«Забастовка - это явление войны, кто утверждает, что насилие - это лишь случайность, которая не присуща забастовке, обременяет себя тяжелой ложью. Социальная революция - это продолжение той же войны». (Жорж Сорель).
I
О рабочем движении Кузбасса я начал писать с августа 1989 года, давшего толчок серии социальных потрясений глобального масштаба. Продолжаю писать по сей день. Не отболело еще в душе. К тому же нет-нет, а жизнь возьмёт да и подбросит очередную фантазию "эрудитов" на тему рабочего движения. Но дело не в самих фантазиях, а в источнике, подпитывающем и направляющем эти фантазии в определенное русло.
Прошлое - есть память о прошлом, личная ли, коллективная ли, письменная, снятая на кино и видео или бытующая в "устном народном творчестве". Но пером и телекамерой управляет человек, и этот человек отбирает из массива текущих событий нечто для него значимое, оставляя без внимания все остальное, может быть куда более важное и существенное.
Рабочее движение Кузбасса - тема неисчерпаемая, как любое эпохальное событие в истории любого государства. Описать её двумя-тремя красками - значит умертвить подлинную жизнь, тут понадобится весь спектр цветов, доступных человеческому зрению.
Тут нужен талант Льва Толстого, романизация событий, а главное, нужен социальный заказ на художественную полноту и художественное же осмысление того, чему мы были свидетелями. Ничего этого нет и в помине, хотя "заказов" хоть отбавляй, но заказов, продиктованных политической конъюнктурой. А когда в истории народов было иначе?
Есть устойчивое мнение, что основной вклад в развитие идеологии рабочего движения Кузбасса вложила группа профессора Лопатина. Это в какой-то степени верно, когда речь идет о Кемерово, но это не так, особенно для рабочего комитета Прокопьевска. Тут наблюдается обычный в истории "обман зрения", вызванный работами самого профессора. Писанная история заслоняет подлинную, которая, как всегда это бывает со стихийными выступлениями, бесписьменная.
На самом деле его работы, на мой взгляд, достаточно полно отражают только одну грань идеологемы рабочего движения. Фактически - это ретроспективный взгляд профессора на события, его личное понимание истории вопроса.
(Из всех его работ на эту тему наиболее ценен, на мой взгляд, уникальный труд по собиранию документов рабочих комитетов. Однако и это "капля в море". Низкий ему поклон и благодарность за это.)
Но может ли быть у кого-то иной, не ретроспективный взгляд на прошлое? Думаю, что нет. Объективность - это обманка, на которую легко клюют люди. Вот и мои размышления о прошлом - типичная ретроспекция, не лучше и не хуже лопатинской, и хороша только одним - она иная.
"Горячий материал" еще не собран, не сведен под жесткие корочки книг, не прокомментирован непосредственными участниками событий. К великому сожалению, время уже прикасается и к ним своей безжалостной рукой.
* * *
Идеология рабочего движения представляла собой довольно пеструю, да к тому же быстротекущую субстанцию. Как всякую стихию, рабочее движение пытались "оседлать" "группы интересов", и в первую очередь местные партийно-хозяйственные элиты, интерес в этом был очевидный, прагматический.
Горбачевская реформа, его призывы "давить" на бюрократию снизу (а он, естественно, надавит сверху) вызвали беспокойство и негодование номенклатуры. Особенность Кузбасса была еще и в том, что с 1986 года жизненный уровень стал резко падать, с полок магазинов стали исчезать привычные продукты, появился избыток денег на руках населения.
Так что, если бы не стихия масс, то её следовало бы вызвать к жизни, чтобы надавить на политическое руководство страны. Вполне возможно, что всё это было спровоцировано, но только не мифическим масонским заговором, не происками ЦРУ, достаточно было своих собственных "провокаторов". Конечно в СССР в послевоенные годы, в эпоху "холодной войны" была создана мощная "пятая колонна" Запада, но ведь и это своё, выросшее на отечественных грядках! Более того, власть сама поливала и обихаживала эти всходы!
* * *
Сразу, в первый же день выхода шахтеров на площади городов, встала задача овладения стихией масс и направления её в нужное русло. В общем и целом она была удачно разрешена везде, особенно в Прокопьевске. Этому способствовал ряд личностных качеств лидеров рабочего комитета Прокопьевска, работы спецслужб, горкома партии, возглавляемого Гребенцовым и в особенности командой тогдашнего угольного генерала Михаила Найдова. (Жаль, что нет работ, раскрывающих суть этой незаурядной личности.)
