Орденок раскаяния
Из книги «Судить нельзя помиловать».
«Щастя добре, а правда краще».
(Украинская пословица)
Поступив на учёбу в Свердловский юридический институт, мы с омичем Бурмистровым Юрием отправились искать пристанища на западной окраине города.
Отошли метров двести за угол ВУЗа и замерли от мелодичного пения меди, лившегося из проёмов звонницы красивой церкви.
– Опиум для народа, помоги нам! – скоморошески хохотнул Юрка.
– Иоанно-Предчетенская церковь! – мягко, будто сама с собой, произнесла пожилая женщина.
Перекрестилась и просветила:
– Храм божий Ивановского кладбища.
Левый придел – Никольский. Правый – во имя иконы Божией Матери «Утоли моя печали».
Здесь упокоена настоятельница Ново-Тихвинского женского монастыря Магдалина.
Верующие идут к ней с молитвами. И она не безучастна.
…Вот с такой неожиданной внеаудиторной «лекции» началась моя студенческая жизнь.
Не знаю: Бог помог или общечеловеческая многовековая традиция: мир не без добрых людей.
С жильём устроились превосходно!
Около часа пешего ходу до alma mater, но и в мыслях не возникало перебраться к ней поближе.
Почему?
Как родных приютила нас чета Коломейцев – тётя Даша и дядя Вася, просившие так их называть.
Глава семейной ячейки оказался выходцем из запорожских казаков.
Конечно, на нём не увидишь, воспетых Гоголем, красных шаровар и синего жупана с цветным поясом. Однако «клановую» принадлежность выдавала спускавшаяся на выпуклый лоб прядь волос – истинно казачий чуб!
А ещё ярче – сочные обороты речи на рiдной мове.
– Без коня, без ружья казак боевой с головой-булавой, лицом багрян, да не пьян, – шутливо отрекомендовался он при знакомстве.
Курс молодых квартирантов под руководством его супруги прошёл без проблем.
Чуть курносенькая, сорокапятилетняя женщина строчила пулемётным говорком и выглядела тараторкой типа Трындычихи из музыкального фильма «Свадьба в Малиновке».
Поспешное мнение оказалось ошибочным. Каждое слово она подкрепляла делом.
К примеру – по еженедельной бане и прочей гигиене на уровне самых строгих санитарных правил.
Уральской экзотичностью пленял нас и ландшафт окружающей местности.
Живописной каймой к посёлку прилегал душистый сосновый бор.
Тихая улочка «вдали от шума городского», вымощенная щебнем, даже в самый дождливый день не хлюпала под ногами грязью.
Поблизости высился бугор, напоминавший сторожевую заставу демидовских времён.
– Васина горка! – называли его местные жители.
Уж не её ли описал в одноимённом сказе уральский писатель Павел Петрович Бажов?
В деревянных избах частного сектора обитали рабочие каменных карьеров и Верх-Исетского завода. По сути – вчерашние сельчане.
Занесло их сюда ветрами военного лихолетья.
Добрые и отзывчивые люди! Как и наши «старики».
Дядя Вася при любом удобном случае старался кому-нибудь и чем-нибудь помочь: поднести, подвезти, подсказать. От души – неугодливо!
Наудит плотвы – раздаст первым встречным. И нам с напарником перепадало на ушицу.
Плату за житьё взимал по-божески, умеренную в сравнении с другими.
Одним словом – добрый человек. Но – не «добренький».
Однажды он обихаживал двор и на заплоте сопредельной усадьбы повис хмельной мужик.
– Тарасыч! Подкинь рубчиков на гомыру. Душа горит.
– Иваныч! Тебе ж в пожарке дежурить. Нельзя – под градусами.
– Там и продрыхну. Ссуди в счёт магарыча. Скоро ведь позовёшь хряка колоть.
– Не денег жалко – тебя и жену твою Фросю.
Мотнув лохматой головой, проситель из рта-брандспойта изрыгнул поток жёлчи:
– Для наживы студентов обираешь. Держишь корову, свинью, курей, огород с теплицей.
