Наконец-то Василий Петрович остался один.
Раньше в его квартире жили три курицы, как он про себя величал своих родственников женского пола: тещу, жену и дочь. С тещей и женой все было понятно с самого начала, а вот дочь, к его сожалению, тоже пошла в их породу – пустоголовая, визгливая и задастая, первое, что сделала в свое совершеннолетие – это поступила как когда-то ее мамаша – залетела от перспективного жениха и перелетела из сталинской двухкомнатной квартиры в еще более просторный курятник.
Василий Петрович на свадьбе вел себя тише воды, боясь спугнуть удачу. Одергивал, периодически взвывавшую от переизбытка эмоций жену, подливал теще коньяка, чтоб та скорее утомилась от праздника жизни, и с нетерпением ожидал финала банкета, чтоб дома завтра снести на помойку старый диван и освободить шкаф от оставленных дома уже не нужных дочкиных вещей.
Второй исчезла из квартиры жена. Крупная громкая женщина за четыре месяца превратилась в высохший скелет, с болтающейся на нем кожей, умерла в больнице, не дождавшись очереди на операцию. Василий Петрович глубоко переживал болезнь супруги, истеричный характер которой, вдруг, растаял бесследно и наружу показался совершенно другой человек: стойкий, мудрый, спокойный, рассудительно строящий планы семьи на жизнь после её смерти.
Планам не суждено было сбыться, потому как теща, после смерти дочери, укатила на юга отдыхать, вышла там замуж за почтенного старца темпераментной национальности. Теперь она слала внучке открытки с видами на море и горы, неубедительно приглашала погостить, и пару раз даже от нее приходили посылки с милыми детскими вещами, явно уже не подходящими по размеру, для правнучки.
Василий Петрович вдруг обнаружил, что квартира его стала огромной, пустой и гулкой. Вещи, не принадлежащие ему, он как-то незаметно для себя вынес, выбросил или раздал по соседям, а своих оказалось немного. Импортная горка, добытая с трудом в начале девяностых, превратилась в доски на свалке, диваны и кровати нашли новых хозяев, ковры, Василий Петрович сначала хотел продать, но потом просто раздарил этих синтетических монстров, занимавших стены и полы.
Стало, вдруг, светло, свежо и бодро находится в полупустых комнатах. На полу выросли две стопки книг, позже перекочевавших в новенький легкий стеллаж. У стеллажа поселились кресло с торшером, потом туда заполз классически клетчатый плед. Неожиданно для себя Василий Петрович ободрал все обои в квартире и побелил стены, потолок и даже пол выкрасил белой краской.
Жизнь началась с чистого листа.
Особых желаний или фантазий у Василия Петровича не замечалось с детства. Жил как все, довольствовался тем, что посылали Бог и начальство, за это хотя и был презираем окружающими, рвущими всех и вся ради нового кредита на очередной автомобиль или загранпоездку, но зато всегда был по-тихому доволен. Окружающие слетали с колес, трепали нервы себе и миру, а Василий Петрович удивленно пожимал плечами, искренне не понимая, зачем нужно три шубы в гардеробе – зима-то одна. Желания своих домашних, исполнялись Василием Петровичем неспешно, но регулярно, почему-то зарабатывать, при всем его равнодушии к материальным благам, получалось вполне прилично. Теперь, когда финансы, неожиданно начали накапливаться на банковской карте, Василий Петрович всерьез задумался на что их можно тратить.
Квартира у него была, машину он никогда не водил по причине сильнейшей близорукости, ездить по миру пока не хотелось.
Потом Василий Петрович купил краски.
Совершенно случайно зашел в художественный салон, увидел огромный набор разноцветной акварели, словно шоколадные конфеты, завернутые в бумажки и упакованные в коробку с нарисованным морем. Купил, влюбившись с первого взгляда в эти пестрые плиточки, уложенные аккуратными рядами. Продавец вовремя напомнила о кистях, а то бы Василий Петрович так и ушел, счастливый и не знающий, что для акварели еще положены мягкие кисти раной толщины, белоснежная, пока еще, палитра и карандаш для наброска.