В первые дни забастовки шла жесткая конкуренция между такими фигурами, как Владимир Маханов и Юрий Рудольф. За каждым из них стояла собственная предыстория становления как личности, и эта предыстория определяла вектор их устремлений, а следовательно - и выбор идеологий.
(Характерная деталь этой борьбы заключалась в контроле за микрофоном, установленным на трибуне. Не приведи Господи, как бы кто не пришел со стороны и не увлек за собой, не смутил души шахтерские, чем ни попадя. Говорят - боялись провокаций, призывов к насильственным действиям. Отчасти это верно, но только отчасти. Куда больше, чем призывов к грабежам и разбоям, опасались волеизъявления шахтерских масс, ведь они, по-существу, являлись "отделом кадров" рабочего комитета, устанавливали иерархию внутри его. Я видел Юрия Рудольфа с этим микрофоном в руках, буквально падающего с ног от усталости, от недосыпания, но "контролирующего ситуацию.")
Наиболее амбициозной и цельной фигурой был Юрий Рудольф. Возможность вырваться на этой волне из небытия к социально-политической жизни, заявить о себе как личности было, как мне сейчас представляется, наиболее значимым фактором в его действиях. Из сотен людей, так или иначе претендовавших на роль влиятельных фигур рабочего движения, его отличал цепкий аналитический склад мышления, интуитивное знание психологии масс, выдержка, умение самостоятельно формулировать вопросы и ответы на них. Нейтрализовать эту независимую, негибкую фигуру, в крайнем случае, отправить подальше, за пределы города и хозяйственникам, и партийным бонзам представлялось первоочередной задачей.
(В книге профессора Лопатина "Рабочее движение Кузбасса в воспоминаниях его участников и очевидцев", издательство "ИМЭМО РАН" Москва 1998 год Генеральный директор объединения "Прокопьевскуголь" М. И. Найдов довольно откровенно говорит об этом, когда описывает первую конференцию рабочих комитетов. Она проходила в ДК им. Артема, кажется уже в августе 1998 года. Об этом эпизоде я также писал в своих мемуарах.)
Это совпало с личными устремлениями Ю. Рудольфа и не менее амбициозной личностью Александром Култахметовым, будущим "наследником" материальных и финансовых ресурсов Прокопьевского рабочего комитета, аккумулированных в фирме "Тонар".
* * *
Владимир Маханов был фигурой не столь значительной, как Рудольф, но за его спиной стоял аппарат горкома партии, который не только мог формулировать вопросы и ответы на них, но и готовить удобоваримые для государственной бюрократии документы.
(Это было очень важно, так как рабочий комитет по понятным причинам не имел ни оргтехники, ни тем более собственного профессионального аппарата. Он обречен был вступить в контакт и деловое сотрудничество с существующей властью и вступил, частью с аппаратом угольного генералитета, частью с партийными и советскими органами.)
С уходом в областной рабочий комитет Рудольфа реальная власть Маханова в рабочем комитете Прокопьевска стала бесспорной. Она и определила, на многие месяцы, идеологию рабочего комитета Прокопьевска, полностью отвечающую интересам хозяйственной (угольной в первую очередь) и партийной номенклатуры. Эта власть упрочилась не без моей помощи, когда из состава рабочего комитета "ушел" Сергей Великанов. Как тут не вспомнить библейское: "благими намерениями...." Сейчас кажется, что вся моя политическая деятельность тех лет - сплошные "благие намерения".)
(Причина, по которой Сергей Великанов «ушел" из городского рабочего комитета, изложена в моей книге "Записки забастовщика". Вернулся в рабочий комитет, если не ошибаюсь, в конце 1990 года не без помощи директора шахты "Тырганская" Анатолия Кругляка. Описывая историю прокопьевского рабочего комитета 1991 - 1995 годов и его влияния на рабочее движение Кузбасса, невозможно обойтись без этих фигур. По ряду причин - этот период описан мной весьма конспективно и в разных статьях.)
Власть Маханова закончилась к лету 1990 года, когда он переехал в Москву на депутатские харчи, но сформулированная им идеология продолжалась еще почти год. Это очень радовало прокопьевский горком партии, возглавляемый теперь уже Евгением Голубевым. Рабочий комитет Прокопьевска с гордостью именовал себя "кувалдой", с помощью которой в Москве открывались двери министерств и ведомств. Это было правдой, но в этом не было ни малейшего интереса для шахтерских и рабочих масс.
