... Из книги Е. Мейлиха Римский-Корсаков
(1844 - 1908)
Всемирное признание русской музыки второй половины 19 века, её стремительное восхождение и торжество неотделимы от заслуг Николая Андреевича Римского-Корсакова.
Глубокий, вдумчивый художник вписал много страниц в историю русского оперного и симфонического искусства.
Почти каждое его произведение было новым словом в музыке. Он создал новые оперные жанры, обогатил оркестр.
Находки композитора в области лада, ритма, гармонии, тембра обновили и расширили выразительные возможности музыки.
Композитор, общественный деятель, педагог, он внёс огромный вклад в музыкальное просвещение, музыкальную науку, дал России сотни талантливых учеников – композиторов, музыковедов, дирижёров.
Н.А.Римский-Корсаков родился 6 марта 1844 года в Тихвине. Отец композитора Андрей Петрович происходил из старинного дворянского рода. Его предки занимали видные посты в армии и администрации, начиная с прапрадеда – контрадмирала флота при Елизавете Петровне.
Служебная карьера отца началась блистательно. В 1827 году, будучи новгородским вице-губернатором, он узнал, что ссыльные декабристы направляются в Сибирь через Тихвин. Хотя сам не был связан с декабристским движением, всё же поспешил к ним на помощь.
М.И.Муравьёв-Апостол писал в воспоминаниях: «1 октября 1827 года я выехал из Форт-Славы. Меня привезли в Шлиссельбургскую крепость; на другой день из каземата отвели на гауптвахту… Комендант объявил нам… высочайшую милость, по которой избавлялись от каторжных работ и поступали прямо на поселение в Сибирь. На Тихвинской станции ждал нас Корсаков (масон)… которого я встречал иногда в доме гр. Чернышёвой. Он упросил меня принять в виде ссуды 600 р. на путевые издержки. Живое соболезнование его о постигшей нас участи глубоко тронуло меня, я чувствовал, что отказом я бы его оскорбил… Оказанную нам тогда услугу свято храню в памяти по сию пору. Таких добрых людей не много, о них с радостью вспоминаем».
Для того, чтобы так поступить в самый разгар реакции, последовавшей после декабрьского восстания, надо было обладать исключительным мужеством, принципиальностью.
В дальнейшем, будучи Волынским губернатором, он был отстранён от должности по личному распоряжению Николая 1 за либеральное отношение к полякам, сосланным после подавления восстания 1830 года.
Деятельный, энергичный человек, Андрей Петрович тяжело переживал конец служебной карьеры, но никогда не жалел о своих поступках: «Главное, - говорил он, - жить по совести, так, как подсказывает чувство долга».
Николай Андреевич любил отца и уважал за исключительные душевные качества. Много лет спустя он писал об отце: «Человек он был чрезвычайно кроткий и правдивый. Унаследовав от деда моего некоторое состояние, а впоследствии по смерти первой жены своей (урождённой княжны Мещерской) получив хорошее подмосковное имение, он, в конце концов, очутился без состояния по милости обиравших его друзей… Выйдя в отставку, он поселился в Тихвине с матерью моей и дядей Петром Петровичем… получая небольшую пенсию. Будучи по принципам противником крепостного права, он, на моей памяти, отпускал одного за другим оставшихся своих дворовых и, наконец, освободил всех…»
Мать композитора Софья Васильевна была незаконной дочерью орловского помещика В.Ф.Скарятина и его крепостной. Воспитанная в доме отца наравне с «законными» детьми, она получила хорошее по тем временам образование – свободно владела французским языком, хорошо играла на рояле. Мягкая, добрая, она была душой семьи, наставницей и, одновременно участницей всех его игр и забав.
Римские-Корсаковы жили в просторном одноэтажном доме с мезонином, рас положенном на берегу Тихвинки. К дому прилегали большой двор и сад, наполненный ароматом жасмина и сирени, где мальчик мог резвиться вволю.
Маленькому Нике доставляли радость прогулки по лесу, по зелёным лугам. Вместе с матерью мальчик занимался садом, ухаживал за канарейками. С увлечением изучал карту звёздного неба, совершал по глобусу далёкие путешествия. Всё что относилось к морскому делу, его волновало – ведь старший брат Воин был морским офицером. Он слал интереснейшие письма из Японии, Китая, Сахалина. Когда Воин приезжал домой, Ника не отходил от него ни на шаг, зачарованный захватывающими рассказами. Любил слушать пение матери. С детства запоминал любую мелодию, пел вместе с родителями, на игрушечном барабане отбивал такт, когда отец играл на рояле. В шесть лет он начал заниматься музыкой, но учителя попадались неинтересные, и занятия его не увлекали.
В Тихвине жизнь протекала спокойно и размеренно. Старинный город, раскинувшийся на живописных берегах Тихвинки и Сяьки, славился историческими традициями. Ещё при Иване Грозном здесь построили Богородицкий монастырь. Окружённый высокими стенами, сторожевыми башнями, глубокими рвами, он стал надёжной крепостью на севере страны. В городе трудились искусные ремесленники, предприимчивые купцы вели оживлённый торг с Новгородом, Архангельском, прибалтийскими городами.
Обычаи и обряды старины прочно вошли в быт горожан. Здесь весело встречали святки, шумно провожали масленицу-мокрохвостку, задолго готовились к престольному празднику, на который съезжались богомольцы.
Сердцем города был монастырь с пышными службами, превосходным хором, большой звонницей; многочисленные колокола далеко разносили праздничный перезвон, торжественный благовест, тревожный набат.
К самому городу подступали зелёные луга, а за ними – стена могучего соснового бора, таинственного и манящего, ласкового и величавого – живое воплощение леса из сказок.
Ника полюбил его всем пылом восторженной детской души, способной одушевлять природу, превращать пни, коряги, ветви вековых елей в леших, богатырей, девушек, добрых героев и злую нечисть.
Одарённый, впечатлительный мальчик глубоко впитал величие и красоту окружавшей его родной природы, яркое своеобразие старинных обычаев.
