Уже не первый раз слышу в свой адрес проклятия, пора бы привыкнуть, а не привыкается. Вот и сегодня на встречу мне шел сильный, уверенный в себе мужчина и улыбался. Я узнал его, пятнадцать лет тому назад, он был моим начальником.
- Тебя пора на люстре повесить, за твои пламенные речи, а ты еще жив! - Так он приветствовал меня.
Я растерялся. Я всегда теряюсь перед теми, кто не имеет сомнений в вопросах кого нужно вещать, а кого награждать. Я не нашел, что ему сказать. Может быть и правда, пора? Закон, сформулированный одним из видных деятелей Французской революции, Вернье, гласит: «Революция, как Сатурн, пожирает своих детей!»
- Берегитесь, боги жаждут! – Сказал он с эшафота и многие, потом, повторили эти слова. На эшафоты история рода человеческого богата. Но он ошибался, жаждут не боги, а люди и как всегда крови, или хотя бы повешенья. Они, со времен библейского Адама, хотят стать богами, но раз за разом превращаются в обезьян, жаждущих плоти собрата своего. Ведь это же очевидная истина: человек человека жрет, а всё голодный ходит», более того, у пожирателей только аппетит разгорается.
Пятнадцать лет, пятнадцатый век, четыре года тому назад, или полтора тысячелетия, какая разница перед Богом и вечностью?
Что важнее, чувство вины, или желание оправдываться? Думаю, от чувства вины ни куда не уйдешь, нет у человека власти над чувством, а вот желание оправдываться уступает другому желанию – разобраться. Разобраться в себе и в людях, в этом человеке, желавшим видеть меня повешенным на люстре.
Может быть, и на самом деле, двадцать с лишнем лет тому назад, в июле-месяце 1989 года, все произошло по пословице: «за что боролись на то и напоролись»? Я задаю этот вопрос себе постоянно и не могу на него ответить с той победительной ясностью, с тем легким простодушием с каким сказаны были слова: «Тебя пора на люстре повесить»...
Слова… Слова… Они сотрясают воздух и растворяются в нем, остается след, осадок в душе человека. Мне повезло, я не только говорящий, но и пишущий человек, а что «написано пером – не вырубишь топором». Слова, упавшие на бумагу, свидетели неподкупные, они напомнят и подправят, хотел бы, да не солжешь.
Перечитываю старое и не нахожу в них отблеска, отсвета нового, действительно ставшего. Ни чего мы такого не жаждали, что принесли нам Чубайсы и прочие юристы. Однако же – «напоролись», это очевидно. На что напоролись, раз в писаных словах не просматриваются рогатки и вилы, впившиеся в наши тела? Откуда эти рогатины, эти рожны?
Они из нас, изнутри, из темных глубин нашей души. Можно и проще: они есть следствие нашей политической наивности, нашего поднебесного романтизма, социальной незрелости, отсутствия целеустремленной воли. Мы не были фанатиками идеи, более того, не было в нас и самой идеи, а только романтические отблески, зарницы. Свобода, твой пьянящий глоток воздуха проник в наши охрипшие горла, и мы поплыли, потеряв почву под ногами.
Это ответ? О, нет! Это преддверие, предпосылка к ответу.
* * *
Азиатское начало с реформами Петра Первого ни куда не исчезло, оно растворилось в крови всех сословий и отравило эту кровь на многие века вперед. Так, на пространствах Российской империи, возникла химерическое образование, сочетающее в себе элементы разных культур и эпох.
Всего коснулась железная рука Петра и все окостенело от этой хватки, а то, что осталось деятельным, было отравлено. Так возникла азиатчина – сочетание не сочетаемых по природе своей политических, социальных, административно-государственных институтов. Петровская палка, как и любая другая, вовсе не выколачивает, а напротив вбивает в людей азиатский принцип: «Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак!» Такова форма равенства между народом и властью в азиатчине, на всех её социальных этажах.
Не только вопиющее имущественное неравенство характеризует химеру азиатчины, явственно проявившей себя в петровские времена, но и в культурном отношении образовались глубокие разрывы и провалы. Это отразилось в языке, когда правящая элита с трудом понимала речь крепостного, а в «крепости» были две трети россиян.
