Кукла одним файлом

 ПЕЧАТАЛОСЬ В ЖУРНАЛЕ "РУССКОЕ ЭХО" ИЗРАИЛЬ
       

      Анечка проживала со своими родителями в шахтёрском посёлке. Ей недавно исполнилось пять лет, она посещала детский садик, любила и маму, и папу, но всё же отец в её маленьком мирке являлся самым главным человеком: его она боготворила. Мама Соня работала медсестрой в шахтёрской поликлинике. А папа Митя каждый день спускался в глубокую шахту. И «девочки», так он их называл, терпеливо ожидали каждое его возвращение. Аня в ночные папины смены отчаянно боролась со сном. Она опасалась проспать утро и то мгновение, когда он войдёт в дверь.  Ведь именно она всегда первой обнимала отца, дёргала его густые усы, а он, довольный встречей, громко смеялся. Это был их ритуал, их игра, их жизнь.
      Однажды, так бывает, что когда-то наступает это однажды, шахту закрыли. Рабочие остались без заработка. Мама брала дежурства и в городской больнице, куда стала ездить всё чаще и чаще, и потому они ещё удерживались на плаву, и им завидовали соседи. Но папа не мог сидеть дома и «ждать у моря погоды». Потому и принял решение перебраться в Кузбасс, где было много шахт: не всё же жене надрываться! Так и порешили: он на заработки отправится первым, осмотрится, обживётся, а потом заберёт жену и дочь к себе.
     Но бежало время, шли месяцы, уже и Аня стала первоклассницей, а семья всё никак не могла объединиться: то достойного жилья на новом месте не оказалось, то девочка неизвестно где подхватила сначала коклюш, а потом и корь: в неизвестность ослабленного ребёнка не повезёшь.  Папа присылал денежные переводы, на обратной стороне которых скупо сообщал о своём житье – бытье.  Они же ему отвечали обстоятельно, описывали всё, что с ними обеими происходило чуть ли не поминутно, вкладывали Аничкины рисунки и не скупились на слова любви.  Однажды, опять это неприятное для Ани слово, пришло из далёкого Кузбасса письмо. Мама читала его и перечитывала, и плакала. И гладила Анечку по головке, и прижимала к себе, и опять тихо рыдала, чтоб не испугать ребёнка.  Много позже девочка узнала о папиной второй семье, о его новой дочери, о том, что он уже их не ожидает, да и сам никогда не вернётся.  Деньги ещё какое-то время приходили, а папы не было.
     Каждый январь мама покупала на новый год настенный календарь. И всегда один и тот же - «Для женщин».  Анечка сама отрывала листочки, складывала их в аккуратные стопочки, а потом  они с мамой  прочитывали полезные советы, например, как испечь вкусный недорогой пирог, или обставить квартиру, или вывести очередное пятно, но в том календаре ничего не говорилось,  как пережить  предательство,  устоять, не сломаться…
    Иногда Ане хотелось узнать хоть что-то о своей сестре: например, сколько ей лет, как зовут, похожи ли они.  Но, как ни старалась, представить папину новую дочь не смогла. 
     Девочка росла добрым, отзывчивым ребёнком, но сейчас желала одного: чтоб незнакомки, отобравшие у них с мамой папу Митю, исчезли, испарились, улетели на метле в тридевятое царство-государство, а он бы, позабыв о них, вернулся. Вообще-то она гнала надоедливые мысли, но они не слушались и против её воли настойчиво возвращались. Терзая юную душу, вызывали в ребёнке чувства, ранее не испытываемые.  Откуда ей было знать, что это и есть ревность! Теперь Анечка понимала: маме и без того туго приходится, не стоит её ещё и своими горестями донимать.
     Официально родители считались одной семьёй. Они не развелись. Мама ничего не предпринимала: замуж во второй раз выходить не собиралась, а почему бывший муж не стремился узаконить новые отношения, не знала.  В своих разговорах они никогда не затрагивали «папину тему». Обе старались щадить друг друга, но судьба нанесла удар оттуда, откуда они и не ожидали: в шахте, где работал Митя, произошёл пожар, более шестидесяти человек оказались отрезанными от внешнего мира. Кого-то из горняков спасателям удалось вызволить из плена, но папа Митя погиб.  А мама уже числилась вдовой, а Анечка - ребёнком, потерявшим   кормильца. В одно мгновение девочка повзрослела, а её мама постарела: скорбные морщинки пролегли у губ, волосы посеребрила беда. 
     Анечке начислили маленькую пенсию. Оставаться в посёлке не имело смысла: папа никогда сюда не вернётся. Мама уволилась из поликлиники. Они поспешно собрали вещи и переехали в город, в комнату, выделенную старшей медсестре больницей. Им повезло: в перестроенной коммуналке только санузел и ванная комната были общими с соседями.  А ещё им досталась крайняя квартира с выходом на небольшую веранду, где мама Соня поставила электроплитку и небольшой стол с двумя табуретками. Там же она по углам разместила и свои любимые горшочки с кактусами, их они не позабыли забрать в новую жизнь. К большой и единственной комнате примыкал чуланчик, ранее служивший местом для хранения всякой ерунды.  Они отмыли, покрасили его и получилась уютная комнатка для дочки, хотя мать возражала: в ней отсутствовало окошко, а Ане необходимо было много заниматься. Кроме основной школы, девочка училась и в художественной, потому что замечательно рисовала. Аня долго убеждала мать и всё-таки заняла полюбившуюся ей комнатку, где превосходно спалось на диване и мечталось под тёплый свет нового торшера. Переезд потребовал некоторых дополнительных денежных затрат и больших усилий, но обе, в тайне друг от друга, свободно вздохнули: прошлое постепенно их отпускало.
     Мама Соня заметно старела, а девочка Аня незаметно превращалась в прехорошенькую девушку. Мать и дочь часто выходили из дома вместе.  Они старались меньше ездить в общественном транспорте, полагая, что передвижение на собственных ногах более полезно для здоровья.  Анечка не стала художницей, она, как и её мама, закончила медицинское училище и работала и в маминой больнице, и в «Скорой помощи» фельдшером. Как- то обе, спеша по своим неотложным делам, поменяли ежедневный маршрут и случайно оказались у магазинчика, торгующего, судя по названию, антиквариатом.  Заглянув внутрь, они поняли, что старинным можно было бы посчитать лишь самого хозяина этого забавного места.  Всё остальное, находившееся внутри, представляло собой старьё, неизвестно где и кем собранное.  Женщины, задержавшись долее положенного времени у грязной витрины, заторопились уйти, но вдруг вскрикнули от неожиданности: сбоку, в уголке, примостившись на сундучке, сидела кукла.  Мать и дочь в недоумении переглянулись: лицом, рыжими волосами, посадкой головы, полными губами, вздёрнутым носиком, белой кожей она напоминала Аню. Если не обращать внимания на нарядное платье, то в остальном – вылитая Аня. Неужели сходство привиделось? Сейчас они зайдут внутрь и расспросят старика. Но не успели. Хозяин подошёл к двери и опустил жалюзи.  А им ничего иного не осталось, как продолжить свой путь.
     Теперь Аня специально ходила к магазину. И насколько позволяло свободное время, столько и любовалась куклой. Но ни разу внутрь не зашла. Наблюдала она и за странным старичком, постоянно что-то бормочущим.   На затылке у него была маленькая шапочка, в руках – книга.   Мама объяснила: «Он молится, на голове у него надета кипа, принадлежит он к иудеям».  Дома Аня рисовала красавицу, одевая её в одежды разных эпох. Постепенно рисунков накопилось множество, а мама, сначала в шутку, а потом по привычке стала называть Анечку не иначе, как «моя Куколка».   
     Девушке не давали покоя мысли о старике и его кукле. По её просьбе мама, расспросив старожилов, узнала об этом человеке многое: пока воевал, всю семью фашисты уничтожили: и мать, и отца, и братьев, и его жену, и трёх маленьких дочек. На фронте получил награды. Потом их у него отняли, вроде бы он ещё и в советских лагерях помыкался, затем оправдали, всё вернули, но пережитое сказалось: в голове помутилось, стал нелюдим, все дни в молитвах проводит.  9-го Мая надевает ордена и в своём магазинчике молится и плачет, и опять молится. Старик там же и ночует. О кукле никто ничего определённого не рассказал.  Местный люд знал лишь, что витрину несколько раз разбивали воры, но никому не удалось завладеть этой красотой…
     Время, как известно, всегда торопится.  И одни времена сменяют другие. И возникают новые веяния, и в народный лексикон входят ранее неизвестные словечки и выражения, например, такие: «застой», «перестройка», «борьба с пьянством». Наступила эра перестройки. Волновался люд, предчувствуя перемены не к лучшему. Прилавки пустели, а очереди за продуктами и товарами первой и второй и третьей необходимости росли, как количество ссор и оскорблений между томящимися в них людьми. И теперь нередко звучало, что во всём виноваты жиды. Появились талоны-купоны на мыло и стиральные порошки.  Зато можно было   рассказывать любые анекдоты, высмеивая в них кого угодно, говорить, что хочешь и о ком пожелаешь, не боясь очутиться в тюрьмах и лагерях, естественно, не пионерских.  Из медицинского чемоданчика   фельдшера «Скорой помощи» исчезали необходимые лекарства, без которых откликаться   на вызовы и вовсе не имело смысла.
     Перемены наступили и в Аниной жизни: во-первых, тихо, не докучая дочери жалобами и стенаниями, мама Соня покинула её навсегда. А дочь не успела вовремя понять, как это произошло: у матери появились слабость и головокружения, в прежней должности работать не смогла – перевели в лабораторию, но и тут она не задержалась надолго. Отнялись ноги.  Вроде бы ничего не болит, а встать не может. Обиднее всего: не смогла Аня её уберечь. И семью не создала, не порадовала мамочку внуками.  Неожиданный мамин уход едва не сломил Куколку: она полагала, что мать будет находиться рядом, если не вечно, то ещё много, очень много лет. Во-вторых, исчезли старик и кукла, а вместо магазинчика открылось небольшое кафе по продаже недорогой пищи, от которой, как подозревала Анечка, и участились в городке отравления. Ей теперь чаще прежнего приходилось выезжать на вызовы.  И в - третьих, она осталась одна-одинёшенька на всём белом свете, а горше этого вообще ничего не бывает. И опять задумалась девушка о сестре.  И попыталась отыскать, но не вышло: точных данных об имени, дате и годе рождения, о фамилии   сестры - ничего не было известно. В который раз Анна пожалела о том, что нет у неё ни бабушек, ни дедушек, ни двоюродных братьев и сестёр, ни даже тётушек с их навязчивым вниманием.  Ещё в школьные годы девчонки из её класса жаловались при ней на настырность родственников, посягательство на их свободу, а она, сжав губы, удивлялась: у неё ничего подобного не было. Сейчас, после смерти мамы, она недоумевала: как же так вышло, что ни с той и ни с другой стороны не оказалось родни!
     И почему она в своё время не задавала вопросы тем, к кому сейчас обращаться можно только лишь мысленно, и ответов всё равно не получить.
 Ни отец, ни мать не детдомовские. Или скрывали? Безусловно, ей всегда было комфортно с родителями, и впоследствии, наедине с мамой - тоже. Они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. И так было всегда. Что ж, надо жить дальше. И потекли дни похожие один на другой...
     Как бы женщины ни ратовали за равноправие с мужчинами, всё равно оно никогда не наступит. И женские годы всегда будут «лететь» быстрее мужских. И стремительно проходя, оставлять отметины, не заметить которые невозможно.   
     Вот уже и Анино тридцатипятилетние прошло, а она по-прежнему одна.
Знала: сослуживцы считают гордячкой, не понимая, что природная застенчивость и привычка сдерживать чувства не позволяли ей открыть нараспашку душу перед теми, кому не доверяла. Её постоянно пытались с кем-нибудь «сосватать»: отказы воспринимались с нескрываемыми обидами и объяснялись плохим характером и нежеланием быть такой, как все. Но, как говорится, от того, что на роду написано, не спрячешься.   
     Очередное лето выдалось жарким. Страдали люди, пылали за городом леса. В один из таких дней поступил вызов. Бригада, в которой работала Анна, принял его и выехал к месту аварии. Оказалось, пострадал водитель пожарной машины, мчавшейся к очередному месту возгорания.
     У шофёра была разбита голова. Из-за сильной кровопотери он потерял сознание. История, произошедшая с ним, оказалась простой: какой-то мальчишка выскочил вслед за мячом на проезжую часть дороги, а шофёр сумел вовремя среагировать и чтоб не задеть ребёнка, направил тяжёлую машину в дерево, росшее неподалёку. Осколки лобового стекла порезали лицо, поранили голову. По дороге в больницу в машине «Скорой помощи» происходила битва за жизнь. Аня, зная свою группу крови, она подходила пострадавшему, стала донором. Возможно, именно прямое переливание и помогло парню. Вскоре молодой человек отыскал девушку, попытался отблагодарить деньгами. Она не приняла. Много позже начались иные отношения: цветы, встречи, разговоры. И однажды оба поняли: на бескрайних просторах Вселенной им несказанно повезло потому, что они нашли друг друга!
     Анну смущала разница в возрасте: она оказалась старше Миши, так звали мужчину, на три года.  Но знакомство с его матерью успокоило: она одобрила и приняла выбор сына. Можно сказать, Ане повезло: будущая свекровь, простая сельская женщина Ганна, оказалась добрейшим человеком.  Она работала дояркой, вставала чуть свет и весь день на ногах. Животные отвечали на уход и ласку хорошими надоями. Их, как и малых детей, мнимыми качествами не обманешь. Мишин папа умер, когда мальчишке едва исполнилось десять лет.
     Михаил перебрался к Ане. При любой возможности они навещали маму, ставшую и Анне близким человеком. Сообща назначили дату свадьбы: решили сыграть её в апреле будущего года.
      Из города привозили матери мясо, колбасу. Она противилась: сколько ей одной надо!  Но их заставляла брать овощи, молоко, творог. Разве в магазинах такое продают?  Не продают! В этот период горожанами любое раскупалось за считанные часы…
     В один из приездов Аня увидела в свекровином дворе старика.  Каково же было её удивление, когда она, присмотревшись, признала в нём продавца из «кукольного» магазинчика. Выглядел он ужасающе: в дранном пиджаке, в штанах с дырами и в комнатных тапочках.  Со всклоченными седыми волосами и неизменной шапочкой, едва удерживающейся на темени, он казался сумасшедшим. Наверное, он им и был.
     Порасспросив маму Ганну, она объяснила свой интерес, но от неё узнала мало: старичок приблудился недавно, ни куклы, ни наград, ни вещей и документов при нём не было, зато кто-то избил его изрядно.
     Ганна пыталась узнать у несчастного человека, откуда пришёл, кому о нём сообщить, но не вышло, как и искупать, переодеть, накормить.  Попьёт, словно птичка, воду, и опять начинает что-то бормотать на непонятном языке. Надолго не задержался, исчез. И где-то кончину свою встретил...
     Поженились 26 апреля 1986года.  День выдался удачным: расписались утром и к Мишиной маме в село отправились, там и свадьбу праздновали. Людей со стороны не приглашали. Основными гостями стали соседи.  Отплясывали под гармонь. Звучала музыка, тосты произносились под прозрачную ледяную самогонку.
     Чтоб участковый милиционер не заметил - страна жила с лозунгом «Пьянству - бой!», пятилитровые бутыли прятали под столами, выставленными буквой «П» на подворье свекрови. Выпито было много. Здравниц произнесено несчётное количество: желали скорых деток («семь по лавкам» и не менее), здоровья, уважения и взаимопонимания между супругами и к одной на двоих маме.
      У молодожёнов в запасе были три дня, но новоиспечённого мужа внезапно отозвали на работу. Ни Аня, ни Михаил не опечалились: в конце лета их ожидало романтическое путешествие на круизном лайнере «Адмирал Нахимов». На море они и догуляют свои «медовые» денёчки!
     Аня в мыслях переносилась на освещённую палубу корабля. Как бы со стороны видела себя и Мишу среди разодетой публики.  Ей так явственно слышались музыка и смех, что она начинала улыбаться, вызывая у сослуживцев недоумение глупым, по их мнению, выражением лица.  А женщина просто была счастлива: её любили, она обожала единственного своего, и свекровь оказалась прекраснейшим человеком – чего ещё не хватает!  И май, и июнь Михаил провёл в командировках. То приезжал, то уезжал, успокаивая жену, но тревога витала в воздухе. Отовсюду слышалось: «Чернобыль», «Припять», «радиация», «ликвидаторы». И по Скорой вызовов прибавилось, и волнение среди народа усилилось, потому что правду, как и всегда, власть имущие тщательно скрывали.
     Беда пришла в Анин дом в июле: занемог муж. То у него температура повышалась без видимых причин, то, ранее абсолютно здоровый мужчина, чувствовал слабость.  Аня, оформив отпуск, ухаживала за ним сначала дома, потом - в больнице, из которой он уже не вышел...
     Мир потускнел, потерял краски.  Даже новость о том, что лайнер «Адмирал Нахимов» затонул недалеко от берега, не вывела её из оцепенения.  Она ела, спала, работала, отвечала на вопросы, но ни с кем горем не делилась.
     Свекровь за копейки продала своё хозяйство и перебралась к невестке. Несчастье ещё более их сблизило.  Но мама Ганна, как когда-то и Анина мать, таяла на глазах. Потеря сыночка укоротила жизнь, потому что лишила её будущего. Аня осталась одна. Её замужество оказалось настолько коротким, что она даже не успела принять фамилию мужа. А после его смерти осталась на своей.
     Позже, после похорон любимого человека, а затем и свекровиного ухода, в череде смутных дней, проведенных в тумане, и более важное казалось ненужной суетой. О новой фамилии ли сокрушаться!
     И опять пришло одиночество. Но сейчас Аня его не замечала: ей было всё равно. День начинался и заканчивался. И вновь наступало утро. На небосклоне появлялось солнце, и необходимо было вставать, двигаться, что-то делать для себя(одной!), есть, пить, с кем-то общаться, а она с каждым рассветом с нетерпением ожидала вечера, когда можно будет никого не видеть и не слышать. Возвращаясь после работы домой, женщина выпивала несколько стопок водки, вина - наименование спиртных напитков не имело значения. Её не «брало». И она добавляла снотворные таблетки: с ними легче провалиться в бездну, и, если повезёт, не встретить следующий день...
     Состояние, в котором Анна пребывала, как ни странно, почему-то не мешало профессии. Она по-прежнему считалась высококвалифицированным специалистом. После её уколов не оставалось болезненных шишек. Массаж успокаивал самых нервных  пациентов, при раздаче лекарств она никогда не ошибалась, а в бригаде «Скорой»  радовались её присутствию, потому что она благостно влияла на суетливых стариков,  умела двумя-тремя словами успокоить молодых родителей,  подвластны ей были и  разбушевавшиеся пьяницы: взгляд её  огромных глаз  действовал последних  гипнотизирующе.