На кого горьким потом заливаешься?
Василий Тарасович стянул картуз, отёр испарину со лба, приложил ладонь к губам.
– Не горький пот-то, а сладкий. На себя употеть – в радость.
– Ну и жирей! Государству достанутся твои… кулацкие хоромы.
Исчез канюка и «отказник» посокрушался:
– Не бачит сова, яка сама. До работы пью, пью; на работе сплю, сплю.
И выдохнул:
– Кровищи в войну навидался. Не могу животное кончить.
– Вот так клюква! – отозвалось во мне недоумением странное признание.
Подумалось:
– На фронте двуногое зверьё «мочил». Свинью прирезать – алкаша нанимает.
Жилище Коломейцев, метко сказанул въедливый попрошайка, – настоящие хоромы!
Сруб из красного дерева покрыт зелёной опалубкой.
Обращённые к югу, оконные стёкла улыбчиво поигрывают солнечными бликами.
Ставни расписаны узорами, крыша под железной кровлей.
Приусадебный участок – истинно крестьянское подворье!
Любят Коломейцы своё хозяйство, а оно – их.
Присядет хозяин на крылечко передохнуть, вылущивает семечки из шляпы подсолнуха.
Куриное братство облепит его пчелиным роем, петух на голове норовит угнездиться.
Не согласен я с пословицей: «Человека обманывают словом, а птицу – кормом».
Никакой лжи! Налицо – взаимная нежность «субъектов биологической оболочки Земли».
У тёти Даши свой фокус-покус!
Звякнет дужкой подойника и за ней в коровник верёвочкой вьётся пушистый чёрный комочек.
Это – Тихоня.
Любительница парного молочка мурлычет и никогда не мяукает, чем и предрекла себе имечко.
(Впрочем, скоро так себя покажет, что её мигом переаттестуют).
Зависть – отрава жизни!
Зреет-зреет досада о благополучии других и взорвётся осколочной бомбой.
Взыграла она у анонимщика, и накатал он пасквиль о «нетрудовых доходах» Коломейцев.
С визитом нагрянули двое из ОБХСС. Меня и Юрку назначили понятыми для протокола.
Описали кроме дома корову Мильку, породистую овчарку Джильду, кабанчика Борьку и…
– С вещами на выход!
Арестант пошарил в шкафу, извлёк… объёмистую канцелярскую папку.
Распахнул перед церберами, а там: с печатями, подписями чеки, справки, квитанции…
– Вот мои вещи.
Не вняли разуму обэхээсэсовцы.
Промариновали трудоголика трое суток в КПЗ. Зря усердствовали: прокурор отказал в привлечении к уголовной ответственности за отсутствием состава преступления.
Придраться-то не к чему!
С начальным школьным образованием «подозреваемый» обладал знаниями под стать иному профессору кафедры марксизма-ленинизма или политической экономии:
– Социализм – это учёт.
Старательно вёл «Гроссбух» с записью всех приходно-расходных операций.
Помню, с каким удовлетворением он прищелкнул языком, радуясь годовому итогу.
От продажи поросят, кур, яиц, молока, сметаны, творога, масла (терпелива же тётя Даша, вручную сбивая сливки), помидоров и прочих овощей чистая прибыль составила шестнадцать тысяч рублей.
По тем временам – государственная цена легкового автомобиля «Победа»!
Как участник войны фронтовичёк живо пристроился за ней в льготную очередь.
Да она оказалась длиннее хвоста кометы, насчитывающего миллионы километров.
Пришлось довольствоваться пузанчиком марки «Москвич-402».
Едва поместились в нём дородные супруги. Почувствовали себя медведями в берлоге из яичной скорлупы. Шевельнись и салон развалится на кусочки!
К предоставленной нам комнатке примыкала просторная кухня с двумя… чудесами света.
Первое – русская печь!
Гордился её кладкой рядовой Коломеец, по специальности, указанной в военном билете, – сапёр.
