться с собой, говорила очень тихо, отчего слушатели вынуждены были тесно «сплотиться» вокруг нас с Натальей Андреевной. Я всё время говорила только одной ей, а она глазами показывала на окружавших меня людей, чтобы переключить моё внимание. Но этих людей я боялась больше чем мою экзаменаторшу и упрямо не отводила от неё взгляда.
Наконец она не выдержала, остановила меня и предложила всем стоявшим вокруг нас присоединиться к другой группе, которую моя коллега в это время ввела в зал. Меня же Наталья Андреевна попросила успокоиться, сосредоточиться, пропустить несколько витрин и рассказывать дальше. По началу, я даже пожалела, что ушли мои слушатели, мне начинало нравиться, как я их просвещаю, но радость моя оказалась преждевременной. Мы подошли к тем экспонатам, которые отражали события, связанные с форсированием нашими войсками реки Днепр в 1943 году. Показывая на один из экспонатов, я сказала буквально следующее:
- « Переправившись под огнём противника на другой берег Днепра наши воины стали там окапываться. Здесь вы видите сапатку лапёрную, которая принадлежала Герою Советского Союза …». Не закончив предложение, я вдруг увидела в глазах Натальи Андреевны недоумение и ужас одновременно и замолчала. А она спросила:
- Лена, Вы хоть сами слышите, что говорите. Ну-ка ещё раз скажите про героя.
Я автоматически повторила, только что сказанное, снова упомянув «лапёрную сапатку» героя. Безнадёжно вздохнув, Наталья Андреевна поправила меня, не преминув добавить, что если бы рядом была группа, мне можно было бы претендовать на авторство в сочинении нового анекдота.
На обзорную экскурсию отводится час, я в него явно не укладывалась и Наталья Андреевна попросила меня дальше в каждом зале только сказать о его предназначении, тематике и остановиться на доминантных экспонатах. Первую часть задачи я более-менее могла выполнить, а что касается главных или второстепенных экспонатов, то в них совершенно не ориентировалась и «засыпалась» как только вошла в следующий зал. Там моё внимание привлёк скафандр так называемого боевого пловца. Для меня он всегда выглядел устрашающим, и я решила что, он и есть главный в этом зале.
Показывая на это резиновое «страшилище», я рассказала о том, как оно передвигается под водой и на основании собственных впечатлений, от себя добавила, что один внешний вид его мог сильно напугать противника. То, что почти треть этого зала занимают обломки американского самолёта-шпиона У-2, сбитого в мае 1960 г. в районе Екактеринбурга, тогда он назывался Свердловском, меня совершенно не впечатляло. На вопрос Натальи Андреевны, почему я пренебрегла обломками самолёта, я твёрдо заявила, что выглядят они как куча металлолома и к ним во время экскурсии можно особого внимания не привлекать. Это был полный «пердиманокль»
Надо было видеть, как это возмутило Наталью Андреевну. Забыв о почти истекшем времени на экскурсию, она подробно и с большим чувством стала мне рассказывать о том, как в своё время известие о сбитом нашими ракетчиками американском самолёте-шпионе, пилотируемом Пауэрсом, всколыхнуло весь мир, что эти обломки выставлялись в Москве в Центральном Парке Культуры и Отдыха имени Горького. Она говорила о том, что с этого времени начался новый этап холодной войны, что сбив самолёт на большой высоте, наши зенитчики навсегда отвадили американцев летать над нашей территорией и т. д. Со стыда я готова была провалиться как минимум в подвал нашего музея.
После этого дальнейшая проверка моих знаний и методики их доведения до слушателей были прекращены, я, ни живая, ни мёртвая последовала вслед за Натальей Андреевной в её кабинет.
Но там ничего страшного не произошло. К моему удивлению Наталья Андреевна сказала, что, не смотря на некоторые, «характерные для начинающей шероховатости», экскурсовод из меня получится. Надо продолжать работать над собой, «не пороть отсебятину, не бояться посетителей» и т.д. Закончила она разбор сообщением, что с завтрашнего дня я могу получать группы и водить экскурсии.
Девчонки-коллеги с нетерпением ожидали моего возвращения, и когда я им рассказала о своём дебюте, все они нашли его даже более успешным, чем у некоторых из них.
Так я стала полноправным экскурсоводом, но периодически возникали, то один, то другой «пердиманокли» и нужно было как-то выходить из создавшейся не простой ситуации. Помощи ждать было не откуда, я была один на один с группой посетителей музея.
