Он ищет этого человека, можно сказать, всю сознательную жизнь -
лет, наверное, сорок из сорока семи прожитых.
Вглядываясь в чужие лица, гонясь в рассветном сне за знакомым силуэтом и просыпаясь в привычном разочаровании, с ощущением боли в груди, он понимает тщетность эфемерных своих усилий. Уже не верит, что найдет, но все равно ищет. И не избавиться ему уже от этого навязчивого желания. Не избавиться, как и не осуществить.
Иногда он на месяцы забывал о том, кого ищет. Вспоминал, когда испытывал боль, и когда настигало его это проклятое чувство вины. За несделанное, невысказанное, не осуществленное.
Он всегда и все делает так, чтобы не оставалось вопросов. Чтобы никто никогда не говорил, что он не человек слова. Больше всего боится быть должным. В деньгах – тоже. Но, главное для него вот это: взялся - сделай, пообещал – исполни, надумал - осуществи!
Это сейчас он, Талгат, мужик под 190 ростом, с сорок пятым размером ножищ, занимающийся отделкой квартир обалдевших от перспектив евроремонта, сограждан - мастер на все руки. К нему клиенты в очередь записываются, месяцами дожидаются. Немногословный,часто угрюмый, внушающий поначалу опасения заказчикам, он в скором времени приходится по душе даже самым привередливым из них.
Иные его клиенты от дорогого дизайнера в итоге готовы отказаться. Как свозит их Талгат продемонстрировать свою очередную работу, где все - от дизайна до собственно отделки – полностью его задумка.
Берет он за работу немало, но это тот случай, когда фирма загнет еще больше, а насчет качества это еще надо посмотреть.
Работать он предпочитает в одиночку, и главное его условие – не торопить со сроками. Потому что человек он творческий. Может часами смотреть на только что отделанную стену и затем порушить свершенное.
Это сейчас он такой. А когда произошел тот случай, он, хилый болезненный мальчишка, с двумя приятелями играл возле огромной горы опилок. Он не помнит, откуда взялась эта гора – может, там была лесопильня, или еще какая деревообрабатывающая мастерская. Это было далеко от его дома, за много кварталов, ему никогда не разрешали так далеко уходить, а тут они с ребятней умудрились забрести туда как-то незаметно для самих себя.
Дети возились у подножия горы, осыпая друг друга опилками, словно только что выпавшим снегом. Пока один из друзей не залез на стоящее рядом дерево и не предложил прыгнуть оттуда в эту завлекательно-мягкую, вкусно пахнущую, совсем, как дома, свежераспиленными дровами, кучу. Первым, нечаянно столкнув приятеля с ветки, прыгнул в самый центр «горы» Талгат.
Он влетел в опилочную трясину, мгновенно погружаясь в нее, и ужас, забиравший за горло, не давая дышать, залепляя уши, нос и рот мириадами опилок, овладевал его детским сознанием настолько реально, что мальчишка понял – ему не спастись.
Чем больше он пытался остатками сил выбраться из поглотившей его горы, тем сильнее засасывало его в ее мягкое, не дающее возможности выбраться наружу, нутро.
Очнулся Талгат от дикой боли – неведомая сила тянула его за левое ухо вверх или вбок, туда, на волю, на воздух!..
Рыжий мужчина, страшно матерясь, тряс то ли его, то ли опилки из него. Талгат ревел белугой от сильной боли в ухе, от обиды на этого невесть откуда взявшегося мужика, обрушившего на него поток бранных слов, но более всего оттого, что только что чуть не задохнулся в объятьях коварной горы…
Нигде не было видно его приятелей – они убежали то ли за помощью, то ли от страха…
Рыжий мужик, все еще не прекращая злой, непотребной ругани, быстро удалялся прочь.
Талгат, всхлипывая, смотрел ему вслед и видел серую куртку или спецовку, и сутулую спину своего спасителя и всем своим мгновенно повзрослевшим сердцем почувствовал вдруг такую теплоту к этому удаляющемуся от него человеку, что перестал слышать нестерпимо нывшее ухо, пропал куда-то до сих пор не оставлявший его страх…
- Дядя!.. – крикнул осмелевший мальчишка. Но из гортани, все еще набитой опилками, исторгся лишь жалкий хрип.