Французское слово sapeur в переводе означает – ведущий подкоп.
Морозной зимой, разомлев на горячей печной спине, самоучка-печник под меня и Юрку учинил «подкоп».
– Гляньте, хлопцi, сюды.
Указал перстом на топочное отверстие:
– Вон ту плоскость кличут подошвой. Короче – под. Над ним – свод.
Растолковал содержание понятий опечье, подпечье, и предложил побиться об заклад:
– Ставлю тысячу карбованцев против рубля: не угадаете прiзвiще места, куда тяга дым уносит.
Мы развели руками в предвкушении открытия секрета потайного устройства.
Выдержав паузу, экзаменатор провозгласил:
– Хайло!
Дарья Егоровна вместе с нами залилась смехом и, утерев кончиком фартука брызнувшую слезу, взяла бразды просвещения в свои руки:
– А вот это – шесток. На нём загнетка, в её ямку сгребается жар от угольев.
Всяк сверчок знай свой шесток! Тут я – царица! Сунься ко мне с палкой – получишь скалкой.
Второй уникум кухни – антикварный буфет!
Бренные останки дворянской либо купеческой кухонной утвари.
Дверки со змейками украшений, ящички с резьбой на медных ручках.
За рифлёными стёклами проглядывали очертания сервизов с чашечками и рюмочками.
(Эх, знать бы какие приключения будут связаны со всем этим великолепием!)
В один из дней 1956 года Егоровна, наладив духовитой стряпни, зазвала нас:
– Эй, огуречники, пожалуйте отведать пирогов с осетринкой!
«Осетринка» – это запечённый пластиками в тесте картофель со специями.
Нас угощала властительница пищеблока этим блюдом не в первый раз.
Вкуснятина!
И не только для бездонного студенческого брюха, тоскующего по домашней выпечке.
«Огуречниками» мы стали в отместку за мою бестактность.
Вообще-то я не силён в анекдотах, а тут слетел с языка «бородатый».
Помните?
Пригнали в деревню городскую молодёжь на уборку.
А утром старушка ругает сельских пацанов за разграбление её огуречной грядки.
Они отпираются:
– Бабка, это – студенты!
А та:
– Каки стюденты? Следы-то человечьи!
Егоровна оскорбилась за бабулю и пришпилила нам «огуречный ярлык».
…Войдя в кухню, мы ахнули: обеденный стол накрыт белой кружевной скатертью и сервирован яствами. (Сказывалось, что дядя Вася работает водителем в гастрономе).
Бутерброды с икрой, листиками сёмги и буженины – это не гороховый супчик в хилой столовке.
«Деды» сияли улыбками.
Хрустальные изящества, извлечённые из буфета, волновали янтарным напитком.
Василий Тарасович выпятил грудь с военными регалиями и широким жестом пригласил разделить компанию.
Что за повод?
В онемение нас ввергла нарядная Дарья Егоровна:
– Сегодня у нас с Васей стеклянная свадьба! 15 лет – как поженились.
– Нема краще друга, як вiрна супруга!
С этими словами счастливый муж вручил дражайшей половине подарок – хрустальную вазу.
Сияющая «невеста» со всей осторожностью бережно поместила её в буфет.
И началось весёлое застолье!
Используя благоприятный момент, я склонил «жениха» к рассказу о его воинских отличиях.
Герой откликнулся с юморком:
– «За боевые заслуги». У реки Халхин-Гол, защищаясь, уложил японца сапёрной лопаткой.
И сам попал в госпиталь. Дашенька робыла санитарочкой – гарна дiвка, як макiвка!
Глянула на медальку, враз менэ полюбила.
Тодi дiвка пишна, як замiж вийшла!
На «финскую» женатым провожала. ДОТ взорвал – «За отвагу» вручили.
– С Отечественной орденок принёс, – обычной скороговоркой выпалила тётя Даша, – да чудит он, из коробочки не вынимает.
Что за новая странность?
В обозе не отсиживался, ордена сапёрами из мин не чеканятся.