При Петре происходило поголовное онемечивание нарождающегося сословия рабочих. Из этой же среды, вышли разночинцы – люди, не имеющие корней ни в народной почве, ни в почве западной культуры, люди-химеры.
Плоды петровского просвещения проникли в самуё сердцевину русского человека в его христианскую душу, в которой был свет веры и тьма разума. Да, да! Русский человек «знал» сердцем, чувственно, а Запад, как писал Лев Шестов, пошел на поклон к Афинам, чтобы занять там мудрости и наполнить этой мудростью христианство.
Захотелось привести, как на Западе было, к единому знаменателю; знание и веру. Выписали книжников править богослужебные, святоотеческие тексты. И так произошел первый и самый глубокий раскол.
Неистовый Петр Аввакум на увещевание просвещенных церковников: «Аввакум милой, не упрямься, что ты на русских святых указываешь, глупы наши святые были и грамоте не умели, чему им верить?» (Из пятой беседы «О внешней мудрости».)
Отвечал: «Не вемы в себе ни следу ересей, коих пощади нас Сын Божий от такова несчастия и впредь, ниж раскольства, Бог свидетель и Пречистая Богородица и все святии! Аше мы раскольники и еретики, то и все святии отцы наши и прежнии цари благочистивии, и святейшиии патриархи таковы суть». (5 челоб. царю.)
Церковным расколом была изъята соль из среды русского народа и покатилась «обессоленной» наша истории до дней нынешних, когда власть строит церкви, но нет ничего церковного в душах наших, в лучшем случае одна внешность и тьма суеверий. Говорим о вере, но ищем знания. О немногих я не говорю, немногие останутся до дней Апокалипсиса. И не шумливы они, почти безгласны. Кто о них знает? Речь идет о многих и большей частью о тех, кто украв, у ближнего своего, жертвует на строительство храма не своё, потом заработанное, а краденное.
И это - итог размышлений, вытекающих из желания разобраться в том, что произошло в Кузбассе и в СССР двадцать лет тому назад?
Далеко отшагнул? Ну, да ведь вблизи только и увидишь, стоящее рядом дерево, собственную болячку, местное неустроение… Вблизи не поймешь, от чего это?
* * *
В Российской жизни второй половины 18 века в той или иной степени происходило разделение дворянства на три основных группы – пересекающиеся и взаимопроникающие. «Но все же достаточно заметные, – пишет Н. Я. Эйдельман в предисловии к письмам декабриста Лунина из Сибири. – Первую из них можно условно назвать просветителями: широкий круг образованного дворянства, в той или иной степени верящей в российский прогресс на путях просвещения. Вторая группа, которую мы условно назовем циничной, включала в себя значительную часть правящего слоя. Эти люди стремились совместить несовместимое – успехи просвещения с крепостничеством и неограниченным абсолютизмом (что и вело в конце-концов к определенному уровню цинизма.) Третья группа, представлявшая патриархально-консервативное начало, уповала на возвращение к старинным отношениям, институтам, желала известных «контрреформ» против петровского просветительства».
Внимательный взгляд на нынешнее общество удивительным образом отмечает, что в России за два века мало что изменилось, в качественном отношении общественных страт и в векторе их идеологических устремлений.
Мы имеем все тех же «просветителей» и «консерваторов» в оппозиции, и циников во власти. Все тот же страшный, глубинный разрыв в культуре, все та же, гложущая сердце зависть и ненависть к богачам. Завистью и ненавистью проникнуто большинство нынешних, «благородных» возмущений властью. А когда было иначе? Всегда так было.
Следовательно, Россия предуготовлена к бунту, к мятежам, к революции, достаточно только искры, затравки, чтобы она заполыхала. Железные обручи должны быть на скрепах её тела и всякое демократическое послабление, всякое «народное творчество» непременно приведет к бунту.