     От прежней счастливой Анны  остались только лишь глаза  с тем же  умным добрым взглядом.  Рыжину волос заменила ранняя седина, а худоба выглядела болезненной, хотя Аня даже простым насморком не страдала: у неё ничего не болело, потому что внутри её организма, кроме пустоты, ничего не имелось…
     А «Перестройка» набирала обороты.  Газеты пестрели разоблачительными статьями, в магазинах исчезло даже то, что ранее и вовсе никому не нужно было. Заработную плату задерживали.  Но Аня продолжала работать в больнице: хоть кому-то где-то она была нужна.  Несмотря на стаж, умение, сноровку, её сократили. Начальство посчитало: можно обойтись и меньшим количеством персонала. Из службы «Скорой» сама ушла. Без оплаты работать не имело смысла, а принимать деньги от больных людей - совесть не позволяла. Она видела, насколько народ обнищал.  Полагала, забирать крохи у отчаявшихся пациентов – бесстыдство.
     А вокруг всё менялось с невероятной скоростью. Что ранее казалось незыблемым, монолитным, распадалось. На картах мира исчезло могущественное государство: Советский Союз.  Теперь каждая республика, жаждавшая свободу, получила её, а в придачу к ней - и неразбериху, войны, разруху. Анна ухаживала за стариками. Её, как аккуратного и ответственного человека, передавали другим нуждающимся те, у кого она работала ранее. Семьи, нанимавшие женщину, знали: сколько ей смогут заплатить, тем она и удовлетворится.  Соседи по коммуналке эмигрировали: одни уехали в Германию, другие – в Израиль. Их отъезд не опечалил: ни с кем дружественных отношений не поддерживала. Здоровались, да и только. Кто-то из «новых» богачей приобрёл опустевшее жильё, пытались и у Анны забрать комнату, но не вышло: она и сама не поняла, почему отстали, могли ведь и убить: город был полон слухов о страшных деяниях «чёрных риелторов».
     Путчи, дефолты, «чёрные вторники» - проходили мимо сознания. Если не дежурила у очередного больного, то вечер проводила однообразно: смотрела телевизор и ничего не видела, просматривала газету и, не задерживаясь ни на одной статье, отбрасывала её в сторону, чтоб сразу же о ней позабыть.
Выпить и забыться: Анна давно устала нести тяжкое бремя под названием Жизнь...
     Текут реки. Дуют ветра.  Идут дожди: и тёплые, и холодные. И снега заметают дороги. И в положенное время суток светит Солнце.  В своё время и Луна, наигравшись с тучами в прятки, тоже появляется на Небе. Всё идёт своим чередом: несутся годы, летят.  И забывается или  притупляется  боль, которую, казалось,  пережить невозможно.
     Анна навещала родные  могилки, высаживала цветы, рассказывала матери и мужу последние новости, но острота утраты давно отпустила её.
     Иной раз думалось: а не упустила ли она шанс ещё раз быть любимой, иметь детей, рядом с кем-то  прожить отпущенный жизнью срок?
Одна попытка изменить жизнь у неё была с соседом,  военным пенсионером, переехавшим из Прибалтики. С ним чуть было не создала семью. Попыталась, но не получилось. Не склеилось, не срослось, не стали единым целым. Выслушивать тирады о пользе экономии при ведении совместного хозяйства, стирать трусы и носки чужого человека, слышать храп по ночам, да, простите, вдыхать иные «ароматы» от почти незнакомца - не для неё. В коротком своём браке не успела Анна стать настоящей женщиной: физическое влечение, страсть - мимо неё прошли. Постарев, она, как и в молодости, осталась почитательницей романтических героинь из любимых книг. А те о плотских утехах и не помышляли: витали в облаках. Они без них прожили, а она и подавно обойдётся. Пришли мысли об упущенных возможностях и ушли, и более не посещали её, и не тревожили.
     Поменялся век, наступила новая эра, а Анна по-прежнему работала на чужих людей, хотя здоровье уже было не таким, как прежде: то спину прихватит, то сердце защемит. Но выживать как-то надо было: небольшая пенсия не покрывала и мизерные нужды обычного человека.
     Теперь свободные вечера она просиживала у телевизора, внимательно следя за перипетиями главных героев сериалов, смеялась над глупостью сюжетных линий, но смотрела.

