Начало лета

Нэлли Фоменко
 
 Рассказ основан на фактических событиях. Имя героини сохранено.


                НАЧАЛО ЛЕТА
                (рассказ)
               
                Памяти Хавроньи

- Поедемте со мной отдохнуть на недельку,- неожиданно для себя сказал он молодой обаятельной девице, которую видел всего лишь один раз, да вот теперь, у приятеля встретил среди знакомых.
  Она удивленно вскинула брови, посмотрела серьезно, но ответила озорно, явно кокетничая, что ему не понравилось:
- А что, кажется, для меня самое  время сменить обстановку. Когда едем?
- Послезавтра. Вот мой телефон,- он протянул ей визитку. – А ваш?
- Звоните вечером завтра,- смотрела  внимательно, словно ожидая, что он отступит.
- Спасибо,- сказал он и, помолчав,  понял, что теперь ему действительно придется ехать, что это вопрос решенный и все свои дела, которые держали его в тисках и не отпускали, придется отложить.
   Он был явно разочарован, что все так быстро вышло, но где-то в глубине души решение принято, и он  вырвется на природу, да еще в таком милом сопровождении.
- Ну и номера я откалываю на  старости лет,- усмехнулся он, оценивая обстановку.
– А может она все-таки шутит?
   На следующий вечер он набрал ее  номер телефона, надеясь, что она  откажется от поездки, что он останется  в городе и допишет свой сценарий, который у него «не идет» уже которую неделю.
   Она ответила спокойным, чуть радостным голосом:
- Я готова. Да,завтра в 7 заезжайте за мной.
- Может, все-таки  разыгрывает? – думал он, уже тайно желая этой  поездки. – Сценарий возьму с собой.

  Он заправил машину, купил кое-что  из продуктов, достал из антресолей старую, видавшую виды палатку, которую они с Варей купили еще в студенческие годы. Эта палатка была  их первым медовым приютом. Теперь он взял ее, пыльную, за серые  веревки и положил в дорожную сумку. На сборы ушло часа два. Он думал о том, что много лет не ездил вот так, с палаткой, и старался вспомнить, что еще нужно захватить с собой. Благо, теперь не нужно нести на плечах,  «Константин» - надежная машина.

  Они ехали  звонким июньским  утром. Лето полностью покорило  весну, щедро приодело придорожные деревья пышной, еще по-молодому ласково-липкой листвой.
- Боже, как здорово, что я вырвался,- подумал он и сказал:
- Как окружающий пейзаж? Нравится?
- Да,- ответила она быстро, неотрывно смотря в окно, явно смущаясь.
- Вы не забыли, Катя, как меня зовут?
- Ну что Вы, Герман Петрович, Вас весь город знает!
- Преувеличиваете, Катя. Меня знают только мои друзья. И то плохо.
   Они ехали молча. Катя смотрела на мелькающие за окнами поселки. Сараи, гаражи, баньки, построенные кое-как, и где попало. Они подставляли свои латаные, из Бог-весть чего собранные бока, явно не заботясь о впечатлении, которое они производили.
- Ну почему в наших деревнях так мало заботятся о красоте? - думала Катя.
- Архитектуру рассматриваете? – спросил Г.П., заметив ее взгляд.
  Музыка радиоприемника скрадывала неловкость и создавала вполне благополучную обстановку.