Нике было 12 лет, когда отец привёз его в Петербург и определил в морской кадетский корпус. Сбылась мечта стать моряком. Он ладил с однолетками, давал отпор переросткам-второгодникам, когда они приставали к новичкам, заставляя прислуживать себе и отбирая карманные деньги, иногда и избивая.
Занимался Ника усердно и ровно. И всё же бытовавшие здесь нравы были ему чужды. Он страдал от бессмысленных занятий «фрунтом», муштры. По субботам, перед увольнением из корпуса, кадетов выстраивали в столовой. Прилежных награждали яблоками, ленивых пороли. Нику возмущало, что унижали его товарищей.
Отдушиной оказывались воскресенья, которые он проводил в семье Павла Николаевича Головина – друга Воина Андреевича. У Головиных любили музыку, особенно оперную. В один из выходных дней они взяли с собой в театр Нику. Ставили «Индру» Флотова. Мальчик был в восторге. Головины были страстными почитателями итальянской оперной труппы. Вместе с ними Ника слушал великолепных певцов – мастеров бельканто – в операх Моцарта, Доницетти, Россини, Мейербера, Верди. В этом же году он начал заниматься по фортепиано у виолончелиста оркестра Александринского театра Улиха. Это был посредственный педагог. Занятия сводились, главным образом, к совместной игре в 4 руки, а когда к Улиху приходили его друзья-музыканты, Нику включали в импровизированный ансамбль. Со своим учителем мальчик разучивал сонаты Бетховена, но фортепианная музыка казалось скучной, маловыразительной. Настоящим музыкальныи искусством он считал оперу.
В апреле 1858 года, когда молодой кадет направился слушать оперу «Жизнь за царя» ( так официально именовался «Иван Сусанин») Глинки, он уже не был театральным новичком. За два года прослушал много замечательных опер в первоклассном исполнении. «Иван Сусанин» произвёл на него неизгладимое впечатление. Тогда и зародилась в душе юноши безграничная любовь к Глинке, которую он и пронёс через всю жизнь.
Через несколько месяцев вновь представилась возможность услышать «Сусанина» (оперу ставили редко, обычно в дни царских тезоиминитств). К этому вечеру он готовился как к празднику. У Голдовиных нашёл ноты второй оперы Глинки «Руслан и Людмила» и не раз проиграл эту прекрасную музыку.
Его почти не удивляло, что Головины и их знакомые, а также Улих считали «Руслана» скучной и не очень удачной оперой. Он привык, что в этом кругу Глинку плохо понимали и не ценили по заслугам. Сам же он стал страстным поклонником «Руслана», слушал его с великим наслаждением в театре зимой 1859 года и горячо благодарил брата за подарок – фортепианное переложение оперы. Скопив карманные деньги, купил себе переложение «Ивана Сусанина». Вообще он старался приобрести всё, что удавалось найти из произведений Глинки.
Об этом он писал матери: «Мне хочется собрать все эти сочинения его вместе, потому что это наравне с Бетховеном и Моцартом; они всегда будут бессмертны… Чья опера лучшая в свете? Глинки «Руслан и Людмила». Кто сочинил столько бесподобных романсов, такое Скерцо, как «Камаринская» и «Вальс-фантазия»? Кто написал такие увертюры как две испанские? Глинка. Но довольно о нём, хотя я рад об этом человеке написать десять страниц, хоть статью, чтоб уверить вас в его таланте и превосходстве над другими, хотя, к несчастью, он так мало оценён и понят…»
В 1858 году Ника начал брать уроки у известного пианиста Фёдора Андреевича Канилле. Превосходный музыкант, горячий приверженец русской музыки считал Глинку гением, а «Руслана» - лучшей оперой в мире. Педагог пришёлся по душе; вместе разучивали произведения Баха, Шумана, Шопена. Под его руководством были сделаны первые опыты гармонизации хоральных мелодий, написаны вариации (по образцу вариаций Глинки на тему народной песни «Среди долины ровныя»).
Занятия продолжались год, но Воин Андреевич решил их прекратить, считая, что трата времени на музыку может неблагоприятно сказаться на учении в корпусе. По-своему он был прав: 16-летний юноша потерял интерес к морскому делу. Музыка вторглась в его жизнь, отодвинув на второй план всё остальное.
Осенью 1861 года произошла важнейшая в жизни встреча с конилле, с которым он и после прекращения занятий сохранил дружеские отношения, привёл его к Милию Алексеевичу Балакиреву.
Римский-Корсаков тогда знал о нём очень мало. Он знал, что Балакирев оставил Казанский университет, желая целиком посвятить себя музыке. В Нижнем Новгороде он начал выступать на музыкальных вечерах известного мецената Улыбышева. В Петербург он приехал пять лет назад и был представлен Глинке, который одобрил его композиторские работы и предсказал блестящее будущее. С тех пор Балакирев во многом преуспел как композитор, пианист и дирижёр.
Милий Алексеевич встретил гостей приветливо. Познакомил со своими друзьями. Прерванный разговор о музыкальных делах возобновился. Затем хозяин сел к роялю и сыграл недавно законченный антракт из своей музыки к трагедии Шекспира «Король Лир».
Яркая, образная музыка привела Нику в восторг. Уходя домой, он был счастлив, услышав приглашение приходить почаще, и, конечно, стал завсегдатаем балакиревских суббот.
Балакиревский кружок зародился в 1856 – 1857 годах, когда Милий Алексеевич познакомился с Цезарем Антоновичем Кюи, Модестом Петровичем Мусоргским и Владимиром Васильевичем Стасовым.
Кюи в юности учился музыке у выдающегося польского композитора Станислава Монюшко, закончил Военно-инженерную академию и преподавал в ней фортификацию, но любовь к музыке не покидала его. Ко времени знакомства с Балакиревым он занимался композицией и музыкальной критикой.
Мусоргский тоже не готовился стать музыкантом, хотя учился игре на фортепиано у превосходного пианиста Герке. Он закончил школу прапорщиков, предполагая стать офицером. Всё изменила встреча с Балакиревым. Под его руководством Мусоргский начал заниматься композицией и через год подал в отставку, чтобы целиком посвятить себя музыке.