Первый случай произошёл со мной примерно месяца через два, когда я уже более-менее освоилась со своей работой и, казалось, дальше будет всё легче и легче. Но, не случилось. Однажды, когда я уже прошла с группой большую часть музея и находилась в зале «Победы», в группу, которую вела, затесался какой-то странный старичок. Моё внимание он привлёк тем, что на нём была военная рубашка без погон, на их месте красным фломастером нарисованы огромные звёзды, а на груди красовались уже забытые многими пионерский и комсомольский значки. На правом рукаве у него, чуть выше локтя, была красная повязка, как у дежурного по классу.
Рассказывая о событиях победного 1945 года, я подвела группу к витринам, в которых были личные вещи, наградное оружие, элементы формы одежды маршалов Советского Союза: Говорова, Василевского, Егорова, Мерецкова и других. Когда я закончила говорить о прославленных полководцах и собиралась переходить к витрине, посвящённой И.В. Сталину, этот старичок вдруг, как школьник на уроке, поднял руку, и когда я кивнула, что, дескать, слушаю Вас, он спросил:
- А почему вы ничего не говорите обо мне, потому что я ещё живой?
В замешательстве я спросила:
- Извините, но я Вас не знаю. Кто Вы?
- Ну уж, конечно, не маршал Советского Союза, - сказал он, и продолжил с гордостью выпятив грудь:
- Я маршал Мира, а это главнее любого другого маршала. Только Иосиф Виссарионович Сталин главнее меня, потому, что он верховный главнокомандующий и генералиссимус.
Смутное подозрение о том, что он психически больной у меня возникло сразу, но на всякий случай я стала быстро соображать, а есть ли вообще звание «маршал мира». Вспомнила, что есть ещё маршалы родов войск – связи, артиллерии и т.д. Даже вспомнила кубинского Эрнесто Че Гевару, его ещё называли майором Америки, но чтобы «маршал всего мира» – это полный «пердимонокль». Группа у меня состояла из семиклассников, они растерянно смотрели то на меня, то на «маршала мира», сопровождавшая их учительница, стоя за его спиной откровенно крутила пальцем у виска. Не дождавшись от меня вразумительного ответа, старичок стал сердиться, говорить почти с визгом о том, что я никудышный экскурсовод, что я лью воду на мельницу фальсификаторов отечественной истории, что таких надо гнать из музея поганой метлой.
Выручила смотрительница зала. Она уже много лет работала в музее, наслушалась и повидала всякого, поэтому подошла к старичку, приобняла его за плечи и сказала, что отведёт к хорошему экскурсоводу. Неожиданно тот послушно пошёл за ней. После экскурсии я опять вернулась в зал Победы и, поблагодарив смотрительницу за выручку, спросила, где же она нашла «хорошего экскурсовода».
- А я его и не искала, - сказала она. – Этот «маршал мира» появляется в зале Победы примерно раз в полгода, и я уже приноровилась к его выходкам. Я обычно подвожу его к выходной двери, говорю, что хороший экскурсовод ушла в декрет и появится только через два года, затем выпроваживаю его. Конечно, два года он вытерпеть вряд ли сможет, но вы, Леночка, в этом году вряд ли его ещё увидите, так, что работайте спокойно.
С подобной категорией посетителей я встретилась ещё раз, но уже при других обстоятельствах.
В музее широко отмечалась очередная годовщина вывода советских войск из Афганистана. Собралось много гостей: наши бывшие участники боевых действий, а также настоящие афганские офицеры во главе с каким-то их генералом, слушатели военных академий и много других военных. Потом появился Президент Ингушетии Герой Советского Союза генерал Руслан Аушев, он возглавлял организацию ветеранов войны в Афганистане. Его сопровождали тоже какие-то генералы другие важные мужчины, в том числе некоторые с депутатскими значками.
Специально экскурсий в это время не планировалось, всем экскурсоводам было приказано сидеть в помещении экскурсбюро, оно находится за перегородкой в фойе музея, быть в готовности, если всё же потребуется вести группу. Но в нас пока нужды не было. Прибывающие, громко приветствовали и обнимали друг друга, весело разговаривали. В фойе стоял шум от возгласов, временами играл оркестр комендантского полка. Между группами людей сновали корреспонденты газет и журналов, что-то записывали, брали интервью, мерцал свет фотовспышек, работали несколько телекамер центральных каналов. Чтобы лучше всё видеть, я придвинула свой стул к специальному окошечку и с интересом наблюдала за всем, что происходило в фойе.
Неожиданно к моему окошку протиснулась девушка с блокнотом, за ней следом подошёл мужчина в камуфлированных куртке и брюках. Девушка представилась, сказав, что является корреспондентом какой-то неизвестной мне газеты, и, указав на стоящего за ней мужчину, спросила:
- Вы знаете кто это?
Я честно ответила, что вижу его впервые.