Он попытался побежать за ним, но обессиленный обрушившимся на него испытанием, не смог сделать и шага.
Талгат еще долго сидел прямо на земле у этой страшной, чуть не проглотившей его горы. Пока почти не стемнело.
…Он ничего не сказал дома о случившемся с ним. Мать долго пытала, кто так потаскал его за ухо, что оно, превратившись в огромный красный вареник, теперь больно саднило. А когда мама прикладывала к нему компресс, то болело так, что хоть волком вой…
Талгат мужественно сохранил свою тайну. Поклявшись себе, что он обязательно найдет этого рыжего мужика, чтобы сказать тому, как благодарен ему за спасение.
Возможно, он и отыскал бы своего спасителя. Но потрясение ли тому виной, или осенняя непогода, только через пару дней попал Талгат в больницу с жесточайшей пневмонией, пролежав там почти полтора месяца.
Потом надо было нагонять учебу, мама неотступно следила за этим делом. Постепенно все вроде бы начало забываться.
Но вдруг в толпе на улице мелькнет, бывало, или только померещится то, навеки отпечатавшееся в памяти лицо. Однажды он даже побежал вдогонку за рыжим прохожим, чуть не сбив его на повороте. В удивленно глянувшем на него человеке он не опознал своего спасителя.
А сегодня он взял и рассказал эту мучающую его историю училке, которой отделывал комнату. У той три шкафа книг, которые она самолично перетаскала в соседнюю комнату. Она дивилась тому, как Талгат , запросто переносил с места на место ее тяжеленные книжные шкафы. А он - ее бесконечным познаниям в истории, и не в ней одной.
Так сложилось, что дальше среднего образования ему не пришлось науки одолевать. А вот читать он любил. Вот и сейчас, отделывая училке комнату, иногда мог на полчаса застыть над какой-нибудь ее книжкой.
Привыкший отделывать квартиры людям состоятельным, он был удивлен, узнав, что эта его клиентка взяла на ремонт кредит.
Видел, как к ней приходили на репетиторство юные балбесы… Учительница, в отличие, от иных его небедных заказчиков, за каждый участок работы рассчитывалась с ним тут же, как и было обговорено. Таких людей Талгат уважал. Он терпеть не мог вот это – человек ну душечка просто, разговоры ведет задушевные, нахваливать его работу горазд… То да се, свой, в общем, в доску, а вот как только до расчета дело доходит – начинается… «Понимаешь, такие дела… вот завтра-послезавтра…подожди немного…»
Талгату эти речи вот где уже…
А училка – пьет даже в обед жидкий чай с бутербродом, трясется над коллекцией своей смешной из каких-то побрякушек… Но расчет - день в день и никаких разговоров. Он потому и старался в магазине стройматериалов у знакомых продавцов выторговать для нее товар по сходной цене. Дверь входную с небольшим браком, который ему устранить - раз плюнуть, вовсе за бесценок взял и сделал как конфетку. Она радовалась, как дитя малое. И ему было приятно.
Так вот и рассказал он про свою навязчивую идею найти спасителя училке. А она ему – даром, что учительница – говорит: «Вы просто помолитесь за этого человека, это и будет ваша ему благодарность… Каждому надо, чтобы за него молился не только он сам, но и кто другой… И вам облегчение, и тому человеку. А если нет его уже на этом свете, то на том душе его будет легче. Помолитесь за детей его, это так важно…»
И протягивает Коран … «Вот эту суру выучите и читайте, когда вам тяжело бывает, мучит что… И просто каждый день свой начинайте с нее. Чтобы проходил он удачно для вас и ваших близких… И спасителю вашему эта молитва тоже поможет. «Бог один, а вера разная…»,- мама моя покойная всегда так говорила".
Не то, чтобы Талгату в самом деле полегчало, но только стал замечать за собой – и вправду перестал он мучиться рассветными снами, догоняя уходящего за горизонт рыжего мужика.
Просыпаясь, повторял заветные слова, и улыбался, совсем как в далеком детстве, когда радость доставлял каждый новый день.