У этих музыкантов-энтузиастов был большой друг и советчик Владимир Васильевич Стасов. Юрист по образованию, знаток литературы и искусства, он оставил юриспруденцию, стал художественным критиком. Обладая разностронней эрудицией, тонким художественным вкусом, он оказывал большую помощь своим друзьям-композиторам, помогая выбирать сюжеты, близкие их творческой индивидуальности, давая компетентные советы, снабжая литературой, историческими материалами.
Близкий по убеждениям к революционным демократам, Стасов был поборником реализма, непримиримым врагом «чистого искусства», уводящего от насущных проблем действительности. Он ни к чему не бывал безучастным.
Балакирева и его друзей роднила со Стасовым общность взглядов. Большое значение они придавали идейному содержанию музыкального произведения, его соответствия жизненной правде, актуальности затронутых в нём исторических или социальных тем. Они стремились к созданию национальной музыкальной школы, считая себя наследниками и продолжателями дела Глинки.
Другим источником вдохновения была русская народная песня. Её записывали, изучали, разрабатывали в своих произведениях. Внимание к народному творчеству особенно обострилось в 60-х годах, когда ожидавшаяся отмена крепостного права не только не решила крестьянский вопрос, но обрекла крестьянские массы на нищету.
В стремлении к содержательности музыкального искусства балакиревцы отдавали предпочтение программным жанрам. Они считали, что выбор сюжета и его трактовка позволяют выявить общественную позицию композитора.
Осенью 1861 года молодой Римский-Корсаков стал участником балакиревского кружка. Он был вовлечён в круг горячих обсуждений и споров. Особенно острой была полемика с Антоном Григорьевичем Рубинштейном, которого балакиревцы обвиняли в недооценке отечественного национально-самобытного искусства, в неверной ориентации на западный («общеевропейский») путь развития музыкальной культуры России.
Вместе с тем подвергали нападкам и прогрессивную деятельность Рубинштейна по созданию Русского музыкального общества (1859 г.) и первой в стране Петербургской консерватории (1862 г.).
Римский-Корсаков был поражён, узнав, что Балакирев и его друзья считают Гайдна устаревшим, Моцарта – наивным, Баха - сухим и бездушным, Шопена – жеманным. Авторитет и обаяние Милия Алексеевича были столь велики, что ему никто не возражал.
Прошло много лет, прежде чем Римскому-Корсакову удалось осознать объективные причины резкой, во многом верной, но и в чём-то ошибочной позиции, которую занимали балакиревцы в 60-х годах. Эта была непримиримость молодого поколения к существующему социальному строю, его авторитетам, стремление к другой жизни, с иными понятиями добра и правды, великого и нужного в искусстве.
Поощряемый Балакиревым, молодой музыкант пишет первую симфонию, с волнением приносит на суд товарищей каждую страницу, переделывает написанное, следуя указаниям обожаемого старшего друга. Его волнует всё, чем живёт кружок: музыка Балакирева к трагедии «Король Лир» Шекспира, опера Кюи «Кавказский пленник», хлопоты Балакирева и хормейстера Ломакина о создании Бесплатной музыкальной школы. Юноша был счастлив, что его принимают как равного эти талантливые люди, увлечённые любовью к русской музыке; он поверил в себя, понял, что ему открылось его истинное призвание.
Творческие радости были омрачены большим горем: умер отец. Римский-Корсаков тяжело переживал эту утрату. Но жизнь взяла своё: весной 1862 года состоялись выпускные экзамены, производство в гардемарины и назначение в заграничное плавание.
Начинающий композитолр не хотел отлучаться из Петербурга, готов был подать в отставку, только бы не прерывать музыкальные занятия, не расставаться с Балакиревым. Однако Воин Андреевич, ставший после смерти отца главой семьи, запретил думать об этом. Его поддержала мать. Гардемарину осталось только подчиниться. 19 октября 1862 года на петербургской пристани он простился с провожавшими его Балакиревым, Кюи, Канилле.
Римский-Корсаков отправился с твёрдым намерением продолжать заниматься композицией. Он сразу взялся за сочинение Анданте для симфонии на тему русской народной песни про татарский полон, предложенной Балакиревым. Проделанную работу он отправил на суд учителя и получил одобрительный ответ. Однако за время плавания композитор больше ничего не написал.
Музыкой стал заниматься меньше, хотя у гардамаринов свободного времени было достаточно. Отход от музыки переживался болезненно. Об этом он писал матери: «Ты всё меня спрашиваешь, сочиняю ли я пиэски, к чему у меня, кажется, как говорят, есть талант. Нет, я не сочиняю ни пиэсок, ни пиэс, а талант у меня есть, и мне это не кажется, а я знаю это наверно… В России музыка только что начала с Глинки своё развитие, и все рувсские музыканты не идут, а летят вперёд. Я бы должен поддержать это развитие музыки в России, из меня вышло бы много… А я теперь сижу и ничего не делаю…» Место музыки заняла литература. Он жадно, с упоением читал книги, о которых увлечённо говорил Стасов на балакиревских вечерах; вникал в содержание статей революционных демократов. «Всё это плавание, - писал он Балакиреву, - я постоянно читал: прочёл, между прочим, «Илиаду» и «Одиссею», ах, как это хорошо!.. Читал Шекспира, Белинского, Шлоссера и проч… Скажу Вам, что мне ужасно полюбился Белинский, я его читал и перечитывал… Шекспировских пьес я теперь знаю 25, шиллеровы все, Гёте – «Фауста», «Германа и Доротею», «Римские элегии»…»
На корабле было четыре гардемарина; один из них П.А.Мордовин, отличался прогрессивными взглядами, преклонялся перед Герценом и Огарёвым. Римский-Корсаков с ним близко подружился. Все4 месяца, пока клипер «Алмаз» стоял в Англии, Мордовин часто посещал Герцена и приносил на корабль экземпляры запрещённого в России «Колокола». Многое из того, о чём писала газета, композитор знал, несмотря на скромный жизненный опыт. Его возмущали тупость и ограниченность некоторых офицеров, бесправие матросов, брань и рукоприкладство, процветавшие во флоте. Благодаря чтению герценовского «Колокола», он сделал для себя важные выводы и обобщения. В письме к брату Римский-Корсаков, отпрыск старинного дворянского рода, приводит характеристику русского дворянства из статьи Герцена «Концы и начала»: «От всего склада жизни народной дворянство упорно сохранило все дурные её стороны; бросая за борт вместе с предрассудками строгий чин и строй народного быта, оно осталось при всех грубо-барских привычках и при всём татарском неуважении к себе и другим. Тесная, обычная нравственность прежнего времени не заменилась ни аристократическим понятием о чести, ни гражданским понятием о доблести; она заменилась гораздо проще – немецкой казарменной дисциплиной во фрунте, подлым уничижением, подобострастным клиентизмом в канцелярии и ничем вне службы».