- Я так и знала, - сказала корреспондентка. – А между тем, это уникальный, очень заслуженный человек, офицер спецназа. Он воевал везде, где шла война за последние 25 лет.
Затем, заглядывая в свой блокнот, стала перечислять:
– На Кубе, в Египте, Анголе, Мозамбике, Эфиопии, Сирии, Афганистане и некоторых других странах, которые по соображениям секретности он назвать сейчас не может. В Афганистане он с группой своих товарищей попал в окружение. Вся группа погибла, в живых остался он один, и когда через непроходимые горы израненный вышел к своим, его обвинили в трусости и предательстве, лишили всех советских наград, в том числе отняли звезду Героя Советского Союза. Но у него есть самые высокие награды выше перечисленных стран, в том числе кубинский орден Хосе Марти, сирийский орден Милосердия, египетский орден Нила, вьетнамский Хо Ши Мина и др. Сейчас он вынужден жить в Подмосковье, в коммуналке, квартиру ему не дают, нужны дорогостоящие лекарства, но ему их купить не за что.
В заключение попросила меня сообщить об этом человеке руководству музея, а она через свою газету поднимет общественность на защиту героя.
Сказав всё это, девушка записала его фамилию, домашний адрес, телефон и, оставив нас одних, убежала. Я тоже на всякий случай взяла данные этого мужчины, сказала, что сообщу о нём в наш сектор сбора, с ним свяжутся, его сфотографируют и попросят какие-либо материалы – фотографии, документы, орденские книжки и т.д., что бы оперативно ввести всё это в экспозицию.
Освободившись, я развила бурную деятельность. Тут же разыскала начальника сектора сбора материалов и всё рассказала ему. Тот сообщил начальнице наградного фонда, заму по науке и учёному секретарю. Все загорелись желанием поскорее получить столь сногсшибательные материалы. Я ходила гордая – ведь это мне посчастливилось найти такого человека.
Проходили дни, меня ни кто не вызывал, ничем не поощрял и однажды я, набравшись смелости сама сходила в сектор сбора, чтобы узнать, как идёт работа со знаменитым орденоносцем.
Лучше бы я туда не ходила. Начальник сектора, когда я сказала ему, зачем пришла, обречённо махнул рукой и сказал:
- Ну и вляпались же мы по твоей милости Леночка. Я как последний идиот купился на твоё сообщение, договорился с тем мужиком по телефону о встрече, взял с собой фотографа, начальницу наградного фонда и поехали электричкой, а потом ещё маршруткой в деревню то ли Грибово, то ли Грибное, что в Красноармейском районе Мрсковской области. Успели как раз на драку. Она происходила в квартире, вернее на общей кухне. По сообщению двух женщин-соседок главным действующим лицом был наш герой. Он якобы «перепутал» холодильники и полакомился продуктами из чужого, в своём как сказала женщина он «только тараканов разводит».
Если сказать, что мы были сильно удивлены, то значит, ничего не сказать. Женщины сообщили, что ещё недавно их сосед всем представлялся как беженец из Сирийских Голанских высот, сильно пострадавший от еврейской агрессии, ещё раньше был лётчиком-испытателем, у которого всё имущество и квартиру по суду отобрали за разбитый нечаянно секретный военный самолёт.
Тогда, - продолжал начальник сектора сбора,- я, теряя всякую надежду на успех нашей поездки, на всякий случай спросил мужчину, где его бесценные ордена, на что тот не моргнув глазом, сообщил, что отдал их на хранение цыганам, а они только вчера снялись всем табором и уехали то ли в Венгрию, то ли в Румынию. Мы поняли, что делать нам там больше нечего. И стали собираться уезжать. Напоследок наш орденоносец сказал, что как только цыгане вернут ему ордена, он их сам тут же привезёт в музей, но скрепить этот договор нужно тремя бутылками пива прямо сейчас.
Вот так и грустно и смешно закончилась эта история.
Но хочу сказать, что не я одна я попадала в ситуации, которые ничем, как «пердимоноклем» не назовёшь. Взять хотя бы мою подругу Оксану.
Однажды она вела первую утреннюю экскурсионную группу, какую-то делегацию, приезжих гостей Москвы, и подходила уже к залу, где в основном рассказывается о блокаде Ленинграда, боях за этот город. В нём мы все любили акцентировать внимание посетителей на чучеле огромной очень красивой овчарки, запряженной в маленькую лёгкую лодочку. Так использовали собак, чтобы вывозить раненых с поля боя.