В мировоззренческой пестроте состава рабочих комитетов, в личных качествах и устремлениях его членов, во всем том, из чего соткан и чем наполнен каждый конкретный человек, в этом содержались "семена", взорвавшие изнутри рабочие комитеты и разметавшие осколки их по противоположным партиям, а то и вовсе забросили в политическое небытие.
Так наметилось будущее разделение рабочего движения Кузбасса - на городские комитеты и областной, особенно после драматической отставки председателя областного рабочего комитета Теймураза Авалиани и избрания на эту должность В. Голикова.
(Многочисленная делегация прокопьевского рабочего комитета, за исключением меня, была против Голикова. Вскоре мне пришлось расстаться с рабочим комитетом. Вопреки существовавшей практике и процедуре отзыва члена рабочего комитета из этого органа состоялся некий "скорый суд" надо мной. Копия этого документа сохранилась. Это описано в моей книге "Записки забастовщика" в главе, посвященной кардинальной смене власти в рабочем движении Кузбасса в январе 1990 года.)
Областной комитет был куда более политизированный, более радикально настроенный, более интеллектуально оснащенный и более подверженный влиянию идей метрополии, чем любой из городских рабочих комитетов. Городские рабочие комитеты зависели от партийно-хозяйственных элит местного уровня, хотя бы уже потому, что за ними сохранялся средний заработок по месту работы. Это был мощный рычаг управления рабочими комитетами.
(В 1989 году, в июле, когда разрабатывалось положение о рабочих (стачечных) комитетах, я робко и осторожно предложил идею "независимого" и равного (оклад) финансирования комитетов из средств местного бюджета или средств добровольных, как бы сейчас сказали - спонсорских пожертвований. Идея была с негодованием отвергнута. Аргументы были весомы: это и льготы, и стаж, и шахтерские заработки, и рисковое дело жить на пожертвования или на скудном пайке местного бюджета. Были и другие возражения, против который мне нечего было возразить, кроме опасения стать "приложением" к интересам шахтерского директората. Мои опасения целиком подтвердила жизнь.)
Через два года областной рабочий комитет будет представлять городские рабочие комитеты уже формально, а примерно к 1994 году совершенно оторвется от своих корней, превратившись по сути дела в политическое приложение к "демороссам" и прочим "большевикам рыночных реформ".
Совершенно не случайно Михаил Кислюк, один из идеологов лопатинского кружка, формировавшего идеологию областного комитета, и Юрий Рудольф, вопреки решению Совета рабочих комитетов, вошли в правительство Тулеева. Кислюк не кем-нибудь, а его первым замом. Перспектива рабочих комитетов уже тогда, в 1991 году, было неясна, туманна, зыбка, поэтому многие искали себе место поосновательнее. По-человечески это оправданно и понятно, с точки зрения чаяний масс - безусловное предательство.
Не успев родиться, оформиться, политически и экономически повзрослеть, осознать собственные интересы, рабочие комитеты в разных городах Кузбасса с разной скоростью стали дрейфовать в сторону политики, где их уже давно ждали. В начале их попытались, и небезуспешно, оседлать лидеры Межрегиональной депутатской группы, потом, когда сама эта группа раскололась, она, в свою очередь, расколола лидеров рабочего движения. Словом, рабочее движение Кузбасса почти зеркально отражало политические изменения в центре.
Провинциальность местных политиков - явление всеобщее и потому подражательность, заимствование (чаще на уровне лозунгов и афоризмов) - обычное дело. Рабочее движение по самой природе своего возникновения не могло родить ничего своего, вопреки заверениям "патриотов рабочего движения", и оно обречено было на трансляцию идей, возникающих в метрополии.
(Это касается всех, а меня, может быть, - в большей степени, так как я читал очень много, и не только читал, а был насквозь пропитан политическими идеями эпохи Горбачева. Вот почему меня как своего принимали на всех московских политических тусовках до 1992 года. В 1992 году я заговорил не то и не так, как того хотелось бы либерально-криминальной власти в России.)
Попытка повернуть историю вспять руками рабочих комитетов, предпринятая подписанием многочисленных соглашений и протоколов с правительством Рыжкова, вернуть Кузбасс в блаженное сытно-сонное состояние начала восьмидесятых годов наткнулась на бюрократическую неповоротливость государственного аппарата с одной стороны и на его полное моральное разложение - с другой.
