Первому экипажу АПЛ "Ленинец" К-137 ПОСВЯЩАЕТСЯ
*************
…Вчера настало так внезапно.
(The Beatles «Yesterday»)
- Здравствуй, Митенька, – Вера Борисовна наклонилась к памятнику и прижалась щекой к фотографии, заключенной в овал, обрамленный дубовыми веточками. Краска немного выцвела и, казалось, что лицо с портрета смотрело откуда-то издали, сквозь тонкую пелену тумана.
Прикрыв на мгновение глаза, женщина погладила кончиками пальцев гранитную плиту, разогретую весенним солнцем и не спеша, словно на её плечах лежала тяжелая ноша, выпрямилась. Глубоко воздохнув, постояла минуту и достала из клетчатой сумки кулич, с подсохшей белой глазурью, по которой ярким конфетти рассыпались сладкие звездочки, несколько крашеных луковой шелухой яиц, горсть конфет.
- Куличей в этот раз много не пекла, - то ли рассказывала, то ли рассуждала вслух Вера Борисовна. - В прошлом году не съели, так и позасыхала половина. В этот раз Наташка сказала – мама, не пеки много. Кто их есть будет? Вот почти все и разошлись за неделю-то. Тебе оставила самый румяный.
Разложив на деревянном столике пасхальную трапезу, разрезала кулич пополам. Сквозь ноздреватую мякоть виднелись кусочки цукатов и изюм. Куличи у нее всегда получались на славу. Хоть верующей себя Борисовна не считала и в церковь почти не ходила, а ни разу не было, чтобы тесто не подошло или сдоба в духовке опала. Дочка два раза бралась печь по ее рецепту. Да оба раза только продукты перевела.
Уложив на голубую пластиковую тарелку половинку душистой выпечки, яйца и сладости, Вера поставила угощение на могильный холмик. Ополоснула водой и насухо вытерла стоявшую сбоку от памятника стопочку.
- Вот, твоя. Берегу, - продолжала она разговор с мужем, наливая водку из плоской фляжки, на одном боку которой красовалась чеканка «БОЦМАНУ».
Поставив наполненную стопку на могилу, вернулась к столику и, плеснув на дно разового стаканчика из той же фляжки, присела на лавку. Словно извиняясь, почти прошептала:
- Одна я сегодня. Ты уж не сердись. Рабочий день, дети не смогли вырваться. Лёшка совсем замотался. Ко мне, вон, тоже носа не кажет. По телефону и то раз в месяц слышу. У Наташи тоже на работе проблемы какие-то. Уходит рано. Приходит поздно. Если б не я, так Витька совсем бы от рук отбился. Хотя зря на парня наговариваю. На гитаре научился играть. Складно так получается.
Последние слова женщина произнесла уже почти про себя. Слегка качая головой, замолчала.
Скрипнула калитка соседней оградки. Молодая пара, нагруженная пакетами, искусственными цветами и большой метелкой, приветливо кивнули обернувшейся на звук Вере. Она кивнула в ответ. Вера Борисовна не любила приезжать на кладбище в праздники. На Радоницу здесь всегда было многолюдно. И разговора с мужем «по душам» уже не получалось. И хотя она понимала, что никому вокруг совершенно нет дела до того, что она там бормочет, но в такие дни не покидало ощущение – у двери в комнату стоят чужие, и, приложив ухо, подслушивают. Она всегда старалась приехать накануне, чтобы никто не мешал выговориться. Или помолчать. Потому что разговаривать с Митей теперь можно и так. Без слов. Он всё слышит.
Зимой она не ездила на кладбище. Из города до дачи путь не близкий, да и снегом всё засыпано. А, как весна началась, грипп подхватила. Вот и «дотянула» до шумного дня.
- Ну! - Вера Борисовна приподняла над столом почти невесомый стаканчик. - Пусть земля тебе будет пухом.
Коснувшись губами пластмассового краешка, вдруг, отвела руку и, грустно глядя на портрет мужа, добавила:
- Я ведь даже не знаю, может ли быть пухом вода… Я только хочу, чтобы тебе было хорошо и спокойно. Где бы ты сейчас не был.
Водка обожгла горло. Отломив кусочек сладкой сдобы, закусила.
Из-за облака выглянуло солнце, стало жарко. День начал разгуливаться, хотя с утра было прохладно. Женщина сняла куртку.
- Вот ведь, Митенька. Экипаж наш потихоньку … там… собирается, - Вера открутила крышечку с фляги из нержавейки. - Давай помянем командира нашего. Алексея Вадимовича. Всего на два года тебя пережил. Царствие ему небесное!
Женщина снова замолчала. Вертлявый воробей, вспорхнув на перекладину чугунной оградки, суетливо подпрыгивал, отрывисто чирикая и поглядывая на крошки от кулича. Смахнув их в ладонь, Вера бросила непрошенному гостю часть праздничной трапезы.