  - Я на них " подсела", - с улыбкой говорила она соседкам, мимо которых ранее проходила, не здороваясь. К старости характер у неё стал мягче, а она сама - общительнее. Если по телепрограмме ничего интересного не обнаруживала, то читала, в основном литературу, посвящённую различным религиям.  И удивлялась своему интересу, потому что не была воспитана религиозно. О днях, заканчивающихся спиртными напитками, Анна давно позабыла. И душевная пустота отступила: теперь во многом она искала смысл и находила его. Ещё один год, в череде одинаково прожитых лет, стремительно мчался к своему завершению. Народ закупал еду, ёлки, подарки - пора дефицита прошла, теперь лишь количество денег определяло возможности одних приобретать, что пожелают, и других - довольствоваться малым. Анна всегда жила скромно, не завидуя никому, не сетуя на нехватку: крыша над головой была, не голодала, в рванье не ходила.
     Тридцать первого декабря нарядила старыми игрушками синтетическую ёлку. По веточкам разбросала кусочки ваты, олицетворявших, как и в детстве, снег, достала с антресолей Деда Мороза, закутанного в плотный выцветший платок. По росту "Дедушка" был выше елочки. Аня могла бы поменять его на нового, миниатюрного, да ещё и поющего, но этот старый, с жёлтой бородой и дырчатой шубкой, стал ей близким родственником. А в его кармашке сохранились бумажки-пожелания, написанные ею на протяжении почти всей жизни. Иные пожелтели, но что-то прочитывалось, другие - совсем выцвели. Но и те, и другие трепетно сохранялись.
     На новогоднем столе привычный набор: салат "Оливье", солёные огурчики, тонко нарезанные сыр и колбаса, немного маринованных грибов, отварной картофель и селёдка, посыпанная кружками лука и обильно сдобренная растительным маслом. Любительница сладкого, она побаловала себя конфетами "Ассорти".  В телевизоре одни и те же артисты пели, юморили на нескольких каналах сразу. И ни им, ни ей скучно не было. В двенадцать ночи Аня выпила бокал вина, пожелала всему человечеству мира и здоровья, и отправилась спать, не подозревая, что в самом ближайшем будущем её ожидают сюрпризы.
     Как это бывает, едва голова коснулась подушки, сон улетучился. Хотя Анна жила одна, спальней ей по-прежнему служила комната без окон, переделанная когда-то давно из чулана. Почему-то именно здесь женщина ощущала покой, защищённость, хотя никто и не посягал на её честь и достоинство. Во всей небольшой квартире и в чуланчике всё осталось, как при матери. Анна по-прежнему спала на диван-кровати. Почти впритык к дивану стоял письменный стол с двумя выдвижными ящиками, он же служил и прикроватной тумбочкой. На столе книги, настольная лампа. Под её тёплый ровняй свет Анна скоротала не один вечер.
     В эту новогоднюю ночь что-то её тревожило. Она вставала, опять ложилась, и вновь поднималась. Пила воду. Слушала чужой смех. Но не это раздражало, наоборот: пусть хоть кто-то, если не она, радуется жизни. Анна задремала. Снились ужасы. Проснувшись, долго не могла прийти в себя.
Успокоилась, сказав вслух: " Куда ночь - туда и сон!"  Включила лампу: часы показывали шесть утра. Немного почитала. Но не смогла сосредоточиться на тексте: опять возникло ощущение тревоги.  Накинув халат, неожиданно для себя подошла к двери. И резко её распахнула: у противоположной стены на полу сидел ребёнок, девочка, она спала.  Не зная, что предпринять, Анна застыла рядом...
     Малышка, примерно шести, семи лет от роду, положив голову на рюкзачок, крепко спала. Одета она была в шубку и в вязанную шапку-капор.  Рядом стояла большая дорожная сумка, сверху неё лежал жёлтый бумажный пакет, а на нём что-то было написано. Женщина перешла в комнату. Взяла очки и прочитала: «Тёте Ане лично в руки». Сомнений не осталось: ребёнок не случайно оказался под её дверью.
     Анна занесла сумку. Подхватила на руки девочку(пушинка!), внесла её внутрь квартиры, уложила на диван, сняла шубу и шапку. И обомлела: рыжие локоны, освободившись из плена, накрыли подушку и лицо ребёнка. Аня поправила их: какое-то ранее неизведанное чувство, возможно, жалость к незащищённому во сне человечку или ещё что-то болью отозвалось в сердце. И откуда взялся этот новогодний сюрприз?! Внезапно вспомнилась кукла, та, давняя, из витрины магазинчика. Сколько же лет прошло с тех пор? Не сосчитать…
     Вещи у девочки были не новыми, но чистыми.  И сама она, несмотря на худобу, всё же выглядела ухоженным, а не брошенным на произвол судьбы ребёнком.  Анна нагрела молоко, для этого пришлось выйти на холодную, вымороженную стужей веранду. Ей удалось напоить малышку. Присев к столу, в растерянности женщина открыла конверт.
      «Тётя Аня, Анна Дмитриевна, я твоя  племянница Лара, а Эва – моя дочь.  Семь лет ей исполнится в июле. Ты наша и единственная родственница, и надежда. Мне не к кому обратиться. Прости за внезапность, за вторжение без спроса и предупреждения - на всё есть своё объяснение. Я не обманываю - мы действительно состоим с тобой в родстве…»
     Аня пожала плечами.  Одного взгляда хватило, чтоб понять: девочка не чужой ей человек.  Но разве степень родства всегда измеряется группой крови! Либо Лара наглый человек, либо жизнь загнала её в тупик, из которого она не знает, как выбраться. Что ж, прочту, время есть, но в любом случае оставить ребёнка под дверью - такому действию название не подобрать.
     «Не злись на меня из-за того, что оставила Эву под дверью. Я не решилась постучать, испугалась, что примешь нас за беженцев или бомжей и прогонишь, а у меня до отхода поезда осталось очень мало времени. Прошу на коленях: позаботься об Эве…»
     Анна вздохнула: возможно, так бы всё и произошло. Она не взяла бы девочку, потому что никогда не возилась с детьми. Условий для проживания детворы нет: нормальной площади нет, кухня на веранде, душевая отсутствует, хорошо, что в туалет не надо бегать на улицу: когда перестраивалась квартира, те несколько метров, может, самых необходимых в быту, перешли во владение именно к ней.
     Летом женщина споласкивалась в тазу на всё той же веранде. Старое корыто ставила на пол, таз на табурет и ковшом поливала себя. Зимой приходилось посещать единственную в городе баню, не столько чистую, как в прежние времена.  Нет, что бы в письме ни было написано, Эву у себя она не сможет оставить. Она и так едва сводила концы с концами. Даже собаку не завела: животное тоже необходимо кормить, делать ему прививки, лечить. Что эта незнакомая Лара удумала – уму непостижимо! Девочка спала.  Анна, как могла, подкармливала её в сонном состоянии. Та, не открывая глаз, жевала, глотала, пила.  Ребёнок отдыхал, а почти чужая ему женщина продолжала чтение длинного, состоящего из значительного количества листов, письма. Так и прошёл первый день нового года.
       «Тётя, я отдаю тебе самое ценное, самое важное и дорогое, что есть в моей жизни - дочку.  А в этом конверте лежат деньги и разные документы, все заверенные нотариально. Ты сейчас главный её опекун. Тех средств, которые я оставляю вам, конечно, надолго не хватит, но я пришлю ещё. Мне многого не надо - лишь бы вам обеим было хорошо. Возможно, очень надеюсь на это, я скоро вернусь...»
     Аня обомлела: опекунша! Ничего подобного не ожидала. Вот так сюрприз. Теперь прошлая жизнь виделась ей в розовом свете: когда хотела - вставала, когда желала - ложилась, куда хотела - шла, и ела, что было, не задумываясь, полезная это пища или вредная для её одинокого организма.
     Женщина пересчитала деньги.  Их было не так уж и мало. Но что с ними делать? Отогнав беспокойство, продолжила чтение. Потом, после она разберётся во всём.  Будучи человеком начитанным, она оценила стиль письма, грамотность автора. Данное открытие удивило: всё больше встречалось людей малограмотных, необразованных.

     «Начну с самого начала: со своей бабушки, с женщины, разлучившей тебя с отцом. Я её не знала, не видела. Она погибла вместе с дедом, потому что работала в той же шахте и в момент взрыва по какой-то причине спустилась в забой. Их дочь Нюра оказалась одна одинёшенька на всём белом свете. Родственники со стороны матери отказались её принять: все были многодетными и разведёнными, у всех бывшие мужья пьянствовали, доходя до избиений и до белой горячки, всем приходилось туго.  Отец скучал по тебе, тётя. Наверное, потому-то и назвал вторую дочь Нюрой.  А её жизнь, ранее благополучная, такая, как и у многих сверстников, пусть и не в богатстве, так в любви, покатилась под откос...»
    
     Анна подняла упавшее на пол одеяло, погладила рыжеволосую головку и продолжила чтение.  Если бы кто-то сейчас спросил её, желает ли она знать подробности жизни несостоявшейся сестры, она ответила бы отрицательно: обходилась без неё до сих пор и далее пусть всё остаётся по-прежнему. Только присутствие девочки вынуждает знать, чего от неё конкретно хотят и кто, кроме Лары, решил нарушить устоявшийся быт.

     «Нюра - домашний ребёнок. Она не знала, не могла знать, что есть иная, неведомая ей жизнь, в которой процветают обман, подлость, воровство и ещё многое из того, что ей пришлось познать в детдоме - одном из тех, которые напоминают скорее колонии для несовершеннолетних преступников, а не место под тёплым названием «Дом»!  Старшие воспитанники издевались над младшими, воспитатели смотрели в сторону. За жалобы избитого и униженного сажали в карцер: другим неповадно будет скулить. На кухне вечно голодная детвора отыскивала хлебные корки. И за них (не выбросили!) благодарили повариху: вот мол, какая добрая. А та, понимая безнаказанность, усмехалась: «Я не добрая, я - сытая!»
     Обычные дети, превращаясь в местных босяков, шныряли рядом с детдомом в поисках всего, «что плохо лежит!»  И всё это происходило при советской власти, самой любвеобильной на Земле…
     Нюра убегала вместе со всеми, а однажды ушла насовсем. Она примкнула к банде, промышлявшей в округе разбоями. Худощавая, маленького росточка, Нюра могла пролезть в любую щель. Безусловно, в какой-то момент она оказалась в заключении. И не однажды. Последний раз Нюра участвовала в ограблении какого-то видного чиновника. Взято у него было много ценностей. Он сопротивлялся. Его задушили. Девочка - подросток, прошедшая, как говорят, огонь и медные трубы, осуждена была на двадцать лет. Я родилась в тюрьме. Кто мой отец - неизвестно. Дитя любви я или насилия - тоже. Но мне повезло: Нюра (прости, я не называю её матерью) не стала цепляться за материнство, не попыталась получить меньшее наказание - она подписала отказ. С Нюрой я бы погибла. Отвергая меня, она дала мне шанс познать иных людей. Я тоже помыкалась по детским домам, но чаще чувствовала заботу и нежность тех, кого никакая власть не развратит.
     Нюра погибла на лесоповале. Вроде бы, её «товарки» ей за что-то отомстили.  Откуда я всё это узнала? От тех же дальних родственников.
Тётя Аня, мне больно писать о таком, но от правды не скроешься. Я понимаю - мы чужие тебе люди, но, надеюсь, станем ближе. Мне кажется, если бы Нюра познакомилась с тобой в детстве, то, возможно, ты бы и твоя мать не бросили бы её в беде...»