Супруг с укором глянул на болтушку и перевёл стрелки на фронтовой вокал.
Недурно экс-боец РККА исполнил с нами как «летели наземь самураи под напором стали и огня» и «на позиции девушка провожала бойца».
Затем включились в действие радиола «Урал» и граммпластинки.
Оказалось, некурящий солист обожает Людмилу Гурченко с её «Давай закурим, товарищ, по одной…»
Для юбиляров пели Бернес, Шульженко, Козловский, Лемешев, и даже…
И даже Фёдор Шаляпин, взывавший:
– Ой, дубинушка, ухнем!
На десерт хозяева увели нас в гостиную или, как её называла тётя Даша – в горницу.
О, какой сюрприз!
На обеденном столе красовался невообразимых объёмов «чемодан» с экраном чуть больше спичечного коробка. А перед ним – стеклоизделие с двумя сферическими поверхностями – линза.
– Телевизор!
В Свердловске появилось телевещание и против такого знамения советской культуры «необразованные» Коломейцы не могли пройти равнодушно.
С расплывчатыми контурами перед нами предстал в фильме «Дорогой наш Никита Сергеевич» – главный руководитель страны.
И тут Юрка брякнул что-то про культ личности Сталина.
Видимо, отрыгнулась недавно прочитанная нам в институте лекция о ХХ съезде партии.
Нежданно-негаданно аполитичная Дарья Егоровна диким мустангом вскинулась на дыбы:
– Кто куль? Сталин?
В «подогретом» состоянии, она, что называется, сорвалась с катушек:
– Куль – это мочальный мешок. Боле семи пудов крупчатки в него сыплют.
Вот Хрущёв с его пузом-арбузом, и есть – куль рогожный!
В отповеди «дорогому», несомненно, сказалась эпидемия слухов о намерении кремлёвского новатора изъять в коммунальный фонд все частные дома.
«Ужас»! – опасались люди, не желая стать квартиросъёмщиками в собственном доме.
Вспышка нервозности снесла грязе-каменным селевым потоком праздничное настроение, и мы, поблагодарив за доставленное удовольствие, убрались восвояси.
Морфей – бог сновидений не морочил нам головы и быстренько принял в свои объятья.
Однако в разгар сладких юношеских грёз с места недавнего пиршества раздались дикие и протяжные вопли!
С безумным накалом!
Вслед за ними по нашим ушным перепонкам забарабанили встревоженные голоса хозяев.
Я и Юрка синхронно катапультировались из-под одеял, выскочили на кухню и… обомлели.
– Батюшки-светы! – в исподнем металась по кухне тётя Даша, – это же соседский кот Яшка напал на бедняжку Тихоню.
Бей его, Васенька, ухватом!
И дядя Вася в белых подштанниках с богатырского размаху рогатым кухонным орудием, смазав, звезданул… по старинному буфету.
При этом, к несчастью, угодил именно туда, где находилась дарственная ваза и фарфоровые чашечки.
Брызгами гейзера стеклянные прелести разлетелись по сторонам.
– Вот бiсова душа!.
Як на мiне пiдiрвавсi, зараз котяра исчез.
Бачiли яка Тэхоня? Це ж не Тэхоня, а Гулёна! Хахаля до хаты приманула. Гарна тобi дэтыночка!
Ну, тiлькi вернэтся, сверну башку!
–- Попробуй, и тебе несдобровать!- вырвалось у подстрекательницы к насилию над животным.
Застыдившись присутствия посторонних, она утянула мужа в спальню, где долго не утихал гомон супружеской перебранки.
Верная примета!
Чёрная кошка нарушила семейную идиллию, и наши хозяева дулись друг на друга весь наступивший день.
Кто, похоже, не переживал, так это «распутница», переименованная в Гулёну.
В обычный час она, как ни в чём не бывало, тёрлась у ног хозяйки в предвкушении молочка.
Тем же вечером на месте ночного погрома состоялся «совет в Филях» с повесткой дня: кто виноват и что делать?