По соседству шумно наводили порядок парень с девушкой. Почему-то звук их голосов очень раздражал Борисовну. Девушка никак не могла найти в пакете ножницы (зачем им здесь ножницы?) и все спрашивала у своего спутника - положил он их или нет? А он сметал желтой пластмассовой метлой прошлогоднюю листву и отшучивался. Вера Борисовна поняла, что сегодня ей не получится уединиться и стала собираться на электричку.
- По традиции надо бы третий выпить. За тех, кто в море. Да ведь наши в моря-то давно уж отходились. А за других и без меня есть кому выпить, - она убрала флягу в сумку, остатки кулича положила на могилу и вышла за оградку.
- Христос воскресе! – словно спохватившись, радостно крикнула ей вдогонку соседка.
- Воистину, - буркнула Вера, подумав, что эта молодая улыбающаяся девушка смотрится среди могил, как существо из другого мира.
Народу в электричке было мало. Напротив Веры примостилась женщина с ярко накрашенными губами, на лице которой явно читалось желание скоротать время за беседой. Не разделяя жажду общения, Вера прикрыла глаза, давая понять, что разговора в пути не получится.
Состав тронулся. Сквозь пелену дремоты Борисовна слышала, как, спустя какое-то время, пересела её соседка, видимо, найдя того, с кем можно поделиться наболевшим за день. Хлопали двери, неугомонные пассажиры проходили через вагон, то ли устав сидеть, то ли помогая себе таким образом приблизиться к конечному пункту следования.
И, вдруг, заиграла мелодия. «Yesterday, All my troubles seemed so far away…», - прозвучало совсем рядом. Вера вздрогнула и открыла глаза. Вместо прежней соседки напротив сидела миловидная девушка. Из недр ее небольшого яркого рюкзачка звучали голоса ливерпульской четверки. Через мгновение она уже весело болтала по мобильному телефону, а Вера снова закрыла глаза и задремала.
***
- Вот скажи мне - зачем же я её сюда везла?! – Верочка нахмурила брови и прижала к груди виниловую пластинку в обложке, с которой смотрели четверо парней, и большими буквами было написано «Beatles».
- И, правда, зачем? Здесь и без них есть кому песни петь! А это, – набрав в рот воды из граненого стакана, Митя с шумом разбрызгал её на стол. На сложенном вчетверо байковом одеяле он гладил рубашку. - Это не наша музыка. Абракадабра какая-то.
Верочка промолчала в ответ. Митя не понимал, что значит для неё эта пластинка. И не разделял увлечение жены песнями, смысла которых нельзя было понять.
На прошлых, и на позапрошлых экипажных посиделках в перерывах между тостами народ пел. Громко и очень душевно. Репертуар был довольно разнообразным. От «Усталой подлодки» до «Эх, Андрюша!» и «Ландышей». Но у Веры были совсем другие музыкальные предпочтения. Ни Шульженко, ни Великанова не заставляли сердце биться так, как билось оно от первых же аккордов, звучащих с небольшого черного диска, который стоил дороже всех её девичьих сокровищ. Никакими деньгами было не измерить то счастье, которое обрушилось на неё после приобретения этой во всех смыслах бесценной пластинки.
Собираясь на Север, боясь повредить свою драгоценность в дороге, она соорудила из тонкой фанерки что-то наподобие футляра. И бережно уложила в середину чемодана. Чтобы сверху и снизу мягкая одежда уберегла сокровище от непредвиденных повреждений.
Выйдя из поезда в Мурманскую зиму, Верочка не увидела знакомой фигуры в черной форме. Переминаясь с ноги на ногу всматривалась в даль, надеясь рассмотреть в снующей толпе встречающих родное лицо. Людей на перроне становилось всё меньше. Волнение нарастало, когда к ней подошла женщина и с вопросительной интонацией назвала ее имя и фамилию. Вера утвердительно кивнула и женщина улыбнулась.
- Приятно познакомиться. А я Татьяна Владимировна. Приехала вас встретить. Да замешкалась немножко. Вы уж извините, - и, приобняв Веру за плечи, добавила: – Какая у нашего боцмана жена молоденькая. Нам теперь прямиком на морвокзал. Да поскорее. Катер скоро отходит.
А с катера их уже встретил Митя. Несмотря на то, что часы показывали шестнадцать ноль ноль, было темно, словно поздней ночью. Вера с трудом могла понять, куда ее привезли. С пирса было видно только какие-то огоньки, да дорогу, пролегающую меж сугробов. Потом, когда шли в поселок, она тоже плохо понимала, где находится. От усталости и навалившихся за последние часы впечатлений, Вера не смогла ни удивиться, ни испугаться, оказавшись в их однокомнатной квартире. Только вспомнила, с какой гордостью муж сообщил ей в письме - у них отдельное жилье! Потому что получить свою квартиру в поселке сродни чуду. И вот… она увидела чудо своими глазами.
Вместо кровати на полу лежали два ватных матраса, положенных один на другой. Мебель заменяли три стула (на одном из которых висела форма), два больших деревянных ящика и несколько картонных коробок. Вера с ужасом подумала, что в такой вот обстановке им придется встречать Новый год.