     У Ани разболелась голова. В виске пульсировало: могло бы сложиться у сестры иначе, если бы они её приняли? И приняли ли бы?
   «В доме малютки мне дали имя. Называли по-разному: и Ларисой, и Лорой, а записали Ларой. Вряд ли Нюра интересовалась именем отказного ребёнка. Да Бог ей судья! Я много плакала, страдала, но никогда ни её, ни кого другого не обвиняла. С годами поняла несколько вещей: у каждого свои причины, своё понимание, своя судьба. Нюра свою не выбирала. На её пути попались недобрые люди, и она сама стала такой. Пусть покоится с миром…
И мне выпали серьёзные испытания, и их было много, но и хорошего - тоже немало. Как бы то ни было, я постаралась приспособиться и даже в чём-то преуспеть: играю на фортепиано, рисую, имею педагогическое образование. И всё это только благодаря чуткости учителей и директора детского дома, в котором находилась до совершеннолетия. А училась в обычной школе. И, как ни странно, меня никто не оскорблял, не унижал.  Наоборот, одноклассники часто приглашали в гости. И их родители не возражали. Но я редко откликалась на дружеское участие, держалась особняком, боялась: а вдруг что-то случится, и обвинят меня в том, чего я не делала!   Вероятно, во мне всегда преобладал инстинкт самосохранения.  А сейчас думаю иначе: напрасно оттолкнула замечательных людей.   
     Настоящей, искренней, открытой я была только с одной женщиной: преподавательницей словесности.  Душу свою она отдавала таким, как я, обездоленным, разуверившимся, а, значит, несчастным детям. Раздавала, раздаривала себя без остатка. Сердце и не выдержало: слишком много чужих бед вместило оно.  Вот так случилось, произошло. Горюю по ней и сейчас.  И советуюсь с ней. Это она подсказала обратиться именно к тебе. Я знаю, я чувствую - мы с ней не ошиблись!
     Именно у любимой Нины Анатольевны я познакомилась с будущим мужем Витей. Он окончил ту же школу лет за пять до меня. Однажды столкнулась с ним в её подъезде: вместе вошли, долго разговаривали и поняли: мы оба - одной крови…»

     Как просто, доходчиво пишет Лара. Но необходимо прерваться: нужно поспать, а то в голове вместо мыслей каша. Проснётся девочка, будет не до отдыха. Полежу немного и встану, подумала Анна и мгновенно провалилась в омут зыбких сновидений.  Проснулась от прикосновения. Спросонья не поняла, что в квартире она не одна, что с ночи ещё одно создание божье оказалось с ней под одной крышей: «Ты что-то хочешь?»
Девочка не ответила. Стесняется чужой тётки, подумалось Анне.

    - Вот что: а давай-ка приводить себя в порядок! -

      Анна умылась холодной водой. Для ребёнка нагрела. И посредине комнаты в тазу и корыте выкупала её.  Длинные, по пояс, рыжие волосы вымыла отдельно. Единственной своей роскошью, феном, высушила их. Разделила на пробор, заплела две косы. В каждую вплела белую ленту, найденную в сумке. Косы уложила на затылке «корзиночкой». Вышло красиво. И непослушные, своенравные завитушки у лба не испортили этой красоты.
     Анна надела на девочку чистый костюмчик, а снятую одежду сразу же выстирала в корыте: прожитые в одиночестве годы приучили к порядку и бережливости. Сварила Эве манную кашу. Анна была уверена: дети должны есть манную кашу и много гулять на свежем воздухе. Это полезно.  Пока девочка безропотно доедала то, что ей было дадено, женщина присматривалась к ней, искала сходство с собой, не теперешней, а юной и беззаботной Аней. И оно было настолько велико, что поражало: казалось – Эва её родная внучка. Нет сомнений, схожесть невероятная. Доев остатки каши, Аня одела девочку в шубку, а поверх шапочки накинула свой пуховый платок: на улице холода, а если заболеет, что с ней делать?
     Часа два они провели в парке. Эва молчала. Её отрешённость пугала больше, чем отсутствие Лары. Почему не заговаривает, не отвечает на вопросы? Ане вспомнились мамины слова:" Ребёнок ничего не должен есть на улице, только домашняя пища, особенно борщи и супы, нужны растущему организму!"
     Постный борщ у неё был, а куриный бульон сварит. Когда ещё Лариса вернётся, а девочка мала, за собой ухаживать не может, значит, ей, Анне, придётся потерпеть и поднатужиться. Всё это временно, очень скоро она заживёт своей обычной жизнью. Лишь бы Эва не заболела, а Лара не задержалась с возвращением. И вдруг, словно током ударило: а собирается ли Лара возвращаться?!  Необходимо дочитать письмо. Не дай Бог, женщина удрала, не дай Бог, оставила несмышлёныша на неё, старую и никчемную женщину!
     Эва играла с плюшевым медвежонком, его она вынула из рюкзачка- видать, он и был единственной её игрушкой. Анна вздохнула: игры в её доме не водились. Она подошла к ёлке, взяла "Деда Мороза" и протянула его Эве, а та с благоговением его приняла: молча, но с улыбкой. Эта улыбка превратила " маленькую старушку" в прелестного ребёнка. Аня, подбадривая и себя и девочку, тоже улыбнулась и, не понимая, как это вышло, притянула Эву к себе. И что-то внутри неё щёлкнуло, дрогнуло, зазвенело...  Переделав домашнюю работу, (возможно ли это!), Анна принялась за письмо.

   «Виктор жил со старенькой бабушкой в частном секторе нашего городка. Он закончил военное училище и получил назначение в гарнизон. Мы оба не сомневались в чувствах. В обход правилам, по протекции знакомых, наш брак зарегистрировали через неделю. Отметили главное событие с бабулей и учительницей. Пришли и Витины друзья по училищу. Представляешь, не успели мы добраться до места назначения, как вышло, что в армии проходят сокращения, и выпускник- лейтенанте оказался никому не нужен, а потом на месте училища выросла мусорная свалка. Уверена: во всех наших дальнейших бедах виноваты те, кто обычных людей считает таким же мусором, как на той свалке! Что ж, вернулись и вернулись. Умирать не собирались, но как приспособиться к обстоятельствам, не понимали.
     У меня в коммуналке была комнатка, я её получила после выхода из детдома. Мы продали бабули домик. И комнату получилось продать. На вырученные деньги смогли купить однокомнатную изолированную квартиру в старом доме. Не барские хоромы, но я была счастлива: бабушка добрая, такая, как из сказок. Но рождение правнучки она не застала. Наша дочь родилась вскоре после её смерти.
     Виктору нравилось имя Эва, я не возражала, хотя оно звучало как-то по-иностранному. Вроде бы всё налаживалось: и я, и он работали. Любовь крепла, дочка подрастала. Но не всё, что видят наши глаза - истина. Вероятно, не было в Вите стержня. Возможно, из-за того, что воспитывала его добрая бабушка, а не строгие требовательные родители. Я их не видела, они скинули сына на бабку и поминай, как звали.  Бывает: мать- кукушка, а тут пара кукушек!
    Потеряв погоны, сник Витенька, домой по вечерам не торопился. Я подумывала, а не завёл ли он любовь на стороне, но его страсть оказалась куда опаснее: азартные игры накрыли с головой. Проигрыши росли, выигрышей не водилось. Рассчитываться чем-то надо. Вот муж без моего ведома решил в очередной финансовой пирамиде обогатиться, заложил квартиру, а пирамида-то и рухнула. Виктор исчез, а мы с дочерью оказались на улице.
     Приютила учительница. Потом за мужнины долги начали поступать угрозы и в мой адрес, и Нине Анатольевне угрожали.  А недавно пришло известие, что необходимо опознать труп, при котором найдены Витины документы. К этому времени у меня уже был твой адрес. Я оставляю Эву, надеюсь, не задержусь, но ехать придётся далеко и поездом: на авиабилет средств нет.
     Об Эве: не удивляйся её молчанию, хотя я и сама не могу найти толковое объяснение немоте. Она всё слышит, но не говорит, а случилось с ней такое не от рождения, она тяжело переболела корью, потом затяжной коклюш, но все специалисты, кому её показывала, в один голос твердят:это что-то эмоциональное. Эва покладистый ребёнок, характер ангельский, она не нагрузка, она верная помощница. Иной раз мне кажется, что она моя опора, а не наоборот.
     В конверте, на всякий случай, лежат дочкины документы, так мне спокойнее. Ещё раз уповаю на наши родственные узы, на твою доброту и сострадание.  Уже тебя люблю. До скорой встречи. Береги себя и малышку! Лара»
     В ожидании Лариного возвращения в беспокойстве прошла неделя. Анна Дмитриевна прислушивалась к шагам за дверью, с веранды выглядывала на дорогу, хотя, кого она могла высмотреть: Лару-то она не видела, ни фотоальбомов, ни хотя бы нескольких фотографий - ничего подобного в сумке не сыскалось. В спешке собирались, лишнего не взяли. И правильно: Лариса не хотела тётку вещами обременять. Не в первый раз подумалось Анне: Лара умная женщина, по всему видно - душевная, настоящая. И дочку воспитывает как надо. Эва действительно ангелочек. Понятливая, расторопная, тёплый человек.  Что ей ни дай, что ни сделай, что ни накажи - всё исполняет, а в знак согласия кивает златокудрой головкой. В уме Анна называла её то Куколкой, то Златовласой.
     Затянувшееся ожидание разрешил один единственный звонок по телефону, который Анна, как и фен, считала второй своей роскошью. Звонила знакомая медсестра из регистратуры городской  больницы:

   - Анна Дмитриевна, тут такая история: несколько дней назад поступила к нам молодая женщина с высокой температурой. Её сняли с поезда на соседней станции. Что ни делали врачи - результата положительного не достигли. И вроде бы банальное воспаление лёгких, а не вылечили, не спасли - сил у организма не осталось для борьбы. -

   - А звоню потому, что адрес твой нашёлся среди её вещей. Приди сюда. Надо бы понять, кому о кончине сообщить. -

      У Анны подкосились ноги. Девочка прижалась к ней. Такая кроха, а почувствовала несчастье. Что для малого ребёнка может быть хуже смерти матери!  Опять детдом! И Эве та же судьба уготована…
     Что ж за рок такой: одна из женщин в шахте погибла, вторая - на лесоповале, мама Соня долго не задержалась на этом свете, а теперь и Ларочке не судилось прожить долгую и счастливую жизнь рядом со своей ненаглядной доченькой.  Отец тому виной? Его измена обрекла всех на страдания?  Сколько ни гадай - ничего не изменить, не переписать, не переделать. Выходит, лишь она, Анна, из всех женщин семьи счастлива. В чём? В том, что наилучшие годы провела без любви и поддержки? Это и называется Счастьем? Ладно, несущественное прочь. Что делать сейчас?  Оповестить социальных работников? Привяжутся и не отцепятся пока не заберут ребёнка. И никакие опекунские документы не помогут, если сообщить о её сиротстве. И всё, и начнутся мытарства. Но и ей шестьдесят пять, как поднять девочку одной!

    - Эва, к двери не подходи, никому не открывай, на балкон не высовывайся, я уйду надолго, но не беспокойся: вернусь. Мне нужно кое с кем переговорить. Ты поняла?

     Девочка кивнула. Обняв мишку, села на диван. Нет сомнения - она будет ждать столько, сколько нужно. Накинув на халат пальто, не заметив встретившуюся на пути соседку, женщина быстро зашагала по улице.  Один поворот, второй, третий - и она у нужного дома. Лифт не работал. Пришлось, опираясь на поручни, подниматься по крутым лестницам на шестой этаж старой семиэтажки. У знакомой двери остановилась перевести дух: сердце выскакивало из груди, в ушах гудело так, словно раковину морскую слушала.
     Как и всегда сразу же после звонка Дуся распахнула дверь. Аня часто здесь бывала. С хозяином, девяностолетним невропатологом Самуилом Исааковичем, её связывали дружеские отношения. Они начались давно, ещё в пору её работы в больнице.  И на вызовах по "Скорой" пересекались: он подрабатывал там обычным врачом.  В их городе его знали, ценили, у него много было учеников, которым он помог когда-то сделать первые самостоятельные шаги на поприще медицины.
     Для Ани этот человек являлся самым главным советчиком. Ни одно решение не принималось ею, не посоветовавшись с ним. Она знала обо всех его тайнах. Сокровенное доверялось именно ей.  И она дорожила его расположением, помогала во всех домашних делах, не беря ни копейки, как бы ни нуждалась и что бы он ей ни предлагал за работу.
 