По сути дела Россия и так бунтует, но нет в этом бунте личности, способной на самопожертвование, на подвиг вождизма. Голодовки, пикеты и т.д. все это – бунт, а, сколько еще подавленной, разрушительной энергии скопилось? О том можно только догадываться, перечитывая статистику неисполненных судебных решений, диких банкротств и т.д.
Если бы не драконовское избирательное законодательство, если бы не манипуляции власти с кандидатами, еще на дальних подступах к избирательным урнам, если бы не «промывка мозгов», то на месте циников давно уже были бы «просветители» и «контрреформисты. Они бы и схватились в последней и решающей битве, и эта битва непременно привела бы к очередной революции в России, к её распаду. Вороны давно кружатся вокруг её больного тела и все новейшие, психодельческие технологии нацелены в больную, не стойкую нашу душу, искореженную азиатчиной.
Заглянем в прошлое. Не это ли случилось, когда отменили крепостничество, сбросили один из обручей и всё, решительно всё стало взрываться!? Напрасно Герцен бил в свой «Колокол» и предупреждал: «Свободные люди не обманывают ни себя, ни других». – На обмане все было построено, обман был возведен в положительный политический принцип. Достаточно прочитать «Бесы» Достоевского. На смену романтикам-теоретикам, пришли практики, вначале Нечаев, а потом Ленин.
И тут мы подходим к ответу на то, что случилось в июле 1989 года в Кузбассе, что звонко аукнулось по всей стране и в конечном итоге, разорвало её на лоскуты.
* * *
Горбачевская реформа дала выход народной политической самодеятельности. Свобода, понимаемая как воля, привела в движение, скованные прежде страхом, огромные массы людей с внутренней рабской психологией. Политические и около политические химеры загоготали на всех властных соборах и слетели с них в гущу народных толп.
Осмелевший и обнаглевший от смелости народ, захотел все и сразу. И самое главное, по психологии раба, он хотел не создавать сам, а получить. (Иначе в клочки разорвем!) Я помню историческую фразу кузбасских лидеров рабочего движения. Мы повторяли её, как клятву: «Нам власти не надо!»
Очень меня забавляла это ритуальное заклинание, как бы свидетельствующее о безгрешной чистоте наших намерений. Намерения, подавляющей части лидеров рабочего движения были, действительно, настолько же чисты, насколько наивны. На самом деле мы боялись ответственности, боялись власти, поскольку не имели ни малейшего представления о том, как работает государственная машина. Помню, ныне уже покойного, редактора газеты «Шахтерская правда», Валерия Гужвенко и его надрывное обращение ко мне: «Берите власть – она валяется на улице!»
Но мы не знали, что делать с властью. История свидетельствует, что рабы-победители всегда и в точности воспроизводят ими же свергнутую власть и более того, подчиняют себе (номинально) прежнюю бюрократическую машину.
Но даже там, где существует политическая оппозиция, есть какая ни какая видимость просвещенной политической борьбы и осознание своих конечных целей, и там: «Замечено, что у оппозиции, всегда есть что-то от характера того с чем (с кем), оно борется, но в обратном смысле. И я уверен, что существует известное основание для страха, который начинает испытывать русское правительство перед коммунизмом: коммунизм – это русское самодержавие наоборот». (Герцен.)
В этом смысле, новая «демократическая Конституция», система власти, при царе Борисе Демократическом, стала зеркальным отражением советской власти и поныне остается таковой. Все решительно все перевернулось, но ни чего не изменилось.
Шахтерский бунт, а это и был бунт, не имел собственной цели, если не считать целью тотальное отрицание всего, что было прежде и требований всего и сразу. Это сейчас, усилиями некоторых историков, задним числом приписывается цель, широко и свободно толкуется любая фраза, любая закорючка в документе. Из «самостоятельности шахт» выводятся все Гайдаровско-Чубайсовские инновации.