- Вот. Пока все наше богатство. Ключи получил совсем недавно. В казарме-то мне мебель не нужна была. Пока успел разжиться только этим, - Митя махнул рукой в центр полупустой комнаты.
Со временем быт налаживался. Кое-что прикупили, шкаф, два стола и кровать взяли напрокат. Весь экипаж жил в одном доме. Вернее, даже два экипажа их корабля. Поэтому очень близко было ходить друг к другу в гости. Можно сказать, что жили одной большой семьей. И радости, и печали – всё делили вместе. И делились. Всем. Кто чем мог.
Но Верочке было трудно привыкнуть к этой жизни. Она скучала по Невскому проспекту, по белым ночам, по львам, застывшим на берегах Невы, по танцам и кинотеатрам. Даже по шуму ленинградского дождя скучала Верочка. Там, дома, он особенный. Дождь. Про него так здорово пела Лидия Клемент:
Дождь по асфальту рекою струится,
Дождь на Фонтанке и дождь на Неве.
Вижу родные и мокрые лица
Голубоглазые в большинстве.
В ночь выпускного в Ленинграде тоже шел дождь. Очень сильный и очень тёплый. Сняв туфли, так весело было бегать по лужам! Над Невою разлилась белая ночь. Они с ребятами пытались представить, что с ними будет через год. Веру переполняло предчувствие большой радости. Она знала – через год уже будет совсем другая жизнь. В руках – аттестат, а сердце… сердце начинает биться, как птичка в ловчей сети, когда она вспоминает, как смотрел на неё Митя. Они познакомились три года назад. И ей поначалу совсем не понравился этот худой высокий парень. Вот его друг, Сережка, другое дело. Голубоглазый, веселый. Столько историй знает! А этот молчит почти всегда. Смотрит. И молчит.
Влюбленность к Сережке прошла быстро. Хотя он так здорово пел под гитару! Сердечная привязанность уступила место крепкой дружбе. А Митя все так же молчал. И бросал на неё робкие взгляды. Оказалось, что в Ленинград он приезжает только в отпуск. С Севера, где служит на флоте. А в начале лета, когда Верочка уже сдавала экзамены, он просто однажды обнял её. И заглянул в глаза.
Когда они с одноклассниками мечтали о будущем, Верочка даже представить не могла, что недалекое будущее приведет её на этот краешек холодной земли.
Здесь она даже свою пластинку не могла послушать. Потому что на весь дом, был только один магнитофон «Комета». И, конечно же, ни на одной плёнке её любимых песен не оказалось. Любимые песни и ленинградские дожди остались где-то там, в прошлой жизни.
Митя служил. Служил почти сутки напролёт. Можно сказать – жил на корабле. На все ее вопросы и даже скандалы реагировал спокойно. Одной фразой: «Мы для этого здесь и находимся».
Подлодка, на которой большую часть жизни проводил её муж, была какой-то особенной. В чем эта особенность она не понимала, а Митя не объяснял. Он вообще о службе никогда ничего не рассказывал. Сказал только однажды, что они – первые. Первые, кто этот проект осваивает. Что в их экипаже случайных людей нет. Алексей Вадимович набрал проверенный народ. Который не подведет. Из прежнего экипажа. И, что, если бы не командир, возможно и не прикипел бы Митя к службе всей душой ещё на срочной.
- Командир еще раньше меня разглядел, что море – это моё! И то, что он позвал с собой... Море для меня… Море для меня!!!
Митя тогда так и не договорил, что значит для него море. Но Верочка поняла – надо смириться. Другой жизни уже не будет.
И она смирилась. Почти смирилась. С тем, что на этом краешке Земли время остановилось. Что здесь по несколько месяцев то ночь, то день. Что добраться до большого города можно только катером. Смирилась даже с тем, что на ее девятнадцатый день рождения Мити снова не было дома.
Новая волна отчаянья захлестнула её, когда она поняла, что станет мамой. В городке не то что свежих фруктов - молока было не купить. Раз в неделю привозили его в посёлок в больших бидонах, и в магазине выстраивалась такая очередь, что выстоять её у Веры просто не было сил.
Едва увидев округлившийся животик молодой жены боцмана, к ней в гости стала наведываться жена старпома. И каждый раз приносила с собой небольшую баночку молока. Поначалу Вера пыталась отнекиваться.
- Ты, милая, не о себе сейчас думай. В очередях-то успеешь ещё настояться, - сразу отмела она слабое сопротивление Верочки.
Весной Вера уехала в Ленинград. Где, спустя два месяца, ранним июньским утром на свет появилась звонкоголосая Наташка. Под окна роддома каждый день приходили новоиспеченные папы, бабушки, дедушки. А Вера вечерами тихонько плакала в подушку, зная, что Митя не сможет приехать. Увидев однажды её заплаканные глаза, пожилая акушерка устроила нагоняй, сказав, что от слез может пропасть молоко.