Странно, что оба не вспомнили о бумаге, словно знали, что она уже есть дома.
Неделю Василий Петрович осматривал свое сокровище, потихоньку разворачивал маленькие ванночки с краской, нюхал их, осторожно трогал кончиком мизинца, жалея лоснящуюся поверхность. Когда все краски открылись, Василий Петрович задумался, что ему нарисовать. Хотелось нарисовать все. Море, как на коробке, но обязательно с танцующими дельфинами и парусами в дали; поле в июле, какое он помнил с детства – цветущее, пряно пахнущее, с ярким от зноя небосводом над ним; натюрморт из чая и пирожных, настрого запрещенных докторами в целях испортить не здоровье, но жизнь; котика на завалинке, залитой солнцем, чтоб было не понятно, где рыжий зверь, а где пятно света. А еще очень хотелось нарисовать девушку, которая, как казалось Василию Петровичу, должна была быть его женой, но так и не встретилась в этой жизни.
Признавшись себе, что художник он только в своих мечтах, первое, что нарисовал Василий Петрович, было желто-оранжевое солнце в дальнем углу спальни.
На пятно и лучи, кривовато расходящиеся в разные стороны, ушла вся ванночка желтой краски и половинка лимонной и оранжевой. Рисунок получился настолько детским, что Василию Петровичу стало очень стыдно за свои фантазии и испорченный угол стены. Он тщательно вымыл палитру и кисти, и до позднего вечера не мог заставить себя зайти в спальню, чтоб не дай Бог, снова не увидеть свой позор. Даже ложась спать, он старался не смотреть в угол напротив.
Через два дня, Василий Петрович, забив большой болт на свое несовершенство, принялся за море и дельфинов, теперь старательно срисовывая последних из распечатки, тайно сделанной на работе. Количество резвящихся животных, уменьшив с пяти до двух, Василий Петрович справился с задачей за неделю. Моря вышло совсем немного, оно было разносиним, дельфины тоже сияли не совсем характерными для них цветами, но художник остался доволен. Ночью снилось море, кричали чайки над блестящими под солнцем волнами, дельфины выпрыгивали высоко вверх и смеялись вместе с Василием Петровичем.
Для поля Василий Петрович предусмотрительно купил банку светло-зеленой водоэмульсионки. Дело пошло веселее. Цветы, рисовал в последнюю очередь, не зная как вообще к ним подступиться. Среди цветов появились экземпляры, не входящие в сборник растений средней полосы России. Зацвели орхидеи, инопланетные растения соседствовали с вполне узнаваемыми ромашками и несезонными маками. Для неба тоже пришлось докупать голубую водоэмульсионку.
Котика рисовать не пришлось. Крошечного оранжевого котенка Василий Петрович подобрал на улице хмурым осенним днем. Котенок оказался кошечкой, тихой и деликатной, часами наблюдающей, как её благодетель вазюкает кисточками по стене, заполняя белое пространство цветными пятнами.
На работе начали шушукаться за спиной, когда Василий Петрович проходил по коридору. Вторым звоночком стала череда приглашений «на чай» от представительниц женской половины коллектива. Василий Петрович смущался, ссылался на занятость и усталость. Женщины хихикали до тех пор, пока однажды в курилке один из товарищей не предположил, что Василий Петрович завел себе молодую любовницу и посему так теперь молодо и бодро выглядит. Предположение, похожее больше на утверждение, вмиг облетело офис и достигло ушей виновника волнений.
Василий Петрович решил, что все к лучшему и вечером отправился за новым костюмом. Старые брюки и пиджак определенно стали висеть мешком.
Вместо костюма Василий Петрович купил кроссовки, джинсы и толстовку, а утром впервые в жизни вышел на пробежку. Организм сопротивлялся с месяц, потом смирился, а позже стал требовать нагрузки все больше и больше. Кошка, сидящая на плече, словно жокей на лошади, бегающего по утрам Василия Петровича, стала любимицей интернета за считанные дни.
Как-то незаметно от имени отпало отчества и все стали звать человека Василием, кто-то пошутив назвал его Васс Ли. Прилипло последнее «Ли» намертво.