Из Англии «Алмаз» неожиданно отправили в Балтийское море патрулировать либавские берега, препятствовать поставке оружия польским повстанцам. Дальнейший путь лежал в Америку, где шла война между северными и южными штатами. Русских моряков встретили радушно. Осталась в памяти экскурсия по реке Гудзон и к Ниагарскому водопаду, прогулки по Нью-Йорку и Балтимору, несколько позже – великолепный рейд Рио-де-Жанейро, волшебные виды океана.
Плавание – не только увлекательное путешествие, новые яркие впечатления, длительные часы чтения. Это повседневная морская служба, крутые флотские нравы, рутина офицерского быта. Одно хорошо понял, когда в 1865 году сошёл на родной берег: он не умеет приказывать по-военному, покрикивать, ругаться, взыскивать, говорить начальническим тоном с подчинёнными – это не для него…
Вернувшись в Петербург, он увидел большие изменения в балакиревском кружке. Если раньше Кюи, касаясь балакиревцев, писал о «крошечном кружке людей, горячо преданных музыке», то теперь всё было по-другому. Создание Бесплатной музыкальной школы в 1862 году сделало Балакирева известным уже не узкому кругу музыкантов, а широкой публике, привлекло внимание печати, предоставило ему и его друзьям музыкальную трибуну. Появились у балакиревцев и свои «Санкт-Петербургские ведомости», где рецензирование вёл Кюи.
Мусоргский, во время возвращения Римского-Корсакова, работал над оперой «Саламбо» из жизни древнего Карфагена. Но это не отвлекло его от реальной жизни. Художник, наделённый острым социальным чутьём, писал песни и рмансы, в которых высокий порыв гражданского гнева сочетался с плодотворными поисками новых средств музыкальной выразительности, новых форм.
Балакирев был недоволен: Мусоргский оставался равнодушен к его призывам писать симфонию. Не то что новый член кружка Бородин. Профессор химии Медико-хирургической Академии, Александр Порфирьевич весь досуг отдавал музыке. Под влиянием Балакирева он начал заниматься композицией серьёзно, принялся за симфонию.
Именно с Бородиным – мягким, обходительным человеком – особенно близко сошёлся Римский-Корсаков. Бородин жил при академии на берегу Невы, его квартира была расположена рядом с лабораторией. Беседуя на музыкальные темы, друзья переходили из лаборатории, где ставился очередной опыт, в гостиную, к роялю. В их разговорах о музыке участвовала жена Бородина Екатерина Сергеевна – одарённая пианистка, живо вникавшая в музыкальные интересы мужа и его друзей.
Римский-Корсаков усердно работал над Первой симфонией, дописывал её, оркестровал, следуя указаниям Балакирева. 19 октября 1865 года она была исполнена в концерте Бесплатной музыкальной школы под управлением Милия Алексеевича. В «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась статья Кюи: «Публика слушала симфонию с возрастающим интересом… и когда на эстраде явился автор, офицер морской службы, юноша лет двадцати двух, все, сочувствующие молодости, таланту, искусству… все встали как один человек, и громкое, единодушное приветствие начинающему композитору наполнило залу Городской думы. Да будет и мне позволено приветствовать молодого автора и высказать ему, как много ждём мы от него, какие великие возлагаем на него надежды».
Успех не вызвал желания сразу взяться за новое сочинение. Окунувшись в музыкальную жизнь столицы, он жадно впитывал новые впечатления, знакомился с интересными людьми.
Событием музыкального сезона была постановка в Мариинском театре оперы «Рогнеда» А.Н.Серова. Римского-Корсакова она очень заинтересовала. Понравились мастерски написанные народные сцены, красочные хоры. Однако в балакиревском кружке Серов не был в почёте. Его осуждали за неверную оценку глинкинского наследия и за оперное творчество. Римский-Корсаков предпочёл не делиться своим мнением с учителем.
Если Римскому-Корсакову не суждено было сойтись с Серовым, то судьба наградила его другой встречей. В год его возвращения из плавания балакиревцы стали частыми гостями Александра Сергеевича Даргомыжского. В ту пору прославленный автор «Русалки» работал над созданием оперы «Каменный гость». Он писал её на подлинный пушкинский текст. Это противоречило общепринятым оперным законам, было смело, ново.
Балакиревцев, сторонников жизненной правды в искусстве, волновало создание первой декламационной оперы. На вечерах Даргомыжского выступали превосходные певцы, и Николай Андреевич заинтересовался вокальной музыкой. Вскоре на его композиторском счету уже было несколько романсов. В 1866 году Римский-Корсаков познакомился с Л.И.Шестаковой, сестрой покойного Глинки. Он не знал её раньше, так как Людмила Ивановна после постигшего её горя (кроме любимого брата она потеряла и единственную дочь) в течение нескольких лет не выезжала и не принимала гостей. Первый визит после продолжительного траура был к Стасову, биографу Глинки, её большому другу.