Почти каждый день под окошко палаты приходил Сергей. Тот самый Сергей, благодаря которому Вера познакомилась с Митей. Он живо интересовался здоровьем, есть ли молоко и хороший ли аппетит у малышки. Обо всем этом обещал «докладывать боцману» по телефону. И каждый раз передавал привет от мужа и говорил, что тот любит, скучает, обнимает их с малышкой но приехать пока не может. Вера догадывалась, что корабль или уже ушёл, или готовится уйти в море.
- Вот, папаша, получите ваше сокровище, - акушерка протянула Сергею сверток, украшенный большим красным бантом.
- Так я не папаша, - засмеялся Серега. - Я папашин друг.
- А где ж молодой отец? – растерянно улыбнулась медсестра.
- Молодой отец служит, - ответил Сергей, отгибая кружевной уголок и краешком глаза рассматривая спящую малышку.
- Что ж это за служба такая? – пожав плечами, непонимающе пробормотала медсестра.
*****
Вера Борисовна открыла глаза. Кто-то распахнул окно и холодный воздух, ворвавшийся в вагон, заставил её проснуться. Накинув на плечи куртку, она огляделась. Вместо хозяйки яркого рюкзачка место напротив занял тучный мужчина, который обмахивался сложенным вчетверо носовым платком в синюю клетку.
Вера, вдруг, вспомнила, что после кладбища не успела заглянуть на дачу. А, впрочем, что ей одной там делать? Вот Витька любит сюда приезжать. За те годы, что Митя жил на даче, он превратил дом в настоящий военно-морской музей. Комнату переоборудовал в каюту. Во дворе соорудил флагшток. Каждое утро, несмотря на самочувствие и погоду, начинал с подъёма флага. Когда приезжал в гости Витюшка, дед приобщал его к флотским традициям. Говорил, что нет лучше судьбы для мужика, чем море.
- Эх, Витька. Может пора продолжить династию Усольцевых? – хитро подмигнул он ему однажды.
А сейчас пусто в доме. Даже самодельные вымпелы, аккуратно развешанные по стенам комнаты, как-то побледнели.
Вера вздохнула. Вспомнила, что хотела фотографии с дачи домой забрать. Два больших снимка в рамочках. Один – портрет командира, Алексея Вадимовича. Это уж потом он адмиралом стал, а на этой фотографии – погоны капраза. Для Мити эта карточка почти как икона была.
- Если сын родится, Алексеем назовем. В честь командира, - сказал он Верочке перед тем, как она уехала рожать в Ленинград второго ребенка, - Лучшего имени для парня и найти нельзя.
Другая фотография сделана в одной из автономок. Улыбающиеся бородачи на этом снимке всегда напоминали Вере геологов. Смешная и странная традиция была у подводников – устраивать в долгих походах «конкурс лучшей бороды». Отращивать её начинали с первого дня, а уже перед самым возвращением определяли, чья лучше. Ну, и, конечно же, фотографировались всем экипажем на память. Разыскать Митю на общих снимках всегда было непросто. То ли оттого, что не мог он похвастаться пышной бородой, то ли потому, что вообще избегал быть на виду, но на всех фотографиях он стоял где-нибудь в последнем ряду. Иногда только половинка лица была видна.
Вера вздохнула. Мужчина напротив, промокая клетчатым платком шею, шумно выдохнул:
- Душно сегодня. Жуть, как душно…
За окном мелькнула белоснежная церквушка. Солнечные лучи играли на золотых маковках куполов. Мужчина продолжал обмахиваться платком и периодически отхлебывал воду из литровой пластиковой бутылки.
Вера вспомнила, сколько раз просила она сил у Бога. Когда никто не видит и не слышит. Своими словами. Не будучи уверенной – дойдут ли эти простые просьбы до Него.
Когда Митя узнал, что его «списывают» по состоянию здоровья, Вера не до конца понимала, что это значит для мужа. Он держался и только после отвальной, когда разошлись гости, зашел в детскую комнату, сел на краешек Лёшкиной кровати и просидел там почти до утра. Вера периодически заглядывала – не уснул ли?
А дальше всё было как во сне. Переезд в Ленинград. Запои, в которые начал уходить муж. Пить почти бросил, когда устроился на небольшой пароходик института озероведения.
- Ну вот, Веруня! «Боцман» - это не работа. Это - судьба! - радовался он. - И пусть теперь не под водой, но все равно на корабле!
На этой работе Митя будто заново родился. Вера видела – он почувствовал себя нужным. Несколько лет были почти безоблачными. Муж готовился сдать на капитанство. Уже прошёл необходимые испытания и отправил документы. Но… его обошел более ушлый товарищ.
И Митя снова «списал» себя с флота. Уже навсегда. Отчаяние и веру в справедливость опять топил в стакане. Домашние будни становились невыносимыми. Вера разрывалась на двух работах и не отказывалась от подвернувшихся подработок. Надо было кормить детей. Надо было на что-то жить. А сил терпеть дома вечно молчащего, редко трезвого мужа уже не было.