   Прошло часа три. Они миновали Псков, не задерживаясь.
- Что, Катенька, устали от тряски? Да, по этим дорогам лучше пешком.
  Уже около часа, как они свернули  с магистрали и тряслись по едва заметной проселочной дороге, изрядно покалеченной телегами в дождливую погоду. То и дело они проваливались  в ямы, наполненные водой; машина наклонялась так, что, казалось, вот-вот опрокинется, но все обходилось и, преодолев большой крутой ров, она  взобралась на зеленый холм и остановилась, так как дорога здесь почти совсем исчезла.
  Они вышли из машины.
- Красота какая, а, Катенька?! Недаром Аркадий прислал меня сюда за три-девять земель. Он был здесь  когда-то, отдыхал на озере. Я уж думал, что сбился с дороги и не найду это волшебное место. А вот и озеро!
  Вдалеке, внизу холма, начиналось  и тянулось далеко, соединяясь с небом, нежно-голубое, спокойное, поблескивающее на солнце озеро. Пологий, лишенный деревьев спуск шел к берегу, его бока тонули  в лесах, которые раскинувшись, обнимали озеро, исчезая где-то за горизонтом. На спуске холма, у леса, они заметили странную избушку, крытую камышом.
  Стены избушки были обложены жердями, побелевшими от солнца и дождя, оконца и двери казались из-за этого утопленными далеко вовнутрь. У двери стояла высокая старуха, с коричневым, изрезанным морщинами лицом. Приложив ладонь к глазам, она молча смотрела на прибывших. Те подъехали поближе, остановились, вышли из машины, подошли.
- Здравствуйте, бабушка!  Какая странная у вас избушка,сказочная. Никогда таких не видел. Она из жердей, или и стены есть?
- Здравствуйте,- отвечала старуха скрипучим голосом,- это я  для тепла обложила, дует меньше.
- А что Вы, бабушка, здесь одна живете? Или еще кто есть?
- Нет, никого из людей больше нет. В пяти верстах отсюда, по озеру, есть деревушка, там четыре старухи живут. Дороги туда нет, тропа по берегу озера. А здесь живу я, Катыш,- она показала на белесую, с рыжими  подпалинами, собаку, - да два кота.
   Котов нигде не было видно, а  собака, помахивая хвостом, настороженно смотрела на приехавших, не отходя от старухи.
- Можно, бабушка, погостить здесь, на озере?
- Можно, можно, сынок. Уж сколько  времени никого не видела, никто давно не заезжает. А в деревню сходить – сил нет. Что-то слаба совсем стала. Может, помру, так похороните меня,- сказала она, вглядываясь выцветшими, линялыми глазами в гостей.
- Что вы, бабушка, вы  еще долго проживете. Лето только начинается! – девушка улыбнулась, сверкнув зубами и подошла к собаке.
- Это умный пес, досюшь,- сказала старуха, шамкая беззубым ртом. – Зимой он волков гоняет и меня провожает в деревню, когда соберусь. Да больно старый стал. Много лет живет здесь со мной.
- А как же вы зимой по снегу, а, бабушка?
- На лыжах, милок. Лыжи сама смастерила, на лыжах и хожу. Хворост в лесу летом соберу,а зимой на  лыжах привожу. А вы у озера остановитесь, или здесь? Родник здесь рядом,- добавила она с надеждой в голосе.
- Приходите к нам на берег в гости, - сказал Г.П., садясь в машину.

   К вечеру старуха почувствовала запах дыма от костерка, который слабо отсвечивал в сумерках.
  «Что ж я не спросила – надолго ли приехали? – тревожила старуху одна и та же мысль. – А если всего на  день-два прислал мне их Бог? Да и соберусь ли я?»

   Старуха жила здесь без времени, много лет. Когда-то здесь был хутор большой, да сгорел в войну, немцы  спалили за двух своих, убитых партизанами, когда те на немецкий  штаб в Махновке напали. Остались  лишь фундамены изб да разросшийся  орешник, высаженный длинным ровным рядом. Сквозь этот, тогда  еще молодой орешник, видела Хаврошка в то страшное утро зарево пожара и слышала нечеловеческие  крики, разрывающие огонь сарая. Осталась черная земля да память  старухи, подогреваемая 
болезненным огоньком в ее груди. С этим огоньком она и жила, стараясь не раздувать его, но и не в силах потушить.
  Цветов на могилу не носила, да и  могилы-то не было. Чужой человек никогда не увидел бы здесь ничего, но Хаврошка точно знала это место, никогда на него не ступала, будто видела границы исчезнувшего сарая. Часто сидела рядом на земле, обхватив неуклюжими руками колени, прикрытые бесцветной линялой юбкой. Она сидела, ни о чем не думая, открываясь душой и смутно ощущая в себе необъяснимое состояние ужаса и тоски. Здесь ей слышался голос Ивана, чей крик она тогда, казалось, различала из общего воя толпы.

   Ивану было 17, а ей почти 40, она всегда была некрасива и с детства знала, что не выйдет замуж, поэтому  парнями не интересовалась, работала как мужик тяжелую работу, а в войну ее, как самую сильную, выбрали  председателем колхоза. Председателем она была недолго, до оккупации. Потом был вот этот огонь, и колхозников не стало.
   Голубоглазый Иван сидел с ней как -то на тесной лавке в клубе, где крутили передвижное кино. В перерыве между частями он не вставал, не курил, а оставался  сидеть. Их ноги соприкасались, Хаврошке было неудобно и тесно, а потом ее стала бить частая дрожь, которую она никак не могла унять. Кино кончилось, Иван шел за ней, протискиваясь к выходу  и  сдерживая натиск толпы, так что она вышла из клуба почти свободно, а  вышедши на воздух, подумала, что вот и в ее жизни произошло,как и  у других людей. Душа ее взлетела и рот  тянулся в улыбке, ноги быстро-быстро скользили, танцуя. Горячее чувство  приобщенности сделало ее счастливой. Она больше не спала ночей, ее поглотило воображение. В редких случаях она видела Ивана и себя рядом.
   То возвышенное состояние не  покидало Хаврошку. В войну радость свою она не потеряла. Другой раз неловко ей было среди людей  чувствовать себя счастливой, но счастье свое берегла.