В День рождения Ли напомнили, что в 45 лет жизнь только начинается, на что тот только хитро прищурился, уж это для него давно не было новостью.
Репутация бесхребетного мямли, в женских кругах, сменилась общим мнением, что новый Ли – это эгоист, сноб и высокомерный болван. Ли, стараясь быть деликатным, отшил притязания на собственную независимость, за что стал подчеркнуто нелюбим дамами, и тайно ими же обожаем. «Что он о себе возомнил?» - горячилась отвергнутая брюнетка, поджимая карминные губы. « Уж я-то с ним справлюсь» - убеждала себя блондинка, подливая на вечеринке виски в стакан Ли. Ли уносил стакан с собой и безжалостно избавлялся от содержимого в укромном уголке, доливая обратно разбавленный чай. Прослыл как человек, который может перепить любого и оставаться трезвым. Ли отшучивался, что хорошо закусывает.
В квартире к тому времени расцвел средиземноморский сад, с оливами и кипарисами, исчезающими в дали, тяжелыми апельсинами, падающими под ноги каждое утро. Ли давил из них сок и думал, чтобы еще такого нарисовать на последней белой стене.
Очень хотелось нарисовать ту девушку, но даже карандашом на бумаге, он не мог поймать ее черты. То, что выходило, даже отдаленно не походило на что-то приличное. Все карикатуры Ли собирал и прятал с глаз подальше, но не выбрасывал, как будто боясь заблудится в поиске и сохранял ниточки напоминающие, что здесь он уже смотрел и не нашел.
Утром Ли, проспав, на одной ноге скакал через комнату, пытаясь справится с брюками на ходу, но вдруг замер и сел на пол, так и оставшись в одной штанине.
На белой стене карандашом была выведена арка, увитая плющом, набросаны ступени, ведущие внутрь. Некоторые листочки и тени были набросаны цветом.
Внутри арки, в дали, еле видно, был намечен женский силуэт, в приветствии поднявший руку.
Ли впервые почувствовал, что все сомнения остались в прошлой жизни.
Арка обновилась к вечеру, на следующее утро уже вовсю зеленела растительность вокруг, ступени стали объемными, свет отбросил тень от ажурной архитектуры на травы и деревья кругом. Ли провел пальцами по крошечной фигуре в конце дороги, все еще не проработанной. Но уже такой узнаваемой – и как он мог не нарисовать ее сам?!
Паника накрыла его, когда он понял, что стена больше не рисуется, а по ней пошли трещины, больше похожие на то, что картину пытались смять и выбросить. Кажется, он впервые в жизни кричал от боли в голос и потом, не помня себя, сидел под аркой у ступеней и молил о несбыточном.
Последнее что он мог сделать – это подрисовать себя в чужой картине, нелепого, с палками-руками, разными ногами, портрет вышел неуловимо похожий на автора, только грустные глаза под бровями домиком особенно удались – в надежде, что с той стороны увидят и поймут, что картину нужно продолжать рисовать дальше.
Дело застопорилось надолго. Волнение сменилось разочарованием и позже равнодушием, забелить рисунок не поднималась рука и Ли придвинул к арке стеллаж с книгами.
Уехал в командировку, поручил кошку соседям, забирая обратно ключи от квартиры, Ли даже не представлял, что услышит такое: « У вас стеллаж с книгами упал ночью, полдома переполошил, девушка ваша ушиблась очень, скорую вызывали даже.» Конец сообщения Ли уже не слушал, пытаясь трясущимися руками попасть ключом в ставшее невероятно узким и вертким отверстие в замке.
Распахнул дверь, захлопнул перед носом любопытствующей соседки. Вдохнув, шагнул в комнату, стараясь унять сильнейшее в своей жизни волнение.
На полу комнаты, рядом с разложенными красками и кистями, банками с водой, тряпицами, свернувшейся в клубок кошкой, сидела женщина и старательно красила листик плюща, поврежденный трещиной и отколовшейся краской. Чуть подняла голову, оглянулась:
- Представляешь, а я уже почти перестала верить.