- Ты бы хоть Лёшки постеснялся. Какой пример парень видит? – крикнула она ему однажды в сердцах.
И Митя уехал на дачу. Поселился там, чтобы не «мозолить глаза». Завел козу. Первое время Вера вообще туда не появлялась. Слишком зла была на мужа, что вот так, оставил её выживать с двумя детьми.
Шли годы.
К отцу иногда ездила Наталья. Возила какие-то продукты, помогала по хозяйству. Впрочем, он никогда помощи не просил. Однажды пожаловалась матери, что у отца неладно со здоровьем.
Вера поначалу огрызнулась, мол, пить надо меньше. Никакого здоровья не хватит. Но потом, выслушав дочь, поняла – Митю и правда надо обследовать.
Несколько месяцев он наотрез отказывался показаться врачам. Вера стала часто бывать на даче. В душе, вместо злости и раздражения на мужа проснулось щемящее чувство жалости. Она видела, как он постарел за время отшельничества. Её пугал взгляд, словно подернутый пеленой равнодушия и обречённости. Обречённости, вызванной не болезнью, а чем-то другим. Тем, что мучило сильнее всё более учащавшихся болей.
- Хозяйка! - окликнул ее однажды Семёныч, сосед по даче, мужичок, которому можно было дать и 40, и все 70 лет. - Ты боцмана-то нашего не бросай. Вишь, мужик в заботе нуждается. Теперь даже беленькую почти не употребляет. Все молчком да молчком. Сторонится. А ведь фигууура! - сосед поднял вверх указательный палец. - Главный помощник на деревне был. Пока не загрустил.
Не спеша достав папиросу из пачки, продолжил:
- Море, оно ведь слабых не терпит. Вот и боцман твой - мужик! – глубоко затянулся, выпустил дым колечком. - Мало нас… таких…
Осенью забрали Митю в Петербург. То ли Наташкины уговоры подействовали, то ли почувствовал он, что одному в деревне уже не справиться, но сопротивление было сломлено, и боцман вернулся домой. Больше всего он переживал, что пришлось продать козу.
- Она мне все эти годы, как Пятница для Робинзона была, - грустно шутил Митя.
Двадцать минут ожидания в больничном коридоре показались Наталье целой вечностью. Когда отец с матерью вышли из-за белоснежной двери, на которой красовалась золотистая табличка с надписью «Онколог», она подумала - обошлось. Мало ли, что там доктора навыдумывают. Она сама не любила по врачам ходить. Стоит раз попасть – и страху не оберешься. А тут вон отец вышел с сияющим лицом и, впервые за долгое время, приобнял маму:
- Веркаааа! Мы еще поживем!
А потом – операция…
В деревню Митя уже не вернулся. Через два месяца боли возобновились. Он не жаловался. И даже отказывался от обезболивающих. Только всё реже выходил к обеду и всё дольше держал закрытой дверь в свою комнату. Иногда звал к себе внука и показывал ему фотографии в альбоме. Фотографии из той, как он говорил, настоящей жизни. К каждому снимку он добавлял несколько слов. Только с каждым разом паузы между словами становились все дольше.
За месяц до Пасхи боцман слёг. И уже никого не звал в свою комнату. Витька в глубине души радовался тому, что не нужно теперь в сотый раз рассматривать одни и те же чёрно-белые фотографии и слушать истории, которые он знал наизусть.
Митя просто лежал в белоснежной постели и смотрел в потолок. Он часто недовольно отмахивался от Веры, когда та пыталась сделать укол и облегчить боль. Только закусывал губы и ненадолго прикрывал глаза.
Однажды, когда жена вошла в комнату со шприцем, он похлопал ладонью по краю кровати. Вера присела.
- Ты не хорони меня, Верушка, - в рукавах просторной хлопчато-бумажной «разухи» руки, которые Митя сложил поверх одеяла на животе, казались почти прозрачными. Через бледную кожу, словно ветвистые деревья, проглядывали голубоватые вены. - Я должен вернуться в базу.
Увидев удивленный взгляд жены, боцман, пояснил:
- В море я должен вернуться, Верушка. В море… Туда, где дом.
Вера молчала. И волна, которая вдруг поднялась откуда-то из самых дальних уголков души, задержалась на выдохе. Выдохе, который мучительно пришлось сдерживать, пока она не прикрыла за собой дверь. Болезненный плотный комок стоял в горле, не позволяя выплеснуться слезами. Слезы брызнули, когда она спряталась в ванной комнате, чтобы никто не видел, как, уронив голову на ладони, плакала она под шум сбегающей из крана воды.
Ранним утром Пасхи лучи весеннего солнца заливали кухню теплым медовым светом и разомлевший градусник на окошке вопреки календарю показывал почти июльскую температуру. В гости ждали Лёшку с женой. Наташа хлопотала над упитанной тушкой гуся, переживая, чтобы к обеду она успела прожариться.
Вера положила на тарелочку с крахмальной салфеткой маленький кулич, крашеное яичко и вошла в комнату Мити.