А между тем в этой фразе содержался единственный смысл – контроль рабочкомов за финансово-хозяйственной деятельностью «белых воротничков». По сути дела мы требовали наполнения властными полномочиями закона о Советах трудовых коллективах, более известного по аббревиатуре - СТК
Покойный офальматолог Федоров это выразил с предельной ясностью именно тогда, когда его хотели поставить во главе правительства. Не поставили. Идея народных предприятий так и не была реализована в России, а вместо этого мы получили сотни тысяч локальных частных монополистов, действующих в абсолютном вакууме власти. И бесы возрадовались. Это было их время, их власть.
Приватизация по первому, второму и третьему варианту, предложенная Чубайсом, была видимостью альтернатив, на самом же деле всё свелось к одному варианту – сильный и наглый делал все, что хотел. Приватизировано было по сути дела все, от районных судов и прокуратур, до районных отделов милиции. И опять: «Свободные люди не обманывают ни себя, ни других», но лгали напропалую и лгали на Олимпе власти, начиная с известного: «…лягу на рельсы…» И, заканчивая, (Автурханову) – «Я не когда не введу войска в Чечню».
Про Чечню лгут поныне. Лож гнилым туманом окутала Россию. Жить не по лжи оказалось невозможным делом. Все исключительно все, ради живота своего, корысти, властолюбия, изолгались.
Изолгались, потому что стали «не рыба, ни мясо»; ни Азия и не Европа, а нечто промежуточное – химера. Все лгут к своей выгоде и думают, что эта выгода приобретена ими навечно. Так демократы лгали народу насчет Конституции, утверждая, что эта Конституция вводит в России демократию.
На самом же деле Конституция выстраивала абсолютистскую власть. (Может это и хорошо и даже превосходно! Но – лож, была лож!)
Когда демократы попали в жернова ими же сконструированной машины, как Гайотен под свое детище – гильотину, тогда они узнали, удобно ли сделано ложе для шеи и легко ли двигается рама с ножом. Ложь непременно изобличит самуе себя и отравит своим ядом сочинителей лжи. В русском языке есть сильное и точное выражение о таких хитрецах и винте в ейное место.
Сколько крови перепортил мне азиатский принцип коллективной ответственности, еще тогда, когда я был членом президиума прокопьевского горсовета?! Какое бешенство, какой гомерический хохот вызывает у меня коллективное наказание за неуплату услуг по теплу, электричеству, за необходимость постоянного подтверждение того, что я – не верблюд, а «права имею». Теперь хоть костьми ложись, а все равно: – Вы ведь были членом президиума?
Гогочущее, сытое и бессовестное большинство и где-то в уголочке, забитое, затурканное меньшинство… «Но, ведь и Вы, господа, тоже члены Государственной думы? (Городского, областного Совета.) От Вашего, так сказать, имени… Коллегиально-с…» И бегай потом по всей стране (городу, области) с воплями: «братцы, да я не так и не это хотел!» Потому и «на люстру»...
Между прочим, рабочие комитеты не сочинили ни одного закона, ни одного Постановления, или Указа. Не приватизировали ни один магазин, не говоря уже о гигантах индустрии. ОНИ НЕ СДЕЛАЛИ НИ ЧЕГО, ОБЯЗАТЕЛЬНОГО ДЛЯ ИСПОЛНЕНИЯ и ДАЖЕ, СОГЛАШЕНИЯ (ПРОТОКОЛЫ) С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ ЯВЛЯЛИСЬ «ДОБРОЙ ВОЛЕЙ СТОРОН» и действовали до тех пор покуда существовали «высокие договаривающие стороны».
Именно те, кто хотел бы видеть нас «на люстрах» и поучаствовали, как практики, в деле «растащиловки», нажитого поколениями наших предков. Именно они, эти практики дела, реструктуризировали, банкротили угольные предприятия и до сих пор «внешне управляют». Они распоряжались кредитами МВФ, бюджетом, создавали тысячи лазеек и нор, по которым миллиарды уходили за рубеж, а здесь, в России, люди мерли с голодухи, донашивали последнее исподнее, впивались друг другу в глотки, зверели и дрожали, дрожали от страха потерять работу. А сейчас эта рабская дрожь превысила всяческое воображение.