     Самуил Исаакович насколько был добряком, настолько и принципиально - неподкупным, даже упрямым во многих вопросах человеком. Он не менял, в угоду времени, свои убеждения, как и имя, отчество и фамилию. Не будучи человеком религиозным, не отказывался от национальной принадлежности. И презирал оных " хамелеонов", к которым судьбе было угодно причислить и единственного сына Натана.
     В конце сороковых годов прошлого столетия Самуила и его жену Миру, гинеколога по профессии, объявили космополитами, «врагами народа». Обоих «врачей -извергов», «отравителей», естественно, с чьей-то лёгкой подачи, арестовали. Двух их мальчишек-близнецов отправили в разные детдома, записав под чужими фамилиями.
     В средине пятидесятых супругов реабилитировали. Они кинулись искать сыновей: одного следы затерялись, а другой, Натан - Николай, не признал их, что для Миры стало куда большим ударом, чем скитания по лагерям. Выдержала многое, не сломалась в надежде обнять своих ребят, а отчуждение Николая не пережила. После скорой смерти жены Самуил Исаакович от сына отказался. При любом упоминании о Николае его лицо каменело, и он переводил разговор на другие темы.
     Лет двадцать назад к больнице прибилась блаженная девочка- старушка. Никто не знал, сколько ей лет, и откуда пришла маленькая горбунья. Ненужную никому оборванку доктор забрал домой, называл Дусей и ощущал дочерью. Дуся мало что понимала, но оказалась на редкость чистоплотным существом с открытой улыбкой и добрым сердцем. Самуил Исаакович относился к ней, как иные, к дорогому хрусталю.  Не позволял в одиночестве выходить за порог квартиры. Боялся дурных людей. И не напрасно: как-то не уследил: четверо отморозков недалеко от дома, заманив «дурочку» на пустырь, избили и надругались над ней. По горячим следам обратился он в милицию. Местный следователь, гаденько улыбаясь, изрёк: «Ну что вы убиваетесь, она хоть удовольствие получила!»
Самуил Исаакович хотел ударить подлого насмешника, но не смог встать: ноги отказали…
     Анна, не раздеваясь, бросилась к старому врачу. Отказалась от предложенного Дусей чая. На одном дыхании рассказала Самуилу Исааковичу обо всём, что произошло с ней и у неё дома в первые дни нового года. Расплакалась, упоминая Лару. Долго всхлипывала, её не утешали: опытный доктор, привыкший внимательно выслушивать пациентов, чтоб не ошибиться в последующем за жалобами диагнозе и назначить правильное лечение, поглаживал подбородок. Дуся, подчиняясь общему настроению, морщилась. По-настоящему чувствовать страдания или радость, сопереживать - она не умела. Её эмоции всегда являлись отражением чувств, окружавших её людей. Но, отняв у неё многое, природа наделила её преданностью, пусть и неосознанной, но преданностью.
     Старик легонько, никого не пугая, ударил по столу. Женщины успокоились. Просидев несколько минут в задумчивости, придвинул телефон, сделал несколько звонков и лишь затем обратился к Анне:

    - Аннушка, главное - не запаниковать! А теперь слушай меня внимательно. Сейчас ты поедешь в морг. Я обо всём договорился. Тебе во всём помогут.  Никто не станет расспрашивать, в каком родстве вы состоите, состояли...  Не заставят опознавать умершую женщину. Похорони тихо. Место приготовят. -

   - Помни, для всех Лара в отъезде. Если ты где-нибудь сболтнёшь лишнее или сама обратишься в опеку, то прощай девочка: для неё ты чужой человек, да и в возрасте.  Но в этом вопросе я тебе не советчик: если решила отдать Эву, то сообщай. Анна, тебе всего шестьдесят пять. Ребёнок — это стимул прожить дольше, протянуть ещё лет двадцать. А больше и не нужно.-

    - Эва заговорит. Но мы не знаем, когда это произойдёт. Я с девочкой пообщаюсь, понаблюдаю за ней, но и сейчас уверен - к ней вернётся речь. Но Эва должна учиться. Летом мы её определим в интернат для глухонемых детей: в обычной школе она пока что быть не сможет.  Интернат- это не детский дом. Ты будешь рядом. Сможешь её брать домой и по выходным дням, и в будни, тоже. Лишь бы здоровье не подвело.
 
    - Я обо всём договорюсь. У меня много знакомых, учеников и тех, кому я когда-то помог. Не откажут.  Счастье для ребёнка - мать оставила нужные документы. Лара за границей, когда вернётся - не знаешь.

     Анна кивала головой. Всё встало на свои места. На уши не давило. Стих и гул. Пришли ясность и покой. Инвалидное кресло старика стояло впритык к секретеру. Он выдвинул ящик, вынул что-то завёрнутое в тряпицу, подал Анне. Та машинально приняла, развернула тряпочку и увидела обручальные кольца.

   - Аннушка, возьми эти кольца, они Мирины. Вот адрес, там тебе за эти изделия дадут приличную цену. Они самой высокой пробы.-

   - Не сопротивляйся. Я всё равно поступлю по-своему. Не волнуйся, Натану уже принадлежит и эта квартира, и всё то, что в ней находится. Он суетился, боялся иного моего решения. Я и собирался оставить больнице, как общежитие для врачей- ординаторов, но, во-первых, Мира меня бы не поняла и не простила, а во-вторых, у моего сына оказалась умная жена. Именно благодаря ей я и изменил завещание: есть внуки, правнук, пусть им и останется.-

     - Ты много раз убеждала меня примириться с Натаном.  Конечно, и он пострадавшая сторона.  Честное слово, сделай он хоть полшага, я бы бросился навстречу.  Но, к огромному сожалению, мы - чужие люди. Я понимаю: его тоже погубили, но как вспомню фигурку Миры, застывшую у окна, как она прислушивалась к звуку лифта, шагам за дверью, так и желание наладить отношения пропадает. А правнука я видел, держал на руках, обнимал. У меня договор со снохой: если меня не станет, досмотреть Дусю. Я верю этой женщине.

   - Возьми кольца, продай. Девочку необходимо подкормить, одеть, обуть. Мы не сможем объявить её сиротой, значит, и денежного пособия не будет.  Что ожидает в будущем - увидим. Лару похоронят, а ты поставь табличку с датами.  Вот такой расклад...

     Аня всё выполнила так, как ей наметил Самуил Исаакович. Только в одном, придерживаясь собственного мнения, она не послушалась старика: чужие кольца до поры, до времени положила в свой тайничок. Много лет назад, когда рядом с ней постоянно менялись соседи, чтоб не остаться и вовсе без средств, под плинтусом в каморке она соорудила тайник.  Там хранились некие суммы: на «чёрный день» и «похоронные».  Да Бог с ними, с этими деньгами! Придёт время - как-нибудь похоронят, а жить-то надо сейчас!
     В интернате, благодаря связям доктора, она без вечной волокиты весной оформила Эву.  Девочка не сопротивлялась, но на душе у Ани, как говорится, кошки скребли. Умом понимала: для блага ребёнка находиться необходимо именно здесь, а сердце болело: разлука всегда разлука. Но женщина напрасно волновалась: и Эва вписалась в новые условия, и обе они не только не потеряли друг друга, а, наоборот, стали ещё ближе.
     Почти каждый день, переделав свои домашние дела, торопилась Анна к Самуилу Исааковичу. У него в квартире убирала Дуся, продукты приносила невестка, а еду на несколько дней готовила Аня. Накормив обоих, спешила в интернат. И там не сидела без дела: принесла старую мамину швейную машинку и чинила всё подряд: и постельное бельё, и разорванную детворой одежду.  Ей ничего не платили, но возможность видеть Эву заменяла все мирские блага.
     В июле Аня вместе с интернатом выехала на природу. К тому времени стала она в новом коллективе незаменимой. И на отдыхе помогала то повару на кухне, то нянечкам, когда те водили детей купаться на пруд. Везде поспевала. Никакая работа ей не в тягость. Украдкой молилась и сплёвывала через левое плечо: самой не сглазить бы удачу...
    Август Эва провела вместе с Анной. Они много гуляли, ездили за город на речку, навещали и Самуила Исааковича. Приходам Эвы он радовался, как малое дитя любимой игрушке. Она забиралась к нему на колени, обнимала за шею, и они часами могли так сидеть, становясь единым целым: словно не чужие встретились люди, а те, кто состоял в самом близком кровном родстве. Анна улыбалась: старый и малый, что с них взять!  Самуил Исаакович заметно сдал, да и Дусин вид Анну не радовал. Водила Аня девочку и на кладбище. Они, переходя от одной могилы к другой, наводили порядок.  На Ларочкиной высадили осенние цветы. Тревожась, чтоб никто не прознал о Лариной смерти, Аня на табличке указала девичью фамилию покойницы. Потом, когда Эва вырастет, получит хорошее образование, начнёт зарабатывать приличные деньги, тогда она сможет сделать для своей мамы и памятник достойный, и укажет ту фамилию, какую сочтёт нужной. В силу возраста Эва не плакала. Она с удивлением смотрела на Анну, утиравшую слёзы. Только теперь Аня поняла, насколько ребёнок зависит от неё, от её самочувствия и настроения, и тут же на кладбище мысленно поклялась сделать всё возможное и даже невозможное для счастья девочки. Пусть дорогие её сердцу люди покоятся с миром, а ей надо думать о живых...
     Вернувшись с кладбища, Анна открыла тайник и вынула из него два кольца: обручальное мамино и Мишин подарок к свадьбе. перстенёк, напоминающий головку изящной змеи, у которой два небольших бриллианта служили глазами. Оба кольца были массивными. Подумав, Мишино надела на палец, а мамино отнесла по адресу, указанному Самуилом Исааковичем. Заплатили ей неплохо, теперь будет чем побаловать девочку.
     Осень не задержалась, вступила в законные права. Зачастили холодные дожди. Прогулки пришлось прекратить. Но природа, как известно, совершает свой ежегодный кругооборот. И одна пора времени сменяется другой. И наступила зима со снегом, погожими денёчками, призывавшими народ выйти на улицы, чтоб бегать на лыжах, кататься на санках, лепить Снежных Баб, или, держась за руки, прогуливаться по паркам и дышать чистым морозным воздухом.  По выходным дням можно было видеть маленькую девочку и седую худощавую женщину, везущую ребёнка на санях. Прохожие невольно задерживали на них взгляд: настолько счастливой выглядела эта парочка. Действительно, рядом друг с другом каждая из них чувствовала себя нужной, любимой, важной.      
     Эва прилежно училась. И по-прежнему молчала. Её осматривали невропатологи. С ней работал психолог.  И опытный врач-логопед пообщалась с девочкой. Мнение специалистов совпало: развитие нормальное, слух отменный, причина немоты не установлена.   
   
     И опять наступил канун нового года. Закончились в интернате утренники. Конечно, эти новогодние представления отличались от празднований в обычных школах, но и учителя, и дети столько души вложили в оформление сцены, в разыгрываемые пантомимы, что ни у кого из зрителей не возникало ощущения ущербности. Юные артисты улыбались, кланялись, а довольные родители, сёстры и братья, тётушки, дедушки и бабушки бурно аплодировали им из зала. До десятого января Эва побудет дома. Для них двоих на всём белом свете милее этой квартиры, тёплой и уютной, ничего не существовало.
     Аня нарядила всё ту же ёлочку, поставила рядом с ней всё того же Дела Мороза, но в этот раз под ёлкой были спрятаны подарки для Эвы. Почти целый год откладывала Анна деньги на их приобретение, но всё же купить то, что хотелось бы, не получилось.
      Повезло: в интернате, оценив Анин труд, начислили ей небольшую сумму денег. Их женщина потратила на покупку продуктов для праздничного стола. Аня ни у кого ничего не требовала, начальство само оценило усердие.
     Анне хотелось, чтоб пакетов под ёлкой было много: пусть девочка сама разрежет ленточки и каждой новой вещице порадуется заново.   
     Тёплый свитерок женщина связала сама. Купила банты разных цветов, книжку-раскраску, заколки для великолепных Эвиных волос, брошь- бабочку, пакет с мандаринами, маленький ананас. Каждое свою приобретение она по отдельности завернула в красивую бумагу и перевязала разноцветными ленточками. Но главное Эвены желание, иметь большую нарядную куклу - она не смогла удовлетворить. По-прежнему девочка играла с мишкой.