- Христос воскресе! – улыбнулась она мужу.
Митя посмотрел на нее, улыбнулся в ответ и тихо прошептал:
- Вернуться…
Потом вздохнул. И закрыл глаза.
Словно в полусне Вера помнила, как собирали Митю.
Все заботы взяли на себя дети и Серёжа. А для неё же время словно остановилось. Боль обиды осела где-то в потаённых уголках памяти. Словно и не было этой многолетней обиды.
Когда Митю увезли, она всю ночь просидела на кухне.
- Оставьте меня, - отмахнулась она от дочери, которая, боясь оставить мать одну, попыталась составить ей компанию.
Вера разложила на столе фотографии из целлофанового пакета. Когда-то они не влезли в альбом, и она убрала их на антресоль. Из этого же пакета выпали две открытки-телеграммы. На обеих глазастый Чебурашка держал огромный букет и счастливо улыбался. Казалось, что, даже не открывая цветные бланки, сквозь пожелтевшую по углам бумагу, Вера видит знакомый до каждой буковки текст: «Поздравляю с рождением дочки! Целую, Митя» и «Поздравляю с рождением сына Алексея! Целую, ваш боцман».
***
Закружилась голова. Видимо, от яркого солнца и воспоминаний подскочило давление. Вера Борисовна полезла в сумку, чтобы достать таблетку. Мужчина напротив услужливо протянул ей бутылку, воды в которой как раз осталось запить лекарство. Поблагодарив, отхлебнула. Потом решила пересесть в тень, пожалев, что задремала на солнечной стороне вагона.
Когда стали готовиться к поминкам мужа, Вера не предполагала, что придется сдвигать два стола и накрывать ужин не на кухне, а в зале. Накануне Наташа сообщила, что хотят придти сослуживцы отца. Ни удивляться, ни задавать вопросов у Веры просто не было сил. Удивляться она начала, когда пришлось занимать у соседей стулья, чтобы всех рассадить.
- Я только дяде Саше сообщила, - разводила руками Наташа, - А он уже через какие-то свои каналы оповестил своих. Даже он не предполагал, что придёт столько!
Вера знала, что те ребята, которые после выхода в запас переехали в Ленинград (ну, никак не могла она привыкнуть к возвращенному городу имени - Петербург!), общались между собой. И даже, в те годы, что Митя жил в деревне, он не терял связь с экипажем. Сашу Пономаренко, она помнила молоденьким «бычком»-механиком . На пенсию он вышел уже в звании капитана второго ранга. Саша чаще других общался со своим боцманом. Вера знала, что всё это время он нередко нарушал отшельничество мужа, делясь с ним флотскими новостями. И даже вытащил в город, на праздник, посвященный юбилею корабля.
Ей совсем не хотелось плакать. Она с удивлением слушала ребят (поймала себя на мысли, что, как в молодости, называет их всех «ребятами» вне зависимости от званий и лет), и казалось, что время перенесло на несколько десятилетий назад. Туда – в её северную юность.
- А ведь мало кто знал, как нашего боцмана зовут по имени-отчеству, - вспомнил Толик. Вера помнила его худеньким капитан-лейтенантом, жгучим брюнетом. А сейчас перед ней сидел серебристый блондин. - Я с удивлением узнал, что он Дмитрий Александрович, только когда услышал, как один раз к нему наш замполит обращается. А так «боцман» - и все! Он сам с такой гордостью говорил о себе, мол, я - боцман!
- К папе и потом всегда так обращались, - добавила Наташа. - И мы. И в деревне все его только так и звали.
- Хороший был мужик. Не каждая хозяйка в доме такой порядок будет соблюдать, как он на лодке. Всему свое место было. И всему свое время, - вспоминали ребята.
- Он и дома, в детстве, нас в ежовых рукавицах держал, - вставил свое слово Лёшка.
А боцман смотрел с большой фотографии на тех, кто был его семьей и по жизни, и по службе. Мерцающее пламя тонкой свечи перед портретом с тонкой траурной лентой колебалось и иногда казалось, что это он волнует огонек своим дыханием…
Гости разошлись, когда начало темнеть. Только Саша Пономаренко задержался. Хоть Вера и отнекивалась от помощи, он молча помог убрать со стола, расставить мебель по местам. Он и посуду помыть рвался, но инициатива натолкнулась на категоричный отказ. Вера усадила его пить чай и начала ополаскивать и расставлять в сушилку тарелки. За окном раздался звон проезжающего трамвая.
- А знаешь, Вера…Если б не твой Митька, я бы тут не сидел. Да никто бы из нас сегодня…
Вера повернулась от раковины к столу, за которым перед нетронутой чашкой с чаем курил Александр, и застыла с немым вопросом в глазах.
- Сейчас уже можно об этом сказать, - мужчина, немного прищурившись, глубоко затянулся. Потом медленно выпустил дым и продолжил: - Ты ведь помнишь, что лодка наша была нового проекта. И вот однажды на испытаниях случилось ЧП. Не буду тебя утомлять нашей морской спецификой, только скажу – если бы не Митька…
Вера вытерла руки вафельным полотенцем и присела к столу.