Дядя Вася предлагал зарешётить подвальную отдушину и отверстие в крышке голбца возле печи, через которые в дом проник кот.
Защитница животного мира категорически противилась, ибо этот путь её ненаглядная использовала в любое время года и суток для выхода во двор по естественным надобностям.
Настаивая на своём, Дарья Егоровна доказывала:
– После взбучки вряд ли вновь сунется к нам незваный ухажёр.
– Не сунется? – ухмыльнулся оппонент, – забыла, як в госпитале до тэбе ночами ползал по водосточной трубе?
Главврач хуже фугаса рвал и метал да не отвадил.
Без любви жить – небо коптить! Кошки – тоже человеки. Явится голубчик нынче же!
Железобетонный аргумент вогнал противную сторону в краску, и она оставила «зал заседаний».
Тогда кошачий ненавистник организовал заговор под кодовым названием «Кот в мешке».
С этой целью он вручил нам с Юркой…
Да, да, самый настоящий, упомянутый выше и необходимый в натуральном хозяйстве, – куль!
В деталях обрисовав позицию и диспозицию задуманной операции, напутствовал:
– Не всё коту масленица. Пусть знает: в чуже просо не пхай носа!
…В заключительном акте главная роль была отведена вашему покорному слуге.
Поэтому с вечера Тихоню-Гулёну я заманил колбаской и лаской в кухню.
Место встречи изменить нельзя!
Всё произошло по верному расчёту. На кухне в полночь грянула симфония любви младших сородичей пумы и гепарда.
Крещендо форте! – шёпотом оценил музыкальную динамику звука меломан Юрий.
И, распахнув створки окна, из нашей комнаты мы выпрыгнули во двор, где устьем мешка заблокировали вентиляционное отверстие подвальной части дома.
В это время загонщик дядя Вася пугнул донжуана с кухни.
И тот, не ведая о людском коварстве, пушечным ядром влетел в приготовленный для него «котоулавливатель».
Немедля, с молотком наготове подбежал автор задуманной экзекуции и распорядился:
– На плаху!
Эту деталь лобного места исполнял, загодя приготовленный, берёзовый чурбак, на который я и водрузил кота в мешке.
– Ой, ухнем! – вскинул орудие казни палач и… замешкался.
Сердце во мне ёкнуло, кисти рук милосердно разжались, створ мешка распахнулся.
И огромное мохнатое существо, яростно фыркнув, вырвалось на свободу.
Организатор инквизиторского аутодафе, явно остывший от гнева, вяло махнул рукой и без каких-либо признаков возмущения моей подлостью, ушёл.
…Юрка отсыпался. Я не мог. И чуть свет решил заняться физзарядкой.
На выходе меня подкараулил зачинщик злодейского покушения на живую тварь.
Выглядел он против обыкновения не по-казачьи.
Усадил рядом на кушетку и по-отцовски обнял за плечи.
– Давай побалакаем. Ты спрашивал о наградах.
Словно советуясь с самим собой, помолчал и, наконец, решился:
– Нехай буде, як скажут люди.
В сорок пятом я делал проход в минном заграждении для разведгруппы и оказался с ней в тылу на немецкой территории. Сховались в лесочке.
Поблизости дозорные изловили подозрительного типа, вроде, выслеживал нас.
Кто такой?
Ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Молчит. Отпустить нельзя: выдаст, задание не исполним.
При досмотре обнаружили у него кинжал.
Командир поманил меня в сторонку и пытает:
– Ты, Коломеец, селянин? Скотину ножом забивал?
– Случалось, – отвечаю, – по пищевой надобности.
– Слушай приказ! Отведи задержанного в сторонку и его же тесаком уничтожь. Стрелять нельзя. Немцы учуют – нам капут.
Не отбояришься, за непослушание в боевой обстановке, сам знаешь...
И повёл я человека в кусты.
Во френчике он. Как сейчас помню – лет тридцати, рыжеватый, вылитый немец.