Надо понимать, что любое отлаженное тоталитарное государство функционирует по определенным правилам и основное правило - тотальный страх. Периодическая "чистка управленческих и партийных кадров", как это делал Сталин, просто необходимый инструмент для поддержания жизненного тонуса системы. Все это перестало работать со времен Брежнева. Так что гниль в непроветриваемом помещении государственно-партийной бюрократии была закономерной. Все это и создало почву для появления в СССР "агентов Запада", отторгавших существующую систему по разным основаниям и побуждениям.
Широко распахнув дорогу на Запад, Горбачев показал партийной элите образцы жизни, и эти образцы настолько притягивали к себе, что такие понятия, как коммунистическая идеология, патриотизм, словом всё, что скрепляло еще гнилые стены советского строя, государственности, казалось смешным и на самом деле высмеивалось всеми, кто хотел и умел высмеивать. Кумиры толпы как могли, так и изгалялись над русским медведем, пожелавшим питаться исключительно вегетарианской пищей.
Партийной элите и особенно комсомольским вожакам надоело прятаться, чтобы есть вкусненькое, смотреть пошленькое, укрывшись от опекаемого ими пролетариата под одеяло. Ей хотелось "скакать" и культурно развращаться сообразно своему положению в обществе, не стеснительно, открыто и главное - законно!
Конечно, в рядах коммунистов было достаточно идеалистов "истинно верующих", но это в основном были люди пожилые, "перегоревшие", низы народные, не очень образованные люди.
Но и те, кто жаждал "цивилизации", не понимали, что же лежит в основе роскошной, свободной жизни Запада. Воспринималось только внешнее. Наиболее доступным было представление о роли частной собственности, лежащей в основании такой роскоши. Хозяйствующая элита, "красные директора" мечтательно потирали руки, они фактически уже являлись собственниками советских предприятий. Всего-то нужно было, ничего не меняя по-существу, отдать фабрики, заводы, пароходы, шахты в руки тех, кто ими управляет. Этот вопрос серьезно рассматривался, и политической силой директората выступали созданные по воле Горбачева СТК (Советы трудовых коллективов.)
Возник конфликт интересов между многими влиятельными игроками предстоящего дележа государственной собственности еще задолго до начала приватизации. "Красные генералы", хозяйственники с одной стороны, партийная элита с другой, силовые органы с третьей, с четвертой - "теневой капитал", выросший на дрожжах разницы между госценой на ресурсы и коммерческой ценой на свой товар.
Предстояла схватка не на жизнь, а на смерть между этими игроками на российской политической сцене. Рабочие комитеты, не сумевшие исполнить замысленное "красным директоратом", то есть "вырвать", "выбить" из правительства Рыжкова ресурсы, оказались ненужным балластом.
Однако к моменту решающей схватки, к моменту прихода к власти ГКЧП рабочие комитеты обладали еще авторитетом, реальным влиянием на шахтерские массы, что и показали политические забастовки 1991 года. Вместе с тем, уже тогда наметилась практика "надувать щеки", чтобы придать себе больший политический вес, чем есть на деле.
Я хорошо помню мой разговор с Голиковым в помещении объединения "Прокопьевскуголь" во время забастовки 1991 года.
Я был удивлен приписками количества бастующих предприятий и той услужливостью "демократических", "свободных" СМИ, которые транслировали наши "мыльные пузыри". Многие "бастовали" только на бумаге, ни на минуту не прекращая работ, а мы раздували, как могли, масштабы событий. Первый наивный пиаровский прием, предтеча организации послушного, как стадо баранов, общества.
Но и тут не следует всё рисовать в черно-белых тонах. Не все было так просто с этой политической забастовкой 1991 года. По сути дела она являлась инструментом борьбы хозяйственников, мнивших и видевших себя собственниками шахт и предприятий, с партийной номенклатурой, не желавшей уйти в небытие с пустыми руками.
Мы не понимали природы этой игры, по крайней мере, я этого не понимал тогда и встал на сторону хозяйственников.
Вот почему партийная пресса так болезненно, так истерично отреагировала именно на эту забастовку, не сравнимую по масштабам с забастовкой июля 1989 года. Вот почему директора шахт услужливо рапортовали нам, что "шахты встали вглухую".