Владимир Васильевич представил Шестаковой Римского-Корсакова, и она пригласила его бывать у неё. Как много значило сердечное участие этой умной, душевной женщины! И как бережно относился к этой дружбе молодой композитор, старался ничем не омрачить.
Вскоре дом Шестаковой стал излюбленным местом встреч Даргомыжского, Стасова, Балакирева, в котором Людмила Ивановна видела продолжателя дела Глинки, молодых композиторов, ведущих певцов столичных театров. Здесь играли, пели, исполняли произведения Глинки, Даргомыжского, Листа, Берлиоза, спорили о музыке. В уютной гостиной Шестаковой состоялось первое прослушивание «Бориса Годунова» Мусоргского.
Людмила Ивановна была добра ко всем, но особенно благожелательна к Римскому-Корсакову и Мусоргскому – самым молодым, ещё неустроенным, более других нуждающимся в заботе. Оба бывали у неё не только по вечерам, но и когда хотелось заниматься музыкой подальше от начинавшей надоедать опеки Балакирева, от едких замечаний Кюи. В кружке ощущалось расслоение. Старшие вольно и невольно давили на младших опытом, уверенностью в непогрешимости. Младшим же это становилось в тягость.
В 1866 году Римский-Корсаков написал Увертюру на три русские темы, основанную на величальной песне «Слава» и плясовых «У ворот, ворот» и «На Иванушке чапан». Композитор изобретательно разработал темы, они перекликались, наслаивались, утверждая тему славы, завершающую произведение торжественным гимном.
Увертюра впервые прозвучала в концерте Бесплатной музыкальной школы. В следующем году он сочинил Фантазию на сербские темы. Её исполнение было приурочено к открытию Первого славянского съезда. Большим концертом в зале Городской думы дирижировал Балакирев. На другой день в «Санкт-Петербургских ведомостях» вышла статья Стасова «Славянский концерт г.Балакирева». «Кончим наши заметки, - писал критик, - желанием: дай бог, чтоб наши славянские гости никогда не забыли сегодняшнего концерта, дай бог, чтоб они навсегда сохранили воспоминание о том, сколько поэзии, чувства, таланта и умения есть у маленькой, но уже могучей кучки русских музыкантов».
Выражение «могучая кучка» использовал Серов, постоянный противник Стасова. В его агрессивных критических статьях оно звучало насмешливо и зло. Но в ином смысле его сохранила история: жизнь утвердила эти крылатые слова. Хотя Кюи называл балакиревский кружок «Новой русской музыкальной школой», именно Могучая кучка стала признанным названием содружества замечательных музыкантов.
В 1868 году Фантазия на сербские темы была исполнена в Москве. Чайковский, знакомый с Первой симфонией Римского-Корсакова, выступил со статьёй, в которой писал: «Можно смело сказать, что во всех отношениях наш молодой композитор в течение двух лет, протёкших между появлением его симфонии и исполнением в Москве «Сербские фантазии», значительно подвинулся вперёд… Вспомним, что г. Римский Корсаков ещё юноша, что перед ним целая будущность, и нет сомнения, что этому замечательно даровитому человеку суждено сделаться одним из лучших украшений нашего искусства».
И Чайковский не ошибся. Вскоре Римский-Корсаков написал «музыкальную картину» «Садко» для оркестра, принёсшую ему заслуженную славу. История её сочинения такова: Стасов, просматривая старинные сказания, заинтересовался былиной о новгородском гусляре Садко и предложил Балакиреву как программу для симфонического произведения. Занятый другими сочинениями, Балакирев рекомендовал её Мусоргскому. Но тот писал «Ночь на Лысой горе» и, в свою очередь, передал «Садко» Римскому-Корсакову.
Молодого композитора пленила сказка о поединке гусляра с океаном-морем. Стоило приступить к сочинению, как ожили воспоминания о плавании на «Алмазе», картины бушующего моря и нежной зыби, фосфорического свечения океанских вод, чёрного южного неба с крупными, блестящими звёздами.
Римский-Корсаков с детства ощущал связь между музыкальным звучанием и переливами красок. По признанию композитора, в его сознании тональности обладали не только эмоциональным оттенком, но и многокрасочным колоритом. Так, например, «утверждающий» до мажор представлялся белым; «зловещий» до-диез минор – багряным; «нежно-мечтательный» ля-бемоль мажор –серовато-фиолетовым; «торжественный» си мажор – тёмно-синим, с серовато-свинцовым отливом. Возникшие перед ним волшебные видения легко и свободно переносились на нотную бумагу, превращаясь в звучащие картины.
Не это ли помогло малоопытному в искусстве оркестровки композитору создать яркое симфоническое полотно? А ведь именно с «Садко» началась его слава одного из блистательных оркестраторов-колористов. Конечно, уже тогда композитор знал программные увертюры и симфонические поэмы романтической школы, пленялся оркестром Глинки. Но в «Садко» покоряют не столько знание партитур, владение оркестровым письмом, сколько индивидуальный почерк музыканта-художника, сумевшего по-новому услышать и запечатлеть сочетания родственных и контрастных звуковых красок.
Для музыкального воплощения морской стихии композитор использовал звукоряд, в котором равномерно чередуются тоны и полутоны. От традиционных ладов он отличается смысловой трактовкой входящих в него звуков: в нём нарушены обычные ощущения устойчивости одних ступеней и тяготения к ним других – неустойчивых.
«Гамма Римского-Корсакова», как впоследствии стали называть этот звукоряд, характеризует морскую стихию. Вероятно, симфоническая картина действительно удалась, если после первого исполнения даже не жалующий балакиревцев Серов похвалил молодого автора за умение живописать при помощи музыки. Забавна была перепалка между профессором консерватории А.С.Фаминциным и Мусоргским! В ответ на ругательную статью о «Садко» и балакиревцах Мусоргский пишет сатирическую музыкальную сценку «Классик». В ней под звучание менуэта поборник чистой классики жеманно восхваляет собственные достоинства и поносит непонятную ему Новую музыкальную школу.