Войдя в этот зал, Оксана повернулась лицом к группе и, пятясь к витрине с собакой, начала говорить о событиях на Ленинградском фронте, в том числе о применении собак-санитаров, одну из которых они видят. Называла цифры – сколько с их помощью было спасено наших бойцов и командиров. Слушатели в это время почему-то смотрели не на неё, а озирались вокруг и явно недоумевали. Почувствовав, что она уже находится рядом с нужной витриной, Оксана обернулась и обомлела – дверь её была приоткрыта, а место где должна находиться собака пустовало. Лодочка была, а собаки не было. Обескураженная Оксана сказала испугано:
- Кто-то выпустил.
И в это же время за дверьми зала, очевидно где-то в фойе музея вдруг раздался громкий собачий лай. Оксана, а за ней и вся группа посетителей метнулись туда и увидели, как с улицы почти во всю высоту стеклянной входной двери стоит на задних лапах огромная овчарка, передними когтями скребёт по стеклу и громко лает. Видно по всему собака просилась впустить её. Но тут к ней подошёл солдат, взял за поводок и увёл.
Все конечно посмеялись странному совпадению, Оксана, же, объяснила, что это она от неожиданности перепутала слова и вместо «вынесли» сказала «выпустили» и пояснила,
что на улице в это время солдат-собаковод чистил территорию от снега и взял с собой на прогулку свою овчарку. Вот она то и подняла лай, видно запросилась в тепло.
Дело в том, что в музее по штату полагалось отделение служебных собак, их выставляли на ночь охранять технику на смотровой площадке и на балконе второго этажа.
Было проведено расследование причин, нашли того, кто «выпустил» собачку. Всё оказалось очень просто. Накануне был санитарный день, из спецлаборатории вызывали на это время специалиста, который особым составом обрабатывал чучело собаки. Её изъяли из экспозиции, опрыскали, и оставили для проветривания в другом помещении, а дверь закрыть и опечатать забыли.
В итоге, все причастные к этому упущению получили по выговору, а Оксану с тех пор некоторые коллеги в шутку спрашивал:
- Ну как, Оксаночка, собачка вернулась в витрину?
На что она неизменно отвечала:
- Нет не вернулась, хотят вас туда поставить, только хочу предупредить - придётся долго стоять на четвереньках.
Ухо, нам экскурсоводам, как говорится, всё время приходилось «держать востро», и это подтвердил ещё один случай, непосредственно касающийся меня лично.
Однажды я вела экскурсию с группой, состоявшей из солдат Президентского полка и когда мы вошли в зал, посвящённый битве на Курской дуге, то стала рассказывать о так называемом танковом сражении под Прохоровкой. В конце я решила немного повеселить ребят и привела им пример из воспоминаний одного битого немецкого генерала-танкиста. Он, якобы оправдывал своё поражение тем, что свои танки немцы маскировали под скирды соломы, полные мышей. Те съели всю танковую электропроводку, и когда поступила команда идти в атаку, большая часть машин осталась на месте, и в результате стали лёгкой добычей наших тридцатьчетвёрок.
Я вместе с солдатами смеялась над глупым немецким генералом, как вдруг стоявший неподалёку мужчина, он самостоятельно смотрел экспозицию, вдруг возмущённо сказал:
- Девушка, что за ерунду вы несёте? Вы ещё скажите, что мы победили немцев потому, что их под Сталинградом чуть не съели вши, а в белорусских болотах сильно искусали комары.
Я опешила от такого комментария, солдаты стали буквально ржать, но выручил сопровождавший их офицер. Он отвёл того мужчину в сторонку и стал что-то тихо ему говорить, а я кое-как оправившись от неожиданного нападения, повела ребят дальше. Вскоре офицер с тем гражданином догнали нас, и тут мой критик неожиданно стал горячо извиняться. Оказывается, он не слышал о том, что я ссылалась на воспоминания немца, и решил, что излагаю официальную версию тех событий. Будто и в самом деле у нас в музее все считают, будто немецкие танки на Курской дуге уничтожили полевые мыши.
Были и другие каверзные случаи. Чего только стоит «операция» нашей охраны по выдворению, бомжей, поселившихся на смотровой площадке в бронепоезде. Этот новоявленный «экипаж» забаррикадировался там и кричал что «русские не сдаются». Только протрезвев, они открыли люк. После того, как их извлекли, этот люк наши мастера заварили электросваркой.
А вообще-то работать мне и моим коллегам интересно. Ежедневное общение с детворой, взрослыми солидными людьми, иностранцами и военными вносит в мою, в общем-то, рутинную работу приятное разнообразие. Опять же – есть надежда встретить нормального парня. У некоторых наших девчонок периодически возникают романтические отношения с любителями военной истории, троих, как я слышала, даже замуж отдали. Может и мне повезет.
.
\