В каком-то смысле истоки ГКЧП следует искать в этой забастовке, в том страхе партноменклатуры оказаться за бортом предстоящего дележа собственности.
ГКЧП - попытка реванша партийной номенклатуры.
Силовые структуры заняли выжидательную позицию в надежде дождаться взаимного ослабления своих конкурентов в борьбе за наследие СССР. Они терпеливо ждали своего часа и дождались в 1998 году, когда партия криминальной власти оказалась банкротом в прямом и переносном смыслах.
Рабочие комитеты по большей части, думаю, неосознано встали на сторону своих будущих "угнетателей", предпочитая хозяйственников партийному начальству. В этом одна из трагедий рабочего движения - у него не было собственных, ясных целей, если хотите, собственной прагматической идеологии.
Самостоятельность шахт, с которой носились мы в то время, как дурни с писаной торбой, как раз родилась в недрах этой хозяйственной номенклатуры. Вначале как идея о выводе парткомов с предприятий.
Дурость с самостоятельностью шахт представляется мне дуростью комбинированной, основанной на нашем невежестве, нашем незнании механизма управления предприятием. Мы не понимали, что "самостоятельность" предприятия на деле означала полную и бесконтрольную власть над ним и над трудящимися директора. Что и произошло с первой волной приватизации.
Вторая составляющая нашей дурости проистекала из поверхностных представлений об экономике, будь она планово-директивной или свободной, рыночной. Бытовало наивное представление о том, что шахты будут получать от государства ресурсы по нормативным ценам, а продавать свой уголь будут по ценам конкурентным, складывающимся на рынке угля. Глаза лезли на лоб от ожидаемых прибылей!
Сметая с политической сцены партноменклатуру, мы не понимали одну, очевидную вещь не только природа не терпит пустоты, но любой "вакуум власти" тут же будет заполнен. Заполнен, как это всегда бывает в жизни, людьми действия, а не людьми размышляющими, взвешивающими все "за" и "против" на весах совести, здравого смысла. Такие "люди действия" уже были, уже выжидали, стоя около нас, не засвечиваясь, не высовываясь до поры до времени. Выжидая, когда в схватке ослабнут советские директора и коммунистическая элита. Они выжидали, когда победили хозяйственники, когда миру явилась первая волна мелкопородных, провинциальных собственников, отягощенных наследием морали и нравственности. Их время еще впереди, они придут и "сядут твердым задом", как мамаевы баскаки, на шею шахтерам. Но это уже тема для современной публицистики.
* * *
На местах, в городских рабочих комитетах с 1992 года усилилась тенденция к преобразованию рабочкомов в профсоюз.
Профсоюз НПГ просуществовал не дольше, чем просуществовали первые собственники угольных шахт. Почему? Ведь так хорошо, так ярко и свежо засветился этот профсоюз на своем учредительном съезде в Донецке?
С каким неподдельным восторгом я читал выступление на этом съезде прокопьевского лидера НПГ Виктора Тращенко! Сколько верных, мудрых и правильных слов было сказано им на этом съезде. Я, не скрою, гордился им и думал, что вот, наконец-то из рабочих комитетов вырисовывается нечто действительно стоящее, долговечное.
Ошибся. Дискуссии, окрашенные в личностные тона, еще больше ослабили рабочие комитеты. Однако выступить в роли "новой реальной силы" плохо получалось. Нужно было, помимо желания, еще уметь сожрать конкурента, а конкурент обладал гораздо большим опытом, да и инерция сыграла немалую роль в том, что "сожрать" не получилось. Речь идет о "приводном ремне коммунизма" - традиционных профсоюзов.
Однако и это не главное, главное в том, что новый профсоюз не мог (НПГ) и не был психологически, идеологически, морально-нравственно, готовым к войне не на живот, а на смерть с нарождающимся "диким", криминальным по-существу, капиталом.
Ведь иначе невозможно было бы защитить права рабочих!
Кстати сказать, любой профсоюз может не больше того, на что готовы пойти члены профсоюза.
Ни верхи, ни низы не были готовы к этой смертельной схватке с непредсказуемыми последствиями. Более того, низы в обоих профсоюзах были куда решительнее, чем их руководители.
Требовалась огромная жертвенность, отвага и умение лидеров, чтобы возглавить эту "войну". Ничего в наличии такого не было. Может и хорошо, что не нашлось таких отважных, но только - "может быть". Так одно цеплялось за другое и таким образом выстраивалась действительная панорама жизни с её личными радостями, надеждами, разочарованиями, героизмом и предательством.