- Отрабатывался режим заднего хода в подводном положении. У нашего корабля в этих испытаниях выявилась одна неприятная особенность – под водой при реверсе турбин на задний ход лодка становилась неуправляемой и дифферентировалась на корму.
Посмотрев на Веру, Саша отхлебнул из фарфоровой чашки почти остывший чай и пояснил:
- Короче, если не вдаваться в подробности – при движении назад лодка начала «задирать» нос и могла попросту опрокинуться назад, - Саша поднял ладонь, и, медленно опуская согнутую в локте руку, показал, что могло случиться с кораблём.
- И???
- Для сравнения могу лишь сказать – несколькими годами раньше в подобной ситуации, но в надводном положении лодка, правда другого проекта, получила дифферент на гораздо меньшее число градусов… Потеряла устойчивость, перевернулась и затонула.
Вера почувствовала, как у неё прилила кровь к вискам. Саша снова глубоко затянулся.
- Боцман кинулся к рулям и сдерживал нарастание дифферента, пока экипаж выравнивал ситуацию. Если бы не его реакция и сила… Помню, командир кричал: «Давай, боцман, держи!!!». В первый и последний раз я слышал, как кричал командир.
В дверях кухни появилась Наташа и, взглянув на мать, быстро налила и поставила перед ней стакан воды.
***
По своим каналам Саша уладил все формальности, связанные с погребением Мити. От командования базы было получено разрешение захоронить урну с прахом мичмана Дмитрия Усольцева в водах Баренцева моря недалеко от пирсов, к которым когда-то швартовалась их лодка. Вера долго колебалась, но все-таки отсыпала небольшую горстку, чтобы похоронить её здесь, дома. На деревенском кладбище.
- Как же так, - говорила она детям, которые сомневались – может ли так быть, чтобы человек был похоронен сразу в двух местах. - Потом ведь даже цветы будет некуда принести.
От Питера на Север поехали на машине Сергея. Он решил вместе с семьей проводить друга юности в последний путь. Вначале хотели ехать на двух машинах, да Витюшка слег с температурой перед самым отъездом и его пришлось оставить дома под присмотром невестки – жены Алексея. Поэтому посчитали, что хватит и одной машины. Лёшка с Сергеем решили сменять друг друга за рулем.
Когда Вера Борисовна упаковывала урну с прахом в хозяйственную сумку, то поймала себя на мысли – старается сделать помягче. Словно мог сейчас Митя ощутить её заботу. Почувствовать сквозь стенки последнего своего пристанища тепло рук, старательно устилавших дно и бока сумки крахмальными простынями.
- Папа словно снова форму надел, - сказала Наташа, глядя на то, как мать бережно ставит сумку с черной урной в багажник.
Долгих остановок в пути не делали. Ни жажды, ни голода никто не испытывал. Только, когда подъезжали к Мурманску, Вера попросила остановиться. Лёшка думал – мать укачало. Таким бледным вдруг сделалось её лицо. Полез было искать пакет с таблетками, но она отрицательно покачала головой.
Выйдя из машины, Вера долго смотрела на небо, затянутое облаками. Потом попросила открыть багажник, достала сумку с Митиным прахом, да так и везла её, прижимая к груди, до того момента, когда на контрольно-пропускном пункте их встретил офицер, чтобы сопроводить в базу.
Питер провожал их ярким солнцем и жарой. Здесь, несмотря на разгар календарного лета, даже в куртке было прохладно. За тридцать с лишним лет, Вера уже и забыла, что Север – это почти другая планета. Планета, на которой погода не всегда идет в ногу с календарём. На пирсе, где их уже ждал небольшой военный катер, дул холодный ветер. Небо, затянутое серыми тучами, словно раздумывало – начинаться дождю или нет. И, пока оно раздумывало, в воздухе периодически появлялась какая-то мокрая взвесь.
У дальних пирсов виднелись подводные лодки. Вера уже и забыла, как они выглядят «вживую». Не часто она вот так близко видела корабли. Приехать из Ленинграда, чтобы вместе с другими женщинами встретить экипаж на пирсе из автономки, она смогла только один раз. Митя не звал… А она не считала нужным, прерывать летний отдых с детьми, чтобы срываться на Север.
- Вот, Митюша, теперь провожаю тебя… в море, - шепнула она, поглаживая рукой прохладный металл, на котором виднелась лаконичная выгравированная надпись «БОЦМАН Д.А.Усольцев ».
В иллюминатор маленькой каюты катера была видна полоска воды и сопки. Лёшка, вместе с сопровождавшим их офицером, вышел на палубу. Видимо, покурить.
Сергей, осунувшийся и словно постаревший за время дороги, придерживал небольшой венок, обвитый черной лентой с золотыми буквами: «Боцману от любящих жены и детей».