«Садко» - первое произведение, в котором Римский-Корсаков почувствовал собственный творческий пульс. Уже после премьеры он сожалел о том, что недостаточно развил рассказ о новгородском гусляре, что расстался с ним, не показав во всём величии замечательного героя русских былин, победившего стихию силой искусства.
Пройдёт много лет, и он вернётся к этой теме и создаст на той же музыкальной основе целую оперу, монументальную фреску, достойную легендарного гусляра. К тому времени он станет маститым композитором, увенчанным всеобщим признанием. Но счастлив он был раньше, в зиму 1867-1868 года. Успех «Садко» вызвал радостное чувство творческого подъёма и рождение новых планов.
В Петербурге тогда выступал Берлиоз, и как можно было пропустить хотя бы одну репетицию или концерт. Музыку Берлиоза он знал и любил, но только при личной встрече почувствовал, насколько круты вершины симфонизма великого романтика. И его охватило желание одолеть эти высоты, казавшиеся ещё недавно недоступными. Тогда и зародилась идея «Антара».
«Антар» - программное симфоническое сочинение на сюжет восточной сказки О.И. Сенковского. Разочарованный в людях юноша ушёл в пустыню. Однажды он подстрелил коршуна, преследовавшего газель. Оказалось, что это была добрая волшебница Гюль Назар. За своё спасение она подарила витязю три сладости жизни: мщение, власть, любовь.
В первой части «представлены» герои, события. Скупыми, но точными оркестровыми красками нарисована картина безмолвной пустыни; цепь минорных аккордов создаёт образ таинственный, зловещий. В угловатой, выразительной теме Антара мужественность сочетается с поэтичностью, решительность – с задумчивостью. Погоня коршуна за газелью, битва витязя с коршуном (даже такие детали, как свист брошенного копья) воплощены в музыкальные звучания.
Композитор не воспользовался классической формой симфонии; для него важнее было на основе сюжета создать яркое противопоставление контрастных по характеру эпизодов. II часть – картина мести – батальная сцена, где тема Антара, порученная медным духовым инструментам, обретает грозное, воинственное звучание. В III упоение властью передано картиной пышного торжества в сказочном восточном царстве. Своеобразный лирический эпилог – IV часть – «сладость любви», апофеоз счастья (тема основана на арабской мелодии, взятой из сборника А.Христиановича).
В «Антаре» своеобразно отразилось увлечение мотивами любви и душевных страданий, разочарования, скитаний, отшельничества, бурных страстей, характерных для романтической литературы и искусства. Сказалось и «берлиозовское» понимание программности. Но по существу детище Римского-Корсакова было русским, оно открывало путь русскому программному симфонизму, продолжало глинкинские традиции музыкального воплощения темы Востока, наконец, демонстрировало достижения композитора в технике разработки тематизма, искусства оркестровки.
В этот год на музыкальных вечерах у Даргомыжского слушали готовые сцены его оперы «Каменный гость». В исполнении участвовали две очаровательные девушки – соседки композитора –Александра и Надежда Пургольд. Александра выразительно декламировала, великолепно пела. Её красивое, сильное меццо-сопрано как нельзя лучше подходило для партии донны Лауры. Надежда – пианистка, ученица Герке, свободно играла с листа не только фортепианные произведения, но и оркестровые. За это Мусоргский прозвал её «наш милый оркестр». Впрочем прозвищами увлекались и сёстры. Познакомившись ближе с балакиревцами, нашли для них меткие определения: Кюи стал Едкостью, Балакирев – Силой, Римский-Корсаков – Искренностью, Мусоргский – Юмором или Тигрой (в зависимости от настроения и обстоятельств).
Вечерами иногда собирались у Пургольдов. Глава семьи – любезный и гостеприимный Владимир Фёдорович, взявший после смерти старшего брата заботу о его детях, всегда радушно встречал друзей племянниц.
С Даргомыжским его связывали давние приятельские отношения, большой интерес вызвало знакомство с балакиревцами. Страстный любитель музыки, он с удовольствием слушал новые романсы Мусоргского, Кюи, Римского-Крсакова или игру в 4 руки Балакирева и Надежды, при этом бурно выражал своё одобрение и восхищение. Весёлые насмешницы прозвали его «дядя О!» В доме Пургольдов была впервые исполнена «Женитьба» Мусоргского. Увлечённый «Каменным гостем», Мусоргский, в поисках нового вокального стиля, пошёл дальше Даргомыжского, создав оперу не на стихотворный, а на подлинный текст комедии Гоголя. Музыка гибко следовала за словом, передавала речевые интонации и усиливала гоголевский юмор.
Римский-Корсаков часто бывает у Пургольдов, восхищается игрой Надежды Николаевны, искренне завидует её превосходному пианизму, умению делать переложения оркестровых сочинений для исполнения на рояле в 4 руки. Ему нравится делиться с ней мыслями, творческими и жизненными планами. Она всегда слушает его внимательно, сосредоточенно и понимает высказанное, а порой и невысказанное, о чём он только смутно догадывается. Летом 1869 года, написав первый хор задуманной оперы, он поспешил на дачу к Пургольдам. Услышав в исполнении Надежды Николаевны пронизанную страхом и тоской мелодию, так странно диссонирующую с перезвоном колоколов, понял окончательно, что будет писать «Псковитянку». Мысль об этой опере неотступно преследовала его уже много месяцев. Его горячо поддерживали Балакирев, Мусоргский, Стасов.
В те годы усилился интерес к исторической теме. Крылатое выражение Белинского – «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам настоящее и намекнуло нам на наше будущее» - запало в умы и сердца писателей, художников, композиторов, историков поколения 60-х годов. Они пристально изучали прошлое русского народа, интересуясь не столько фактологическим материалом, сколько причинно-следственными связями исторических событий.