«Зачем класть цветы, земля сама их даст могиле»,- думала она, глядя сухими глазами на серую пепельную землю.
 «Видно, не принимает земля их смерти, не растет на могиле ни травинки»,-
Хаврошка сидела неподвижно, и сухие глаза ее целовал ветер.

  Цветы выросли потом. Никто после войны не пришел жить на старое пепелище. Да и некому было. Осталась Хаврошка одна и не ждала больше никого из односельчан. Бывало, заезжали на озеро рыболовы, оставались с ночевкой и, наловив, торопились уехать – до старухи ли им было?

  Теперь, увидев приезжих, старуха  встрепенулась, и неясная мысль, которая последние годы тревожила  ее, вдруг четко и ясно определилась, всколыхнула все ее существо.
  «Бог послал мне их, чтоб  похоронить меня, Бог дал мне это счастье, как всем людям», - и  опять теплая волна прильнула к ней, и старуха ожила, засуетилась – впереди у нее важное дело – помирание.

                *        *        *

   Предвечернее озеро было совсем гладким и спокойным, всплески рыбы то и дело образовывали правильные окружности, которые расходились и незаметно исчезали. Было тихо. Чайник над костерком довольно посапывал, готовясь вскипеть. Можно было передохнуть. Палатка стояла, растопырив крышу; внутри уже лежали матрасы и одеяла. Дверцы машины были раскрыты, как крылья у жука, недалеко от палатки.
   Катя заварила чай и села на край стола – клеенки.
- Ну что, знакомиться будем? – спросил Г.П.,  откусывая бутерброд с ветчиной.
- Сначала поедим.
   Они ели молча.
- Я рыболов-любитель,- важно сказал Г.П.
- Я Катя-потребитель. Что же вы можете ловить?
- А вы истреблять?
- Всякую всячину. Но я люблю, чтоб мне при этом не мешали.
- Я тоже это люблю. Так что нам повезло обоим.
   Катя вдруг развеселилась, встала, попрыгала к озеру мыть чашки.
«Может не будет ко мне приставать, вот славно-то будет. Немецкий свой  подучу»,- думала она, кладя на радужную воду ладонь и поглаживая ее, словно проверяя на гладкость.
- Спать как будем?- спросил Г.П, когда  Катя подошла, нацепив  на  согнутые пальцы кружки, как на крючки.- Есть палатка и машина,- поспешно добавил он, дав ей выбор, и явно показывая свою лояльность.
- Я выбираю машину,- сказала она, быстро подумав о замках на дверях.
- А я?
- А вы выбираете палатку.
- Согласен пока,- сказал он, обрадовавшись, что проблем нет и все так просто. Он почувствовал, что выбор Кати был удачен, что он тайно хотел спать в палатке, что он не готов был делить ее ни с кем, кроме Вари.

  Старуха подошла неслышно.
- Садитесь, бабушка, к костерку. Чаю хотите?
- Чаю бы я попила. А вам принесла своего,травяного, да сушеной черники, для живота пригодится.
   Г.П. протянул кружку с чаем и  бутерброд с ветчиной. Старуха понюхала, но есть не стала. Катыш у ее ног вился, как цирковая болонка, тихонько повизгивая. Запах ветчины напомнил ему что-то, чего он не знал, но нутром чувствовал, и  волновался.
- Не ем я это мясо,- сказала старуха и, не удержавшись, ущипнула кусочек, долго жевала.- И вкуса никакого в нем, может Катыш попробует? – Она отломила кусочек и дала собаке.- А это маленько котам снесу. Отродясь такого не пробовали,- завернув в листик ветчину, она опустила ее в карман передника.
  Садиться не стала, стояла, высокая, положив на палку сплетенный из рук замысловатый узел. Совсем стемнело. Костер играл на лицах яркими контрастными тенями.
- Надолго ли останетесь? - наконец произнесла она мучившие ее слова и пытливо глянула на мужчину, решив, что он здесь главный.
- Еще не знаем. Как получится. А рыба здесь водится?
- Рыбы много, сынок. Всю не переловишь. Я и баньку истопить могу, банька у меня по-черному,- сказала она с надеждой.
- Это хорошо. Обязательно попаримся, бабушка.
- Ну, я пойду, а то совсем темно стало.
   Катыш, услышав ее слова, завилял хвостом и собрался впереди нее, белея в темноте.
- Он что, понимает, что уходите? – спросила Катя.
- Он все, досюш, понимает. Я с ним цельными днями разговариваю,- и добавила:- Так не уезжайте, не попрощавшись,- и ушла, стуча палкой.