Не только НПГ, но и ФНПР вынужден был искать себе надежного союзника и таким единственным союзником оказывались на первых порах директора предприятий. Не без дальней, разумеется, цели, не просто так.
Стоит напомнить, что профсоюз на советских предприятиях выполнял роль социальной защиты трудящихся, а председатель профсоюза был по сути дела заместителем директора по социальным вопросам. Трудящиеся многими десятилетиями были приучены к тому, что профсоюзные взносы автоматически высчитывались из зарплаты бухгалтерией предприятия. Таким образом, профсоюзные деньги оседали на счетах предприятий и только оттуда, по доброй воле директора перечислялись на счета профкомов, а те, в свою очередь, перечисляли на счета теркома. Это была очень удобная схема для директора, чтобы держать в постоянном финансовом напряге профсоюз.
(Больше одного миллиона рублей профвзносов задолжал "Прокопьевсуголь" только одному теркому профсоюза (ФНПР) в 1996 году. Понятно, что эти деньги "автоматом" были удержаны из зарплаты шахтеров.)
Профсоюзы не решались изменить отработанную систему взымания профвзносов, предпочитая выклянчивать деньги у директората, иногда прибегая к угрозам забастовки, слабо веря в возможность проведения такой акции и страшась её. Да и в этом особой нужды не было, так как у директората хватало ума не задерживать зарплату самим председателям профкомов.
Какие страсти кипели на заседаниях президиума прокопьевского теркома (ФНПР) по этому поводу! Но это тема отдельная, требующая не одной даже главы повествования, а многих.
Так почему все-таки независимый профсоюз горняков почил в бозе, не совершив ничего достойного упоминания? Я полагаю, что история с директором прокопьевской шахты "Тырганская" Анатолием Кругляком, будущим генеральным директором объединения "Прокопьевскуголь", поможет нам понять причину скоропостижной смерти НПГ.
Эта история началась со знакомства Анатолия Кругляка, человека по свой природе относящегося к разряду трудоголиков, с молодой, энергичной, взрывного темперамента и силы женщиной, юристом Галиной Снытко, еще накануне всяческих забастовок. Галина Снытко - фигура ярчайшая и незаслуженно забыта "повествователями" истории рабочих комитетов. А между тем в деле становления либеральной идеологии рабочего движения Кузбасса ею сделано куда больше, чем профессором Лопатиным. Именно на шахте Анатолия Кругляка был создан, пожалуй, крупнейший в Кузбассе "новый профсоюз", возглавляемый Секиркиным. Идея "пригреть на своей груди" такой профсоюза, конечно же, родилась не в голове Кругляка, как мне кажется, в его голове зарождались только производственные идеи, но жена...
Опускаю руки перед бессилием своим описать всё объективно. Тут нужна целая развернутая глава, посвященная Галине Снытко. Как бы то ни было, Анатолий Кругляк не без помощи рабочего комитета, уже наполовину ушедшего в НПГ, стал генеральным директором объединения "Прокопьевсуголь" со всеми отсюда вытекающими разнообразными возможностями.
Обрываю тему этой угольной компании, тему Анатолия Кругляка, Галины Снытко и других на звенящей от напряжения ноте, так много личного связано у меня с этим периодом, что не могу пока еще отстраненно поглядеть и "взвесить".
(Вспоминаю долгое сидение в предбаннике Кругляка, вступившего в должность генерального директора объединения "Прокопьевскуголь". Я тогда работал в коммерческой дирекции ведущим инженером, и меня Кругляк "сокращал". Вспоминаю наш скоротечный разговор в его кабинете и стойкое ощущение грядущей гибели этого угольного предприятия и трагической судьбы моего собеседника. Из каких-то нюансов, интонаций, телодвижений Анатолия Кругляка складывалось это ощущение. То, что он говорил мне, не было главным, главное не осознавалось, а чувствовалось мной. Была, конечно, и обида (место-то хлебное! ), как же, куда же без этого! "Азм человек! "
* * *
Кузбасские "рыночники-демократы" оказались слишком мелкими хищниками, может быть, более совестливыми, чем те, кто нагрянул с тугими карманами из метрополии. Это были те самые, "выжидающие" своего часа, ненавязчиво управлящие процессом схватки между партией и хозяйственниками деятели, возросшие на дрожжах горбачевских кооперативов; кровные "сестра" и "братья" уголовных авторитетов. Россия вступала в фазу кровавого, криминального передела собственности, отстрела возомнивших о себе слишком многое старых управленцев. Это время было временем преддверья прихода во власть людей из спецслужб.