Написанная в начале 60-х годов, но запрещённая к постановке, пьеса Мея «Псковитянка» привлекла внимание Балакирева и Мусоргского. Они настойчиво рекомендовали её Римскому-Корсакову как основу для оперного либретто. Пьеса отличалась оригинальной трактовкой образа Ивана Грозного. Если у Островского и Толстого царь был выписан лишь черным цветом, как злодей и тиран, осквернивший высокий сан страшными преступлениями, то у Мея он не только деспот, но и мудрый государственный деятель, человек, сердцу которого доступно чувство любви. Однако не образ Грозного волновал в то лето композитора. Он больше думал о другом, могучем, но бесправном творце истории – народе. С народом были все его мысли и в тот июльский вечер, когда писал памятный хор, и в деревне у Ладыженского, где наслаждался крестьянскими хороводами, и позже, когда вернувшись в Петербург, ещё и ещё раз просматривал хорошо знакомый балакиревский сборник русских песен. Постепенно рождались первые фрагменты оперы, рассказывавшие о быте, думах жителей древнего Пскова.
Композитор ставил перед собой сложные музыкальные задачи. Вместе с соратниками-балакиревцами он решительно выступал против привычных оперных канонов. Итальянскую оперу критиковал за изобилие закруглённых вокальных номеров, логически не связанных с ходом сценического действия, искусственно вплетённых в музыку для более выигрышного показа виртуозности певцов; мейерберовскую «большую оперу» порицал за наигранный драматизм, преувеличенную пышность постановок, неоправданную эффектность. Не привлекали его и оперы Вагнера. Образцом, путеводной звездой оставался глинкинский «Руслан». С Даргомыжским сближало тяготение к оперным речитативам, близким человеческой речи.
Деятели Новой русской музыкальной школы представляли себе современную оперу как произведение, построенное по принципу непрерывного музыкального развития, без законченных вокальных и оркестровых номеров. В таком плане была создана опера Кюи «Вильям Ратклиф» на тему ранней баллады Гейне. Кучкистов привлекали в «Ратклифе» сила драматического конфликта, острота душевных переживаний героев; восхищал выразительный декламационный речитатив, богатая оркестровка. Римский-Корсаков и Бородин написали восторженные отзывы Корсаков и Бородин написали восторженные отзывы о премьере «Ратклифа» в Мариинском театре в феврале 1869 года. Большинство рецензентов встретило оперу в штыки, и она вскоре сошла со сцены. Балакиревцы объясняли это кознями врагов. Проверка временем доказала, увы, музыкально-сценическую нежизнеспособность творения Кюи. Неудача «Ратклифа» усилила чувство ответственности Римского-Корсакова за свою первую оперу. По «Псковитянке», на заглаывной странице которой он написал «Посвящается дорогому мне музыкальному кружку», будут судить не только об авторе, но и о всём балакиревском кружке.
Композитор сочинил либретто, не без помощи Мусоргского, лучшего друга тех лет, и близкого к балакиревцам историка литературы, пушкиниста В.В.Никольского. Оперу начал писать со II акта, полагая, что I акт не подходит для сценического действия; в дальнейшем этот акт драмы стал сюжетной канвой для пролога к опере (в более поздних редакциях), а затем использован для одноактной оперы «Боярыня Вера Шелога». В нём заключалась смысловая завязка спектакля. Вера Шелога делится с сестрой Надеждой своей тайной. Однажды, заблудившись в лесу, она встретила царя Ивана. Они полюбили друг друга, но мимолётным оказалось их счастье. Оставшись с малюткой Ольгой на руках, в страхе ждёт старого мужа, более года назад покинувшего дом для ратных дел. Разговор прерывается неожиданным возвращением Шелоги и Токмакова, жениха Надежды. Спасая сестру, Надежда заявляет, что ребёнок её.
Первая сцена оперы «Псковитянка» рисует идиллическую картину из быта старого Пскова. В саду князя-наместника Токмакова веселятся девушки, но Ольга грустна; князь, которого она считает своим отцом, решил выдать её за пожилого боярина Матуту. Она же любит посадничьего сына Тучу. Ничто не может её развлечь – ни песни подруг, ни сказки кормилицы Власьевны. На свидание к Ольге приходит Михайло Туча. Он горячо любит её, мечтает жениться на ней, а для этого готов уехать в дальние края, чтобы разбогатеть и вернуться достойным женихом дочери наместника. Но девушка умоляет не покидать её: она бросится в ноги отцу и упросит обвенчать их. На крыльце появляются хозяин дома и Матута. Князь делится с будущим зятем семейной тайной: Ольга – дочь Веры Щелоги и неизвестного отца. Девушка в смятении от услышанного.
Неожиданно раздаются тревожные удары вечевого колокола. На торговой площади горят костры. Гудит набат на Троицкой колокольне. Псковичи собираются на вече. Из уст в уста передаётся весть: прибыл гонец из Новгорода – великий город пал, разгромленный Грозным, а теперь царь с опричниками идёт на Псков. Псковичи готовы на смертный бой за старинные права вольного города. Слово берёт наместник. Он успокаивает собравшихся: царь Иван Васильевич идёт поклониться псковским святыням, и долг народа встретить его хлебом-солью. Выступление Токмакова словно переломило надвое волну народного возмущения. К чему вступать в неравную битву, если угроза мнимая? Не знает Псков за собой ни предательства, ни ослушания. За что же будет карать царь Иван? Призыв Михайлы Тучи отстоять в борьбе вольность города не находит единодушного отклика у псковичей. Вольница во главе с Тучей покидает Псков. Народ готовится к встрече царя. Горожане испуганы, подавлены неизвестностью: они остались беззащитными, а как полагаться на милость Грозного и опричников!
Под торжественный звон колоколов проходит московское войско. Токмаков и Матута чинно вводят царя в княжий терем. Злобен и подозрителен царь Иван: всюду ему мерещится измена. Появление Ольги приостанавливает неминуемую, казалось бы, грозу. Царь потрясён красотой девушки, искренностью её присутствия, сходством с некогда любимой женщиной. От Токмакова он узнаёт, что перед ним его дочь и, сменив гнев на милость, решает пощадить Псков. Ольга с подругами отправляется в Печорский монастырь. В лесу она встречает Тучу. Теперь её, узнавшую о своём сиротстве, ничто не удерживает в Пскове. Она готова следовать за любимым на дальние волжские просторы. Внезапно нападают люди Матуты, схватывают Тучу, увозят Ольгу. Но её отбивают царские слуги и приводят в шатёр Грозного. В это время у самой ставки возникает бой между охраной и вольницей. Коротка неравная схватка. Гибнет дружина, раненому Туче удаётся укрыться. Умирает Ольга, сражённая шальной пулей. В отчаянии Грозный склоняется над телом дочери.