   Утром от воды поднимался густой пар, стоял над озером, охраняя свое сокровище от холода, ветра и солнца. Но солнце было давно в сговоре с водой и, здороваясь с ней, касаясь ее поверхности, лаская ее, безжалостно   расправлялось с туманом. Тот становился все тоньше, прозрачнее и  исчезал, навсегда расставаясь с сокровищем.
- Боже, какое чудо,- думал Г.П., стоя, не шелохнувшись, над водой,- неужели я все еще способен видеть и чувствовать?- радовался он, вслушиваясь в себя.- К черту рыбную  ловлю! Вот! Вот этого всем нам не хватает. Забыли чувствовать. Оттого  все сухо, сдержанно и бессердечно. И сценарий мой тоже. А ведь о том, как пар исчезает, целую трагедию  написать можно. В этом ведь вся  философия жизни – рождаешься, живешь мгновенье, исчезаешь, иногда не достигнув любви...

  Через два дня они топили баньку. Стены были черные от копоти, со щелями, так что топить пришлось долго. Воду принесли  из родника; когда банька была готова и дух свежего березового листа наполнил сумеречную комнатенку парилки, Г.П. почувствовал себя совершенно счастливым.
- Ну что нужно человеку кроме таких маленьких радостей,- приговаривал он, гоня веником горячий воздух к телу.
  Ощущение легкости и расслабленности не проходило до самого вечера.
- Я боялся, что вы, Катя, болтушка, - сказал он ей за вечерним чаем,- а с вами очень даже хорошо, почти свободно и спокойно,- добавил он, серьезно улыбаясь.
-  Вы мне тоже не особенно мешаете, я готовлюсь к экзаменам, - Катя улыбнулась,- только что-то я не вижу плодов вашей деятельности. Я вот сто новых немецких слов выучила, а вы все ходите и молчите, а говорите, что работать надо.
- Работа, Катенька, разная бывает. Моя меня никогда не отпускает. Вообще-то я доволен.

   Солнце уже садилось за верхушки  леса, вода озера была оранжевой от заката с длинными косыми тенями.
 Это был час безветрия.
 Старуха шла к озеру. Впереди бежал Катыш, довольно помахивая хвостом.
- А вот и Катыш,- сказала Катя, поглаживая пса, с которым успела   подружиться. Дверцы машины и палатки были распахнуты, будто согревались теплом веселого костерка.
   Старуха подошла и стала, опершись на палку, сплетя пальцы. Взгляд ее неотрывно был устремлен на огонь. Садиться не стала.
- Спасибо за баньку, бабушка. Сбросил десяток лет. Давно так не радовался. Может, помочь вам нужно  дровами или  еще чем? Продуктов Вам оставим, когда уезжать будем.
- А когда поедете?– спросила старуха, смотря в огонь.
- Может, завтра, а может, еще на денек задержимся.
«Значит, завтра»,- мысленно  повторила старуха и вдруг вся  встрепенулась, напряглась, сердце ее сильно забилось, и она медленно опустилась на бревно, с трудом сгибая непослушные ноги.
   Теперь она поняла, что это было. Над озером монотонно и размеренно разносилась речь немецкого диктора,  которого Катя решила послушать для практики языка, крутя настройку приемника.
- Концерты современных шлягерных  песен пройдут в Дрездене в Концерт-Холле. Выступят все известные немецкие популярные артисты и гости из других стран,- переводила она с немецкого следом за диктором.
   Старуха ее не слышала и не понимала. Давно забытые звуки  чужой речи всколыхнули ее память, она с трудом поднялась и пошла, тяжело опираясь на палку.
 Пришла на могилу. Опустилась на  колени, повернула лицо к темнеющему небу и беззвучно заплакала-замолила:
«Боже, если Ты есть, возьми меня к себе, к ним, к Ивану».
  Долго старуха стояла на коленях, пока не взошел месяц, потом пошла к избе, волоча ноги.