По затихающему шуму мотора, Вера Борисовна поняла, что катер прибыл в конечную точку. В каюту заглянул сопровождавший их капдва: «Пора». Почему-то сразу ноги стали ватными, а ладони, обнимающие урну, вспотели. Наташа хотела принять у матери бесценный груз, но та отстранилась. Медленно поднялась и, прижимая к груди драгоценную ношу, пригнувшись, вышла через низкую дверь каюты.
На палубе офицер, словно смущаясь, тихо обратился к Алексею и Наташе: «Есть время попрощаться». Они по очереди коснулись урны с прахом отца. По Наташиным щекам покатились слезы.
А Вера словно застыла, не ощущая ни порывов промозглого ветра, ни того, что кончики пальцев онемели от холода. Потом она не могла вспомнить, что ей говорили, что делали люди на палубе. Словно в тумане видела она, как приспускают небольшой Андреевский флаг и вспомнила, что точно так же, на самодельном флагштоке, приспускал флаг Митя во дворе дачи. Еще один флаг с красными звездой и серпом-молотом, висел в доме, на стене рядом с кроватью.
Она очнулась от голоса, который громко, немного растягивая гласные, скомандовал: «Ритуал захоронения в водах Баренцева моря мичмана Дмитрия Александровича Усольцева… произвести!!!»
Вера в растерянности посмотрела на светловолосого офицера, который стоял по стойке «смирно», держа на левой согнутой руке снятую фуражку. Повисла неловкая пауза. Сзади подошел Сергей и тихонько шепнул ей: «Вера, пора!». Она почувствовала себя, вдруг, такой беспомощной и одинокой. Сейчас, вот прямо сейчас она навсегда простится со своим Митей. Он уйдет на глубину, туда, где прошли его лучшие годы. Туда, где он был счастлив и куда постоянно возвращался в своих мыслях и снах. А она… Она останется тут. Одна. Без него. Годы, проведенные без Мити в Ленинграде, наедине с безденежьем, болезнями детей, бабьей тоской по сильному плечу и мужику в доме, показались ей такой ерундой по сравнению с этой разлукой!
Вера подошла к краю палубы и разжала руки. Урна с громким всплеском упала в воду. Следом Сергей опустил венок:
- Прощай, боцман! Теперь ты навсегда остаешься на боевом дежурстве. В прочном корпусе.
Вера так и осталась стоять на палубе, пытаясь рассмотреть с уходящего катера место, где остался её Митя. Над водой кружили чайки, и, словно стонали высокими протяжными голосами. Она подумала - сегодня над заливом должна появиться еще одна белокрылая птица.
У борта пенилась волна и расходилась за кормой широким клином. На беспокойной водной глади, вдруг заиграло солнце, которое неожиданно выглянуло, словно раздвинув свинцовые облака. Солнечные блики рассыпались по поверхности и казалось, кто-то продернул сквозь прозрачную ткань тонкие нити люрекса.
Вера смотрела и пыталась сохранить все это в памяти – и виднеющиеся вдали пирсы, и птиц, парящих в вышине, и покрытые мхом берега с островками цветущего иван-чая. И даже бурлящую волну у борта пыталась запомнить Вера. Потому что знала – больше сюда она не вернётся.
***
В подъезде Веру Борисовну встретили распахнутые двери лифта. Значит, снова придется подниматься пешком. В последнее время кабина часто простаивала, жильцы возмущались, писали жалобы, да только толку от этих жалоб было мало. Раз в месяц лифт обязательно ломался. Хорошо, что до их квартиры нужно было преодолеть всего пять лестничных пролётов. Что-то вроде зарядки получалось. А вот Нинке с восьмого этажа снова сегодня пришлось дома сидеть, - вспомнила Вера о приятельнице, с которой частенько коротала вечера у подъезда. У Нинки вены на ногах… Как лифт сломается – так она дома сидит. Зато уж потом от души кости перемывает. И лифтовой службе. И мэру. И даже иногда выше доходит.
Каким долгим оказался сегодняшний день! Кажется, с утра прошла целая вечность. Хорошо, что в электричке догадалась выпить таблетку от давления. Голова уже не кружилась. Только сердце покалывало.
Зайдя в квартиру, Вера Борисовна присела на пуфик в прихожей и ощутила вмиг навалившуюся усталость, которая словно опустила ей на плечи тяжелые ладони.
Из-за двери Витюшкиной комнаты послышался гитарный перебор. Значит, уже вернулся из училища. Теперь у курсантов жизнь полегче. Не нужно сутками в казарме сидеть. Послушал лекции – и домой!
По первым аккордам не сразу угадывалась мелодия. Но спустя минуту юношеский голос негромко запел на ломаном английском :
Yesterday,
All my troubles seemed so far away
Now it looks as though they're here to stay
Oh, I believe in yesterday.
- О чем эта песня? – спросила она как-то у внука, когда тот «считывал» с компьютера аккорды, разучивая «хит прошлого века».
- О вчерашнем дне. Который наступил внезапно, и который так хочется вернуть, - ответил Витька.