Четыре года продолжалась работа над «Псковитянкой». Это было время , до предела заполненное событиями, переживаниями. Многое изменилось в жизни Римского-Корсакова. Вместе с творческой зрелостью пришло счастье любви, радость дружбы и горе большой утраты.
Душевная близость возникла между ним и Надеждой Пургольд в первый год знакомства, постепенно выросла в нежную привязанность. Насколько глубоко это чувство, он понял в ноябре 1871 года. Придя домой весёлый и довольный после чудесного вечера, проведённого с Надеждой Николаевной, застал телеграмму из Италии: Воин Андреевич внезапно скончался в Пизе. Невзирая на размолвки, различие взглядов, брат был ему бесконечно дорог. В поезде, мчавшем его в Италию, композитор всё время думал о Воине, его честности, принципиальности, требовательности к себе. В памяти чётко вырисовывались картины прошлого, неотделимые от старшего брата – кумира детских и юношеских лет. Вероятно, было бы совсем невыносимо, если бы не сознание, что в Петербурге волнуется за него милая, добрая девушка, с серьёзным нежным лицом и задумчивыми глазами – Надежда Николаевна, Наденька… В декабре 1871 года Н.Н.Пургольд стала невестой Римского-Корсакова. Много часов проводили они вместе, работая над оперой. Бывало, Николай Андреевич сыграет только что сочинённый антракт, а Надежда Николаевна тотчас же записывает его на большие партитурные листы. Она гармонизовала и оркестровала самостоятельно, не только выполняя поручения автора, но и предугадывая его намерения.
Волновался, переживал за судьбу оперы Мусоргский. В эту пору он был неразлучен с Римским-Корсаковым. Они даже поселились в одной комнате. Хотя оба много работали, как ни странно, не мешали друг другу. Наоборот, постоянное общение усиливало потребность в теснейшем творческом содружестве.
Они обсуждали вновь сочинённые фрагменты, помогали один другому. Мусоргский пользовался советами Римского-Корсакова по оркестровке, а тот внимательно прислушивался к рекомендациям друга в оформлении речитативов. Оба создавали народно-исторические музыкальные драмы, главный герой которых – народ, а основная коллизия – конфликт между народом и государем.
Однако к воплощению избранной темы подходили по-разному. В «Борисе Годунове» народ, в течение многих поколений пребывавший в бесправии, показан в динамичном развитии от безразличия и покорности к возмущению и бунту. В «Псковитянке» народ и действия его, соответственно, иные: в ней выступают свободолюбивые северяне, с детства привыкшие ценить и отстаивать права вольного города. В критический момент истории сами псковичи должны принять решение, от которого будет зависеть их дальнейшая судьба.
Сцена вече – центральная в музыкальной драматургии оперы. Римский-Корсаков мастерски передал волнение народа, поведение отдельных его групп в ответ на призывы Токмакова и Тучи. Боевым кличем звучит хор «Что ж? Аль стены развалились? Аль заржавели замки?» Завершает сцену песня вольницы, покидающей город. Прощальный хор, полный удали и укора, противопоставляется смятению, охватившему псковичей; он олицетворяет несокрушимость вольнолюбивых сил народа.
Ненависть к деспотизму, насилию воплотил Римский-Корсаков в хоре псковичей, встречающих царя. На фоне праздничного звона колоколов всё настойчивее, всё ближе слышится властная могучая тема Грозного. Ответом ей служит оцепенелая, словно охваченная страхом, тема коленопреклонённого народа. Отчаянные выкрики одиночек «Татары идут!» усиливают гнетущую безысходность музыки. О впечатляющей силе этого хора Стасов писал 30 лет спустя: «Народный хор перед въездом царя Ивана в побеждённый Псков полон такого отчаяния, такого народного горя, такого чувства подавленности и убитости, какого нигде более в операх не повторялось».
Этой редкой по силе эмоционального накала сцене противостоит заключительный хор оперы. Над мёртвой Ольгой и поверженным в горе царём величаво возносится хор псковичей. Они не помышляют более о победах и поражениях, а оплакивают Ольгу – любимое дитя Пскова – и зовут к забвению распрей, к единению Руси. Спокойно, эпически широко, словно бесстрастный рассказ летописца, звучит эпилог оперы.
Музыкальной характеристике народа противопоставлен лейтмотив Грозного. Его тема – суровая, величавая, близкая церковным напевам – возникает в I действии при ударах набата. Композитор придаёт ей черты роковой неизбежности. С особенной силой тема звучит при въезде царя во Псков. В доме Токмакова к её величавому началу присоединяется вторая – тема царского гнева. Основной лейтмотив царя Ивана становится не только грозным, но и свирепым. Ощущение надвигающейся бури усиливается от притворно-елейных слов царя: «Я скудоумный, я худородный грешный раб господень, вас разберу». При появлении Ольги в мрачной партии царя возникают первые, пока ещё приглушённые нотки человечности. Мелодия царя перекликается со светлой кантиленой Ольги, всем сердцем тяготеющей к отцу, и с величальной песней девушек «Из – под холмика». Гнев Грозного гаснет. Он готов даровать Пскову мир: «Притупим мечи о камени. Псков хранит Господь».
В «Псковитянке» разрешение конфликта между народом и царём иное, чем в «Борисе Годунове». Если царь Борис гибнет, сметённый бурей распрей, интриг, мук совести, то Иван Грозный заставляет Псков покориться, и бунт вольницы разбивается о гранитную скалу самодержавия. Исторически оправданная идея единения во имя могучего национального государства, торжествует.