               

  Утро выдалось пасмурным, и, позавтракав, Катя сообщила, что через день у нее экзамен.
- Ну, что же, поедем сегодня. Как только машину сделаю, так и поедем. Карбюратор что-то барахлит.
   Катя собрала консервы, чай,  сахар, так что вышло довольно тяжело, но все же решила отнести продукты старухе сейчас, чтобы не терять время.
«И как здесь можно прожить столько  лет одной, без людей! Нет, я бы не смогла, ну что здесь может держать»,- думала Катя, перекладывая сумку из руки в руку.
   Катыш лежал на пороге, вытянув лапы и положив на них голову.
- Катыш, что ты меня не встречаешь? - сказала она, потрепав его по голове. Зато ее встретили два почти одинаковых серых кота. Подошли, потерлись, задрав хвосты. Катя дала  им мяса. Катыш есть не стал, а  коты дружно и быстро расправились с кусочком тушенки.
   Катя вошла в сенцы. Было почти  темно, и она оставила дверь открытой. За дверью на лавке стоял длинный узкий ящик.
«Как гроб»,- подумала Катя и, улыбнувшись, постучала. Не получив ответа, она приоткрыла скрипучую дверь и вошла.
   На кровати лежала старуха лицом вниз. Она была мертва. Катя поняла это прежде, чем дотронулась до ледяного тела. Банки с грохотом раскатились по полу.

- Там старуха умерла,- сказала она тихо-тихо, подойдя к машине.
- Так,- сказал Г.П., вынимая из портсисара сигарету, которую он закуривал в минуты сильного волнения,– на, покури и не трясись так.
   Катя слизывала языком скатывающиеся на губы слезы.
- Что будем делать, Катя? Карбюратор  разобран,- растерянно он показал на разложенные на газете детали,- нужно заявить кому-то о смерти.
- Неужели у нее никого-никого не было, кто мог бы ее похоронить? А давайте сходим в ту деревню по берегу озера, куда старуха добиралась   зимой на лыжах, может там кто знает?
 
   Они шли быстро и ходьба немного  успокоила их. Спустя час показалась деревенька из четырех домов, таких старых и обветшалых, что, казалось, никто уже здесь не живет. Было тихо. Улица заросла высокой травой, и только тропинка указывала, что кто-то здесь иногда ходит.
  Тявкнула собака, они подошли к избе и увидели старуху, перебирающую щавель.
- Здравствуйте, бабушка. Мы пришли с того берега озера, где живет Хаврошка. Вы знаете ее?
- Как не знать. Зиму вместе коротаем. Теплее и легче зиму  выжить. Все четверо в одной избе и живем,- добавила старуха и, подходя, вытерла руки о фартук.
- А что, у Хаврошки есть кто-нибудь из родных?
- Есть где-то племяш, да где и когда явится - никто не знает. Иногда приезжает на кабана поохотиться, или рыбу половить. А что, случилось что, сынок?
- Случилось, бабушка. Умерла Хаврошка ночью.
- Царство ей небесное!-  перекрестилась костлявой рукой. – Сильная была старуха. Без нее нам зиму не выжить. Горе-то какое!
- Что ж теперь делать, бабушка? Заявить надо куда?
- Заявить можно и после. До администрации, поди, двадцать верст. Хоронить надо, лето ведь. У меня сил нет к ней пойти, но ты, сынок, сделай доброе дело, похорони  Хаврошку, как она хотела, чтоб  могила ее была на месте кострища, где немцы односельчан спалили, - и добавила в слезе:
 - А крест один на всех будет, а то затеряется могильное место совсем. Его и так, кроме Хаврошки и нас, никто не навещал. А, почитай, 92 человека сгорело.
- Как же так, бабушка, а памятника почему нет?
- А что памятник? Памятники в других местах ставят. Кто сюда поедет на памятник смотреть? Памятником им Хаврошка была. Потому и жила здесь, никуда не ушла. А теперь место крестом отмечено будет.
- Как же мы узнаем, бабушка, то место, если оно такое же, как вся земля?
- Такое-то оно такое, но узнать  можно. Много ромашек на том месте растет, будто посеял кто. У березы  плакучей, что неподалеку, крест стоит  прислоненный, Хаврошка сама  смастерила. От избы тропка на то место выведет. Часто туда Хаврошка  хаживала, царство ей небесное!- и  опять перекрестилась.
               
   Смотрела им в след, прислонив руку к глазам и шептала морщинистыми губами: «Может и на нас добрый человек найдется»