     «Ничего, ничего, - утешала себя женщина, - ещё куплю, чуть-чуть денежек поднакоплю и пойдём вместе выбирать ту, что Эве больше других приглянется. Обождём, поднатужимся и самую лучшую купим.»

      Точно такой же свитер, но большего размера, она вывязала в подарок своему другу и наставнику. Дуся обожала сладости и свежую выпечку. Для неё Аня купила дорогую коробку конфет и испекла плюшки, которые когда- то для неё самой выпекала мама Соня. Днём тридцать первого декабря они навестили доктора и Дусю. Ни Анне, ни Эве не суждено было знать, что это их последняя встреча с милыми сердцу людьми.
     Отдых продолжался, но испортилась погода: то наступало потепление, а за ним резкое понижение температуры воздуха и как следствие, гололёд, травмы, обморожения. В конце первой недели нового года повалил снег. Завьюжило, замело всё вокруг. Анна боялась застудить ребёнка, и потому они обе, не покидая квартиры, находили занятие по душе. Аня читала, чинила бельё, пекла пироги. Эва рисовала, смотрела мультяшки. Решала простые задачки, придуманные для неё Анной. Иногда Эва следила за Аниной работой, а порой и пожилая женщина, исподтишка, чтоб девочка не заметила повышенного к себе интереса и не смутилась, наблюдала за ребёнком. И каждый раз Анне приходило одно и то же на ум: лишь бы это не кончалось, лишь бы не оказалось сладким сном, лишь бы ещё чуть-чуть пожить...
     Необходимыми продуктами Анна запаслась до праздника. И потому выходить на улицу в непогоду им не надо было. И о Самуиле Исааковиче она побеспокоилась заранее: столько всего наварила, нажарила, напекла, дней на десять, не меньше, хватит.  Дуся умеет разогревать готовую пищу. И номер Аниного телефона она знает наизусть. А раз телефон молчит, значит, всё в полном порядке. Да и невестка старика, Нонна, обязательно навестит свёкра. Обычно она приходила раз в неделю и то скорее с инспекцией, чем с реальной помощью.  Её интересовало, к чему бы придраться. Она всегда себя вела не как гостья, а как хозяйка, внезапно вернувшаяся и заставшая прислугу за отдыхом посреди бедлама.
     Самуил Исаакович не обращал внимания. Он по-своему любил «Эту Чопорную Даму.»  С его лёгкой руки и Аня в мыслях её так же называла.  Пути их пересекались редко. Анне казалось, что Нонна то ли ревнует старика к ней, то ли завидует их взаимопониманию.  А Дуся и вовсе, кроме своего благодетеля и Анны с Эвой, никого не замечала. Бедным своим умом колкости не понимала, отвечала на них блаженной улыбкой, что тоже злило Нонну.
     В последний день каникул Анна отвела Эву в интернат, а сама зашла в булочную за свежим бородинским хлебом. У кассы столкнулась с соседкой Самуила Исааковича. Та с неприязнью на неё глянула и спросила:
 
    - Анна, почему вас не было на похоронах старика и его приживалки? Анна, Анна, что с вами? Помогите! Женщине плохо!-

      Аня потеряла сознание. Кто-то вызвал «Скорую помощь», но к её приезду очнулась. С помощью той же соседки дошла до дома. А та, ни на мгновение не умолкая, трещала, словно сорока. И каждое её слово болью отдавало в висках:

       - Представляете, к Самуилу Исааковичу пришла напыщенная гусыня,  ну та,  которая ни с кем не здоровается и на всех взирает свысока, а я, между прочим, профессорская вдова, мой муж дружбу водил с людьми знатными, значительными, так вот, эта Нонна долго звонила и стучала, а потом своим ключом дверь открыла, а там два покойника: Дуся во сне умерла, а доктор в инвалидном кресле. Как вам такая история? Говорят, он давно оплатил и места на кладбище, и все ритуальные услуги, даже венки и надписи на них!
Ну, ну, держитесь, не надо обмороков, когда-нибудь мы все Там будем!-
     Несколько дней Анна даже в интернате не появлялась: она тосковала по другу. Её мысли крутились лишь вокруг одного и того же: смерти сразу двух её друзей. Женщина не сомневалась, что криминала здесь не было. Вероятно, Дуся первая перешла в мир иной, а доктор, не дозвавшись, прикатил в инвалидном кресле в её комнату и там с ним, от горя ли или с испугу, приключилась беда. И никто не находился рядом, некому было оказать ему помощь. И она, лентяйка этакая, побоялась нос высунуть наружу, сидела себе, клуша, в курятнике, когда важнейший в её жизни человек, оставшись один на один с горем, более всего нуждался в её участии и заботе!
     Аня обзывала себя всякими словами, злилась, но понимала: люди уходят каждый в своё время туда, откуда пока что никто ещё не возвращался. Она вспомнила, как по этому поводу шутил Самуил Исаакович: «Анечка, я уже подзадержался на этом свете, пора на тот. Если бы я жил на своей исторической родине, то меня бы захоронили, как мумию египетскую, ну, простите, иудейскую, а так придётся в ящике полежать! Дорогая моя собеседница, наперсница, не морщься, я ж шучу, старый пень, смутил тебя, прости...»
     Анна потеплее оделась и поехала на еврейское кладбище. Она знала, где была похоронена Мира. Когда доктор обезножел, сюда стала ездить Аня. Самуил Исаакович ей предлагал за работу деньги, но она всегда серьёзно отвечала: «Мы - друзья. А дружба не продаётся и не покупается, а, если иначе, так это уже совсем другие отношения.»

     Свободный участок земли, находившийся рядом с похороненной женой, Самуил Исаакович приобрёл давно. Безусловно, именно там и нашли свой последний приют Дуся и он.  Аня долго добиралась несколькими видами транспорта: повсюду заторы, снежные наносы, трамваи медленно передвигались по обледенелым линиям. И на самом кладбище женщина с трудом пробилась к могилам. Но именно теперь, несмотря на невосполнимую утрату, всяческие сложности, Анна почувствовала умиротворение: они её ждали, дождались, она к НИМ пришла. Значит, их связь не прервалась...
     Недели через три после печальных событий в квартире зазвонил телефон. Анна торопилась к Эве.  В последнее время они мало общалась, и она соскучилась по девочке. И кое-какие вещи необходимо было ей передать - четверть длинная, и выходные дни они не всегда смогут проводить вместе: везде есть свои правила, и в интернате - тоже, и нарушать их без веских причин не позволено никому.  Аня, по своей сути, была консервативным человеком. Не доходя до абсурда, она всё же предпочитала ясность и порядок в своём личном укладе и в жизни страны, гражданкой которой являлась.  Того же мнения придерживалась её мама, с годами ставшая Аниным кумиром. Любое отклонение, как и первая встреча с Эвой, порождало панику. Сказывались годы одиночества. Она терялась, замыкалась в себе.  Стараясь пережить непредвиденные обстоятельства, «прятала голову в песок», предпочитая ничего не видеть, не слышать.
Внезапное появление Эвы раскололо её бытие на «до» и «после.» И почему-то в то «до», с его налаженностью и организованностью, возвращаться расхотелось.   
     Требовательный телефонный звонок застал её в дверях. Нехотя она подняла трубку.  И мощный поток слов женщины по имени Нонна накрыл с головой. Как ни пыталась Аня, не смогла она вставить ни словечка. И задать один единственный, мучающий вопрос, почему семья Самуила Исааковича не соизволила сообщить ей и бывшим коллегам, и некоторым ученикам, желавшем проводить учителя в последний путь, о его кончине - не получилось.  Докторская сноха, без обычного приветствия и соблюдения неких общепринятых правил человеческого общения, кричала:

      - Анна, прошу вас вернуть кольца, к вам попавшие. Вполне достаточно и того, что вы все эти годы вытянули из свёкра!-

      Аня задохнулась от возмущения, но ответить ей не позволили:

     - Да, да, я знаю обо всём!  И думаю, вы метили и на квартиру, да не вышло, не получилось, хитрюга, лисичка- сестричка! В трёхдневный срок обязываю вас вернуть наше достояние!

    Анна чуть было не сказала: «Берите, хоть подавитесь ими», но не смогла открыть рот: наглость звонившей отняла речь. Но всё же неожиданно выпалила: «Кольца давно проданы!»  Сказала, как отрезала, и брезгливо отбросила трубку. И на улице, на морозе, никак не могла прийти в себя: колотилось сердце, горели щёки. Чтоб успокоиться, переключилась на Эву. Надо бы куда-нибудь в мартовские каникулы свозить девочку, хотя бы за город, в дом отдыха на недельку. Говорят, если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.  Думаешь об одном, а получается иное. Внезапно заболела Эва. Одна из всех воспитанников.  Конечно, детвора часто пребывает в соплях и кашле, но это обычные заболевания, которым суждено проходить. А Эва, за всё время Аниного знакомства с ней, ни разу даже простого насморка не подхватила. И вдруг, перед концом занятий слегла в горячке.  Вначале подумали: пневмония. Затем ещё ставились всевозможные диагнозы, проводилось лечение и в изоляторе интерната, и в больничной палате - боксе, куда перевезли её в тяжелейшем состоянии. Анна неотлучно при ней находилась. В голову пришли строки из Ларочкиного письма, где та описывала странное свойство дочкиного организма избегать обычную простуду и на лету подхватывать инфекционные заболевания. Что только ни делали врачи, какие только лекарства ни применялись - ничего не помогало: Эва угасала. Врачи устраивали консилиумы, сёстры выполняли всё новые и новые назначения, но никто из них, кроме Анны, не верил в выздоровление.
      Аня за эти дни постарела и осунулась, но бороться не перестала: она обращалась к бывшим ученикам Самуила Исааковича в надежде на помощь. А они звонили в иные города, советовались, вызывали для консультаций специалистов.
     Анна часто мысленно разговаривала со старым доктором, с Ларой: просила у них совета, говорила, как могла, и с Богом. Ждала знака ото всех. И всё терзалась: почему, отчего!
     В какой-то момент самоистязаний ей показалось, что вина её, потому что она присвоила чужие кольца.  Получается, своровала?  Она было попыталась отдать их, но найти Нонну не смогла. Не знала ни адреса, ни новой фамилии Натана. Ночами она брала Эву на руки и ходила с ней по маленькой палате. Анна боялась возникновения отёка лёгких. По утрам неслась на базар. Покупала кур, только домашних, на бульон. И клюкву для приготовления морса. Отыскивала всевозможные травки, понижающие температуру тела.  Всем, чем могла отпаивала девочку.  В одну из самых страшных ночей женщина наклонилась к девочке, и ей показалось, что Эва зовёт маму.  Всем нужна мама. И даже ей, старухе, мамины прикосновения и её «Куколка», ох, как нужны. Отчаявшись, Аня стала на колени и  проговорила то, что когда-то давно произнесла её мама Соня:
   
    - Я забираю твои - боль и жар. Если иначе нельзя, пусть всё плохое достанется мне!
   