Людей нет господа, нет людей! Все изломано, исковеркано, все измельчало, а то, что еще цело, до-ламывается. Поскольку власть измельчала, изолгалась на всех публичных углах и перекрестках, то и оппозиция, по закону зеркального отражения, стала мелкой, трусливой, невзрачной.
Многим из тех, кто практически осуществлял геноцид приватизации, не повезло, не хватило волчьей ярости и дерзости и от того душит жаба, а если бы повезло? О, тогда, с тех-то высот, разве разглядишь такую мелочь, как серого, невзрачного человечка, задавленного злобой дня и озлобленного на всех и вся? Задавленного и озлобленного! А сейчас сравнялись, я - нищий и он - некогда повелевавший трех сотенным коллективом, не богач! Я был никем при советской власти, ни кем и остался при этой, а он много чего потерял! Мне не о чем жалеть, ему есть, о чем вздыхать.
Ну, добро бы из меня, подвешенного к люстре, золото посыпалось бы, а то ведь потечет один срам. Так ведь ему и не надо золота! Мщение господа нужно, мщение! Ведь, вот оно вертелось в руках, и даже кое-что осталось от золотого блеска! Неужто признать самого себя виновным в том, что мало прилипло? Ведь так хотел, так старался, так лебезил пред мной когда-то и вдруг – как вода сквозь пальцы.… Да и я хорош! Сам не украл и ему в зубах не принес золотую косточку!
Да и разве он один такой, надежды питавший на меня, на других, кто волею судьбы был вознесен на Олимп рабочего движения? О, я не справедлив к нему! Глаза закрою и проходят, проходят люди… Я опускаю глаза, мне стыдно. За них стыдно. Вот почему теряюсь, не нахожу слов. Всё просят и просят… для себя просят.
Мы ни чего для себя не просили, нам было стыдно. Сейчас бесстыдство стало нормой. Сами себе устанавливают жалование, раздают награды и социально защищаются. От кого?! Рассчитывают, что их время надолго, потому как не хотят, не умеют и не желают заглянуть в прошлое и оттуда прозреть свое будущее. Так вот, колокол уже звонит и не спрашивайте по ком этот звон...
Придут другие и в оправдание свое, как это сделано вам, вас и принесут в жертву, в жертву все тому же народу, вами изломанному, исковерканному азиатчиной и потому, станет ваша очередь «быть дураками», «козлами отпущения». Подозреваю, что опять, в который уже раз, все перевернется, но ни чего не измениться.
И, тем не менее… Я не могу ни какими заклинаниями, ни какими историческими ссылками и аналогиями избавиться от чувства вины, но не стану исповедоваться ни перед своим бывшим начальником, ни перед кем еще. Не перед ними виновен, а перед Богом, если он есть и слышит.
Люди веры говорят: «Бог видит и знает суть человеческую, его не обманешь притворством». Я не ходок в церковь, более того, считаю себя неверующим, но это меня утешает в тех случаях, когда удивляются тому, что я еще жив. Если Бог есть, то значит, Он оставляет мне время продолжить размышление о времени и о себе. Следовательно – это зачем то нужно?
Да, мне не нужно притворяться и оправдываться, но вот это – «тем не менее!» – оно есть. От него не спрячешь голову под подушку, оно живет вне логики и рассудочности, а само по себе. Что ж, следует его проговорить: виноват перед теми, кто родился в лихолетье и кого приучили и принудили курить наркоту, жить в подвалах и теплотрассах, торговать на мировых перекрестках собственным телом. Виновен в том, что уже не зазорно стало выдавать нравственные болезни за достоинство, Не стеснительно стало говорить, о равных правах нравственно больных, и здоровых. Виновен в том, что есть и мои кирпичи, положенные в основание Нового Вавилона.
Молчаливое переживание собственной виновности, будь я верующим, сказал бы иначе – собственной греховности, так же итог пятнадцатилетия, со времени безумной романтики шахтерского бунта.
Но это не на показ и не на рассказ – это моё и только моё! Да и не может старый человек быть не виноватым перед своими детьми и внуками. И это тоже, итог размышления и не только о шахтерском бунте.… Не только.
Прокопьевск 2004 год, июль