Однако причины скорой погибели НПГ не только в том, что криминалитет подчинил своей воле угольный генералитет, но в странном, странном до нелепости политическом союзе НПГ и "либеральных партий", представляющем интерес как раз вот этого, зарождающегося криминального капитализма в России.
Да ведь и само это "либеральное рыночное течение" было неоднородным: дилетанты-романтики в образе несгибаемого Гайдара и прагматики в образе "непотопляемого" Чубайса и худосочной "очаровашки" - Ирины Хакамады, представительницы среднего и малого бизнеса, то есть по сути своей все того же криминального капитала, потому что иного и не может быть по природе вещей!
Разность векторов экономических, политических интересов, профсоюзов и политического союзника была настолько очевидной, настолько несовместимой, что я просто поражался "слепоте" Шарипова, Тращенко и других деятелей НПГ. Скорее всего я был слеп.
Столкнувшись с реалиями жизни, лидеры НПГ быстро утратили первоначальный романтический порыв. Эта организация стала "крышей", местом, где можно выжить. Не мне их судить, есть на то Господь Бог и его деятельная Госпожа Судьба.
Изначально старые угольные профсоюзы находились в выигрышном положении, опираясь на остатки коммунистической партии, тесно сотрудничая с ней. Это было логично во всех смыслах. Это и до сей поры остается логичным и правильным выбором политического союзника. Но где человек, там какая может быть сухая, математически верная логика?!
НПГ не в меньшей, а даже в большей степени лег под "красный директорат", чем ФНПР. Он ничуть не меньше виновен в предательстве интересов шахтеров, рабочих. Сами шахтеры также виновны в том, что профсоюзы оказались такими "беззубыми", бессильными в деле защиты их интересов. Не зря профсоюзы боялись перерегистрации своих членов, отмены централизованного взымания профвзносов, вполне могло оказаться, что за плечами профсоюзов нет ничего! Нет осознанного, активного желания быть членом профсоюза, организованным бойцом за свои экономические права. Верно ведь не только каков поп, таков и приход, но и обратное: каков приход, таков и поп.
Все это привело в конце 90-тых годов с одной стороны к гибели НПГ, с другой - к смене в традиционных профсоюзах лидеров на шахтах и в теркомах. К смене на более гибких, на более беспринципных, если хотите на более прагматичных людей, не отягощенных грузом романтических иллюзий, которые мне довелось наблюдать в этой среде в начале девяностых годов, после забастовки 1989 года.
(История прокопьевского теркома угольщиков - одна из глав в общей картине рабочего движения Кузбасса. К сожалению, пока что не написано об этом ни одной строчки.)
* * *
При желании можно выделить четыре периода в жизни рабочих комитетов. Первый: июль-август 1989 года, характерный по крайней мере, тремя одновременно протекающими процессами: тушение пожара стихии, становление рабочих комитетов, и осознание себя как некой силы, формулирование целей и задач.
Август-январь 1989-1990 годов. Налаживание системы отслеживания исполнения соглашений, разработка и принятие дополнительных соглашений, контроль и осознание того, что существующая политическая, бюрократическая система неспособна выполнить взятые на себя обязательства. Совершенно невероятное, выпадающее из общего течения событий создание Союза трудящихся Кузбасса. (Именно на этом "политическом пятачке" я, что называется, лицом к лицу столкнулся с группой Лопатина: с Кислюком, Голиковым, Асланиди и многими, многими другими, и немало часов мы провели в разговорах о главном. Мировоззренчески мне они были близки, расходились в средствах. С Асланиди я поддерживал дружеские отношения вплоть до его "сенаторства". И тоже очень сожалею, что об этом человеке никто не удосужился написать, а он был "не пустое место" в палитре рабочего движения, да к тому же умел мыслить - редкость даже среди интеллигентов!
Я тогда был жутким радикалом и не мог простить Михаилу Борисовичу его сепаратных переговоров с первым секретарем обкома партии Мельниковым. Это вскрылось на конференции рабочих комитетов в Новокузнецке, кажется 17 ноября 1989 года, когда было роздано "программное" выступление Михаила Борисовича, касательно идеи создания Союза трудящихся Кузбасса.