     Или слова Анны ушли в нужном направлении, туда, где Судьбы решаются, или усердие медицинского персонала, интенсивно лечивших девочку, или сопротивление организма ребёнка, или  Анино упорство и самопожертвование подействовали настолько, что Эва пришла в себя. Этих «или» было много, и какое из них стало решающим на пути к Эвиному выздоровлению, вероятно, ведает лишь Бог.
     В тот момент, когда Эва впервые села в кровати, заболела Анна. Она так же металась в жару, но, по единому мнению врачей, это не явилось тем же заболеванием, Просто Анна надорвалась. Пожилая женщина то проваливалась в мрак, то выныривала оттуда. И всегда при возвращении замечала бледное личико исхудавшей девочки и её испуганные глаза. И опять же, Там, где о нас всё прописано заранее, возможно, сочли: для этих двух ещё не настала пора расстаться. Как бы то ни было, но к лету обе и оправились от болезней, и изменились: Эва подросла. Она и внешне, и внутренне повзрослела, исчезло выражение испуганного зверёныша. И все, кто видел её в эту пору, понимали: ещё немного, ещё чуть-чуть, и она превратиться в писанную красавицу. В Аниной внешности, кроме увеличившихся худобы и седины, более ничего не изменилось.  Обычное старение. Но внутренне она стала иным человеком. В ней поселился страх. Спокойствие, пришедшее вместе с одиночеством, было разрушено.
     Раньше она не задумывалась над тем, сколько ей суждено землю топтать. Сейчас же, обретя Эву и едва её не потеряв, она постоянно находилась в тревоге. А вдруг? А если? Откуда ожидать очередных неприятностей?
     Она гнала дурные мысли, понимая, что сама может накликать беду.  Ради Эвы нужно быть, а не казаться, весёлой, уверенной в себе.  Укоряла себя, бранила, не высыпалась, слабела. Им бы на море съездить, но о такой поездке можно было лишь помечтать. Ни пенсии, ни маленьких, нерегулярных выплат в интернате на отдых не хватит.  Что ранее отложено было, ушло. Осталось её кольцо и два чужих - их продавать она не собиралась. При случае отдаст.
      Все летние каникулы, за неимением чего-то другого, они провели в разных местах города: у речки, в парках. С утра Анна собирала нехитрую еду, и они отправлялись в походы. На природе выбирались: лужайка позеленее, деревья раскидистее.  Расстилалось покрывало. На нём они и проводили время до вечера. Пробежало лето. Эва вернулась к занятиям и своим друзьям.  Анна искала любую возможность подзаработать: за кем-то присматривала, кому-то мыла полы, чинила бельё, делала уколы. Эва росла, её необходимо было подкармливать.
     В почтовый ящик женщина заглядывала редко. Неделями скапливалась там рекламная макулатура.  Ей никто не писал. И она ни с кем не состояла в переписке. Как-то Аня чуть было вместе с рекламным мусором не выбросила белый длинный конверт. Раскрыв его, узнала, что оно пришло из нотариальной конторы. В нём говорилось, что её никак не могут застать дома, потому-то и отправляют данное уведомление по почте. А ещё: её ожидают по определённому адресу. Анна вновь забеспокоилась. Решила сразу же отправиться к неизвестному нотариусу, а то опять ночь пройдёт в бессоннице и тревоге.  Но оказалась не там, где предполагала, а в интернате, куда её пригласила по телефону:
      - Присаживайтесь, Анна Дмитриевна, нам надо поговорить, - сказала Лина Петровна Анне, как только та переступила порог её кабинета.
      Директором этого интерната Лина Петровна, женщина лет пятидесяти, была назначена примерно в то же время, когда здесь, по совету Самуила Исааковича, появилась Эва. Свой карьерный рост начинала она простым воспитателем, была и методистом. Её собственный сын, родившись глухонемым, находился здесь же до окончания школы. Её брак распался - муж обвинял в рождении неполноценного ребёнка почему-то её.  Пережив и упрёки, и развод, она всю себя посвятила сынишке и интернату. Сын вырос, открыл небольшую ремонтную мастерскую бытовой техники, женился и удачно. И дети у него и говорили, и слышали.
     Эта высокая тучная женщина казалась всем, кто впервые с ней общался, неприступной гордячкой, но стоило узнать её поближе, как становилось понятно: мудра, рассудительна, никогда и ни на кого не смотрит свысока, должностью не кичится. И интересы вверенных ей детей для неё превыше всего. Об Анне и Эве она знала всё. И сейчас Аня с тревогой всматривалась в лицо директрисы, пытаясь отгадать, о чём конкретно пойдёт речь.

     - Анна, вот в чём дело: у Эвы объявились родственники со стороны её отца. Кажется, двоюродная его сестра. Люди обеспеченные. У этой пары своих детей нет, а деньги водятся и, как я поняла, немалые.-

    - Аня, ну что вы бледнеете, Аня, возьмите себя в руки немедленно!

   - Продолжим. Из городского отдела опеки и надзора за детскими домами и интернатами пришло письмо, в котором мне предлагается поступить в данной ситуации по своему усмотрению. Приложены и справки о благосостоянии семьи, собирающейся удочерить Эву. Теперь скрывать смерть её мамы нет смысла: те люди каким-то образом о ней узнали. -

   - Анна Дмитриевна, да не хватайтесь вы за сердце, обождите, мы же ещё не поговорили толком.-

     Но Аня потеряла способность понимать. Она представила Эву, которую увозили чужие люди, свою пустую квартиру, одинокую никчемную старость. Она пыталась вслушаться в слова Лины Петровны и не могла.  И тот конверт из нотариальной конторы, его тоже, наверняка, прислали, чтоб лично уведомить её об удочерении. Вещее сердце предсказывало беду, а она, глупая, не поверила ему.  Вот оно, началось...  Бежать, спрятаться, увезти... Куда?!

   - Анна, я полчаса пытаюсь пробиться к вам и не получается! Вы полагаете, мне больше нечем заняться? -

   - А позвала, чтоб сказать: мы союзницы. Эва любит вас, а ваша преданность всем нам известна. Девочка вписалась в детский коллектив. Ей с её немотой нужно быть под наблюдением специалистов. Сейчас ей нечего делать среди кур и уток. Возможно, родственники - отличные люди, и когда нибудь Эва с ними встретится, но Лариса оставила дочку не им, а вам, значит, так тому и быть, тем более и Эва не хочет нас покидать... –
     При последних словах директора Анна встрепенулась, подняла голову и увидела смеющиеся лица двух женщин, одна из которых уже многое повидала на своём женском пути, а второй только ещё предстояло на него вступить. Гибкие руки обвили Анину шею, тёплая щека прижалась к её плечу. Бескрайняя Вселенная, Огромный Мир с его раздорами, войнами, перемириями и переделами сузились для Анны до размера малюсенькой, микроскопической точечки - девочки Эвы... Анна успокоилась. Её жизнь вошла в обычное русло. Дома она бывала редко: как можно больше времени старалась проводить в интернате, и не только из-за Эвы, и другие дети нуждались в её ласке, тёплом прикосновении, нежном объятии. Она ощущала себя бабушкой для всех.  Где в ней нуждались, туда она и спешила. Интернат стал неотъемлемой частью её существования. Раз в неделю открывала она почтовый ящик. Забирала, если были, счета на оплату коммунальных услуг, а всё остальное, не рассматривая и не вчитываясь, выбрасывала. Конечно, она замечала всё те же конверты из какой-то конторы, но какое ей дело до того, что знать не желает. Пусть шлют, пока не надоест, а она будет вести себя подобно игрушке, увиденной ею однажды в подарочном магазине. На одной подставке сидели три обезьянки. Одна прикрывала руками глаза, другая - уши, третья - рот. Ничего не вижу, не слышу, не скажу. Вспоминая забавную троицу, Анна всегда улыбалась: не обезьянки, а разведчики, такие и под пытками не выдадут секреты! А ей ни секретов, ни новостей не надо. Как любил поговаривать Самуил Исаакович: «... и кто умножает познания, умножает скорбь…»  Скорби и своей предостаточно... Но как Анна ни старалась отгородиться, не вышло. И что должно произойти, обязательно случится: требовательный звонок в дверь, посыльный, и объёмный пакет в её руках.   Что ж, известное дело: «если Гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к Горе».
----------------------------------
Екклесиаст 1.18
Цитата из арабского рассказа о Ходже Насреддине, поклявшемся сдвинуть гору, и после неудачных попыток исполнить обещанное, отправившемся к горе с этими словами.
     Анна разрезала липкую ленту, опоясывающую пакет. Раскрыла его и увидела школьную тетрадку, обычный почтовый конверт без надписей, но заклеенный, и маленькую ювелирную коробочку. Она резко её открыла, и на стол выкатилось обручальное колечко, которое смогла бы узнать и из миллиона схожих: оно принадлежало её маме Соне. И именно его Аня и продала вместо чужих колец. Придётся-таки приумножить знания и получить ещё немного печали. Анна раскрыла тетрадь и увидела знакомый почерк.
Писал, безусловно, Самуил Исаакович. Непонятно, зачем.  Его почерк Ане был знаком: на протяжении долгого времени он часто оставлял ей записки, в которых указывал, что ей нужно для него сделать, купить, передать, принести. Она да Нонна, они обе, каждая по-своему, являлись связывающем звеном между старым доктором и внешним миром. Анна перешла к дивану, уселась поудобнее и начала читать. Спокойствие, с таким трудом установившееся, мгновенно улетучилось. Не нужно быть провидицей, чтоб понять: просто так с Того Света не приходят послания!

  «Дорогая моя Аннушка! Скоро начнутся новогодние праздники, мы увидимся и поговорим. Я соскучился за Эвой. Надеюсь, она тоже меня не забывает. Главное - подарки приготовлены, а всё остальное чепуха.  Представляю вас обеих и улыбаюсь, и становится тепло, уютно, и я как будто сбрасываю десятки лет и молодею.  Ладно, сантименты в сторону, поговорим о серьёзном. Аннушка, я решил записать свои мысли лишь для того, чтоб на бумаге чётко выстроить наш будущий разговор. Когда придёт время, буду подглядывать в написанное. Опять улыбаюсь: вспомнились студенческие годы, ох, и почему жизнь так быстро пробежала! Пока что «плод» размышлений полежит в нотариальной конторе внука моего институтского друга.  Нонна везде суёт свой нос, а Дуся настолько обожает наводить чистоту, что всё, что видит лежащим сверху, пытается засунуть куда-нибудь подальше.  И тогда мы вместе становимся сыщиками: долго ищем необходимое. Я опять улыбаюсь. Видно, приближение самого любимого праздника влияет на настроение. Ладно, игривость отодвинем в сторону. Анечка, я ещё раз убеждаюсь: невероятнейшее может произойти.  И сойдётся то, о чём и не помышлял, не догадывался, и чему и сам удивляешься.  Всё же решение записать наш будущий разговор, верное. Могу перечитать, исправить, подумать и дописать, а в прямом общении заикался бы и путался. Мои открытия начались с твоего кольца. Я направил тебя к знакомому ювелиру с двумя другими кольцами. У нас был договор: он расплачивается моими деньгами, а я забираю кольца назад. Но ты продала своё, я его теперь тебе и отдаю.    Аннушка, никогда и никому кольца не отдавай. Говорю на всякий случай. Мы все смертны. А Нонне - тем более, она никаким образом не имеет отношения к этим кольцам, и её муж - тоже. Ты всё поймёшь - запасись терпением...»

     Анне взгрустнулось: до чего же умным и предусмотрительным человеком был Самуил Исаакович. Не оставь он этого письма, она бы никогда не смогла с ним ещё пообщаться. И пусть так, и пусть он что-то там нафантазировал, придумал - всё-таки это весточка от дорого, незабвенного человека.