Шагаем да шагаем. Вот уже и, намеченное командиром место казни, прошли, а я сердцем окаменел или, напротив, отмяк, не в состоянии его кончить.
В схватке японца убил. А тут, не разбери поймёшь – кто со мной. Не глухонемой ли?
Или – умом помешанный? Как-то сделалось не по себе. Того гляди, отпустил бы чертяку.
Да вдруг он врезал кулаком по моей сопатке и пустился бежать.
Тут уж я озверел. Догнал и всадил в него ту штуковину. Сам грохнулся без сил, встать невмочь.
А ножик-то с кровью как улику выполнения приказа, наказано обратно сдать – извлечь из его тела не в состоянии.
Командир за мной следил, он и вытянул.
На ноги поставил, похвалил, успокоил, как дитя малое, хотя сам годков на пять моложе.
Когда вернулись к своим, за это (дядя Вася выделил ударением последнее слово), за ЭТО меня представили к награждению орденом Красной Звезды.
Спервоначалу-то я возгордился внутри себя, а после белого облачка в думы накатила чёрная туча.
Как через прорезь винтовочного прицела на тот случай гляжу – за какое геройство отмечен?
Однажды украсил пиджак всеми своими воинскими знаками для встречи с призывниками.
И один парубок первым делом про орден спросил – за что получил?
У меня сердце оборвалось.
«Получил». Как зарплату.
Что им намолол – повторить совестно. С тех пор цеплять награду на себя перестал, чтобы не спрашивали.
А вот погуторил с вами в эти дни и понял – неладно в молчанку играть.
Всё – отмолчался!
Похожим на кота Яшку в мешке орденок вышел. Добра свита, да не на менэ шита.
Хуже всего – врать!
Зацепился в мозгу крючок острей блесны – кем был тот, которого в лесу кончил и валежником завалил?
Як вспомню – нет силы и свет не милый.
Може, за тэ и дэтин мне Бог не дал? Хата з дiтьми – базар, без них – кладовище.
В возникшей паузе долго глядел мне в глаза, изучал: какое впечатление произвёл.
Рубанул рукой, будто саблей:
– Знаешь, что…
– Что?
– Молельню тебе покажу. Я – верующий.
Отвёл меня в комнатку, всегда закрытую. И в голову не приходило её предназначение.
Почётное место там занимала божница.
Показал киот – шкафчик для икон. Перед – иконой лампада.
Василий Тарасович никогда не упоминал Бога. А тут проявил познания из области теологии.
О разделении церквей на православную и католическую, прочее церковное.
В христианскую веру обращать меня надобности не было.
Этот обряд мной пройден после рождения.
Да и в институте уже сдал экзамен по предмету, носившему название «История политических учений», где изучались все основные мировые религии.
А на домашнем «коллоквиуме», «преподаватель» не только процитировал Библию.
Дал мне её в руки, и я сам впервые почитал Евангелие.
Евангелие (euangelion) – слово греческое. Означает – благая весть. В данном случае – добрая весть о жизни Иисуса Христа, искупившего своей смертью на кресте грехи мира.
…Никто не мешал, и собеседование завершилось полным откровением:
– Алтарь – свято место, жертвенник.
И я жертвую. Не держу нажитое в кубышке. Туда и ваши «квартирные» Даша уносит.
За невинно убиенного мной и другие грехи свои каяться хожу к могиле Магдалины у Иоанно-Предтеченской церкви на Ивановском кладбище.
Боровка нынче не стану губить, продам. Потому и Яшку-жениха молотком не тронул.
Буфет кухонный по оплошке грохнул – этими вот руками поправлю.
Дашеньке лучше прежней вазу куплю.
Тэхоню обидел – для отхожего места ей лоток в хате приспособил, котятки же скоро появятся.
На отдушину подвала решёточку пришпандорил, чтобы Яшка беременную не тревожил.
Живое жить должно!
Добрi люди умирают, а добрi дiла хай живут! Они краще всiх орденов.
© Copyright:
Николай Морозов, 2013
Свидетельство о публикации №213071100571