Третий период - условно до конца 1990 года, инерционное движение в рамках "контроля над протоколами" и всё усиливающееся разочарование в дееспособности власти. Усиливалось также и радикальные политические настроения в элите рабочего движения.
С 1991 года вплоть до 1993-го нужно описывать "историю" отдельно для каждого рабочего комитета Кузбасса, так как процессы шли неповторимые и несопоставимые, но общее все-таки было - потеря влияния на рабочие массы и уход лидеров в чистую политику, в профсоюзы, в коммерцию и в политическое небытие.
Разумеется, эта периодичность развития рабочего движения условна как всегда условно деление живого, развивающего организма по формальным, произвольно выбранным параметрам.
Можно представить периодичность развития рабочего движения, как смены её лидеров; и это было бы увлекательное повествование, до краев наполненное жизнью со всем, что только в ней есть; от мозга, сердца, до содержимого кишок. Но это опять, на мой взгляд, задача посильная только литературному жанру.
Можно описать историю рабочего движения как хронику борьбы между Тулеевым и Кислюком, что уже сделано частью в многочисленных книгах за подписью Амана Тулеева, и в книгах о нем, любимом. Не приходилось читать об этом противостоянии с противоположной точки зрения, может, мне не повезло с этим. И уж вовсе проблематичным выглядит желание почитать что-нибудь стоящее с третьей, четвертой и пятой точек зрения, а жаль. Написано много, а читать нечего! Все плоско, двуцветно, конспективно, односторонне, тенденциозно! Впрочем - это примета времени, "цвет" нашей публицистики и журналистики, реставрация худшего из наследия прошлого. Двухцветность - "цвет времени". Черно-белое зрение.
По-разному можно написать, но пока получается только по одному: кто заказывает музыку, тот и танцует историю. Историю, разумеется, как всегда пропитанную эхом сиюминутности и потому недолгую. Не дольше политических суток длится политическая ночь даже в наших, "контуженных" той же историей северных широтах.
В 1994-1995 годах инерционное движение первоначального взрыва народных масс 1989 года практически закончилось, но рабочее движение приобретало новые формы, уже мало или почти не связанные с той стихией.
Будут попытки под новыми лозунгами воссоздать, реанимировать "новые" рабочие комитеты, появятся Комитеты спасения, но все это выглядит жалкой пародией на то, что было в 1989 году.
Дело не в том, что не было острой социальной боли, она была куда мощнее, чем в 1989 году, не было партии власти, которая вынуждена по своей идеологии отвечать за эту боль. Не с кем было вести диалог. Новая партия власти была антисоциальна и потому не только глуха и слепа к этой боли, создавалось впечатление, что она радовалась этим страданиям "домашних животных", выброшенных в дикую природу криминально-рыночной стихии.
Политическая элита во главе с Ельциным полагала, что шок реформ пробудит древние инстинкты, и таким образом выведется новая порода людей. Однако, нет в мире ничего более костного, более неподвижного, чем дух человеческий, да и сами реформаторы не отдавали себе отчета в том, что и в них сидит душа "домашнего животного". Они не понимали, что тело государственности - бюрократия, живет по своим собственным законам. Наследники Бухарина, они думали, как он думал: "...пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи"
Смените вектор "атаки" и терминологию и вы получите точную идеологему реформ ельцинского периода, смягченную либеральными идеями.
Итак: к середине девяностых годов "топливо" в социальном котле снова заполыхало, запластало, но из этого получался "пшик", не было уже политической системы, в которой бы оно так же эффектно сработало. Конечно, у "вентилей" и "заглушек" этой "паровой машины" крутились люди, преследующие личные и групповые интересы, далекие от интересов того самого "перегретого пара", что образовывался в социальном котле. Но так было и будет всегда в обществах, в которых отсутствует гражданское самосознание, в обществах бесструктурных, "расплавленных", в таких, какое мы имеем на сегодняшний день, несмотря на обилие партий и общественных организаций.
Потому так будет, что, как говорил русский философ Иван Ильин, "у темного человека "право голоса" будет всегда украдено политическим жуликом". И неважно где, в каком месте украдено: на раскаленных площадях июля 1989 года, на "рельсах Транссиба", в кабине для голосования - итог один.
Прокопьевск. 2002 год.