     «Анечка, Анечка! Я и помыслить не мог такого, о чём додумался и что является правдой.  И ты верь - всё так и есть. Не думай, эти строки написаны не маразматиком, голова ясная, мысли в ней чёткие. Вернусь в прошлое. Моя жена Мира происходила из зажиточной еврейской семьи. Все её предки были золотых дел мастера. Конечно же, в большом клане, занимавшемся торговлей золотом и выделкой искусных украшений этому делу обучали потомство.
     Погромы, голод, концлагеря, фашистские и советские, разорили и уничтожили многие поколения этого славного семейства. Вероятно, где-то в других странах и живут потомки, но я ни о ком не знаю.  И Мира никого не пыталась отыскать, ей с лихвой хватила лагерная отсидка, из которой она вышла больным человеком.  У Мириных родителей было пять сыновей и несколько дочерей - настолько плодовитыми оказались. Но в тридцатые годы прошлого века в живых остались лишь Мира и её брат Боря. Вообще-то его звали Бенционом.  Борей он звался на улице. Напоминать в какой стране мы проживали не имеет смысла. Что было, то было. Боря имел светлые мозги, но шалопаем слыл исключительным. Рано женился на хорошей девушке. Гулял, изменял, а она терпела его выходки, родила ему трёх дочек. Началась Великая Отечественная война. Боря ушёл на фронт. Его родители, жена и дети погибли в гетто.
      У Миры был свой путь. Она училась на врача в Перми, тем и спаслась. Там же мы с ней и познакомились. Я намного старше неё. Болел туберкулёзом. Потому меня не призвали на фронт. После войны осели мы в её родном городишке. О нас ты знаешь многое. Я не стану опять описывать наши мытарства, отношения с единственным сыном: в данный момент важнее иное...»

     Не испытывая большого желания копаться в чьём-то прошлом, Анна всё же продолжила чтение. Если Самуил Исаакович этого хотел, она исполнит его желание.

 «Анечка, не думай, я не собираюсь рассказывать о своих бедах или Муриных. Но, не начав с нас, не смогу перейти к тому, к чему стремлюсь. Наберись терпения, пожалуйста.
      Борис вернулся с фронта повзрослевшим человеком. Вероятно, он желал стать хорошим мужем и отцом, но, увы, его семьи уже не существовало. И каяться, просить прощения за гулянки, измены и прочие выкрутасы, не было у кого. А тут и арест.  И не один. Освободился он, но общаться с Мирой не стал. Казалось, Беня и не узнал её. Постарел, одряхлел, что-то постоянно бормотал. Ни я, ни Мира не смогли уговорить его жить с нами.
      Когда я тебе передавал кольца, я сказал, что они мои и Мирины. Но это не так.  Кольца принадлежали Бенциону, вернее, его трём дочерям. Трём! Я не оговорился: колец было столько же, сколько и девочек в этой семье.  Три девчушки - три кольца. Не могу сейчас понять, почему они находились у моей жены, и как она сумела сохранить их при задержании.
     Честное слово, порой в нашей с ней жизни наступали такие периоды, во время которых нам было не до разговоров о кольцах. Может быть, кольца передались Борису потому, что у него родились девочки.  Традиция ли такая существовала или случайность, в дне сегодняшнем вопросов много, ответов не будет.
     С внутренней стороны двух из них имелись надписи - изречения на древнем языке. На колечке, которое должна была когда-нибудь надеть на палец  старшая из Бориных дочерей,  было начерчено: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.»
     На кольце, предназначенном для средней дочке,  иное: «Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.»
     Эти кольца я держал в руках и даже передал тебе. О третьем я знаю понаслышке. Младшенькая из девочек никогда с ним не расставалась.  Если забирали, рыдала. Она даже носила его на шее, повесив на дратву, прочную сапожную нить.»
 
      Если бы к ней из невозвратной дали посредством письма обращался кто-то иной, а не милый сердцу старик-врач, она не стала бы читать.  Но он всегда был ответственным, серьёзным и в мелочах, и в главных жизненных вопросах человеком, на него она опиралась в наихудшие моменты, которыми судьба не обделила её. Но кольца, погибшие дети - какое к ней это имеет отношение? Чепуха! Или имеет? Анна силилась припомнить что-то важное, но мысль ускользала, память отказывалась вернуть ей какие-то воспоминания. А были ли они?!

 ---------------
Екклесиаст.1.8
Екклесиаст. 1.4
 
      «К третьему кольцу я вернусь несколько позже. Мира, незадолго до своей кончины, пыталась куда-нибудь пристроить брата. Он противился. Но она нашла небольшое помещение, договорилась об его аренде, туда и перебрался Боря со своим нехитрым скарбом, там он спал и считалось, торговал всякой ерундой. На самом-то деле он или постоянно молился, обращая свой взор на Иерусалим, или занимался куклой, которая сидела на сундучке у витринного окна. Насколько я знаю, ты застала и странного человека, таким Боря выглядел, и его роскошную куклу. Когда военный люд вёз из Германии всё, что на глаза попадало, он на одном из пепелищ в Берлине нашёл куклу. Мира говорила: она была невероятно схожа с его младшей дочерью.  После смерти жены в моём горе не нашлось места Борису. Придя в себя, я его на прежнем месте не застал...»

     Почти полвека пронеслось с того дня, когда она впервые через стекло увидела непонятного человечка, и куклу, похожую на неё и её маму, златокудрую, зеленоглазую. Она помнит, как прыгала, смеялась и кричала: «Мама, мама, посмотри, какая кукла!»

      «Аннушка, я собираюсь лично рассказать тебе о третьем кольце, но, ежели ты сейчас его держишь в руках, значит, наша встреча не произошла.
Присмотрись: третье колечко тоньше других. Если бы не Мира, я никогда бы не узнал, что на нём что-то нацарапано. В этой истории много белых пятен. А смысл таков: «И замкнётся Круг, когда одна вернётся, а вторая заговорит". Именно так и написано! На мой взгляд - бессмыслица или шутка. Мистика какая-то.  А может, и зашифрованное послание, адресованное тому, кто должен понять.  Думай, Анечка, прилагай усилия: возможно, истина откроется именно тебе. Шучу. Трудно представить, что такое можно понять кому-либо в наше время.
     Аня, не буду ходить вокруг да около: это кольцо принадлежало, как я понимаю, девочке Сонечке, это она им играла, это ей, единственной из детей Бенциона удалось выжить, вырасти, родить прелестную девочку Анечку, которую люблю всем сердцем.
    Кто помог, где её прятали, как кольцо сохранилось? Вопросов много, да задать их некому. И нужны ли нам ответы в дне сегодняшнем? Что изменят? Ничего. Историю не переписать, не изменить.  Вспоминаю несчастную фигуру Бориса, и душа болит. Узнай он о вас, и вам, и ему намного бы легче и интереснее жилось бы. Одно радует: Соня - племянница Миры. Мы все - близкие люди!»

     Держа в руке кольцо, Аня задумалась. Пришли на ум детские кубики: неверно положишь хотя бы один из них, и искомой картинки не получится. И пирамидка без одной или нескольких частей кажется оголённой, незаконченной. А сейчас сложилась картинка, наполнилась пирамидка. Самуил Исаакович прав: мама Соня приходится родной дочерью человеку, которого она, Аня, его внучка, видела последней в селе у свекрови.
      Почему мы бываем настолько увлечены собой и своими переживаниями, что не видим, не слышим, отбрасываем, по нашему мнению, ненужное. Безусловно, она сейчас к себе несправедлива. Ну, услышала бы она маму одним летним вечером, и что? А ничего!
     Они вдвоём коротали время на веранде. Мама вышивала очередную, ею же нарисованную картинку. Аня записывала в толстую общую тетрадь слова из полюбившихся современных песен.  А ещё ей невероятно сегодня повезло: мама дала денежку на покупку в киоске "Союзпечати" двух новых фотографий обожаемых ею артисток: Аллы Ларионовой и Изольды Извицкой. Какие же они красавицы! Анечка тяжело вздохнула: вот если бы она такой была, Валерка бы не насмехался над ней, а преклонялся, и рыжей не дразнил. А ещё в киоске имелись и другие фотографии, например, Николая Рыбникова, Аллы Демидовой, Натальи Кустинской, Ох, ох, достанутся сокровища кому-то другому!  Аня, не отрываясь от удачного приобретения, едва прислушивалась к маме. Несколько слов достигли её ушей: " И почему кольцо висело на груди на верёвке? Кто повесил?  Эх! Некому растолковать..."  Вернуться бы в то время, поговорить с мамой, прижаться к ней, пусть бы назвала Куколкой, пусть...
     Анна долго сидела в темноте. Печаль сжимала душу. Что ж, нужно перевернуть эту страничку жизни и идти дальше. Женщина достала из буфета графин со спиртом, разбавила его водой и помянула всех тех, кого потеряла...
     Кольца Анна припрятала. Настанет момент, и она передаст их Эве, а та - своим дочерям. И тогда не прервётся цепочка.  И пускай мёртвые покоятся с миром!
     Эва прилежно занималась. Анна, на удивление себе, отыскала адрес Эвиных родственников. Она перестала ревновать.  Поняла: заботы много не бывает, ничто не вечно, и никто не знает своего последнего дня и часа. Всякое может произойти.  В настоящей любви эгоизму нет места. Случись что, её девочка будет присмотрена, и в нужный момент ей будет оказана поддержка. Аня наладила отношения с этой семьёй. И убедилась в правильности выбранного пути: очередное лето, проведенное на природе, пошло на пользу не только Эве, но и Анне. Эва прониклась любовью к лошадям, уверенно держалась в седле. Ане нравилось кормить кур, уток. Хозяйство оказалось большим, фермеры любой помощи были рады.
     На новогодние праздники они опять собирались в гости. Заранее приготовили нехитрые подарки, изготовленные собственными руками. Ёлку в квартире не устанавливали, себе ничего не купили.

     Эва дружила с девочкой Оксанкой. Родители оставили её в роддоме. Отказались, из-за дефекта ног.  Оксанка родилась коротконожкой. В то время они не знали, что их дочь ещё и не слышит. Аня так же, как и Эва, обожала добрую уступчивую девочку.  И старалась, в меру возможностей, накормить чем-нибудь вкусненьким, принести яблочко, грушу, что-то прикупить из одежды.  У Оксанки имелась розовая мечта: она хотела появиться на новогоднем празднике в нарядном платье. Этот наряд, состоящий из воланов, кружев, бантиков и застёжек, снился ей по ночам. На домашнем совете Анна и Эва приняли единогласное решение: себе никаких обновок - все средства употребить на покупку платья! Сказать легко -выполнить задуманное оказалось сложно: их мнения расходились в главном. Ане нравилось всё добротно пошитое, Эве, в силу возраста, мишура, которая, по мнению её старшей подруги, и копейки ломанной не стоит в добрый день на хорошем базаре! Они обошли много магазинов. В конце концов приобрели не одну вещь, а две: голубое воздушное платьице и тёплый байковый халат.  Довольные, перешли дорогу к автобусной остановке.

     - Мама, мамочка, смотри какая кукла в витрине! Мама, мамочка, она похожа на меня!-

      Анна обернулась и похолодела: в окошке сувенирного магазинчика она увидела Куклу - ту же и так же сидящую на сундучке. Вот-вот промелькнёт тень странного молящего человека, а она, маленькая Аня, поднимет глаза на мамочку и восхищённо закричит: "Мама, мамочка..."
     Аня стряхнула оцепенение. Мамы нет, деда- тоже. И кто кричал? Эва!  Её. Эва заговорила! И замкнётся Круг, когда одна вернётся, а вторая заговорит...   Увлекая за собой Эву, женщина решительно двинулась к магазину. Она  сняла с пальца  Мишин свадебный подарок,  перстенёк, напоминающий головку изящной змеи, у которой два  небольших бриллианта служили глазами, и толкнула дверь - сегодня без Куклы она не уйдёт!

     ...Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
   ...Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.

-------------------
 Екклесиаст.1.6
 Екклесиаст. 1.7
 

Рисунок автора Прозы. ру Зелениной Ольги